На переломе
Кипучая деятельность нового командарма началась сразу же, как только приземлился его самолет. Прежде всего Мерецков позаботился об усилении армии. Вслед за ним самим к нам стали прибывать новые войска: 46-я танковая бригада, 1061-й запасный стрелковый полк, 514-й истребительно-противотанковый артиллерийский. Рассредоточенная на большом пространстве армия подверглась некоторой организационной перестройке. Для удобства управления были созданы три оперативные группы: Северная, Восточная и Южная. Возглавили их соответственно генералы А. А. Павлович, П. А. Иванов, В. Ф. Яковлев. Энергично взялся за работу и новый член Военного совета Марк Никифорович Зеленков. По его указанию политотдел армии во главе с бригадным комиссаром Е. Е. Кащеевым провел во всех подразделениях партийные собрания, на которых были обсуждены уроки недавних боев и очередные задачи коммунистов. Заметно пополнились ряды членов партии в боевых подразделениях. Армия сплачивалась, укреплялась качественно.
Первая моя встреча с К. А. Мерецковым и М. Н. Зеленковым произошла в день их приезда к нам. Прежде чем идти представляться, я позвонил в приемную командующего, осведомился:
— У себя ли генерал армии?
В телефонной трубке послышался грубоватый голос, с резко выраженным украинским акцентом:
— Да, он у себя!
Еще раз просмотрев заготовленные на всякий случай справки о состоянии нашей артиллерии, о наличии на армейских складах и ожидаемом поступлении боеприпасов, я довольно уверенно направился в штаб армии. Меня не очень волновали слухи о том, что новый командарм якобы чрезмерно суров. Гораздо [69] больше тревожило то, что я вынужден представляться ему сразу же после сдачи Тихвина, в чем была доля и моей вины.
В приемной находилось несколько командиров. Один из них, в звании капитана, сидел за столом, уставленным телефонными аппаратами, и вел переговоры с кем-то из войск.
Мое внимание опять обратил на себя сильнейший украинский акцент.
Увидев меня, капитан вытянулся, но не оторвал от уха телефонной трубки.
Только закончив свои переговоры, вежливо спросил:
— Что прикажете доложить командующему?
— Доложите, что пришел начальник артиллерии армии.
Командующий пригласил не сразу. Пришлось подождать. Все это время я наблюдал за капитаном. Работал он спокойно, уверенно, с какой-то сразу бросавшейся в глаза основательностью. Я поинтересовался, как его зовут.
— Моя фамилия Борода, — ответил капитан.
Такая фамилия не очень гармонировала с его внешностью. Он был молод, хорошо сложен, подтянут. Судя по выправке, в армии не новичок. В темно-каштановых, небрежно причесанных волосах было нечто театральное.
Я сразу почему-то проникся симпатией к нему. Чувствовалось, что капитан Борода — отличный командир. Дальнейшая совместная служба полностью подтвердила первые мои впечатления об этом хорошо воспитанном, честном и на редкость храбром в бою человеке. Он всегда называл вещи своими именами. Бывало, позвонишь к нему в поздний час:
— Чем занимается Кирилл Афанасьевич?
И тут же следует точный ответ:
— Слушает начальника оперативного отдела. — Или: — Изучает разведсводку. — Или же: — Он спит...
Говорят, что офицер для поручений в какой-то мере всегда является копией своего шефа. Не знаю, всегда ли, но в чертах характера капитана Бороды и генерала армии Мерецкова было кое-что общее. Во [70] всяком случае, они походили друг на друга своей прямотой.
Когда я впервые предстал перед Кириллом Афанасьевичем, он измерил меня долгим, изучающим взглядом. В свою очередь я тоже приглядывался к нему. Генерал был грузен, хотя ему едва перевалило за сорок. Плотно сжатые, припухлые губы, круглые с легким прищуром холодновато-голубые глаза...
Я подошел ближе к столу и представился:
— Начальник артиллерии четвертой армии полковник Дегтярев.
— Вот вы-то мне и нужны, — отозвался командующий. — Хочу спросить, почему в дни отхода артиллерия не сумела до конца выполнить свои задачи? Спросить и...
Он не закончил фразы, но я его понял. Откровенность его и суровый тон настораживали. Затрудняюсь сказать, знал ли тогда К. А. Мерецков, что в 1938 году меня не миновала судьба многих незаслуженно оклеветанных честных советских людей. И хотя я был давным-давно реабилитирован, любая резкость со стороны старших начальников воспринималась мною еще очень остро. Однако взял себя в руки и постарался ответить спокойно:
— Что ж, я готов нести ответственность за неудачи, постигшие нас под Тихвином.
Кирилл Афанасьевич легко поднялся. Вышел из-за стола, прошелся по комнате. Долго всматривался в мое лицо. Снова присел, переложил без всякой необходимости коробку карандашей на новое место и только после этого сказал:
— Хорошо, что вы готовы к ответу. Но главное, конечно, не в том. Главное — так воевать дальше, чтобы не повторялись ошибки. [71]
Что мне было Ответить на это? Я молчал. Умолк и командующий, вопросительно взглянув на члена Военного совета. Я тоже перевел взгляд на М. Н. Зеленкова. Он был уже немолодым человеком. Худощавое лицо бороздили глубокие морщины, серебрилась сединой шевелюра. Марк Никифорович встал со своего места и крепко пожал мне руку:
— Не волнуйтесь, всякое бывает! Разберемся. Начинайте все заново смелее и энергичнее. Можете рассчитывать на помощь всего политического аппарата. Только потеснее держите с ним связь, и дело у вас пойдет куда лучше, чем прежде. Договорились?
На том официальная часть знакомства и завершилась. Дальше пошла речь о вещах сугубо практических. Я доложил о количестве артиллерии, потерянной безвозвратно и временно выведенной из строя в ходе последних боев, о состоянии уцелевшей материальной части, о наличии снарядов.
Кирилл Афанасьевич что-то быстро записывал в тетрадь, что-то высчитывал, а под конец сказал:
— На складах мало боеприпасов. Нужно ускорить продвижение транспортов. Необходимо также подготовить заявку в центр о дополнительной отгрузке нам не менее трех-четырех боекомплектов на всю артиллерию и минометы.
Я постепенно приободрился. Приятно было сознавать, что ты понят, твои прошлые дела и даже ошибки правильно оценены, а в будущем тебе предстоит работать под руководством достаточно опытного, уже прославленного в боях военачальника.
Возвратившись к себе, я тотчас же вызвал подполковника В. А. Орлова, заменявшего тяжело раненного начальника артснабжения. Вместе мы подготовили заявку на боеприпасы и пошли к командующему. Мерецков внимательно просмотрел ее, собственноручно внес некоторые поправки и только после этого подписал. Скрепил заявку своей подписью и Марк Никифорович.
Первый документ, доложенный новому Военному совету, прошел довольно-таки гладко, что в дальнейшем удавалось редко. Кирилл Афанасьевич всегда придирчиво рассматривал бумаги, представленные ему на подпись, иногда основательно переделывал их. [72]
И это очень дисциплинировало штабных работников, приучало всех нас к аккуратности и большой точности при отработке любого документа.
Чуть ли не на другой же день по вступлении в должность командующего 4-й армией К. А. Мерецков помчался по сугробистым дорогам на север, чтобы встретить войска, выделенные нам из состава 7-й армии, и подготовить контрудар по левому флангу 12-й танковой и 20-й моторизованной дивизий противника с рубежа Маклаково — Шомушка — Владычино (все пункты пятнадцать километров севернее Тихвина), в направлении Кайвакса — Березовик.
На этом направлении действовала у нас группа генерала А. А. Павловича. Она не располагала достаточным количеством артиллерийских средств для подавления обороны противника на всю глубину. 815, 883 и 514-й артиллерийские полки, вместе взятые, имели только около сорока орудий. Пехоты в группе Павловича тоже было негусто. Однако это не смутило командарма.
— У нас главная ставка на внезапность, — говорил Кирилл Афанасьевич. — Нужно застигнуть противника врасплох. А к тому времени, когда он опомнится, подойдут свежие силы.
И вот на рассвете 11 ноября наша артиллерия и минометы открыли огонь. Для гитлеровцев он действительно оказался неожиданным. Они никак не рассчитывали на то, что мы способны перейти в наступление.
После подавления целей на переднем крае поднялись в атаку стрелки. Давно уже не приходилось мне слышать такого дружного и мощного «ура». Однако, чем дальше продвигались наши стрелковые батальоны, тем чувствительнее становилось сопротивление противника, не тронутого огнем артиллерии. Ожесточенный бой с переменным успехом продолжался до самого вечера. Тем не менее нашим войскам удалось отбросить фашистов на четыре-пять километров. Это уже кое-что значило! После стольких наших неудач бойцы, да пожалуй и некоторые командиры, пали духом, и теперь настроение заметно поднялось у всех.
А 19 ноября 1941 года последовал приказ о переходе [73] в наступление всей 4-й армии! Эта дата вошла в историю как начало Тихвинской наступательной операции.
В ночь перед тем никто у нас не спал. Штабу артиллерии и отделу артснабжения пришлось изрядно перенервничать — боеприпасы прибыли по железной дороге с опозданием, и потребовалось много изворотливости, чтобы своевременно доставить их в части. Большое значение придавалось уяснению в войсках сигналов открытия, прекращения и переноса огня. Мы чувствовали свою ответственность за исход предстоящего сражения. Задача перед армией стояла нелегкая: окружить и уничтожить всю тихвинско-будогощскую группировку немецко-фашистских войск.
Первой перешла в наступление Восточная группа, под командованием генерала П. А. Иванова. Внезапный, одновременный залп двух дивизионов гвардейских минометов был настолько ошеломляющим, что гитлеровцы на какое-то время потеряли здесь способность к организованному сопротивлению. 305-й стрелковый полк 44-й стрелковой дивизии, смяв противника, быстро занял населенный пункт Астрача (десять километров восточнее Тихвина). Сопротивление он встретил только на восточной окраине совхоза «1-е Мая». Как установила разведка, ему противостоял здесь поддержанный танками 5-й пехотный полк немцев.
Однако далеко не везде наступление развивалось так же вот гладко. Выли и неприятности и серьезные неустойки. Например, 27-й кавалерийской дивизии была поставлена задача: перехватить пути отхода противника из Тихвина на юг. Выступить она должна была с утра, а фактически выступила только вечером и задачу свою, конечно, не выполнила.
20 ноября активные боевые действия продолжались. Правофланговая, Северная, группа под командованием генерала А. А. Павловича, взаимодействуя с 191-й стрелковой дивизией, входившей в Восточную группу П. А. Иванова, после артиллерийской подготовки атаковала немецкие позиции к северу от Тихвина и на исходе дня освободила Кайваксу и Березовик. Противник, отброшенный на рубеж четыре километра севернее и северо-восточнее Тихвина, понес [74] большие потери. Были основательно потрепаны его 5-й пехотный полк и один из батальонов 25-го пехотного полка.
А к нам в тот же день начали прибывать части новой, 65-й стрелковой дивизии. Разгружаясь на железнодорожных станциях Большой Двор и Пикалево (тридцать километров восточнее Тихвина), они с ходу вводились в бой и оказывали хорошую поддержку войскам, уже действовавшим на этом направлении. Изменилось в нашу пользу и соотношение сил по артиллерии.
К 22 ноября создалась реальная угроза окружения тихвинской группировки немецких войск. Но, как всегда, в трудные моменты гитлеровцы широко использовали свою авиацию. Над нашими боевыми порядками появились истошно воющие самолеты. Началась ожесточенная бомбежка. Одна за другой следовали контратаки, но все они были отбиты.
Особенно напористо действовала на этом этапе группа генерала В. Ф. Яковлева, завязавшая бои за населенные пункты Красницы, Хортица и Реконь. К вечеру ей удалось сломить сопротивление противника. Гитлеровцы потеряли здесь до пятисот солдат и офицеров убитыми, свыше ста пленными, много орудий, минометов, большое количество стрелкового оружия.
Я побывал на поле недавнего боя. Там валялись еще не убранные трупы немцев, разбитые танки, автомобили. В деревнях догорали крестьянские избы. Из подвалов вылезали старики и старухи. Их старались опередить ребятишки, юркими соколятами налетавшие на трофейное оружие.
— Отчаянный народ! — покачал головой один из моих спутников капитан Е. А. Титарь, командир 2-го дивизиона 60-го артполка.
А шумная ребячья ватага уже обступила нашу машину. Вперед смело шагнул мальчуган в лохматой шапке, видимо вожак, и начал свой взволнованный доклад:
— Дяденька, мы еще вчера собрали винтовки и автоматы, валявшиеся рядом с убитыми фашистами, а кому их сдать, не знаем...
Капитан Титарь пообещал «выручить из беды»: [75] прислать за собранным оружием подводу, и мы направились в расположение его дивизиона. Мое внимание сразу приковали здесь несколько необычные укрытия для личного состава батарей. Они были оборудованы не по правилам военно-инженерного искусства, а как-то по-крестьянски: отрыты ямы, словно для хранения картофеля, сверху положены жерди, на них — ветки, все это присыпано землей и снегом, а дно застлано толстым слоем еловых лап, покрытых плащ-палатками. Вот и вся премудрость.
Я попросил сержанта, показывавшего нам одно из таких сооружений, назвать их автора. Тот только плечами пожал:
— Кто его знает. Другие делают так, и мы тоже. Просто и удобно...
Наблюдательный пункт командира дивизиона располагался на небольшой высотке в трехстах метрах впереди КП командира стрелкового батальона. Вот там-то уже все было распланировано как полагается, будто на учениях с боевой стрельбой. В центре — место командира, справа — начальника штаба, слева — командира взвода управления. На обратных скатах высотки — две землянки. Только отрыты неважно.
— Почему такие примитивные землянки? — возмутился я.
— Не успеваем делать покапитальнее, — спокойно ответил Титарь. — Мы ведь сегодня уже на третьем месте. И вполне может быть, придется перемещаться еще раз, вон на ту высоту, — показал он рукой. — Уже готовится атака.
— Сегодня?
— Конечно. Мы-то, собственно, уже готовы, только от пехоты сигнала ждем. [76]
И почти в то же мгновение в небо взвилась серия ракет.
— Вот он! — обрадовался капитан. — Пехота просит огня. Разрешите подать команду?..
Через минуту снаряды стали рваться на показанной мне высоте. Они ложились по всему гребню равномерно. После второго огневого налета стрелки атаковали противника и выбили его из окопов.
— Вот видите, товарищ полковник, наши землянки нам уже не нужны, — улыбнулся командир дивизиона. — Надо опять двигаться вперед.
Начинало темнеть. Я попрощался с артиллеристами и поехал в свой штаб.
После почти месячной вынужденной рассредоточенности штаб армии и штабы родов войск собрались наконец в одном месте — в селении Большой Двор. Генерал П. И. Ляпин опять вступил в исполнение своих прямых обязанностей начальника штаба 4-й армии. Возвратились и мои ближайшие помощники — полковник И. И. Кузьминкин, батальонный комиссар А. В. Проскурин. Жизнь входила в свое привычное русло.
Встретившись с Иваном Ивановичем, мы почти всю ночь обменивались впечатлениями, накопившимися за время нашей разлуки. Он рассказал мне много интересного о тяжелых боях на правом берегу Волхова, где действовали 285, 310, 311-я стрелковые дивизии и 883-й артполк, отошедшие теперь к Ленинградскому фронту, о мужестве и героических подвигах рядовых бойцов, находчивости и распорядительности командиров. Особенно тепло отзывался Кузьминкин о командире 883-го артполка майоре К. А. Седаше. [77]
Позвонил Мерецков. Предупредил меня, что собирается побывать у Петра Кирилловича Кошевого, командира вновь прибывшей 65-й стрелковой дивизии. Я понял, что должен тоже участвовать в этой поездке.
Выехали ранним морозным утром. На западной окраине Астрачи машину командующего остановил рослый старший лейтенант и доложил, что послан встретить нас и сопровождать на КП. Мерецков пригласил его в свою машину:
— Садитесь и действуйте. Поехали!
До командного пункта добрались быстро. Кирилл Афанасьевич крепко пожал руку Кошевому, поздоровался с остальными.
— Ну, как вы тут?
И валкой походкой направился прямо к приборам наблюдения. Глянул в окуляры, отстранился, протер глаза. Снова посмотрел и произнес недовольно:
— Какой же это командный пункт, ежели с него почти ничего не видно?
— Как не видно? Мы отсюда хорошо просматриваем оба направления, — с достоинством ответил Петр Кириллович. — Нужно только подняться на вышку.
— На вышку? — поморщился Мерецков... — Доложите-ка вы мне прежде, как развивается наступление, что нового узнали о противнике. Начнем с артиллериста.
Начарт дивизии майор С. И. Фефелов со знанием дела доложил о боевых действиях своего рода войск, подчеркнув при этом, что в условиях лесистой местности, относительно небольшой плотности артиллерии и слабой обеспеченности боеприпасами приобретает исключительное значение огонь прямой наводкой.
— Не слишком ли мы увлекаемся прямой наводкой? — спросил Кирилл Афанасьевич.
— Никак нет! — поддержал начарта Кошевой и стал развивать перед командующим свои соображения по овладению Тихвином.
Майор Фефелов украдкой взглянул на часы, но это не ускользнуло от Мерецкова.
— Куда-нибудь торопитесь?
— По плану через десять минут начало огневого налета.
Кирилл Афанасьевич одобрительно кивнул: [78]
— План менять не будем. Действуйте, как наметили. Вот только откуда бы лучше понаблюдать за ходом боя?
— Удобнее всего наблюдать с вышки, — еще раз напомнил командир дивизии. — Она находится в двухстах метрах отсюда.
— На вышку пусть поднимутся те, кто помоложе, — последовал ответ.
Я, майор Фефелев и капитан Борода взобрались на вышку. Тихвин и его окрестности просматривались отсюда неплохо, но передний край обороны противника почти не был виден. Особенно в районе совхоза «1-е Мая».
От разрывов снарядов вздымались глыбы заледенелой земли, водяные столбы, комья болотной грязи. Рушились землянки и блиндажи. Внимание капитана Бороды привлек странный звук, похожий на металлический скрежет. Он обернулся и увидел фантастическое зрелище: из-за леса стремительно вылетали снаряды с длинными огненными хвостами, а через минуту в районе совхоза «1-е Мая» выросли черные султаны дыма и будто бы сотня пневматических баб начала забивать там сваи. Даже вышка под нами закачалась.
— «Катюши» шестого дивизиона, — пояснил майор Фефелов.
— Хороший голосок у этих «катюш»! Сколько же они выпустили снарядов? — поинтересовался капитан.
— Одним залпом сто девяносто два снаряда!
— Здорово! — несколько по-ребячески воскликнул Борода, но тут же солидно поправился: — Другого слова не подберешь...
Во время этого диалога я пытался разглядеть в стереотрубу, [79] как развивается атака 38-го стрелкового полка. Однако получить полного представления об этом так и не смог. Атакующие быстро исчезали в лесу.
Убедившись, что и с вышки далеко не все видно, мы начали спускаться. Над головами у нас засвистели неприятельские снаряды. Они разорвались неподалеку от командного пункта. Кто-то крикнул:
— Быстрее вниз!
Пришлось предупредить своих товарищей:
— Не торопитесь! Переждем огневой налет на вышке. Здесь в данном случае безопаснее.
Когда все вокруг стихло, мы ступили наконец на землю. На ней зияли глубокие пепельно-серые воронки. Стволы деревьев были иссечены и почернели. В воздухе пахло горелой взрывчаткой и болотной затхлостью.
Командный пункт, к счастью, не пострадал. Туда поступали уже первые донесения о результатах атаки. 38-й стрелковый полк под командованием майора П. Т. Лембо овладел первой траншеей противника севернее совхоза «1-е Мая» и вел бой за вторую. Майор Галкин ворвался со своим 60-м стрелковым полком на железнодорожную станцию Тихвин, вышел к ручью Тобары и оттеснил гитлеровцев к самым окраинам города.
Мерецков сосредоточенно смотрел на карту. Кошевой, который только что разговаривал по телефону с майором Лембо, передал трубку телефонисту и с неудовольствием отметил:
— Пока наступление развивается не так, как хотелось бы.
Я попросил у командующего разрешения отлучиться на наблюдательный пункт командира 172-го гаубичного артполка майора И. С. Казакова. Но Фефелов запротестовал. Он уверял, что идти на НП Казакова небезопасно: в лесу на деревьях засели вражеские снайперы, так называемые «кукушки».
— «Кукушки»? — переспросил Мерецков. — Они хорошо знакомы нам по финской.
— Какие могут быть «кукушки» в такой мороз? — усомнился я. [80]
И тут Фефелов прямо взорвался:
— Они и к морозам приспособились! Вот только на днях лейтенант Ударцев снял одну с дерева и доставил сюда.
— Не ходи, — строго сказал мне Мерецков. — Тебе жить надоело, что ли?..
Позднее Степан Иванович Фефелов рассказал мне во всех подробностях о поединке с немецким снайпером артиллерийского разведчика Григория Ударцева.
Эта гитлеровская «кукушка» настолько обнаглела, что стала обстреливать наблюдательный пункт командира дивизиона капитана Ушакова и сумела вывести из строя нескольких связистов. Тогда-то Ушаков и приказал своему начальнику разведки:
— Живой или мертвой, а добудь ее.
Задача была не из легких. Обнаружить снайпера на дереве не так-то просто. К тому же «кукушка» долго на одном месте не задерживалась. Все время «перелетала».
Лейтенант Ударцев связал две палки крестом, напялил на них телогрейку и шапку, для маскировки понатыкал сбоку еловых ветвей. Чучело получилось хоть куда. В сумерках леса не сразу различишь подделку. Прикрепив это «произведение искусства» к длинной жердине, лейтенант с помощью одного из бойцов своего взвода осторожно потащил чучело по тропе, вдоль линии связи. Издали создавалась иллюзия: связист проверяет телефонный кабель. И снайпер клюнул на приманку — раздался выстрел. Выждав немного, разведчики вновь двинули чучело. В тот же миг опять просвистела пуля, и с чучела свалилась шапка. На этот раз Ударцев успел приметить [81] легкий дымок в густоте высокой ели. Оставив чучело на тропе, разведчики стали обходить «кукушку» с тыла. И обошли! Однако она не собиралась сдаваться: сначала отстреливалась из автомата, а затем с вершины дерева в разведчиков полетели одна за другой пять гранат. Не помогло. В конце концов последовала капитуляция...
Развить первоначальный успех 65-й дивизии не удавалось. Кошевой висел на проводе, подгоняя командиров полков, но безрезультатно.
Убедившись, что большего в этот день от дивизии ждать нечего, командарм стал собираться в обратный путь. Уехал с ним и я.
В штаб армии возвратились поздно, изрядно уставшие, а главное — не удовлетворенные результатами так хорошо начатого и вдруг застопорившегося наступления. Н. М. Бреховских старался осмыслить причины сегодняшних неудач:
— По-моему, в Тихвине появились свежие силы. В том числе не менее трех-четырех артиллерийских батарей крупного калибра, которых вчера еще не было...
Для того чтобы окончательно сломить сопротивление тихвинской группировки противника, мы тоже нуждались в новых подкреплениях. Но на это рассчитывать не приходилось. Военный совет пошел на обычную в таких случаях меру — решил сформировать стрелковую бригаду за счет тылов и команд выздоравливающих.
Легко сказать — сформировать бригаду! Да и где взять оружие для этого нового соединения? Тяжкий груз лег на плечи артиллерийского снабжения.
Подполковник Владимир Андреевич Орлов обшарил все вокруг. В течение двух-трех дней на склад армии было доставлено свыше шестисот винтовок, некоторое количество пулеметов и минометов, даже 45-мм орудия.
За укомплектование артиллерийско-минометных подразделений бригады личным составом взялся И. И. Кузьминкин. И тут он тоже блеснул. Благодаря хорошо поставленному у нас в штабе учету артиллеристов, [82] находившихся на излечении, ему сравнительно легко удалось обеспечить расчеты основными специалистами. Командиры и наводчики орудий и минометов были подобраны удачно.
Когда все наши возможности были исчерпаны, я вместе с батальонным комиссаром А. В. Проскуриным пошел докладывать о результатах Военному совету. Выслушав нас, Кирилл Афанасьевич вздохнул:
— Выходит, что винтовками мы можем обеспечить только два батальона. А с остальными как?
Артиллеристам мы предложили выдать вместо винтовок револьверы. П. И. Ляпин нас поддержал.
— С артиллеристами, пожалуй, так и поступим, — согласился Кирилл Афанасьевич, — но стрелковому батальону с одними наганами делать нечего.
— Добавим к этому гранаты, — подсказал со своей стороны М. Н. Зеленков.
На том и порешили, присвоив новой бригаде несколько необычное название «Отдельная гренадерская». В ходе последующих боев «гренадеры» совместно с 60-й танковой дивизией первыми прорвали фронт обороны противника в районе Мелегешской Горки (юго-западнее Тихвина) и перерезали дорогу Тихвин — Будогощь.
24 ноября поступила директива из Ставки. В ней ставилась задача: совместными усилиями трех армий (54, 4 и 52-й) немедленно развить наметившийся у нас успех и разгромить всю вражескую группировку восточнее реки Волхов. Выполнить это требование сразу не удалось: совместных усилий не получилось. Соседи к широким наступательным действиям еще не были готовы. 54-я армия собиралась перейти в наступление только 3 декабря, а 52-я армия — 1 декабря. Мы же к этому времени оттеснили гитлеровцев на восточный берег реки Тихвинка, освободили еще ряд населенных пунктов и тем самым охватили Тихвин с трех сторон — севера, востока и юга. Все коммуникации, связывавшие противника с тылом, находились под артиллерийским и минометным огнем. И если учесть, что в семидесяти километрах юго-западнее Тихвина вела бой группа генерал-лейтенанта [83] В. Ф. Яковлева, то станет очевидно, что тихвинская группировка немцев, по существу, уже находилась в полуокружении.
Командование 4-й армии решило готовить войска к штурму города.
Начальник штаба армии П. И. Ляпин ознакомил меня с предварительным решением, намеченной перегруппировкой войск и предупредил, что командующий в любое время может вызвать на доклад. Штабу артиллерии предстояло основательно потрудиться. Особенно майору Н. М. Бреховских. Помимо материалов наземной разведки он должен был использовать также данные разведки авиационной. Мы даже пытались попросить авиационное командование корректировать с самолетов огонь артиллерии, но представитель ВВС полковник Журавлев только развел руками:
— Для наших летчиков это дело непривычное.
— А нельзя ли привлечь на помощь корректировочную авиацию Ленинградского фронта? — домогались мы.
— Насколько мне известно, такой авиации нет и в Ленфронте, — заявил полковник Журавлев.
Возникал законный вопрос: почему же нет? Ведь современный бой с применением всех видов артиллерийского огня не мыслится без надежных корректировочных средств. Это прописная истина! Однако для риторических вопросов время тогда было неподходящее. Ими делу не поможешь.
Пока шли переговоры с авиаторами, И. И. Кузьминкин успел согласовать все, что было связано с инженерным обеспечением перегруппировки артиллерии. Ведь некоторым артполкам предстояло совершить стодвадцатипяти — стопятидесятикилометровые марши [84] через лесные дебри, по заболоченной местности. А на дворе стоял ноябрь. Погода резко ухудшилась — пошел мокрый снег, начались морозцы. Трясина, слегка прихваченная сверху коркой льда, на каждом шагу коварно потрескивала и по ступицы засасывала колеса орудий.
Особенно тяжелые испытания выпали на долю 122-го артиллерийского полка 44-й стрелковой дивизии. Как уже отмечалось, эту дивизию перебросили к нам по воздуху с Ленинградского фронта. А в ту пору еще не было ничего похожего на современные тяжелогрузные вертолеты. Десантировалась только пехота с легким стрелковым оружием. Артиллерию же пришлось направить в порт Осиновец на Ладожском озере для следования водным путем.
Первый эшелон 122-го артполка составили взводы управления батарей и дивизионов. В нем насчитывалось около трехсот артиллеристов, а возглавили эту группу лейтенант Абезгауз и политрук Журавченко. Едва выгрузились они в Новой Ладоге, как распоряжением начальника тыла армии были брошены в бой в качестве пехотинцев. Шесть дней мужественно отбивали атаки гитлеровцев под Тихвином. Держались стойко. Даже тяжелораненые старались остаться в строю. А кончилось все тем, что небольшой отряд оказался в полном окружении противника.
Решили любой ценой пробиваться к своим.
И пошли... и пошли... по болотам, проваливаясь выше колен в ледяную воду, без продовольствия и теплой одежды, при остром недостатке боеприпасов...
В этом поистине героическом походе всеобщее уважение снискала невысокая, смуглая девушка, военврач 3 ранга И. Д. Копеньдюхина. Деля с бойцами все невзгоды, она самоотверженно оказывала помощь раненым и обмороженным.
Спустя много лет И. Д. Копеньдюхина прислала мне письмо, в котором сообщались некоторые интересные подробности. Вот выдержки из этого письма:
«22 июня 1941 года, еще не окончив медицинский институт (вернее, окончив его, но не сдав последнего госэкзамена), мы были потрясены сообщением о войне. Нам срочно выставили оценки по данным зимней [85] сессии и как-то спешно, суетливо выдали дипломы. А дальше? Дальше большинство выпускников нашего института добровольно ушло на фронт. Среди них была и я.
Первую неделю была начальником санслужбы дивизии, ничего не зная и не понимая. К счастью, меня быстро заменили нужным человеком. Однако и новое назначение оказалось непосильным — начальник санслужбы стрелкового полка. Через две недели была переведена в 122-й артполк вторым врачом. И вот здесь сразу почувствовала себя на месте, а главное — нужной...
В конце октября 1941 года в составе группы из трехсот человек оказалась под Тихвином. Вооружение группы было слабое (это даже я понимала): винтовки, у некоторых наганы, мизерное количество патронов. Я тоже имела наган, но стрелять из него мне так и не пришлось. Иное оружие чаще пускала в ход: санитарную сумку с ее бинтами, ватой, йодом...
Противник обошел нас с тыла, отрезал от своих. Углубились в леса. А в лесах-то неуютно, много болот. Недели две мы шли, меняя места, не принимая боя. Пища скудная — сухари да гороховый концентрат. Днем маленькими группами расходились на расстояние до одного километра, разводили костры, варили в котелках суп. На дым костров частенько прилетали гитлеровские самолеты...
Потом начались встречи с наземным противником. Появились жертвы. Однажды убило разрывной пулей комсорга. Но мы продолжали свой нелегкий путь. Двигались цепочкой: впереди начальник разведки, дальше Абезгауз, за ним другие... Вдали мелькнул просвет. Ну, думаем, возможно, деревушка какая и немцев нет. Идем, не сбавляя шага, а я сняла свою сумку и поправляю книгу Драйзера. Библиотека у нас была особенная — вся на руках: прочитал в минуту затишья и передаешь другому. Но такие минуты выпадали очень и очень редко...
Так вот, поправляю я в сумке книгу, а в это время сбоку поодаль — немецкая танкетка. Из нее оклик на ломаном русском языке: «Але, рус, виходи!» Общий возглас: «Немец!» И шарахнулись все в сторону в глубокий снег... [86]
Снова вокруг только лес. Местами под ногами болотистая жижа, хотя температура уже ниже тридцати градусов. А мы почти все в яловых сапогах. Многие поморозили ноги.
Как-то набрели на домик лесника. Обогрелись и опять в путь. Прошли несколько деревень. Все они — пусты, население ушло. А Тихвин уже занят немцами.
Ноги у меня стали отказывать. Командир выделил сопровождающего и разрешил отстать. Но вскоре вернулся красноармеец и взволнованно говорит: «Товарищ военврач, несчастье — погибли наши командиры, тут недалеко — пойдем скорее!»
Я забыла о своих ногах — как на крыльях полетела. Но моя помощь многим уже не понадобилась. Противотанковая граната сразила несколько человек. Лейтенант С. Д. Абезгауз получил тяжелое ранение. До слез было обидно, что случилось такое накануне радостного события: наконец-то мы вышли к своим, вышли с честью и чистой совестью...»
* * *
Только 12 ноября 122-й артиллерийский полк полностью сосредоточился в районе Колчаново (восточнее Новой Ладоги). Взводы управления надо было формировать заново — из группы лейтенанта С. Д. Абезгауза возвратилось только сорок девять человек. Полк оказался без квалифицированных разведчиков, телефонистов, топографов. Выручила партийная организация Ленинграда: прислала инженерно-технических работников. Этим до некоторой степени облегчалась подготовка необходимых полку специалистов. [87]
26 ноября после часовой артиллерийской подготовки, в которой участвовало около шестисот орудий и минометов, а также два дивизиона «катюш», войска 4-й армии приступили к штурму Тихвина.
Группа генерала Павловича наносила удар с северо-запада. Единственная у нас танковая бригада, поддержанная 2-м дивизионом 122-го артполка, выбила противника из Горелухи, но на подступах к Усть-Шомушке встретила сильное огневое сопротивление, потеряла три машины и начала отходить. Лесистая местность скрывала передний край обороны противника. Трудно было определить, откуда стреляют вражеские пушки.
Командир дивизиона майор С. М. Грохальский кликнул добровольцев на разведку огневой позиции гитлеровцев. Вызвался младший лейтенант Скопин с бойцами Леоновым и Чернявским. Осторожно переползая по глубокому снегу, разведчикам удалось приблизиться к противнику на двадцать — тридцать метров. Перед ними было тщательно замаскированное орудие, два станковых пулемета и скопление пехоты. Скопин подготовил исходные данные и подал команду на батарею. Первый же залп пришелся так удачно, что вражеское орудие перевернулось. Затем огонь всего дивизиона обрушился на скопление пехоты. Но тут немцы обнаружили разведчиков и стали забрасывать их ручными гранатами. Скопин, Леонов и Чернявский отвечали тем же. Потом дело дошло до рукопашной схватки. Чернявский штыком уничтожил двух фашистов. Однако силы были неравными, и несдобровать бы нашим смельчакам, не подоспей на помощь танкисты. Использовав благоприятный момент, танковая бригада снова устремилась вперед, ворвалась на северную окраину Усть-Шомушки и завязала уличный бой.
Нечто подобное имело место и в другой нашей оперативной группе, действовавшей под командованием генерала Иванова, Она атаковала гитлеровцев с севера, несколько потеснила их в направлении Заболотья, а затем была остановлена огнем из невидимых дзотов. И опять пошли вперед артиллерийские разведчики во главе со старшим лейтенантом Шелягом. Вначале они обнаружили и сами же уничтожили один вражеский [88] пулемет на открытой позиции, а потом заставили замолчать и все шесть долговременных огневых точек, преграждавших путь пехоте. За успешные действия в разведке старший лейтенант Ф. А. Шеляг был награжден орденом Красного Знамени.
Так же хорошо проявили себя артиллеристы и в полосе 65-й стрелковой дивизии. Поддержанные огнем гвардейских минометов, полки этой дивизии сравнительно легко сломили сопротивление гитлеровцев, вышли на южную окраину Тихвина и закрепились у железнодорожной станции. Но тут один из них, 60-й стрелковый, подвергся яростным контратакам. Противник бросил против него пехоту с танками. Обстановка осложнилась. Тогда командир 2-й батареи 127-го артполка лейтенант Евстафьев вывел свои пушки на открытую позицию и стал вести огонь прямой наводкой. Два танка были подбиты первыми же выстрелами. Затем вышли из строя еще несколько. Остальные ретировались, и Евстафьев тотчас же переключился на поражение вражеской пехоты.
В этой схватке исключительное мужество проявил заряжающий Ильдар Мананович Мананов. В самый разгар боя с танками ранило наводчика. Потом в расчете появились убитые. Наконец, Ильдар Мананов остался у орудия один, и тоже раненый. Собрав последние силы, он продолжал вести огонь. Орудие это не замолкло до тех пор, пока нашим войскам не удалось полностью отбить вражескую контратаку. За свой подвиг рядовой Ильдар Мананов удостоился звания Героя Советского Союза.
Не могу не помянуть здесь добрым словом и наших политических работников. Им мы прежде всего обязаны воспитанием у личного состава артиллерии [89] высоких боевых качеств. Достигалось это не только и даже не столько словами, сколько примером собственного мужества.
Хорошо помню младшего политрука Ротинцева из того же 127-го артполка. Он был секретарем бюро полковой партийной организации. Однажды пришел Ротинцев на батарею побеседовать с красноармейцами, решившими вступить в партию, а в это время началась очередная контратака гитлеровцев.
— Внимание, по местам! — подал команду наблюдатель.
Не успел расчет стать к орудию, как вражеская пуля сразила наводчика. Младший политрук Ротинцев, не раздумывая, занял его место и храбро дрался до самого конца боя.
А в 881-м артполку прекрасно зарекомендовали себя старший политрук Н. С. Евдокушин и политрук Я. Е. Ковалев. Они использовали любую возможность для того, чтобы побывать на огневых позициях, разъяснить бойцам обстановку, помочь им успешнее действовать в бою. За мужество, проявленное под Тихвином, оба они были награждены орденом Красной Звезды. К сожалению, насколько я помню, им не пришлось даже получить эти заслуженные награды: Ковалев и Евдокушин пали смертью храбрых.
Тихвин был бы, пожалуй, освобожден нами значительно раньше и с меньшими потерями, если бы на нашем пути не лежали зыбкие, засыпанные снегом болота. Давали о себе знать и малочисленность стрелковых частей, ограниченное количество танков. Все это, несомненно, сказалось на темпах штурма. Он протекал медленно.
Меня все больше начинал тревожить вопрос: хватит ли нам боеприпасов? Расход их был очень велик, а поступление новых партий на армейские склады ничтожно мало.
Пригласил Ивана Ивановича. Вместе мы обсудили примерный график ведения огня. Главная роль в поддержке нашей пехоты отводилась теперь минометам.
Пошли со своими предложениями к командующему. Кирилл Афанасьевич выслушал нас внимательно [90] и в принципе со всём согласился. Но тут же возникла новая проблема: изыскать возможности для усиления 191-й стрелковой дивизии артиллерией. К тому времени она оттеснила немцев на северную окраину Заболотья и Фишевой Горы. Развитие ее успеха, несомненно, могло ускорить штурм города. Договорились перебросить туда один из дивизионов 881-го артиллерийского полка и 6-й дивизион гвардейских минометов, разрешив последнему дать три-четыре залпа.
Был уже поздний час. Для того чтобы своевременно осуществить намеченную перегруппировку артиллерии, в 6-й дивизион и 881-й артиллерийский полк немедленно выехали офицеры связи.
Все, кажется, сделано, чтобы штурм города пошел успешнее. Но меня продолжает глодать сомнение: а может, что-нибудь не так?.. Может, что упущено?.. Вновь и вновь просматриваю отработанные нами документы, чуть ли не по слогам перечитываю их, перебираю в памяти всех лиц, которые должны осуществить задуманное...
Нет, на этот раз за исход дела можно как будто не беспокоиться!
Морозным утром 28 ноября я выехал в группу генерала А. А. Павловича, под началом которого теперь находились 27-я кавалерийская, 60-я танковая дивизии и созданная нами «гренадерская» бригада. Командный пункт группы располагался в то время в двух-трех километрах от переднего края, в районе Кордон-Воложба. В общем плане штурма Тихвина группа Павловича решала немаловажную задачу. Ей надлежало прорвать оборону противника севернее Мелегежской Горки, выйти на дорогу Тихвин — Будогощь и тем самым отрезать гитлеровцам пути отступления.
Ранний мой выезд был связан не только с естественным желанием своими глазами взглянуть на штурм города, но и (главное!) оценить эффективность огня артиллеристов, помочь кавалеристам и танкистам преодолеть вражеские позиции.
Подходя к землянке командующего группой, я заметил неподалеку плохо замаскированный танк. «К чему он здесь?» — мелькнуло у меня в голове. [91]
Генерал Павлович как будто только и ожидал меня. Поздоровался и сразу потянул к двери:
— Ну, поехали!
Проворный, подтянутый, он нырнул в танк, и уже через минуту эта стальная карета уносила его прочь от командного пункта. Мне и еще нескольким командирам подали исхудалых лошадок. Мы вскочили в седла и затрусили следом.
— Куда его несет? — осведомился я у ехавшего рядом командира.
— На наблюдательный пункт, — последовал ответ.
— Почему же в танке?
— Наш командующий другими видами транспорта не пользуется...
С наблюдательного пункта, где уже хлопотал начальник артиллерии группы майор А. В. Трушкин, просматривалось немногое. Обзор был весьма ограничен. В лесистой местности — это обычно. Там почти всегда приходится довольствоваться малым.
До начала открытия огня оставались считанные минуты.
— Все в порядке? — осведомился Павлович.
— Абсолютно все! — доложил Трушкин. — Разрешите начинать?
— Действуйте...
Вскоре лесную тишину нарушил грохот разрывов. А уж затем, спустя несколько секунд, до нас донеслись звуки орудийных выстрелов — верная примета того, что мы находились значительно ближе к противнику, нежели к огневым позициям своих батарей.
Артиллерийская подготовка была удачной. Наши «гренадеры», кавалерийские и танковые части решительно поднялись в атаку, сбили гитлеровцев с занимаемых позиций и стали теснить их в северо-западном направлении. Артиллеристы не отставали. Следуя в боевых порядках атакующих, они в упор расстреливали возникавшие на пути препятствия.
Бой длился более восьми часов. Нашим войскам удалось выбраться за пределы лесного массива. Обзор значительно расширился. Но становилось уже темно, и продвижение вперед замедлилось, хотя наступательный энтузиазм в войсках далеко еще не иссяк. [92]
Даже тяжелораненые просили скорее перевязать их и вернуть на поле боя.
Я давно обратил внимание на такую особенность: когда возвращаешься из войск после удачного наступления, то и усталости не чувствуешь — бодр, как спозаранку! А вот после неудачи... Впрочем, об этом я не раз уже вел речь.
Командующий армией с интересом выслушал мой доклад. Настроение у него было тоже приподнятое. Но потом вдруг нахмурился.
— А вот шестьдесят пятая продвигается слишком медленно. Нужно помочь ей овладеть совхозом имени 1-го Мая и Мастерской. Завтра с утра опять готовьтесь в путь. Поедем туда вместе.
Вернувшись к себе в штаб далеко за полночь, я застал Ивана Ивановича еще за работой. Бодрствовали и все его ближайшие помощники. Наскоро просмотрев донесения, распорядился о переброске в 65-ю стрелковую дивизию 6-го дивизиона гвардейских минометов и поставил задачу командиру 881-го артполка А. А. Колесову к утру быть готовым поддержать огнем наступление Кошевого.
29 ноября командарм, а вместе с ним и я приехали в 65-ю стрелковую дивизию, когда там уже сыграли свой концерт «катюши». П. К. Кошевой доложил о начале штурма.
— Чем сегодня порадуете? — не очень приветливо спросил командарм.
— Пока только тем, что полки поднялись дружно!
— Посмотрим, как все это выглядит.
К. А. Мерецков спустился в блиндаж, из которого П. К. Кошевой управлял боем. Блиндаж располагался [93] на опушке леса, в четырехстах метрах от противника. Отсюда был виден небольшой участок железнодорожного полотна, вдоль которого проходил передний край обороны немцев. Слева от блиндажа надрывно ухало орудие, справа трещал пулемет. Время от времени слышались близкие разрывы мин и ручных гранат.
— Ты, Петр Кириллович, занимайся своим делом, не обращай на нас внимания, — приказал командующий Кошевому.
Тот молча взял под козырек и отошел к столику с полевыми телефонами. Он выслушивал доклады командиров полков, ставил им дополнительные задачи. Иногда выговаривая за оплошности, не повышал, однако, голоса. Чаще других попадало майору Лембо за лобовые атаки:
— Не лезь ты в лоб. Знай, что лбом стенку не прошибешь. Пусть артиллеристы расстреливают дзоты, а ты старайся их обходить.
Мерецков не выдержал:
— А ты, Петр Кириллович, поменьше поучай командира полка. Лучше потребуй с него как следует...
Я покинул их и направился к артиллеристам.
Начарт обосновался неподалеку от командира дивизии. Их блиндажи соединялись ходом сообщения. В момент моего появления Фефелов выслушивал по телефону очередной доклад командира 172-го артполка майора И. С. Казакова. Тот жаловался, что ему слишком мало отпущено снарядов, а фашисты, мол, яростно сопротивляются.
Пришлось вмешаться:
— Передайте ему: пусть не увлекается навесным огнем по блиндажам. Подавлением долговременных огневых точек с успехом может заняться полковая и батальонная артиллерия. Ее дело стрелять по амбразурам. Это быстрее и экономнее. А вот уничтожение живой силы противника в траншеях, отражение контратак, нарушение управления — обязанность тяжелого артиллерийского полка...
Не успели мы с начартом обсудить все наши дела, как меня предупредили: командующий собирается в 60-й стрелковый полк. Хотя НП командира этого полка располагался сравнительно близко, добраться до него во время боя оказалось непросто. [94]
Сам командир находился в траншее, а наблюдатели — на деревьях. Оттуда хорошо была видна южная окраина Тихвина.
Майор М. Н. Галкин доложил, что его полк только что отбил очередную контратаку. Похвалил артиллеристов:
— Дерзко действуют.
Батареи старшего лейтенанта Петрачкова и лейтенанта Евстафьева по своей инициативе выдвинулись навстречу контратакующим немцам и, развернув пушки под минометным огнем, стали расстреливать сначала танки, потом пехоту.
Галкин повернулся к стереотрубе:
— Прошу взглянуть.
Мерецков подошел к окулярам.
— Вижу. Шесть подбитых танков стоят. Это их работа?..
Находившийся тут же командир 127-го артиллерийского полка майор А. П. Синочкин добавил, что лейтенант Евстафьев уже второй раз отбивает контратаки стрельбой прямой наводкой. Кирилл Афанасьевич выпрямился, глаза его потеплели.
— Представьте обоих командиров и отличившихся бойцов к наградам. А сейчас передайте мою благодарность всему личному составу за отважные действия.
30 ноября в полдень собрался Военный совет. Разговор шел о перенесении основных усилий на север, об укреплении именно этого направления стрелковыми частями и артиллерией.
К. А. Мерецков сидел за своим столом и смотрел на нас немигающими глазами. Лицо его как-то осунулось, веки воспалены. Когда он спит? И спит ли вообще?..
Генерал П. И. Ляпин доложил соображения штаба. Предполагалось в течение ночи перебросить в Северную группу из Восточной 146-й и 305-й стрелковые полки, а также минометный дивизион. Одновременно необходимо было перегруппировать туда же 881-й артполк, 6-й и 9-й дивизионы гвардейских минометов.
С севера имелось в виду нанести внезапный удар [95] в направлении Лазаревичи — Мастерская, навстречу 65-й стрелковой дивизии.
Зазвонил телефон ВЧ. Кирилл Афанасьевич, подняв трубку, привычно бросил:
— Мерецков слушает.
В трубке отчетливый голос телефонистки:
— Сейчас будете говорить с Кремлем!
Вначале разговор вел один из членов Государственного Комитета Обороны. По ответам Кирилла Афанасьевича можно было догадаться, что речь шла о тяжелом положении в Ленинграде.
Мерецков весь как-то собрался и твердо ответил:
— Я прекрасно понимаю положение защитников Ленинграда. Но и у нас не сладко. В район Тихвина прибыла свежая шестьдесят первая пехотная дивизия немцев. У противника большой перевес в силах.
В трубке прозвучало что-то вроде: «Ждите...» И Кирилл Афанасьевич умолк. Нервно потер рукой выпуклый, высокий лоб. Было ясно: предстоит объяснение с Верховным Главнокомандующим.
Мне его голоса не было слышно, но я почувствовал такое напряжение, что даже прошиб пот. Замерли и все члены Военного совета.
Кирилл Афанасьевич больше не возражал. Он только повторял:
— Слушаюсь!.. Принимаю меры!.. Будет сделано!..
Закончив разговор, опять провел ладонью по лбу, молча подошел к карте, долго смотрел на нее, словно ища самое мудрое решение развязки. Потом взглянул на нас и невесело улыбнулся:
— Вот так-то нашего брата... А вы обижаетесь, когда я беру вас в переплет!
Ему никто не ответил.
Командующий прошелся по комнате из конца в конец и, как бы стряхнув с себя тяжелые раздумья, сказал решительно:
— Выезжаем в войска через час. Все выезжаем.
Наскоро поужинав, мы вышли к пофыркивающим уже машинам. Водители предусмотрительно прогревали моторы. [96]
Как только выехали на проселок, сразу же почувствовалось в полной мере дыхание северной зимы с ее ледяными, пронизывающими до костей ветрами, бесконечно плывущими поземками. Преодолевая сыпучий снег, машины с трудом продвигались вперед. И чем дальше, тем медленнее. То и дело садились на днища, буксовали. Приходилось выскакивать из кузова и подталкивать плечом. Не гнушался этим и командарм.
Под конец мы так измучились, что в пору было кричать: «Дальше ехать не могу, поворачивай обратно!» И тут мне вспомнился давний-давний июнь 1936 года. Будучи тогда командиром 40-го артиллерийского полка, я вместе с замполитом решил показать подчиненным пример физической выносливости — сдать нормы ГТО второй ступени. В одно воскресное утро нам предстояло пройти тридцать шесть километров за шесть часов. Вышли рано. В воздухе веяло прохладой, дышалось легко. Первую половину пути одолели без затруднений, не было даже намека на усталость. Но потом начали выдыхаться: сапоги отяжелели, ремни, фуражка, противогаз, фляга — все это ощутимо давило и почему-то главным образом на левую голень. Мы все чаще поглядывали на чисто вымытую росой землю. А когда до конца пути оставалось совсем уже немного, мой спутник прилег и, тяжело дыша, заявил:
— Что хочешь делай, а дальше не пойду.
Попытался подбодрить его:
— Ну, еще один маленький рывок — и мы у цели.
А он свое:
— Пойми ты, не могу!
Я вскипел:
— Осталось-то не более шестисот метров!
Замполит был неузнаваем, упрямо мотал головой:
— Все равно не могу!
Тогда я прибегнул к хитрости — решил взять упрямца издевкой:
— Посмотри-ка, нет ли у тебя в фуражке иголки?
Он отвернул клеенчатую прокладку.
— Есть. Даже две!
— Ну тогда одну из них выброси и поднимайся. [97]
Он вынул обе иголки, со злостью швырнул их в ручей, а потом, видимо, вспомнил суворовскую поговорку и расхохотался. Превозмогая усталость и боль в ногах, мы двинулись дальше и все же выполнили норму ГТО.
По прибытии в штаб Северной группы К. А. Мерецков начал действовать с завидной энергией. Заслушав краткий доклад командующего этой группой о состоянии войск, он тут же изложил ему свой новый замысел и определил состав сил, привлекаемых для осуществления задуманной операции. В свою очередь я сообщил, куда и к какому времени прибудут артиллерийские части, где развертывает средства управления 881-й артиллерийский полк, какое количество залпов могут дать дивизионы гвардейских минометов.
В душе я очень волновался за эти дивизионы. Ведь им предстояло совершить ночной марш по заснеженным дорогам при морозе тридцать пять градусов. Особенно беспокоился за судьбу 9-го дивизиона: на его пути лежали плохо промерзшие болота.
Уже перевалило за два часа ночи, а от начальника штаба полковника И. И. Кузьминкина на все мои запросы поступали ответы один мрачнее другого: «Шутов (командир 9-го дивизиона) застрял в болотах... От Ильина (командира 6-го дивизиона) нет донесений...»
В три часа ночи опять раздался телефонный звонок, и я снова услышал охрипший, надорванный голос Ивана Ивановича:
— Докладываю! Шутов находится...
Он назвал квадрат. Я посмотрел на карту и ужаснулся. Дивизиону нужно пройти еще сорок километров. А времени-то до начала намеченного удара осталось всего три часа!
Мысль лихорадочно работала. Надо что-то срочно предпринять.
— Иван Иванович, — взмолился я, — не допустите посрамления доброго имени гвардии, сделайте все, чтобы ускорить движение! Возьмите несколько тракторов из артполка Колесова и передайте их Шутову. Это ведь не так сложно. [98]
Иван Иванович закашлялся и хрипло ответил:
— Хорошо, будет сделано... Я только что расстался с лейтенантом Шутовым. Ведет он себя молодцом. Его огромной силе воли и организаторским способностям можно только позавидовать. И комиссар не оплошал: так настроил личный состав, что, несмотря на мороз и трясину, все из кожи вон лезут.
— Иван Иванович, а как у них с обмундированием? Ведь все, наверное, в грязи, и обсушиться негде.
В трубке опять раздался надрывный кашель.
— Да... имеются обмороженные.
— Где же медицинский персонал?! — не выдержал я.
— Он тоже по уши в болотной грязи. Медики вместе с остальными толкают застрявшие машины...
В четыре часа тридцать минут явился командир 6-го дивизиона гвардейских минометов капитан Ильин. Взглянул на него и почувствовал, что с плеч моих свалилась тяжесть.
— Как добрались?
— С большим трудом, — простуженным голосом ответил Ильин. — Местами дорогу так занесло, что приходилось отрывать траншеи и только тогда пускать машины. Очень трудно было ориентироваться. Проезжая часть вся запорошена свежим снегом, а вехи поставлены редко, и так малы, что мы замечали их лишь тогда, когда подходили вплотную.
— Каково самочувствие людей?
— Что и говорить, — махнул рукой Ильин. — Валятся с ног. Но хныкающих нет.
— Какое количество боеприпасов привезли с собой?
— Все, что было на огневой. Хватит на три залпа.
— Только и всего? А как же дальше?
— Все предусмотрено, товарищ полковник. Сразу же по прибытии на место освобожу транспорт и отправлю за боеприпасами на станцию Пикалево.
— Ну, хорошо... Передохните малость и явитесь к начарту сорок четвертой дивизии подполковнику Никольскому: он уточнит задание.
Ильин устало улыбнулся:
— Я уже был у него... [99]
Около шести часов утра прибыл и лейтенант П. В. Шутов. На нем, как говорится, лица не было.
— Что, трудненько пришлось?
Шутов вздохнул:
— Да, попали в переплет! На отдельных участках проехать было совершенно невозможно. Приходилось разгружать машины, подкладывать под них плоты. Одно время казалось, что совсем завяз в этом чертовом болоте, но, как видите, выбрались. Припозднился, правда, малость...
Проводив П. В. Шутова к подполковнику Никольскому за получением боевой задачи, я наконец-то смог на часок прилечь. Закрыл глаза и сразу забылся от всех треволнений минувшей ночи.
С утра 2 декабря после артиллерийской подготовки, закончившейся залпами гвардейских минометов, малочисленные стрелковые полки 44-й дивизии, сопровождаемые танками 46-й танковой бригады, атаковали вражеские позиции на участке Новый Погорелец — совхоз «Смычка». Противник первое время не оказывал сколько-нибудь организованного сопротивления. Воспользовавшись его замешательством, наши войска форсировали реку Тихвинка и к исходу дня завязали бои за Лазаревичи.
Следя за развитием событий с наблюдательного пункта командира 833-го артполка майора В. Ф. Брюханова, командующий армией высоко оценил смелые и сноровистые действия артиллеристов. Особенно отметил он батарею лейтенанта Н. А. Ткача:
— Вот так и надо бить врага!
И тут же приказал вслед за нашей пехотой переправить на южный берег Тихвинки как можно больше артиллерии. [100]
Легко сказать — на южный берег! Да еще как можно больше! Лед-то был недостаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть орудий, берега крутые.
Но приказ для того и отдается, чтобы его выполняли. Непосредственное руководство переброской артиллерии на южный берег взял на себя Василий Федорович Брюханов. По льду разостлали солому, полили ее водой, и, схваченная морозом, она значительно повысила прочность льда. В ход пошли ворота и даже заборы прибрежных строений — все, что могло хоть как-то усилить надежность ледовой дороги.
— Вперед!
И пушки покатились по скрипящему, угрожающе потрескивающему настилу. На южный берег реки были переброшены два орудия 122-го полка, два орудия 815-го полка (старшим назначили лейтенанта Николая Ткача), одно орудие 833-го полка (командир младший лейтенант Игнатьев) и батарея минометного дивизиона.
Там артиллеристов ожидало еще одно препятствие — недостаточно промерзшее болото. Метрах в двухстах от берега пушки стали проваливаться в трясину, лошади выбились из сил.
— Вернуться на лед за досками! — скомандовал лейтенант Ткач.
На помощь артиллеристам пришли пехотинцы 305-го стрелкового полка: они тоже тащили с берега кто бревно, кто доску и старательно подкладывали все это под колеса орудий, толкали пушки плечом. В результате к шести часам утра артиллерия была поставлена в боевые порядки атакующей пехоты и своевременно подготовилась к ведению огня.
44-я стрелковая дивизия возобновила штурм Лазаревичей, стремясь выйти на юго-западную окраину Тихвина. Бой в населенном пункте — один из самых сложных видов боя. Здесь приходится нередко драться за каждый отдельный дом, квартал, улицу. Так было и в данном случае. Только к полудню 3 декабря удалось выбить немцев из Лазаревичей.
Лейтенант Н. А. Ткач первым из артиллеристов достиг со своей батареей южной окраины села и здесь был атакован с воздуха.
Бомбы стали рваться в расположении взвода лейтенанта [101] Захарова. Одна из них упала вблизи первого орудия, засыпала его землей; при этом ранило троих бойцов. Второе орудие, стрелявшее со двора, попало под сосредоточенный огонь вражеской артиллерии. Дом загорелся. Ткачи Захаров вместе с наводчиком Никаноровым, заряжающим Пестряковым, замковым Макаровым и подносчиком Чиличенко бросились в бушующее пламя, стремясь спасти орудие. На Никанорове воспламенилась телогрейка, командир батареи получил осколочное ранение, но пушка была спасена и немедленно вступила в бой с вражескими танками. Сбросив с себя горящую одежду, комсорг батареи Никаноров первым же снарядом уничтожил один танк, потом еще два.
Позже, вспоминая этот бой в морозный декабрьский день 1941 года, И. А. Никаноров рассказывал мне:
— Я и счет потерял контратакам. Фашисты наседали с трех сторон. Справа немцы приблизились к нам на двести — триста метров. Я хорошенько прицелился, подбил их танк, рассеял пехоту. Но за это время враг подкрался к нам слева и обстрелял с расстояния каких-нибудь ста — двухсот метров. Трое моих товарищей были убиты. Мы остались вдвоем с Пестряковым. Успели развернуть орудие и открыли огонь на картечь. Сколько мы тогда положили фашистов, не знаю, но контратака была отражена, и подбито еще два танка.
Нелегко пришлось и другому взводу этой же батареи. Он тоже попал под интенсивную бомбежку с воздуха. И вот ее тяжелый итог: четыре красноармейца ранены, выведено из строя одно орудие и — самое непоправимое — погиб здесь лейтенант Николай Антонович [102] Ткач. Полмесяца спустя он посмертно был награжден орденом Красного Знамени.
Ранило тогда в грудь и лейтенанта В. А. Захарова. Но он все же превозмог свои страдания, вступил в командование батареей, и она продолжала отражать контратаки, следовавшие одна за другой.
Беспримерное мужество таких людей, как Ткач и Захаров, как все их батарейцы, позволило нашим войскам сделать новый решительный шаг вперед: противник был отброшен от Лазаревичей. Окружение вражеской группировки в Тихвине становилось теперь неотвратимым.
Поздно вечером 3 декабря все мы, изрядно промокшие, промерзшие и голодные, собрались в блиндаже командующего группой. Закусив чем пришлось, заговорили уже, где кому прилечь отдохнуть, как вдруг раздался телефонный звонок. Кирилл Афанасьевич поднял трубку, и на лице его появилась гримаса.
— Едет комиссия, — объявил он нам по окончании переговоров. — Завтра будет у нас. Нужно ехать встречать гостей и быть готовыми объяснить причины нашей медлительности со штурмом Тихвина
Попрощавшись, мы сели в свои машины и двинулись восвояси. По прибытии на место Кирилл Афанасьевич сразу же пригласил меня к себе. Зеленков и Ляпин уже дожидались его.
Сняв бекешу, Мерецков повернулся в их сторону:
— Ну, докладывайте, что там за комиссия и с какими полномочиями?
Ляпин доложил:
— Комиссию возглавляет Григорий Иванович Кулик. Прибудет завтра к полудню. Я уже всем дал указания о подготовке нужных документов...
Иван Иванович Кузьминкин тоже, разумеется, получил такие указания, и, когда я возвратился к себе в штаб, работа там шла полным ходом: составлялись справки, готовились карты.
В полдень мне позвонил капитан Борода:
— Товарищ полковник, командующий просит...
Как и вчера, у Мерецкова собрались М. Н. Зеленков, П. И. Ляпин и я. Через несколько минут из соседней комнаты вышел Г. И. Кулик. Кирилл Афанасьевич [103] представил ему каждого из нас. Поздоровавшись, тот сел за стол, окинул всех многозначительным взглядом:
— Ну, с кого начнем?
— Я предлагаю с генерала Ляпина, — сказал Мерецков.
— Согласен. Давайте!
Погладив свою бритую голову, Кулик скучающими глазами уставился на Ляпина.
Петр Иванович обстоятельно охарактеризовал оперативную обстановку, подробно остановился на причинах относительно медленного продвижения наших войск вперед, изложил план предстоящих действий. Кулик слушал его не перебивая. Затем задал несколько вопросов, получил на них ответ, и на этом, собственно, миссия начальника штаба армии была исчерпана.
Наступил мой черед. Докладывая об артиллерии противника, я нарочно несколько сгустил краски, заявил, в частности, о том, что немцы не испытывают недостатка в снарядах.
Круглое лицо Кулика стало заметно краснеть.
А я тем временем перешел к характеристике возможностей своей артиллерии. И здесь уж постарался быть совершенно объективным. Из моего доклада вытекало, что по количеству артиллерийских стволов мы имеем над противником значительный перевес, хотя снарядов...
С этого и началось. О снарядах мне уже не пришлось говорить. Кулик остановил, а вернее, прервал меня. Он хлопнул ладонью по карте и повысил голос:
— Вот видите, у вас в два... да где там в два — в три раза больше артиллерии, а вы до сих пор не можете расчистить путь пехоте к Тихвину!
Я осмелился подать реплику:
— Эта артиллерия рассредоточена по всему обводу окружения. Наша артиллерийская плотность всего пять-шесть стволов на километр фронта!
Тут Кулик вспылил еще больше:
— Отсиживаешься в штабе и не видишь, что делается в войсках! Тебя нужно было наказать давно. Тихвин ведь и сдан по твоей вине... [104]
Трудно сказать, чем бы все это кончилось для меня, если бы в момент наивысшего накала в наш диалог не вмешался Кирилл Афанасьевич:
— Вы напрасно оскорбляете моего начальника артиллерии. Он заслужил лучшего к себе отношения. Я-то знаю, что он целыми днями находится в войсках, а по ночам ломает голову, как целесообразнее использовать артиллерию и обеспечить войска боеприпасами.
Мерецков говорил очень спокойно и веско. Это сразу же охладило Кулика. Возникла неловкая пауза.
— Продолжайте свой доклад, — кивнул мне Кирилл Афанасьевич.
— Нет! — запротестовал Кулик. — Давайте сделаем перерыв! — И ушел в соседнюю комнату.
Спустя несколько минут к нему направился Мерецков. Мы, Зеленков, Ляпин и я, остались втроем. Никто из нас не вымолвил ни слова. Все находились под тяжелым впечатлением.
Минут через пятнадцать заседание возобновилось. Мне была предоставлена возможность закончить доклад. Но в голове все перепуталось, едва сумел свести концы с концами. Кулик, не глядя на меня, задал несколько общих вопросов. Я на них ответил.
— Достаточно... Что там дальше? — взглянул он на Мерецкова.
Мерецков предложил рассмотреть план боевых действий армии на очередные двое суток. Кулик согласился.
Особое место в этом плане по-прежнему занимал концентрический удар с севера и юга, которым должно было завершиться окружение войск противника, обороняющих Тихвин. Меня, с полного одобрения Кулика, Военный совет обязал с утра выехать в Восточную группу войск и на месте организовать управление артиллерией.
Возвратившись к себе в штаб, я пригласил И. И. Кузьминкина, А. В. Проскурина и начальников отделений. Коротко проинформировал их о заседании Военного совета. Сообщил, что по моей просьбе представитель Ставки говорил с Москвой и настоял на подаче нам боеприпасов по «зеленой улице». Распорядившись, кому из командиров следует подготовиться [105] для поездки со мной в войска, я уединился. После нервной встряски необходимо было, как говорится, прийти в себя.
Прилег на кровать. Начал перебирать в памяти весь ход заседания и незаметно уснул.
Разбудил ординарец. Он довольно энергично тряс меня за плечо:
— Товарищ полковник! Товарищ полковник!..
Я не сразу сообразил, где нахожусь. В голове шумело, в глазах появилась резь. Несмотря на то что в комнате было жарко натоплено, меня почему-то сильно знобило.
Однако предаваться всем этим неприятным ощущениям было некогда. Вошел пунктуальный Иван Иванович. Начался обычный утренний доклад об обстановке. Выслушав его, я взглянул на часы и понял, что завтрак мой улыбнулся — пора выезжать.
Мороз крепчал. В лесу стояла абсолютная тишина. Стройные сосны величаво вздымались в неприветливую, стылую высь. Едешь по этим белым дебрям и как-то забываешь о том, что повсюду от севера до юга полыхает война.
В штабе группы мы не задержались: сразу же направились на КП 60-го стрелкового полка. Здесь нас снабдили стальными касками. К нам присоединились майор Галкин, майор Синочкин, лейтенант Шутов и несколько других командиров.
Чем ближе подходили к подготовленному пункту управления, тем сильнее чувствовалась близость передовой: словно шмели, над головами жужжали пули. На пункте управления нас встретил командир саперного батальона, который уже заканчивал постройку блиндажа для московского гостя.
Командир 1-го дивизиона 127-го артполка капитан Леоненко доложил, что в этом блиндаже приборы наблюдения уже развернуты.
— А как со связью? — поинтересовался я.
— Аппараты установлены, провода поданы, однако связь пока еще не работает.
Прибывшие со мной командиры приступили к проверке готовности войск к наступлению. Да и сам я [106] занялся тем же: пошел на наблюдательный пункт капитана Леоненко. Мое внимание привлекла огневая позиция одной из батарей этого дивизиона, вынесенная далеко вперед. Спросил командира полка:
— Почему сунули ее почти под нос противнику? Вряд ли ей удастся долго вести огонь с такой позиции.
Но тот возразил:
— Надолго мы и не рассчитываем. Со своим делом эта батарея должна справиться быстро. Ей поставлена задача ослепить неприятельские дзоты стрельбой по амбразурам.
Я не раз слышал о мастерстве артиллеристов 127-го полка. Ходила молва, что они с первого же выстрела поражают цель. Теперь представлялся случай самому убедиться в этом.
— Вот что, проведите-ка меня на батарею, а лучше покажите, каким путем удобнее добраться до ближайшего орудия. Обойдусь и без провожатых...
Ход сообщения оказался сделанным на живую нитку. Местами был настолько мелок, что приходилось ползти по-пластунски. Но вот наконец и огневая.
Как раз в это время артиллеристы колдовали над своими котелками. «Ага, завтракают!» — не без удовольствия подумал я и приподнялся.
Первым заметил мое появление командир орудия сержант Прохор Бродак. Он уже готовился подать команду, но я остановил его жестом. На площадке у орудия расположился один из бойцов и, как мне показалось, наблюдал за противником. Я спросил:
— Почему он не ест?
— Его только что сразила пуля, — тихо ответил сержант.
Поражало спокойствие этих людей. Они не спеша пережевывали пищу, а рядом лежал их товарищ и уже незрячими глазами продолжал вглядываться в ту сторону, откуда пришла к нему смерть.
Пока люди завтракали, я внимательно рассмотрел схему ориентиров. Через панораму орудия отыскал почти все их на местности. Определил характер оборонительных сооружений противника. [107]
К пушке степенно подошел наводчик Николай Викасов. Надо было уступать ему законное его место.
Решил выяснить степень его подготовленности к бою:
— Знакомы ли вы с задачей?
— Знаком. До атаки мы должны разрушить два дзота и уничтожить два пулеметных гнезда.
— Покажите эти цели.
Сержант выразительно кивнул Викасову, и тот стал поочередно наводить на них орудие. Все пока что выглядело как на полигоне. Даже противник постреливал так, будто это имитационная команда преднамеренно выдает свою огневую систему.
Мне захотелось убедиться в мастерстве этого расчета:
— А ну-ка, сержант, накройте блиндаж.
Командир орудия четко подал команду. Расчет проворно занял свои места. Голос сержанта звенел:
— Цель номер два, прицел... Один снаряд, огонь!
Раздался выстрел. Снаряд разорвался совсем близко от блиндажа. Последовала новая команда:
— Четыре снаряда, беглый огонь!
Полетели вверх комья земли, бревна. Из амбразуры неприятельского убежища повалил густой дым. По-видимому, один из снарядов угодил прямо в амбразуру.
Гитлеровцы, разумеется, засекли наше орудие, открыли ответный огонь. Первый из их снарядов не долетел и несколько отклонился вправо. Командир орудия постарался проследить, откуда стреляют. Проследил! Синеватый дымок и облачко снежной пыли выдали хорошо замаскированную вражескую пушку.
— Огонь!
На этот раз с первого выстрела цель накрыть не удалось: перелет! Не теряя драгоценных секунд, сержант сам занимает место у панорамы, сам наводит орудие в цель и вторым снарядом поражает ее. В подобных ситуациях всегда побеждает тот, у кого лучше подготовлен расчет и крепче нервы.
А сержант уже опять командует:
— На запасную! [108]
Хорошо слаженный расчет мигом выкатил орудие с площадки и сравнительно легко переместил его на запасную позицию. И тут же противник обрушил на то место, где мы только что находились, огонь целой батареи.
Но поздно!
До приезда на пункт управления командующего армией и представителя Ставки мы с начальником разведки успели побывать на огневых позициях каждой из батарей, входивших в состав группы. В подготовленном для гостей блиндаже повесили разведывательную карту, схему нашего исходного района, плановую таблицу огня.
Все было уже готово, а начальство запаздывало. Но вот и долгожданные машины.
Г. И. Кулик сразу спустился в блиндаж. Командарм, задержавшийся наверху, приказал мне следовать за гостем и по ходу дела докладывать ему об обстановке.
Ознакомление представителя Ставки с местностью и порядком предстоящих действий войск заняло около сорока минут. К этому моменту в блиндаж спустился Мерецков и спокойно сказал:
— Пора.
Этим обычным словом начиналось одно из значительных сражений начального периода Великой Отечественной войны. Я вышел из блиндажа и подал сигнал артиллеристам, участвовавшим в огневой подготовке атаки нашей Восточной группы войск. Одновременно передал Кузьминкину распоряжение — организовать массированный удар по совхозу имени 1-го Мая артиллерией с других направлений. На сравнительно узком участке фронта сосредоточили огонь около тринадцати батарей ствольной артиллерии и два дивизиона гвардейских минометов. Глаза у Кулика заблестели. Отношение его ко мне заметно переменилось. Он даже вроде извинился за нанесенную мне вчера обиду:
— Ты вот что, начарт, не того... Не дуйся...
Я промолчал и вышел из блиндажа. [109]
Штурм Тихвина продолжался до поздней ночи. На всех направлениях гитлеровцы сопротивлялись упорно. Однако наступательный порыв наших войск оказался сильнее.
Северная группа в течение дня отбросила гитлеровцев на три — пять километров и перерезала железную дорогу Волхов — Тихвин, а также шоссе Тихвин — Черенцово. Из артиллеристов особенно отличились здесь сержанты Исташков, Гудков и комиссар батареи политрук С. А. Щукин. Следуя в боевых порядках пехоты, они в упор расстреливали огневые точки врага.
Войска Восточной группы атаковали противника на широком фронте и продвигались вперед медленнее. Наибольший успех имела отдельная «гренадерская» бригада: она вышла на дорогу Тихвин — Ново-Андреево. Приказав закрепиться на занятых рубежах, генерал К. А. Мерецков поставил войскам задачу на 5 декабря.
Это число в календаре обозначено красным цветом. День нашей Конституции. Всенародный праздник! Всем хотелось отметить его достойными боевыми результатами. С утра группа генерала Павловича, усиленная восемью дивизионами ствольной артиллерии и дивизионом «катюш», атаковала противника в районе Мелегежской Горки.
Мерецков и Кулик выехали на КП 60-й танковой дивизии. Прибыл туда и член Военного совета армии Зеленков. Здесь наносился главный удар, но, к сожалению, с самого начала развитие боя пошло далеко не так, как было запланировано.
А тут еще поступила тревожная весть из «гренадерской» бригады: ее наблюдательный пункт внезапно атаковали гитлеровцы. На выручку послали разведывательную [110] роту. Помощь подоспела своевременно, противник был рассеян, и примерно через два часа на КП 60-й танковой дивизии привели троих пленных. Когда начальник разведки армии подполковник Ермолаев доложил об этом по телефону, Мерецков был очень занят. Однако пленные заинтересовали его. Командующий обратился ко мне:
— Пойдите посмотрите, что это за публика.
Я застал самое начало допроса. Перед Ермолаевым, понуря голову, стоял высокий рыжий фельдфебель. Сначала он упорно молчал. Потом, сверкнув недобрым взглядом, заговорил как-то очень быстро, захлебываясь. Переводчик дублировал:
— Все равно мы вас победим!.. Завтра придут свежие войска и погонят вас на восток...
Подполковник Ермолаев прервал его:
— Отвечайте на вопросы. Когда вы прибыли в район Тихвина?
— Наш батальон ночью был поднят по тревоге, посажен на машины, доставлен в неизвестный мне маленький населенный пункт и с ходу брошен в бой за овладение дорогой Тихвин — Ново-Андреево.
— При каких обстоятельствах и кто вас задержал?
— Я прыгнул в траншею. Там оказался ваш солдат, стрелявший в противоположную сторону. Я его достал прикладом, но он не упал, а повернулся и чем-то жестким ударил по лицу меня. Меня покинуло сознание, а когда очнулся, то увидел, что этот самый солдат сидит на мне и прижимает коленом к земле. Да вот он... — И немец показал рукой на красноармейца, что стоял у входа в блиндаж.
Я подозвал красноармейца к себе и кивнул на пленного:
— Ваша работа?
— Так точно, товарищ полковник, моя!
— Сможете рассказать командующему армией, как захватили этого фельдфебеля?
— Если нужно, смогу.
По окончании допроса мы вдвоем направились к Мерецкову. Кирилл Афанасьевич с любопытством оглядел невысокого, но крепко сложенного бойца, подбодрил его улыбкой:
— Ну, расскажите, что там произошло? [111]
Боец застенчиво кашлянул в кулак и начал:
— В восемь часов я заступил на пост. Видимость была очень плохая. По дороге тянула поземка. Вдруг слышу шум и людские голоса. Потом заметил немцев, перебегавших в нашу сторону. Подал сигнал тревоги, открыл огонь по фашистам. Первой же очередью свалил двоих или троих, но в это время сзади кто-то трахнул по голове. Я еле-еле удержался на ногах, а сам — наотмашь прикладом. Гляжу, лежит на дне окопа немец. Здоровый такой! Я для верности еще раз двинул его. Ну, думаю, теперь ты полежишь. И делаю свое дело дальше — отстреливаюсь. А когда все утихло, оглянулся и обомлел: нет в окопе моего крестника.
Увлеченный бесхитростным рассказом бойца, Кулик не удержался от восклицания:
— Упустил!
— Никак нет, — с достоинством возразил боец. — Отыскал его в сугробике поблизости, повел к командиру роты. Спускаюсь в землянку, а там и без моего фрица еще двое таких же стоят. Доложил я ротному, так, мол, и так. Он похвалил за правильные действия и говорит: поскольку ты первый подал сигнал тревоги и пленный твой старше чином, то и поведешь ты их всех в штаб дивизии. Вот и привел.
— В пути как они держали себя? — поинтересовался командующий.
— Смирненько. Только между собой ругались.
— Откуда вы родом? — продолжал расспрашивать бойца Кирилл Афанасьевич.
— Да почти что из здешних краев. Проживал недалеко от Вологды.
— Дома кто остался?
— Только мать. Отец и старший брат тоже воюют.
Всегда строгий, Кулик на этот раз улыбнулся:
— Хотел бы побывать дома?
Красноармеец, как видно, совсем не ожидал такого поворота в разговоре. Ответил не сразу и с обычной для него степенностью:
— Дом всегда дом. Каждого туда тянет... Да и мать хворает сейчас. Помочь не худо бы... [112]
Командующий тут же присвоил ему звание сержанта и приказал отпустить на пятнадцать суток. Потом вдруг повернулся ко мне:
— Георгий Ермолаевич, у вас имеются при себе деньги?
— Да!
— Тогда дайте ему пятьсот рублей, в штабе армии оформим приказом.
Я обшарил все карманы, наскреб четыреста рублей и тут же вручил бойцу.
С тех пор прошли годы, но, как сейчас, вижу перед собой его простецкую улыбку, слышу неторопливую речь. А вот фамилию, к сожалению, не запомнил.
Увлекшись боем и надеясь, что транспорты со снарядами идут к нам по «зеленой улице», мы позволили себе в тот день израсходовать боеприпасов в два раза больше, чем запланировали.
В штабе меня уже поджидал начальник артснабжения армии В. А. Орлов. Вид у него был далеко не веселый.
Почувствовав неладное, я забыл даже поздороваться с ним. Навалился с вопросами:
— Как боеприпасы? Поступили?
— Поступили, да не все, — грустно ответил Орлов. — Два транспорта из-за неисправности дороги застряли на перегоне Фотино — Заборье. Из них один с гаубичными снарядами.
— А когда обещают подать эти транспорты?
— Не раньше утра.
Я попросил план распределения наличных боеприпасов. Он был составлен без учета нынешнего перерасхода. Пришлось его тут же переделать и лишь после этого идти докладывать Военному совету.
Здесь почти целиком повторился мой недавний диалог с начальником артснабжения. Командующий встретил меня вопросом:
— Прибыли боеприпасы?
Я ответил ему словами Орлова и протянул письменную справку. К. А. Мерецков просмотрел ее, покачал головой:
— Да, не густо. [113]
— Не до жиру, быть бы живу! — хмуро изрек Кулик. — Что же вы предлагаете? — обратился он ко мне.
Я положил на стол уточненный план распределения и подачи боеприпасов войскам. Дивизионный комиссар Зеленков, едва взглянув на него, отодвинул в сторону:
— Это мне уже известно.
— Нет, — сказал я, — расчет, что доложил вам начальник артснабжения, пришлось изменить из-за большого перерасхода снарядов сегодня, особенно в Южной группе войск.
Марк Никифорович укоризненно покачал головой:
— Вас нельзя пускать в войска. Того и гляди, все снаряды разбухаете. — И уже более спокойно добавил: — Надо давать боеприпасы тем, кто их умеет правильно расходовать!
— Мы так и поступили, — в тон ему ответил я. — Большую часть имеющихся боеприпасов предназначаем Кошевому и Павловичу.
План был утвержден, но командующий явно нервничал.
— Дальше мириться с таким положением нельзя, — веско заявил он, в упор глядя на Кулика. — Пора кончить с надеждами только на счастливый случай. Армии надо иметь достаточное количество боеприпасов, чтобы без оглядки решать серьезные боевые задачи.
Кулик тут же позвонил начальнику ГАУ генерал-полковнику артиллерии Н. Д. Яковлеву и высказал ему свое неудовольствие тем, что 4-я армия содержится, как он выразился, на «голодном» пайке. Яковлев обещал помочь. Но мы-то уже хорошо знали цену таким обещаниям.
После разговора Г. И. Кулика с Москвой Мерецков невесело сказал:
— На Москву надейся, а сам не плошай! Москве самой сейчас вот как нужны снаряды. — Он провел ребром ладони по горлу. — А коли так, штурм Тихвина придется продолжать с теми средствами, какими располагаем. [114]