Из полков и с кораблей
I
Красная площадь еще, казалось, продолжала хранить в своей брусчатке эхо исторического Парада Победы, а на страницах газет вновь замелькали фронтовые сводки. Верное союзническому долгу, в интересах скорейшего завершения второй мировой войны Советское государство вступило на Дальнем Востоке в войну с японскими милитаристами. В «Красной звезде» тоже появились боевые корреспонденции о бомбовых ударах и стремительных атаках, о новых подвигах советских воинов. Туда, в войска Забайкальского, 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов, на Тихоокеанский флот и Амурскую военную флотилию, выехали многие краснозвездовцы. Мне тоже не терпелось попасть в дважды родные края: ведь во Владивостоке, как уже говорил выше, я родился; там был принят кандидатом в члены партии.
— Не спешите! — останавливал меня редактор И. Я. Фомиченко. — Вот выпустим номер ко Дню авиации, потом и решим с командировкой...
Этот праздничный номер мы, естественно, выпустили, а вот моя поездка на Дальний Восток так и не состоялась. 19 августа 1945 года, когда страна отмечала День авиации, нашими войсками были заняты Мукден, Чанчунь, Гирин, Харбин и другие города — опорные пункты японской Квантунской армии, А через несколько дней эта армия была вынуждена полностью прекратить боевые действия: 2 сентября 1945 года в Токийском заливе на борту американского линкора «Миссури» представители Японии подписали Акт о капитуляции.
Наконец-то наступили по-настоящему мирные дни, а с ними пришли и новые заботы. Перед коллективом «Красной звезды» встали серьезные задачи по переходу с тематики [98] войны на показ послевоенного развития страны и ее Вооруженных Сил. Что и говорить, делом это оказалось далеко не таким простым, как могло показаться поначалу некоторым из нас. Мирная обстановка потребовала большей глубины от многих наших статей и корреспонденции. То есть если совсем недавно в них порой преобладала информационность, событийность, то теперь во главу угла ставились иные критерии, и в первую очередь проблемность, всестороннее раскрытие поднимаемых вопросов. И вот тут-то на первый план выдвинулся вопрос о необходимости подкрепления практики, приобретенного за годы войны опыта глубокими теоретическими знаниями.
Выше уже говорилось, что еще до перехода на штатную журналистскую работу я был зачислен слушателем заочного факультета авиационной академии, даже проучился там два курса. Великая Отечественная война, естественно, прервала эту учебу. Но вот узнаю: Краснознаменная Военно-воздушная академия возобновляет занятия на заочном факультете, объявлен прием на первый курс. Начинать все сначала? А почему бы и нет? Ведь война внесла существенные изменения во все то, что мною изучалось когда-то. За четыре фронтовых года в военном деле, в технике, а тем более в авиации, появилось много нового, и это новое надо познавать едва ли не с самых азов.
Правда, некоторые товарищи, узнав о моем намерении, недоуменно пожимали плечами: «А стоит ли закабалять себя на несколько лет заочной учебой?» Другие просто сомневались: зачем, мол, журналисту командный факультет? Но мою идею неожиданно поддержал В. П. Московский, в то время возглавлявший краснозвездовский коллектив.
— Если уверены в силах — решайтесь! — одобрительно сказал он, направляя по команде мой рапорт со своим ходатайством.
Кстати, это был тот самый В. П. Московский, которого довелось впервые повстречать еще в пору моей летной молодости, протекавшей в Гатчинской авиабригаде. Он тогда помогал мне делать первые шаги на военкоровском поприще, а вот теперь наши дороги вновь сошлись уже в редакции «Красной звезды». Эрудированный, дальновидный редактор, он обладал к тому же и солидным фронтовым опытом, отменными организаторскими способностями. [99] Краснозвездовцы искренне полюбили его за сердечность и душевную отзывчивость, сочетаемые с высокой требовательностью. «Прошел школу Московского» — это со временем стало одной из лучших характеристик для военного журналиста. Да и только ли для военного? Ведь впоследствии В. П. Московский, немало потрудившийся на партийной, советской и дипломатической работе, несколько лет редактировал газету «Советская Россия», воспитав и там немало талантливых газетчиков.
...Итак, «добро» на учебу дано. Слов нет, сочетать ее с повседневной работой в редакции было нелегко. Но зато эта двойная нагрузка дала возможность, как говорится, постоянно идти в ногу со временем, особенно тогда, когда наша армия начала интенсивно переоснащаться более совершенной техникой и оружием. Упоминается же здесь об этом с единственной целью — еще раз подчеркнуть важность непрерывного обогащения знаниями для каждого журналиста, и прежде всего именно в той области, в которой лежат основные, главные темы его творческой деятельности.
Все четыре года учебы в академии нам, заочникам, «покой лишь только снился». Мы даже завидовали очникам. У них служебных забот нет, только учеба. И все же наступил день, когда нам вручили дипломы. У меня он — № 251069, с отличием. Прощай, академия! И — спасибо! В твоих стенах мы не только подкрепили свой прежний опыт прочными знаниями, но и значительно расширили общий кругозор.
Все это очень скоро пригодилось. Особенно тогда, когда наш авиационный отдел начал готовить крупные статьи о проблемах использования атомной энергии, атомном оружии, противоатомной защите. Мысль о подобных публикациях зародилась у нас после просмотра учебного фильма на одну из этих тем. Командование редакции одобрило нашу задумку, посоветовало всесторонне продумать форму подачи. Вместе с работавшим тогда в отделе Петром Асташенковым разработали план «атомных» статей, наметили кандидатуры авторов. Первыми выступили на эту новую и весьма актуальную тогда тему профессор Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского генерал Г. И. Покровский, преподаватели этой же академии кандидаты технических наук М. П. Архипов и А. И. Седов. Затем круг авторов расширился. Спрос на подобные [100] материалы был велик — они шли сериями, почти ежедневно. По просьбе читателей мы даже выпустили несколько сборников таких статей массовым тиражом в удобном, карманного формата, издании.
Как авиатор, я, естественно, внимательно следил и за развитием отечественной авиации. В послевоенные годы наши Военно-Воздушные Силы оснащались совершенно новыми самолетами — скоростными, реактивными, всепогодными. Помнится, уже через год после победы, на традиционном празднике Дня Воздушного Флота, были продемонстрированы поистине безграничные, как, во всяком случае, тогда казалось, возможности первых образцов реактивных машин. А с каждым годом в авиационных частях и подразделениях их становилось все больше. Вполне понятно, что «Красная звезда» не могла обойти стороной и этот вопрос. Более того, проходящий в войсках ВВС процесс освоения новой техники как-то сам собой вызвал приток в газету новых авторов — людей, которые делились с читателями «Красной звезды» своими раздумьями о том, как лучше сочетать приобретенный фронтовой опыт с возможностями более современного оружия. В частности, одними из первых таких авторов стали летчик-истребитель Георгий Лобов, сбивший на войне более двух десятков вражеских самолетов, а теперь в целой серии статей рассказавший об. опыте освоения скоростной машины; летчик-испытатель Петр Стефановский, парашютист Василий Романюк, которому мы помогли выступить в газете с интересными записками о тысячах выполненных им прыжков и многие-многие другие.
На страницах газеты появились и очерки о новых героях армии и флота. Нередко мы писали их вдвоем с Марком Карповичем — военным журналистом, всю войну передававшим свои корреспонденции с Ленинградского фронта. В редакционной многотиражке «Красная звездочка» как-то даже поместили дружеский шарж: рисунок изображал нас вдвоем, парящими над газетной полосой. Подпись гласила: «Они то рвутся к небесам, то, устремившись к полосам, готовы приземлиться у подвала». Действительно, мы написали вместе не один газетный подвал, немало поездив вдвоем в части разных военных округов. И тут по ходу дела хочется заметить: подобная корреспондентская работа в два пера имеет свои явные преимущества. В особенности, когда речь идет о подготовке [101] серии статей или очерков, объединенных одной темой. Во-первых, при такой практике более удобно разговаривать с людьми — один расспрашивает, другой в это время делает пометки в блокноте; беседа с героем будущего очерка получается живой, непринужденной. Во-вторых, при работе вдвоем появляется возможность посмотреть на все происходящее еще одной парой внимательных глаз, оценить увиденное как бы дважды. Кроме того, работая над темой вдвоем, можно поспорить с напарником, а значит, выявить в споре те ее грани, которые иной раз остаются для тебя как бы за кадром.
Пятидесятые годы... В тот период пришлось пережить немало крутых событий, резких жизненных поворотов. Одним из них явилась кончина И. В. Сталина. Советские люди ощутили тогда неподдельное горе. Да разве могло быть иначе? Ведь во главе с ним, соратником В. И. Ленина, страна прошла более четверти века. И каких четверть века! Ознаменованных созиданием первых пятилеток, индустриализацией и коллективизацией, построением социализма, победой в Великой Отечественной войне, восстановлением разрушенного ею народного хозяйства. На этом пути, конечно, были и недочеты, и партия со всей принципиальностью подчеркнула это в решениях, принятых на XX съезде. Но, как бы там ни было, наш народ тогда, в марте 1953-го, с глубокой скорбью хоронил одного из своих виднейших партийных и государственных деятелей, жизнь которого была тесно связана с осуществлением социалистических преобразований в стране.
Переданное по радио первое сообщение об угрожающем состоянии здоровья И. В. Сталина застало меня на Балтике, в одной из флотских авиачастей. Командировка подошла к завершению, и в тот же вечер я выехал в Ленинград. Из нашего корпункта на Невском позвонил в редакцию, чтобы уточнить: возвращаться в Москву или оставаться пока в Ленинграде?
— Поступай как знаешь, — ответил мне заместитель редактора А. Я. Баев. По его отрешенному тону можно было понять: вот-вот случится то, чего все опасались.
И это случилось. Тяжелыми были часы, пока «Красная стрела» почти безостановочно мчалась к столице. Люди, многие не скрывая слез, всю ночь горестно толпясь в проходах, печально переговаривались об ушедшем из жизни, как об особенно близком человеке. Кто-то припоминал: [102] видел его на Тушинском аэродроме во время авиационного праздника; кто-то рассказывал: в 1941-м с парада у стен Кремля ушел на боевые рубежи, унося в сердце напутствие, высказанное И. В. Сталиным с трибуны Мавзолея от имени партии: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» А вот сравнительно молодой еще мужчина с протезом вместо левой руки, достав из бумажника бережно хранимые фронтовые извещения о том, что ему, солдату, в числе воинов та-кого-то соединения, отличившегося в боях, приказом Верховного Главнокомандующего объявляется благодарность, и показывая их соседям, говорил взволнованно:
— Это — за Днепр... За Варшаву... За Прагу...
В нескончаемых воспоминаниях в общем-то совсем незнакомых друг другу людей как бы листались, невольно подумалось мне тогда, страницы истории нашего государства, в которую собеседники вместе с только что навсегда ушедшим тоже ведь вписали и свои посильные строки.
II
Как известно, в 1953-м, да и в последующие несколько лет, происходило немало изменений как в руководстве нашей партией, страной, так и в руководстве Вооруженными Силами.
Словом, во многом шла серьезная перестройка. Коснулась она и нас — военных журналистов: вскоре стало известно о прекращении выпуска центральной авиационной и военно-морской газет и о передаче их функций «Красной звезде», ставшей единой центральной газетой армии и флота.
Это слияние, естественно, вызвало значительные изменения в краснозвездовском коллективе. Во-первых, оно совпало с уходом В. П. Московского на работу в аппарат [103] Центрального Комитета партии; главным редактором был назначен В. И. Штырляев, а одним из его заместителей стал бывший редактор «Красного флота» С. С. Зенушкин. Во-вторых, в редакции и на местах в качестве постоянных корреспондентов появилось немало журналистов из упраздненных редакций. Секретариат возглавили бывший редактор авиационной газеты Сергей Устинов и Петр Синцов — корреспондент «Красного флота». Капитан 1 ранга Иван Золин, в дни сражения за Берлин представлявший на 1-м Белорусском фронте газету «Правда», стал командовать мощным военно-морским отделом «Красной звезды», в который влились пришедшие тоже из «Красного флота» Николай Ланин, Андрей Кудрявцев, Михаил Величко. Пришли хорошо известные читателям «Красной звезды» своими неоднократными выступлениями на ее страницах морской летчик Павел Старостин, знаток аэроклубной жизни Сергей Кудрявцев, специальные корреспонденты Геннадий Семенихин, Николай Камбулов, Борис Дубровин, Борис Никитин и другие. Одним словом, наш коллектив пополнился опытными журналистами.
А задач, требующих своего решения, в ту пору было немало. В пятидесятые годы в теории военного дела, в оснащении войск и флота более совершенной техникой, в обучении и воспитании воинов происходили серьезные перемены. Создавался совершенно новый вид Вооруженных Сил — Ракетные войска стратегического назначения. Глубокие качественные сдвиги происходили в соединениях и частях Сухопутных войск. Претерпевала перестройку система противовоздушной обороны страны; она оснащалась принципиально новым видом оружия — зенитными ракетами. Бурно прогрессировала авиация. Военно-Морской Флот, получив современные энергетические установки, в том числе и атомные, выходил на просторы Мирового океана.
Все это, вкупе с существенными изменениями в самой организации войск, в процессе их боевого обучения, выдвигало перед газетой немало проблем. Руководство редакции, ее партийная организация прилагали немало усилий к тому, чтобы творческий коллектив «Красной звезды» стоял на уровне возросших требований как в вопросах военно-научной и военно-технической пропаганды, так и в вопросах морально-политической подготовки воинов. На редакционных летучках и тематических совещаниях, на [104] сборах постоянных корреспондентов, работавших в военных округах и на флотах, обстоятельно осмысливались новые тенденции в военной теории и практике, шли настойчивые поиски таких форм, которые бы позволяли решать возникающие задачи в самых различных газетных жанрах, и притом оперативно, глубоко, доходчиво.
Немало сотен номеров «Красной звезды» выпустил наш объединенный коллектив. А тут опять перестройка: большинство моряков и авиаторов ушло во вновь возрождаемые «Советский флот» и «Советскую авиацию». А в нашей редакции в связи с этим провели такой эксперимент: журналистов, занимавшихся вопросами обучения войск, объединили в один крупный отдел — боевой подготовки всех видов Вооруженных Сил и родов войск. Руководство им возложили на меня.
С одной стороны, это вроде было и удобно — все проблемы овладения техникой, совершенствования воинского мастерства, командирской учебы, повседневной службы в частях, военных училищах и академиях решаются на страницах газеты по единой задумке, единому плану, одной группой журналистов. И действительно, на первых порах дело пошло довольно споро. Это и понятно, ведь в коллектив «боевиков» вошли опытные журналисты, отлично знающие определенный род войск. Так, скажем, Евгений Смотрицкий был настоящим эрудитом в вопросах противовоздушной обороны, Иван Федосеев по праву считался своим у мотострелков, Виктор Кононенко и Николай Личак — у артиллеристов, а в ведении Александра Лебедева были саперы и связисты. В редакции осталось немало специалистов и по авиации, флоту — Федор Лушников, Михаил Новиков и другие товарищи. Танковую же тематику вел Владимир Локшин — журналист еще довоенной поры.
Объединенный отдел боевой подготовки, правда, просуществовал недолго — со временем стала ощущаться некоторая его громоздкость. Словом, опять произошла частичная перестройка, деление объединенного отдела боевой подготовки на несколько-самостоятельных. Отдел родных мне ВВС возглавил Федор Лушников, с которым через несколько лет пришлось, сопровождая космонавтов, немало попутешествовать по белому свету, вместе побывать в ряде стран Восточного и Западного полушарий планеты. Во главе отдела Сухопутных войск поначалу стал [105] Иван Вакуров, а затем — Семен Алешин, бывший дальневосточник, военный журналист с многолетним стажем, пришедший в «Красную звезду» сразу же после окончания войны. На автора же этих строк возложили совершенно новые, несколько даже неожиданные обязанности — ответственного секретаря редакции.
Газетчики хорошо знают, сколь хлопотна и беспокойна эта должность, требующая немалой энергии и журналистской поворотливости как при планировании, так и выпуске каждого номера газеты. Ответственный секретарь редакции — это своего рода начальник штаба. Ему даны особые полномочия, он решает самый широкий круг вопросов. Признаться, на первых порах трудновато было отрешиться от прежних, местнических интересов одного отдела. Потребовалось время — и не малое, — чтобы с действенной помощью главного редактора Н. И. Макеева, всей редколлегии научиться по-секретарски видеть весь номер, располагать материалы по степени важности, нужности и читательской заинтересованности, соблюдая при этом и должную «географию» статей и корреспонденций.
Каждый день после планерки, на которой скрещивались шпаги интересов всех отделов за место на газетных полосах, начиналось едва ли не самое многотрудное — макетирование и верстка очередного номера «Красной звезды». Мастером этого дела заслуженно считался мой заместитель Валентин Старицын. На шести колонках — а тогда полосы верстались гранками, набранными на три с половиной квадрата, — не очень-то разгуляешься. Но, поколдовав часок-другой над планом номера, Старицын обычно вырисовывал весьма оригинальный макет, причем — и это особенно нравилось редакторам отделов — почти не требовавший сокращения материалов.
Нередко, правда, случались и переверстки. Они возникали в самое, казалось бы, неподходящее время. Вот, бывало, на специальных табло в редакции уже загораются световые сигналы, означающие, что такая-то полоса пошла с талера под пресс для снятия матрицы, а тут вдруг начинают тревожно стучать притихшие по-ночному телетайпы, передавая новый, обязательный для публикации материал ТАСС. Что и говорить, в эти минуты группе выпуска особенно доставалось. И вот тут газету нередко выручала сметка и находчивость другого моего заместителя, мастера переверсток Виктора Щеголева и посменно [106] работавших в секретариате Павла Гвоздкова и Ивана Мазуркина. Им, чтобы высвободить место для пришедшего сообщения, нужно было что-то снимать из номера, что-то заменять, — одним словом, нарушать тот его облик и «географию», которые столь умело представлял старицынский макет, вычерченный со вкусом, с некоторым даже, если можно так сказать, «газетным» шиком. Тут многое зависело также от слаженного труда верстальщиков и наших выпускающих — Бориса Нарушевича и Евгения Толкачева. Ведь все перестановки следовало сделать в считанные минуты — любое отклонение от установленного срока грозило опозданием доставки матриц и части тиража на рейсовые самолеты и на поезда, а значит, и тем, что читатель не получит газету вовремя.
Составление очередных номеров, организация работы всех редакционных служб, обеспечивающих своевременный выход газеты в свет, — только часть, правда весьма значительная, повседневных забот секретариата. Другая, не менее важная, — разработка творческих планов, координирование взаимодействия всех сил редакции при решении задач, стоящих перед газетой. И здесь уместно вновь провести своеобразную параллель с работой штаба соединения — как тот перед выполнением боевой задачи помогает командиру найти наиболее оптимальные варианты ее решения, так и секретариат заблаговременно совместно с отделами планирует основные направления предстоящего номера газеты, сосредоточивает на главных тематических направлениях определенные литературные силы.
При необходимости же оперативно и на высоком уровне решить неожиданно поставленную задачу секретариат нередко обращался к своей «дальнобойной артиллерии» — группе специальных корреспондентов, в которую входили подлинные мастера своего дела. Мы, например, знали, что любимыми героями очерков Николая Прокофьева и Александра Сгибнева были молодые командиры; Борис Мясников больше довлел к острым выступлениям в области партийной жизни; Михаил Маковеев, бывший гудковец и, может быть, в силу этого большой любитель странствий, выразительно писал о боевых традициях, воинском воспитании. Но все они тем не менее умели быстро переключаться именно на то, что вдруг срочно потребовалось редакции, тотчас мобилизовать все свои способности на решение новых тем. [107]
Секретарские заботы... Помнится, назначенный на эту должность, я всерьез подумывал: «А за свое ли дело взялся, справлюсь ли?» Но прошло время, и сомнения исчезли. Более того, в этой, на первый взгляд, только организаторско-технической работе начал находить свою прелесть, удовлетворение. Одним словом, втянулся. Но тут вдруг в моей журналистской судьбе произошел новый, прямо скажем, неожиданный поворот. А все началось с того, что однажды вечером — дело было где-то в первые же дни после празднования 40-й годовщины Великого Октября — мне позвонил тогдашний главный редактор «Правды» П. А. Сатюков. Попросил заехать к нему на десяток минут. После выпуска номера, за полночь, я добрался до улицы «Правды» и по знакомой еще с времен войны лестнице поднялся на четвертый этаж.
— Центральный Комитет партии, — начал без предисловий П. А. Сатюков, — решил восстановить в «Правде» военный отдел. На должность его редактора мы собираемся предложить вашу кандидатуру. Как смотрите на это?
Признаться, в первую минуту я не знал, что и ответить. Ведь «Правда» для каждого журналиста всегда была и будет своеобразным эталоном исключительной организованности, предельной точности, высокой принципиальности. Работать в центральном органе партии, в газете, основанной В. И. Лениным, почетно, но в то же время и очень ответственно. На моей памяти военным отделом «Правды» последовательно руководили полковник И. Г. Лазарев, генерал М. Р. Галактионов, полковник П. П. Яхлаков — люди широкого политического и военного кругозора. Окажусь ли достаточно способным продолжателем их дела я, сумею ли оправдать столь высокое доверие? Стараясь держать себя возможно спокойнее, поинтересовался:
— Кто еще, если не секрет, может войти в состав отдела?
— Наш правдист Сергей Борзенко, и вторым думаем пригласить из «Советского флота» Тимура Гайдара...
Я дал согласие на переход. А за несколько дней до 40-й годовщины Советской Армии и Военно-Морского Флота, после семнадцатилетней бессменной работы в «Красной звезде», впервые вошел в здание «Правды» как ее штатный сотрудник. [108]
III
И надо же случиться такому совпадению! Семнадцать лет назад на штатную работу в «Красную звезду» меня определял тогдашний ее ответственный редактор полковник Е. А. Болтин. Теперь, в феврале 1958-го, когда пришел в «Правду», — новая встреча: под первой же отредактированной мною по военному отделу статьей стояла подпись генерала Е. А. Болтина. Он выступил тогда на тему о 40-й годовщине наших Вооруженных Сил.
Так, сразу, без всякой подготовки, началась моя работа над предпраздничными и праздничными номерами газеты. И тут, между прочим, не обошлось без конфуза. О нем хочется рассказать подробнее.
Основной крупной военной публикацией в номере на 23 февраля планировался отчет с торжественного заседания, посвященного годовщине армии и флота, доклад на нем министра обороны. Все — по ТАССу. Пришло время, и курьеры стали приносить в отдел восковки с текстом доклада и даже мелкими поправками к нему. Наскоро читая все это, чтобы в общих чертах представлять, о чем идет речь и каков примерно может оказаться объем материала, я складывал затем «тассовки» в отдельную папку, ожидая, что вот-вот принесут и полосы с набранной речью маршала Р. Я. Малиновского и с отчетом о заседании.
Время от времени из секретариата деликатно интересовались, получены ли восковки за такими-то номерами. Судя по голосам, люди осведомлялись о том разные — я тогда, в первые дни, скорее даже часы, работы в «Правде», еще толком не разобрался, кто есть кто.
А время шло. Сергей Борзенко привез наконец из гостиницы «Москва» подписанные Михаилом Шолоховым гранки его статьи, тоже идущей в праздничный номер. Но где же полосы — их, по крайней мере, должно было быть две — с докладом? И только я протянул руку к телефону, чтобы несмело узнать об этом, как раздался встречный звонок ответственного секретаря: [109]
— Мы, люди штатские, привыкли, — с легкой насмешинкой в голосе сказал С. И. Селюк, — что у военных точность на первом месте, они никогда и никуда не опаздывают. Так?
— Так, — подтвердил я, еще не совсем понимая, куда клонит собеседник.
— А почему же тогда вы до столь позднего часа не сдали в набор отчет и доклад? Торжественное-то заседание уже закончилось.
Давно мне не приходилось чувствовать себя так неуютно, как в те минуты. Понадеявшись, что порядок внутриредакционного прохождения всех статей и заметок, в том числе и сообщений ТАСС, в «Правде» такой же, как и в «Красной звезде» — а там последние после просмотра в секретариате и главным редактором автоматически направлялись в наборный цех, — я в течение нескольких часов промариновал основной материал номера. А ведь лежавшие у меня восковки следовало еще разметить — «поднять» прописные буквы, расставить абзацы, исключить телетайповские повторы, внести в текст поправки. В «Красной звезде» это делала корректура. В «Правде» же, оказывается, ничего не может быть сдано в набор, а тем более поставлено в номер газеты без ведома редактора соответствующего отдела, его визы.
В тот вечер — большой для меня урок! — общими усилиями с секретариатом мы все-таки вышли из затруднительного положения, создавшегося по моей вине: газета с подписью ее к выходу в свет не опоздала. Были на первых порах и некоторые другие огрехи подобного организационно-технического характера. Больше же беспокоило иное: что и как из военной тематики должно публиковаться на страницах «Правды»? Ведь та же «Красная звезда», другие органы армейской и флотской печати располагали кругом читателей, преимущественно живших теми же интересами, что и Вооруженные Силы; но, разумеется, далеко не все, что считалось бы для них важным, первоочередным, обязательным, могло в равной степени интересовать и «Правду» — центральный орган партии, газету общеполитическую, которую читают миллионы людей. И конечно же далеко не сразу наш военный отдел нашел на ее страницах свое должное место, сколотил солидный авторский актив, приобрел определенное значение.
Первым шагам да и дальнейшему становлению отдела [110] как нельзя лучше способствовала искренняя благожелательность, с которой партийная организация, весь редакционный коллектив встретили свое, как они называли, «воинское подразделение». По-доброму относились к нашим заявкам на публикацию материалов и ответственные секретари Сергей Селюк и Георгий Объедков, их заместители Ирина Кириллова и Александр Земцов. Быстро установилось взаимопонимание также с сотрудниками тех отделов, тематика которых иной раз входила в тесное соприкосновение с военными статьями и корреспонденциями: отдела пропаганды, руководимого Василием Степановым; партийной жизни, возглавляемого известным публицистом Лазарем Слеповым; литературы и искусства, редактируемого очень эрудированным в этой области Николаем Абалкиным. Всегда готовы были дать добрый совет, помочь, что называется, словом и делом один из старейших правдистов Атык Азизян, Николай Козев, Василий Поляков, Николай Воробьев, Ульян Жуковин, Михаил Шишмарев, Сергей Соколов и другие правдисты. Среди сотрудников «Правды», как в самой редакции, так и в многочисленном отряде собкоров газеты по стране и за рубежом, насчитывалось немало участников Великой Отечественной войны. И это тоже способствовало более быстрому вхождению коллектива военного отдела в многогранную деятельность центрального органа нашей партии.
Одним из самых близких людей во время работы в «Правде» стал для меня Сергей Борзенко. Он — первый из всех журналистов, удостоенный звания Героя Советского Союза, — пришел в «Правду» фронтовым корреспондентом еще в 1944 году, то есть за четырнадцать лет до начала нашей совместной работы. И ровно столько же — день в день, от кануна 40-й годовщины до кануна 54-й годовщины наших Вооруженных Сил, — мне довелось пройти по журналистскому пути плечом к плечу с этим обаятельным, сердечным, очень отзывчивым человеком. Мы с ним были, как говорят в армии, годки: родились с разницей в несколько месяцев. Но случилось так, что в Великую Отечественную войну ни разу и не повстречались, хотя наши маршруты нередко пролегали совсем рядом — и на Южном, и на 1-м Украинском, и на других фронтах. Как оказалось позднее, иные из героев боев были героями и наших фронтовых корреспонденции, написанных, естественно, порознь. Не довелось повстречаться [111] нам и у поверженного фашистского рейхстага, хотя оба видели, как над ним развевалось Знамя Победы.
В 1958 году мы начали трудиться вместе, и пережитое на фронте быстро сблизило нас не только принадлежностью к армии, но и созвучными творческими устремлениями. И дело было не только в том, что мы вместе ездили в войска и на флот, вместе рассказывали читателям «Правды» о полевых учениях или маневрах. Главное — мы научились одинаково мыслить, аналогично оценивать происходящее. Сколько раз случалось, что один из нас еще только подумает о чем-либо, а другой уже высказывает это вслух. Такое единомыслие как нельзя лучше помогало в те часы, когда приходилось садиться за очередную корреспонденцию.
Особенно сблизила нас с Сергеем Борзенко работа над очерками о космонавтах, литературная запись их рассказов о звездном океане, зарубежные поездки с Юрием Гагариным, Германом Титовым и другими космическими богатырями. Все они с глубоким уважением относились к нему, журналисту-правдисту, за воинский подвиг в десанте под Керчью удостоенному Золотой Звезды Героя.
Всему тому, что печаталось им на страницах «Правды», а затем и своим книгам Сергей Борзенко всегда стремился придать нужную партийную направленность, старался выразительной, запоминающейся деталью подчеркнуть, что всем успехам на пути социализма наш народ обязан прежде всего КПСС, ее вдохновляющей воле. Став коммунистом на фронте в суровом 1942 году, он тридцать лет жизни отдал верному служению ленинской партии. Скромный, непритязательный, безотказный Борзенко всегда старался брать на себя самое трудное. Может быть, это о нем, человеке пытливом, постоянно находившемся в поисках нового, весь жар сердца отдававшего газетной полосе, написано:
Если ты пошел вИ здесь, думается, будет уместным коротко рассказать о его жизненном пути. Он, кстати, типичен для многих [112] тысяч людей его поколения, в мальчишечьих руках которых Великий Октябрь перевернул первые страницы букварей. Родился Сергей Борзенко на Украине, в семье ветеринарного фельдшера и учительницы. Подростком пошел в фабзавуч, приобрел квалификацию слесаря; затем работал и учился в вечернем электротехническом институте. Первой пробой его пера были рабкоровские заметки в заводской многотиражке, а чуть позже — и на страницах областной газеты. Там вскоре заметили его, пригласили в штат. С этого и начался журналистский путь Сергея Борзенко.
Великая Отечественная война застала его в Харькове. Не дописав корреспонденции из командировки на Днепрогэсу он уехал на фронт с редакцией армейской газеты «Знамя Родины». Сугубо штатский человек, Борзенко каждую свою встречу с бойцами, командирами и политработниками — героями боев и его корреспонденции — стремился использовать для приобретения военных знаний. Саперы научили разбираться в минах-ловушках, пехотинцы — стрелять и бросать гранаты, артиллеристы — работать возле орудия. А когда попал во время одной из командировок в соединение кубанских казаков, попросил обучить его сабельной рубке и верховой езде. Овладев определенными навыками в этом деле, вместе с казаками ходил в разведку, даже участвовал в атаках. У него было твердое правило: никогда не писать о том, чего не знаешь, что не прошло через твое сознание и руки.
А война между тем продолжала бушевать. С каждым днем усложнялись редакционные задания. После разгрома гитлеровцев на Волге их группировка, находившаяся на Северном Кавказе, отошла за оборонительные сооружения Голубой линии Таманского полуострова. Части 18-й армии вместе с морской пехотой предприняли десантную операцию и захватили под Новороссийском плацдарм — Малую землю. Там, в боевом строю с солдатами и офицерами, находились и сотрудники армейской газеты. На долю Сергея Борзенко достался едва ли не самый опасный участок — поселок Станичка. Более полугода провел он там, описывая в газете подвиги защитников плацдарма, а в минуты боевого затишья работая над документальной повестью о воинах Малой земли. Листки рукописи своей будущей книги «Повинуясь законам Отечества» носил за пазухой полевой гимнастерки. [113]
Боевой дух малоземельцев, вспоминал позже Борзенко, был исключительно высоким. Каждый из них жил здесь в обстановке массового героизма своих боевых товарищей. Атмосферу повседневной готовности к подвигу создавали прежде всего коммунисты и комсомольцы, политработники частей. Их работу среди воинов умело направлял политотдел 18-й армии, которым руководил полковник Л. И. Брежнев. Сергей Борзенко рассказывал правдистам, что Леонид Ильич нередко бывал на Малой земле, и, как правило, в самое критическое время, когда обстановка становилась сложной, а бои достигали наивысшего накала. А ведь прибыть на Малую землю тогда можно было только морем. И редко какому-либо катеру или мотоботу удавалось дойти до нее или возвратиться обратно, не будучи обстрелянным, торпедированным или подвергнутым ударам с воздуха. При одном из таких переходов, например, сейнер, на котором находился начпоарм-18, наскочил на мину и подорвался. Л. И. Брежнева взрывной волной выбросило в море. И только чудом, в бессознательном состоянии, он был спасен моряками. Но даже и после таких испытаний малоземельны всегда видели Леонида Ильича подтянутым, бодрым, жизнерадостным; его личное мужество и стойкость, глубокая идейная убежденность служили для всех примером партийности и воинской доблести.
Сергею Борзенко не раз приходилось встречаться с Л. И. Брежневым на Малой земле. Он потом рассказывал нам, что начпоарм-18 был желанным везде: в штабе и подразделениях, в блиндажах и окопах, среди солдат и офицеров; в каждый приезд он успевал побывать всюду, под влиянием его оптимизма, энергии и бодрости люди невольно подтягивались, расправляли шире плечи.
После освобождения Новороссийска и ударов 18-й армии на Анапу и Темрюк, в последних числах октября 1943 года, редактор газеты «Знамя Родины» вызвал к себе всех сотрудников.
— Все подготовлено к форсированию Керченского пролива, — сказал он. — Кто хочет отправиться с десантом?
Вызвался Сергей Борзенко. И уже на следующее утро вместе с другим корреспондентом армейской газеты Иваном Семиохиным выехал под Тамань, в части 318-й Новороссийской стрелковой дивизии. [114]
В первый эшелон десанта командир дивизии назначил батальон морской пехоты, Борзенко попросился пойти с этим подразделением. Комдив разрешил. В ночь на 1 ноября десантники погрузились на мотоботы и бронекатера. Несколько часов двигались по темным волнам пролива. На минном поле подорвалось несколько наших судов. Но. все ближе укрепленный врагом берег Крыма, небо над которым разрезают голубоватые кинжалы прожекторов.
Море буквально кипит от разрывов снарядов. В мотобот, где находится и Сергей Борзенко, уперлась огненная струя: крупнокалиберный фашистский пулемет бил трассирующими пулями. Люди на палубе теснились плечом к плечу. «Даже убитые, — писал потом Борзенко, — продолжали стоять с лицами, обращенными к врагу».
Но вот горящий мотобот врезается носовой частью в прибрежный песок. Вместе с морскими пехотинцами журналист прыгает на берег, где осатанело крутится метелица пулеметных очередей. Действуя стремительно и смело, десант выбивает гитлеровцев из берегового поселка.
Светало, когда Сергей Борзенко, вбежав в первый попавшийся домик и, закинув за спину автомат, набросал свою первую корреспонденцию в пятьдесят строк с захваченного плацдарма. Знал, очередной номер «Знамени Родины» не будет печататься до тех пор, пока редакция не получит вот этой заметки. Армия ждет сведений об успехе десанта.
Семнадцать огненных суток провел Борзенко среди десантников. Затем был отозван на Тамань, в редакцию. Здесь А. Путин, товарищ по газете, протянул ему еще мокрую, только что оттиснутую гранку свежего набора. В ней сообщалось, что за проявленные отвагу и героизм при овладении плацдармом на Керченском полуострове группе воинов присваивалось звание Героя Советского Союза. Пятым в этом списке значился майор Борзенко Сергей Александрович.
Вскоре редакция газеты «Знамя Родины» вместе с частями 18-й армии была переброшена под Киев. Там, на 1-м Украинском фронте, Сергею Борзенко пришлось расстаться с товарищами — его вначале перевели во фронтовую газету «За честь Родины», а несколькими месяцами позже взяли в «Правду».
После победы Сергей Александрович, как и другие правдисты, переключился на мирную тематику. Родина [115] залечивала раны, нанесенные ей войной, укрепляла государственные отношения о зарубежными странами. «Правда» под рубрикой «От нашего специального корреспондента» публиковала в это время его очерки из Югославии, Монголии, Индии, Италии, Египта, Сирии, Ливана, Англии и других стран. А когда в начале пятидесятых годов в КНДР разразились военные действия между свободолюбивым корейским народом и полчищами империалистических захватчиков, Сергей Борзенко, этот журналист переднего края, немедленно помчался туда. Все, что увидел и пережил за двухлетний срок этой фронтовой командировки, он описал в своих оперативных корреспонденциях, а также в сборнике очерков «Народ, отстоявший свободу».
И снова он в кипении повседневного творчества — командировки от «Правды» на металлургические комбинаты и шахты, на целину, а потом, с 1958 года, когда был воссоздан военный отдел, — в войска и на флоты.
Год 1962-й. Пятидесятилетний юбилей «Правды». В канун этого праздника нас, правдистов, в Кремле награждали орденами и медалями. Когда назвали фамилию Борзенко и он, статный, подтянутый, вышел к столу, Л. И. Брежнев, вручавший награды, произнес немало добрых слов в адрес журналиста — своего фронтового товарища.
— Мне особенно приятно, — примерно так сказал тогда в заключение Леонид Ильич, — что сегодня к ратным отличиям Сергея Александровича Борзенко прибавляется награда мирная — орден Трудового Красного Знамени. Пусть и впредь его журналистское перо будет таким же боевым, как и в годы сражений за Родину.
Именно таким — кипучим, подтянутым, стремительным — навсегда останется в памяти правдистов Сергей Борзенко. И по сей день иной раз кажется, что вот-вот он бодро взбежит по ступенькам подъезда «Правды» и, пройдя в машбюро, продиктует очередную корреспонденцию то ли с войсковых учений, то ли с космодрома, а может быть, и с хлебных полей или из заводских цехов.
Ярко, мужественно прожил Сергей Александрович свою богатейшую жизнь. Отважно, по-солдатски принял и неизбежный уход из нее. За три недели до трагического часа, источенный болезнью, слабый телом, но все еще сильный духом, Сергей Борзенко появился в редакции [116] чисто выбритым, в новенькой офицерской форме. Побеседовали, поделились планами, пошутили. Уходил он из редакции с доброй улыбкой. А уже потом, после похорон, на его письменном столе мы обнаружили оставленный им в тот же день ключ от кабинета: тогда Сергей Александрович, оказывается, уже знал то, чего мы еще не знали, да и боялись знать, — сюда он больше не вернется. Это был его последний, прощальный, приход в родную «Правду»...
В первый год работы военного отдела мы опубликовали не так уж много материалов — до полусотни статей и корреспонденции да чуть побольше мелких информационных заметок. В последующем эта цифра все возрастала, доходя в среднем до полутора сот корреспонденции, очерков, статей. Иными словами, через день-два в газете шел материал, подготовленный военным отделом.
Но вскоре в отделе произошли некоторые изменения: Тимур Гайдар по заданию редакции отбыл на Кубу и надолго остался там, а потом перебрался в Югославию — и тоже надолго. Таким образом, добрый десяток лет всю поклажу правдистского военного «возка» пришлось нам с Сергеем Борзенко тянуть вдвоем. И хотя нагрузка на одну «журналистскую силу» получалась солидная, мы были довольны: разве можно жить в газете без ежедневного кипучего труда?
IV
Осенью 1959 года редакция неожиданно направила меня в Ленинград — в первое плавание только что сошедшего со стапелей атомохода «Ленин». Что и говорить, командировка обещала быть интереснейшей. Это понимали и мои коллеги — известинец Николай Ермолович, корреспондент «Советской России» Иван Фролов, представитель «Комсомолки» Павел Барашев, спецкор «Труда» Геннадий Проценко, флотский журналист Леонид Черноусько и другие газетчики, тоже съехавшиеся в Ленинград на пробные [117] испытания этого чудо-корабля. Хорошо запомнились те волнующие дни, пронизанные чувством огромной гордости за успех, достигнутый нашим народом на пути мирного использования гигантских сил ядерной энергии.
Еще до выхода «Ленина» в море мы досконально ознакомились с его техническими данными. В наших блокнотах появилось немало цифр, заметок. Сюда же были занесены и короткие интервью с капитаном атомохода — шестидесятитрехлетним полярником, потомком архангельских поморов П. А. Пономаревым, главным строителем корабля В. И. Червяковым — человеком с виду суровым, но с лирической душой; трюмным машинистом Н. А. Молчановым, проплававшим в арктическом флоте почти всю свою жизнь, с другими судостроителями и моряками.
Строительство первенца мирного советского атомного флота было поручено коллективу одного из старейших предприятий страны — рабочим и инженерам Адмиралтейского завода. Двести пятьдесят лет назад здесь, на берегах Невы, строились галеры и фрегаты российского флота. Теперь энергией атома советские люди задумали направить в море один из самых современнейших кораблей.
Необычное задание Родины увлекло адмиралтейцев. Да и только ли их! В заводоуправлении мы видели стенд с электрифицированной картой — на ней загорались лампочки, обозначая промышленные центры, принимавшие участие в строительстве атомохода. С Урала и Дальнего Востока, с Украины и Белоруссии, из Прибалтийских и Среднеазиатских республик на берега Невы шел поток металла, машин, арматуры, приборов. Первый в мире надводный атомный корабль снаряжала вся страна.
Каждый день, направляясь к «атомному» стапелю, а затем и к пирсу, когда судно уже спустили на воду, люди проходили мимо установленного на заводском дворе памятника В. И. Ленину. Мемориальная доска на нем гласила, что Владимир Ильич выступал здесь, призывая питерский пролетариат стать хозяином новой жизни, открыть дорогу в лучший мир. Среди полутора тысяч рабочих, трудившихся на строительстве атомного корабля, были и ветераны, которые слушали эту речь вождя, встречались с ним в дни Октября. И теперь они, да и молодое поколение судостроителей, радостно сознавали, что их руками создан корабль, на борту которого буквы гордого и высокого имени — «Ленин». [118]
Быстро шло время. Завершалась работа по оснащению стального корпуса механизмами и оборудованием. Вокруг атомных реакторов возвели стену биологической защиты, установили носовые и кормовые турбогенераторы, смонтировали гребные винты. На переборках поста энергетики и живучести, в ходовой рубке, на центральном дозиметрическом посту появились окрашенные в светлые тона коробки различных приборов. Стали принимать жилой вид каюты, рассчитанные на одного-двух членов экипажа; в кают-компании и матросской столовой установили мебель. Одним словом, все на корабле стало таким, каким должно быть в предстоящем плавании.
С раннего утра, как только начиналась смена, на причаленный к заводскому пирсу атомоход поднимался Павел Акимович Пономарев. Вместе со своими близкими товарищами по полярным плаваниям — старшим механиком А. В. Неупокоевым, боцманом А. И. Мишиным и другими ветеранами арктического флота — он увлеченно знакомился с устройством нового корабля, вникал в принципы работы всех механизмов и, самое главное, в действие его атомной установки. А здесь было чему удивляться и что изучать старым мореходам. Вместо привычного пышащего жаром котельного отделения с топками, пожирающими за сутки тонны угля или жидкого топлива, на «Ленине» установлен совершенно иной «котел» — атомный. Суточный запас горючего, необходимого для сжигания в нем, весит меньше пятидесяти граммов, он может свободно уместиться даже в спичечном коробке.
Вместе со старыми моряками-полярниками на судно пришли и новые флотские специалисты. В каюте № 100, поближе к посту энергетики и живучести, поселился главный инженер атомной установки Н. Р. Гурко. С Черного моря приехал главный инженер-механик А. К. Следзюк. Появилась группа инженеров-операторов и специалистов дозиметрической службы.
Попутно с достроечными работами на «Ленине» развернулась учеба членов экипажа — с зачетами и экзаменами. У многих корабельных специалистов их принимал знаток атомной физики и техники, ныне трижды Герой Социалистического Труда, академик А. П. Александров. Это при его непосредственном участии была сконструирована, а затем и смонтирована на атомоходе ядерная установка. Массивную фигуру А. П. Александрова можно [119] было часто видеть то возле атомной установки, то в помещении центрального дозиметрического поста, то на посту энергетики и живучести. Там, на рабочих местах, моряки и отчитывались перед ним в своих теоретических познаниях.
И вот настал торжественный день — «Ленин» отчалил от заводского пирса. Находясь на капитанском мостике, мы наблюдали, как опытнейший ленинградский лоцман С. Г. Курочкин бережно вел атомный гигант вверх по Неве, к тому месту, где в штурмовую октябрьскую ночь легендарная «Аврора» выстрелом из носового орудия возвестила о начале новой эры в истории человечества. «Атомный ледокол «Ленин» — на Неве!» — под такой шапкой пошла в «Правде» целая полоса, посвященная этому событию. Ее мы подготовили тогда вдвоем с ленинградским собкором нашей газеты Анатолием Введенским.
В тот же день, когда «Ленин» встал на якорь на Неве, произошло и еще одно, не менее важное событие. На далеком космодроме стартовала к Луне советская ракета, чтобы доставить на ее поверхность вымпел с Государственным гербом СССР.
Вечером мы, несколько журналистов, поехали в Пулковскую астрономическую обсерваторию. Несмотря на поздний час, нас любезно принял член-корреспондент Академии наук СССР А. А. Михайлов. Разговор происходил в его кабинете.
— Это событие огромного значения, — оценивая полет нашей космической ракеты, говорил ученый. — И мы с вами, вероятно, скоро станем свидетелями еще более грандиозных...
Через каких-нибудь полтора года мне снова припомнились его слова, когда в московском Доме ученых проходила первая пресс-конференция с Юрием Гагариным. Рядом с ним, рассказывающим о своем полете на «Востоке», сидел тогда и А. А. Михайлов. «Вот и свершилось», — подумалось мне при виде того неподдельного интереса, с которым поседевший пулковский астроном вглядывался в молодое, открытое, улыбчивое лицо первого космонавта Земли, вслушивался в его рассказ об увиденном и пережитом в космосе.
А тогда, в 1959 году, ветреным сентябрьским днем, палубная команда «Ленина» выбрала якоря, и наш атомоход, увлекаемый буксирами, тихо тронулся по невскому [120] фарватеру на Большой Кронштадтский рейд. Там приняли на борт запасы питьевой воды, оборудование к машинам. Затем еще небольшой переход — пока также с помощью буксиров — на более глубокую и широкую воду Красногорской бухты.
На следующий день за завтраком академик А. П. Александров, намазывая на хлеб, масло, как бы между прочим спросил главного инженера атомной установки Н. Р. Гурко:
— А что, не начать ли нам сегодня подрабатывать?
— По плану это предусмотрено на завтра, — ответил тот.
— Э-э, батенька, планы-то мы сами пишем, — пробасил академик. — Сами и коррективы в них внести сможем. Так как, согласны? Тогда передайте капитану: пора, мол, начинать...
Атомный ледокол «Ленин» в то утро должно было повести к острову Гогланд крупное буксирное судно «Профессор Попов». Там-то и намечалось включить гребные электродвигатели, попробовать подработать буксиру своими винтами.
Увлекаемый «Профессором Поповым», атомоход двинулся вперед. Спустя некоторое время капитан П. А. Пономарев и главный строитель корабля В. И. Червяков решили дать обороты гребным винтам. Все, кто находился на верхнем мостике, подошли поближе к стойке машинного телеграфа.
Капитан, взволнованно поправив на голове фуражку, вопросительно посмотрел на Червякова.
— Давайте, Павел Акимович! — подбадривающе сказал тот.
П. А. Пономарев двинул рукоятку машинного телеграфа к надписи: «Вперед». Громко отозвался зуммер. Он звучал до тех пор, пока стрелка прибора не достигла метки заданного числа оборотов. В это время сдаточный механик Б. А. Немченок, находившийся внизу, на посту энергетики и живучести, дал оттуда совет:
— Вначале попробуем правый, а потом уж и левый...
Рука капитана снова передвигает рычаги машинного телеграфа, задавая гребным винтам нужное число оборотов. А в это время вахтенный штурман Геннадий Перелыгин скупо регистрирует в судовом журнале: «Начали подрабатывать своими машинами». [121]
На мостике тихо. Каждый молча переживает значимость этих мгновений. И тут, как бы снимая общее оцепенение, чей-то звонкий голос возвестил:
— Идем! Сами идем, товарищи!!!
Да, «Ленин» шел сам! Буксирный трос, связывавший атомоход с «Профессором Поповым», провис, чуть ли не касаясь воды. Значит, скорость хода нашего корабля, подрабатывающего атомным двигателем, не только уравнялась со скоростью движения буксира, но и, может быть, где-то на пол-узла и превысила ее. Трудно описать, что творилось в эти минуты на палубах атомохода. Люди поздравляли друг друга, обнимались.
И настал момент, когда, обогнув остановившийся буксир и просигналив ему световым телеграфом, атомоход «Ленин» самостоятельно пошел навстречу ветру и вскипающим волнам. Первый помощник капитана Георгий Шлёнов, зайдя в ходовую рубку, взволнованно передал по спикеру поздравление экипажу исудостроителям:
— Сегодня, девятнадцатого сентября, в девять часов двадцать минут, — разносило по всем отсекам и палубам корабельное радио его ликующий голос, — ледокол «Ленин» дал ход тремя гребными винтами и впервые начал самостоятельное движение от атомной энергии!
Радостное настроение царило на палубах и в отсеках «Ленина». А наш корреспондентский отряд в это время осаждал рубку корабельной радиостанции — каждому хотелось как можно скорее передать информацию в свою газету. А тут еще стало известно, что у одного из рабочих-судостроителей, участвующих в ходовых испытаниях корабля, родился сын.
— Когда советские корабли ходили с визитом дружбы в одну из стран Азии, — заметил в этой связи корреспондент «Советского флота» Леонид Черноусько, — местный житель дал родившимся у него близнецам имена Вдумчивый и Вразумительный — по названиям наших эскадренных миноносцев.
Мысль его была тут же подхвачена.
— Мират! Мирный атом — вот каким должно быть имя новорожденного! — единодушно решила наша корреспондентская группа, собравшаяся на шлюпочной палубе. Тут же к счастливому отцу были отряжены делегаты. После некоторого раздумья, с опаской насчет мнения жены, тот согласился в своем поздравлении ей упомянуть [122] об этом необычном имени для сына. Надо ли говорить, что после этого большинство посылаемых нами с борта корабля радиокорреспонденций было дополнено словами о младенце Мирате.
Но... Через несколько часов в каюту № 31, где мы расположились, постучали. Это пришел отец новорожденного. Молча протянул нам листок радиограммы, отправляемой роженице. В ней он просил назвать сына в честь первого похода «Ленина» именем вождя — Владимиром. Выходит, с дополнением в корреспонденции мы явно поспешили. Пришлось отрабатывать «задний ход».
Через полгода после работы над «атомной» серией корреспонденции, переданных с борта ледокола «Ленин», новая серия — теперь уже о четырех советских солдатах, их подвиге в Тихом океане. Ежедневно в течение двух недель «Правда» и другие газеты публиковали крупные материалы — вплоть до полос — о том, какую великую твердость духа проявили попавшие в стихийную беду солдаты-дальневосточники Асхат Зиганшин, Филипп Поплавский, Анатолий Крючковский и Иван Федотов. Напомню кратко, что же произошло тогда, в начале шестидесятого года.
...Сильнейший циклон, бушевавший на Тихом океане, приблизился к Курильским островам. Бешеный порыв ветра сорвал со швартовых самоходную баржу «Т-36», на которой несли службу четверо солдат, и погнал ее из бухты. Ударом волны сбило бочку с топливом для двигателей, вскоре они заглохли. Замолчала и рация. Люди на утлом суденышке, с ничтожным запасом продовольствия, без связи, остались одни в ревущем штормовом океане.
Их долго, но тщетно искали береговые патрули, пограничные катера, рыбацкие сейнеры, вертолеты и самолеты. Никаких следов, никаких вестей ни о самой «тридцатьшестой», ни о ее экипаже.
А они, четверо стойких, продолжали отважно бороться с океаном, голодом. Через сорок девять суток более чем в тысяче миль от Курил, примерно на полпути к атоллу Мидуэй, советскую баржу обнаружили моряки авианосца военно-морских сил США. Взяли их на борт, доставили в Сан-Франциско. Оттуда солдаты-герои перелетели в Нью-Йорк, а затем на лайнере «Куин Мэри» через Атлантику приплыли во французский порт Шербур. Из Парижа «Ту-104» перенес их через всю Европу в Москву. [123]
А уже отсюда, завершая свое необычное кругосветное путешествие, воины возвратились на Дальний Восток — продолжать ратную службу Родине.
И здесь, думается, будет уместно вкратце рассказать о том, как правдисты вели публикацию материалов, связанных с этим подвигом.
Отчетливо помнится тот, заполненный обычной редакционной суматохой, мартовский вечер, когда телетайпы передали сообщение: американский авианосец подобрал в Тихом океане потерпевших бедствие четверых советских солдат. А вскоре поступило и телефото с авианосца — обросшие волосами люди, каждый из них похож на Робинзона Крузо. Именно такими вертолет поднял их с наполовину затопленной баржи и перенес на палубу «Кирсарджа».
Материал поставили в номер, и тут же, ночью, начались телефонные переговоры по двум направлениям — с командованием наших войск на Дальнем Востоке и с собкором «Правды» в США Борисом Стрельниковым. Нужны были подробности случившегося, причины, факты, имена. Ибо следующий номер газеты не мог выйти без связного рассказа о событии.
Усилий затратили много, но они окупились сторицей — редакция стала располагать краткими данными о четырех воинах, составлявших экипаж «Т-36».
Как только были получены эти сведения, корреспондентам «Правды» на местах редакция дала задания: побывать у родителей солдат и в тех коллективах, где они трудились до армейской службы. С Курил из воинской части нам передали приветственное письмо героям-однополчанам, командир написал о них небольшую статью. Тем временем отлично, как, впрочем, и всегда, выполнил задание Борис Стрельников: ему удалось связаться по радиотелефону с авианосцем, державшим курс на Сан-Франциско, и переброситься несколькими фразами с Асхатом Зиганшиным и Иваном Федотовым. Голос корреспондента «Правды» был первым голосом советского человека, услышанным ими после семинедельного бедствия в океане.
«Радиотелефонный разговор с американским авианосцем «Кирсардж» продолжался всего несколько минут, — так заключал свою корреспонденцию Борис Стрельников, — но даже за это короткое время можно было многое [124] перечувствовать и многое понять. Прежде всего — доброе отношение американского народа и американских моряков к советским людям, попавшим в беду. И главное — героизм советских людей, скромную, но непоколебимую гордость советских юношей за свою великую страну, за Советскую Родину».
Уже на следующий же день после первых публикаций об экипаже баржи «Т-36» в редакцию со всех концов страны хлынул поток телеграмм и писем — советские люди восторгались мужественным поведением наших солдат. Пришли корреспонденции из родных мест воинов, письма от их близких. Они прислали в них и фотографии. Все самое интересное, важное, нужное — немедленно публиковалось. Печатались и короткие рассказы самих героев О пережитом во время вынужденного дрейфа по просторам Тихого океана. Их передавал из Нью-Йорка Борис Стрельников. Каждый из этих рассказов «Правда» публиковала на первой полосе с портретом автора, выполненным художником Владимиром Добровольским. Во всех номерах газеты за вторую половину марта печатались и другие материалы, связанные с подвигом четырех. В том числе и многочисленные зарубежные отклики, стержневой нитью в которых проходило утверждение о том, что мир до сих пор не знал ничего подобного, что советские парни показали человечеству, сколь выносливыми, стойкими, мужественными могут быть люди, выросшие и воспитанные в социалистическом государстве.
И вот четверо отважных воинов, награжденных орденами Красной Звезды, — среди правдистов. В переполненном конференц-зале каждый из них получил скромный журналистский подарок — альбом-подшивку газет со всеми материалами, посвященными экипажу «Т-36», и по объемистому пакету писем, присланных на их имя из всех уголков страны и многих зарубежных государств.
В конце теплой, задушевной беседы из наборного цеха принесли остро пахнущую типографской краской верстку небольшого сборника документов, очерков, корреспонденции, писем и телеграмм о беспримерном мужестве четырех советских воинов — «Подвиг в океане». И каждому из гостей мы вручили на память по экземпляру этой верстки. А ночью эту книгу уже подписали к печати... [125]