В знакомые места

После Парада Победы я с женой Еленой Кононовной поехал в родную деревню Отрубнево, в Калининскую область, проведать своих сестер Анну Михайловну и Александру Михайловну. До нашего района немцы не дошли, но набедовались мои родные сильно.

Через 10–15 минут после того, как мы приехали, сбежалась вся деревня. Женщины кинулись ко мне со слезами, стали расспрашивать, не встречал ли я их мужей, сыновей. У сестер моих тоже погибли на войне мужья, и тут я узнал, что из всей моей многочисленной родни остался в живых только один мужчина — я...

На следующий день, когда я вернулся в Москву, меня вызвали в Генеральный штаб. Еду в машине и думаю: зачем вызвали? Или дадут новое назначение, или придется воевать с японцами?

В Генеральном штабе зашел я к генералу Антонову. Вспомнили с ним бои под Белгородом, спросил он о моем здоровье, а затем сказал:

— Иван Михайлович, вас хочет видеть Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин.

Сердце екнуло. Что же все-таки будет?

Приехал в Кремль.

И. В. Сталин поздоровался со мной:

— Поздравляю вас с победой. Ваша армия, товарищ Чистяков, воевала неплохо. Как настроение? Как здоровье? Как семья? Где она?

Я ответил:

— После победы настроение, как у всех, хорошее. На здоровье не жалуюсь. Семья живет в Москве...

Отвечаю, а в голове одна мысль: зачем же он вызвал? Ведь не затем, чтобы узнать о моем настроении...

— Вы служили до войны на Дальнем Востоке?

— Так точно.

— Какое оперативное направление вы хорошо знаете?

— Я шесть лет служил в Приморье и хорошо знаю границу от Гродеково до Хасана.

— Вы там служили командиром корпуса в двадцать пятой армии. А как вы смотрите, товарищ Чистяков, если вам будет предложено командовать этой армией? Ей, очевидно, придется воевать с японцами.

— Благодарю за доверие.

— Через пару дней вам надлежит вылететь на Дальний Восток, в свои знакомые места. Желаю успеха. [247]

По всем законам логики я должен был в это время думать о предстоящем назначении, о своем будущем, но в голове только одна мысль: как я оставлю свою родную 6-ю гвардейскую армию? Наверное, поэтому я и осмелился попросить И. В. Сталина:

— Товарищ Сталин, разрешите мне на один день слетать проститься с шестой гвардейской армией, я ею три года командовал, свыкся с людьми...

— Разрешаю. Передайте товарищу Антонову, чтобы завтра утром отправил вас.

Снова отправился я в Генеральный штаб к генералу Антонову. Он сообщил мне, что И. В. Сталин уже позвонил ему и сказал, что мне разрешается взять с собой в 25-ю армию, на Дальний Восток, офицеров и генералов из 6-й гвардейской.

И вот настал час расставания с боевыми друзьями из 6-й гвардейской армии. На аэродроме собралось много людей. Оркестр. Цветы. Встал я на «виллис» и, очень волнуясь, сказал:

— Дорогие мои воины шестой гвардейской армии! Прошли мы вместе с вами тринадцать тысяч километров в походах и боях, в морозы и снежные бураны, в зной и под дождями, по степям и оврагам, по лесам и болотам, через, казалось бы, непроходимые места. Сколько провели бессонных ночей, не говоря уж о том, что каждую минуту нас подстерегала смерть. Мы освободили девятнадцать тысяч четыреста сорок населенных пунктов и, завершив войну, скоро разъедемся по всему Советскому Союзу. Немало наших боевых друзей, с которыми мы не раз ходили в атаки, останутся навечно лежать в братских могилах. О них мы не должны забывать никогда...

Поблагодарил я солдат, офицеров и генералов за хорошую службу, за отвагу в боях и почувствовал, что не могу больше говорить — спазма сжала горло. Снял я фуражку, поклонился трижды своим однополчанам-гвардейцам и столько услышал тут добрых слов, пожеланий успеха, что вконец расстроился. Когда же ударил оркестр, я попросил:

— Заводите, дорогие друзья, поскорее моторы, как это тяжело — расставаться...

На следующее утро в Москве, у самолета, отправляющегося на Дальний Восток, я неожиданно встретил генерала [248] А. П. Белобородова, с которым в предвоенные годы мы вместе служили на Дальнем Востоке.

— Ты куда? — спросил я Афанасия Павлантьевича.

— В свою первую Краснознаменную армию.

— А я в свою двадцать пятую...

— Что, Иван Михайлович, летим громить японцев?

— Как будто бы. Все хорошо, но если бы взять мне с собой шестую гвардейскую...

— А мне бы свою сорок третью...

— Ну ничего, дальневосточные армии будут драться не хуже, чем наши на западе с фашистами.

— Не сомневаюсь.

Так, разговаривая, сели мы в самолет, который взял курс на Дальний Восток.

В самолете во время полета мы с генерал-полковником А. П. Белобородовым вспоминали довоенную службу в Приморье. Многие генералы, которые летели вместе с нами, в том числе и В. А. Пеньковский, Г. А. Макаров, никогда не были в этих краях. Афанасий Павлантьевич Белобородов красочно, увлеченно рассказывал им о маньчжурских сопках, покрытых лесом, где масса грибов, ягод, обилие зверья, птицы, особенно фазанов.

Летели мы долго, и, понятно, у каждого из нас были свои думы. Мы знали, окончание войны в Европе определило исход мировой войны в целом, но на Дальнем Востоке и на Тихом океане еще шли бои. Дальневосточный агрессор, ближайший союзник гитлеровской Германии, продолжал вести борьбу против Англии, США и Китая. Военные действия велись вблизи дальневосточных границ Советского Союза, где мы вынуждены были в самые тяжелые годы войны с Германией держать порой до 59 дивизий. Нужно ли говорить, как могли бы помочь они на западном фронте, особенно под Москвой и Сталинградом!

Сейчас Советское правительство считало, что следует как можно скорее погасить пожар войны на Дальнем Востоке. Еще на Ялтинской конференции глав великих держав в феврале 1945 года Советский Союз взял на себя обязательство вступить в войну против Японии через 2–3 месяца после капитуляции Германии.

Верховное главнокомандование США и Англии пришло к выводу, что собственными силами им трудно справиться с Японией, и все настойчивее добивалось согласия нашего правительства на скорейшее вступление в войну на Дальнем Востоке. К лету 1945 года Япония имела сильную армию: свыше 7 миллионов человек, 6500 боевых самолетов и около 122 боевых корабля. [249] Только на наших границах численность японских войск составляла свыше 1 миллиона человек, объединенных в 49 дивизий и 27 бригад. Это была довольно внушительная сила.

...Самолет пошел на посадку. Разместились мы в гостинице Военного совета 25-й армии, которой до сих пор командовал генерал-майор А. М. Максимов. Его мы с А. П. Белобородовым хорошо знали. Офицер, сопровождавший нас, сообщил, что сегодня, 3 июля, в 19.00 мы должны быть у командующего приморской группой Маршала Советского Союза Кирилла Афанасьевича Мерецкова.

В назначенное время мы прибыли. Я вошел в кабинет командующего первым и, не взглянув на его погоны, по-солдатски рявкнул:

— Товарищ Маршал Советского Союза! Генерал-полковник Чистяков прибыл в ваше распоряжение на должность командующего двадцать пятой армией! — И отчеканил шаг в сторону. Так же по-солдатски громко доложил генерал Белобородов и другие товарищи, прибывшие с нами. И вдруг, не помню кто, шепнул мне на ухо:

— Иван Михайлович, а на плечах Кирилла Афанасьевича погоны генерал-полковника...

Я взглянул, не поверил глазам, аж в жар бросило! Что такое?

Маршал заметил мое смущение:

— Я, товарищи, не маршал, а генерал-полковник Максимов, но это временно, в целях дезинформации противника.

Нам всем впервые здесь пришлось встретиться с маршалом. Знали мы лишь то, что был он начальником Генштаба Красной Армии, а во время войны с гитлеровской Германией командовал Волховским фронтом. Знали мы и то, что К. А. Мерецков участвовал в испанских событиях и одно время служил начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Мы были очень довольны, что наш командующий имел большой опыт ведения войны в лесисто-болотистой местности и хорошо знал условия Дальнего Востока.

Познакомившись с нами, Кирилл Афанасьевич сказал:

— Поскольку вы после долгого полета изрядно устали — отдохните, а завтра прошу в десять ноль-ноль быть у меня.

Утром мы прибыли в штаб. В кабинете маршала уже были развешаны карты, схемы, испещренные разноцветными стрелами. Маршал приветливо поздоровался с нами и сказал: [250]

— Советские войска на Дальнем Востоке сейчас объединены в три фронта. Забайкальским командует маршал Малиновский, Вторым Дальневосточным — генерал армии Пуркаев, Первым Дальневосточным — я. Тихоокеанским флотом командует адмирал Юмашев. Руководить всеми боевыми действиями фронтов будет главнокомандующий маршал Василевский.

Маршала Василевского все мы очень хорошо знали по боям под Сталинградом, на Курской дуге, при освобождении Белоруссии и Прибалтики.

— А сейчас, — продолжал маршал Мерецков, — я ознакомлю вас с положением на Дальнем Востоке. Наступательные операции США и Англии против Японии развертываются крайне медленно. Не станем заниматься предположениями. Скажу вам, что сегодня со всей остротой стоит вопрос о быстрейшей ликвидации японского очага войны на Дальнем Востоке.

Маршал взял указку, подошел к картам-схемам, на которых был нанесен общий стратегический план разгрома Квантунской армии. Генерал Белобородов посмотрел на меня, толкнул в бок и довольно громко сказал:

— Смотри, Канны!

Да, Квантунская армия была взята в полукольцо стрелами трех фронтов.

Маршал Мерецков, взглянув в нашу сторону, улыбнулся:

— Да, товарищи, это действительно Канны. Маньчжурская операция своим размахом поражает воображение даже тех, кто близко видел не одну войну. Наступление наших войск, как вы видите, намечается начать на фронте общим протяжением более пяти тысяч километров при глубине, достигающей шестисот — восьмисот километров. Для достижения конечной цели операции — полного разгрома всех сил Квантунской армии — отводится крайне ограниченное время, не более двадцати — двадцати трех суток. Средний темп наступления тридцать пять — сорок километров в сутки. Если учесть сложнейшие природные условия Дальнего Востока, его огромное удаление от центральных районов страны, сжатые сроки подготовки, то для каждого из нас становится ясным, как трудна эта операция.

Первый Дальневосточный фронт получил задачу нанести главный удар силами первой и пятой армий и десятым мехкорпусом из района Гродеково, Ворошилов на муданъцзянском направлении, прорвать систему приграничных укрепленных районов, разгромить противостоящего противника и [251] на пятнадцатый — восемнадцатый день операции выйти на рубеж Боли, Муданьцзян, Ванцин. В дальнейшем с выходом главных сил фронта на западный берег реки Муданьцзян и в район Ванцин, Яньцзи развить удар в направлении Гирин, Чанчунь и частью сил на Харбин.

Войска фронта должны нанести два вспомогательных удара. Первый — силами тридцать пятой армии из района Губерово, Лесозаводск в направлении на Мишань с целью овладеть Хитоуским и Мишаньским укрепленными районами и тем самым обеспечить с севера действия главной группировки фронта; второй — силами двадцать пятой армии из района восточнее Дуннина в направлении Ванцин, Яньцзи с задачей расширить прорыв в сторону фланга, отрезать японским войскам пути отхода в Северную Корею. Протяженность фронта наступления достигает 700 километров.

Кроме того, на войска фронта возлагается задача во взаимодействии с Тихоокеанским флотом обеспечить оборону морского побережья на участке от бухты Преображенья (сто шестьдесят километров восточнее Владивостока) до мыса Сосунова.

С выходом Первого Дальневосточного и Забайкальского фронтов в район Чанчунь предусмотрено развитие наступления на Ляодунский полуостров и в Северную Корею.

В операции группы фронтов Первый Дальневосточный фронт имеет задачу большой значимости:

— нанося главный удар на муданьцзянском направлении, с выходом в район Чанчунь достичь (во взаимодействии с Забайкальским фронтом) окружения главных сил Квантунской армии;

— овладение во взаимодействии с Тихоокеанским флотом портами Кореи должно изолировать Квантунскую армию и лишить ее связи с метрополией.

Особенностью нашего фронта является организация наступления частью сил вдоль морского побережья.

— Должен вам сказать, — продолжал маршал К. А. Мерецков, — что пока Генштаб и штаб Первого Дальневосточного фронта работают над двумя вариантами плана операции нашего фронта. Имеются такие мнения: учитывая сложность природных условий в полосе фронта и то, что здесь находятся особо сильные укрепрайоны противника, начать наступление Первого Дальневосточного фронта на десять дней позже Забайкальского. Это бы заставило японцев перебросить часть своих сил в полосу Забайкальского фронта, тем самым ослабив группировку, противостоящую войскам Первого Дальневосточного фронта. Это, конечно, [252] важное соображение. Однако разновременный переход в наступление мог бы позволить противнику сравнительно свободно маневрировать по внутренним операционным линиям крупными группировками своих сил. А можно ли с уверенностью сказать, что противник станет выводить для отражения удара Забайкальского фронта войска именно из полосы Первого Дальневосточного фронта? Что он не использует для этого свои резервы? Вряд ли. И еще. При разновременном переходе в наступление утратится внезапность действия Первого Дальневосточного фронта...

Надо заметить, что Квантунская армия занимала особое место в вооруженных силах Японии. Служба в ней считалась большой честью для японских офицеров и генералов и рассматривалась как почти обязательное условие для продвижения.

Все это не случайно. Квантунская армия предназначалась для захвата советского Дальнего Востока, Сибири. Квантунская армия, как писали тогда японцы, должна была пройти по «самурайским тропам», которые «тянулись» от берегов Японского моря через всю Корею и Маньчжурию в Приамурье, в Сибирь, вплоть до Урала.

Весь личный состав Квантунской армии воспитывался в духе фанатической верности империи и ненависти к народам других стран, прежде всего Советского Союза, Монгольской Народной Республики и Китая.

Командующий Квантунской армией генерал-лейтенант Отодзо Ямада совмещал функции генерал-губернатора Квантунской области оккупированной Маньчжурии, а также чрезвычайного посла императора Японии при «правительстве» Маньчжоу-Го.

По организационной структуре Квантунская армия представляла собой группу фронтов. Наиболее сильным по своему составу был 1-й фронт. Все его 10 пехотных дивизий и одна пехотная бригада были развернуты вдоль границ советского Приморья, прикрывая хуньчунское и муданьцзянское направления. Командовал 1-м фронтом генерал Кита, штаб его располагался в городе Муданьцзяне.

Как мы узнали из сообщения маршала Мерецкова, перед 1-м Дальневосточным фронтом были сосредоточены главные силы 1-го японского фронта.

После того как К. А. Мерецков дал нам ряд указаний и вручил оперативные документы, мы поехали на машинах на КП 25-й армии. Покатил я по знакомым дорогам. Каждый поворот, каждое дерево и куст были мне хорошо известны. Чувствовал я себя тут как дома. [253] Мои спутники генералы Пеньковский, Макаров, Черенков не переставали восхищаться природой: быстрыми речушками с прозрачной водой, вековыми деревьями, сопками, покрытыми кустарником и крупными яркими цветами, которые, я знал, не имеют запаха.

Я думал о том, что предстоит нам пережить на этой земле много тяжелых минут. На западе мы знали противника: и формы его борьбы, его технику, применение ее. Сейчас у нас новая обстановка, новый противник. Вот и приходится смотреть на эти цветы, красивые издали сопки, а думать совсем о другом. Три удара, и у каждого свои особенности. Район главного удара — безлесная полоса с небольшими сопками, покрытыми кустарником высотой в рост человека. Войдешь в него — темно как ночью. На склонах высот — завалы и болота. Район второго вспомогательного удара из Краскино, озеро Хасан не легче: большие скалистые высоты, часть из них покрыта лесом. На границе довольно крупная река Туманган, а левый фланг упирается в Японское море. И, наконец, это укрепрайоны, которые никак нельзя сравнить с полевыми укрепленными рубежами на западе. Здесь укрепрайоны строились десятки лет. Это тебе, Георгий Андриянович, не траншеи. Не каждая пушка, даже дивизионная, может вывести огневую точку из строя... А в глубине Маньчжурии еще более непроходимые места — тайга, болота. Плохо и то, что на каждом из наших трех направлений только по одной дороге. Рокадных же совсем нет. Так что проложить колонный путь с одного направления на другое почти невозможно...

...Машина проскочила мост, который был хорошо мне известен: сколько раз его сносило в половодье, и нам приходилось его восстанавливать! Вдали показалось большое здание — вот мы и прибыли на КП 25-й армии. Около штаба собралась группа генералов и офицеров. Командующего армией генерал-майора А. М. Максимова не было, поэтому доложил мне начальник штаба генерал-майор Г. И. Шанин. Большинство офицеров и генералов я знал еще до войны, поэтому встреча наша была очень теплая, товарищеская.

После небольшого совещания, где генерал Шанин представил мне начальников родов войск и служб, а я представил им вновь прибывших, мы с генералом Н. Г. Лебедевым, членом Военного совета 25-й армии, поехали посмотреть на укрепрайоны противника.

По пути мы заехали в местный райком партии и райисполком. С райисполкомом у меня были связаны очень хорошие воспоминания. Здесь, когда я командовал 275-м стрелковым полком, [254] меня впервые избрали депутатом районного Совета. Народ оказал мне большое доверие, и я старался его оправдать. Впоследствии, будучи депутатом Верховного Совета СССР, я часто вспоминал свой опыт работы депутата районного Совета, который мне очень пригодился. На следующее утро, по заведенному на фронте обычаю, перед принятием решения мы собрались на совещание. Я обратился к генералу Шанину, своему земляку-калининцу:

— Начинай, Григорий Иванович, ты три года был начальником штаба армии, знаешь свои войска, противника, тебе и карты в руки...

Григорий Иванович Шанин с присущим ему спокойствием четко и ясно доложил по карте свои предложения, которые в основном отвечали требованиям фронта.

С большим вниманием выслушали мы и начальника разведки, который доложил, что перед фронтом нашей армии расположены войска 3-й японской армии генерал-лейтенанта Суроками 1-го японского фронта. На основных оперативных направлениях имеются четыре укрепрайона, каждый из них занимает по фронту 50–100 километров и до 50 километров в глубину. Все укрепления из железобетона, с современным вооружением. В отдельных местах имеются ложные точки, и порой они замаскированы лучше, чем настоящие. В тылу укрепрайонов расположена основная группировка полевых войск. В направлении Дуннина, за укрепрайонами, в 10–15 километрах, — 126-я и 122-я пехотные дивизии в первом эшелоне и 139-я пехотная дивизия во втором.

Три дивизии противника расположены вдоль границы от Ванцина до Хуньчун и одна в районе Антунь. В Корее дислоцируется 17-й японский фронт, являющийся резервом командующего Квантунской армией. Он имеет 9 пехотных дивизий и состоит из двух армий — 34-й и 59-й. Кроме Квантунской армии в Маньчжурии Красной Армии противостоят войска маньчжурского князя Ве Вана, насчитывающие 13 пехотных дивизий и 14 бригад. По живой силе соотношение у нас почти одинаковое, с очень небольшим перевесом в нашу сторону. Однако, несмотря на большую численность пехотных дивизий (до 15 тысяч человек), вооружение Квантунской армии значительно уступает нашему. Например, дивизия имеет 18 противотанковых пушек калибра 37 миллиметров...

— Ну, тогда танкисты наши могут смело гулять, не то [255] что у немцев! — сказал генерал Макаров. — Таким снарядом нашу броню не пробьешь!

По плану, который мы представили в штаб фронта, главный удар наша армия наносила на своем правом фланге силами 39-го стрелкового корпуса в составе трех стрелковых дивизий и отдельной 72-й танковой бригады из района Гродеково, Полтавка по долине Падь Сенная в обход справа Дуннинского укрепрайона. На левом фланге в направлении границы Кореи вспомогательный удар наносила сформированная нами группа войск во главе с заместителем начальника штаба армии генералом Г. И. Шаниным. В эту группу вошли части южных укрепрайонов и 383-я стрелковая дивизия. Задача этой группы — обеспечение левого крыла не только нашей армии, но и фронта, а также нарушение железнодорожного и шоссейного сообщения противника из Кореи в Маньчжурию.

Командующий фронтом К. А. Мерецков утвердил наш план, после чего мы приступили к подготовке операции, которая продолжалась в течение месяца.

Полоса наступления нашей армии проходила в основном по скалам, склонам, сопкам, покрытым лесом или таежным кустарником, усеянным шипами. В августе он выше роста человека, причем растет так густо, что днем в зарослях, как ночью, темно, ничего не видно. Дороги в этих местах очень плохие, населенные пункты редки. Комаров не меньше, а куда больше, чем на болотах в Прибалтике, да еще беда — энцефалитные клещи. Пришлось строго приказать — воротники гимнастерок не расстегивать, какая бы ни стояла жара, а на обшлага сделать завязки. Прикрепили воинов «один к одному», чтобы присматривать, нет ли на товарище клеща.

Большая предстояла работа саперам. В этих сложных условиях инженерные войска играли особую роль в обеспечении поставленной задачи.

Сильно затрудняли работу тыла большие расстояния для подвоза, которые исчислялись сотнями километров. Но как и на западе, генерал В. С. Черенков умело руководил службой тыла, и войска армии были обеспечены всем необходимым.

Огромную работу по разъяснению политики партии и правительства по отношению к милитаристской Японии провели политработники. Здесь не надо было как-то ломать психологию советского воина. С детских лет, со школьной скамьи воспитывали у наших людей глубокое сочувствие [256] к угнетенным народам, томящимся под колониальным игом империалистов. Все воины понимали, что, разгромив Квантунскую армию, мы не только обезопасим нашу границу, но и поможем народам Китая и Кореи освободиться от японских колонизаторов, беспощадно грабивших эти страны. Это классовое сочувствие поднимало настроение в войсках на активные наступательные действия.

Вся подготовка к войне с Японией проводилась скрытно, и это создавало для политработников особые трудности. Мы не могли использовать такие мощные средства пропаганды, как печать и радио, но, несмотря на это, партполитработа, направленная на активные боевые действия, велась успешно. Настроение в войсках было боевое. Можно было понять бойцов. Каждый из них по меньшей мере 7 лет стоял против японской армии и ждал со дня на день, что союзник гитлеровской Германии вот-вот выступит. У всех были свежи в памяти бои у Хасана и Халхин-Гола. Несмотря на существование пакта о нейтралитете, японская военщина беспрестанно предпринимала различные агрессивные акты, на дальневосточной границе не прекращались провокации. Всем было известно, что на протяжении многих лет она всячески затрудняла советское судоходство, закрывала пролив Цугару (Сангарский), соединяющий кратчайшим путем наши порты с Тихим океаном. Нарушая общепризнанные нормы международного права, японское морское командование задерживало советские суда и даже по-пиратски топило их. В общем, для политработников материала, разоблачающего агрессивную сущность японского милитаризма, было больше чем достаточно.

Политотдел армии подготовил памятки, в которых рассказывалось, как надо действовать бойцам при прорыве укрепрайонов в горно-таежной местности, как вести борьбу со смертниками. Были выпущены брошюры, помогающие лучше изучить противника: «Вооруженные силы Японии и Маньчжурии», «Плацдарм японской военщины». Издали и краткие разговорники на японском и корейском языках,

В армии были созданы специальные группы из участников войны на советско-германском фронте, которые делились боевым опытом с дальневосточниками. Мне тоже не раз приходилось беседовать с красноармейцами и офицерами, еще не принимавшими участия в боях. Каких только вопросов не задавали! По ним можно было понять, как тщательно следили они за событиями, которые происходили на западе. Расспрашивали воины о мельчайших деталях боев под Сталинградом, на Курской дуге, в Белоруссии и Прибалтике. [257] Во время этих бесед иногда раздавались голоса:

— С японскими милитаристами мы разделаемся побыстрее, чем на западе с гитлеровцами!

Таким настроениям мы давали настоящий отпор. Недооценка противника была очень опасна.

Поскольку директивой нам было предписано прорвать укрепрайоны противника, мы стали обсуждать, как лучше это сделать: то ли, пользуясь ночной темнотой, незаметно подобраться к укреплениям врага и внезапной атакой уничтожить их гарнизоны, то ли предварительно разрушить дзоты артиллерией. Разные были суждения по этому поводу как в штабе фронта, так и у нас. Одни доказывали, что нужно сначала разбить артиллерией и авиацией укрепрайоны и тем самым нарушить по отдельным направлениям систему огня противника. В какой-то степени эти товарищи были правы. Но для этого требовалось очень большое количество боеприпасов, время, а главное, все это было ненадежно: то ли разбил огневую точку, то ли нет.

Поэтому большинство склонялось к тому, чтобы без артподготовки, пользуясь полной темнотой приморских ночей, нагрянуть и уничтожить прислугу укрепрайонов. Артиллерию же, особенно крупнокалиберную, держать на прямой наводке, чтобы в любую минуту открыть огонь по тем или иным сопротивляющимся точкам. И это было правильное решение. Все огневые точки у японцев располагались в таких местах, где можно было использовать различные рода войск и современные формы борьбы. А сколько имелось у японцев ложных огневых точек! Надо было еще найти реальную огневую точку, как говорится, «раздеть ее», освободить снарядами от толщи земли, пробить бетон. Чем больше я думал, тем отчетливее понимал, что первый путь более надежен. Из кого же сформировать штурмовые отряды? Из полевых войск или из войск, ранее стоявших в приграничных районах? В конце концов было решено создать штурмовые отряды из последних: они лучше знали и японские укрепления, и их службу. В отряды вошли также пограничники и саперные подразделения. Каждый отряд, сформированный из 1000 человек, в основном коммунистов а комсомольцев, вооружили автоматами, гранатами, финками, ножницами для резания проволоки.

Для тренировки штурмовых отрядов мы подготовили специальные полигоны с дзотами и двориками при них, казармами, словом, точно такими, как у японцев. [258]

Незадолго до начала наступления я приказал провести учения для проверки боеготовности и сам поехал в основной отряд, которому предстояло штурмовать Дуннинский укрепленный район, где должен быть нанесен главный удар правым флангом армии.

Учения начались. Августовская ночь, как всегда на Дальнем Востоке, темная, только светлячки летают да слышно, как шелестит листва. Знаю, расстояние между мной в отрядом примерно 1000 метров. Я и командиры, приехавшие со мной, сидим на поваленном дереве и со всем вниманием слушаем, не раздастся ли с какой-либо стороны кашель, не треснет ли сучок. Но нет, ничего не слышно, полная тишина. Я начал волноваться, не ползет ли отряд в другом направлении? Может, сбился в этой темноте? Только хотел сказать адъютанту, чтобы узнал, когда вышел отряд, как вдруг скорее почувствовал, чем услышал, что за спиной у меня кто-то стоит. Обернулся. Два красноармейца.

— Товарищ генерал, а мы здесь...

Вижу, вокруг меня собираются и другие. Вот это номер! Я поинтересовался у командира отряда, все ли пришли, все ли правильно держали направление? Он ответил:

— Да, все. Ползли тысяча человек, все находятся здесь. У командиров отделений от фланговых воинов имелись веревочки. При помощи условных сигналов передавались приказания.

Прошло с тех пор почти тридцать лет, а я и сейчас часто вспоминаю этот отряд, как ловко он подкрался ко мне. Надо же иметь такое умение, такую силу, выдержку! Ведь ползешь в темноте, все время шаришь руками по траве, а там колючки, острые камни, змей сколько! И всего было затрачено три часа. Это очень мало.

На рассвете собрал я отряд на полянке. Было видно, что народ изрядно устал. Посмотрел я на руки солдат — поцарапаны, кое у кого помазаны йодом, где кровь запеклась. Но настроение по-прежнему боевое. Поблагодарил я отряд за старание, вручил ценные подарки.

Когда же на следующий день я рассказал об этом учении, об исключительном мастерстве штурмового отряда приехавшему к нам маршалу К. А. Мерецкову, он удивился и сказал:

— А ты, случайно, ватой уши себе не заткнул?

— Так я ж не один был, со мной десять человек!

— Ну, значит, плохой ты охотник. [259]

Маршал К. А. Мерецков поблагодарил воинов отряда за старание, а потом спросил у меня:

— Значит, надеешься, Иван Михайлович, что выполнит отряд задание?

— Всякие случаи могут быть, но я очень надеюсь...

Генерал Дегтярев, начальник артиллерии фронта, который приехал вместе с маршалом Мерецковым, сказал:

— Товарищ маршал, а я все-таки сомневаюсь, вряд ли обойдутся они без бога войны...

Я ответил ему:

— Нет, на этот раз обойдемся без него. Наши боженята на пузе проползут и закончат всю операцию.

Да, история войн еще не знала примера, чтобы укрепрайонами овладевали таким вот способом — внезапно, втихую...

7 августа командующих армиями собрал у себя маршал Мерецков и сообщил:

— Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение о нанесении двух основных встречных ударов одновременно с восточного выступа Монгольской Народной Республики Забайкальским фронтом и со стороны Приморья — из района Ханко, Гродеково нашим Первым Дальневосточным фронтом.

Здесь же мы получили директиву о начале войны с Японией.

8 августа 1945 года стало известно, что Советское правительство, направило правительству Японии следующее заявление:

«После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии Япония оказалась единственной великой державой, которая все еще стоит за продолжение войны».

Япония отклонила Потсдамскую декларацию США, Великобритании и Китая от 26 июля 1945 г. о безоговорочной капитуляции, и тем самым японское предложение Советскому Союзу о посредничестве потеряло всякую почву.

В заявлении указывалось далее о том, что наша страна приняла предложение союзников включиться в войну против японской агрессии.

«Советское правительство считает, — говорилось в заявлении, — что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий и дать возможность японскому народу избавиться от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты Германией после ее отказа от безоговорочной капитуляции». [260]

В связи со всем вышеизложенным Советское правительство заявило, что с 9 августа Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией.