Самые тяжелые бои

После освобождения Полоцка 6-я гвардейская армия во взаимодействии с войсками 2-го Прибалтийского фронта должна была окружить и уничтожить даугавпилсскую группировку противника и овладеть рубежом Даугавпилс, Зарасай, Дукштас и развивать наступление на Рокишкис. Из Белоруссии мы выходили на территорию Латвийской ССР.

Наступление было назначено на 23 июля 1944 года. Времени на подготовку оставалось очень мало, а местность, по которой нам предстояло наступать, была еще сложнее, чем до сих пор. Даже на учениях бойцы выбивались из сил: кто по пояс в воде бредет, кто с кочки на кочку прыгает в болоте!

За день до наступления к нам прибыл командующий гвардейскими минометными частями фронта генерал Ю. М. Бажанов. В ночь на 23 июля войска армии вышли в исходное положение. На рассвете я позвонил командующему фронтом И. X. Баграмяну и попросил разрешения начать артиллерийскую и авиационную подготовку. [214]

— Начинайте, только дайте покрепче, чтобы фашисты почувствовали — советские войска приступили к освобождению прибалтийских народов. Юрию Михайловичу Бажанову передайте, чтобы он получше угостил фашистов своими «катюшами».

После мощной артиллерийской и авиационной подготовки гвардейцы дружно выскочили из траншей и ускоренным шагом двинулись на противника, прижимаясь к танкам непосредственной поддержки пехоты — НПП. С наблюдательного пункта я видел, как тяжело было нашей пехоте. Танки то и дело застревали в болоте, и тогда пехоте приходилось выбегать вперед. После преодоления минных полей отделения развернулись вправо и влево и цепью направились к траншеям противника. Мы видели, что наши воины быстро овладели первой траншеей и, не задерживаясь в ней, устремились на вторую. Прорвали ее и стали продвигаться при поддержке огня артиллерии и авиации вперед, в глубь обороны противника. Что говорить! Настроение у нас на НП хорошее. В это время раздался звонок по ВЧ. Я услышал голос Ивана Христофоровича Баграмяна:

— Ну как ваша гвардия, товарищ командарм, прошла вперед или топчется на месте?

— Войска прорвали первую позицию и пошли на вторую.

Командующий фронтом попросил меня передать трубку Ю. М. Бажанову. Что говорил ему Иван Христофорович, я не слышал, только в конце разговора генерал Ю. М. Баженов сказал:

— Да, любо-дорого было смотреть, как шла гвардия!

После того как закончился разговор, я предложил генералу Ю. М. Бажанову и командующему артиллерией армии генералу Г. А. Макарову поехать в район, только что освобожденный от противника, посмотреть, как поработала наша артиллерия, и особенно гвардейские минометы.

Поехали. Действительно, живого места не было! Первая и вторая траншеи первой позиции обработаны так, что даже не заметно, были ли тут траншеи или просто все поле перепахано...

Преследуя противника, соединения армии продолжали продвигаться в западном и северо-западном направлениях. Однако на второй день наступления противник подтянул резервы и начал усиленно контратаковать, всеми силами пытаясь остановить наше наступление. Немецко-фашистское командование понимало, что потеря Даугавпилса, важного железнодорожного и шоссейного узла, создает угрозу [215] окружения группы армий «Север». Поэтому на подступах к городу была организована мощная оборона. В этот район противник срочно подтянул пять свежих дивизий. В эти дни командующий группой армий «Север» генерал Ганс Фриснер писал Гитлеру:

«Постоянный и все усиливающийся нажим противника на северный фланг 3-й танковой армии явился поводом для отвода группой армий «Центр» своего северного крыла дальше на запад. Вследствие этого опасность расширения бреши между обеими группами армий стала еще более реальной»{7}.

Да, их можно было понять: во что бы то ни стало немецко-фашистское командование стремилось закрыть брешь, чтобы удержать Даугавпилс и тем самым сохранить свои железнодорожные пути на Елгаву и Паневежис.

Чем ближе подходили мы к Даугавпилсу, тем сильнее было сопротивление противника. В это время наша армейская полоса наступления разрослась до 150–160 километров, количество же войск оставалось таким же, как и было, — четыре корпуса. И все-таки даже при такой ширине фронта соединения армии продолжали медленно, по 6–7 километров в сутки, продвигаться. О сплошном фронте наступления нам и говорить не приходилось. Действовали мы на отдельных направлениях то ротой, то батальоном, между которыми почти повсюду имелись по меньшей мере километровые разрывы. Разрывы же между корпусами достигали 10–15 километров. На каждую дивизию у нас приходилось по 10–15 километров, а порой и больше. Все это создавало очень большие трудности, особенно в управлении войсками в корпусах, дивизиях и полках. Помощи у командующего 1-м Прибалтийским фронтом И. X. Баграмяна я не просил, так как знал, что он не мог направить в район нашей армии дополнительные силы. Положение других армий фронта было не легче, чем у нас.

Ни в одной операции Великой Отечественной войны мне не приходилось так часто докладывать командующему фронтом о тяжелом положении армии, как у Даугавпилса. Временами положение у нас было буквально критическим, причем такое положение, я знал, существовало не только для 6-й гвардейской армии, но и для всего 1-го Прибалтийского фронта.

Армейских резервов у меня не было совсем, а обстановка требовала срочно парировать удары контратакующего противника, особенно в разрывах между корпусами. В одной [216] из многочисленных контратак врагу удалось обойти фланги одного полка 46-й гвардейской стрелковой дивизии, наиболее успешно развивавшего наступление на даугавпилском направлении. Здесь, на левом крыле армии, части 2-го гвардейского стрелкового корпуса под командованием генерала А. С. Ксенофонтова продвинулись на 20–25 километров и перерезали железную дорогу Даугавпилс — Дукштас. Полк находился в окружении недолго. Командиру полка полковнику Романенко удалось, отразив все атаки противника, соединиться с главными силами дивизии. По каким-то каналам командующий фронтом И. X. Баграмян узнал, что полк 46-й гвардейской стрелковой дивизии дрался в окружении, и в очередном разговоре спросил меня:

— Как у вас дела, Иван Михайлович?

— Неважно, товарищ командующий, противник одолевает со всех сторон.

— А как же вы допустили, что у вас полк сорок шестой дивизии попал в окружение?

— Прорех очень много...

— Ты, Иван Михайлович, кажется, сам сидишь в прорехе. Смотри, фашист придет и тебя окружит...

Да, я и сам понимал, что положение у нас очень тяжелое. Противник, перейдя к активным действиям, буквально сковал наши войска. А взять части с менее активного участка и перебросить их на угрожаемый я не мог, поскольку неактивных участков в армии не было. Мы имели лишь по одной дивизии во вторых эшелонах 22-го гвардейского и 103-го стрелкового корпусов, но быстро подтянуть их в те районы, где противник начинал наиболее активные действия, мы бы не успели, так как расстояние составляло не менее 25–30 километров. Что в такой ситуации надлежало делать? Сосредоточивать эти две дивизии для общего удара? Или отдельными частями выбрасывать на более опасные направления? Я принял решение затыкать эти бреши отдельными частями резервных дивизий. Когда войска начали выполнять это решение, я доложил о нем командующему фронтом. Иван Христофорович вздохнул и сказал:

— Конечно, это не по-военному, но при сложившихся обстоятельствах считаю, что ваше решение правильно.

Анализируя прошлое, думаю, что при той ситуации мы поступили правильно. В тяжелых боях, не прекращающихся ни днем ни ночью, 6-я гвардейская армия, оттянув на себя большую часть резервов группы армий «Север», в значительной степени облегчила последующий стремительный прорыв всего 1-го Прибалтийского фронта к Рижскому заливу, [217] а также переход в наступление 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов.

Правда, уже после войны мне приходилось не раз читать статьи военных историков, которые считают, что 6-я гвардейская армия в той ситуации неоправданно долго подходила к Даугавпилсу.

Да и товарищи иногда задают вопрос:

— Иван Михайлович, объясни, почему ты так долго топтался у Даугавпилса?

Я объяснял эти причины как мог, но куда лучше сказал о них И. X. Баграмян, опубликовав в «Военно-историческом журнале» № 6 за 1964 год статью, где он описывает положение, которое сложилось под Даугавпилсом в середине июля 1944 года.

К концу июля положение противника в районе Даугавпилса начало резко ухудшаться, так как к этому времени части 4-й ударной армии, развив наступление вдоль Даугавы, перерезали железную дорогу, идущую от Даугавпилса на север, и подошли к городу с северо-востока. Наступающие войска левого нашего соседа, 43-й армии, перерезали железную дорогу Елгава — Каунас и овладели городом Паневежис, завязав бои за Шяуляй. Успешные действия соседних армий поставили под угрозу ударную группировку противника, и он, боясь окружения своих войск, вынужден был отойти в северо-западном направлении.

27 июля 154-я стрелковая дивизия 103-го стрелкового корпуса нашей армии, форсировав Даугаву восточнее Даугавпилса, во взаимодействии с частями 4-й ударной армии освободила город.

Прошло более трех десятилетий с тех пор, как был освобожден Даугавпилс, но и сейчас, когда я смотрю на карту и вижу ту массу озер и болот, через которые шли наши воины, местами по пояс, а иногда по грудь в воде, под сильной бомбежкой и артиллерийским огнем, это кажется невероятным! А какой был прорыв! То и дело можно было наблюдать: лежит в хорошем месте боец, ну и лежал бы! Ему никто ничего не приказывал, а он ползет из укрытия к танку, чтобы подорвать его! Раненые поднимались и шли в атаку!

Не перечислить всех воинов 6-й гвардейской армии, которые совершили подвиги в боях под Даугавпилсом. Расскажу лишь о двоих.

Командир взвода управления минометной батареи младший лейтенант Николай Иванович Черкасов, двигаясь с походной [218] заставой 138-го гвардейского стрелкового полка, вышел с телефонным аппаратом вперед и стал корректировать огонь минометов по противнику, в особенности по его пулеметам. Осколком мины Н. И. Черкасова ранило в живот, и он, истекая кровью, в течение полутора часов продолжал корректировать огонь своей минометной батареи до тех пор, пока не потерял сознание. В медсанбате, куда его доставили, он скончался. Указом Президиума Верховного Совета СССР младшему лейтенанту Николаю Ивановичу Черкасову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Николаю Черкасову едва минуло двадцать лет, а он уже имел большой опыт партизанской борьбы в тылу врага. Будучи командиром диверсионной группы, он лично подорвал 4 железнодорожных эшелона с боеприпасами, несколько складов и мостов. Однажды фашисты поймали его и приговорили к расстрелу, но по пути к месту казни Николаю Черкасову удалось освободить руки от веревки и уничтожить конвоира. Захватив его оружие и переодевшись в немецкую форму, он пробрался к партизанам и тут продолжал борьбу. Через три месяца фашисты снова схватили его в тот момент, когда Николай Черкасов подкладывал мину под мост, но и тут ему удалось убежать, и он продолжал сражаться с врагом.

Вечная слава герою!

Кажется, никогда не устану я говорить о подвигах саперов. Здесь, в Прибалтике, на пути наступления наших войск им особенно много приходилось иметь дела с минными заграждениями. Когда начался штурм Даугавпилса, саперы гвардии старшего лейтенанта Павла Василенко за считанные минуты под огнем противника сняли более 450 мин, а затем рота, посаженная на танки, за день обезвредила почти полторы тысячи мин.

Во время боев на подступах к Даугавпилсу сержант Александр Семенович Рассказов, которому позже было присвоено звание Героя Советского Союза, получил задание сделать проходы в минном поле. Но враг обнаружил работу саперов. Он пустил осветительные ракеты и открыл сильный огонь из пулеметов и минометов. Рядом с А. С. Рассказовым убило двух саперов, его ранило, но он продолжал ползти вперед, снимая одну мину за другой, и проход был готов вовремя.

Генерал К. К. Абрамов ездил к А. С. Рассказову в госпиталь вручать ему орден Красного Знамени. Поинтересовался Константин Кирикович, как же сержанту удалось совершить [219] свой подвиг, и он получил от этого скромного молодого человека ответ:

— Я, товарищ генерал, выполнял свой долг...

На следующий день после освобождения Даугавпилса я с группой командиров и политработников поехал в город. Следы только что закончившегося боя были видны на каждом шагу. Целые кварталы еще были объяты пожарами. Всюду валялась брошенная врагом боевая техника. В городе фашисты разрушили более 40 процентов жилых домов, взорвали электростанцию, привели в негодность водопровод и канализацию. Все мосты на подступах к городу и через реку Даугаву также были взорваны.

Как и в Полоцке, на площади окружили нас местные жители, они рассказали нам, как за три с половиной года оккупации наиздевались над ними гитлеровцы. Цинично внушали они местному населению, что малые народы, в том числе латыши и литовцы, должны исчезнуть, как капля воды на раскаленном камне. В подтверждение этой бредовой идеи гитлеровцы методически проводили массовое уничтожение населения. Много пришлось мне повидать на своем веку, но, когда пожилая женщина рассказала нам, что гитлеровцы заставили матерей, стоящих на краю рва, прижимать детей к груди, чтобы в целях экономии поразить их вдвоем одной пулей, мне показалось, что кругом стало темно. До сих пор не укладывается у меня в голове, как можно было докатиться до такого зверства!

Мужчина, одетый в форму железнодорожника, показал нам приказ немецкого командования, где по пунктам было перечислено, за какие прегрешения сколько палок по обнаженному телу полагалось получить железнодорожникам.

Как и всюду, рассказы местных жителей об издевательствах оккупантов еще больше распаляли сердца гвардейцев желанием как можно скорее покончить с фашизмом, освободить народы Прибалтики, спасти их от уничтожения.

К 1 августа 1944 года части 6-й гвардейской армии, преследуя противника, вышли на рубеж Заса, Акписте, Панямунелис, находящийся в 65 километрах юго-западнее Даугавпилса. На этом рубеже враг снова оказал нам сильное сопротивление и приостановил продвижение частей нашей армии. Прорвать с ходу оборону противника нам не удалось, и я попросил у командующего фронтом И. X. Баграмяна разрешение на небольшую передышку. Нам необходимо было подтянуть войска, провести перегруппировку. Мою просьбу Иван Христофорович удовлетворил.

В эти дни у нас в армии произошел интересный случай. [220]

154-му гвардейскому стрелковому полку 51-и гвардейской стрелковой дивизии, который занимал оборону на опушке леса у Заса, Панямунелис, потребовался «язык». Но фашисты были осторожны, особенно ночью, и тогда было принято решение взять пленного днем. Я таких случаев в подобной ситуации не знал. В самом деле, до траншеи противника не более 300–350 метров, а впереди ровное поле — ни кустика, ни канавки. Лишь в пятидесяти метрах от нашего переднего края стог сена. И тогда разведчики Бороданов, Быков, Авласенко, Исхаков, Ситников, Костюк, Пинаев, Новохотский, Иванов, Левин, которыми командовал капитан Волошенко, глубокой ночью пробрались к стогу сена и зарылись в него. На рассвете стали высматривать, что делается в траншее противника. Когда они увидели, что всех солдат, за исключением нескольких, увели на отдых в укрытие, группа захвата на глазах у наших красноармейцев и офицеров выскочила из стога и в считанные секунды ворвалась в немецкую траншею. Не прошло и минуты, как они бежали обратно, подталкивая пленного с кляпом во рту. Полк получил необходимые сведения.

Я знаю, что многие командиры не верили, когда им рассказывали об этом случае:

— Как это так, днем украсть пленного на голом месте? Невозможно!

Спрашивали:

— Если бы у тебя так вот украли солдата, ты бы поверил?

— Нет...

Я представил себе положение командира роты или взвода, который докладывает начальнику: днем из траншеи украли бойца...

Очевидно, противник сильно устал, измотался, ослабил наблюдение. Не раз вспоминал я этих отважных разведчиков, справлялся об их дальнейшей судьбе. Знаю, что Василий Бороданов живет в Краснодарском крае, Ильтузар Исхаков в Ангарске, Дмитрий Левин в Ставропольском крае, Алексей Волошенко в Москве. Судьба других героев, к сожалению, мне неизвестна.

Неподалеку от нас в эти дни находилась 10-я гвардейская армия, которой командовал генерал Михаил Ильич Казаков. В эту армию входила и 8-я гвардейская стрелковая дивизия, которой, как, вероятно, помнит читатель, я командовал в битве под Москвой после гибели генерала Панфилова. Так получилось, что довольно долго — и под Невелем, и в Белоруссии — мы шли с армией Казакова рядом. Я не раз [221] просил Михаила Ильича Казакова передать мне Панфиловскую дивизию. Но кто же отдаст такую хорошую дивизию?! Михаил Ильич, зная мое горячее желание забрать себе Панфиловскую, всегда держал ее, как говорится, от греха подальше, в серединке армии. Никогда он не ставил ее в стык с нашей армией. Он понимал, мало ли что бывает на войне! Например, дал бы я своей дивизии побольше огонька, пошла бы она вперед наискосок Панфиловской и оставила ее у себя в тылу. Тогда перешла бы временно Панфиловская в нашу армию. А там, где временно, постоянно ближе. Частенько позванивал я Михаилу Ильичу Казакову.

— Как там, Михаил Ильич, моя родная Панфиловская воюет?

— Воюет, как всегда, отлично! Молодцы! Свою былую славу не теряют, а преумножают...

Под Даугавпилсом потерял я своего задушевного товарища генерала Ивана Прокофьевича Сивакова, командира 71-й гвардейской стрелковой дивизии. Как я горевал! Еще до войны мы с Иваном Прокофьевичем Сиваковым десять лет вместе прослужили в Дагестане. Родом Иван Прокофьевич был из Казани, по национальности татарин. Прошел он путь от красноармейца до генерала. Какой хороший это был человек! Всегда веселый, неунывающий, никогда я не слышал, чтобы он кого-то распекал. Если что-то не так, не нравится ему, поворчит, поворчит себе под нос и успокоится. Если уж очень сильно разнервничается Иван Прокофьевич, все знали, сейчас пойдет спать куда-нибудь хоть на полчаса или меньше. Кажется, в таком состоянии ни за что не уснул бы, а у него наоборот. Не успели, кажется, и оглянуться, он приходит опять веселый!

Любил Иван Прокофьевич в свободную минуту поиграть на гармошке. Как хорошо он пел свои родные песни!

В 1936 году меня назначили служить на Дальний Восток, а он остался в Дагестане. Встретились мы во время войны под Сталинградом в 21-й армии, которой я приехал командовать. Иван Прокофьевич был в этой армии заместителем командира 71-й гвардейской стрелковой дивизии. Так я рад был этой встрече! Очень любил генерал И. П. Сиваков свою дивизию, с которой дошел до Прибалтики. Незадолго до гибели его ранило. Он ехал на машине, наскочили на мину, но так как скорость была большой, то все остались живы, но ему повредило ногу. Пролежал Иван Пьокофьевич в госпитале несколько месяцев, и врачи [222] определили: годен к нестроевой службе. Он с этим не согласился и стал просить в Главном управлении кадров, чтобы его снова отправили в 71-ю дивизию. Из Москвы позвонили мне, а я — командующему фронтом И. X. Баграмяну. Рассказал ему про Ивана Прокофъевича, передал его и свою просьбу. Иван Христофорович ответил:

— Ну, поскольку ты его так хорошо знаешь и просишь, пусть возвращается в свою семьдесят первую дивизию. Хотя, кажется, на войне с палочкой ходить не очень удобно...

Однако и с палочкой генерал И. П. Сиваков продолжал воевать отлично, и смерть его была так нелепа! Шел он с группой офицеров на высотку к своему НП. Было все спокойно. Вдруг откуда-то прилетел снаряд — и насмерть одного Ивана Прокофьевича... Похоронили мы его в Витебске. Не раз после войны бывал я на могиле своего дорогого друга.

В конце августа немецко-фашистское командование решило ликвидировать шяуляйско-елгавский выступ, который образовали войска 1-го Прибалтийского фронта, и отрезать их. Для этого противник, подтянув в район Шяуляя и Елгавы 8 танковых и моторизованных дивизий, предпринял сильные контрудары, особенно по основанию выступа Биржай — Шяуляй, а также по его вершине из района Тукумса и Добеле. Противнику удалось добиться частичного успеха на вершине выступа 1-го Прибалтийского фронта, где стояли войска 51-й армии (командующий генерал Я. Г. Крейзер), которым пришлось несколько отойти и закрепиться на линии Елгава, Добеле. Положение 51-й армии нас очень волновало, так как мы понимали, что если противник прорвется через боевые порядки 51-й армии, то он выйдет в наши тылы армии и ударит в левый фланг армии.

Тщательно мы оценивали сложившуюся обстановку. Собрали совещание. Я спросил мнение начальника разведки полковника Куракова:

— Нанесет ли противник удар по нашей армжи, совместив его с шяуляйским, или не нанесет?

— Группировка, состоящая из пяти дивизий, после успешного нашего удара ныне уменьшилась, — доложил полковник Кураков. — Очевидно, противник часть войск этой группировки оттянул на Елгаву, а перед фронтом нашей армии перешел к крепкой обороне. Я полагаю, что наступать на нас он сейчас не будет.

Такого же мнения придерживался и начальник оперативного отдела армии генерал Э. С. Рыбко. [223]

— Что думает генерал Кулинич?

— Противник устанавливает довольно плотное минное заграждение и ночью ведет работы по усовершенствованию своей обороны.

Итог наших разговоров подвел начальник штаба армии генерал В. А. Пеньковский, мнением которого я всегда особенно дорожил:

— Противник в ближайшее время к наступлению не готов. Я думаю, что нам надлежит подтянуть войска, пополниться боеприпасами, не дать врагу подготовить полностью оборону, упредить его и самим перейти в наступление. Таким образом мы облегчим положение частей пятьдесят первой армии под Шяуляем.

Разговор этот проходил у нас рано утром, и я сказал:

— Продумайте, товарищи, еще раз создавшуюся обстановку и к одиннадцати часам сегодня, двадцать седьмого августа, доложите свои соображения. К этому времени прошу вызвать командиров корпусов.

К назначенному времени в палатку, где размещался штаб армии, собрались командиры корпусов, начальники родов войск и служб. Еще посовещались, но ничего нового по сравнению с тем, что говорилось утром, не решили. Тогда я спросил мнение командиров корпусов. Они в один голос заявили, что люди очень переутомлены, требуется хотя бы несколько дней, чтобы привести себя в порядок. Командиров корпусов я очень хорошо понимал. Два месяца войска вели непрерывные бои в болотах и, конечно, очень устали. Как же тут поступить?

Я объявил перерыв и пригласил к себе в землянку члена Военного совета генерала К. К. Абрамова, начальника штаба В. А. Пеньковского, командующего артиллерией Г. А. Макарова, несколько других начальников и всем им задал один и тот же вопрос:

— Можно ли, дорогие мои товарищи, принять какое-то более целесообразное решение в данных условиях, которое отвечало бы не только улучшению положения нашей армии, но и всего Первого Прибалтийского фронта? Мы же должны учесть и то, что судьба всей операции решается не на нашем участке, а в районе Шяуляя и Елгавы, в полосе пятьдесят первой армии. Мы должны также отдавать себе отчет в том, что, если противник прорвется через пятьдесят первую армию, он выйдет в тыл и фланг нашей армии. Поэтому мое предварительное решение, которое я должен согласовать с командующим фронтом, сводится к следующему: основными силами шестой гвардейской армии комбинированным [224] маршем пройти сто — сто десять километров в район Елгавы и во взаимодействии с войсками пятьдесят первой армии разгромить врага. Занимаемый же нами участок фронта шириной до пятидесяти километров оставить временно на двадцать второй гвардейский корпус.

После того как я кончил говорить, надолго воцарилось молчание. Потом раздался чей-то голос:

— С корабля на бал...

Я не узнал, кто это сказал, и тут же услышал, как член Военного совета генерал К. К. Абрамов воскликнул:

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать!

Потом Константин Кирикович вздохнул и добавил:

— Не ради славы, а ради победы. Я считаю решение правильным, хотя понимаю, что нагрузка для войск будет очень большая. Постараемся через партийно-комсомольские организации как можно лучше разъяснить всему личному составу важность оказания помощи пятьдесят первой армии, которой в районе Елгавы так тяжело.

— Ну что, решено? Если командующий фронтом утвердит, то будем действовать.

Тут же я позвонил по ВЧ И. X. Ваграмяну. Доложил, что перед фронтом 6-й гвардейской армии в данный момент спокойно. Противник активных действий не проявляет и, по всем данным разведки, а также опроса пленных, вряд ли их предпримет. Я доложил:

— Считаю возможным закрыть вверенный мне участок фронта двадцать вторым гвардейским стрелковым корпусом, а через два-три дня или сейчас передать его временно в состав сорок третьей армии генерала Белобородова. Остальные же силы армии перебросить на Елгаву.

Иван Христофорович с минуту помолчал, а потом сказал:

— Хорошо. Я подумаю. Через час буду у вас и тогда конкретно поставлю задачу.

Не прошло и часа, как Иван Христофорович прибыл. Он попросил подробнее изложить мое решение. Я сказал И. X. Баграмяну:

— Мне известно из практики Курской дуги, как тяжело отражать танковые удары противника. Шестая гвардейская армия имеет в этом деле хороший опыт, и мы можем оказать пятьдесят первой армии большую помощь. Кроме того, товарищ командующий, у меня и у всей армии — старые счеты с генералом фон Хольтитцем. Громили мы его сорок восьмой танковый корпус под Сталинградом и на Курской [225] дуге, а теперь снова есть возможность уже окончательно его добить, чтобы корпус этот вообще не существовал...

— Учли ли вы, Иван Михайлович, что с вас не снимается моральная ответственность за двинское направление? Да еще вы берете на себя такую ответственность за судьбу самого угрожаемого участка фронта?

Конечно, в глубине души оставалось у меня тяжелое чувство: в самом деле, участок 6-й гвардейской армии остается за мной, а нам надо уходить от него за 100–110 километров, в самое пекло, с ходу вступить в бой с танками противника...

Я ответил:

— Товарищ командующий, я и Военный совет армии, присутствующие на нем командиры прекрасно понимаем, что прорыв противника на елгавском направлении, где он собрал большие силы, не мог бы обойтись без опасности для шестой гвардейской армии и всего фронта.

Еще некоторое время И. X. Баграмян посидел над картой, а потом сказал:

— Да, положение пятьдесят первой армии очень тяжелое... Хорошо, ваше решение я утверждаю.

— В какой район выйти, к какому времени, на какой рубеж?

— Вы должны занять оборону на подступах к Елгаве по линии Добеле, Жагаре по фронту пятьдесят километров и во взаимодействии с частями пятьдесят первой армии разгромить врага. Шестая гвардейская армия, товарищ Чистяков, имеет большой опыт скоростных переходов ночью, и вы хорошо умеете незаметно для противника сосредоточиваться в новом районе. Я надеюсь, что и тут вы не подведете. Противник ни в коем случае не должен обнаружить, что из района Даугавпилса снимаются войска и куда-то уходят. И главное, самое главное, чтобы не узнал он направления движения, не определил состава группировки и не разгадал наших замыслов.

В конце разговора Иван Христофорович добавил:

— Учтите и то, что совершить это надо, как говорят конники, галопом.

— Я не конник, но можете надеяться, товарищ командующий, что пехота совершит этот марш не хуже, а лучше, чем конники...

— Ну, если так, желаю успеха!

Началась кропотливая творческая работа штабов, командиров и политработников по обеспечению своевременного и скрытного отвода войск с рубежа обороны в тыл. Чтобы выполнить [226] успешно такую сложную задачу — снять войска ночью, пустить их на марш по незнакомой местности, необходимо было прежде всего иметь очень хороший, сплоченный коллектив штабов и командиров, которые знают друг друга не один год, чтобы с полуслова боец понимал командира, а командир бойца.

К ночи 27 августа начальник инженерных войск генерал Е. И. Кулинич наметил колонные пути и дал конкретные указания, где необходимо построить новые мосты, где починить старые. И хотя раньше он доказывал, что это невозможно сделать за ночь, так как саперы предельно устали, спят на ходу, все было исполнено в срок.

Рано утром 28 августа я доложил командующему фронтом И. X. Баграмяну:

— Войска шестой гвардейской армии, кроме двадцать второго гвардейского стрелкового корпуса, с рубежа обороны выведены и находятся на марше в указанный район. Во время смены войск противник активных действий не предпринимал. Очевидно, нам опять удалось обмануть его.

— Молодцы, гвардия! Ваша армия нужна нам под Елгавой, Добеле и Жагаре как воздух. Поторапливайтесь только, а то там у командарма пятьдесят первой дела складываются не очень хорошо.

— Товарищ командующий, я бы рад быть сегодня в указанном районе, но вы видите, какие дожди, к несчастью, пошли. Дороги совсем развезло. Но и при таких условиях армия через три ночи будет на месте.

Уже с утра 29 августа передовые части нашей армии начали встречаться с частями противника. Мы с боями выходили на указанный рубеж, где быстро устанавливали взаимодействие с левым и правым соседями, 2-й гвардейской и 51-й армиями.

На узком участке фронта вдоль шоссе на Елгаву и Шяуляй гитлеровцы ввели против нас в бой более 150 танков, 60 самоходных орудий и более 50 бронетранспортеров. Наши гвардейцы только-только успели занять оборону и вырыть окопы для стрельбы лежа. Со своего НП я увидел, как головной танк с моста сделал два выстрела в сторону наших позиций, но ответа не последовало. Танки осторожно двинулись вперед по дороге, и через минуту послышались сильные взрывы. Несколько танков подорвалось, но остальные продолжали двигаться вперед. Еще чуть-чуть... ближе... и вот уже буквально стена огня встала перед ними. К исходу первого дня боя, несмотря на многократные атаки танков и воздействие авиации, мы не отошли со своих [227] плохо подготовленных рубежей. Вечером я доложил командующему фронтом И. X. Баграмяну:

— Все атаки врага отбиты. Части буквально с ходу, как при встречном бое, шли в контратаку. За день только в районе Елгавы сожжено двадцать четыре вражеских танка, семнадцать самоходных орудий, четыре бронетранспортера. Истреблено более пятисот фашистских солдат и офицеров.

На следующий день противник возобновил свои атаки и жал все сильнее и сильнее. Восточнее Добеле он создал сильную группировку с танками, и 16 сентября после мощной артиллерийской подготовки на участке 9-й стрелковой дивизии 2-го гвардейского корпуса танкам и пехоте противника удалось овладеть первой траншеей нашей обороны. Но вскоре командир 9-й гвардейской стрелковой дивизии принял меры и дальнейшее продвижение противника было приостановлено.

Положение создалось не из приятных, но, хочешь не хочешь, надо докладывать командующему фронтом. Только я взял трубку, слышу голос И. X. Баграмяна:

— Двадцать второй гвардейский стрелковый корпус завтра передаст свой участок сорок третьей армии, а сам прибудет к вам и станет вторым эшелоном.

— Это очень хорошо. Одна гора с плеч...

— Как же это у вас, Иван Михайлович, девятая гвардейская дивизия не смогла устоять?

— Меры приняты, товарищ командующий, противник выбит...

— Учтите, товарищ Чистяков, что на этом участке завтра противник может предпринять основные усилия.

И правда, с утра 17 сентября атаки возобновились. Вдоль дороги на Добеле противник пустил против левого флаггга 2-го гвардейского стрелкового корпуса до двух полков пехоты и около сотни танков.

Первым принял на себя этот удар 496-й истребительно-противотанковый полк Героя Советского Союза майора М. И. Макарычева. Как и под Белгородом, этот полк стоял насмерть и заставил танки отступить, отойти в рощу. До самой ночи продолжался бой. Все атаки врага были отбиты.

Так день за днем до конца сентября 6-я гвардейская армия вела тяжелые оборонительно-наступательные бои, но не пропустила врага к Добеле, Жагаре. В результате этих боев противник понес большие потери и его наступление в этом районе выдохлось. [228]