В беспрерывном движении

Середина мая 1941 года. По улицам Пензы с песнями двигалась воинская колонна. Это курсанты артиллерийского училища направлялись в лагерь. Молодые, полные задора лица, отличная выправка, ладно пригнанное обмундирование... Прохожие любовались четким строем будущих командиров, с интересом разглядывали боевую технику.

В стрельбах и полевых учениях пролетел месяц. Напряженная учебная страда не оставляла времени для посторонних дел и праздных разговоров.

22 июня в лагере проводился большой спортивный праздник. Состязания на стадионе были в самом разгаре, когда вдруг грянула неожиданная, всколыхнувшая всех, как толчок землетрясения, весть:

— Война!

Я — в то время начальник училища — приказал дежурному немедленно созвать комсостав. К штабу заспешили не только командиры и преподаватели, но и их взволнованные семьи. Все ждали новых, более подробных сообщений. По возможности успокоив и отослав домой посторонних, мы с комиссаром училища Б. И. Болтаксом открыли совещание.

Сначала разговор не клеился. Все, конечно, понимали, что война, обрушившаяся на нашу страну, — явление чрезвычайное. Масштабы ее трудно было представить. Но то, что развернутся, а может быть и развернулись уже, грандиозные сражения, ясно было всем. Я ознакомил собравшихся с тем, что предстояло делать в этой обстановке, попросил командиров и политработников провести разъяснительную работу среди курсантов, служащих, членов семей.

В тот же день состоялся митинг. Слушая выступления курсантов, нельзя было не почувствовать, что такого духовного подъема никому из них переживать еще не приходилось. [4]

Ко мне подошла группа преподавателей:

— Просим немедленно направить нас на фронт.

— Всему свой час, — ответил я. — Об артиллеристах не забудут.

Так оно и вышло: вечером того же дня с зимних квартир в лагерь позвонил начальник строевого отделения и передал, что из Москвы получена телеграмма об откомандировании нескольких командиров училища в действующую армию. Вместе с другими на фронт должен был направиться и я.

Известие это быстро облетело все училище. Батальонный комиссар Болтакс и мой заместитель полковник Максимов тепло поздравили меня с новым назначением, пожелали удач. Предложив полковнику Максимову взять на себя командование училищем, я отбыл в Пензу.

Несмотря на позднее время, во всех домах военного городка горел свет. Людям было не до сна. У себя в кабинете я ознакомился с текстом телеграммы: «Согласно приказу Наркома обороны вы назначаетесь заместителем начальника артиллерии Западного фронта». Не скрою: новое назначение меня очень обрадовало.

Домой вернулся около двух часов ночи. Сын Игорь тоже не спал — ожидал меня. С 1939 года, после смерти жены, мы с ним жили вдвоем. Ему шел шестнадцатый год.

— Папа, — сказал он каким-то новым для меня, повзрослевшим голосом, — я тоже поеду с тобой на фронт.

— Погоди, не торопись, — возразил я. — Сам еще толком не знаю, куда забросит меня судьба. Сейчас нужно подумать, у кого бы тебе здесь лучше остаться, чтобы спокойно продолжать учение...

Утром решил: буду просить Максимовых взять Игоря на время к себе. Долго ломал голову над тем, как обосновать эту просьбу. Но все получилось просто. Жена полковника Максимова участливо сказала:

— Я знаю ваше положение, знаю Игоря. Он давно дружит с моим Олежкой. Будьте спокойны: стану ему второй матерью.

Вечером я и другие командиры, направлявшиеся [5] на фронт, были уже в поезде. Прощай, училище! Прощайте, дорогие друзья! Долго еще смотрели мы в открытые окна вагона, думали каждый о своем. Потом под перестук колес вели длинный разговор о том, как лучше применить на фронте знания, накопленные в мирное время, и никак не могли уснуть.

Москва нас встретила непривычной суровостью. На нее уже легло тяжелое бремя войны. До отправления поезда в сторону Смоленска оставалось шесть часов. Решили побродить по столице. От Белорусского вокзала спустились по улице Горького вниз на Красную площадь. Такова уж традиция: каждый, кому перед серьезными испытаниями удается побывать в Москве, должен ступить на каменные плиты этого центра земли русской, еще раз окинуть взглядом могучие зубчатые стены, поклониться Мавзолею. Трудно рассказать о том, что пережили мы на Красной площади. Но ясно одно: бодрости, уверенности в своих силах у каждого заметно прибавилось.

В начале нашего пути война почти не ощущалась. Однако, чем дальше поезд удалялся от Москвы, тем заметнее становились ее приметы. Один за другим, обгоняя нас, мчались на запад эшелоны с войсками и военными грузами. Наш пассажирский состав явно выбивался из графика. Раньше от Москвы до Смоленска поезд шел около девяти часов, а теперь и за двенадцать мы не проехали еще и Вязьму.

Сверху доносился гул самолетов. Решили принять некоторые меры предосторожности. Был создан «штаб» противовоздушной обороны, назначены в вагонах старшие, которым вменялось в обязанность поддерживать порядок в случае объявления тревоги. Ждать этого пришлось недолго. Перед Вязьмой наш поезд резко затормозил. Все прильнули к окнам. Ни слева, ни справа станционных зданий не было видно.

Воздушная тревога!

Пассажиры покинули вагоны, отбежали от них подальше, укрылись в складках местности. Самолеты с черными крестами вначале проскочили состав, не, сделав ни единого выстрела, затем возвратились, прозвучал треск пулеметных очередей. Зазвенели стекла. Появились первые раненые.

После того как налет закончился, в вагонах только [6] о нем и говорили. Особенно встревожились наши попутчицы: может быть, потому, что из четырех раненых трое были женщины...

Второй воздушный налет произошел под вечер, когда мы приближались уже к Смоленску. Самолеты показались с восточной стороны. Кто-то мрачно бросил:

— Возвращаются... Весь неизрасходованный боезапас предназначен нам.

Поезд опять стал посреди поля. Люди покинули вагоны более организованно, чем в первый раз. Три самолета несколько снизились и обстреляли состав. И на этот раз не обошлось без жертв: ранения получили десять пассажиров.

В Смоленск прибыли ночью. Над городом полыхало багрово-дымное пламя. На пристанционных путях стояли догорающие и совсем уже обгоревшие вагоны. На перроне — ни души. Откуда-то со стороны доносились звуки рвущихся бомб.

Выяснилось, что состав дальше не пойдет. Комендант города сказал, что штаб Западного фронта следует искать в лесу, восточнее Могилева. Нам предоставили грузовую машину, и снова — в путь! За городом регулировщики подсадили на нашу полуторку нескольких командиров. Один из них, веселый молодой человек, шутил, показывая на проносившиеся самолеты:

— Эти птички, видно, до самого фронта будут нас эскортировать.

И он оказался прав. Нам не раз пришлось останавливать машину, разбегаться в стороны от дороги, прятаться в кюветы.

До штаба добрались поздним вечером и сразу встретились с начальником отдела кадров. Сдали ему документы. Он предупредил, что сегодня нам не попасть к начарту: слишком занят.

Генерал-лейтенанту артиллерии Н. А. Кличу я представился лишь на следующее утро. Передо мной стоял невысокий, худощавый человек, очень подтянутый, в тщательно выутюженной форме. Я знал, что он добровольцем участвовал в освободительной войне испанского народа, отличается удивительной храбростью и выдержкой. И в то же время в нем была [7] какая-то неприятная суховатость. Николай Александрович бегло просмотрел телеграмму, в которой говорилось о моем назначении, несколько минут молчал. Затем как-то неохотно сказал:

— Заместитель мне сейчас не нужен. Фронту предложено сформировать управление резервного военного округа. Там требуется начарт. Предлагаю вам вступить в эту должность.

Я отказался. Несколько запальчиво возразил:

— Не для того ехал на фронт, чтобы, проведя здесь только одну ночь, опять вернуться в тыл.

Говорил я и о том, как, дескать, посмотрит на мой отъезд начальник артиллерии Красной Армии, который посылал меня именно к генералу Кличу, зная, что на этом направлении больше всего потребуется людей. Однако Николай Александрович твердо стоял на своем.

Во время этого разговора в палатку вошел коренастый представительный мужчина в форме генерал-майора. К моему удивлению, им оказался Федор Гаврилович Маляров — бывший преподаватель Военной академии имени М. В. Фрунзе. Узнав меня, Маляров обрадовался. Мы поздоровались. Я объяснил, что назначен заместителем к генералу Кличу.

— Почему же у тебя такой недовольный вид?

— Чему радоваться? — буркнул я. — Не тому ли, что вместо фронта предлагают поехать в округ?

— Слушай, иди ко мне! — неожиданно предложил Маляров.

— Куда это?

— Во-первых, ты должен знать, что перед тобой — начальник артиллерии группы резервных армий, а во-вторых, что у него свободна должность начальника штаба.

Я подумал, вздохнул и... согласился. Но тут же предупредил Малярова:

— Учтите, мне больше приходилось служить на командных должностях. Вряд ли из меня выйдет штабист.

— Выйдет! — ободрил меня генерал. — Ведь ты же окончил академию. Там целых три года прививали вам штабную культуру. Мне и самому пришлось приложить руку к этому. [8]

Начарт фронта тем временем помалкивал. Но видно было, что и ему приятна наша встреча, неожиданно быстро разрешившая все противоречия. Тем не менее он и на сей раз проявил присущую ему жестковатость:

— Решать самолично такие вопросы я не вправе. Сначала поговорю с Москвой, потом дам ответ: да или нет. Договорились?

Выйдя из палатки начарта, я осмотрелся, познакомился с некоторыми командирами. Никто из них не мог точно сказать, где проходит линия фронта. Проводная и радиосвязь с войсками фактически отсутствовала, управление артиллерией нарушилось.

Штабные командиры сообщили мне, что в сложившейся обстановке связь с действующими частями возможно осуществить только личными выездами в войска. Но и это в большинстве случаев кончалось тем, что уехавшие на передовую в штаб больше не возвращались, а если возвращались, то с опозданием, из-за чего добытые ими сведения теряли свою ценность.

Беседа наша прервалась на полуслове: меня вновь пригласили к генералу Кличу. В его палатке все еще находился генерал Маляров. Он улыбался: Москва согласилась с предложением назначить меня на должность начальника штаба артиллерии группы резервных армий. Все другие командиры, которых штаб фронта смог выделить в его распоряжение, находились в дачном поселке Красный Бор, неподалеку от Смоленска.

— Так что бери свой чемодан и поедем в моей машине, — заключил Маляров.

В старушке «эмке» уже сидели двое. Я втиснулся с трудом. Попытался отшутиться:

— В тесноте да не в обиде.

Но спутники мои даже не улыбнулись.

В Красный Бор приехали под вечер. Полевое управление группы резервных армий только что перебазировалось туда из Брянска. Однако в штабе уже шла напряженная работа. Подготавливался план рекогносцировки оборонительных рубежей, на которых должны были развернуться 22, 21 и 16-я армии. Командующий группой получил приказ Ставки: к исходу следующего дня войскам занять и прочно оборонять [9] рубеж Витебск — Орша — река Днепр до Лоева; решительно наносить контрудары по противнику, не допускать его прорыва на Москву. Резервные армии должны были создать перед своим фронтом полосы заграждения глубиной двадцать — тридцать километров и оборонять их передовыми отрядами. В течение короткой летней ночи нашему еще не вполне сформировавшемуся штабу предстояло подготовить необходимые данные по организации всех видов артиллерийского огня.

Вот так я и вступил в войну.

Напоминание генерала Ф. Г. Малярова о том, что нам, слушателям общевойсковой академии, три года прививали «штабную культуру», было, конечно, справедливо. На практике, однако, мне скоро пришлось убедиться в недостаточности своей подготовки к большой штабной работе. Но у советских людей есть золотое правило: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Засучи повыше рукава и действуй!

Действовать довелось в весьма сложных условиях: наступление немцев продолжалось. 1 июля Ставка решила включить почти все войска нашей группы в состав Западного фронта. В группе осталось совсем немного частей; в командование ею вступил генерал-лейтенант И. А. Богданов. Артиллерийский штаб группы передислоцировался в район Можайска. Отходили мы в основном организованно, однако настроение было подавленным. Не велика слава без боя пятиться назад.

Я никак не мог примириться с невеселой действительностью. Трудно было уразуметь, как это кадровая армия, с высокой морально-политической закалкой оставляет один рубеж за другим. Вероятно, и остальные мои товарищи также тяжело переживали виденное. Все умолкли, как-то замкнулись, почти не слышно было шуток.

Первым заговорил начальник артиллерийского снабжения полковник С. И. Кардель:

— Что же мы молчим, словно только что похоронили близкого человека?

Его вопрос вывел нас из оцепенения. Кто-то заметил, что мы потеряли нечто большее, чем близкого человека: утрачена боевая инициатива. [10]

— А вздыханиями ее не восстановишь, — резонно возразил Кардель. — Давайте-ка лучше веселее браться за работу. Ее у нас — невпроворот...

Еще в пути мы приступили к делу. Было решено в первую очередь укомплектовать оперативный отдел. Однако, пересмотрев все личные дела, я не нашел командиров, которые по своей подготовке и практическому опыту отвечали бы требованиям, предъявляемым к операторам в крупных штабах. Из документов было видно, что большинство имеет только среднее артиллерийское образование и до войны проходило службу в звене дивизион — полк.

Нелегко давался этим людям даже сам режим напряженной ночной работы. Кроме Карделя, никому из нас не приходилось раньше трудиться по ночам. На первых порах все мы страшно уставали. Перед утром по телу разливалась свинцовая тяжесть, в ушах слышался глухой перезвон.

Мне хорошо запомнилась первая ночь по прибытии в район Можайска. Нужно было подготовить карты за весь фронт, нанести на них расположение нашей артиллерии, показать противотанковые заграждения и предполагаемые цели. Началась неописуемая спешка. Каждый высказывал свои соображения о возможных вариантах наступления и тактических приемах, применяемых немецкими танкистами. Цитировались положения немецких уставов, статьи из периодической военной печати. Спорили горячо. Но толку от споров было мало, так как мы не видели еще, как действуют фашистские танки в конкретной боевой обстановке. Творческая дискуссия находилась в самом разгаре, когда зазвонил телефон. Генерал Маляров спрашивал, как у нас идет дело. Я невесело покосился на широкое полотнище пестрой бумаги и доложил, что карты в основном готовы, вчерне определены танкоопасные направления и возможности маневра артиллерии, сделана попытка установить характер и тактические приемы противника. Генерал помолчал и, как мне показалось, с некоторым сомнением бросил в трубку: — Берите карты с вашими наметками и заходите. Я еще раз бегло окинул взглядом все, что нам удалось нанести на бумагу, и, привычно одернув гимнастерку, сказал: [11]

— Братцы, закругляемся.

Когда мы вошли в кабинет Ф. Г. Малярова, генерал повел рукой:

— Располагайтесь.

Стол в кабинете был небольшой, поэтому карты пришлось развернуть прямо на полу, и мы лежа, по-чапаевски, начали рассматривать и оценивать заболоченные районы, лесные массивы, дорожную сеть. Потом адъютант принес кнопки, и наши карты переместились на стену. Федор Гаврилович обратил внимание на то, что произведенные нами расчеты недостаточно увязаны с общими задачами фронта, и предложил повысить плотность огня, сняв часть артиллерии с неатакованных участков. После такой поправки карта была наконец готова. Теперь ее можно докладывать Военному совету. Однако предварительно я счел необходимым показать плод наших ночных трудов начальнику штаба группы генералу П. И. Ляпину.

Первый серьезный доклад — первые большие волнения. Видя мое смущение, генерал Ляпин подбадривал:

— Ничего, ничего... Все как будто так!..

А Военному совету докладывал уже сам генерал Маляров. Он словно вновь стал преподавателем академии. Доклад его производил впечатление хорошо подготовленной лекции и был принят без возражений.

* * *

На протяжении всей Великой Отечественной войны решающим, а в первые ее дни чуть ли не единственным средством отражения танковых атак противника являлась артиллерия всех калибров. Для того чтобы закрепиться на занятых нами оборонительных рубежах, требовалось создать мощную систему противотанкового огня. Большую помощь в этой работе оказала нам прибывшая из Ставки группа старших командиров-артиллеристов во главе с генералом Л. А. Говоровым.

Мне была очень приятна встреча с Леонидом Александровичем. Невольно вспомнились те времена, когда мы командовали артиллерийскими полками. Нам не раз приходилось тогда вместе бывать на учебных сборах, на стрельбах. Л. А. Говоров отличался хладнокровием, [12] быстро принимал решения, действовал уверенно. Но не всем нам нравилось то, что в часы досуга он избегал шумных компаний, мало разговаривал, редко когда улыбался... Вот и теперь Леонид Александрович предстал перед нами, как всегда, спокойный, ко всему внимательно приглядывающийся, несколько замкнутый, немногословный. Поздоровавшись со мной, быстро перешел к делу:

— Известно ли вам, что резервным армиям выделены морские сто — и стопятидесятидвухмиллиметровые пушки?

Я ответил, что командованию и штабу известны только номера эшелонов и сроки их прибытия, но, что следует с этими эшелонами, мы не знаем.

Леонид Александрович недовольно поморщился и приказал своему адъютанту:

— Проверьте, в чем дело.

Потом опять повернулся ко мне и продолжал совершенно невозмутимым тоном:

— Нам важно так поставить эти пушки в системе противотанковой обороны, чтобы они, обладая высокой начальной скоростью и бронепробиваемостью, могли поражать фашистские танки еще на дальних подступах.

Я в свою очередь постарался подробно ознакомить Л. А. Говорова с системой нашей противотанковой обороны. К сожалению, в то время возможности у нас были невелики. Леонид Александрович поблагодарил за информацию и попросил подготовить для его группы рабочее место. Ф. Г. Маляров любезно предложил свой кабинет, но Леонид Александрович отказался:

— Нет, нет... Нам что-нибудь поскромнее. Мы без претензий. — И скупая улыбка тронула его обветренные губы.

На. следующий день, 8 июля, Л. А. Говоров со своей группой выехал в 24-ю армию, к генералу С. А. Калинину...

А положение на фронте продолжало осложняться. Противник теснил войска Западного фронта. Сведения в наши штабы поступали весьма и весьма неполные, подчас противоречивые. В такой обстановке штаб, естественно, должен был работать с огромным напряжением. Получая донесения от подчиненных нам артиллерийских [13] штабов по тем же каналам связи, что и общевойсковой штаб, но во вторую очередь, мы, как правило, запаздывали с составлением оперативных документов. Это, конечно, нервировало начальника артиллерии.

Как-то Ф. Г. Маляров прямо спросил меня:

— Не считаете ли вы, что наш штаб недостаточно расторопен?

Я ответил, что мы стараемся делать все от нас зависящее.

— Прошу вас, — уже спокойнее сказал Федор Гаврилович, — данные, получаемые из войск, наносить одновременно на свою и на мою карты. Имея такую карту, я постоянно буду в курсе обстановки и смогу быстрее принимать нужные решения.

Так мы в дальнейшем и поступали. Аккуратное ведение сразу двух карт, нашей и начарта, значительно облегчило труд последнего.

* * *

Во второй половине июля в штаб артиллерии фронта резервных армий (так мы стали называться с середины июля) прибыл незнакомый мне генерал-майор. Он вежливо поздоровался и спросил, где находится Федор Гаврилович Маляров.

— У командующего, — доложил я.

— Хорошо. Подожду. — И генерал вышел из помещения.

А минуту спустя ко мне в комнату внесли чемодан, шинель и брезентовый плащ. По вещам можно было догадаться, что генерал прибыл надолго. И догадка эта оправдалась: оказывается, генерал-майор артиллерии Петр Николаевич Офросимов был назначен на должность начальника штаба артиллерии фронта, на мою должность.

Как следовало отнестись к такому сюрпризу? Если говорить откровенно, мне это было не очень приятно. Но самолюбие самолюбием, а дело делом. В назревавших событиях, когда вся сила вражеского удара направлялась на Москву, у руководства штабами должны были стоять опытные люди. И с первого же дня общения с Петром Николаевичем я почувствовал к нему большую симпатию. Присмотревшись, понял, [14] что этот человек знает и может многое. Когда передача дел состоялась, я даже подумал: «Вот теперь-то под его руководством мне и удастся пройти настоящую штабную выучку, а там можно и в большое плавание...» Но мои надежды не сбылись. 22 июля я сдал обязанности начальника штаба и спустился на ступеньку ниже: стал начальником оперативного отдела. А уже 24 июля пришлось выехать в Бологое, где располагался штаб группы войск генерала И. И. Масленникова. На меня и еще нескольких следовавших вместе со мной командиров возлагалась задача: помочь сформировать на базе этой группы 29-ю армию, которой вскоре предстояло участвовать в наступлении.

Путь наш лежал через Москву. Правила светомаскировки в то время были чрезвычайно строги: весь автотранспорт шел с затемненными фарами. В полутьме особенно не разгонишься, и мы ползли со скоростью пятнадцать — двадцать километров в час. Командиры, сидевшие в кузове машины, как могли помогали шоферу ориентироваться. Но вскоре темнота и монотонно-однообразное урчание мотора всех утомили, внимание к дороге ослабло. Даже я, примостившийся в кабине, стал клевать носом. Это, очевидно, отрицательно повлияло на водителя: машина все чаще стала выписывать зигзаги, а потом и вовсе завалилась набок. Мне с трудом и не без посторонней помощи удалось открыть дверь, чтобы выбраться из кабины. Затем вытащили шофера. Он тихо стонал, придерживая здоровой рукой поврежденную. К счастью, больше никто не пострадал.

Подошли другие машины. Общими усилиями мы вытащили нашу полуторку из канавы и поставили на колеса. Но как ни бились, не смогли завести двигатель. Да если бы и завели, водитель все равно не смог сесть за руль: рука у него распухла. Пришлось следовать дальше на попутных...

В Москву мы приехали к утру. Миновав Киевский вокзал и выйдя на Большое Садовое кольцо, повернули направо и остановились у здания Военной академии имени М. В. Фрунзе: среди ехавших со мной командиров были ее питомцы и преподаватели. Уходя на фронт, они оставили здесь, в общежитии, свои [15] семьи. Понятно, каждому хотелось воспользоваться счастливым случаем и повидаться с близкими.

Нас сразу же атаковали жены фронтовиков. Начались расспросы о судьбах мужей. Потом женщины поделились своими переживаниями во время налетов на Москву вражеской авиации. Мне стало не по себе. Хотелось скорее действовать. По выражению лиц моих товарищей я понял, что и ими владели те же чувства.

Наскоро распрощавшись с милыми нашими собеседницами, мы тронулись дальше. Перед нами развернулась живописная трасса Ленинградского шоссе. Меня поразило почти полное отсутствие на ней транспорта. Ведь каких-нибудь полтора месяца назад здесь сновало множество автомобилей. А теперь пустынная лента шоссе напоминала прифронтовую дорогу, по которой все движение совершается только в ночное время.

Неподалеку от Бологого стали обгонять автоколонну. Сердце невольно дрогнуло — в колонне следовали сорокапятимиллиметровые пушки. Сразу заметил непорядок: на ящики с боеприпасами небрежно набросано различное хозяйственное имущество. О готовности к немедленному открытию огня при такой организации движения не могло быть и речи. Обогнав колонну, я остановил ее. Из кабины головной машины выпрыгнул старший лейтенант и с возмущением спросил:

— В чем дело?

На вопрос пришлось ответить вопросом:

— Кто совершает марш?

Как я и ожидал, назвать номер части старший лейтенант отказался. Чтобы рассеять его подозрения, пришлось предъявить свое командировочное предписание и удостоверение личности. Только после этого удалось установить, что перед нами батарея истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона 245-й стрелковой дивизии, следует она в район сосредоточения, а старший лейтенант — ее командир.

Я огляделся и как можно строже приказал:

— Ну а теперь вот вам задача: видите рощу, примерно в двух километрах отсюда?

— Вижу. [16]

— Из этой рощи начали выходить немецкие танки. Их нужно уничтожить.

— Сколько? — спросил командир.

— Пока что пять... А где пять, там может быть и больше. — Я взглянул на часы — время засечено.

Раздалась четкая команда:

— Батарея, к бою! Танки слева. Первый взвод, уничтожить правую группу, три танка! Второй взвод, уничтожить левую группу, две машины!

И только тут командир понял причину, почему его батарея была остановлена. Расчеты, соскочив с перегруженных машин и расцепив поезда, развернули орудия, а стрелять-то нечем: снаряды завалены матрацами, одеялами.

Когда батарея все же изготовилась к бою, я приказал командиру собрать всех людей. Бойцы и командиры чувствовали себя неловко: кто поглядывал в сторону, кто потупился. Я спросил:

— Сколько полагается времени для открытия огня с неподготовленной позиции?

— Две-три минуты, — последовал ответ.

— А сколько времени ушло с момента подачи команды до готовности открыть огонь?

Молчание...

— Не знаете? Тогда я вам помогу: правофланговое орудие изготовилось за пятнадцать, а остальные — только за двадцать минут. А ведь в условиях настоящего боя вражеские танки оказались бы на батарее через четыре-пять минут. Прошу учесть, вы идете на фронт...

На том и расстались.

В Бологое мы приехали в ту пору суток, когда день еще не угас, но вечер уже напоминает о себе бледной звездой на восточной стороне небосклона. Представились командующему и вместе с начартом группы полковником Ф. В. Рыжковым пошли в штаб артиллерии. Выбрав удобный момент, я спросил начарта:

— Кто проверял готовность артиллерии, совершающей марш в район Бологое?

— Не скажу, кто именно, но кто-то был туда послан и даже должен сопровождать артиллерийские колонны до района сосредоточения, — ответил он. — А что? [17]

Я рассказал о нашей встрече с противотанковой батареей 245-й дивизии. Полковник только вздохнул.

Начали знакомиться с командными кадрами артиллерии: они были расставлены удовлетворительно. Хуже обстояло дело с материальным обеспечением, особенно остро ощущалась нехватка средств связи. Пришлось обратиться к командующему группой. Генерал И. И. Масленников выслушал нас внимательно и развел руками:

— Все это известно, но где взять недостающее?

— Мне кажется, — отвечал я, — следует еще раз присмотреться к тому, как распределено имущество.

Командующий возразил:

— Не могу же я отобрать то, что вы требуете, у стрелковых частей!

Однако член Военного совета дивизионный комиссар К. А. Гуров поддержал меня:

— Я считаю, что товарищ Дегтярев прав. Артиллеристы могут быть обеспечены связью за счет частей, формирование которых далеко еще от завершения. Мы должны обеспечить каждую батарею минимально необходимыми средствами связи. Ведь первое, с чем нам придется столкнуться, — это танки противника, а на них с одной винтовкой да пулеметом не пойдешь. Нужна артиллерия, и притом хорошо управляемая.

Мне уже было известно, что И. И. Масленников не отличается сговорчивостью. Но на этот раз резких возражений с его стороны не последовало. Было ясно, что командующий всерьез задумался над тем, как изыскать для артиллерии надежные средства связи...

В течение последующих нескольких дней мы с полковником Ф. В. Рыжковым исколесили немало лесных дорог. Побывали в 770-м артиллерийском полку, в ряде других частей. И почти всюду обнаруживался явный недостаток средств связи. Приходилось все время на кого-то нажимать, кого-то уговаривать. Нелегок был разговор с командиром 245-й стрелковой дивизии комбригом В. В. Корчицем, но итог нас вполне удовлетворил: комбриг обещал обеспечить артиллеристов связью.

Побывали мы и на артиллерийском складе, организовали [18] отгрузку боеприпасов для 29-й армии. Вагоны приходилось добывать с боем.

Коротко доложив Военному совету новой армии о проделанной работе, мы поспешили в свой штаб. Вернулись туда под утро. В штабе было тихо и пустынно: люди отдыхали после напряженной ночной работы. Однако П. Н. Офросимов еще бодрствовал и сразу же пригласил меня к себе. От меня не ускользнуло, что он испытывает чувство какой-то неловкости. Я недоумевал: «В чем причина столь странного поведения?» Но тут же все разъяснилось: мне был объявлен приказ войскам фронта о назначении меня на должность начальника оперативного отделения штаба артиллерии 32-й армии. Признаюсь, эту весть я воспринял как гром среди ясного неба.

Генерала Малярова на месте не оказалось. Зато как раз в этот момент у нас опять появился Леонид Александрович Говоров. Я не выдержал и поделился с ним горестными мыслями о новом моем понижении. Он внимательно выслушал и, как обычно, уверенно сказал:

— Успокойтесь, все утрясется. Маляров у себя?

— В том-то и дело, что он в войсках.

— Ну ничего, не падайте духом! При первой же встрече с Николаем Николаевичем Вороновым я поговорю о вас.

На этом мы расстались. 13 августа я направился к новому месту службы.

Мое появление в расположении штаба 32-й армии никого не удивило. Приказ там уже был получен.

Начарт генерал-майор артиллерии В. С. Бодров принял меня душевно, как хорошего друга, хотя виделись мы впервые.

— Слышал, слышал о вас от Леонида Александровича Говорова. А то, что с вами произошло, надеюсь, не повлияет на...

И он жестом руки сумел выразить сразу несколько понятий: на самочувствие, на службу, на отношение к окружающим...

«С таким начальником интересно работать», — решил я и, как иногда случается, сразу проникся уважением к этому генералу.

Затем Василий Семенович предложил присесть к [19] столу и стал знакомить меня с положением на фронте, с состоянием артиллерийских частей, с построением обороны, в частности с организацией системы противотанкового огня. При оценке обстановки он подчеркнул, что армия занимает оборону на одном из главнейших направлений, поэтому не исключено, что танковые соединения врага навалятся именно на нас.

32-я армия состояла в основном из дивизий народного ополчения. Среди личного состава немало было седовласых мужей науки и искусства. Многие прошли суровую школу гражданской войны, не раз встречались лицом к лицу с врагом, однако, находясь длительное время на «штатском положении», изрядно растеряли весь свой былой багаж военных знаний и навыков. Но вся эта старая гвардия буквально горела ненавистью к захватчикам и готова была на любые самопожертвования во имя победы над врагом.

— Да-а, энтузиазма у людей хоть отбавляй, — говорил Василий Семенович. — Но мы уже начали понимать, что «на ура» гитлеровцев не возьмешь. Этот враг признает только язык силы.

Я внимательно слушал генерала, рассматривал карту, а в мыслях уже рисовал перспективу предстоящих боев и составлял перечень вопросов, которые нужно решать немедленно.

На следующий же день заслушал у себя в оперативном отделении направленцев по дивизиям. Они показали сильные и слабые стороны в организации артиллерийского огня. Слабых сторон было больше. И постепенно вырисовывалась первостепенная наша задача — ликвидация отставания в военной и специальной подготовке артиллерийских командиров и начальников. Необходимо было провести хотя бы непродолжительные, пять-шесть дней, учебные сборы. Решили собрать вначале командиров артиллерийских частей и начартов дивизий, а затем, если позволит обстановка, и начальников артиллерийских штабов. Программа сборов предельно сжатая. В нее можно включить только самое основное: подготовка к бою материальной части; изучение теории стрельбы по танкам (каждый участник сборов должен сам поработать за наводчика, командира огневого взвода и командира батареи); отработка приемов управления огнем; [20] занятия по работе вычислительного отделения и сопряженного наблюдения дивизиона.

Времени было в обрез — работать приходилось ночами. Нас вконец измучило недосыпание. Но зато как мы радовались, когда наконец все оказалось готово к первому учебному сбору!

И тут-то меня вызвал Василий Семенович Бодров. Он, по обыкновению, был корректен — встретил стоя, предложил сесть, но как-то загадочно улыбался. Да и первый его вопрос прозвучал несколько странно:

— Успели ознакомиться с работой оперативного отделения?

— Вполне, — ответил я, а про себя думал: «Тут что-то не ладно, жди опять какого-нибудь сюрприза».

— Ну, коль ознакомились «вполне», то принимайте штаб.

От неожиданности я даже не встал. А Василий Семенович, продолжая улыбаться, подмигнул:

— Вот так-то! — и протянул мне бумагу: — Читайте приказ фронта. Поздравляю!..

* * *

Командующий армией генерал-лейтенант Н. К. Клыков одобрил программу задуманных нами сборов и рекомендовал провести их в расположении 2-й дивизии народного ополчения: там имелся неплохой полигон для боевых стрельб.

Первые же занятия показали, что подавляющая часть собравшихся не знает досконально, как надо готовить материальную часть к открытию огня. Пришлось начинать с азов. Очень туго шло усвоение правил стрельбы по движущимся целям, и особенно по танкам. В группе начартов стрелковых полков обнаружились [21] командиры, которые сами откровенно удивлялись: как они попали в артиллерию. Да и из тех, что имели когда-то отношение к этому роду войск, некоторые отстали безнадежно, и нам пришлось представить их к замене.

Не намного лучше выглядели и начарты дивизий. Те, что были назначены на эти должности из командиров запаса, совершенно не владели методикой управления огнем.

Сборы отличались большим напряжением, но добиться высоких результатов нам, к сожалению, не удалось. Было бы наивно предполагать, что за неделю можно основательно научить людей тому, что вырабатывается только длительным и настойчивым трудом. Однако кое-какие, совершенно нетерпимые пробелы мы восполнили, а главное — выявили степень подготовленности своих кадров.

Узнав о моем намерении заменить нескольких начартов полков, Василий Семенович Бодров насторожился.

— Не слишком ли многих вы забраковали? Имейте в виду, у нас заменять-то некем.

Я предложил обратиться за помощью к Ф. Г. Малярову, просить его прислать нам опытных артиллеристов из резерва.

— Вы думаете это так просто? Мы попросим, а он сразу раскошелится? Нет, он вначале меня как следует отругает, а потом скажет: нужно не менять, а готовить кадры на месте. Поэтому звонить ему не стану.

С разрешения В. С. Бодрова я сам позвонил генералу Малярову. Федор Гаврилович, внимательно выслушав меня, спросил:

— Вы хорошо изучили людей, которых предлагаете заменить?

— Да, хорошо!

— Ну коль хорошо, подумаю. — И тут же добавил: — Дам задание отобрать из резерва... А как ты сам чувствуешь себя в новой обстановке? Наверное, обижаешься?

Что я мог ответить на это? Ведь и верно, сначала было обидно. Но разве можно придавать этому серьезное значение, когда на карту поставлена судьба [22] всей страны?! И я, поблагодарив генерала за заботу, сказал, что сегодняшним своим положением вполне доволен...

— Так и должно быть, — похвалил он. — Надеюсь, останемся старыми друзьями. Если возникнут еще какие затруднения, звони, не стесняйся.

В. С. Бодров не совсем верил в результативность этих моих переговоров с Ф. Г. Маляровым. Но я знал, уж если Федор Гаврилович обещал, выполнит. Так оно и случилось. На следующий день к нам прибыли двадцать командиров-артиллеристов. Все они оказались кадровыми, с завершенным артиллерийским образованием.

* * *

В конце августа в помещение, где я проводил очередные занятия с комсоставом, неожиданно вошел командарм Н. К. Клыков. Присутствовавший здесь же начарт подал команду «Смирно» и направился к нему с докладом, но Клыков поднял руку:

— Не надо!

Я бегло взглянул на озабоченное лицо командующего. Чувствовалось, что он чем-то взволнован.

Продолжать занятия Клыков поручил Бодрову, а меня отозвал в сторону и приказал:

— Забирайте свои вещи да не мешкая являйтесь к штабу. Мы с вами уезжаем из армии. Совсем.

— Как совсем?

— А так. К новому месту службы. Пока что поедем в Москву, а там будет видно, куда нас пошлют. Вы, Георгий Ермолаевич, будете начальником артиллерии армии, которой мне предстоит командовать.

Захватив свои незатейливые солдатские пожитки, я забежал проститься с товарищами. С Василием Семеновичем крепко обнялись, расцеловались. Через час несколько легковых машин двинулись по направлению к Москве.

По прибытии в Москву, несмотря на поздний час, командующий сразу ушел в Генеральной штаб, а мне пришлось принять с десяток автоматов и вооружить ими наш небольшой по составу отряд. Долго мы здесь не задержались: выехали той же ночью. Путь теперь лежал на север, по Ленинградскому шоссе, [23] в район Парахино, где намечалось расположить штаб вновь формируемой 52-й армии.

Кончался второй месяц войны.

«Только второй?» — невольно подумал я и удивился. Удивился потому, что за эти два месяца я проделал такой путь и переменил столько должностей! А ведь по всему видно: это только начало. И наверное, так часто перебрасывают с одного места службы на другое не только меня.

Машины мчались почти без остановок. Монотонный рокот моторов навевал дремоту, но я безотчетно старался побороть ее. Мысленно представил себе Пензу. Как там Игорь? Что-то давно нет писем ни от него, ни от Максимовых. Может быть, их весточки гонятся следом за мной и никак не догонят: слишком уж быстро меняю я адреса. Теперь вот последуют письма в Парахино. А долго ли я там буду?..

На место прибыли в полдень. Расположились в пустом помещении. На первых порах все управление начальника артиллерии состояло только из меня да невысокого красноармейца, исполняющего роль писаря. Но вскоре стали прибывать старшие командиры-артиллеристы, и через неделю мы укомплектовались до штата.

Начался прием артполков. И опять старая песня: материальная часть в одном месте, а амуниция пришла в другое. Малоопытные начарты горестно разводили руками:

— Обманули! Ведь когда грузили, представитель артснабжения клялся и божился, что положенная нам амуниция будет отправлена в пункт нашего назначения.

— Ну так уже и обманули! — отшучивался я, а сам думал: «Чем же все-таки оттащить пушки от железнодорожной платформы в лес?»

И поспешил к начальнику станции: нельзя ли у него чем-либо разжиться?

— Нам сказали, что у вас имеется приблудный трактор. Просим одолжить его на время.

Начальник станции настораживается:

— Трактор никакой не приблудный, а штатный. Дать его вам не могу. Самим нужен.

— Да мы же просим только на время! [24]

— Знаем мы это «на время»! Позавчера вот так же один старшина Христом богом просил у нас помощи для переброски материальной части. Я дал тягач. И вот уже скоро пойдут третьи сутки, а ни старшины, ни тягача нет! Да видимо, и не будет!

Сую ему свои документы, кладу на стол расписку с обязательством вернуть трактор. Он подозрительно рассматривает меня. На мне простая, изрядно потертая серая шинель, большие солдатские сапоги, повидавшая всякие виды фуражка. Да к тому же и лицо небритое. Все это не внушает особого доверия. Но что остается делать начальнику станции, когда его сверлит лихорадочным блеском глаз напористая военная братия. В конце концов он сдается:

— Ладно, трактор я вам дам, но с условием, что вернете его в полной исправности...

* * *

А в последних числах сентября мне вновь пришлось собирать свой походный чемодан. И не только мне. На этот раз всему управлению артиллерии приказано было немедленно убыть в распоряжение Военного совета 4-й армии.

Перед отъездом едва успел заскочить к генерал-лейтенанту Н. К. Клыкову.

— Что же это вы так быстро решили со мной расстаться? Не успели даже ни разу обругать.

— А вы думаете со мной кто-либо советовался? Для меня это такая же неожиданность, как и для вас... Вам, пожалуй, больше повезло, чем мне. Вы едете с коллективом, а вот я остаюсь один! Ищи теперь новых помощников... [25]