И на Тихом океане свой закончили поход…
В 22 часа 8 августа я с оперативной группой выехал на НП, который находился на сопке в километре-полутора от госграницы.
Прошло уже три месяца, как расстались мы с этими фронтовыми волнующими ночами, и вот снова надвигается такая ночь, только казалась она теперь еще более тревожной.
В 23.30 генерал Н. II. Боровягин доложил, что получено сообщение: передовые отряды вышли в исходное положение.
Услышав это, генерал Г. А. Макаров пропел тихонько:
— «...И на Тихом океане свой закончим мы поход...»
В это время в блиндаж зашел мой адъютант капитан Ситников.
— Товарищ генорал, накрапывает дождь, вроде гроза собирается.
— Этого еще не хватало!
Я сказал В. А. Пеньковскому:
— В августе в Приморье дожди не накрапывают, а идут ливни. Это очень опасно. Они размоют дороги и снесут мосты. Ручейки превратятся в хорошие реки с таким быстрым течением, что частям их не перейти! Надо немедленно отовсюду, где были ручейки и речушки, отвести войска на возвышенность.
В 24 часа 8 августа я приказал все штурмовые отряды в сопровождении проводников-пограничников вывести к границе, а саперам проделать проходы в проволочных заграждениях. Госграницу же без разрешения не переходить. Еще раз приказал соблюдать все меры маскировки.
А дождь все усиливается, уже и не дождь, а ливень!
По аппарату ВЧ слышу голос маршала К. А. Мерецкова. Условным цифровым знаком он передал, что в 00.10 9 августа разрешается перейти госграницу и приступить к выполнению задачи.
И опять минуты тревожного ожидания: вдруг противник обнаружит наших саперов, когда они начнут резать проволочные заграждения и снимать мины? Ведь у него пристреляна каждая точка, положит он тогда наши отряды... [261]
Казалось, так я не волновался за всю войну с гитлеровцами. А тут, как на грех, страшно разболелась голова. Попросил у врача таблетку. Он измерил давление — 220 на 110!
— Товарищ командующий! Вам немедленно надо ложиться в госпиталь!
— Какой там госпиталь!
После таблетки вроде полегчало, но волнения не смог унять. Разные мысли лезли в голову. А вдруг неудача? Значит, внезапность будет потеряна, задача осложнится не только для армии, но и для всего 1-го Дальневосточного фронта. И в то же время была, была у меня уверенность. Я знал, что люди горят желанием поскорее разгромить врага, хорошо подготовились, поэтому будут действовать с крайней осторожностью и выполнят задачу...
Часы показывают 00.01.., 00.05.., 00.10! Отряды пошли!
Проходит десять минут, полчаса, пятьдесят минут, а на границе — тишина. На стороне противника ни ракеты, на выстрела, нигде не вспыхнет прожектор, только шум ливня, даже не шум, а гул... Никаких сообщений. И тут, как назло, звонок маршала К. А. Мерецкова:
— Как идут дела, Иван Михайлович? Наверно, уже к Дуннину подходите?
Что я мог ответить в такую тяжелую минуту? Лучше горькую, но правду.
— Вокруг, товарищ маршал, тишина, ни выстрела, ни ракеты...
— Может, твои отряды укрылись от ливня в стоге сена и НЗ доедают?
— Нет, отряды знают свою задачу, и я ручаюсь, товарищ маршал, что задание будет выполнено. В отрядах есть офицеры штаба армии. У них имеются рации и таблицы позывных. Им приказано разговоров без нужды не вести. Очевидно, такой нужды у них пока нет, поэтому и разговоров нет...
— Ну, смотри, Иван Михайлович!
Примерно к двум часам ночи начальник штаба армии генерал В. А. Пеньковский получил от штурмовых отрядов донесения и доложил мне:
— Все отряды к часу ночи перешли государственную границу и в данное время блокируют огневые точки противника, уничтожают или пленяют гарнизоны тех огневых точек, которые были захвачены врасплох. Вся наружная и подземная связь противника перерезана. Отряды продолжают выполнять задачу с огромным подъемом. [262]
Я тут же доложил маршалу К. А. Мерецкову о действиях штурмовых отрядов армии. Он вздохнул:
— Ну и молодцы ребята! Объявите от моего имени и от имени Военного совета фронта благодарность отряду, а особо отличившихся немедленно представьте к правительственным наградам.
Закончив разговор с командующим, я приказал:
— Немедленно от дивизий первых эшелонов полевых войск выделить для подкрепления передовых отрядов по одному батальону.
Генералу Г. А. Макарову сказал:
— Держать артиллерию наготове. Скоро рассвет. Противник придет в себя и будет принимать контрмеры, подтягивать полевые войска, которые находятся в тылу укрепрайонов.
...А ливень продолжает греметь! Начальник инженерных войск армии генерал А. Н. Николаев доложил:
— Уровень воды в реках поднялся на два-три метра. Долины, пади заполнились водой.
Да, я знал, уже не ручейки, которые раньше можно было перейти вброд, а большие реки текут бурными потоками в сотню метров шириной и в несколько метров глубиной. Для преодоления их требуется большое количество переправочных средств. Знал я и то, что, если дождь прекратится через день-два, вода убавится, но дороги останутся изрядно подпорченными, а местами непроходимыми. Это может сильно затормозить продвижение главных сил 39-го стрелкового корпуса. Поэтому было решено первые эшелоны 40-й и 105-й стрелковых дивизий выдвинуть в направлении штурмовых отрядов, а начальнику инженерных войск генералу А. Н. Николаеву заняться срочно разминированием и ремонтом дорог.
Читатель, очевидно, с нетерпением ждет, когда я расскажу, так что же происходило в штурмовых отрядах? Вместе с начальником политотдела полковником А. Г. Громовым я поехал в штурмовой отряд 218-го отдельного батальона под командованием капитана Н. Я. Яковенко и 98-е отделение пулеметного батальона под командованием майора П. П. Константинова.
Я поблагодарил отряд за отличное выполнение боевой задачи, пожелал дальнейших успехов. После того как Н. Я. Яковенко подал команду «Вольно. Садись. Можно курить», завязалась у нас дружеская беседа. Я спросил красноармейцев: [263]
— Ну как, товарищи, страшно было идти в незнакомый укрепрайон врага?
Бойцы переглянулись, немножко помолчали, а потом ответили:
— Страшновато, товарищ генерал, но надо же было показать самураям, на что способны дальневосточники...
— Правильно, товарищи, — ответил им я, — на войне каждый боец боится, только один пень не боится, как сказал Фурманов. Как же вам удалось снять часовых? У Чапаева, помните, часовые задремали. Неужели и у японцев спали?
— Да, видимо, один глаз прищурили, а другой не совсем зорко смотрел. Часовые завернулись в плащ-палатки и спрятались от ливня.
— А в казармах и артиллерийских двориках? И там ухо давили? — спросил А. Г. Громов.
— Спали! Хорошо хоть мы не погасили света, а то могли бы своих перестрелять, такая началась паника.
Да, я мысленно представил себе, что там у японских солдат творилось. Действительно, спишь крепким солдатским сном — и вдруг команда: «Руки вверх!» Солдат за свою службу привык к командам: «В ружье!», «Тревога!». А тут вдруг: «Руки вверх!» Да еще не командир или дежурный, а советские воины.
— Ну а дальше, дальше что? — допытывался я.
— Дальше кто-то из офицеров на японском языке скомандовал японским солдатам одеться и строиться в одну шеренгу в казармах. Затем мы группами стали отправлять их в плен. Офицеры от солдат конвоировались отдельно. Всего в плен мы взяли более двухсот человек, из них семь офицеров.
— Когда же вы начали переходить госграницу?
— В своей колючей проволоке, что в три кола, в двадцать четыре часа саперы приступили к проделыванию проходов из расчета два-три на роту. Закончили примерно через десять-пятнадцать минут и поползли к колючей проволоке противника. Она от нас в двухстах — трехстах метрах. А местами и ближе. Пока саперы проделывали проходы к японской колючей проволоке, мы очень опасались, что за гремят пустые консервные банки, которые навешаны на ней повсюду.
Я знал, что от малейшего прикосновения банки начинают греметь и этот звук слышен на расстоянии до двухсот метров. Но саперы отлично справились со своей задачей, не обнаружили себя. [264]
— А тут, как назло, проливной дождь, — продолжал капитан Яковенко, — промокли до костей. Ночь и так темная-темная, а тут заросли кустарника, среди них кажется еще темнее. Чуть проползешь или пройдешь этот гаолян, кустарник, сделаешь шаг — с сопок летят камни. Верно, они вводили в заблуждение японских часовых. Где-то камень покатился от нашего неосторожного движения, японский часовой мог подумать, что это с горы от дождя.
Трудно даже было найти слова благодарности этим смельчакам! Я приказал срочно подготовить списки к представлению к правительственным наградам.
Затем приказал дать отряду сутки отдыха, но тут раздались голоса:
— Товарищ генерал, мы отдыхать не хотим, пойдем бить противника!
Что мне оставалось делать? И жалко было пускать их опять, но отряды рвались в бой и пошли выполнять задачу дальше.
Начальник политотдела армии полковник А. Г. Громов, который позже присутствовал на допросе солдат и офицеров японской армии, рассказал мне, что пленные в один голос заявили: они никогда не могли предположить, что в такой ливень Красная Армия может выступить, да еще ночью, в такую темень, кругом же мины, колючая проволока...
Неоценимую помощь оказали нам во время прорыва пограничники. Им пришлось участвовать в наступательных операциях общевойсковой армии и выполнять обычную для них задачу: проводить отряды через границу и затем вместе с ними уничтожать опорные пункты противника, а впоследствии преследовать его на территории иностранного государства.
Надо сказать, что пограничники действовали не только с передовыми отрядами, но и выполняли самостоятельные задачи, главным образом на участках, не занятых полевыми войсками, что позволяло командирам этих соединений высвобождать части на другие направления. Сейчас, когда пишешь, «отряды шли тихо, противник спал крепким сном и в ус не дул», думаешь, как просто все получилось! Когда же вспомнишь детали этой операции, темень, ливень, грязь, по которой не шагом продвигаешься, а все ползком, по незнакомой местности, и не к теще блины есть, а к противнику, который где-то спрятался, чтобы всадить в тебя штык или нож, — охватывает чувство высочайшего восхищения [265] храбростью и умением наших воинов-дальневосточников! Огромна была у них мера ответственности перед Родиной!
К 12 часам дня 9 августа передовые отряды во взаимодействии с полевыми войсками захватили основные опорные пункты противника, полностью нарушили его систему огня и управления войсками. Таким образом, тактическая зона противника в укрепрайонах была блокирована, что способствовало введению главных сил на правом фланге — частей 39-го стрелкового корпуса из долины Падь Сенная в направлении города Дуннина.
В бинокли с высотки нам хорошо виден Дуннин. До города оставалось пройти 10–15 километров. Я знал, что в Дуннине мало войск противника и его боевой техники, но там были большие продовольственные склады, а также склады вещевого имущества и горючего.
Думали-гадали, следует ли провести артиллерийскую и авиационную подготовку. Решили не проводить, а ударить на Дуннин по-кавалерийски, с ходу. Для этого танковая бригада полковника Г. И. Обруча на больших скоростях ворвется в город, уничтожит гарнизон противника, а вслед за танкистами пойдут передовые отряды 39-го стрелкового корпуса.
Генералу Г. А. Макарову приказал:
— Будьте наготове в любую минуту поддержать части, идущие на Дуннин.
Представителю авиационного корпуса поставил задачу:
— Как только танки подойдут к городу на расстояние три-четыре километра, штурмовикам летать над Дуннивом, но не бомбить.
Через 20–30 минут после нашей рекогносцировки танкисты развернулись в предбоевые порядки и углом вперед на больших скоростях двинулись на Дуннин. Вслед за ними пошли автомашины 39-го стрелкового корпуса с передовыми отрядами.
Еще раз строжайше приказал генералу Макарову:
— Ежесекундно быть начеку! Держать за шнуры!
Прошла минута, вторая, мы ждем, что противник вот-вот откроет огонь, но пока он молчит. В бинокли видим, как наши танки врываются в город, слышны отдельные выстрелы, но не поймешь, то ли наши стреляют, то ли по нашим. Однако и стрельба вскоре прекратилась.
Подошел В. А. Пеньковский и доложил, что за утро большинство частей на всех трех направлениях углубились [266] в укрепрайоны на 4–6 километров. Наибольших успехов в борьбе за укрепрайон Дуннин добился 231-й стрелковый полк под командованием подполковника Ф. И. Лисина. Этот полк я знал еще до войны. Он приобрел боевой опыт в боях с самураями еще в 1938 году. Тогда на озере Хасан полк первым ворвался на высоту Заозерная и разгромил отборные подразделения врага. Я знал, что среди личного состава полка было немало рядовых и офицеров, отцы и братья которых сражались с японскими захватчиками еще в годы гражданской войны и многие из них погибли.
Днем 9 августа противник подтянул полевые части. Сопротивление его у Дуннина усилилось. Приходилось с тяжелыми боями брать каждую сопку, каждый населенный пункт, каждый блокированный дот.
Не перечесть подвигов, которые были совершены в первый же день боев.
Так, 9 августа группа разведчиков во главе с командиром разведроты старшим лейтенантом Бельским и парторгом роты старшиной Серых продвигалась впереди 3-го батальона 231-го полка. При подходе к одному населенному пункту разведчики попали под сильный ружейный и пулеметный огонь противника. Командир роты и двое разведчиков были убиты, остальные залегли. Вынужден был остановиться и батальон: огонь пулемета из дзота не давал поднять головы. В это время к старшине Серых подполз рядовой Н. В. Дроздов, который обратился с просьбой разрешить ему уничтожить пулемет противника.
Под прикрытием нашего ружейно-пулеметного огня смелый разведчик ползком, по-пластунски, незаметно для противника подобрался метров на 8–10 к дзоту. Бросок противотанковой гранаты, затем другой, третий! Все услышали сильные взрывы. Пулемет замолчал. Путь батальону был открыт.
В этом бою Н. В. Дроздов был ранен, и вечером я заехал в медсанбат, где лежал отважный воин. Вручил герою орден Славы, пожелал скорейшего выздоровления. Н. В. Дроздов стал первым кавалером ордена Славы в 25-й армии.
В оперативной сводке советского командования за 9 августа говорилось:
«В Приморье наши войска, сломив сильное сопротивление противника, прорвали железобетонную оборонительную полосу японцев и в течение 9 августа продвинулись на 15 километров». [267]
Так закончился первый день наступления.
10 августа командир 39-го корпуса генерал А. М. Морозов доложил, что части корпуса очистили город Дуннин. Все наши опасения, что войска корпуса будут задержаны перед Дуннином подошедшими резервами, отпали. Мы вздохнули с облегчением. Да, видимо, командующий 3-й японской армией полностью потерял управление. Резервы полевых войск не успели сосредоточиться в Дуннине, да и не было перед ним минных полей, как оказалось.
После доклада генерала Морозова я с членом Военного совета Н. Г. Лебедевым, генералом Г. А. Макаровым и небольшой группой офицеров штаба армии на машинах покатили в Дуннин. Мы увидели пыльные узкие улицы, дома-мазанки из картона, бедность, запустение. В городе еще слышалась пулеметная стрельба, разрывы снарядов и ручных гранат. Очевидно, наши части выбивали из подвалов и погребов засевших там самураев.
Через некоторое время робко начали к нам подходить местные жители. Никогда еще не доводилось нам видеть такой ужасающей бедности! Люди предельно исхудалые, одеты в какие-то рубища, кое-как прикрывающие тело. За спиной женщин привязаны полотнищем дети. Видно только, как их черные головенки болтаются в такт шагам матерей.
Кругом черно от мух, нечистоты выливаются прямо на улицу. Дали нам попить воды, так отдували от стакана мух, чтоб сделать глоток...
Местные жители рассказали нам, что японцы в панике бежали из города, особенно когда появились танки. «Хорошо, хорошо, шанго, шанго», — повторяли они.
На площади находилось полицейское управление. Мы заглянули в этот дом. На столе в комнате начальника мы увидели завтрак, который так и остался нетронутым. Тут же висел мундир с погонами майора. В другой комнате на столе лежал портсигар и книга записей на японском языке. В сейфах оказались все документы.
В целости остались склады с продовольствием и вооружением. Отступая в панике, противник не успел даже поджечь склады с горючим.
Я приказал командиру 40-й дивизии полковнику Цыпленкову до прихода наших тылов все склады взять под свою охрану.
Пришлось нам здесь впервые заняться делом, которого мы в 6-й гвардейской армии не знали на западе: организовать комендатуры, через которые можно было бы осуществлять помощь местному населению, следить за порядком. На [268] западе после нашего ухода вперед всем этим занимались подошедшие местные власти.
Начальнику штаба армии Валентину Антоновичу Пеньковскому пришлось написать специальную инструкцию об обязанностях комендатур.
Надо сказать, что если в центре города было хоть какое-то жилье, то на окраинах, куда мы поехали к пограничной вышке, мы увидели полное запустение. Домишки развалились, дворы заросли полынью, лопухами. Улицы похожи на запущенный огород. Японцы выгнали из Дуннина, как из пограничного города, большинство жителей.
Наблюдатель доложил нам, что час назад он увидел, как по тропинке к вышке идут два китайца и машут красными флажками. На ломаном русском языке один из них сказал, что сзади по тропе идут два японца со связанными руками. Их сопровождает несколько местных жителей. Переодетые в гражданское платье японцы стреляли по советским офицерам. Их обнаружила десятилетняя китайская девочка, сказала об этом отцу, и вот крестьяне поймали их, обезоружили и сейчас японцев увели на наш НП.
Потом выяснилось, что в Дуннине осталось множество японских офицеров, переодетых в крестьянскую одежду, которым удалось совершить не одну диверсию. Пришлось принять всевозможные меры, чтобы предотвратить это, прочистить дома. Диверсанты сидели на чердаках, в подвалах. Был даже такой случай. На улице был ранен наш солдат. Этот участок улицы был взят под наблюдение, и выяснилось, что стрельбу вела женщина, переодетая в форму советского офицера.
В полдень 10 августа мне позвонил маршал К. А. Мерецков. Я доложил, что войска армии на всех трех направлениях овладели основными опорными пунктами, освободили города Дуннин, Тумынь, Хуньчун. Перерезана рокадная дорога Дуннин — Хуньчун. Войска 3-й японской армии и пограничные гарнизоны, оборонявшиеся непосредственно на линии государственной границы, разгромлены, их остатки окружены в узлах сопротивления укрепленных районов или рассеяны по лесам, горам и дорогам. Приняты меры по ликвидации окруженных гарнизонов, которые пока еще отчаянно сопротивляются. Гарнизоны укрепрайонов противника оказались разобщенными, полевые войска, выделенные для усиления этих гарнизонов, помочь им не смогли...
Маршал Мерецков сказал: [269]
— Товарищ Чистяков, с семнадцати часов десятого августа в оперативное подчинение вашей армии передается семнадцатый стрелковый корпус из состава пятой армии. Противник стянул к Муданьцзяну крупные силы и оказывает сильное сопротивление. Бои за этот город угрожают принять ожесточенный характер. Поэтому мы решили усилия фронта с пятой армии перенести в полосу двадцать пятой армии и подчинить вам с одиннадцатого августа еще восемьдесят восьмой резервный стрелковый корпус фронта. На это направление с двенадцатого августа перегруппировывается и подвижная группа фронта — десятый механизированный корпус.
Итак, уже с 10 августа, на второй день войны, роль 25-й армии, усиленной войсками фронта, резко изменилась. Теперь уже нам предстояло решать не вспомогательную задачу, а действовать в полосе главного удара фронта.
Мы должны были стремительно развивать наступление в юго-западном направлении, овладеть районом Ванцип, Яньцзи, Тумынь, перерезать коммуникации японской армии, идущие из портов Северной Кореи в Центральную и Восточную Маньчжурию. В дальнейшем нам предписывалось наступать на Дуньхуа, используя успех 10-го механизированного корпуса, отрезать пути отхода муданьцзянской группировки на юг и юго-запад и во взаимодействии с 5-й и 1-й Краснознаменной армиями окружить и уничтожить ее. Вспомогательным ударом во взаимодействии с Тихоокеанским флотом продвинуться вдоль морского побережья, овладеть основными портами Северной Кореи — Расин (Начжин), Сейсан (Чхончжин) — и городом Нанам.
12 августа в Дуннин прибыл маршал К. А. Мерецков. Он дал мне ряд указаний и уже хотел уезжать, как в штаб вошел командир 40-й стрелковой дивизии полковник С. Г. Цыпленков и доложил, что сейчас через Дуннин пройдет его дивизия.
— Не хотите ли вы, товарищ маршал, посмотреть на воинов, штурмовавших Дуннинский укрепрайон, среди которых много героев Хасана?
К. А. Мерецков охотно согласился.
Через несколько минут мы увидели четкий строй автоматчиков, артиллеристов, минометчиков. У многих на груди в лучах яркого солнца блестели ордена и медали, полученные за мастерство и отвагу, проявленные на поле боя при штурме Дуннинского укрепрайона. [270]
В голове колонны на ветру колыхалось знамя 231-го полка. Все мы знали, что под этим вот знаменем полк громил японских самураев на озере Хасан.
Маршал К. А. Мерецков, стоя в своей машине, приветствовал героев прошлых и новых боев.
Полковник С. Г. Цыпленков пояснил нам, что знамя 231-го стрелкового полка несет автоматчик сержант Жеребцов, который со своим отделением уничтожил взвод самураев и захватил мост через реку Манчугай, обеспечив беспрепятственное продвижение наших войск и техники. В голове первой колонны шла рота автоматчиков капитана Боброва. Это она на высоте Безымянная разгромила японскую минометную батарею, штаб японского батальона, взорвала склад с боеприпасами и уничтожила не один десяток солдат и офицеров врага.
Этот своеобразный парад в боевой обстановке вышли смотреть тысячи жителей города. Я видел, как сияли их лица. Масса красных флажков, которые они поднимали и опускали в такт шагам наших воинов, казалась мне заревом, символом новой жизни трудового народа Китая, которому мы принесли освобождение, надежду, веру в счастливое будущее.
Напряженность боев за Гирин, Яньцзи, Тумынь с каждым днем нарастала. Темп нашего продвижения был невысоким. Почти полное отсутствие дорог не позволяло нам маневрировать войсками, обходить противника. Например, на участке Лаохейшань — Шитоухэцзы по одной-единственной узкой, извилистой с крутыми поворотами дороге двигались части и соединения 17-го и 39-го стрелковых корпусов и 10-го механизированного корпуса. Поэтому, когда разведывательные подразделения и передовые части вступали в бой с противником, остальные войска вынуждены были приостанавливать движение, маскироваться в кустах и отсиживаться в ожидании, пока авангарды не собьют заслоны врага. Да и свернуть-то, по сути дела, некуда было! Кругом горы, покрытые тайгой, валуны, валежник, на склонах гор болота. На западе мы привыкли к тому, что болота на низинных местах, а тут даже на вершинах гор! Мосты повсюду были подорваны, многие участки дорог минированы, устроены завалы. Наступление танкистов задерживалось и тем, что на пути то и дело встречались заболоченные участки, приходилось прокладывать гати. Противнику же эти обстоятельства помогали отрываться от нас. И только благодаря массированным ударам 9-й воздушной армии под [271] командованием генерала И. И. Соколова нам удалось ускорить темп наступления. К исходу дня 14 августа 39-й корпус главными силами подошел к Шитоухэцзы (30 километров восточнее Ванцина). К этому же времени 17-й корпус частями 366-й стрелковой дивизии обошел по тайге противника с юга и во взаимодействии с 187-й стрелковой дивизией разгромил японские части, оборонявшие подходы к Тайнинскому перевалу.
Когда я, член Военного совета генерал Лебедев и другие генералы и офицеры штаба преодолевали этот перевал на «виллисах», диву давались, как тут смогли пройти танкисты. Еле-еле передвигалась машина. А ведь танкисты не просто прошли маршем, а вели тяжелые бои с противником.
Преодолев Тайнинский перевал, части армии продолжали громить противника и 20 августа ночью освободили важный железнодорожный узел — город Гирин (Цзилинь). Гирин является крупной тыловой базой снабжения Квантунской армии, здесь были сосредоточены склады вооружения и боеприпасов.
С выходом соединений нашей армии в район Ванцина 3-я японская армия оказалась отрезанной от. Главных сил Квантунской армии. Втянутая нашими основными силами в оборонительные и контрнаступательные бои, 3-я японская армия распалась на отдельные, изолированные одна от другой группы, которые мы ликвидировали по частям.
Маршал К. А. Мерецков был доволен таким исходом боев и сказал мне по ВЧ:
— Своими успешными действиями в районе Ванцина армия в основном предопределила ход боев за город Муданьцзян.
В ходе этих боев 3-я японская армия потеряла две трети своего состава. Видимо, японское командование недооценило боевой мощи наших войск, очень понадеявшись на трудные природные условия и свои укрепления, которые, как оно полагало, мы не сможем преодолеть.
Напряженность боев все возрастала, и к исходу 15 августа положение противника стало безнадежным. Тем не менее японское командование не только не отдало приказа о прекращении боевых действий, но, напротив, принимало меры к усилению своей группировки в районе Муданьцзяна, попыталось на ряде участков фронта нанести контрудары. Положение японцев осложнялось и тем, что, овладев совместно с моряками Тихоокеанского флота портами Юки (Унги) и Расин (Начжин), мы лишили Квантунскую армию связи с Японией и отрезали пути отступления в Корею. [272]
17 августа 25-я армия продолжала на своем главном направлении развивать наступление на Ванцин. К полудню передовой отряд 10-го мехкорпуса во взаимодействии с 259-й танковой бригадой 39-го стрелкового корпуса стремительным ударом занял город Свивей (десять километров севернее Ванцина), а в 17 часов после упорных боев выбил часта 128-й пехотной дивизии из Ванцина, овладев этим важным пунктом, прикрывающим подступы к Яньцзи, а также выходы на гиринское и харбинское направления с юга.
В это время генерал В. А. Пеньковский доложил мне, что получена радиограмма от командира 72-й танковой бригады: город Яньцзи занят.
Я попросил В. А. Пеньковского:
— Подготовь мне, Валентин Антонович, самолет. Если будет спрашивать маршал Мерецков, скажи, что улетел ненадолго с оперативной группой в Яньцзи.
Когда мы сели на аэродроме в Яньцзи, в окно самолета я увидел картину, которая меня насторожила. По аэродрому спокойно ходили японские солдаты. Тишина, спокойствие, будто и нет войны. Я попросил адъютанта капитана Ситникова выйти и узнать, в чем дело, и привести ко мне японского офицера. Через некоторое время приходит японский полковник с переводчиком.
Я спросил полковника:
— Советские войска прошли?
— Нет. Пять танков где-то проскочили...
Да! Положение создалось не очень приятное. К тому же я услышал, что в городе началась стрельба. Поднять самолет и лететь обратно? Могут подбить, будет еще хуже. Тогда я принял решение:
— Полковник, немедленно дайте одну легковую и две грузовые машины и лично отправьте меня в штаб войск третьей армии.
Въехали в город. Там я увидел несколько наших танков, которые стреляли в «белый свет». Я спросил танкистов:
— Вы что стреляете?
— А мы страх нагоняем!
Доехали до штаба. Меня проводили на второй этаж я указали кабинет командующего 3-й японской армией генерал-лейтенанта Мураками. Когда я открыл дверь и генерал Мураками увидел меня, он вскочил и с минуту испуганно смотрел на меня. Потом спросил по-русски:
— Кто вы и откуда?
— Я командующий 25-й армией. Прилетел на самолете. [273]
Я сел, а генерал Мураками продолжал стоять: службу он знал.
Мне было известно, что генерал Мураками хорошо говорит по-русски, так как он несколько лет был военным атташе Японии в Москве.
Я сказал:
— Садитесь, господин генерал. Я хочу поговорить с вами.
После нескольких официальных вопросов я спросил генерала Мураками:
— Господин генерал, почему вы не нанесли по нашим войскам контрудара, когда мы прорвались через ваши укрепленные районы? По вашему полевому уставу вы должны были это сделать.
Долго японский командующий молчал, а потом сказал:
— До двенадцати часов девятого августа я не имел точных данных, где вы наступаете главными силами.
Я ему рассказал:
— Мы наступали из долины Падь Сенная по ущелью между сопками Командирской и Курок, что юго-западнее Дуннина, на Дуннин.
Генерал Мураками пожал плечами и сказал:
— Здесь у нас, господин генерал, и повозки никогда не ходили. Как же вы могли пройти там со своей техникой?
— Как видите, мы пользуемся тактикой Суворова: «Где коза пройдет, там и человек пройдет». Мы только еще добавили: «Где человек пройдет, там и техника пройдет». И, как видите, прошла...
— Да, господин генерал, немцы хорошо научили вас воевать.
— Кто уж кого лучше учил, не знаю, а победа осталась за нами...
Долго мы еще говорили, но у меня все больше и больше создавалось впечатление, что генерал Мураками сомневается в истинности моих слов. Он не верил, что мы прошли в том месте, какое я указал. Я развернул свою оперативную карту, и когда он воочию убедился в этом, то глубоко вздохнул.
— Да... войска ваши подготовлены хорошо.
Затем генерал Мураками спросил у меня:
— Что прикажете делать?
— Вы будете продолжать управлять своими войсками. С вами останется небольшая группа офицеров, и вы лично и ваши офицеры отвечаете за полный порядок при разоружении. Сдайте все по описи. И избави вас бог, если будут [274] покушения на наших солдат или офицеров. Вы отвечаете головой, господин генерал.
Генерал Мураками обратился ко мне с просьбой:
— Прошу вас у части солдат, в особенности в Корее, оставить огнестрельное оружие, а холодное оружие — тесаки оставить всем солдатам и офицерам.
— Зачем это вам?
— Очень плохо относятся к нам корейцы, и могут быть несчастные случаи...
Сразу после разговора с генералом Мураками несколько офицеров штаба, которые приехали со мной, составили комиссию вместе с японцами, открыли сейф командующего 3-й японской армией генерала Мураками, законвертовали документы и вылетели к себе.
Надо отметить, что все вооружение, продовольствие, техника были сданы 3-й японской армией с исключительной аккуратностью: по описи. Не было и ни одного случая покушения на наших людей. Правда, несколько раз японцы пытались спрятать взрывчатку для своих диверсантов, но местные жители сообщали нам об этом, и мы изымали «клады».
Позже, в Пхеньяне, маршал Мерецков упрекнул меня:
— Как же ты неаккуратно так в Яньцзи влетел?
Я рассказал ему, как все было, и он снова пожурил меня:
— Хорошо, что все так кончилось, а могло обернуться хуже.
Конечно, он был прав, поступил я неосмотрительно. Тогда же маршал К. А. Мерецков спросил:
— Как тебя, Иван Михайлович, смертники не одолевали?
— Нет, потери от смертников в нашей армии были единичными, и то только потому, что нарушался приказ не ходить в одиночку. Были, правда, отдельные случаи, когда смертники обвязывались минами, прятались у дорог в укрытиях или кустарнике, поджидая нашу технику. Но мы основательно прочесывали кустарник, прежде чем пустить машины, танки или артиллерию...
— Это тебе, наверно, повезло. А вот у генерала Крылова был такой случай: пятнадцать смертников навесили на себя взрывчатку и, как муравьи, облепили бетонированные устои моста. Взрыв произошел, смертники все погибли, а мост остался цел.
— Да, и мне генерал Крылов рассказывал, что группы [275] смертников по сто пятьдесят — двести человек, обвязавшись минами, создавали прямо-таки живые минные поля...
Как же развивались боевые действия группы войск генерала Г. И. Шанина, наступавшей вдоль побережья Японского моря?
9 августа эти соединения при поддержке кораблей Тихоокеанского флота начали штурм долговременных укреплений противника на границе с Кореей. Они быстро форсировали реки Хуньчун, Тумыньцзян и заняли приграничный город Кейко.
Отряды 212-го и 253-го отдельных пулеметных батальонов овладели кэнхынским узлом сопротивления на границе Северной Кореи. Атаковав гарнизон, охранявший мост через реку Туманган, отряды захватили мост в исправном состоянии. В этом бою особенно отличился пулеметный взвод лейтенанта А. И. Парамагина. Вместе с расчетом полкового орудия под сильным пулеметным огнем противника взвод ворвался на мост и вступил в рукопашную схватку с его охраной. Для пулеметчиков, надо сказать, это было не совсем обычное дело — рукопашный бой. Но герои-пулеметчики перебили врагов и не дали возможности взорвать мост.
Тем временем другие отряды заняли город Кэнхын.
10 августа командующий 1-м Дальневосточным фронтом К. А. Мерецков приказал мне:
— Учитывая, что наступление войск на приморском фланге развивается успешно, приказываю, овладев основными северокорейскими портами, выйти в тыл на коммуникации 3-й японской армии. Тем самым отсечь находившиеся в Корее войска 17-го фронта от 3-й армии и от побережья Японского моря.
На рассвете 12 августа корабли Тихоокеанского флота подошли к берегу в районе города Юки (Унги) и бесшумно высадили десантников. Овладение Юки позволило Тихоокеанскому флоту перебазировать сюда торпедные катера, организовать траление гавани и оборону с моря.
Двумя часами позже в Юки вошли части 393-й дивизии. Здесь они соединились с морским десантом. Командир дивизии полковник В. А. Исаков оставил один батальон в качестве гарнизона города, дивизия же начала развивать наступление на город Расин. Вскоре ее части вышли к перевалу Канкокурет, что в 5 километрах северо-восточнее Расина, и завязали бой с подразделениями, прикрывающими отход 127-й японской дивизии на Сейсин. [276]
Освобождение Юки от японских захватчиков было большим успехом группы Шанина и тихоокеанцев. Было известно, что еще до второй мировой войны японцы превратили Юки в свою морскую авиационную базу. Это был их ближайший плацдарм для нападения на советское Приморье. Если плыть морем напрямую, то от Юки до Владивостока всего 120–130 километров.
Порт Расин, расположенный в 18 километрах южнее Юки и в 160 километрах от Владивостока, был одной из лучших военно-морских баз японцев в Северной Корее. Он был еще удобен и тем, что его связывала с Юки, Сейсииом, Маньчжурией железная дорога.
Ко времени высадки в Расине морского десанта в городе оставались охранные отряды и диверсионные группы для разрушения складских помещений, поджога городских здания. Утром 12 августа передовой отряд (около 150 автоматчиков) под командованием Героя Советского Союза старшего лейтенанта Леонова занял причальные линии.
13 августа в Расин вошли части 393-й дивизии, которые совместно с морскими пехотинцами полностью очистили от противника город и порт.
С падением Расина создались благоприятные условия для овладения японской военно-морской базой и крупным промышленным центром Кореи Сейсином (Чхончжином), расположенным в 240 километрах от Владивостока.
Учитывая оперативное значение Сейсина, японцы превратили его в мощный укрепленный район. Все здания в городе и окружающие его сопки были оборудованы под долговременные укрепления и огневые точки.
Подготовка Сейсинской операции началась еще 11 августа. Учитывая благоприятно складывающуюся обстановку, командующий Тихоокеанским флотом адмирал И. С. Юмашев решил ускорить высадку десанта в Сейсине. Задача — не дать японским войскам отойти к морю, лишить их последнего, наиболее крупного порта, связывающего Корею с Японией, а также содействовать войскам нашей армии, наступающим вдоль побережья. Десанту была поставлена задача овладеть портом и городом Сейсин и удерживать его до подхода войск 25-й армии.
Четыре дня и четыре ночи длились тяжелые бои за город и порт Сейсин, в котором моряки проявляли исключительную храбрость и мужество. На рассвете 16 августа 393-я дивизия с боями перешла через перевал и к исходу дня вошла в Сейсин, соединившись с морским десантом.
Таким образом, путь отступления японских войск к морю был отрезан. Шаг за шагом войска 25-й армии во взаимодействии с Тихоокеанским флотом освобождали Корею от японских захватчиков. 24 августа был высажен общевойсковой десант от 39-й стрелковой дивизии в район Пхеньяна и Канге, большого промышленного города.
Войска 25-й армии, имея приказ маршала К. А. Мерецкова, вышли к 38-й параллели.
Когда наши части вошли в Корею, был издан приказ, в котором разъяснялось наше отношение к корейскому народу:
«Красная Армия вступила в Северную Корею с целью разгрома японских захватчиков. Она не преследует цели введения своих порядков в Корее и приобретения корейской территории. Частная и общественная собственность в Северной Корее находится под защитой советских военных властей. Советское командование разрешило на территории Северной Кореи образование и деятельность всех антияпонских демократических партий, ставивших своей целью окончательное искоренение остатков японского империализма и укрепление начала демократизма и гражданских свобод»{8}.
А вот что заявил американский генерал Макартур сразу же после высадки американских войск в Южной Корее 8 сентября 1945 года:
«Пользуясь верховной властью, данной мне, как верховному главнокомандующему сухопутными войсками американской армии на Тихом океане, настоящим устанавливаю военную администрацию на территории Кореи южнее 38-й параллели северной широты и над ее населением.Следовательно, провозглашаю нижеследующие условия оккупации:
Все функции управления на территории Кореи, расположенной к югу от 38-й параллели северной широты, и на проживающее там население будут осуществляться ныне моей властью. Население должно безропотно подчиняться моим приказам, издающимся мной или по моему полномочию. Те, кто окажет сопротивление оккупационным войскам и нарушит порядок и безопасность, будут беспощадно и строго караться. В период военной администрации английский язык будет официальным языком, используемым во всех целях»{9}.