Тихвинское направление
С 4-й армией судьба связала меня сравнительно надолго. Осень, зима и начало весны следующего года — вот то время, когда мне пришлось командовать здесь артиллерией.
Осень... В тех краях она капризна: леса медленно сбрасывают свой разноцветный наряд; пересохшие ручьи, малые и большие реки вновь возрождаются, и там, где летом свободно проходил любой транспорт, теперь не пройдет и пешеход: заболоченные низменности превращаются в непролазные хляби. И все это тянется без конца и без края.
А зима?
Северная зима с ее лютыми морозами, глубокими снегами превращает эту местность в белую пустыню. Но все здесь обманчиво. Глубокий снежный покров защищает болота от промерзания. Каждую минуту можно провалиться в трясину. Много бед доставляют частые метели и бураны: на дорогах вырастают сугробы, преодолеть которые не так-то просто.
Может быть, весной легче?
Где там! Распутица...
А летом эти места видеть мне не довелось.
Итак, наступала осень 1941 года.
Прибыв в деревню Черенцово (двадцать пять километров западнее Тихвина), где располагалось управление 4-й армии, я сразу же представился командующему генерал-лейтенанту Вячеславу Федоровичу Яковлеву и члену Военного совета дивизионному комиссару Алексею Михайловичу Пронину.
Командующий, высокого роста, моложавый, с шевелюрой, еще не тронутой сединой, располагал к непринужденной беседе. Он лично ознакомил меня с районом предстоящих действий, с составом войск, с [26] поставленными перед ними задачами. А задачи эти, по существу, сводились к одному — наступать с целью прорыва вражеской блокады Ленинграда!
Член Военного совета подробно расспрашивал о людях штаба артиллерии и отдела артиллерийского снабжения. Я заверил, что прибывшие со мной командиры — опытные артиллеристы, дело свое знают. Причем некоторые из них уже принимали участие в боях с немецкими захватчиками.
— Отлично! — резюмировал А. М. Пронин, — Постоянно держите меня в курсе ваших действий, обращайтесь запросто в любое время дня и ночи. Всегда готов оказать посильную помощь.
И это были не просто красивые слова. В ходе дальнейшей совместной работы я не раз имел возможность оценить отзывчивость Алексея Михайловича, его заботу и внимание. Первое время он пристально присматривался к полковнику И. И. Кузьминкину, возглавлявшему штаб артиллерии. Однажды даже спросил меня:
— Как вы с вашим начальником штаба, ладите?
Откровенно говоря, я удивился такому вопросу, но ответил без колебаний:
— «Ладите» — не то слово, Алексей Михайлович. По-моему, у нас с Иваном Ивановичем настоящая боевая дружба.
— Это хорошо.
Всесторонне развитый командир-артиллерист, И. И. Кузьминкин в совершенстве освоил особенности работы артиллерийского штаба. Хорошая оперативная подготовка давала ему возможность свободно разбираться в сложной боевой обстановке. Правда, он был несколько замкнут и малоразговорчив. Это настораживало сослуживцев, создавало некоторую натянутость в отношениях с ним. Но мне с Иваном Ивановичем работать было легко. Уезжая в войска, а это бывало часто, я оставался в полной уверенности, что за действиями всей артиллерии армии следит зоркий глаз опытного человека, который может не только подсказать, как лучше поступить в той или иной ситуации, но и потребовать точного выполнения поставленной задачи. С Иваном Ивановичем считались все. [27]
Грешно было бы жаловаться и на других моих ближайших помощников. Но, как во всяком коллективе, здесь встречались работники и посильнее и послабее.
Оперативное отделение нашего штаба состояло в основном из командиров, только начинавших службу. Начальнику этого отделения капитану В. Ф. Белоусову пришлось немало потрудиться, прежде чем его подчиненные стали действительно оперативно обеспечивать управление артиллерией.
Разведкой руководил майор Н. М. Бреховских, уже успевший получить боевое крещение. Он быстро вошел в курс своих обязанностей, сумел установить тесную связь с начальником разведывательного отдела штаба армии и разведчиками других родов войск. Всегда доброжелательный и корректный, Николай Максимович внушал к себе глубокое уважение. К его мнению прислушивались не только офицеры разведки, но и операторы. При оценке противника последние вполне доверялись данным, обработанным Николаем Максимовичем.
Но особенно повезло мне с артснабженцами. Сам начальник артснабжения полковник Ф. Т. Борисов прошел большую школу, от полка до Главного артиллерийского управления, и знал свое дело в совершенстве. Позже он был назначен на должность для поручений начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова. Немалый опыт в области артснабжения имели также военинженер 2 ранга Г. В. Шариков и майор В. А. Орлов. Даже самый молодой из всех артснабженцев капитан С. Ф. Василенко перед войной успел окончить артиллерийскую военную академию и защитить кандидатскую диссертацию. Забегая вперед, хочу отметить, что Семен [28] Федорович Василенко благодаря своим незаурядным способностям стал чрезвычайно быстро продвигаться по служебной лестнице и в течение одного года достиг должности начальника управления артиллерийского снабжения Волховского фронта при весьма требовательном командующем войсками генерале К. А. Мерецкове.
Полоса, в которой действовали войска 4-й армии, представляла собой типичную лесисто-болотистую местность с ограниченным количеством грунтовых дорог и очень плохим обзором. Поэтому мы сразу же постарались установить самые тесные связи с авиацией. Нужно было сфотографировать оборону противника на всю ее глубину, вскрыть расположение вражеской артиллерии, минометов, противотанковых орудий, инженерных оборонительных сооружений. Одновременно в порядке подготовки к наступлению нами энергично проводилась серия наземных рекогносцировок.
Однажды командующий армией еще с вечера предупредил меня, что рано утром выезжаем в 285-ю стрелковую дивизию. Путь предстоял долгий, а главное — нелегкий. Я привел в порядок обмундирование, очинил карандаши, проверил содержимое полевой сумки. Еще раз по карте уточнил маршрут, измерил расстояние до каждого поворота, «поднял» мосты и все выделяющиеся на местности предметы, которые могли бы облегчить ориентировку в движении.
На сборный пункт явился в три часа сорок пять минут. Вскоре туда прибыл и командующий, после чего наша небольшая группа двинулась в намеченный район. [29]
Проселочная дорога, наспех отремонтированная саперами, заканчивалась у границ болот. А дальше была проложена бревенчатая одноколейка из кругляка с разъездами через каждые триста — пятьсот метров. Шоферы заслуженно окрестили ее трясучкой.
На подступах к болотам нас встретили прерывистые волны тумана. Это еще больше замедлило движение. Головная машина часто подавала сигналы. К счастью, на «трясучке» нам никто не попался навстречу. Тем не менее в расположение 285-й стрелковой дивизии мы прибыли с некоторым опозданием.
— Вот вам первый урок! — заметил командарм. — В следующий раз обязательно надо делать поправку на «голубые джунгли».
В штабе дивизии были заслушаны краткие доклады начальников оперативного и разведывательного отделений, а затем и начальника штаба дивизии. Все они страдали одним недостатком: слишком поверхностными суждениями о противнике, основанными на случайных фактах. Не лучше был и доклад начарта дивизии. Командующий многозначительно взглянул на меня. И я понял: то, что можно было еще как-то простить работнику общевойскового штаба, никак не прощается начальнику артиллерии. Ведь ему-то при планировании нужно будет точно накладывать огонь батарей и дивизионов на конкретные объекты, тщательно разведанные во всех отношениях.
Под конец генерал В. Ф. Яковлев задал вопрос командиру дивизии:
— А на каком направлении в вашей полосе наиболее вероятен главный удар противника?
Командир дивизии стушевался и какими-то невидящими глазами уставился на карту, что лежала перед ним.
Наступила неловкая пауза. Командующий нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Наконец последовал не очень уверенный ответ:
— Исходя из оценки местности, наличия дорог и предполагаемой группировки противника, он, скорее всего, будет наносить главный удар в направлении Погостье — Оломна — на участке тысяча сто тринадцатого стрелкового полка. [30]
— Ну что ж, — сказал командующий. — Время покажет и, может быть, подтвердит точность ваших прогнозов. А мы взглянем на все собственными глазами.
Сам генерал Яковлев вместе с членом Военного совета направился в 1113-й стрелковый полк, а я с группой командиров поехал к артиллеристам.
На наблюдательном пункте 835-го артполка нас встретил уже немолодой помощник начальника штаба по разведке старший лейтенант А. П. Гусев. Он толково рассказал о характере выявленных оборонительных сооружений, расположении огневых точек врага.
«Недурно разбирается», — подумал я, вглядываясь в местность. Вокруг было тихо и спокойно. Ни движения, ни шороха.
Неподалеку от нас прильнул к окулярам стереотрубы пожилой ефрейтор. Я подошел к нему, узнал, как зовут, и попросил показать цели, занесенные в журнал разведки. Он назвался Сергеем Петровичем Серебряковым, быстро повернул прибор вправо и доложил:
— Вот цель номер один.
Даже с помощью стереотрубы я долго ничего не мог разобрать и поэтому, не отрывая глаз от окуляра, попросил уточнить признаки цели. Ефрейтор указал на едва заметную полоску амбразуры огневой точки и продолжал последовательно наводить прибор на цели, называя их номера.
Мы уже собирались двигаться дальше, как внезапно противник предпринял огневой налет по наблюдательному пункту. Снаряды стали рваться почти рядом.
— Это он в честь вашего прибытия, — улыбнулся старший лейтенант Гусев. — А нас не балует.
Огневой налет прекратился так же внезапно, как и начался. В результате обстрела оказались двое раненых — разведчик и связист. Их перевязали, а в санитарный батальон идти они отказались.
— Царапина, — с пренебрежением сказал один из них, осторожно трогая белую повязку.
Мы не стали возражать удалому солдату и вместе с командиром полка майором Б. И. Брусовым [31] поднялись на вышку. С нее оборона противника просматривалась на глубину пять-шесть километров.
Находившийся на вышке командир отделения разведки старший сержант М. С. Щетинин довольно четко обрисовал характерные признаки каждой цели. Одна из них была, по его мнению, немецким командным пунктом.
— Почему вы решили, что это командный пункт? — спросил я сержанта.
— Потому что к этому месту часто подъезжают мотоциклисты и легковая машина. Связисты тянули туда провод. Думаю, что это штаб.
Мне понравились рассуждения наблюдательного разведчика.
— А вот мы сейчас проверим вашу догадку, — сказал я.
Дежурному дивизиону было приказано открыть огонь по этой цели. Артиллеристы действовали слаженно: ровно через пять минут снаряды разорвались в окопе, где была замаскирована стереотруба. Трубы не стало. Из окопа летели доски, тряпки...
От лица службы я объявил благодарность красноармейцам и командирам. В те суровые дни мы еще нечасто поощряли отличившихся медалями и орденами.
В армию продолжали прибывать новые части и соединения. Одни сосредоточивались в районе Гороховец — Гатика — Лоховы, другие — в районе Подгорья и в лесах западнее станции Глажево, третьи — в районе Андреево.
Когда я узнал, что в числе вновь прибывших находится и 32-я стрелковая дивизия, то немедленно отправился в ее расположение. Ведь она была когда-то одним из лучших соединений в Приморской группе войск. Я частенько наезжал туда во время своей службы на Дальнем Востоке.
Надежды мои оправдались. Эта дивизия не утратила своей былой красоты и мощи. Откровенно говоря, за первые месяцы войны мне такого пришлось наглядеться, что царивший здесь порядок показался чудесным сном. Отлично распланированные палаточные [32] лагери, аккуратно отрытые щели, в образцовом состоянии боевая техника... И все это, а также штабы и тыловые службы тщательно укрыты, замаскированы.
Невольно потянуло к рядовым бойцам. Хотелось узнать их настроение. И первый же встречный красноармеец хорошо выразил это двумя словами, чужими по звучанию, но очень близкими по содержанию и понятными тогда для каждого советского человека:
— Но пасаран!
И как раз в этот момент раздался сигнал воздушной тревоги. Сразу все замерло. Люди укрылись в лесу. Открыла огонь зенитная батарея. Два фашистских самолета загорелись. Остальные прошли над ними и беспорядочно сбросили бомбы где-то в районе Оломны.
Отличная выучка чувствовалась во всем.
С потеплевшей душой возвратился я из этой дивизии и вновь погрузился в обычную штабную работу. На очереди было решение труднейшей проблемы: как подавить противника незначительным количеством огневых средств, которыми мы располагали. А имелось у нас (с учетом не только штатной, но и приданной артиллерии) всего-навсего двадцать пять — тридцать стволов на километр фронта. И вот тогда-то впервые возникла у нас мысль привлечь к участию в артподготовке наступления танки 119-го отдельного танкового батальона и вновь прибывшей 9-й отдельной танковой бригады. Таким образом, было изыскано дополнительно свыше шестидесяти стволов.
Мы не сомневались, что Военный совет армии одобрит нашу идею. Но не тут-то было. Танкистов нам не дали.
После заседания Военного совета пришлось заново переделать уже готовую документацию, а затем размножить ее и разослать в войска. На это ушла вся ночь. Только когда первые лучи утреннего солнца осторожно тронули макушки деревьев и крыши домов, наш каторжный труд был наконец завершен, и, отрешившись от бумаг, мы все вышли на свежий воздух. Утро подсвечивало росистую, уже увядшую траву, и на мгновение мне показалось, что война отодвинулась [33] куда-то далёко-далеко. Как чудесна Природа!
После бессонной ночи хотелось вздремнуть. Но я-то знал, что, если даже и приляжешь сейчас, сон не придет: ожидание предстоящего боя все время будет будоражить мозг и нервы.
Так и не сомкнув глаз, я вместе с начальником разведки, с помощником начальника оперативного отделения и начальником связи армии выехал в войска. Нам предстояло на месте детально отработать взаимодействие. Заглянули мы и в 9-ю отдельную танковую бригаду. Меня особенно тянуло туда, и кое о чем я сумел все же дотолковаться с танкистами.
Вполне удовлетворенный итогами поездки, поспешил с докладом к генералу П. И. Ляпину. Он внимательно выслушал мои излияния о достигнутой договоренности с командиром танковой бригады, и на лице его появилась сардоническая улыбка.
— Все хорошо, только воспользоваться этой договоренностью не удастся.
— Почему?
— Получена директива из Москвы о немедленной отправке тридцать второй дивизии и девятой танковой бригады в другую армию.
— Как же так?
— А вот так.
Генерал устало прикрыл покрасневшие от бессонницы веки и предался горестным размышлениям вслух:
— Жаль, конечно... С уходом этих двух полнокровных соединений намеченный нами удар фактически повиснет в воздухе. Но приказ есть приказ. Видимо, там, куда идут от нас войска, они нужнее.
С убытием 32-й стрелковой дивизии и 9 и танковой бригады ударная группировка армии и впрямь утратила почти все шансы на успех. Однако мы продолжали энергично готовиться к наступлению, назначенному на 18 октября.
Армия имела теперь в своем составе только три стрелковые дивизии (285, 292 и 311-ю), 27-ю кавдивизию [34] да 119-й отдельный танковый батальон. А перед нами был фронт в пятьдесят километров.
Располагались наши войска главным образом по правому берегу реки Волхов вплоть до устья Оскуи. Оперативное построение — в один эшелон. Сосед справа — 54-я армия, слева — 52-я.
Обстановка складывалась сложная. Для нас не являлось тайной, что немецко-фашистские войска также собираются наступать и готовят удар в направлении Тихвин — Лодейное Поле, с тем чтобы на реке Свирь соединиться с финскими войсками и таким образом полностью блокировать Ленинград. Но мы не думали, что это произойдет так скоро. И просчитались.
Уже 16 октября после продолжительной артподготовки противник приступил к форсированию реки Волхов в районе Грузино и у Селищинского поселка (полоса 52-й армии). Его удары вначале обрушились на 288-ю стрелковую дивизию, составлявшую правое крыло 52-й армии. С тяжелыми боями эта дивизия стала отходить в восточном направлении, оголился наш левый фланг.
Срочно собрался Военный совет. Серьезность положения не вызывала сомнений. Началась лихорадочная перегруппировка сил. Последовали распоряжения о дополнительном инженерном оборудовании позиций, занимаемых нашими войсками. Но все эти меры оказались запоздалыми.
Дорого пришлось нам расплачиваться за то, что недооценили в свое время тихвинское направление и явно переоценили волховское. Наше положение было бы куда легче, если бы мы сумели пораньше выдвинуть к Оскую 292-ю стрелковую дивизию, усиленную 119-м отдельным танковым батальоном и 883-м артиллерийским полком. Тогда бы немецкие танки, ринувшиеся вдоль дороги Грузино — Будогощь, встретили здесь достаточно сильное сопротивление.
Неудачным было, на мой взгляд, и принятое уже в ходе боев решение о передаче 27-й кавалерийской дивизии в 52-ю армию.
Превосходство противника в живой силе и боевой технике было очевидным. С утра 20 октября 1009-й стрелковый полк 292-й дивизии, поспешно занявший [35] оборону на участке Круг — Стеремно — Рогачи, одновременно атаковали 12-я танковая и 20-я моторизованная дивизии немцев. Тем не менее подразделения полка держались стойко.
Особенно яростной была схватка за Рогачи. Этот населенный пункт, расположенный в излучине реки Оскуя, закрывал врагу подступы к Будогощи с юга. Кроме того, из Рогачей шли две проселочные дороги на Тихвин — одна через Кукуй, другая через Дуброву. Именно поэтому немцы так настойчиво предпринимали здесь одну атаку за другой, не считаясь с потерями.
Я находился в то время в 833-м артполку, на наблюдательном пункте командира 2-го дивизиона старшего лейтенанта П. З. Амельчакова. Бомбы противника падали рядом. Траншея, в которой мы разместились, как-то сжалась, грозя вот-вот раздавить нас. Не успела закончиться бомбежка, как заговорила вражеская артиллерия. Среди артиллеристов имелись жертвы, но люди сохраняли спокойствие. Сам Амельчаков пытался даже шутить:
— Порядочек! Совсем как на больших учениях с боевой стрельбой!
Я привстал из траншеи и начал наблюдать за передвижениями противника. В бинокль хорошо было видно, как немецкая пехота, поддержанная танками, развертывалась для новой атаки. «Ничего себе учения!» — подумал я.
Но и эту атаку нам удалось отразить.
Прошло около часа. Командир дивизиона собрал данные о расходе боеприпасов, доложил мне. Снаряды были на исходе, а бой далеко еще не закончен.
Что делать? Не станешь же упрекать командира дивизиона за превышение нормы. В таком бою о нормах говорить неуместно... Распорядился послать транспорт на артсклад дивизии. А тем временем опять налетели самолеты. Нам пришлось пережить еще одну, сильнейшую бомбежку. Потом снова подала свой голос вражеская артиллерия. Два снаряда залетели в расположение наблюдательного пункта. Прервалась свявь, но ее тут же удалось восстановить.
Артиллерийский обстрел наших позиций продолжался не более двадцати минут. Затем огонь был перенесен [36] в глубину. Воспользовавшись этим моментом, мы стали расстреливать атакующие танки прямой наводкой с расстояния шестьсот — семьсот метров. Приободрившаяся пехота тоже усилила ружейно-пулеметный огонь, производя заметное опустошение в рядах неприятеля.
Немецкие автоматчики залегли. На подступах к нашему переднему краю остановились пять или шесть выведенных из строя танков. Но остальным все-таки удалось прорваться, и они завертелись над первой траншеей, стараясь обвалить ее. В дело вступили гранатометчики и вместе с артиллеристами обезвредили еще семь машин. Кое-где завязались рукопашные схватки.
Положение удалось восстановить не надолго. Однако было ясно, что гитлеровцы на этом не успокоятся. Командир полка дал приказ на отход.
— Ничего, хлопцы, мы еще вернемся! — донесся до меня звонкий голос худенького паренька с красной звездочкой на рукаве.
«Замполитрука подбадривает своих», — отметил я про себя и вместе с другими направился по ходу сообщения к новому рубежу.
На наблюдательном пункте 1009-го стрелкового полка нас встретил расстроенный начальник штаба. Он доложил, что командир полка выехал на левый фланг.
— Что там такое?
— Противнику удалось форсировать Оскую, только неясно, какими силами. Прут, сукины сыны!
— Ничего, и мы их попрем...
Я взглянул на его карту и сказал:
— А почему бы не контратаковать переправившихся фашистов с двух направлений: из Стеремно, в восточном направлении, и из Рогачей — в западном?
— Что вы, товарищ полковник!
Но я стоял на своем:
— Вы не учитываете одного очень важного обстоятельства: противник, переправившийся на северный берег, не успел еще закрепиться. Неожиданный удар даже незначительными силами может стать для него роковым. Нужно действовать, не теряя ни минуты. [37]
Начальник штаба оказался весьма расторопным. Он по телефону поставил задачу командирам подразделений.
Контратака началась под вечер. Немцы никак не ожидали такой дерзости с нашей стороны. У них возникло замешательство: кто побежал к переправам, кто стал прыгать в лодки.
Этот частный успех не мог, однако, изменить общей неблагоприятной для нас обстановки. В конечном счете 1009-й стрелковый полк вынужден был оставить и Стеремно, и Рогачи, и ряд других пунктов, постепенно оттягиваясь севернее реки Шарья.
В тот день нам вновь переподчинили 27-ю кавалерийскую дивизию. Начиная с 17 октября она фактически лишь маршировала: вначале на юг, затем на восток и, наконец, на север. А если бы ее оставили в районе Оскуя, как предусматривалось первоначальным приказом, обстановка здесь могла бы сложиться совсем по-иному.
Но что бы там ни говорили, как бы ни оценивали наш отход, он не был просто отходом. С каждым своим шагом вперед противник все более обескровливался, терял очень много боевой техники.
В последнюю декаду октября погода совсем испортилась. Сеял мелкий, как из сита, осенний дождь. От него невозможно было спастись. Он проникал сквозь любую одежду. Красноармейцы поругивались, поднимая воротники отяжелевших шинелей.
На лесных дорогах стало совсем невмоготу: они скользки и даже топки. Тем не менее жизнь здесь не замирает.
— Все течет, все передвигается, — каламбурит генерал В. Ф. Яковлев, рассматривая карту.
— Больше течет, — уточняю я, ощущая за воротником холодные струйки хлесткого, пробивного дождя.
— А может, это и к лучшему, — продолжает командующий. — В такую погодку наступать труднее, чем обороняться.
Он уже принял решение усилить направление Будогощь — Тихвин пехотой и танками. Там же сосредоточивается [38] 27-я кавалерийская дивизия. Для руководства войсками на тихвинском направлении завтра утром выезжают в Будогощь сам командарм и член Военного совета. А все, что находится к западу от реки Волхов, оставляется на попечение начальника штаба армии генерала П. И. Ляпина.
— Подготовьтесь к отъезду и вы, — кивает командующий в мою сторону.
— Есть подготовиться!
И тут же подсказываю:
— Было бы нехудо, товарищ командующий, усилить будогощскую группировку восемьсот восемьдесят третьим артполком.
— Да, артиллерии там маловато... Но и здесь не густо. Не будем трогать восемьсот восемьдесят третий. Пусть остается на месте...
Рано утром 21 октября мы тронулись в путь. На место прибыли около девяти утра. Квартирьеры встретили нас на северной окраине Будогощи. Сюда уже была подана проводная связь из дивизий. Сразу закипела работа.
Из своих ближайших помощников я прихватил с собой майора Н. М. Бреховских, капитана В. Ф. Белоусова, капитана В. А. Предтеченского. Они моментально связались с 292-й стрелковой и 27-й кавалерийской дивизиями, уточнили данные о группировке противника, составили предварительный план использования всей наличной артиллерии.
По опыту мы знали, что лучший метод действия дивизионной артиллерии — это огонь взвода или даже отдельного орудия по каждой обнаруженной огневой точке врага и сосредоточенный огонь целыми батареями по скоплениям войск. При такой стрельбе артиллеристы одной дивизии за полчаса смогут подавить до восьмидесяти целей.
Затем определили необходимое количество боеприпасов для артиллерийской подготовки, поддержки атаки и боя в глубине. При этом выяснилось, что на нашем армейском складе маловато 122-мм гаубичных снарядов. Начальник артснабжения армии полковник Ф. Т. Борисов посмотрел на нас, как на расточителей:
— Подумать только: планировать для одной лишь [39] артподготовки по пятидесяти — шестидесяти снарядов на орудие!
Но делать было нечего: пришлось куда-то звонить, у кого-то требовать.
И вот наша артиллерия заговорила. Во весь голос.
Из 292-й стрелковой дивизии начарт майор Ф. А. Федосеев докладывает:
— На южной окраине Оскуя подбито около двадцати фашистских танков.
Я сообщаю об этом командарму.
— Двадцать? — В голосе В. Ф. Яковлева нотки сомнения. — Ну что ж, даже если преувеличено вдвое, все равно здорово!.. Теперь-то уж очевидно, что противник главный свой удар направляет на Оскуй — Облучье — Будогощь, а частью сил действует на Рогачи — Гремячево — Дуброву, обходя Будогощь с юга. Мы должны нанести контрудар левым флангом нашей армии, окружить и уничтожить его оскуйскую группировку. Задачу ставить будем на местности. Сейчас выезжаем в 292-ю дивизию...
Наблюдательный пункт командира этой дивизии в районе Облучья. Комдив полковник П. С. Виноградов доложил командующему, что после артиллерийского обстрела в семь часов тридцать минут немецкие танки и пехота перешли в атаку на участке Оскуй — Отока. Попав под наш артиллерийско-минометный огонь и потеряв несколько боевых машин, немцы вынуждены были отойти. Спустя некоторое время повторили попытку протаранить нашу оборону, но опять потерпели неудачу. И только в третий раз, после часовой артподготовки, гитлеровцам ценой больших потерь удалось овладеть южной частью Оскуя.
Командующий поставил дивизии задачу: утром 22 октября начать наступление в общем направлении Оскуй — Большая Любунь и совместно с 27-й кавдивизией [40] окружить и уничтожить противника в районе Круг — Отока — Погорелец. На помощь обещал подослать 1067-й стрелковый полк из 311-й дивизии.
После этого я занялся с начартом майором Ф. А. Федосеевым: посоветовал, как лучше организовать огонь, определил расход боеприпасов по периодам боя, а затем попросил проводить меня на позиции противотанковой батареи, чтобы оттуда посмотреть на подбитые и сгоревшие немецкие танки.
— Мы и отсюда хорошо все увидим, — возразил Федосеев. — Достаточно пройти на наблюдательный пункт командира артиллерийского полка.
Но меня такое предложение не устроило. Хотелось побеседовать с батарейцами.
Путь до батареи лежал через болото, в значительной мере по открытой местности. Пришлось кланяться пулям противника и даже ползти по-пластунски.
Командира батареи старшего лейтенанта Романова застали в удрученном состоянии. У него сегодня прямым попаданием было подбито одно орудие, трое артиллеристов ранено, один убит. Правда, сами гитлеровцы потеряли при этом шестнадцать танков.
— Из них на долю нашей батареи пришлось десять, — уточнил Романов. — Остальные подбиты танкистами и полковой артиллерией.
— А сколько танков атаковало вас?
— Трудно сказать. В правой группе было, пожалуй, до двенадцати, в левой — до пятнадцати.
— Как вели себя неприятельские танкисты?
— Я бы сказал, нерешительно. Вчерашние потери, видимо, насторожили их. Едва мы подбили первые четыре танка, остальные замешкались. А мы только этого и ждали. Расчеты стали стрелять спокойнее, увереннее. Загорелись еще две машины, а затем еще и еще. Уцелевшие поспешили ретироваться...
Прощаясь со старшим лейтенантом Романовым, я пообещал:
— Обязательно доложу о вашей батарее Военному совету.
Невдалеке заметил трех красноармейцев, разрисовывавших листовку-»молнию». Политрук М. С. Еремчук заявил, что на батарее такие листовки выпускаются регулярно. [41]
— О чем же вы собираетесь сообщить в листовке сегодня? — поинтересовался я.
— О подвиге расчета первого орудия. Они подбили четыре танка.
Затем мы прошли на наблюдательный пункт командира артиллерийского полка майора В. Ф. Брюханова. Майор следил за противником, готовившим новую атаку. Он уступил мне место у стереотрубы.
— Вот, посмотрите, немцы выдвигаются к переднему краю.
Я отчетливо увидел колонну танков и мотопехоты. Она ползла по дороге от Грузино. Голова ее уже уперлась в Круг.
— Ну-ка, накажите этих нахалов!
Командир полка подошел к телефону, подал команду.
Менее чем через десять минут полк изготовился к открытию огня. Как только голова вражеской колонны выдвинулась из населенного пункта, прогремели первые залпы. Цель сразу была накрыта. Немецкие солдаты разбегались по кустам. С десяток автомобилей горело, столько же лежало перевернутыми в кюветах.
Я посвятил командира полка в наши планы: завтра наступление, огонь придется вести главным образом по западной окраине Большой Отоки.
— Намечайте районы огневых позиций. Не теряя времени, установите связь с начальником артиллерии двадцать седьмой кавалерийской дивизии. Она будет наступать левее вас, на Рогачи — Некшино. Стремитесь как можно больше задач решать взводом и даже орудием. Сосредоточенный огонь ведите только по крупным целям...
В штабе меня дожидался начальник артснабжения Федор Тимофеевич Борисов.
— Я говорил с Москвой, — мрачно начал он. — Из Главного артиллерийского управления ответили, что нашу заявку сильно урезали, особенно по стодвадцатидвухмиллиметровым гаубичным.
— Чего уж там урезать-то! — в сердцах воскликнул я. — У нас в армии всего тридцать шесть гаубиц... [42]
— Начальник склада доложил, — продолжал полковник Борисов, — что немцы бомбили и обстреливали станцию Будогощь. Несколько бомб разорвалось недалеко от склада.
Сердце заныло. Поспешно спросил:
— Разбомбили?
— Обошлось. Повреждений и материального ущерба нет. Надо этот склад перебазировать на железнодорожную ветку юго-западнее Тихвина...
Позвонил майор Федосеев. Доложил, что очередная атака фашистов отбита. Артиллерия уничтожила еще пятнадцать вражеских танков.
Но эта на первый взгляд удача сразу же омрачилась следующим сообщением: противник, по-видимому, решил во что бы то ни стало овладеть населенным пунктом Оскуй. Не считаясь ни с чем, он продолжал атаковать. Ему удалось сломить сопротивление наших войск. 1009-й и 1007-й полки отошли на северо-восточный берег Шарьи, где и закрепились.
52-я армия своими правофланговыми частями тоже отступает. К исходу дня противник занял Большую Вишеру.
Когда же наконец мы перестанем отступать? В сводках Совинформбюро изо дня в день сообщается: «Под давлением превосходящих сил противника...» Сделать бы так, чтобы превосходящие силы были у нас!
Замысел нашего завтрашнего контрудара прост и логичен: пока гитлеровцы, ободренные успехом, очертя голову рвутся вперед, нужно силе инерции противопоставить внезапный барьер, трахнуть по их растянутому флангу. На подготовку в нашем распоряжении осталась только ночь. А с утра...
Утром 22 октября я снова в 292-й стрелковой дивизии. Уже там, на месте, узнаю, что начало контрудара по просьбе комдива переносится с восьми на девять часов. Таким образом, у меня оказалось около часа свободного времени. Решил побывать на огневых позициях артиллерии.
1-я батарея 833-го артполка стояла на прямой наводке в пятистах метрах севернее железнодорожного [43] разъезда. Орудия хорошо замаскированы. Командир одного из них сержант Алексей Федотов, еще молодой человек, но, по всему видно, уже успевший пройти хорошую школу, уверенно доложил, какие цели и в каком порядке он будет уничтожать:
— Начну вон с той пушки... Намозолила она нам глаза. Затем перенесу огонь вон на тот пулемет...
— Неплохо разбираетесь в тактике.
Красноармеец, стоявший на месте заряжающего, широко улыбнулся:
— Он еще в войну с финнами орудием командовал. Дело знает. — В голосе его послышались гордые нотки. — Вчера мы подбили два немецких танка.
— Кто наводчик?
— А тоже Алексей, только Сниткин. Вон лежит в окопе.
— Что с ним?
— Вчера немножко царапнуло.
Я подошел к Алексею Ивановичу, как с уважением все называли здесь наводчика. Он, по-видимому, спал. Голова забинтована. Человек уже в летах, но даже мешковатая шинель не скрывает атлетическую фигуру.
Открыв глаза, Сниткин приподнимается.
— Лежите, лежите.
Не послушался. Довольно проворно вскочил на ноги и вытянулся по стойке «смирно».
— Вас бы следовало отправить в санбат.
— Никак нет, товарищ полковник. — Здесь вылечусь быстрее. Проверено.
Я поблагодарил его за мужество.
Тем временем с наблюдательного пункта 833-го артполка передали, что в дивизию прибыли командующий армией и член Военного совета. Поспешил к ним с докладом. Внимательно выслушав меня, Яковлев и Пронин переглянулись, словно спрашивали друг у друга: ну как, поверим на слово или сами проконтролируем?
И тут внезапно на боевые порядки наших войск, изготовившихся к контрудару, обрушилась лавина неприятельских авиабомб и артснарядов. Около часа перепахивали они землю. [44]
Вместе с капитаном Предтеченским я укрылся в землянке у начарта дивизии майора Федосеева. Она все время содрогалась. За воротники сыпалась сырая, холодная земля. Разговаривать было трудно. Но вот наконец немецкая авиация исчезла, а артиллерия, как обычно, перенесла огонь в глубину. На какое-то мгновение водворилась тишина, а затем возник новый шум: перешли в атаку пехота и танки противника.
«Уцелели ли наши пушки, поставленные для стрельбы прямой наводкой?» Затаив дыхание, мы ожидали первых их выстрелов, но они безмолвствовали. Эти минуты показались мне вечностью.
Танки противника, обогнав свою пехоту и выйдя к реке, открыли огонь по нашему расположению. И тут-то, о радость! Постепенно стала оживать наша противотанковая артиллерия. Резкие хлопки ее выстрелов звучали все увереннее. Между Оскуем и железнодорожной насыпью загорелись первые три немецкие машины. Это было в зоне батареи старшего лейтенанта Романова. Затем сообщения о подбитых танках стали поступать из района северо-восточнее Оскуя.
Майор Федосеев схватил телефонную трубку и стал расспрашивать командира артполка, чем была вызвана задержка с открытием огня. Тот доложил, что батарея Романова подверглась интенсивной бомбежке, в результате которой выведено из строя еще одно орудие, поредели расчеты; вражескую атаку он отражает только двумя пушками, тем не менее сумел подбить девять танков.
Неожиданно Брюханов прервал свой доклад, а когда заговорил вновь, я заметил, что лицо Федосеева как-то заостряется, меж бровей появляется резкий рубец. Оказывается, в одном месте фашистские танки прорвались все же через наши боевые порядки и устремились по дороге к Облучью. Мельком глянув на карту, начарт приказал переместить пушечные и гаубичные батареи южнее Облучья.
Затем мы сами наблюдали, как вступила в бой 76-мм батарея 2-го дивизиона 833-го артполка. Она тут же сразила два танка и заставила немецкую колонну развернуться. [45]
Гитлеровцы пытались частью сил сковать эту батарею с фронта, а основной массой прорвавшихся танков продолжать движение на Будогощь. Но их подстерегала новая неудача: пройдя километра два, танки попали под меткий огонь хорошо замаскированной 122-мм гаубичной батареи, которой командовал старший лейтенант Авдеев.
Постепенно в бой втягивались и другие наши части. Из района Мелеховской в направлении Оскуя перешел в наступление 1067-й стрелковый полк 311-й дивизии. Ему удалось выбить гитлеровцев из Крутихи и Покровской, захватить пленных солдат и офицеров, взять трофеи. Одновременно 1011-й стрелковый полк предпринял контратаку в направлении Пролет — Грузино, относительно легко овладел Пролетом и продолжал развивать успех, стремясь перерезать шоссейную дорогу Грузино — Будогощь.
Выход наших, хотя и немногочисленных, войск на тылы противника, по-видимому, встревожил последнего. Его нажим на будогощском направлении несколько ослаб. И все же положение 292-й стрелковой дивизии продолжало оставаться тяжелым. К вечеру оно усугубилось. Произведя частичную перегруппировку и подтянув свежие силы, гитлеровцы контратаковали 1067-й стрелковый полк. Около трех часов длилась жаркая схватка в районе Покровской и Крутихи. Ценой больших потерь противнику удалось восстановить здесь свое прежнее положение. Уже в полной темноте 1011-й стрелковый полк отошел в Мелеховскую, а два батальона 1067-го стрелкового полка, оказавшись фактически в полуокружении, упорно дрались к югу от Облучья.
Не сладко пришлось и 27-й кавалерийской дивизии. Правда, на первых порах кавалеристы несколько потеснили немцев и заняли северную половину Рогачей, а также Стеремно. Но бой в этих населенных пунктах принял затяжной характер. Танки противника обошли левый фланг 106-го кавалерийского полка и устремились в направлении Гремячево, создавая угрозу окружения. Кавалеристы вынуждены были отойти на восточный берег реки Шарья.
Между тем немцы продолжали усиливать нажим. Их танкам удалось прорваться в направлении Отоки. [46]
Обстановка осложнилась до предела. Это заставило командующего нашей армией прибегнуть к крайнему средству: бросить на выручку кавалеристам свой последний резерв — 119-й отдельный танковый батальон. Только с его помощью дальнейшее продвижение гитлеровцев было приостановлено.
Теперь мы, конечно, не могли даже и помышлять о возобновлении задуманного нами наступления. Генерал Яковлев уехал из 292-й стрелковой дивизии, приказав Виноградову закрепиться на занимаемых позициях — южнее Мелеховской, по северному берегу реки Пчевжа и восточному берегу ручья Мельничный. К утру обещал прислать подкрепление: маршевый батальон численностью четыреста человек и главное — бронепоезд!
Вернулись и мы в штаб, который переместился в Ситомлю (тридцать километров северо-восточнее Будогощи). Как всегда, я тотчас же пригласил к себе Ф. Т. Борисова, попросил доложить о наличии боеприпасов в войсках и на складах. Доклад не обрадовал меня: снарядов и мин в обрез.
— А что у нас на подходе?
— Пока очень немногое, — ответил Федор Тимофеевич. — Запланированные нам боеприпасы частично могут быть переданы Ленинграду. Об этом предупредили меня сегодня из Главного артиллерийского управления...
После короткого отдыха, когда, как говорится, один глаз дремлет, а другой начеку, мне опять пришлось выехать в войска. Под утро погода снова испортилась: подул холодный ветер, небо затянуло сплошными тучами, моросил мелкий осенний дождь. Начарта 292-й стрелковой дивизии застал у стереотрубы.
— Чего там видно у противника?
— Заметных изменений нет, но минут пятнадцать назад усилилось движение, — ответил Федосеев.
Долго гадать, что сие означает, нам не пришлось: на переднем крае нашей обороны стали рваться немецкие снаряды. Разрывы ложились все плотнее и плотнее. Несколько снарядов упало в непосредственной близости от нас. Опять посыпалась за воротник [47] холодная и мокрая земля. На этот раз артобстрел продолжался больше часа.
Наши стрелковые подразделения смело приняли бой. Заговорили минометы, заработала противотанковая артиллерия, раздались длинные пулеметные очереди. И все-таки скребло на душе: даже при беглом обзоре панорамы сражения было ясно, что противник превосходит нас численностью.
После почти трехчасового побоища немецкая пехота лишь слегка вклинилась в нашу оборону на стыке между 1007-м и 1009-м стрелковыми полками. Так же упорно дралась и 27-я кавалерийская дивизия. Правда, на первых порах здесь создалась более острая ситуация. 20-я мотодивизия противника, поддержанная танками, ломилась вперед, не считаясь с потерями. Местами гитлеровцам удалось ворваться в окопы кавалеристов. Завязались рукопашные схватки. Давление противника было слишком сильным, и нашим пришлось оставить населенный пункт Отока. Но отход был непродолжительным. Дальнейшее продвижение немцев вскоре приостановилось.
Убедившись в том, что прорваться на Будогощь через Василькове нет никакой возможности, гитлеровцы предприняли маневр в обход левого фланга армии через Клинково — Гремячево. Вражеские танки сильно потрепали небольшой наш гарнизон в Клинково и заняли этот населенный пункт. Возникла реальная угроза потери Будогощи, что поставило бы в тяжелое положение всю левофланговую группировку армии и позволило противнику почти беспрепятственно двигаться на Тихвин. На прикрытие этого направления была брошена почти вся артиллерия дивизии.
Первым вступил в бой с гитлеровскими танками взвод 45-мм орудий, оседлавший развилку дороги Гремячево — Красная Горка, в пятнадцати километрах юго-восточнее Будогощи. Взводу удалось подбить три танка, часть подорвалась на минном поле. Остальные заметались из стороны в сторону, стали искать обхода. А тут как раз подоспели и наши танкисты. Рота 119-го отдельного танкового батальона с ходу вступила в бой и вывела из строя еще две вражеские машины, после чего натиск немцев иссяк. [48]
Таким образом, в течение шести суток — с 19 по 24 октября — неприятельские войска, по существу, топтались на месте. Им не удалось занять Будогощь, этот важный опорный пункт на путях к древнему Тихвину.
Ночью стало подмораживать. Зима напоминала о своем приближении.
Скорей бы!
Всем нам надоело мокнуть под противным бесконечным дождем и утопать в болотных хлябях. Уж лучше мороз и снег. Для русского человека они не помеха.
Утро 24 октября выдалось на диво. Трава, кустарники, деревья принарядились в серебристый иней. Хорошо бы побродить с двустволкой за плечами: то поднять зайчишку, то вспугнуть стайку куропаток. Однако это скромное желание пока что не осуществимо. Война продолжается.
Всесторонне проанализировав обстановку (а она была не из легких — 21-я пехотная и 12-я танковая дивизии немцев нависли над Будогощью с севера, 20-я моторизованная — с юга, угрожая нам окружением), командующий армией решил с наступлением темноты отвести части 292-й стрелковой и 27-й кавалерийской дивизий за Будогощь, на восточный берег реки Пчевжа, прикрыв соответственно направления Ситомля — Тихвин и Будогощь — Заполье — Красницы — Тихвин.
Получив приказ об отходе на новый рубеж, мы с полковником Борисовым поспешили на артиллерийский склад. Там же располагались у нас и ремонтные мастерские. Запомнился плакат на стене: «Не уйдем с рабочих мест, пока не восстановим все поврежденные орудия!» Для ремонта многого не хватало. Мастера от усталости буквально валились с ног. И все-таки хоть медленно, но одна артиллерийская система за другой возвращались в строй. Как мне не хотелось прерывать эту дружную созидательную работу! А пришлось. Собрал я весь личный состав мастерской, кивнул на плакат:
— Ничего не поделаешь, братцы, придется сниматься досрочно. Вечером перебазируемся... [49]
А в армию тем временем стало поступать солидное подкрепление. Появились новые дивизии. Весь руководящий состав был занят подготовкой для них районов сосредоточения, выбором рубежей развертывания.
На утро 26 октября командарм назначил рекогносцировку левого фланга армии. Начали с посещения только что прибывшей к нам 4-й гвардейской стрелковой дивизии. Нас встретил ее командир генерал-майор А. И. Андреев. С ним был и начарт дивизии полковник П. С. Баринов. После короткого знакомства выехали в район Заполье — Бор — Горушка (все эти пункты расположены в двадцати пяти километрах восточнее Будогощи). Побывали в Дуброве. Восточная окраина этого населенного пункта могла стать хорошим рубежом развертывания для перехода дивизии в наступление.
Следующая остановка в сорока километрах юго-западнее Тихвина. Здесь, в районе Матвеевская — Харчевня — Ситомля, сосредоточивалась 191-я стрелковая дивизия. Тоже новая. Вместе с ее командованием наведались в Ругуй. Я предложил проехать еще километров пять и посмотреть дефиле меж болотами, плотно зажавшими дорогу. Если местность действительно такая, какой она выглядит на карте, то, расположив на опушке леса батальон пехоты да две батареи противотанковых пушек, мы можем устроить немцам «теплую» встречу.
— Давайте посмотрим, — согласился генерал Яковлев.
Осмотр дефиле несколько разочаровал нас. Карты явно устарели — местность во многом изменилась. И все же было решено выдвинуть сюда стрелковую роту и поддержать ее огнем дивизиона.
Не успели возвратиться в штаб армии, как последовало тревожное донесение из 292-й стрелковой дивизии: после интенсивной артиллерийской и авиационной подготовки гитлеровцы возобновили наступление, наши части оттеснены из населенного пункта Кукуй, что десять километров севернее Будогощи.
— Постарайтесь восстановить положение! — приказал командующий. — Снаряды вам отправим сейчас же! Передаю приказание начарту. [50]
— Кого вы думаете послать с транспортом боеприпасов? — спросил меня дивизионный комиссар Пронин.
— Пожалуй, полковника Борисова.
Но генерал Яковлев возразил:
— Мне думается, будет надежнее, если эту миссию вы возьмете на себя. Вам хорошо знаком район расположения дивизии, заодно передадите ее командиру требование Военного совета: продержаться еще трое суток, а там мы их сменим.
Считая вопрос о моей поездке решенным, А. М. Пронин добавил:
— Комиссару дивизии Баландину лично от меня скажите, чтобы и он сам и весь политсостав побольше работали непосредственно в подразделениях...
Вечером опять пошел мелкий дождь. Он зарядил надолго. Дороги совсем испортились. Темень, хоть глаз выколи. Мой постоянный спутник во всех фронтовых странствиях, шофер Ваня Коровкин нырнул в нее с решимостью обреченного.
У артиллерийского склада к нам присоединился транспорт из пятнадцати грузовых машин с боеприпасами и артснабженец Г. В. Шариков. Удалившись от склада километра на полтора, я остановил колонну и объявил водителям, что дальше будем двигаться с полузатемненными фарами. Однако вскоре нас задержал дорожный патруль и потребовал вовсе выключить свет. Пришлось подчиниться. Остальные двадцать километров мы ползли ощупью. На крыло каждой машины лег боец-наблюдатель; он должен был помогать шоферу придерживаться центра дороги и соблюдать дистанцию с грузовиком, идущим впереди. И все-таки мы не избежали происшествий: одна машина с минами сползла в кювет.
Командный пункт 292-й дивизии обосновался на северо-восточной окраине Ругуя. В одной большой избе и даже за одним столом я застал всех нужных мне людей — командира, комиссара, начальника штаба, начарта. На лавках вдоль стен расположились операторы, разведчики, связисты. Накурено было так, что трудно разглядеть лица присутствующих. Мое появление в первый момент осталось незамеченным. Пришлось подать голос: [51]
— Здравствуйте, товарищи! Как это вы работаете в таком чаду?!
Командир дивизии настроен был мрачно:
— Что этот чад по сравнению со всеми прочими неприятностями! Вы видите, куда мы откатились? Нам, наверное, этого не простят.
— Ну уж это вы напрасно... Военный совет считает, что дивизия дерется мужественно. Необходимо во что бы то ни стало продержаться еще трое суток, а затем будете выведены в резерв.
Виноградов вздохнул:
— Легко сказать — продержаться трое суток. Известно ли вам, что в дивизии осталось не более трехсот пятидесяти активных штыков?
Мне стало по-человечески жаль этого вконец измотанного человека. Но поддаться его настроению — значит провалить все дело. Как можно спокойнее сказал:
— Ну что же, и это сила, если с людьми хорошенько поработать.
Я говорил, а сам чувствовал, что слова мои звучат как-то не так. Постарался найти другой тон:
— Отчаиваться нет причин. Разве все это впервые. Случалось ведь и похуже, а выходили из положения. Боеприпасы вам уже доставлены. Поможем и еще чем только сумеем. О вас у командующего особая забота.
Затем я, как умел, передал комиссару дивизии указания члена Военного совета, побывал в артполку и направился в обратный путь.
При выезде из Ситомли заметил в кустарнике огневые позиции зенитчиков. Заглянул к ним. Командир батареи старший лейтенант И. М. Марьин оказался стреляным воробьем: выиграл не один поединок с вражескими самолетами. Доложил об этом без хвастовства, но с достоинством. Заверил, что его «хлопцы всегда начеку». И тут, как будто по заказу, из-за леса на бреющем полете вынырнули два немецких истребителя.
Батарея открыла огонь с опозданием, и они ушли безнаказанно. Старший лейтенант был страшно сконфужен. Однако не надолго. Со стороны леса вновь послышался характерный рокот. На этот раз после [52] первого же залпа один самолет загорелся и, оставляя в небе черную полосу, упал недалеко от расположения батареи.
За этим налетом последовал еще один. Батарея возобновила стрельбу. Ей удалось сбить головной самолет, но остальные построились в круг и стали сбрасывать бомбы на огневые позиции зенитчиков.
Захваченный самоотверженной боевой работой артиллеристов, я задержался на батарее. Внезапно меня что-то сильно дернуло в сторону, и я рухнул в окоп. Когда поднялся и стал отряхиваться, увидел, с каким укором глядит на меня молодой красноармеец.
— Вам что же, жить надоело?
Оказывается, это он — рядовой боец М. В. Соколов — таким оригинальным способом уберег меня от осколков.
Бомбы продолжали рваться. Одно орудие вышло из строя. Возле другого хлопотали два раненых бойца.
Но всему приходит когда-то конец. Кончилась и эта нелегкая баталия. Командир батареи в изнеможении сел на край окопа. Отсутствующим взглядом посмотрел он на меня и почти простонал:
— Что же теперь делать? Необходима замена стволов, а запасных на батарее нет.
Я его ободрил:
— Запасные стволы будут доставлены вам сегодня же. Сумеете сами произвести замену?
— Конечно...
Пришлось позаботиться и о другом: приказом Военного совета всему составу батареи была объявлена благодарность. А старшему лейтенанту И. М. Марьину, политруку М. Г. Делягину, сержантам И. В. Харитонову и А. А. Мирошниченко, красноармейцам М. В. Соколову, Н. А. Зотову, Д. В. Белову, Н. А. Дмитриеву, кроме того, вручены ценные подарки.
А в 292-й дивизии обстановка все усложнялась. Доставленные мной боеприпасы мало что изменили. Дивизия вынуждена была снова отойти. Противнику удалось занять еще один населенный пункт — Крапивно.
Лихорадочно работала мысль: что делать? Может [53] быть, отвести войска на рубеж реки Сясь, подготовить там сокрушительный отпор противнику, а затем и, самим перейти в наступление? Но это было не так-то просто. Отход войск на Сясь, под самый Тихвин, сулил много неприятных последствий, и главное из них — потеря последней железной дороги, связывающей нас с Ленинградом.
Командующий предпочитал другое: чтобы остатки 292-й стрелковой и 27-й кавалерийской дивизий продержались еще хотя бы два дня. Мне же казалось, что эти два дня будут играть на руку не нам, а гитлеровцам. В создавшейся обстановке для нас самое выгодное — это спутать противнику карты. Осторожно высказал эту мысль командарму:
— Не кажется ли вам, что мы упускаем благоприятный момент для нанесения контрудара?
Генерал Яковлев ответил не сразу, но довольно решительно:
— Нет, не кажется. Для контрудара войска могут сосредоточиться только тридцатого — тридцать первого октября. Рисковать еще раз мы не можем.
А мне представлялось, что в данном случае риск был именно благородным делом. 191, 44 и 4-я гвардейская стрелковые дивизии уже во второй половине дня 29 октября могли бы нанести сильный удар по обоим флангам наступающей группировки. Я и сейчас убежден, что в этом случае немецкое командование было бы вынуждено приостановить наступление и вести бой с перевернутым фронтом. А тем временем подоспели бы 92-я стрелковая и 60-я танковая дивизии. Их прибытия мы ожидали со дня на день, и они могли развить успех: 60-я танковая в направлении Будогощи, а 92-я стрелковая на Тальцы — Гремячево — Оскуй.
Но этого не случилось. И, на мой взгляд, только потому, что командование 4-й армии недооценило свои силы и явно переоценило возможности противника. Конечно, нанесение контрудара одновременно пятью соединениями являлось более надежным, но это было сопряжено с потерей драгоценного времени. А время тогда работало не на нас. Вконец истрепанные 292-я стрелковая и 27-я кавалерийская дивизии не могли сделать больше того, что они уже сделали. [54]
Остатки их с тяжелыми боями продолжали пятиться назад и 29 октября с трудом были выведены в тыл, после чего две свежие дивизии, 191-я и 4-я гвардейская, вместо наступления втянулись в оборонительные действия.
По замыслу командующего 4-я армия должна была, удерживая правым флангом (285, 311 и 310-я стрелковые дивизии) занимаемые позиции, левым флангом (191, 44 и 92-я стрелковые, 4-я гвардейская стрелковая и 60-я танковая дивизии) разгромить будогощскую группировку немцев и выйти на рубеж Будогощь — Зеленщина, а в дальнейшем овладеть Грузино и, таким образом, восстановить свое прежнее положение. Но противник внес в наши планы существенные поправки. Опять упредив нас, он уже 30 октября в полдень, после интенсивной артиллерийской и авиационной подготовки, атаковал наш левый фланг. К исходу того же дня части 191-й стрелковой дивизии оставили Ситомлю, отошли на реку Хвошня, а потом и отсюда были оттеснены еще на несколько километров к северо-востоку. 4-я гвардейская стрелковая дивизия также отошла на линию Красницы — Хортица.
Вся ночь на 31 октября и следующий день ушли на корректировку наших планов. Затем был подписан боевой приказ. Войскам теперь ставилась такая задача: упорной обороной приостановить дальнейшее продвижение немцев, а с выходом частей левого фланга армии на рубеж Будогощь — Зеленщина перейти в решительное наступление; главный удар наносить вдоль дороги Тихвин — Будогощь...
С тяжелым чувством выехал я утром 1 ноября в 191-ю стрелковую дивизию. На наблюдательный пункт начарта полковника М. А. Щербакова попал как раз после того, как была отбита очередная атака гитлеровцев.
— Вот так и живем, — невесело улыбнулся Щербаков, — отбиваемся и сами готовимся к удару.
— Готовитесь или готовы? — спросил я.
— У вашего помощника спросите, — кивнул он на майора Н. М. Бреховских.
Начальник разведки, заметно уставший, охрипшим голосом подтвердил: [55]
— Готовы, Георгий Ермолаевич. Начинать артподготовку решили так, чтобы все выпущенные в первом залпе снаряды и мины одновременно разорвались бы над головой противника.
Я кивнул: ладно, мол, посмотрим, что получится. Послышалась команда:
— Натянуть шнуры!
Захлопали минометные выстрелы. И тут же команда артиллеристам:
— Огонь!
Мы замерли. Гул разрывов первого залпа донесся до нас спустя тридцать пять — сорок секунд. Затем последовали новые залпы. Полчаса над оглохшей землей стоял нестерпимый грохот. Потянуло запахом нагретого металла и сгоревшего пороха.
Было хорошо видно, как поднялись из окопов и двинулись вперед поддержанные танками подразделения 559-го стрелкового полка. Противник, по-видимому, не ожидал столь дружной и смелой атаки и стал быстро отходить в южном направлении. Немецкие артиллеристы, лишившись наблюдательных пунктов, вели огонь наугад.
Казалось, все складывалось как нельзя лучше: мы наступаем, гитлеровцы бегут... Но это продолжалось лишь до тех пор, пока противник не оправился от первоначального замешательства. А оправившись, он снова показал свои крепкие еще зубы. При подходе к реке Хвошня наши войска были встречены с ее южного берега хорошо организованным огнем пехоты, артиллерии и танков. Несмотря на неблагоприятную погоду, над полем боя появилась немецкая авиация. 191-я дивизия, понеся значительные потери, вынуждена была перейти к обороне по северному берегу реки Хвошня.
И снова (в который уже раз!) приходилось задумываться над причинами наших неудач. Ой как еще не хватало нам тогда гибкости в управлении войсками, элементарной разворотливости.
44-я стрелковая дивизия, переброшенная к нам из Ленинграда по воздуху, не имела ни артиллерии, ни транспорта. А без этого какая же она боевая единица? [56]
92-я стрелковая дивизия, прибыв по железной дороге, 1 ноября сосредоточилась в районе станций Тальцы и Хотца (тридцать — сорок километров юго-восточнее Будогощи). Ну а дальше? Дальше началось топтание на месте. К месту боя она вовремя не поспела.
60-я танковая дивизия, сосредоточившись в лесу юго-западнее Тихвина, также бездействовала. Фактически она ограничилась только тем, что отдала два своих батальона на усиление 191-й и 4-й гвардейской стрелковых дивизий. А жаль. Нанеси танкисты массированный удар по правому флангу противника, и успех здесь, пожалуй, был бы обеспечен.
Прошло два тягостных дня. И вдруг влетает ко мне сияющий полковник Ф. Т. Борисов:
— Поздравляю вас, Георгий Ермолаевич!
— С чем?
— К нам прибывает чудо артиллерийской техники! Новое оружие: в одном залпе — несколько сот снарядов!..
С рассветом 3 ноября я поехал на станцию Тихвин, где разгружался 6-й отдельный дивизион гвардейских минометов. Едва скатившись с платформы на землю, каждая установка немедленно уводилась в лес.
Последняя машина была сгружена около девяти утра, и она уже подходила к опушке леса, когда из-за облаков вывалились два вражеских самолета. Я приказал водителю остановиться на опушке. Самолеты прошли над нами в сторону Тихвина, сбросили там несколько бомб, но затем вдруг вернулись к нам и начали бомбить лес. Как видно, высокие машины, укрытые брезентом, все же привлекли к себе внимание немецких летчиков.
Все, однако, обошлось благополучно, и, когда самолеты исчезли, мы двинулись дальше. Ваня Коровкин недоумевал:
— Какие же это минометы? У них и стволов-то нет. Они больше походят на саперные машины с лодками.
— К чему зимой лодки? — усмехнулся я, сам еще [57] толком не представляя себе принцип действия и баллистические данные нового оружия.
Когда прибыли к месту назначения, командир дивизиона капитан Ильин коротко доложил, что часть сосредоточилась в полном составе, боеприпасами обеспечена и готова выполнить боевую задачу. Комиссар добавил, что личный состав дивизиона знает об особой ответственности за вверенную ему секретную технику.
Я приказал расчехлить одну из установок. Когда это было сделано, я чуть не развел от удивления руками: перед глазами моими предстала несложная металлическая система из нескольких тавровых балок.
В тот же день капитан Ильин получил боевую задачу: как можно скорее развернуть дивизион в районе Печнево, связаться с командиром 191-й дивизии и произвести залп по его указанию. Мне хотелось лично посмотреть этот первый у нас залп гвардейских минометов. Опять поспешно собрался в путь. Пригласил с собой полковника Ф. Т. Борисова, а в самый последний момент к нам присоединился еще и генерал П. А. Иванов — представитель Ленинградского фронта. До самого Печнево меня не покидало какое-то приподнятое настроение. Спутники мои тоже всю дорогу шутили. Ну ни дать ни взять спешили на праздник!
На огневой позиции шли последние приготовления. Капитан Ильин доложил, что дивизион к нанесению удара готов. До открытия огня осталось пять минут. Обнаженные металлические конструкции двенадцати установок были устремлены в поднебесье. Каждая из них заряжена шестнадцатью снарядами необычной формы. Расчеты старались казаться спокойными, но было все же заметно, что перед своим первым залпом по врагу они волнуются.
Внезапно прозвучал сигнал воздушной тревоги. Самолетов противника не было видно, но шум их моторов нарастал. Ко мне подошел командир дивизиона и попросил разрешения увести машины в глубь леса. Момент был, надо прямо сказать, критический: как правильно поступить? Капитан опасливо всматривался в небо, а я молчал, думая о том, что лучше: согласиться [58] с просьбой командира дивизиона или подать команду «Огонь»?
На горизонте показалась девятка бомбардировщиков. Они летели вдоль дороги, на высоте шестьсот — семьсот метров.
— Открывайте огонь! — приказал я.
Командир дивизиона продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
— Не тяните! Подавайте команду!
И огонь был открыт. Реактивные снаряды, сходя с направляющих, оставляли за собой длинный огненный след. Фашистские летчики несомненно заметили эти трассы и, ошеломленные столь необычным явлением, несколько изменили курс. Спустя две-три минуты они осатанело бомбили пустую тару на том месте, где дивизион только что производил зарядку. А тем временем капитан Ильин уводил свои машины по глухой лесной дороге в противоположном направлении.
— Ну и огонек! — покачал головой генерал Иванов, имея в виду залп гвардейских минометов.
Мы с ним тоже были в движении — ехали на командный пункт 191-й дивизии. Ее всегда спокойный и уравновешенный командир на сей раз встретил нас восторженными восклицаниями:
— Вы не можете представить, какая силища обрушилась на головы гитлеровцев! В стереотрубу отчетливо было видно, как они, потрясенные внезапностью и мощностью налета, разбегались из своих траншей, бросая оружие.
Потом, несколько смутившись, добавил:
— Должен признаться, что и наша пехота не сразу опомнилась. Только минут пять спустя после залпа поднялась она в атаку и, не встретив сопротивления, начала быстро продвигаться вперед.
— Пленных не удалось захватить? — перебил его генерал Иванов.
— Сведений об этом пока нет, а вот убито фашистских солдат немало.
— Всех пленных направляйте в штаб армии, — распорядился генерал и, пожелав нам новых боевых удач, уехал.
В последующие дни на фронте 4-й армии и ее соседей [59] (справа — 54-й армии, слева — 52-й) обстановка продолжала обостряться. Части 285-й стрелковой дивизии отошли на рубеж северо-восточнее Оломны, а 311-я и 310-я стрелковые дивизии оказались оттесненными в район Тихорицы. 191-я стрелковая дивизия, после безуспешных контратак в направлении Ситомли, перешла к обороне по северному берегу реки Хвошня. 4-я гвардейская вела бой за Петровское, но успеха не имела.
Частные удачи некоторых частей как-то блекли на фоне общих наших весьма ощутимых неудач. Так, почти незаметным оказался стремительный бросок вперед 317-го стрелкового полка 92-й стрелковой дивизии, очистившего от противника населенный пункт Боровик.
К исходу дня 5 ноября немецкие войска последовательно заняли Клинец, Котелево, Шибенец, вышли на реку Сясь и тем самым создали непосредственную угрозу Тихвину.
Генерал Яковлев принял решение: силами 146-го и 305-го стрелковых полков 44-й дивизии при поддержке истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона и гвардейских минометов уничтожить противника, прорвавшегося в Шибенец, и занять этот населенный пункт. Одновременно создавалась специальная группа во главе с командиром запасного полка майором Гусевым, которая должна была подготовить оборону на южной и юго-восточной окраинах Тихвина.
Мне в течение ночи предстояло решить две задачи: усилить противотанковую оборону районов Шибенец и Ново-Андреево и подготовить артиллерийское обеспечение наступления 44-й дивизии. Решение первой задачи я взял на себя, а вторую поручил безотказному Н. М. Бреховских.
Сразу же возникли затруднения. Истребительно-противотанковый дивизион, которым предполагалось усилить оборону, не имел своих средств тяги. Пришлось прибегнуть к крайним мерам. Первой жертвой оказались минеры, подготавливавшие заграждения на дороге Шибенец — Селово. Едва их командир успел доложить мне о ходе минирования, я поспешил спросить: [60]
— Сколько у вас автомашин? И какие они?
Он ответил:
— Пять ЗИСов.
— Вот что, товарищ лейтенант, — твердо сказал я, — именем командующего войсками оставляю вам две машины, а остальные забираю для более важной работы.
Лейтенант в первый момент даже дар речи потерял. Потом взмолился:
— Как же я буду вести минирование? Чем смогу доказать командиру роты, что три машины у меня отобраны распоряжением командующего?
— Мы дадим вам расписку...
Три ЗИС-5 были разгружены и переданы первой батарее. Нашелся транспорт и для второй батареи. Теперь нам оставалось встретиться с командиром и начартом 305-го стрелкового полка, помочь им лучше использовать артиллерию и минометы.
По пути из Селово в направлении Шибенца судьба снова столкнула меня с минерами. Их лейтенант и я сразу узнали друг друга.
— Еще раз здравствуйте!
Лейтенант приветливо улыбнулся и предупредил:
— Товарищ полковник, эта дорога все время обстреливается, соблюдайте осторожность. Лучше всего вам свернуть на просеку.
Я поблагодарил его, и мы свернули. Вскоре нас остановил часовой. Из укрытия вышел сержант, деловито проверил документы и приказал одному из красноармейцев проводить нас к командиру 305-го стрелкового полка.
Как всем нам хотелось хотя бы небольшим успехом отметить приближающуюся 24-ю годовщину Великой Октябрьской революции!
К 6 ноября в 4-й армии образовалось, по существу, три изолированные группы: северная в составе 285, 310, 311-й стрелковых дивизий и 883-го артполка под общим командованием начальника штаба армии генерал-майора П. И. Ляпина; центральная, состоящая из 44-й и 191-й стрелковых дивизий, и южная, куда вошли 4-я гвардейская, 92-я стрелковая и 60-я танковая дивизии. Последняя угрожала тылам и [61] коммуникациям противника. Окажись во главе ее инициативный командир, который объединил бы усилия всех трех дивизий, и можно было несколькими последовательными ударами занять Будогощь, захлопнув там, как в мышеловке, основную неприятельскую группировку, рвавшуюся к Тихвину. Но этого, к сожалению, не случилось.
Утром 7 ноября во всех подразделениях армии состоялись митинги. На них выступили бойцы, сержанты и командиры. Несмотря на неудачи, настроение у людей было приподнятым. Затем все разошлись по своим местам, и прозвучал долгожданный боевой приказ:
— Вперед!
Я находился в то время в 44-й стрелковой дивизии и был свидетелем, как красноармейцы устремились на позиции врага.
На всем фронте армии развернулись ожесточенные кровопролитные бои с переменным успехом. Они продолжались до поздней ночи. Левофланговым соединениям удалось овладеть Петровским и Крестцами, отбросив противника на рубеж Холм — Рахово. На правом же фланге наши войска продвижения не имели.
Пробираясь после боя по ходу сообщения, я невольно остановился и прислушался к показавшемуся мне знакомым голосу. Командир расчета 45-мм орудия старшина Борис Серуха делился своими впечатлениями с корреспондентом армейской газеты:
— Днем седьмого ноября появились немецкие танки, их было порядком — двенадцать машин. Мой расчет замер у орудия. Один из танков двигался прямо на нашу огневую. Тысяча метров... восемьсот... семьсот... шестьсот... Я скомандовал: «Огонь!» Первый выстрел — мимо: снаряд пролетел правее танка. Немецкие танкисты нас заметили. Пули и осколки засвистели рядом. Упал с простреленной грудью заряжающий Назаренко. Через несколько секунд был ранен в шею наводчик, но не ушел с огневой. Мы продолжали вести огонь. И вот попадание: густой дым повалил из-под башни танка. Вторым снарядом перебили ему гусеницу, и танк завертелся на месте. А через несколько [62] минут загорелись одновременно еще два: это уж другие расчеты сработали. Ну а остальные — кругом марш. А мы им вдогонку снаряд за снарядом. Подбили четвертый танк...
Заметив меня, Серуха умолк.
— Продолжайте, старшина, — подбодрил я.
И он продолжал:
— Захваченные боем с танками, не заметили, как фашистская пехота стала обходить нас. Фланговые расчеты обнаружили это первыми и повели огонь из личного оружия. Тут только мы и опамятовались: развернули пушку, стали стрелять осколочными. Однако ж не сладили: немцы подошли вплотную к огневой. А нас у орудия двое всего. Комиссар батареи приказал отходить. Сняли прицел, стреляющие механизмы, зарыли в лесу приборы, а сами вот сюда вышли...
Запомнилась мне и другая история, рассказанная в тот же день командиром 2-го дивизиона 484-го артполка подполковником М. Н. Коростылевым:
— Дивизиону был дан приказ отойти к Печнево. Отходить пришлось под натиском пехоты и танков врага. Батареи поочередно меняли огневые позиции. Противник подбил две гаубицы, их пришлось оставить. Расчеты редели. Еле-еле удалось оторваться от немцев.
Такие рассказы, конечно, не для праздника, но что поделаешь. Людей наших упрекнуть было не в чем — они дрались мужественно.
Никогда, кажется, я еще не уставал так, как в этот день. Устал и физически, и морально. Какая-то щемящая боль все время сжимала сердце. Но возвращаться на армейский КП не хотелось.
У поворота дороги сказал Коровкину, чтобы завернул машину в 305-й стрелковый полк. Пошел прямо [63] в роты. В одной из них застал бойцов За слишком поздним праздничным обедом.
— Ну как, хлопцы, горячий денек выдался?
— Терпимый.
— Правильный денек.
— Запомнят фрицы седьмое ноября, коль ноги унесут с нашей земли!
Бойцы не унывали. Их настроение передалось и мне. Подсел к ним. Старшина подал котелок горячего супа.
— Праздник наш при любых условиях должен быть праздником...
Вернулся к себе поздно. Стрелки часов давно уже перевалили за полночь. Прилег не раздеваясь. Долго перебирал в памяти отдельные эпизоды минувшего дня. Уснул лишь под утро. И только, кажется, успел закрыть глаза, как заскрипела дверь, и в ушах зазвучал негромкий голос хозяйского парнишки Пети:
— Георгий Ермолаевич, принесли завтрак!
— Спасибо, Петя! Схлопочи-ка холодненькой водички.
Петя шагнул к порогу и стал наливать воду в чугунный рукомойник...
Позавтракать как следует тоже не удалось: раздался телефонный звонок. Начальник артиллерии 44-й стрелковой дивизии М. А. Никольский сообщил, что в семь часов утра немцы начали артиллерийскую подготовку. Особенно плотен огонь на участке Овинцово — Липная Горка.
Едва закончил разговор с М. А. Никольским, снова зазвонил телефон. На этот раз вызывал командарм. Разумеется, не для праздничных поздравлений. Всеволод Федорович Яковлев и в будни, и в праздники совал своих ближайших помощников в самое пекло. Да и себя не щадил.
Как всегда, генерал был немногословен:
— Вам придется снова выехать в сорок четвертую дивизию и на месте разобраться с положением дел в районе Ново-Андреево — Шибенец. В помощь себе возьмите людей из штаба...
Часов в одиннадцать мы тронулись в путь. Со мной были майор Н. М. Бреховских и несколько командиров из оперативного отдела штаба армии. В километре [64] от Селово, у развилки дорог, встретили начарта дивизии подполковника М. А. Никольского. Он шел пешком.
— Что случилось?
— Произошло нечто очень серьезное! Противник прорвал нашу оборону в районе Марково и фактически расчленил дивизию на две части. Командир дивизии остался в правой группе, а где штаб — пока сказать не могу. Я находился в районе Марково и, таким образом, оказался с частью сил сто сорок шестого и двадцать пятого стрелковых полков, сдерживающих наступление противника вдоль дороги на Тихвин.
— Коли так случилось, — подумав, сказал я, — придется вам взять командование левой группой в свои руки.
Тут же, как из-под земли, вырос адъютант командующего. Оказывается, генерал Яковлев не утерпел — сам прибыл сюда и уже разыскивает меня.
Когда я подъехал к нему, Всеволод Федорович отчитывал какого-то командира роты. Невысокий, слегка сутулившийся, старший лейтенант казался провинившимся школьником. Он был бледен и пытался доказать командарму, что не самовольно, а по приказу старших начальников отошел сюда со своим подразделением.
То ли мое появление, то ли прямой, открытый взгляд старшего лейтенанта охладили гнев генерала, и дело кончилось тем, что провинившийся получил строгий приказ: занять своей ротой оборону на окраине поселка Чудовский Барак.
Я ни разу еще не видел генерала Яковлева настолько вышедшим из равновесия. Не задав мне ни одного вопроса, он стал изливать всю горечь, накопившуюся у него за последние дни. Теперь уже было очевидно, что задуманный контрудар 4-й армии окончательно срывается и над Тихвином, за который пролито столько крови, нависла неотвратимая угроза.
Чтобы не подливать масла в огонь, я слушал генерала молча, не перебил его ни одной репликой, и постепенно он овладел собой, перешел на привычный тон:
— Ну что же вы молчите? Доложите, что тут происходит? [65] Где находится командир сорок четвертой дивизии?
Я сообщил ему те немногие данные, которые сам только что узнал от подполковника Никольского.
— Да, обстановочка! — тяжело вздохнул командарм. — И как на грех, под руками нет ни одной части, которую можно было бы бросить в бой и восстановить положение!
— Давайте проедем вперед, — предложил я, — посмотрим, что тут можно предпринять.
— Поедемте, — согласился В. Ф. Яковлев.
Ехать далеко не пришлось: в лесу южнее Чудовского Барака шел бой. На поляне стояли 82-мм минометы и вели огонь. По дороге в тыл тянулись раненые.
Командующий вышел из машины, огляделся по сторонам и после минутного раздумья распорядился:
— Вот что, вы оставайтесь здесь, а я вернусь на командный пункт армии и попытаюсь оттуда организовать контратаку силами сто девяносто первой.
Командующий уехал, а я стоял на лесной опушке и старался сообразить: чем могу быть полезен здесь, каким образом сумею помочь войскам.
Возвратившись на развилку дорог, где недавно разговаривал с М. А. Никольским, натолкнулся на отходящее орудие. Остановив расчет, приказал занять позицию здесь же, на самой развилке. Справа перебегали поляну какие-то стрелки. Задержал и их.
А спустя несколько минут из лесу показались немецкие автоматчики. Шли они уверенно, не предполагая, очевидно, встретить здесь организованное сопротивление.
Первый же орудийный выстрел и пулеметные очереди сразу скосили нескольких. Остальные бросились врассыпную. Наши бойцы заметно приободрились. Реденькая их цепь стала постепенно уплотняться за счет одиночек, отходивших с фронта, и небольшой группы, подоспевшей откуда-то с тыла.
На дороге появились немецкие танки.
— Ой, сколько их! — послышался чей-то тревожный выкрик.
Но тут же раздался другой, совсем спокойный голос: [66]
— Всего лишь три, не паникуй.
За танками справа и слева выползала вражеская пехота. Я подошел поближе к орудию. Можно уже было открывать огонь, но командир расчета выжидал. Наконец он махнул рукой, раздался первый выстрел, и головной танк остановился.
Артиллеристы перенесли огонь на второй танк. После нескольких выстрелов замер и он. А третий, беспорядочно отстреливаясь, попятился назад.
Когда бой уже стих, я неожиданно обнаружил, что двое артиллеристов лежат у лафета и уже не нуждаются в медицинской помощи, а один сам себе перевязывает раненую руку. Даже и теперь, четверть века спустя, я отчетливо вижу эту картину, и сердце вновь наполняется болью. Очень жалею, что не записал тогда фамилий этих мужественных людей.
А противник между тем продолжал рваться к Тихвину. Ожесточенное побоище развернулось в каких-нибудь пяти километрах от города и продолжалось до наступления темноты. Только поздно вечером ослабленные до предела подразделения 146-го и 305-го стрелковых полков 44-й дивизии отошли на заранее подготовленные позиции, к юго-западу от Тихвина, где уже занимал оборону запасный полк под командованием майора Гусева.
Около двадцати одного часа я направился в Березовик, где размещался Военный совет 4-й армии. Ехать пришлось через Тихвин. Там горел склад горюче-смазочных материалов, слышны были взрывы рвавшихся цистерн, но город еще не покинули армейские тыловые учреждения.
Возвратившись на армейский КП, сразу зашел к командующему. У него было людно и тревожно. Шел разговор о том, какими путями пробираться в Михайловские Концы, куда уже перебазировались основные отделы штаба, в том числе и оперативный...
Увидев меня, командующий спросил:
— Что вы видели в Тихвине?
Я доложил. Многие не поверили, что там еще трудятся наши тыловики. Генерал Яковлев с выводами не спешил. Еще раз взглянул на свою рабочую карту, посоветовался о чем-то с А. М. Прониным. Громко спросил: [67]
— А ну, кто здесь есть из тыла?
Таких объявилось несколько. Всем им командующий приказал немедленно выехать в Тихвин и вывести оттуда остатки тылов в новый район расположения. Когда эти пять или шесть человек уехали, на командном пункте сразу как-то стало тише. А. М. Пронин пошутил:
— Шумливый народ интенданты, а без них как-то неуютно.
На шутку никто не отозвался.
Командующий, как бы размышляя вслух, заметил:
— Придется подождать новых вестей из Тихвина. Если у выехавших туда товарищей все обойдется благополучно, вслед за тылами двинемся через город и мы.
Ждать пришлось недолго. Примерно через час посланцы наши вернулись, потеряв ветеринарного врача. Некоторые были ранены. В числе раненых оказался и начальник артснабжения полковник Ф. Т. Борисов.
Стало ясно: дорога через Тихвин для нас закрыта. Нужно срочно искать другую. После недолгого обсуждения решили пробираться в Михайловские Концы по болотистым проселкам.
Путь этот оказался значительно труднее, чем мы предполагали. Машины часто буксовали. Приходилось в помощь мотору подключать по десять — двенадцать человек и с испытанным «Раз — два, взяли!» вытаскивать их из дорожного месива. Иногда приходилось рубить лес и сооружать настилы.
Выехали мы в полночь, а на место прибыли только к вечеру 9 ноября. И тотчас узнали новость: командующим 4-й армией назначен Кирилл Афанасьевич Мерецков, а членом Военного совета — дивизионный комиссар Марк Никифорович Зеленков.
В нелегкое время принимали они в свои руки бразды правления. Тихвин был оставлен. 44-я стрелковая дивизия откатывалась на север, 191-я — на северо-восток. И только на левом фланге 92-я стрелковая и 60-я танковая дивизии, ведя упорные бои в районе Крестцов, медленно продвигались вперед. [68]