На плацдарме у Клетской

В начале апреля 1942 года меня назначили командиром 2-го гвардейского стрелкового корпуса вместо генерала А. И. Лизюкова, который принял 5-ю танковую армию. В состав корпуса входила и 8-я гвардейская стрелковая дивизия. Ее командиром стал полковник И. И. Серебряков.

Всю весну и лето части корпуса вели тяжелые бои за город Холм, но так и не смогли его взять. Стоял этот город на возвышенности и омывался с запада и юга рекой Ловать, а с востока и севера его окружали леса с топкими болотами. Гитлеровцы умело использовали выгодное для обороны расположение города, создав в нем мощный опорный пункт.

27 сентября, как раз в день моего рождения, мне позвонил начальник штаба 3-й ударной армии генерал-майор И. С. Юдинцев и сказал: [74]

— Вас вызывает Москва.

— Зачем?

— Не знаю. Приказали немедленно посадить в самолет и доставить...

Я немного растерялся, потому что на самолоте никогда не летал, попросил:

— Разрешите ехать на машине. Москва недалеко...

Он согласился, и я тут же выехал. По дороге все думал: что же такое случилось?.. Зачем столь спешно вызывают?

Подъехали к гостинице Центрального Дома Красной Армии, в вестибюле меня уже ждет полковник.

— Вы генерал Чистяков? Вас вызывают в Генеральный штаб!

В Генштабе меня принял заместитель начальника Оперативного управления генерал Владимир Дмитриевич Иванов. Его я знал по совместной службе на Дальнем Востоке, гдо он был начальником штаба 25-й армии.

Дружески поздоровались.

— Шагай к товарищу Сталину... Не спрашивай, не знаю зачем. Сам приказал тебя вызвать. Как зайдешь, сразу представься, больше ничего посоветовать не могу.

К Сталину? Вот уж чего не ожидал! Зачем? В голове сразу рой мыслей, почувствовал — покраснел от волнения. Но волнуйся не волнуйся, а идти надо. Но помню, как добрался до Кремля, как провели меня на второй этаж в приемную. Наконец пригласили в кабинет. Вошел, представился. Сталин, видимо, ходил по кабинету, поэтому встретил меня у самой двери. Предложил сесть, а сам все ходит и ходит. От сердца отлегло, когда услышал:

— Сейчас я вызвал вас, товарищ Чистяков, в связи с тем, что создается новый, Донской фронт, командовать которым назначен Рокоссовский. Поезжайте к нему в Сталинград. Самолетом. Завтра.

Перед тем как мне выйти, Сталин заметил:

— А выглядите вы неплохо. Молодец.

На следующее утро я уже был на Центральном аэродроме. Там толпились офицеры, генералы. Ко мне подошел генерал-лейтенант Г. Н. Орел.

— Генерал Чистяков? Вы старший в полете.

Что делать, старшим так старшим. Зашел в самолет, будто век летал, сел в кресло, но глаза от страха сами закрылись. Потом поглядел, все сидят спокойно, хоть бы что, и тоже успокоился.

Мне доложили: [75]

— Товарищ генерал, вас будут прикрывать три «ястребка».

Я слушаю, а сам думаю: где уж там в воздухе прикроешь?

Внизу если что — кувырк в землю, и хорошо! Ну, а тут уж будь что будет!

Однако все прошло благополучно. Вечером на «виллисе» мы добрались до штаба Донского фронта, который находился в селе Ивантеевка Сталинградской области.

Переночевали в избе. Утром побрились, почистились — порядок, опрятность должна быть в любых условиях. Собрались пойти позавтракать в столовую, которая была на расстоянии метров двести от нашего дома, но нас задержал сигнал:

— Воздух!

Куда укрыться? Выглянули, поблизости щелей и убежищ не видно. В комнате на одной из коек, стоящих у стены, были навалены тыквы. Мы с Г. Н. Орлом нырнули под эту койку и быстро забаррикадировались тыквами. Ударило совсем близко, стекла и рамы со звоном вылетели. Мы услышали, как осколки застучали в стену. Тыквы наши тоже побило, но нас даже не царапнуло.

Уже после войны мы с генералом Г. И. Орлом вспомнили этот случай.

Я спросил, взглянув на его мощную фигуру:

— Как это мы с тобой уместились под одной койкой?

— Видно, страх загнал...

Страх не страх, а что толку стоять под бомбами, раскрыв рот и ожидая шального осколка...

...Когда фашисты отбомбились и мы отправились завтракать, столовой уже не было. В нее попала бомба. Так что, выйди мы на десять минут раньше, вряд ли остались бы живы.

К. К. Рокоссовский принял нас очень радушно. Вообще надо сказать, что каждый раз, встречаясь с Рокоссовским, я испытывал какое-то чувство подъема. Константин Константинович всегда с большим вниманием выслушивал собеседника, был требователен, но справедлив. Он никогда не унижал достоинства подчиненных, никогда не повышал голоса. Понятно, далеко не все люди обладают таким характером. Я понимаю и тех, которые могут повысить тон, чтобы нагнать жару на нерадивого, но никогда не пойму тех, кто грубит, унижает достоинство человека. Ведь даже в самом [76] насущном, в квартире, например, можно отказать так, что человек поймет, не обидится, я уж не говорю о другом.

— Ну что, голубчик, — обратился ко мне Константин Константинович, — хотели от меня убежать в резерв? Не выйдет, дорогой. Будем вместе воевать под Сталинградом. Езжайте командовать двадцать первой армией, которая дралась под Клетской все лето. Ваша основная задача — держать плацдарм в районе Клетской.

Нельзя сказать, что очень уж я обрадовался такому назначению. В штабе фронта мне рассказали, какое тяжелое положение сложилось в районе Клетской. Смогу ли удержать этот небольшой плацдарм на правом берегу Дона размерами по фронту четырнадцать — шестнадцать километров и в глубину четыре-пять?! Трудное дело.

К. К. Рокоссовский добавил;

— Не мешало бы и занять Клетскую. Она за лето несколько раз переходила из рук в руки; то мы ее занимали, то немцы...

Сама Клетская находилась в низинке. За Клетской поднимались высоты, которые господствовали над ней. За высотами не было видно, что делается в глубине обороны противника.

К. К. Рокоссовский попросил подумать, как занять Клетскую, посоветовал хорошо изучить противника, свои войска, потом угостил нас обедом. Константин Константинович был очень гостеприимным человеком. После обеда дал машину, и я поехал в штаб 21-й армии, который располагался в Новоклетской.

Шел октябрь 1942 года. В районе Сталинграда продолжались тяжелые, кровопролитные бои.

В штабе 21-й армии его начальник генерал В. А. Пеиньковский представил мне своих подчиненных.

Штаб 21-й армии (это я понял, конечно, позже) был укомплектован очень хорошими кадровыми офицерами, в большинстве своем служившими до войны в штабе Приволжского военного округа. Все они имели прекрасную штабную подготовку, да и на войне провоевали больше года,

Тут мне бы хотелось сказать несколько слов о моих товарищах, с которыми пришлось с того октябрьского дня 1942 года вместе воевать до победы над фашистской Германией.

Начальник штаба Валентин Антонович Пеньковский начал службу в армии в 1920–1924 годах. Окончил Объединенную военную школу в Минске. [77] Позже командовал артиллерийским зенитным дивизионом. Имея широкую общую и военную подготовку, В. А. Пеньковский обладал к тому же незаурядными организаторскими способностями. Физически очень крепкий, неутомимый, он заражал окружающих своей энергией. Был Валентин Антонович человеком очень отзывчивым. Как у многих, были у него любимые словечки. Если обращался к нему с неприятным для себя вопросом взволнованный человек, Пеньковский обычно скажет ему бодро: «Уля-я-я! Ну, а теперь давай разберемся...»

Это его «Уля-я-я!» действовало на людей как-то ободряюще, успокаивающе.

В столовую он приходил всегда с одной просьбой: «Бульбы, бульбы дайте поскорее...»

Жизнь у него на войне была, понятно, напряженной до предела. И хоть внешне он был всегда спокоен, нервы порой немного сдавали, и в свободную минуту он просил меня: «Давай, Иван Михайлович, поскачем на лошадях». Это было для него своеобразной разрядкой. Когда после падения гитлеровской Германии меня направляли на войну с Японией, командовать 25-й армией, И. В. Сталин предложил мне взять с собой тех генералов и офицеров из 6-й гвардейской, кого сочту нужным. Понятно, что первым был В. А. Пеньковский.

После войны он командовал войсками Дальневосточного и Белорусского военных округов, потом был заместителем Министра обороны СССР.

Умер Валентин Антонович 26 апреля 1969 года. На редкость быстро и четко умел В. А. Пеньковский организовать работу всех отделов штаба нашей армии для выполнения той или иной задачи. В этом ему особенно хорошо помогал оперативный отдел штаба во главе с полковником Э. С. Рыбко. Он был старше Пеньковского, служил еще офицером в царской армии. Слыл человеком грамотным, очень рассудительным и работоспособным. Бывало, не раз я удивлялся, как это он за такое короткое время смог подготовить столь серьезно продуманную оперативно-тактическую документацию! У Рыбко всегда можно было получить исчерпывающую информацию о противнике, о положении своих войск. В конце войны Рыбко было присвоено звание генерал-майора.

Первый член Военного совета генерал-майор Павел Иванович Крайнев был опытным политработником с хорошей военной подготовкой. В 21-й армии находился с самого начала войны. [78]

Вспоминаю я Крайнова всегда с большой теплотой. Очень хороший был человек и много сделал для армии.

Артиллерией командовал генерал Д. И. Турбин, смелый и умный артиллерист, отличный организатор наступления и мастер отражения танковых атак противника. Практику он получил еще во время финской войны, где командовал артиллерийским полком. За боевые действия в финской войне ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Даже в самые трудные минуты генерал Турбин никогда не падал духом, принимая здравые, умные решения. Всегда он был подтянут, аккуратно одет. Зимой и летом, какой бы тяжелый бой ни был, он ходил при шпорах и в перчатках.

Впоследствии генерал-лейтенант Д. И. Турбин командовал артиллерией 1-го Украинского фронта. В боях на Правобережной Украине он был ранен и 23 января 1944 года умер от ран.

Е. И. Кулинич, начальник инженерной службы армии, до войны был преподавателем военного училища в Ленинграде. Он хорошо знал инженерную службу и организовывал ее добросовестно, со знанием дела.

Крепкий по комплекции, немалого веса, Кулинич был на редкость подвижным и исполнительным человеком. Не было случая за всю войну, чтобы его служба не выполнила какую-либо поставленную перед ней задачу, будь то наведение мостов или установка минных заграждений на пути вражеских танков. Поставленную задачу выполнял всегда как-то яростно, с полной отдачей всех сил. После войны генерал-майор Кулинич был начальником инженерных войск Ленинградского военного округа. В 1968 году он умер.

Начальником тыла был генерал Шмакин. Опытный политработник, комиссаром участвовал еще в гражданской войне. Как-то так получилось, что назначили его заниматься тылом вроде бы не по специальности. Он понимал это и просился на другую работу. Командование в конце концов удовлетворило просьбу генерала. А на его место был назначен Василий Семенович Черенков, кадровый тыловик.

С начальником политотдела Леонидом Ивановичем Соколовым мы сработались быстро и хорошо. Он был прирожденным партийным работником — спокойный, вдумчивый, трудолюбивый. До войны Леонид Иванович работал секретарем райкома в Новосибирской области. Оттуда ушел на фронт и провоевал начальником политотдела армии всю войну. Затем пошел работать в Министерство иностранных дел, был нашим послом во Вьетнаме.

Обо всех командирах, к сожалению, не расскажешь, хотя понимаю: каждый из них достоин многих, многих теплых слов...

Итак, штаб армии оказался хорошим, работоспособным коллективом, и в скором времени мы научились понимать друг друга с полуслова. Мне, новому и еще молодому командующему, коллектив этот сразу оказал очень большую помощь. В свою очередь я быстро убедился, что работникам штаба можно доверить самые ответственные задачи и быть уверенным, что они их выполнят.

С этим коллективом провоевал всю войну и ни одного начальника рода войск или службы, ни одного работника штаба не снимал с должности за его проступки, да и не только их, а ни одного офицера в армии не снял с должности, в чем не раскаиваюсь. Считал и сейчас считаю (прав я или не прав), что даже в мирное время в том или другом случае человек не всегда принимает правильные решения, будь он большим или малым начальником. А разве я не ошибался? Ошибался, и не раз!

Лучше пожурить человека, как не раз говорил К. К. Рокоссовский, внушить ему, что он сделал ошибку, объяснить ее, чтоб он впредь подобного не допускал. В шутку К. К. Рокоссовский добавлял: «Жури, но только не снимай, а то пришлют на его место такого же снятого...»

Я этого совета — не снимать людей, а воспитывать — всю войну и придерживался.

Недавно Момыш-Улы, герой-панфиловец, показал мне мою резолюцию на его донесении, когда я еще командовал Панфиловской дивизией. Я, конечно, про нее забыл, много таких случаев было на войне, а Момыш-Улы сохранил на память.

В чем же было дело?

Я вспомнил потом этот случай. Заходит ко мне командир, майор, передает от Момыш-Улы пакет. Читаю. Такой, мол, и сякой этот офицер, задачу не выполнил, убрать его от нас, снять и отдать под суд.

Побеседовал я с майором в присутствии комиссара С. А. Егорова, разобрались, в чем дело. А потом на этом заявлении я и написал: «Прошу воспитать из него хорошего офицера, а затем прислать ко мне».

Может, не попадались мне отъявленные лодыри, дурные люди? Может быть, и так. Но ведь чаще всего снимают за то, что не выполнил человек задачу, и не всегда вникают, а мог ли он это сделать даже при самом большом напряжении сил. Может быть, не было возможностей, а мы снимаем [80] подчас хорошего человека, наносим ему обиду на всю жизнь,

...Итак, ознакомился я со штабом, с войсками, изучил обстановку у противника. Встал вопрос: как отбить у врага Клетскую? Станица была расположена на левом фланге армии, гитлеровцы оборудовали в ней опорный пункт, насытив его сильными огневыми средствами.

Я знал, что некоторые работники штаба были против попыток в ближайшее же время занять Клетскую, они помнили свой горький опыт и говорили: «Занять-то займем, а вот не удержимся в низине, как и было уже не раз». Однако меня поддержали начальник штаба Пеньковскяй и начальник артиллерии Турбин. Мы подсчитали имеющиеся средства, изучили тактику противника и в конце концов приняли такое решение: 76-й стрелковой дивизии под командованием полковника И. Т. Таварткиладзе подготовиться к штурму вражеского опорного пункта и во что бы то ни стало им овладеть. Одновременно сосед справа, 278-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Д. П. Монахова, должен был стремительной атакой захватить высоты, расположенные северо-западнее станицы Клетской, и тем самым содействовать частям 76-й стрелковой дивизии в захвате этого опорного пункта. Доложили этот план К. К. Рокоссовскому, который, в основном согласившись с ним, сделал ряд замечаний.

23 октября после артиллерийской подготовки дивизии перешли в наступление и после упорных уличных боев 25 октября овладели Клетской.

Противник не смирился с потерей важного опорного пункта. В течение трех суток он пытался неоднократными контратаками восстановить положение, но успеха не добился.

Расширив плацдарм, мы закрепили занятые рубежи противотанковой артиллерией, поставили минные поля. Высоты над Клетской дали нам большие преимущества — просматривать оборону гитлеровцев на большую глубину, а их лишили этой возможности. Было ясно, что противнику трудновато будет выбить нас оттуда.

Вскоре я доложил командующему фронтом К. К. Рокоссовскому: «Клетская занята прочно. Показаниями пленных, разведкой установлено, что войска королевской Румынии не столь сильны, чтобы помешать нам перерезать дорогу, идущую на Калач. План дальнейшего наступления представляю дополнительно».

Через день получаю ответ от командующего фронтом: [81]

«Клетскую заняли — это очень хорошо, а по дальнейшим вопросам прекратить разработку. Рокоссовский».

Не только я, а весь штаб был удивлен таким ответом. Думали-гадали, что бы это значило, строили всякие предположения, тем более что с начала октября нашу армию часто стали посещать представители Ставки Верховного Главнокомандования Г. К. Жуков и А. М. Василевский. Вначале мы не знали причин такого внимания, хотя вопросы их относительно плацдарма у Клетской, рельефа местности, расположения противника, его оборонительных рубежей наводили на мысль о том, что тут намечается серьезная операция.

В конце октября в штаб армии приехал генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, который на Военном совете армии сообщил нам:

— Я являюсь командующим Юго-Западным фронтом. Ваша армия отныне входит в состав Юго-Западного фронта, и нам предстоит в ближайшее время перейти в контрнаступление на главном направлении.

Николай Федорович Ватутин пояснил нашу задачу кратко, но за каждым его словом виделся такой размах, какого еще не знала история войн.

— Ну, желаю успехов, — сказал он, прощаясь со мной, — Ударим еще посильнее, чем под Москвой.

— Ударим, товарищ командующий, — ответил я. — На двадцать первую можете надеяться.

С II. Ф. Ватутиным я был знаком еще по боям под Москвой, когда командовал 8-й гвардейской Панфиловской стрелковой дивизией. Уже тогда, общаясь с ним, понял, какой большой военной культурой, широтой оперативного кругозора он обладает! Н. Ф. Ватутин умел удивительно просто и ясно излагать обстановку, предвидеть развитие событий и, что ее менее важно, вселять уверенность в успехе задуманного.

И еще было одно замечательное качество у Николая Федоровича. Он умел слушать других, не давить своими знаниями и авторитетом. С ним мы, его подчиненные, чувствовали себя свободно, что, понятно, развязывало инициативу. Даже когда он подсказывал верное решение, то делал это, как и К. К. Рокоссовский, так незаметно и в то же время убедительно, что подчиненный принимал его решение как свое.

4 ноября на моем командном пункте собрались представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал армии Г. К. Жуков, командующий войсками Донского фронта [82] генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский, командующий 65-й армией генерал-лейтенант П. И. Батов, командующий войсками Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, начальник штаба армии генерал-майор В. А. Пеньковский, командир 4-го танкового корпуса генерал-майор А. Г. Кравченко, командир 3-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майор И. А. Плиев, работники штаба.

Генерал Ватутин ознакомил нас уже значительно подробнее с общим замыслом предстоящего контрнаступления:

— Ставка Верховного Главнокомандования разработала план наступательной операции по окружению и уничтожению противника в междуречье Волги и Дона. Задача — окружить и уничтожить основные силы противника, прорвавшегося к Сталинграду. Ваша 21-я армия, — сказал далее Ватутин, — прорывает оборону с рубежа Серафимович, Клетская, действуя в составе ударной группировки фронта.

Введенные в прорыв танковые и кавалерийские корпуса обеспечивают быстрое продвижение в район Калача на Дону. Здесь они соединяются с войсками Сталинградского фронта и замыкают кольцо окружения всей группировки.

Далее он пояснил, что наступательную операцию 21-й армии по характеру развернувшихся действий и по складывающейся оперативной обстановке следует разделить на два этапа.

Первый — окружение и уничтожение румынской группировки противника.

Второй — завершение окружения вражеской группировки, прорвавшейся к Сталинграду.

Здесь мы узнали, что вместе с нами наносит удар 5-я танковая армия в общем направлении на Калач, а войска правого крыла Юго-Западного фронта своими активными действиями будут сковывать силы противника, чтобы предотвратить возможность переброски их на направление нашего главного удара. Предусматривалось также выдвижение части сил Юго-Западного и Сталинградского фронтов на рубеж рек Чир и Аксай с целью изоляции окруженной группировки противника в районе Сталинграда от гитлеровских армий, действовавших на Кавказском направлении. На эти же части возлагалась задача не допустить подхода оперативных резервов противника и отразить его попытки прорваться к окруженной армии Паулюса.

Одновременно начнут контрнаступление с севера войска Донского фронта, а также части 62-й и 64-й армий, обороняющихся в городе. [83]

На этом совещании было тщательно проверено состояние войск, а также наше знание противника. Особое внимание уделялось организации взаимодействия с артиллерией, танками непосредственной поддержки пехоты, с авиацией, с 4-м танковым корпусом, а также с соседями справа и слева.

Здесь мне впервые в жизни довелось делать столь ответственный доклад и при таких больших начальниках! Однако сильно помогло то, что за последние две недели прп помощи штаба армии, командиров соединений и частей нам удалось составить довольно ясную картину положения своих войск и войск противника. Неплохо знали мы боеспособность противника, укомплектованность, обеспечение боеприпасами и другими средствами и даже его настроение. В боях при расширении плацдарма на правом берегу Дона в основном удалось изучить тактические действия румынских частей, с которыми нам предстояло вступить в бой.

По-видимому, Г. К. Жуков, Н. Ф. Ватутин и другие остались довольны этими сообщениями, дали нам ряд советов и уехали, пожелав успеха.

Расположение нашей армии, которая занимала по фронту сорок два километра, было довольно сложным, поскольку наш фронт перерезала река Дон. Одна часть армии располагалась на плацдарме вдоль правого его берега, а другая вдоль левого. Причем правый берег сильно возвышался над левым, местами до шестидесяти — восьмидесяти метров.

Глубина плацдарма на правом берегу колебалась от полукилометра до двенадцати — шестнадцати километров. Поскольку правый берег был голым, открытым, он хорошо просматривался и с земли, и с воздуха. Много неприятностей доставляли нам балки, которыми он был изрезан. Зимой их заносил снег, и это представляло большую опасность для техники. Водитель мог не заметить углубления, провалиться в него с машиной, и тогда, как говорится, пиши пропало.

Левый берег Дона отлогий и с правого, который занимал противник, хорошо просматривался на большую глубину, но там шла полоса леса, где можно было скрытно сосредоточить войска, замаскировать их. Однако затрудняло дело то, что эта полоса была узкой и уже ближайшие войсковые тылы располагались на сыпучем песке. Сколько же труда, сил стоило провести по нему машины, груженные боеприпасами, продовольствием! Если по грунтовой дороге машина идет двадцать — тридцать километров в час, [84] то тут еле-еле проползала, расходуя огромное количество горючего, пять-шесть километров. Надо учесть и то, что передвигаться можно было только ночью и с погашенными фарами. Очень много времени и сил потратили мы тогда на создание колейных бревенчатых дорог. Красноармейцы окрестили дорогу в настил «малярийкой». И правда, едешь по бревнам, уложенным поперек, трясет покрепче, чем в лихорадке.

Нужно отдать должное местному населению. Как оно нам помогало в строительстве и ремонте этих дорог!

Когда я увидел, как много пришло на помощь саперам женщин, подростков, удивился и спросил у генерала Кулинича:

— Откуда столько народу? Он ответил:

— В большинстве это эвакуированные горожанки с детьми. Многие тут из Прибалтики, Белоруссии, Украины. И они и местное население помогают нам с большим желанием.

Пройдя всю войну и форсировав немало рек, я могу сказать, что войскам нашей армии никогда не приходилось так тяжело переправляться через водную преграду, как через Дон в ноябре и декабре 1942 года.

Поздней осенью нельзя организовать переправу ни по-летнему, то есть мостами и паромами, ни по-зимнему, так как река еще не замерзла полностью. Лед не мог выдержать не только технику, но и человека. Чтобы построить мост через Дон, ширина которого достигала ста двадцати метров, или провести паром, приходилось вырубать лед. В некоторых же местах, наоборот, намораживали лед, то есть клали сучья, солому, заливали их водой, лед утолщался, и по нему тогда переправляли машины.

Беспримерен подвиг саперов! Люди гибли от пуль и осколков, тонули, но продолжали упорно трудиться, невзирая на обстрелы и бомбежку.

Сосредоточение войск и техники на плацдарме на правом берегу Дона в последние дни перед наступлением было таким плотным, что каждый вражеский снаряд, мина, бомба, упавшие в этом районе, обязательно поразили бы какую-то цель.

Не раз вспоминал я тогда разговор с Г. К. Жуковым, который, заслушав мое решение о том, что за три дня к утру 19 ноября мы сосредоточим войска на плацдарме правого берега, спросил меня: [85]

— Уверены ли вы, как командарм, что противник не обнаружит вашего сосредоточения?

Трудно было ответить на этот вопрос, но я доложил:

— Мы приняли все меры для маскировки войск на правом берегу.

Доложил я ему о том, что обстреливаем отдельные самолеты противника столько же, сколько и раньше, и ведем огонь с левого берега Дона, хотя тогда уже целая зенитная дивизия была расположена на правом берегу. В лесу, в старом русле Дона, мы закопали танки, замаскировали их. Целые дни над нашим расположением летают самолеты-разведчики, фотографируя местность, и если мы обнаруживали малейшие элементы демаскировки, сразу же ликвидировали их, делали маскировку более тщательно.

Г. К. Жуков сказал мне:

— Учтите, товарищ Чистяков, если противник обнаружит ваше сосредоточение, он будет авиацией день и ночь бомбить и не только нанесет вам очень большой урон в людях и технике, не только сорвет планы вашей армии, но и всю операцию, задуманную Ставкой Верховного Главнокомандования.

Я доложил:

— Все это я прекрасно понимаю, но у меня нет другого выхода. Мы не сможем переправить за одну ночь войска с левого берега на правый и к тому же вывести их в исходное положение для наступления.

Г. К. Жуков подумал, подумал, посмотрел на карту, на меня и вздохнул:

— Да, положение у вас очень трудное, и если ты родился в сорочке, все будет хорошо. Но ведь немец может тебя тут разбахать, если учует, сколько тут собралось силы, и побежишь ты от него в одной рубашке...

Потом улыбнулся и добавил:

— Но может быть, противник учтет, что ты молодой командарм, и, чтобы не портить тебе карьеру, пощадит на этот случай.

Затем предупредил:

— Главное, самое главное — маскировка. Помните о режиме своей авиации, а особенно о режиме рации. Категорически запретите всякие работы днем на переправах. Никаких телефонных разговоров штабов армий с соединениями, частями и внутри самих соединений и частей, строгий режим передвижения по переправам днем, а ночью режим света. Особенно следите за переправами танков и автотранспорта. — И снова: — Учтите, товарищ Чистяков, вам [86] впервые приходится выполнять такую сложную, ответственную задачу, и от успеха ее выполнения зависит вся операция.

Я мог ответить только одно:

— Благодарю за доверие. Приложу все силы, чтобы выполнить задачу.

...Трудно понять, как же это гитлеровское командование так и не узнало о сосредоточении целой армии на правом берегу Дона в районе Клетской. Видимо, противник полагал, что после тяжелых потерь в оборонительном сражении наши войска в ближайшее время не смогут предпринять серьезное наступление на юге. Как стало известно позднее, перед самым нашим наступлением в одном из оперативных документов немецкое командование отмечало:

«Противник не намеревается в ближайшем будущем предпринимать крупные наступательные операции на Донском фронте, в районе 21-й и 65-й армий».

К началу контрнаступления 21-я армия имела превосходство над немецко-фашистскими войсками в живой силе и технике; в людях на всем фронте в 1,4 раза, а на направлении главного удара в 3 раза. В артиллерии на всем фронте в 2,4 раза, а на направлении главного удара в 4,6 раза.

Основной удар 21-я армия наносила в направлении на Осиновку, Манойлин, город Калач, хутор Советский, где на третий день во взаимодействии с соединениями 5-й танковой и 65-й армиями наша подвижная группа должна была соединиться с войсками 57-й армии Сталинградского фронта (командующий генерал Ф. И. Толбухин).

При глубине операции сто десять километров от войск требовался быстрый темп наступления. Ведь нужно было это расстояние пройти с боями за трое суток.

К моменту наступления все дивизии 21-й армии были доведены до штатной численности. Дивизии, которые пополнялись из резерва Верховного Главнокомандования, уже получили зимнее обмундирование. Полушубки, валенки, варежки, вооружение — все было новым, добротным. Да собственно, к тому времени и личный состав дивизий, которые не отводились в тыл, одет и обут был хорошо.

Мы часто тогда думали, откуда берется у Верховного Главнокомандования все это? Казалось бы, так было до этого тяжело, и вдруг спустя всего год приходят красноармейцы, одетые куда лучше, чем даже до войны, имеют по три-четыре боекомплекта! Как же должна быть налажена работа в тылу, работа фабрик, заводов, которые обеспечивали успех Сталинградской операции! [87]

Находясь в обороне, большое внимание мы уделяли боевой подготовке личного состава. Оборудовали специальные учебные поля, на которых обучали воинов тактике наступательного боя, совершенствовали владение личным оружием, отрабатывали приемы борьбы с вражескими танками. Артиллеристы учились поражать цели с первого снаряда, вести огонь прямой наводкой, умело ставить огневой вал перед наступающей пехотой. Повышали свое мастерство танкисты и саперы.

Однако мы хорошо понимали, для того чтобы прорвать оборону врага и успешно выполнить поставленную задачу, мало хорошо владеть боевой техникой, вооружением, иметь достаточный запас боеприпасов. Надо было создать у людей отличное боевое настроение, сделать так, чтобы каждый боец хорошо понимал, что удачный исход боя зависит от его личных умелых действий.

21-я армия до этого времени почти целый год вела оборонительные бои, надо было перестраивать психологию людей.

Если до 19 ноября 1942 года партийно-политическая работа проводилась под лозунгом «Ни шагу назад», то с 19 ноября, когда перед войсками была поставлена новая задача — начать мощное контрнаступление на противника, работа проводилась под лозунгом «За кровь загубленных захватчиками, за пролитую кровь наших товарищей!».

Больше внимания уделялось укреплению частей и подразделений. К моменту контрнаступления в армии было более 12 тысяч коммунистов и 16 тысяч комсомольцев.

Интересно, что в дни, предшествующие наступлению, и во время боев с 15 по 30 ноября 1942 года было принято а кандидаты и члены партии 949 и в ряды Ленинского комсомола 676 человек.

Я давно заметил, что особенно много заявлений о приеме в партию и комсомол поступало перед боем или во время боя.

Как-то разговорился об этом с начальником политотдела армии Л. И. Соколовым, спросил его, чем объясняют бойцы такое желание. Он мне ответил, что в большинстве случаев пишут в заявлениях просто: «Хочу идти в бой коммунистом» или «Хочу идти в бой комсомольцем». А потом на словах добавляют: «Если останусь жив, буду драться еще лучше, а если погибну, то хочу, чтобы дома родные мои [88] и товарищи знали, что погиб я коммунистом или комсомольцем, а значит, я был впереди».

На боевой слове героев армии, на примере их мужества и отваги воспитывались молодые бойцы, прибывающие на пополнение.

В эти дни я много бывал в частях. Обычно со мной выезжал в войска начальник политотдела Л. И. Соколов, и я всегда радовался его замечательному умению находить слова, близкие сердцу красноармейца.

Очень активно работала наша разведка. Она установила, что в полосе предстоящего наступления армии оборонялись части 4-го и 5-го румынских корпусов. Оборона противника имела две полосы глубиной в пятнадцать — двадцать километров. Как на переднем крае, так и в глубине состояла она из системы опорных пунктов и узлов сопротивления, расположенных на господствующих высотах. Противник повсюду возвел проволочные заграждения и установил минные поля.

Забегая вперед, расскажу такой эпизод. У хутора Головской мы разгромили румынскую дивизию. Ко мне привели пленного командира этой дивизии. Во время допроса я показал ему нашу разведывательную карту. Командир румынской дивизии долго ее разглядывал и под конец с изумлением сказал:

— Советская карта точнее отражает положение наших войск, чем оперативная карта моего штаба...

Работы по подготовке переправы через Дон были закончены своевременно.

Всю неделю с 11 ноября из района сосредоточения ночными скачками постепенно приближались к левому берегу Дона и переправлялись на плацдарм танковые подразделения, они укрывались в балках и рощах возле населенных пунктов. Артиллерийские части, которые были приданы нам, выходили на правобережный плацдарм отдельными огневыми взводами и батареями по графику, разработанному штабом армии. В эти напряженные ночи особенно четко работала служба регулирования.

Перед наступлением дня за три я решил устроить проигрыш предстоящей наступательной операции, как мы говорим, «сыграть на ящике». В ящике с песком был воссоздан рельеф местности, по которой нам предстояло наступать, так что можно было наглядно видеть, где какие [89] канавы, овраги, возвышенности, леса, балки, речушки, где траншеи противника, какие в них войска. Все сделано в масштабе, так что было ясно, куда идти нашим частям, как, где друг другу помогать, откуда возможны контрудары противника. Тут же я поставил задачу, в какой день, час, на какой рубеж выйти каждому соединению, указал, где вводятся танковый и кавалерийский корпуса, где будет в это время 5-я танковая армия и 65-я армия, наши соседи слева и справа.

Заслушали решение командиров, проиграли возможные варианты. И в мирное время я очень любил потренировать комсостав на ящиках с песком. Мне позже не раз приходилось видеть, как такую «игру» проводил К. К. Рокоссовский, и я всегда обращал внимание на то, что он никогда не навязывал командирам свое мнение, не говорил: «Это мне не нравится», «Сделай так-то и так-то», а спокойно спрашивал: «А выйдет у вас это или нет? А может быть, все-таки еще подумать? Я бы предложил такой вариант, подумайте-ка, пожалуйста, не вернее ли он?»

В ходе войны я очень часто прибегал к ящику с песком. Работа у ящика с песком позволяет прийти к наиболее правильному общему решению, лучше изучить состав и боевые возможности полков и дивизий. В тот же день мы уже собрались расходиться с приподнятым настроением, все складывалось ладно, но вдруг кто-то крикнул:

— Воздух!

Взглянул наверх — не меньше десятка самолетов идут прямо на нас! Вмиг понял, какую совершил ошибку. Как прошляпил! Собрать такую компанию, начиная от командиров полков и выше, около ста человек, и не подумать об укрытиях! Конечно, надо было вырыть траншеи, подготовить убежища, поставить зенитки! Конечно же я, как руководитель этих занятий, обязан был предварительно позаботиться об этом. А недодумал, и товарищи не подсказали!..

Вот и начали нас хлестать с самолетов! Наше счастье, что собрались мы на склоне и осколки снизу не долетали, поэтому, на удивленье, никто не был даже легко ранен...

Инженерные войска армии к сроку навели одиннадцать мостов грузоподъемностью от восьми до тридцати тонн и семь паромных переправ — от двенадцати до семидесяти тонн. Они позволили нам за короткое время — две-три ночи — переправить с левого на правый берег 293-ю и 277-ю стрелковые дивизии, 4-й танковый корпус, одну кавалерийскую дивизию 3-го гвардейского кавалерийского корпуса и [90] много других частей и подразделений, боеприпасы, продовольствие, технику, часть госпиталей.

Утром 18 ноября фашисты стали усиленно бомбить мосты. Тут я еще раз порадовался тому, что генерал Кулинич, отменный мастер маскировки, навел несколько ложных мостов и гитлеровцы почему-то в основном били по ним. Я сказал Кулиничу, когда переправлялся через Дон:

— Ну и хитер же ты! Смотри, фашисты поймают тебя, дадут прикурить за обман!

Понятно, что настоящим мостам противник тоже то и дело наносил повреждения, и саперы, стоя по горло в ледяной воде, спасали их.