Идем в наступление
Снаряды приходилось экономить. По всему обводу вокруг Тихвина артиллерия действовала теперь не массированными ударами по площадям, а строго по целям. На одиночную цель — серия в несколько выстрелов. Скопления войск противника поражались сосредоточенным огнем дивизионов. Как только цели уничтожены или надежно подавлены, бросок вперед вместе с пехотой или сразу же вслед за ней. Выбираются новые цели, и опять все сначала.
Такое непрерывное маневрирование артиллерии огнем и колесами обеспечило нашим войскам возможность с относительно небольшими потерями и в короткий срок освободить ряд населенных пунктов на ближайших подступах к Тихвину.
После трехчасового боя части 44-й стрелковой дивизии заняли Теплухино. 1061-й запасной полк ворвался на северную окраину Стретилова и завязал там уличные бои. 191-я стрелковая дивизия, штурмуя буквально каждый дом, освободила Заболотье и Паголду. 60-я танковая дивизия и «Отдельная гренадерская» бригада выбили противника из Мелегежской Горки и Ново-Андреево.
У меня одно дело наскакивает на другое. Нередко возникают противоречивые ситуации. Бреховских только что доложил: в гвардейских минометных дивизионах боеприпасов осталось только на один залп, да по два залпа на подходе. И в это же самое время майор Фефелов просит, чтобы «катюши» хотя бы один раз «сыграли» по скоплению неприятельских машин на западной окраине Тихвина.
Приказываю передать Фефелову, чтобы управлялся силами своей артиллерии. Спустя несколько минут командир 127-го артиллерийского полка майор Синочкин сообщает:
— В районе скопления машин противника наблюдаю клубы дыма, слышу мощные взрывы! [115]
— Отлично! Продолжайте в том же духе...
Генерал Павлович настойчиво проталкивает свои войска вперед. Но местность болотистая, бездорожье. Перекатываемые расчетами вручную пушки и гаубицы одна за другой застревают в трясине. С танками еще хуже: попав на занесенное глубоким снегом, совершенно непромерзшее болото, они беспомощно барахтаются в коричневой жиже. Сильно растянулись и стрелковые части. Противник попытался воспользоваться этим и к вечеру опять ринулся в контратаку. Вот тут-то и выручили гвардейские минометы. Попав под их губительный огонь, гитлеровцы откатились назад. Сокрушительный огневой удар по контратакующему противнику был нанесен нами и в районе Мелегежской Горки.
Поблагодарив артиллеристов за быстроту и точность действий, Кирилл Афанасьевич сказал командующему группой:
— Ну, Павлович, у тебя теперь все в порядке. Думаю, что нам пора ехать домой и помогать оттуда войскам, действующим на других направлениях.
Сказал и взглянул на Кулика. Тот не возражал.
В штабе армии нас ожидали новые хорошие вести: противник оставил Стретилово, выбит из Фишевой Горы. Подразделения 38-го стрелкового полка и разведчики 167-го истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона ворвались на восточную окраину Тихвина.
В ночь на 9 декабря штурм города продолжался с нарастающим час от часу ожесточением. Заполыхали пожары — результат работы фашистских факельщиков. Наши войска усилили натиск.
25-й стрелковый полк 44-й дивизии вместе с 1061-м запасным полком при поддержке 3-й батареи 883-го артполка и всего 514-го истребительно-противотанкового полка завязал уличные бои на северозападной окраине.
Части 191-й стрелковой дивизии вслед за огнем 484-го артиллерийского полка первыми прорвались к центру города. Это было примерно около часу ночи. Тогда же начарт 191-й стрелковой дивизии М. А. Щербаков доложил, что в очищенном от противника Тихвинском монастыре захвачены две батареи вполне [116] исправных 105-мм орудий, боеприпасы и много телефонного провода, в котором мы так нуждались. При штурме монастыря большое мужество и находчивость проявил расчет орудия 3-й батареи 484-го артполка под командованием сержанта Д. Я. Дормидонова. За свой подвиг Дмитрий Яковлевич Дормидонов был удостоен высшей награды Родины — ордена Ленина.
К трем часам ночи поступили новые донесения: 65-я стрелковая дивизия полностью овладела восточной частью Тихвина, 44-я дивизия — хозяин положения в северо-западной части города, 191-я вышла на западную окраину. А примерно к пяти часам утра 9 декабря Тихвин окончательно освободился от немецко-фашистской оккупации.
Когда я вошел в кабинет командующего, там уже собрался весь Военный совет. Был здесь и Кулик. Утомленное лицо Кирилла Афанасьевича светилось радостью. Дрогнувшим от волнения голосом он сказал: — Ну что ж, теперь, кажется, можно доложить Верховному, что группировка противника, оборонявшая Тихвин, разгромлена.
Он сам отправился на узел связи и возвратился оттуда лишь час спустя. Настроение у командующего и у всех, кто сопровождал его, было приподнятым. Они шумно разговаривали. Едва переступив порог своего кабинета, Кирилл Афанасьевич поздравил меня с награждением орденом Красного Знамени.
Одновременно со мной высоких правительственных наград удостоились десятки других командиров и многие рядовые бойцы. За отличные боевые действия 881-й и 127-й артиллерийские полки также были награждены орденом Красного Знамени и преобразованы в гвардейские (соответственно в 8-й и 6-й). [117]
Разгром тихвинской группировки гитлеровцев имел большое значение для блокированного Ленинграда: восстановились железнодорожные перевозки продовольствия, техники и боеприпасов непосредственно к береговым базам Ладожского озера. А уж оттуда эти ценнейшие грузы перебрасывались в город водным путем.
В обстановке общей приподнятости, царившей на командном пункте армии, я получил от К. А. Мерецкова приказание немедленно выехать в Тихвин, на месте уточнить новую задачу командиру 65-й стрелковой дивизии и от имени Военного совета поздравить Петра Кирилловича Кошевого с правительственной наградой.
Прежде чем сесть в машину, я прикинул по карте, как буду пробираться через недавний передний край. Мне хорошо было известно, что все подступы к городу плотно минировались и еще не полностью расчищены саперами. Выбрал наиболее безопасный, как мне представлялось, маршрут и тронулся в путь. Холодный ветер, не церемонясь, забирался за воротник шубы, ледяными струйками полз по спине.
В городе повсюду следы недавнего боя: трупы немецких солдат, подбитые и обгоревшие танки, изуродованные автомашины, брошенные минометы и орудия. За мостом через ручей Таборы свернул к вокзалу. По нашим данным, там, в подвале, и располагался штаб 65-й стрелковой дивизии. Но вокзал, оказывается не уцелел: на его месте лишь груды битого кирпича да огромные воронки. П. К. Кошевой переместился со своим штабом в надежное бетонное подземелье неподалеку от вокзала.
У входа на КП встретился с адъютантом командира дивизии:
— Где Петр Кириллович?
— Отдыхает.
Адъютант провел меня в какой-то отсек. На столе тускло горела лампа, а на железных кроватях, укрытые шубами, похрапывали Кошевой и заместитель командующего армией комбриг Стельмах.
— Давно легли? — поинтересовался я. [118]
— Около часа назад.
— Кто там так громко разговаривает? — спросил, не поднимая головы, Петр Кириллович.
— Полковник Дегтярев приехал, — доложил адъютант.
Кошевой откинул шубу, потянулся и взглянул на часы:
— Что это в такую рань?
— Служба, дорогой, служба.
На соседней койке тоже зашевелилась шуба. Осипший голос Стельмаха звучал капризно:
— От тебя нигде не найти покоя. Войска сделали свое дело, бойцы и командиры получили заслуженное право немножко отдохнуть, а ты опять тут как тут. И наверное, с какими-нибудь указаниями?
Кошевой встал первым и подошел к столу.
— Слушаю. Что там еще от нас требуется?
— Прежде всего давай твою руку. От имени Военного совета и, конечно, от себя лично поздравляю с награждением орденом Ленина.
Смуглое лицо Кошевого залилось густым румянцем.
— Что ж, Петр, с тебя причитается! — оживился Стельмах, и его заспанные глаза заблестели.
— С вас тоже, — сказал я, — и вы награждены...
Сразу появились три жестяные кружки, сало, черный хлеб. Я предложил тост за виновников торжества.
Однако долго «пировать» не позволяла обстановка. Принесли оперативную карту, и началось уточнение задачи дивизии. Потом мы вместе отправились на передовую. При выезде из города нашему взору открылся целый лес березовых крестов с надетыми на них немецкими касками. Несколько позднее я узнал, что здесь «получили землю», обещанную Гитлером, более десяти тысяч солдат и офицеров противника.
Остатки немецко-фашистских дивизий, разбитых под Тихвином и в самом городе, отступали в западном и юго-западном направлениях вдоль железной дороги Тихвин — Волхов и по шоссе на Будогощь — Оскуй. [119] Неприятельское командование спешило вывести их из-под удара нашей армии. Отход прикрывался сильными арьергардами. Немцы широко применяли минирование дорог и населенных пунктов, подрывали мосты. Все это, естественно, заставляло наши войска искать обходные пути или же прокладывать их заново. А зима была многоснежная, вне дорог двигаться трудно.
Давали знать о себе и еще два серьезных обстоятельства: мы преследовали противника, не получив пополнения людьми, и испытывали острую нужду в средствах тяги. Тем не менее наступление продолжалось с прежним упорством.
Северная группа войск, тесня противника, к исходу 10 декабря заняла Погорелец, Ялгино и ряд других населенных пунктов. Не дожидаясь разминирования основной дороги, 484-й артполк двигался обочиной, вплотную за лыжным отрядом 191-й стрелковой дивизии. Это, конечно, было связано с риском, за который приходилось подчас расплачиваться дорогой ценой. При аналогичных обстоятельствах в 122-м артиллерийском полку подорвалась на минах пушечная батарея и потеряла два 76-мм орудия.
Части 65-й стрелковой дивизии в тот же день заняли Чудовский Барак и Маркове, а еще через день, преодолев реку Сясь, выбили противника из Липкой Горки и Печнево. Батареи 6-го гвардейского артиллерийского полка перемещались при этом перекатами. Командиры батарей все время были вместе с командирами стрелковых рот. Такое тесное взаимодействие артиллерии с пехотой способствовало быстрой ликвидации отдельных очагов сопротивления.
В боях за Мастерскую снова проявили себя с самой лучшей стороны артиллеристы 2-й батареи лейтенанта Евстафьева и 4-й старшего лейтенанта Петрачкова. На подступах к этому населенному пункту стрелковые подразделения были встречены сильным пулеметным огнем и залегли. Появились убитые, раненые. Евстафьев и Петрачков выдвинули свои батареи вперед, прямой наводкой вмиг разнесли каменные постройки, за стенами которых укрылся враг. При этом особенно отличился командир огневого взвода младший лейтенант Л. К. Тарасенко. Когда немецкими пулеметчиками [120] был выведен из строя расчет одного из орудий, Тарасенко под градом пуль пробрался на его позицию, с помощью двоих легко раненных артиллеристов развернул пушку, встал за наводчика и несколькими меткими выстрелами подавил вражеский пулемет.
Успешно наступала и бывшая наша Восточная группа, переименованная теперь в Центральную. Заняв Мелегежскую Горку и Ново-Андреево, она продолжала теснить гитлеровцев вдоль железной дороги Тихвин — Будогощь. Здесь очень энергично действовали «Отдельная гренадерская» бригада и 27-я кавалерийская дивизия. Они смело выходили наперерез отступающему противнику и навязывали бои в невыгодных для него условиях. Один наш лыжный батальон преградил путь отхода артиллерийскому полку 61-й немецкой пехотной дивизии. Дерзко атаковав артиллеристов на марше, лыжники разогнали их и захватили двадцать четыре исправные гаубицы, автомашины, артмастерскую и другие трофеи.
Несколькими днями позже я побывал там и смог сам увидеть результат недавнего боя. На заснеженной проселочной дороге в беспорядке стояли 105-мм орудия. Некоторые из них оказались даже заряженными, но я-то знал, что огонь открыть они не успели. И вдруг среди этого хаоса обнаружилось живое существо: немецкий офицер в полной форме майора. Он стоял навытяжку и флажком показывал, что путь на запад открыт. От пережитых потрясений у него помутился рассудок.
В полдень 13 декабря поступили тревожные сведения: артиллерия Северной группы войск застряла в болотах, конский состав настолько обессилел, что без [121] помощи бойцов не может тянуть пушки. Возникла опасность отрыва от пехоты, а это в свою очередь грозило постепенным затуханием нашего наступления. Я тотчас же выехал. В Бесовке встретился с начартом группы подполковником М. П. Цыкало. Вид у него был измученный, глаза красные, овчинный полушубок весь в грязи.
— Артиллеристы вместе с саперами строят дорогу через проклятое болото, — хриплым голосом доложил он.
— А скоро она будет готова? — поинтересовался я.
Цыкало сморщился:
— В лучшем случае — к утру.
Ну а если «лучший случай» не представится. Если дело обернется вдруг худшим случаем?
Надо было взглянуть на все собственными глазами. И первым, что я увидел, прибыв к месту происшествия, оказалась глубоко засевшая в болоте 122-мм пушка 8-го гвардейского артиллерийского полка. Бойцы из ее расчета рубили молодой сосняк.
— Как же вас угораздило утопить пушку по самую панораму? — с горечью спросил я их.
Ответа не последовало. Вместо этого кто-то крикнул командира.
Ко мне подошел совсем юный лейтенант, измазанный с ног до головы и заметно выбившийся из сил.
— Командир третьей батареи Макаров, — представился он.
— А где же ваша батарея?
— Впереди, — невозмутимо ответил лейтенант Макаров. — Но и там тоже все остановилось. Нужно построить хороший колонный путь. Без него не только пушки, но и тракторы провалятся по самую трубу.
Пройдя с километр, мы увидели еще более неприглядную картину. На дороге копошилось что-то бесформенное. Личный состав батареи до того был перепачкан болотной грязью, что совершенно невозможно было различить, кто здесь рядовой, а кто командир.
Подошел начарт 191-й стрелковой дивизии полковник М. А. Щербаков.
— Откуда вы? — удивился я. [122]
— Из района развертывания. Проверяю, как идет прокладка маршрута. — И после небольшой паузы добавил: — Командир дивизиона Коростылев уверяет, что работы закончатся к вечеру. Допустим, что так и будет. Но движение ночью по колонному пути очень затруднительно, на отдельных участках возможны разрушения, и это неизбежно задержит сосредоточение артиллерии.
Доводы его казались неотразимыми. Но согласиться с ними было нельзя:
— Вы ведь имеете боевой приказ: дивизия завтра утром должна снова атаковать противника! Мобилизуйте все живое, используйте тракторы.
— Вы сами видите, в каком ужасном состоянии находятся люди, — попытался возразить Щербаков, однако сразу поправился: — Буду делать все, чтобы выполнить приказ.
Вернувшись в штаб армии, я тут же зашел к командующему и доложил, как обстоят дела в Северной группе. Кирилл Афанасьевич тяжело вздохнул:
— Не зря, значит, Иванов просит наступление отсрочить на сутки.
— А вот уж это, по-моему, зря, — возразил я. — В такой отсрочке нет необходимости.
Командующий взглянул на меня испытующе:
— Вы так полагаете?
— Убежден!
— В таком случае, Георгий Ермолаевич, вам и карты в руки. Я сейчас позвоню Иванову и скажу, что приказ должен быть выполнен в намеченный срок, а вы завтра поезжайте-ка опять в Северную группу и помогите.
Утром 14 декабря я возвратился в Бесовку, где располагался командный пункт группы и сосредоточивался 6-й дивизион гвардейских минометов. Генерала Иванова на месте не застал: он уехал в 191-ю стрелковую дивизию. Я тоже двинулся туда. Подъехал к месту, где вчера копошились в грязи артиллеристы, и порадовался творению человеческих рук: через болото пролегла дорога. Пусть несколько уродливая, лишенная четких форм! Уже сам факт прокладки ее вызывал восхищение.
Генерала Иванова застал в озабоченном состоянии. [123] Он сообщил, что противник заметно активизирует все виды разведки, с самого рассвета в воздухе время от времени появляется аэростат.
Я повернулся к начарту дивизии:
— И вы спокойно взираете на эту «колбасу»?
— Почему же спокойно?! — возразил М. А. Щербаков. — Я уже приказал подтянуть сюда зенитный дивизион и расстрелять аэростат.
— Вот это дело! — похвалил я.
Время близилось к началу атаки. Генерал посмотрел на часы, перевел взгляд на Виноградова:
— Как там у вас, Павел Семенович?
— У меня все готово.
— Полковник Щербаков, как с артиллерией?
— Полностью готова, — доложил начарт.
В час дня артиллеристы открыли огонь. Привычно дрогнула под ногами земля. В громе канонады явственно различались характерные басовые ноты гвардейских минометов.
559-й и 546-й стрелковые полки энергично атаковали гитлеровцев и отбросили их за дорогу Зеленец — Ясновцы. Продвинуться дальше не дали фашистские танки и авиация.
Из штаба армии поступило распоряжение: мне и командующему группой явиться к К. А. Мерецкову. По дороге в Тихвин я старался проанализировать только что закончившийся бой 191-й стрелковой дивизии, поддержанной четырьмя артиллерийскими полками и одним дивизионом гвардейских минометов. По тому времени это была солидная артиллерийская поддержка.
Невольно приходила мысль: может быть, артиллерийские командиры и их штабы недостаточно грамотно решали огневые и тактические задачи? Нет, такой упрек бросить артиллеристам было бы несправедливо. Ведь все командиры полков и большинство командиров дивизионов — кадровые офицеры, получившие хорошую теоретическую и практическую подготовку еще в предвоенные годы. В течение семи суток они упорно и умело расчищали путь нашей пехоте. Нельзя упрекнуть и общевойсковых командиров: длительные и трудные бои за Тихвин многому научили их. Да и бойцы, участвовавшие в нынешнем наступлении, [124] прошли под Тихвином хорошую школу — окрепли, возмужали и все увереннее атаковали противника за огневым валом артиллерии.
Все так. А вот на тебе, осечка! Основная задача не решена: железная дорога пока что не очищена от неприятеля.
Прибыв в Тихвин, я, как обычно, пошел прямо к командующему, а генерал Иванов направился к начальнику штаба армии. Несмотря на поздний час, у Мерецкова находились член Военного совета и Стельмах.
— Почему один? Где Иванов? — спросил Кирилл Афанасьевич; тон его был не особенно приветлив.
Я ответил.
Мерецков как-то неопределенно пожал плечами.
— В таком случае расскажите вы, как сложилась обстановка в сто девяносто первой дивизии.
Стараясь не пропустить ни одной детали, я стал докладывать. Присутствующие слушали не прерывая. Мерецков нервно поигрывал толстым цветным карандашом.
Когда я уже заканчивал свой доклад, вошел П. А. Иванов, и разговор принял совершенно другое направление. Дело в том, что генерал Иванов был, оказывается, назначен на должность командующего 4-й армией, а Кирилл Афанасьевич Мерецков вступал в командование войсками вновь образованного Волховского фронта.
Встал вопрос о начальнике штаба армии. После обсуждения остановились на кандидатуре полковника П. С. Виноградова (командир 191-й стрелковой дивизии). А на посту члена Военного совета армии Зеленкова сменял дивизионный комиссар Иван Васильевич Зуев.
На следующее утро новое командование 4-й армии приступило к исполнению своих обязанностей.
В Волховский фронт вошли уже сражавшиеся на этом направлении 4-я, 52-я армии, а также прибывавшие из Резерва Ставки 26, 59 и 2-я Ударная армии.
Первое мое знакомство с начартом фронта генералом В. Э. Тарановичем состоялось 17 декабря по телефону. [125] Разговор был какой-то сбивчивый. Под конец генерал Таранович признался:
— О вас я ничего не слыхал. — И тут же не то обнадежил, не то пригрозил: — Ждите, скоро буду. До свидания...
Смена командования не вызвала какой-либо заминки в действиях войск 4-й армии. Продолжалось выполнение наших прежних задач.
Из 92-й стрелковой дивизии доносили: бой идет на подступах к Будогощи. Потом части этой дивизии штурмовали Будогощь, ворвались на городские улицы. В ликвидации здесь очагов сопротивления помог тихвинский опыт: в состав атакующих подразделений включались зенитные пушки и зенитные пулеметы. Обладая высокой скорострельностью и большим углом возвышения, они успешно уничтожали гитлеровцев, засевших на верхних этажах и чердаках домов.
Во второй половине дня 20 декабря город Будогощь был полностью очищен от врага. А вечером 4-я армия получила директиву Военного совета Волховского фронта: 23 декабря выйти к реке Волхов на фронте Кириши — Грузино.
Войска заметно устали. В этих условиях очень большие надежды возлагались на политработников, партийные и комсомольские организации. Только с их помощью можно было сохранить на высоком уровне политико-моральное состояние каждого бойца.
У артиллеристов имелись свои специфические трудности. Особую тревогу у нас по-прежнему вызывало слабое обеспечение огневых взводов средствами тяги. Выручали пехотинцы: они плечом к плечу шли с орудийными расчетами и часто перекатывали пушки вручную. Если же поблизости оказывались танкисты, получалось еще лучше — танки брали орудие на буксир, а расчеты усаживались на броню.
Наступление 4-й армии развивалось одновременно в южном и западном направлениях. 22 декабря частями 44-й стрелковой дивизии после артиллерийской подготовки, хорошо организованной подполковником М. А. Никольским, были освобождены населенные пункты Бережки и Замошье. Противник отходил здесь, бросая по пути автомашины, орудия и минометы. 305-й стрелковый полк, преследуя врага, вступил в [126] соприкосновение с частями 54-й армии Ленинградского фронта.
Несколько по-иному развивались события в полосе 377-й стрелковой дивизии, которая только что прибыла к нам из Резерва Ставки и не постигла еще на практике всех премудростей ведения боевых действий в лесисто-болотистой местности. Продвигалась она медленно: лишь на исходе 23 декабря завязала бой за Дуниково и Мотохово, семнадцать километров восточнее реки Волхов. Неуверенность в ее действиях позволяла противнику относительно спокойно отходить на свои прежние позиции по западному берегу реки.
Надо было принимать какие-то меры. И командование приняло их. Интенсивнее заработал огневой таран артиллерии. 65-я стрелковая дивизия выбила гитлеровцев из Велии, с ходу преодолела Волхов. В этот же день на западный его берег перешла по льду и 92-я стрелковая дивизия, отрезав значительные силы противника в районе Лезно.
С выходом на реку Волхов перед нами открылись новые возможности. Взаимодействуя с 54-й армией, мы сосредоточили свои усилия в направлении Тосно, стремясь окружить и уничтожить мгинскую группировку врага.
Штабу артиллерии нужно было всесторонне изучить местность, подумать над тем, как лучше расставить полки и дивизионы для подавления вражеского огня на переднем крае, предусмотреть наиболее выгодный маневр огнем и колесами в ходе наступления. Работу эту сильно затрудняла скудность разведывательных данных. К слову сказать, в то время в большинстве случаев мы вынуждены были довольствоваться сведениями о противнике, получаемыми двумя путями: визуальным наблюдением с наземных пунктов и опросом пленных. Глубоко проникнуть в тыл вражеской обороны войсковым разведчикам не удавалось. Чрезвычайно мало сведений давала и авиационная разведка. И все-таки мы сумели составить для себя довольно точную картину переднего края обороны противника и его ближних тылов. [127]
Подсчитав общее количество выявленных и предполагаемых целей, наш штаб вынужден был привлечь к участию в артиллерийской подготовке почти всю артиллерию армии. На обработке переднего края использовались даже батальонные и полковые пушки. По нашим расчетам выходило, что таким образом в течение одного часа мы надежно подавим все цели, после чего противник не сможет оказать организованного сопротивления атакующим войскам.
26 декабря все было готово к очередному удару. Для непосредственного руководства артподготовкой и атакой командующий решил выехать с ближайшими своими помощниками на НП 92-й стрелковой дивизии, расположенный на восточном берегу реки Волхов.
Командир дивизии полковник А. П. Ларичев не ждал такого количества гостей и в первый момент даже несколько растерялся. Но тут сказала свое слово артиллерия.
Разрывы снарядов и мин еще сотрясали землю, а справа и слева от нас уже поднимались пехотинцы. Первые стрелковые подразделения ворвались в Лезно с восточной стороны, однако полностью овладеть этим населенным пунктом не удалось. Ларичев нервничал, отдавал порой запоздалые распоряжения.
В конце дня, разбирая только что закончившийся бой, командующий обратил внимание командира дивизии на неправильное использование танков:
— При наличии танкового батальона пехота атаковала без танков! Где это видано?
— Я решил пустить танки, как только обозначится успех, — оправдывался Ларичев.
— Нет, голубчик! — решительно возразил Иванов. — Это ж танки непосредственной поддержки пехоты. Они должны действовать вместе со стрелковыми подразделениями и вести пехоту за собой. В следующий раз организуйте взаимодействие получше...
«Следующего раза» долго ждать не пришлось: 29 декабря мы снова выехали в 92-ю стрелковую дивизию. На ее НП были вызваны также командиры, комиссары и начарты других дивизий. Генерал Иванов заслушал их доклады о степени готовности войск и еще раз заставил покраснеть полковника Ларичева: [128]
— Два дня назад мы были здесь свидетелями вопиющего нарушения основных принципов использования танков непосредственной поддержки пехоты. Пехота атаковала, а танковый батальон стоял в ожидании намечавшегося успеха...
Перед открытием огня все разошлись по своим местам. Я направился на наблюдательный пункт начарта 92-й дивизии полковника И. В. Володина.
Небо словно кто протер: оно было чистое-чистое. Мороз крепчал. Невдалеке виднелись огневые позиции батареи старшего лейтенанта Г. П. Ситникова. Успел сходить туда.
— Какую роту поддерживаете? — спросил я у Ситникова.
Ответ был несколько неожиданным:
— Наша батарея находится в непосредственном подчинении командира дивизиона. Он будет использовать ее по своему усмотрению. А потому лично я ни с кем из общевойсковых командиров связи не устанавливал.
Такая постановка дела мне не понравилась:
— Как же так? В любом случае подручная батарея должна устанавливать связь с ротой, составляющей второй эшелон стрелкового батальона.
— Ваше замечание будет учтено, — пообещал Ситников.
А мне оставалось только покачать головой:
— Поздновато теперь учитывать...
— Да, скоро уже начнется артподготовка, — согласился старший лейтенант и взглянул на часы: — Десять минут осталось.
Я подошел к стереотрубе. В нее были видны плохо замаскированные траншеи и дзоты противника.
Царившая вокруг тишина оборвалась, словно кто-то резко разодрал тугую материю. Несколько секунд спустя стали доноситься разрывы — то сухое кваканье мин, то грозный грохот снарядов.
А вот и серия красных ракет. Это сигнал атаки. За танками, в дыму и облаках летящего из-под гусениц снега, пошла пехота. По ее сигналу артиллерия переносила огонь в глубину. [129]
Один за другим стрелковые батальоны стремительно ворвались в первую траншею противника. Перекатами двинулись вперед батареи и сразу же стали вязнуть в глубоком снегу. И опять на помощь пришли танки. Взяв орудия на крюк, а расчет на броню, они быстро доставляли их на новые огневые позиции. Заминка произошла лишь у железнодорожной насыпи: здесь танкисты потеряли несколько боевых машин.
Поняв, что хорошо начатое наступление может захлебнуться и тогда все придется начинать сначала, командир дивизии ввел в бой резерв — стрелковый и лыжный батальоны с ротой танков и дивизионом 76-мм пушек. Они направились в обход между Лезно и Водосьем. Такое решение оказалось правильным. Действия резерва решили исход боя.
В этот день части 92-й стрелковой дивизии окончательно выбили противника из Лезно и, пройдя с боями десять километров, передовыми подразделениями достигли Деделево, расположенного на юго-восточном берегу реки Тигода.
Активно действовала и 65-я стрелковая дивизия. Ее артиллерия, разрушив шесть дзотов и подавив неприятельскую огневую систему на западном берегу Волхова, надежно прикрыла стрелковые полки, перерезавшие железную дорогу в трех километрах южнее станции Тигода. А 27-я кавалерийская дивизия и «гренадерская» бригада вышли на восточный берег Посолки, упершись передовыми подразделениями в железнодорожное полотно восточнее Тура.
Вернувшись в штаб армии, я почувствовал страшную усталость. Сказалось непрерывное пятнадцатичасовое пребывание на наблюдательных пунктах 92-й стрелковой и 4-й гвардейской дивизий. Голова отяжелела, глаза слипались, знобило. Но неотложные дела не позволяли отдохнуть. Опять надо было бы изыскивать боеприпасы.
Начальник артиллерийского снабжения подполковник Орлов жаловался на то, что почти во всех соединениях систематически нарушается суточный лимит расхода снарядов и мин. Уставившись на меня воспаленными от бессонницы глазами, он предупредил: [130]
— Запасы на складах настолько мизерны, что уже завтра мы не сможем обеспечить снарядами всех даже по урезанной норме.
Я направился к командующему. Нарисовал ему невеселую картину и предложил обратиться за помощью лично к К. А. Мерецкову.
Иванов махнул рукой:
— Заранее знаю ответ: «Будьте экономнее». Лучше позвоню начальнику артснабжения фронта.
— Это бесполезно. Распределением боеприпасов занимается лично Мерецков.
— Ну хорошо. С боеприпасами как-нибудь уладим. А вот как быть с нашей Южной группой?
Я не понял и попросил уточнить:
— Что вы имеете в виду?
— А то, что там отсутствует четкое управление войсками, организация боя примитивна, артиллерия используется не всегда грамотно, минометы зачастую неоправданно бездействуют, зенитные средства, которых в группе достаточно, не обеспечивают противовоздушную оборону.
Все это командующий выпалил, как говорится, не переводя дыхания. Чувствовалось, что горестные эти мысли пришли к нему не вдруг. И я не ошибся: на столе у него уже лежал проект директивы Военного совета, который вскоре приобрел силу закона.
Многие руководящие работники армии, в том числе и я, опять выехали в войска. На этот раз устранять недостатки, отмеченные директивой.
Генерал Яковлев встретил меня приветливо, но не скрывал своего удрученного состояния.
— Час от часу не легче, — кивнул он на свою рабочую карту. — Сегодня девяносто вторая дивизия оставила Лезно.
Я, как мог, постарался ободрить его и стал излагать цель своего приезда. Мы задумали провести в Южной группе занятия с командным составом артиллерии по организации так называемого артиллерийского наступления. На первый взгляд сама идея такого рода занятий во фронтовых условиях могла показаться нереальной. Однако жизнь подтвердила правильность наших действий.
Нельзя, конечно, утверждать, что в течение пятичасовых [131] сборов нам удалось основательно отработать все вопросы: планирование артнаступления, методику его осуществления, взаимодействие со стрелковыми частями. Но пользу они все же принесли и позже были проведены повсеместно.
К сожалению, только сами мы далеко не всегда руководствовались принципами, которым учили своих подчиненных. Вот один из примеров. В боевом приказе по 4-й армии от 10 января 1942 года ставилась задача: силами 65-й и 92-й стрелковых дивизий овладеть районом Зеленцы — Лезно. К артиллерийской подготовке в этом районе привлекалась вся артиллерия 310, 65, 191, 92-й стрелковых дивизий, 8-й гвардейский артиллерийский полк и 6-й гвардейский минометный дивизион. Начать ее намечалось через пять часов после подписания приказа. За это время нужно было успеть спланировать огонь и маневр, распределить боеприпасы по периодам боя, довести задачи до исполнителей. При такой спешке трудно рассчитывать на успех. И штаб фронта вполне резонно подправил нас: срок намеченной операции был отодвинут на три дня.
К утру 13 января артиллерия подготовилась неплохо. Артиллерийское наступление развернулось в тот день на фронте тридцать километров, от Киришей и до Водосья. В нем участвовали артполки семи дивизий, два тяжелых артполка, полки артиллерии большой мощности и два гвардейских минометных дивизиона. Но при всем этом плотность орудий и минометов на километр фронта оставалась сравнительно небольшой.
Два часа морозный воздух сотрясали могучие залпы пушек всех калибров, а под конец по району, прилегавшему к Зеленцам и Лезно, было произведено по три залпа двумя дивизионами «катюш». Удары их были настолько сильны, что в реке Волхов потрескался лед и вода местами выступила на поверхность.
Следуя почти вплотную за разрывами снарядов, 546-й и 552-й стрелковые полки 191-й дивизии ворвались в траншеи противника, почти не встречая огневого сопротивления. После непродолжительного боя в обороне гитлеровцев между Зеленцами и Лезно обозначилась брешь, в которую проникли наши лыжные батальоны, [132] а подразделения 546-го стрелкового полка перерезали железную дорогу Кириши — Чудово. Но там их постигла неудача. Особенно пострадали лыжники. Контратакованные вражеской пехотой и танками, они понесли значительные потери и к исходу дня вынуждены были отойти за линию железной дороги.
Сказалась наша слабая осведомленность о противнике, о его силах и средствах в глубине обороны.
После этой операции 4-я армия почти уже не продвигалась дальше. Началось топтание на месте.
Теперь, когда те нелегкие дни отошли далеко в историю, можно спокойно проанализировать причины наших неудач. В них повинно прежде всего командование армии. Недостатки, отмеченные Военным советом по Южной группе войск, в значительной своей части были присущи и самому командующему армией и его ближайшим помощникам. Слишком уж много было у нас импровизации в управлении войсками.
Почти ежедневно Петр Алексеевич Иванов подписывал какой-то боевой приказ и выезжал на командный пункт одной из дивизий. Туда же вызывались командиры других дивизий со своими заместителями. В землянке, битком набитой людьми, при тусклом свете, в лучшем случае керосиновой лампы, начинался невеселый, длительный разговор об ошибках, о промахах, об упущениях. Потом зачитывался боевой приказ, командиры дивизий наносили его на карты и разъезжались уже в первом часу ночи. А очередное наступление намечалось обычно на десять часов. Когда же к нему готовиться?
Артиллерийским командирам и их штабам ничего не оставалось иного, как, наспех спланировав наступление своей артиллерии, с рассветом идти непосредственно к командирам дивизионов и батарей и с ходу ставить им задачи.
2 февраля командующий заболел. Утром, когда я зашел к нему с докладом, адъютант объявил:
— Никого не принимает.
Однако из-за двери тотчас же раздался голос Петра Алексеевича:
— Кто там? Пусть войдет. [133]
Я вошел. Генерал полулежал на широкой скамье. С трудом выслушал мой доклад. Одобрил, что еду в 65-ю стрелковую дивизию, где подготавливалась очередная частная операция. И отпустил со словами:
— Меня не ждите: сегодня могу и не приехать...
Не появился он в дивизии и на следующий день. А 4 февраля, когда я и Кошевой только что покинули наблюдательный пункт и возвратились в штаб, нам сообщили новость: на место генерала П. А. Иванова назначен Петр Иванович Ляпин.
Ляпина у нас любили. В него верили. Многие доморощенные оракулы предсказывали ему «мерецковские успехи».
Одновременно с П. А. Ивановым убыл из 4-й армии и член Военного совета Иван Васильевич Зуев. Он получил назначение на такую же должность во 2-ю Ударную. А во второй половине марта туда же направили и меня. Я должен был заменить раненного в бою комбрига В. И. Пестова, начальника артиллерии армии.
Военный совет устроил мне по-солдатски скромные, но очень теплые проводы. Было высказано много добрых напутственных пожеланий. Хотелось и мне сказать что-то хорошее своим боевым товарищам, но с губ слетали какие-то невыразительные слова, не очень связные фразы. Смущенный своей неловкостью, я огляделся вокруг и по выражению лиц определил: друзья отлично меня понимают.
Утром простился с И. И. Кузьминкиным, Н. М. Бреховских, А. В. Проскуриным, В. А. Орловым. А неизменные мои спутники по фронтовым дорогам — шофер Ваня Коровкин и ординарец Сережа Ботанов — выехали к новому месту службы вместе со мной. Прощай, родная 4-я армия! Много у меня связано с тобой и радостей, и огорчений. До свидания, дорогие мои герои тихвинских, будогощских и волховских боев! Пусть ваши заслуги и мужество всегда напоминают мне о том, как беззаветно надо служить Родине!
Путь наш лежал в Малую Вишеру. Там мне предстояло встретиться с начальником артиллерии фронта генералом В. Э. Тарановичем. Принял он меня запросто. [134] После обычных расспросов перешли к делу: Владимир Эрастович подробно ознакомил меня с составом артиллерии 2-й Ударной армии, обеспеченностью ее боеприпасами и планом предстоящих боевых действий. К моему немалому огорчению, положение с боеприпасами и здесь оказалось далеко не блестящим. Не хватало и зенитной артиллерии, особенно среднего калибра.
На следующий день я направился к себе в армию. В тридцати пяти километрах западнее Малой Вишеры переправились по льду через реку Волхов и сразу же очутились на месте только что отгремевшего боя: по сторонам дороги лежали трупы, лес иссечен осколками снарядов, всюду совсем свежие воронки от разрывов снарядов, мин и авиабомб.
Мне и моим спутникам все это было привычным. Без долгих размышлений мы двинулись дальше. В районе Мясного Бора обратили внимание на недоуменные взгляды встречных бойцов и командиров. Один даже крикнул нам вслед:
— Куда вы претесь?
И тут же из окопа, вырытого у самой дороги, поднялся автоматчик.
— Наза-ад! Быстрее поворачивайте назад!
Я приоткрыл дверцу автомобиля:
— В чем дело?
— Убирайтесь, пока целы! Здесь каждый клочок пристрелян!
Коровкин быстро развернул машину. Но вокруг нас уже стали рваться мины. Вихляя между воронками и немилосердно дребезжа разболтанным кузовом, наша «эмка» едва выскочила из опасной зоны.
Ботанов побежал в ближайшее подразделение разузнать, как же нам ехать дальше. Возвратился он с невеселыми вестями: немцы вчера перекрыли дорогу.
Пришлось заехать к генералу В. Ф. Яковлеву, назначенному недавно на должность командующего 52-й армией. Уж он-то должен знать, как можно пробраться на КП его соседа!
К Вячеславу Федоровичу я попал в недобрый час. Только что закончив какой-то неприятный телефонный разговор со штабом фронта, он был сильно расстроен. Не поздоровавшись со мной, стал высказывать [135] свои обиды на несправедливое отношение к нему. Мне не оставалось ничего, кроме как напомнить ему банальную истину:
— Штаб есть штаб, с ним нужно уметь ладить.
Он вздохнул и только теперь вдруг удивился моему появлению:
— Постой, постой, а ты каким образом попал сюда?
— Да вот привела фронтовая дорога. Будь добр, подскажи, как добраться к генералу Клыкову? Я получил назначение к нему.
Мне показалось, что Вячеслав Федорович как-то замялся. Во всяком случае, прямого ответа на мой вопрос не последовало. Яковлев изъяснялся несколько туманно:
— Тебе придется заночевать у нас. Утро вечера мудренее. К тому же завтра сюда обещал приехать Кирилл Афанасьевич Мерецков...
На следующий день в 52-ю армию действительно прибыл командующий войсками Волховского фронта. Меня он встретил приветливо. Улыбаясь, сказал:
— Что же ты запоздал? Выехал бы двумя-тремя днями раньше, все бы обошлось благополучно. А теперь придется лететь во вторую Ударную на самолете! — И выразительно поглядел на В. Ф. Яковлева. — За это можешь поблагодарить командарма пятьдесят второй.
Было ясно, что Мерецков недоволен обстановкой, сложившейся на этом участке фронта.
Из-за нелетной погоды и еще каких-то неведомых нам, земным людям, причин мне пришлось просидеть на аэродроме двое суток. Только на третьи поднял меня в воздух незаменимый в те времена самолет У-2 и взял курс на запад. Перелетев через реку Волхов, мы очутились над линией фронта. Перед нами часто прочерчивали пунктир светящиеся трассы пулеметных очередей, а справа и слева от самолета то и дело возникали маленькие облачка разрывов зенитных снарядов. Этот фейерверк продолжался всего около двух минут. Потом мы погрузились в ночную темноту. Наконец я заметил внизу слабые световые сигналы. Спросил летчика:
— Уже прилетели.? [136]
Он что-то крикнул в ответ, но за шумом мотора я не расслышал его слова. Впрочем, и без того все уже было ясно: мы пошли на снижение.
Прыгая по плохо выровненной посадочной площадке, самолет подрулил к пункту управления. Встретивший нас командир сообщил, что сейчас сюда должен сесть еще один самолет. И тут же добавил:
— За вами пришла санитарная машина.
— Санитарная? Хорошее предзнаменование! — пошутил я и вызвался подождать второго пассажира: ему ведь тоже потребуется транспорт.
Когда второй самолет приземлился, из кабины вылез мой старый знакомый — полковник П. С. Виноградов. Он получил назначение на должность начальника штаба армии. Горячо пожав друг другу руку, мы вместе уселись в санитарный автобус, и тот доставил нас в какой-то медсанбат. Там пришлось переночевать, а уже утром за нами прибыли две штабные машины.
Дорога, по которой мы ехали, была, по-видимому, проложена зимой, когда здесь лежал глубокий снег. Теперь он осел, подтаял, и обнажившиеся высокие пни задевали днища машин.
По прибытии на место сразу пошли представляться командующему армией генерал-лейтенанту Н. К. Клыкову. У него в землянке находились член Военного совета дивизионный комиссар И. В. Зуев и тот, кого я должен был сменить, раненый комбриг В. И. Пестов. Все они заметно обрадовались нашему появлению.
— Наконец-то! — с облегчением сказал Клыков. — Я уже собирался бить тревогу. Грешным делом, подумал: не заблудились ли «новички».
Иван Васильевич Зуев приветливо улыбался:
— Вот и снова вместе!
— Живем в двадцатом веке, — весело отозвался Виноградов. — В наше время, если голову не сложил, обязательно где-нибудь встретишься.
— Что верно, то верно, — согласился Клыков и тут же ввел нас в курс обстановки. — Фронт — кругом. Тыла нет. Только вот название нашей армии не совсем отвечает истине. Какая она ударная? Растянута на широком фронте и почти совсем лишена резервов. А ведь нам во взаимодействии с пятьдесят четвертой армией Ленинградского фронта предстоит провести [137] трудную наступательную операцию. Причем сроки подготовки к этому ограниченны.
Вскоре командующий отпустил нас, и я вместе с В. И. Пестовым направился в штаб артиллерии. Владимир Иванович, превозмогая боль, с трудом отвечал на мои вопросы. Передача дел заняла каких-нибудь тридцать минут, и я оставил его в покое. Дальнейшее посвящение в обстановку продолжил начальник штаба артиллерии полковник П. Г. Евграфов.
Положение с подготовкой артиллерии к наступлению выглядело далеко не блестяще. Даже план ее действий до конца не разработан. Перегруппировка не закончена: артполки и дивизионы, сосредоточивавшиеся в районе готовящегося наступления, медленно двигались по разбитым дорогам.
Время клонилось к вечеру. Пестова проводили на аэродром. Все мы от души желали ему скорейшего выздоровления.
Возвратившись с аэродрома, я сразу же занялся всесторонним изучением данных разведки. На главный вопрос: «С какой достоверностью выявлены огневые точки и оборонительные сооружения немцев?» — полковник Евграфов отвечал неопределенно. Штаб артиллерии не проверил как следует сведения, полученные из частей. А ведь известно, что излишняя доверчивость — плохой помощник в военном деле.
Наутро по плану командующего предстоял выезд в войска. Выезжать с пустыми руками я не привык. Поэтому моим новым помощникам пришлось немедленно засесть за разработку графика артиллерийского огня. Основную массу наблюдаемых целей я предложил уничтожать прямой наводкой. Это должно было резко снизить расход боеприпасов.
Зашел начальник ПВО армии полковник М. А. Василенко. Проинформировал о воздушной обстановке. Оказывается, за последнее время немецко-фашистская авиация значительно усилила свою активность в полосе 2-й Ударной. Чаще всего вражеские самолеты сбрасывают бомбы мелких калибров. Основными объектами ударов с воздуха стали огневые позиции артиллерии и склады боеприпасов.
— Вся надежда на зенитчиков, — говорил Василенко. — Иногда им удается достичь больших успехов. [138]
Вот только вчера утром дивизион майора Егорова сбил четыре самолета.
— Это пятнадцатый отдельный зенитный дивизион? — обрадовался я. Обрадовался потому, что знал его по боям за Тихвин. Там он тоже не раз отличался.
— Тот самый, — подтвердил Василенко.
Затем я встретился с комиссаром штаба артиллерии Шевляковым. Оставшись с ним наедине, мы долго беседовали, знакомились друг с другом. Он подробно и, как я позже убедился, довольно точно охарактеризовал работников штаба, начальников артиллерии в дивизиях, командиров артиллерийских частей, рассказал о настроениях личного состава. Комиссар заверил меня, что, несмотря на затруднения с питанием, обмундированием, боеприпасами, люди не пали духом, все готовы к решающим боям.
Утро застало меня на командном пункте 92-й стрелковой дивизии. Туда же были вызваны командиры и начарты других дивизий, командиры артиллерийских полков. Совещание началось краткими докладами о готовности соединений к наступлению. Первым докладывал командир 92-й стрелковой дивизии полковник Ф. М. Жильцов. Вслед за ним поднялся начальник артиллерии полковник И. В. Володин и стал жаловаться на то, что артиллеристы не получили еще основных документов: графиков ведения артиллерийского огня и расхода боеприпасов. Взглянув мельком на меня, как на главного виновника, он явно намеревался продолжить перечень своих претензий, но командующий армией прервал его:
— По всем вопросам артиллерийского обеспечения вы получите указания от товарища Дегтярева. У него уже есть на этот счет свои соображения.
Ссылка командующего на мои «соображения» прозвучала очень внушительно, и никто из участников совещания больше уже не пытался шпынять меня.
Выслушав каждого, генерал Клыков отдал устный боевой приказ и проиграл на картах варианты возможных действий наших войск, а также наиболее вероятные контрмеры гитлеровцев. Затем было отработано взаимодействие между артиллеристами.
Моя первая встреча с начартами дивизий затянулась допоздна, На командный пункт армии я возвратился [139] глубокой ночью и, спустившись к себе в землянку, увидел уснувшего на моем топчане человека, плотно укрывшегося черной шубой. На мой негромкий оклик: «С кем имею честь?» — спящий даже не пошевельнулся. Не нарушая больше безмятежного сна гостя, я отправился в соседнюю землянку к полковнику Евграфову. Там и узнал, что к нам прибыл начальник артиллерии фронта генерал В. Э. Таранович. Спал генерал недолго. Через час-полтора, когда я вновь заглянул за чем-то в свою землянку, он уже бодрствовал. Встал с топчана, оправил китель.
— Здравствуйте, Георгий Ермолаевич! Помните, выезжая к новому месту службы, вы просили меня при первой возможности навестить вас. Как видите, я не заставил долго ждать.
— Очень тронут вашей заботой, Владимир Эрастович, — ответил я. — Не скрою, мне, новому здесь человеку, приходится сейчас туго: и с людьми нужно знакомиться, и наступление готовить.
— Вот и потрудимся вместе. Постараюсь оказать вам посильную помощь. А генерал армии Мерецков просил передать его личный совет: пошире используйте тихвинский опыт артиллеристов...
С утра мы вместе выехали в 191-ю Краснознаменную стрелковую дивизию. На ее командном пункте задерживаться не стали: прихватили с собой начальника артиллерии подполковника М. Н. Коростылева и тотчас отправились на огневые позиции батарей. Добираться туда пришлось под свист пуль и осколков мин. И первым же командиром батареи, с которым нам довелось встретиться, оказался старший лейтенант Ф. В. Шеляг — тоже один из моих знакомцев по тихвинским боям. Он, по-видимому, был предупрежден о нашем визите и уже поджидал нас на подходе к своему НП.
Генерал, покряхтывая, спустился в окоп, мимоходом отметив:
— Все-то у вас здесь новенькое!
Что имел он при этом в виду, сказать затрудняюсь: то ли свежевырытый окоп, то ли полушубки артиллеристов, то ли самих батарейцев?
Осмотрелись. В сыроватом окопе стояла буссоль, а несколько в стороне — стереотруба. Тут же был фанерный [140] щит с прикрепленными к нему таблицей огня и схемой целей. Ознакомившись с этими документами, генерал Таранович обратил внимание командира батареи на несоответствие объема огневых задач с количеством выявленных целей.
— Моя батарея распределена поорудийно для сопровождения стрелковых взводов, — пояснил старший лейтенант Шеляг.
— А получили ли командиры орудий задачи от командиров стрелковых взводов? — допытывался Владимир Эрастович.
— Пока что им поставлены огневые задачи только мной, — отвечал командир батареи. — Но и я не все отработал с ними. Мы должны еще уточнить ориентиры, сигналы перемещения огня, а также, какие огневые точки надо уничтожить прямой наводкой. После того как закончим все это, командиры расчетов пойдут к командирам стрелковых взводов и договорятся об остальном.
Генерал остался доволен докладом.
— А как у остальных?
— Можно пройти, — предложил Коростылев и, получив согласие, повел нас в батарею старшего лейтенанта В. Г. Гурина.
Там шло занятие с командирами орудий. При нашем появлении Гурин встрепенулся, зычным голосом подал команду «Смирно!».
— Продолжайте заниматься своим делом, а мы поглядим и послушаем! — сказал генерал.
Но дело-то, собственно, было уже закончено: Гурин еще до нас успел поставить командирам орудий огневые задачи и теперь просил разрешения отпустить их. Когда они ушли, старший лейтенант приблизился к стереотрубе и стал показывать нам цели. В. Э. Таранович внимательно рассматривал каждую из них и тут же спрашивал, сколько потребуется снарядов и времени для ее поражения. Командир батареи отвечал довольно бойко.
— А какие артиллерийские подразделения, кроме вашего дивизиона, должны принимать участие в подавлении опорного пункта в целом?
— Об этом мне никто не говорил, — смутился Гурин. [141]
— Как же так? — развел руками генерал. — Ведь вы же должны действовать не в одиночку... Вот вам и взаимодействие между артиллерийскими полками и дивизионами! — обернулся он в сторону подполковника Коростылева.
Возвращаясь на командный пункт, Владимир Эрастович настойчиво внушал нам, что основа основ успеха в решении любой боевой задачи — это хорошо продуманное и в деталях отработанное взаимодействие. Начальник артиллерии дивизии пытался оправдаться: у нас, мол, все спланировано. На это Таранович только улыбнулся:
— Велика ли цена планированию, если командир батареи не знает, кто, кроме него, и когда будет вести огонь по объекту!..
В 92-й стрелковой дивизии мы также побывали у нескольких командиров батарей. А закончили наше инспектирование беседой с начальником артиллерии 366-й стрелковой дивизии полковником П. И. Ковальчуком. Недоработки, с которыми пришлось встретиться, были всюду примерно одинаковыми.
Командующий армией внимательно выслушал сообщение генерала Тарановича о его впечатлениях от поездки в войска и тоном, не допускающим возражений, приказал мне:
— Запишите все, на что указывал Владимир Эрастович, и немедленно постарайтесь принять соответствующие меры.
На том и закончилась моя вторая встреча с начартом фронта. Утром он улетел от нас.
3 апреля началось наступление. Я заблаговременно выехал на наблюдательный пункт, расположенный в трех километрах восточнее Червино. Оттуда хорошо просматривался передний край немецкой обороны, однако глубина ее скрывалась густым сосновым лесом.
Перед самым началом артиллерийской подготовки из укрытий вылезла группа гитлеровцев и начала совсем бесцеремонно разглядывать нас через какой-то громоздкий оптический прибор. Не успели они налюбоваться нами, как последовала команда: «Ураган!» [142]
Первым же снарядом их будто ветром сдуло с земляной насыпи.
Артиллерийская подготовка продолжалась около часа. Затем был дан сигнал атаки. На этот раз радовали хорошо согласованные действия стрелков и артиллеристов. В течение двух часов пехоте удалось выбить фашистов из первой и второй траншей. Но большего достигнуть наши дивизии не смогли. Главная задача — занять Апраксин Бор — осталась нерешенной.
Генерал Клыков приказал командирам дивизий за ночь произвести необходимую перегруппировку, подтянуть артиллерию в боевые порядки пехоты и назавтра во что бы то ни стало выбить гитлеровцев из этого населенного пункта. Удостоверившись, что требование понято, он вместе с членом Военного совета уехал в штаб армии. Мне же пришлось остаться. Надо было собрать данные о наличии боеприпасов, поговорить с артиллеристами, как лучше подавить вновь обнаруженные цели.
Начарты дивизий и командиры артиллерийских полков, будто сговорившись, стали искать «смягчающие вину обстоятельства». Я возмутился:
— Кому нужны ваши оправдания? Трудности ваши и без того ясны. Но нужно что-то предпринимать, чтобы выполнить задачу. Учитывая глубину снежного покрова, следовало бы поставить часть орудий на полозья.
— На полозья?
— Да, на простые полозья. Тогда орудия смогут успешнее продвигаться за стрелковыми подразделениями, в упор расстреливать огневые точки, встречающиеся на пути, с близких дистанций уничтожать контратакующие танки.
Эта идея понравилась многим.
— Мы с нашим дивизионным инженером постараемся хотя бы батальонные пушки поставить на лыжи, — сказал начарт 92-й стрелковой дивизии полковник И. В. Володин.
Другие начарты тоже задумались над тем, как повысить проходимость артиллерии.
А много ли выстрелов осталось на каждое орудие? Из длительного расспроса выяснилось, что на гаубицы [143] приходится по тридцать — сорок, на пушки — по сто — сто двадцать, на 122-мм минометы — по сорок мин, а на батальонные — по восемьдесят.
Я посоветовал:
— Нужно переходить в основном на стрельбу прямой наводкой и только в исключительных случаях проводить огневые налеты дивизионами. Небольшую часть боеприпасов к гаубицам мы вам все же подадим. Однако больше налегайте на огонь минометов и сорокапятимиллиметровых пушек.
Начарты обещали «налечь».
С тревожным чувством ожидал я следующего утра. И оно действительно не принесло нам радостей. Новые попытки продвинуться вперед ни к чему не привели. Замысел встречного удара нашей и 54-й армий был слишком очевиден для противника. Гитлеровское командование в течение ночи подбросило на угрожаемые направления свежие части, а утром над нами повисла вражеская авиация. Вместо наступления войскам приходилось главным образом отражать яростные контратаки.
Чтобы разобраться в причинах неудачно сложившейся операции, Военный совет фронта прислал авторитетную комиссию. Возглавлял ее заместитель командующего. Трое суток члены комиссии беседовали с командирами всех рангов, с политработниками, с бойцами. От меня потребовали письменное объяснение: почему артиллерия недостаточно надежно подавляла огневые средства противника.
— Если вам угодно выяснить мое мнение по этому вопросу, — решительно заявил я, — то охотно изложу его в устной форме, а писать ничего не буду!
— Ну что ж, излагайте.
И я, как мог, спокойно и обстоятельно рассказал о тех упущениях, которые возникли здесь вследствие тяжелого состояния моего предшественника В. И. Пестова и которые мне по вступлении в должность ликвидировать до начала наступления было практически невозможно. Выслушав меня, начальник политического управления фронта дивизионный комиссар Горохов сказал примирительно:
— Мы, товарищ Дегтярев, и не собирались обвинять [144] вас. Хотелось только проверить собственные наши выводы. Они целиком совпадают с доложенным вами.
Затем был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии.
— Все, — мрачно сказал Клыков, распрощавшись с нею, и машинально начал перебирать содержимое в ящиках своего рабочего стола.
Предчувствие не обмануло его: несколько дней спустя он был смещен с поста командующего 2-й Ударной армией.
Наступление наше возобновилось только в начале июня 1942 года. На этот раз главные усилия армии сосредоточивались в направлении Любино Поле — Мясной Бор. Данные разведки свидетельствовали о том, что войска противника здесь относительно немногочисленны и прорвать его оборону вполне возможно даже при невысокой плотности артиллерийского огня.
А плотного огня мы создать не могли. Я окончательно убедился в этом во время рекогносцировки. Прежде чем достигнуть одной из намеченных точек в полосе 191-й стрелковой дивизии, многим из нас довелось буквально выкупаться в болотной жиже. Когда же стали пробираться к следующему пункту — в полосе 259-й стрелковой дивизии, — то расстояние два километра едва сумели покрыть в течение двух часов. Пришлось, как зайцам, прыгать с кочки на кочку. Попробуй в таких условиях подвези достаточное количество боеприпасов!
Вернувшись с рекогносцировки, я тотчас же вызвал начальника артснабжения.
— Что слышно в отношении переброски боеприпасов по воздуху?
Ответ последовал неуверенный:
— Обещают... Но вы видите, ночи какие? Словно день. И ни облачка на небе... Транспортным самолетам летать чрезвычайно трудно.
Батальонный комиссар Шевляков не выдержал:
— Белые ночи не мешают только немцам. Они летают, как у себя дома. [145]
— Не скажите! — возразил начальник артснабжения. — Сами знаете, как их отделали нынче наши зенитчики: в один прием пять «хеншелей» сбили.
— А пленные есть? — поинтересовался я.
— Да, почти из каждого сбитого экипажа.
— Где они?
— Пожалуй, еще на допросе у начальника разведки...
Мне захотелось кое-что выяснить у этих воздушных разбойников. Когда вошел в землянку начальника армейской разведки, тот опрашивал обер-лейтенанта, командира эскадрильи. Пленный сидел, опершись забинтованной головой на руку.
— Спросите, как он оценивает работу наших зенитчиков? — обратился я к переводчику.
Выслушав вопрос, гитлеровец скривил тонкие губы, презрительно улыбнулся.
— Он говорит, — объявил переводчик, — что наших зенитчиков следует кормить соломой.
— Вот как! А известно ли ему, что одновременно с его самолетом сбито еще четыре?
— Этому он не верит.
Я с немым вопросом посмотрел в глаза начальнику разведки, тот с минуту помедлил и приказал:
— Приведите остальных.
Ввели еще нескольких немецких авиаторов, и обер-лейтенант изменился в лице. С раздражением стал задавать им какие-то вопросы. Они так же раздраженно отвечали ему. А финал получился совершенно неожиданным; обер-лейтенант поднимается со своего места и заявляет:
— Я вынужден извиниться... Ваши зенитчики заслуживают того, чтобы их кормили шоколадом.
Но сами наши зенитчики на шоколад, конечно, не претендовали. Они вполне удовлетворились тем, что батарейные старшины поднесли им в тот день дополнительно по сто граммов московской...
Погожее июньское утро по-своему прекрасно во всех широтах нашей необъятной Родины. Сильно заболоченные волховские леса не составляют исключения. Чуть забрезжит рассвет, в них все звонче щебетание птиц. Затем сквозь густые ветви робко пробиваются первые лучи солнца. Всеми цветами радуги [146] начинают переливаться капли росы... И вдруг в самый разгар этого утреннего торжества природы в уши бьют совершенно чуждые звуки — начинают рваться снаряды, раздается возглас:
— Воздух!
Фашистская авиация бомбит расположение штаба армии.
— Скорее в блиндаж! — кричит мне кто-то из сослуживцев.
Но я не успел, остался стоять за деревом. Одна бомба упала совсем недалеко. Ясно видел, как она развалила бревенчатую стенку землянки. И в тот же миг почувствовал сильный удар по левому плечу, упал, потерял сознание.
Когда очнулся, около меня уже хлопотал врач:
— Ох и разворотило же вам плечо, товарищ генерал.
— Ну вот... спасибо, обрадовал!..
С десяток дней меня возили по фронтовым госпиталям, а затем направили в Москву.
Добрались туда довольно поздно. Медицинская сестра, сопровождавшая меня с аэродрома, остановила машину у подъезда Центрального военного госпиталя и отправилась на разведку. Через несколько минут появились санитарки. Хотели взять носилки, на которых я лежал, но это оказалось им не под силу. Я поднялся и заковылял сам.
В приемной встретила меня худенькая женщина — дежурный врач.
— Ну, давайте знакомиться: капитан медицинской службы Мария Васильевна Крылова.
— Очень приятно, Дегтярев!..
Пока наполнялась ванна, я наблюдал за ее быстрыми, энергичными действиями. Закончив все приготовления, она опять подошла ко мне, стала разбинтовывать повязку.
— Ох как они запустили рану!
Я молчал и думал только об одном: скорее бы добраться до постели, уснуть.
На следующий день началась обычная госпитальная жизнь. Часов в десять ко мне пришел начальник госпиталя Петр Васильевич Мандрыка. Сам осмотрел рану и долго расспрашивал о положении дел на [147] фронте. Под конец сказал, что полежать придется долго.
— Что значит долго?
— Кто знает... может быть, месяц, а может, и больше...
Пролежал я здесь около двух месяцев. Время тянулось страшно медленно. Других раненых навещали близкие и родные, а моя палата была забыта.
Как-то в субботу, уже под вечер, Мария Васильевна, сделав очередной укол, задержалась, спросила:
— Что это к вам никто не заходит?
— А кому же заходить-то, доктор? У меня ведь никого нет, кроме шестнадцатилетнего сына. Он оставлен в Пензе и, конечно, до сих пор не знает о моем ранении.
На этом разговор наш оборвался. А в понедельник утром санитарка принесла вдруг в большом кувшине букет цветов. В цветах лежал крохотный конверт с запиской в три строки: «От ваших вновь приобретенных друзей».
После настойчивых расспросов старушка по секрету сообщила, что цветы эти от Марии Васильевны.
Из Центрального госпиталя меня послали в санаторий Архангельское. Там мною основательно занялся другой врач. Он три раза в день проводил лечебную гимнастику, разрабатывал мою левую руку...
Санаторное лечение тоже уже приближалось к завершению, когда несколько неожиданно я был приглашен к командующему артиллерией Красной Армии Н. Н. Воронову.
Кабинет командующего показался мне необычайно длинным. Обитатель его, несмотря на свой богатырский рост, выглядел здесь весьма скромно.
Встречен я был теплой улыбкой.
— Здравствуйте, Георгий Ермолаевич. Как ваше здоровье?
— Спасибо, я вполне здоров!
— А рука?
— Она еще не пришла в норму, но это не помешает мне работать.
— Куда бы вы хотели поехать после санатория?
— Только на фронт. [148]
Николай Николаевич полистал настольный календарь, что-то в нем отметил и сказал:
— Вас просит к себе генерал армии Мерецков. Как вы отнесетесь к его предложению?
— К Кириллу Афанасьевичу поеду с большой радостью!
— В таком случае готовьтесь к выезду...
Вскоре я снова встретился с К. А. Мерецковым.
На этот раз в качестве командующего артиллерией Волховского фронта.
Четверть века минуло с тех пор, как отгремели артиллерийские залпы под Тихвином и на Волховском фронте. Но и теперь я очень часто возвращаюсь мысленно к тяжелым боям 1941–1942 годов, с восхищением думаю о моих боевых товарищах, которые тогда только учились побеждать и в конечном счете победили сильнейшего врага.
С хорошими людьми свела меня фронтовая судьба. Я горд тем, что мне довелось получить настоящее боевое крещение под началом генерала К. А. Мерецкова и дивизионного комиссара И. В. Зуева, что рядом со мной находились в то время такие несгибаемые командиры, как П. К. Кошевой, и такие солдаты, как И. М. Мананов и И. А. Никаноров. Я бесконечно благодарен за все моим неутомимым помощникам А. В. Проскурину, И. И. Кузьминкину, Н. М. Бреховских, С. Ф. Василенко, М. А. Никольскому, А. А. Колесову.
И очень радостно сознавать, что мы, артиллеристы, внесли свой посильный вклад в великое дело победы. Артиллерия в ту пору рассматривалась в наших войсках как таран и щит одновременно!