Замыкаем кольцо
В ночь на 19 ноября на мой НП прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов. Доложил ему, что войска, предназначенные для контрнаступления, в боевой готовности. Скрытно от противника они заняли исходное положение.
...Пять часов утра 19 ноября. Стоим с Н. Н. Вороновым, поглядываем на часы. Наступление должно начаться в 7.00, а тут, словно нам назло, степь заволокло туманом и вот никаких признаков, что он скоро рассеется. Стрелка часов уже приближается к семи, а мы все думаем, начинать или не начинать артподготовку. Что касается авиации, то при таком тумане на ее помощь не приходилось рассчитывать.
Звоню Батову.
— Павел Иванович, как у вас дела? У нас туман, ничего не видно. Что будем делать?
— Я не знаю.
— И я не знаю, давай подумай.
— Ладно, и ты подумай.
Звоню Ватутину.
— Что делать, товарищ командующий? Туман! Авиацию не поднять...
— Подумай...
— Я уж думаю...
Звоню Батову.
— Может, решимся? Ударим? Артиллерии много…
Звоню Ватутину.
— Товарищ командующий, может, ударим?
— Подожди. Я поговорю с Москвой. Пусть доложат Сталину, что туман, видимость плохая. [91]
Через несколько минут звонит Ватутин.
— Артиллерии много? Ну наступай без авиации. Желаю успеха.
Это было в 7 часов 30 минут.
Ну и ударили! Аж земля задрожала! Больше часа били по траншеям противника. Настроение пехоты, которая это видела, понятно, хорошее. Когда кончили громыхать пушки, в 8 часов 50 минут, подал команду пехоте и танкам — вперед! Артиллерия стала переносить огонь все дальше и дальше в глубину.
Мы наблюдаем. Проходит пять минут, противник не стреляет, десять, пятнадцать минут — молчок!
Ударная группировка армии (63, 76 и 293-я стрелковые дивизии) вместе с танками непосредственной поддержки пехоты быстро продвигается вперед. Вот уже и передний край обороны противника прорван на фронте до двенадцати километров.
Рядом со мной наблюдает за развитием атаки Н. Н. Воронов. Он недоуменно покачивает головой, говорит:
— Иван Михайлович, а не обманул ли нас противник, не отвел ли он за ночь свои войска на вторую полосу обороны?
Я и сам думаю: «Не ушел ли противник раньше, не били ли мы по пустому месту?»
— Не может быть, наша разведка всю ночь подтверждала, что противник занимает первую позицию, — отвечаю я уверенно, а у самого сосет под ложечкой: а вдруг противник и в самом деле нас обманул? — Да, или он ушел, или мы его накрыли.
Я попросил у Воронова разрешения на «виллисе» съездить посмотреть, что там такое впереди.
Воронов разрешил. Подъезжаем мы к первой траншее — все разбито! Вторая — тоже, третья — тоже...
Возвращаюсь на НП. Звонок командира 293-й стрелковой дивизии генерала П. Ф. Лагутина:
— Противник начинает оказывать сопротивление на второй позиции.
— Вот это порядок, — улыбается Н. Н. Воронов. — Значит, наша артиллерия первую позицию противника обработала классно. Молодцы пушкари!
О том, что противник стал приходить в себя, стали докладывать нам и командиры других дивизий первого эшелона.
Чтобы наступление войск на направлении главного удара развивалось более успешно, для прорыва главной полосы [92] обороны противника в 13.00 я ввел в бой 4-й танковый корпус под командованием генерала А. Г. Кравченко. Приказал ему во взаимодействии с частями 293-й и 76-й стрелковых дивизий допрорвать главную полосу обороны противника и вместе с подвижными частями 5-й танковой армии и 3-м гвардейским кавкорпусом разгромить подходящие резервы, штабы и тылы противника, отрезать пути отхода у села Перелазово группировке противника, состоящей из двух-трех дивизий. К исходу же дня 19 ноября выйти в район хутор Монойлин, ферма № 1, совхоз Первомайский, высота 197, хутор Майоровский, после чего выбросить передовой подвижный отряд на реку Дон и захватить с ходу переправу. К часу ночи 20 ноября 4-й танковый корпус с тяжелыми боями без сопровождения авиации, так как погода была нелетной, все-таки смог пройти тридцать — тридцать пять километров и выполнил поставленную задачу дня. Как только танковый корпус вырвался вперед, отдельные части противника стали контратаковать, стремясь задержать наше наступление. В известной степени им это удалось. Наши стрелковые дивизии смогли продвинуться в глубину вражеской обороны только на 5–7 километров. Общую задачу дня выполнить полностью не удалось. Однако главное достигнуто: две позиции противника прорваны, созданы благоприятные условия для успешных действий подвижной группы армии. И мы не замедлили этим воспользоваться.
Для наращивания удара в 16.00 19 ноября был введен 3-й гвардейский кавкорпус под командованием генерала И. А. Плиева, который имел задачу уничтожать отдельные опорные пункты, оставшиеся после наступления 4-го танкового корпуса, и во взаимодействии с 293-й и 76-й стрелковыми дивизиями к исходу дня выйти в район Селиванова, Верхне-Бузиновка, хутор Евлампиевский, Большой Набатовский и в этом районе разгромить противника.
Наступление продолжалось. 21 ноября 26-й танковый корпус генерала А. Г. Родина, овладев Перелазовским, вошел в состав 21-й армии, повернул на юго-восток навстречу войскам Сталинградского фронта и действовал правее 4-го танкового корпуса в общем направлении хутор Затовский, хутор Еруслановский, Калач. Командиру 26-го танкового корпуса, поскольку он действовал на направлении Калач, было приказано с ходу овладеть переправой через реку Дон у Калача и соединиться с частями 4-го мехкорпуса Сталинградского фронта в районе хутора Советский.
Командир корпуса А. Г. Родин приказал подполковнику [93] Г. Н. Филиппову, командиру 14-й мотострелковой бригады, захватить мост на Дону около Калача. Это была единственная уцелевшая переправа, по которой можно было перевести войска. Филиппов взял пять танков, две роты мотопехоты, одну минометную и артиллерийскую батарею и ночью двинулся с зажженными фарами к мосту. На полном ходу они ворвались на мост, часть охраны уничтожили, часть захватили в плен.
Когда я допрашивал этих пленных, поинтересовался:
— Как же вы допустили танки на мост?
Они ответили:
— Мы никак не могли предположить, что русские танки могут наступать с зажженными фарами. Мы думали, что это наши танки возвращаются с передовой...
Филиппов тогда за этот подвиг был удостоен звания Героя Советского Союза.
Таким образом, 26-й танковый корпус, переправившись по совершенно исправному мосту, захваченному отрядом Филиппова, должен был овладеть городом Калач. Однако здесь танкисты встретили сильное сопротивление, и лишь после тяжелых уличных боев днем 23 ноября Калач был освобожден.
Чуть раньше 4-й танковый корпус получил от меня задачу срочно переправиться через реку Дон, основными силами развить наступление в направлении хутора Советский и, не ввязываясь в бой за Калач, соединиться с 4-м мехкорпусом Сталинградского фронта, тем самым завершить окружение сталинградской группировки противника. В шестнадцать часов 23 ноября 45-я танковая бригада подполковника П. К. Жидкова из 4-го танкового корпуса и 36-я мехбригада подполковника М. И. Родионова из 4-го мехкорпуса Сталинградского фронта соединились в районе хутора Советский.
Стрелковые же дивизии в это время вели бои в районе Верхне-Бузиновка, Песковатка.
Определив направление наших основных усилий на этом участке фронта, противник, чтобы не допустить продвижения наших войск на восток, перебросил с других участков фронта на рубеж Песковатка, Сокаревка, Калач несколько дивизий против нас.
Вот как описывает в своей книге «Воспоминания и размышления» маршал Г. К. Жуков этот эпизод:
«Верховный, будучи серьезно обеспокоен действиями правого крыла войск Донского фронта, в конце дня 23 ноября послал [94] нижеследующее указание командующему Донским фронтом К. К. Рокоссовскому:«Товарищу Донцову
Копия товарищу Михайлову{3}
По докладу Михайлова, 3-я моторизованная и 16-я тап-ковая дивизии немцев целиком или частично сняты с Вашего фронта, и теперь они дерутся против фронта 21-й армии. Это обстоятельство создает благоприятную обстановку для того, чтобы все армии Вашего фронта перешли к активным действиям. Галанин действует вяло, дайте ему указание, чтобы не позже 24 ноября Вертячий был взят.
Дайте также указание Жадову, чтобы он перешел к активным действиям и приковал к себе силы противника.
Подтолкните как следует Батова, который при нынешней обстановке мог действовать более напористо.
И. Сталин. 23.11.42 года. 19 часов 40 минут»{4}.
Далее Г. К. Жуков пишет, что в результате успешного наступления 21-й армии и принятых командованием Донского фронта мер положение 65-й армии выровнялось.
Тем временем 21-я армия, нанося удар за ударом, продолжала расширять свой прорыв.
23 ноября на главном направлении наступления армия в основном выполнила свою задачу и с десяти часов утра отражала сильные атаки 7, 13 и 15-й пехотных румынских дивизий, усиленных 14-й танковой дивизией немцев.
В это время кавалеристам И. А. Плиева пришлось действовать в пешем строю под прикрытием танков.
За время службы в армии, и особенно в гражданскую войну, приходилось не раз наблюдать удалые атаки конников, но только тут довелось увидеть, как героически действуют кавалеристы в пешем строю. Особую лихость, ловкость проявили артиллеристы противотанкового дивизиона под командованием Смирнова. Дивизион настолько быстро развернулся и открыл меткий огонь, что даже столь опытный артиллерист, как Турбин, воскликнул в восхищении, наблюдая за боем:
— Вот это да! Будто на соревнование выехали!
Те танки, которые прорвались сквозь огонь противотанковой артиллерии, спешенные кавалеристы забросали [95] гранатами и бутылками с горючей смесью. В этом бою они подбили и сожгли около полутора десятков танков. Остальные откатились назад.
Очень жаль, что наши танкисты, действуя севернее Калача, не знали тогда, что в районе Голубинский находился штаб 6-й немецкой армии во главе с генерал-полковником Паулюсом. Даже небольшая группа наших танков смогла бы разгромить немецкий штаб и пленить Паулюса.
Позднее пленные показывали, что появление советских танков близ района Голубинский вызвало панику в штабе. Генерал-полковник Паулюс вместе с начальником штаба генералом Шмидтом немедленно улетел в район станицы Нижнечирская, а штаб убыл в Сталинград.
Как я уже говорил, 21-я армия свою задачу продолжала выполнять довольно успешно. Но в целом же в полосе нашего наступления вновь создалась необычайно сложная оперативная обстановка.
С 19 по 22 ноября дивизии вели тяжелые бои и понесли большие потери в людях и технике. Мы во взаимодействии со стрелковыми соединениями 5-й танковой армии окружили противника, но сжать кольцо окружения, а тем более расколоть или уничтожить эту группировку не представлялось никаких возможностей.
Мы опасались, что противник может прорваться через наше кольцо в районе Распопинской и двинется на Калач на соединение с основной сталинградской группировкой. Это угрожало бы тылам и боевым порядкам войск, действующих в направлении Калача. Конечно, даже вырвавшаяся распопинская группировка не повлияла на выполнение всей Сталинградской операции. Имеющимися у нас резервами мы смогли бы закрыть этот прорыв.
Румынские солдаты, находясь в окружении, не сдавали своих участков без тяжелых боев. Нередки были случаи, когда они яростно наносили контратаки и ставили наши войска в очень сложное положение. Да и не только войска, а начальников всех степеней, в том числе и меня.
В эту трудную минуту, как обычно, обратился я к командующему фронтом Н. Ф. Ватутину. Доложил обстановку.
Он со свойственным ему спокойствием выслушал меня и сказал:
— Да, Иван Михайлович, положение у тебя очень тяжелое, но помочь тебе ничем не могу. Нет у меня сейчас таких возможностей... [96]
Я доложил ему:
— Товарищ командующий, мне советуют направить и противнику парламентеров. Может, и правда пошлем...
Он подумал и согласился.
Тут же я спросил у командира 63-й стрелковой дивизия полковника Н. Д. Козина, который слышал этот разговор, найдутся ли у него офицеры, желающие пойти к противнику. Дело рискованное, кто их знает, что с ними сделают...
Уже через несколько минут мне доложили — желающих много, и самый настойчивый, настойчивей всех, командир разведроты капитан Е. И. Иткис.
Я стал его отговаривать:
— Вы же еврей, а к евреям они относятся особенно плохо. Повесят, и дело с концом...
Но капитан Иткис не сдавался ни на какие мои уговоры. Видя такое его упорство, а также учитывая, что он хорошо знает немецкий язык, я согласился с его просьбой.
22 ноября утром наши парламентеры — капитан Е. И. Иткис и капитан И. К. Стулин из политотдела 63 и стрелковой дивизии — выбрались из траншеи, развернули белые флаги и пошли по направлению к противнику. Этот момент всегда полон напряжения, поэтому понятно, с каким волнением мы следили за каждым их шагом. Откроет ли противник по ним огонь? Ведь можно было ожидать и этого. Но вот мы увидели, что навстречу нашим офицерам вышли два вражеских офицера и три солдата. Завязали им глаза и увели к себе. И вот что интересно. После направления парламентеров в этот день, 22 ноября, противник около двадцати раз переходил в яростные контратаки, очевидно пытаясь доказать, что он еще силен и способен выйти из окружения. Все атаки пришлись на 63-ю дивизию и были отбиты.
В ультиматуме для командования окруженной группировки было сказано:
«Желая избежать напрасного кровопролития, советское командование предлагает окруженным войскам ультиматум — прекратить сопротивление и сдаться в плен».
Через три часа наши парламентеры вернулись: командующий окруженной группировкой отклонил ультиматум.
Я доложил об этом командующему фронтом Н. Ф. Ватутину, который приказал:
— В таком случае продолжайте уничтожать противника. Не дайте ему выскочить из кольца.
Мы стали прикидывать, как же нам быть с этим распопинским противником, [97] сил-то у нас, как я уже говорил, явно не хватало.
Начальник штаба инженерных войск подполковник В. А. Любимов предложил двинуть к переднему краю обороны противника колонну автомашин и танков, чтобы создать иллюзию, будто мы готовимся к большому наступлению крупными механизированными силами. Эта мысль мне понравилась, и я доложил о ней командующему фронтом, попросив подбросить несколько тракторов для большего шума.
— Очень хорошо, — одобрил наш замысел Н. Ф. Ватутин. — Тракторы пришлю.
Несколько часов ушло на подробную разработку ложной операции. С наступлением темноты к переднему краю противника потянулись десятки парных светящихся точек, сопровождаемых гулом моторов. К линии фронта машины шли с зажженными фарами, а обратно с потушенными. А поскольку машин было все-таки маловато, то к каждой из них мы прицепляли по нескольку саней с фонарями. Гул танков имитировали тракторы. Движение вкруговую продолжалось до рассвета.
Кочующие батареи, меняя позиции, не давали покоя противнику короткими огневыми налетами. По радио и по телефону отдавались ложные приказы и распоряжения.
И противник клюнул на нашу хитрость. Генерал Стэнеску решил, что мы подтянули крупные механизированные войска, дальнейшее сопротивление бесполезно, надо сдаваться.
Вскоре полковник Козин доложил мне, что к нему прибыли четыре румынских офицера. Парламентеры были направлены в штаб 291-го стрелкового полка 63-й стрелковой дивизии, где по моему приказанию с ними вел переговоры полковник Н. Д. Козин. Он предъявил условия капитуляции, которые были даны нам штабом Юго-Западного фронта: прекратить ведение огня, сдать все оружие. Было указано, что советское командование гарантирует всем сдавшимся в плен жизнь, хорошее обращение, сохранность личных вещей.
Условия капитуляции были приняты, и в ночь на 24 ноября в направлении штаба 63-й стрелковой дивизии медленно двинулись автомашины, в которых находились генерал Троян Стэнеску и его свита. За ними в строю шагала колонна старших офицеров.
Мне самому хотелось поприсутствовать на встрече с генералом Стэнеску, Однако отвлекли другие, более важные дела. [98] Несколько позже командир 63-й стрелковой дивизии полковник Козин познакомил меня с протоколом допроса генерала Стэнеску, который начался с такого разговора. Привожу небольшую выдержку из этого документа.
«Стэнеску. Господин полковник. Имею честь представить вверенные мне королевские войска на вашу милость и великодушие. Могу ли я просить вас, господин полковник, устроить мне свидание с командующим армией, перед которым я сложил оружие?Козин. К сожалению, господин генерал, ваша просьба не может быть выполнена. Командующий армией генерал Чистяков находится далеко, километрах в ста юго-восточнее. Вести с вами переговоры он уполномочил меня. Да будет вам известно, господин генерал, что оружие ваши войска сложили не перед армией, а только перед частями моей дивизии...
Стэнеску. Сколько же ваших солдат приходилось на каждого моего королевского солдата?
Козин. Наших войск было в пять раз меньше.
Стэнеску. Это невозможно!
Козин. Это факт, господин генерал.
Стэнеску. Если бы я знал такое положение, мои войска могли бы вырваться из окружения.
Козин. Вряд ли вам стоило пытаться это сделать, генерал. Вы бы понесли большие потери, и если бы даже вырвались из окружения в районе станицы Распопинской, вас ждала бы судьба гитлеровской армии генерала Паулюса, окруженной под Сталинградом.
Стэнеску. Окруженной? Это непонятно...
Козин. Вчера войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов в районе восточнее Калача на Дону сомкнули кольцо окружения...»{5}
Всего при ликвидации окруженной распонинской группировки мы взяли в плен 27 тысяч солдат и офицеров и трех генералов.
С нашей стороны против них действовало 9–10 тысяч людей, то есть противник обладал тройным превосходством в живой силе. Но верно и то, что у румын были на исходе боеприпасы, да еще мы сумели как следует их напугать...
Первая часть боевой задачи войсками нашей армии была выполнена.
Интересно сравнить темпы наступления наших войск и войск противника. За пять суток с 19 по 23 ноября войсками [99] армии от Серафимовича до Калача с боями было пройдено сто десять — сто двадцать километров. Средний суточный переход для подвижных групп составлял тридцать — тридцать пять километров в сутки, а для пехоты, наступавшей за танками на направлении главного удара, колебался от пяти до двадцати километров.
Осенью это же расстояние гитлеровские войска преодолели за шестьдесят три дня, в среднем по два километра в сутки.
23 ноября 1942 года в жизни 21-й армии произошло знаменательное событие. За проявленные в боях с гитлеровскими захватчиками стойкость, мужество и героизм 76-я стрелковая дивизия, которой командовал полковник Н. Т. Таварткиладзе, была преобразована в 51-ю гвардейскую стрелковую. А через четыре дня воины 63-й стрелковой дивизии (командир полковник Н. Д. Козин) тоже стали гвардейцами. Дивизия была переименована в 52-ю гвардейскую. Это были первые гвардейцы нашей армии.
Между этими соединениями на протяжении всей войны шло хорошее негласное соревнование, даже соперничество. Каждому хотелось быть впереди. И командование армия всячески поддерживало боевой порыв отважных гвардейцев.
Как я говорил, пленных оказалось у нас более двадцати тысяч человек. Мы же рассчитывали, когда готовили операцию, на пять тысяч. Построили из расчета этого количества лагеря, заготовили питание. И вот, когда нагрянуло столько пленных, за пять-шесть дней все продовольственные запасы были съедены. Несколько дней пришлось брать продовольствие из армейского резерва.
Сколько раз в эти дни я наблюдал такие картины: достает наш боец кисет, чтобы закурить, и тут же предлагает пленному. Или хлеб. Есть полфунта, половину отломит, отдаст...
По закону нельзя было этого делать. Я много шумел по этому поводу, но потом убедился — бесполезно. Ругаю красноармейца, а он мне:
— Не могу, товарищ генерал, когда голодными глазами на меня глядит...
Ну что ему ответить на это!
Помню под Клетской такую картину. Проезжаю через станицу, вижу толпу женщин, стариков, детей. Я попросил адъютанта Василия Семеновича Ситникова: [100]
— А ну сбегай посмотри, что там такое...
Минут через пять докладывает:
— Товарищ генерал, там сидят пленные румыны и что-то жуют. Народ их обступил, расспрашивает...
Я вышел из машины, подошел к ним. Смотрю, действительно, пленных человек тридцать, среди них унтер-офицер. Зрелище привычное, но меня поразило другое. Наши конвоиры, а их было трое, положили винтовки на землю и едят вместе с румынами.
Когда заметили меня, все встали: и наши, и румыны. Народ притих.
Пленным сказал:
— Садитесь. Продолжайте кушать.
А конвоирам сделал выговор: разве можно оружие класть в сторону, вы же конвоируете врага! А они мне в ответ:
— Какой же он враг, товарищ генерал, раз он без оружия?
Прс себя я подумал: верно, конечно, сказано, но им приказал:
— Кушать продолжайте, а винтовки из рук не выпускать.
Когда мы начали наступление под Сталинградом, то говорили: будем беспощадны к врагу! И мы били его всей мощью советского оружия. Но раненым, которые попадали в плен, немедленно оказывалась медицинская помощь. Под Гумраком мы заняли территорию, на которой находилось много немецких госпиталей с ранеными солдатами и офицерами. Я, как и другие командующие, тут же приказал выделить для этих госпиталей необходимое количество медикаментов, питание, направить наш медицинский персонал.
Я часто сейчас думаю вот о чем: сколько горя видели наши люди от фашистов, какие муки перенесли родители, жены, дети воинов, но к раненому и пленному врагу относились человечно. Да разве могло быть иначе: враг имел дело с советскими людьми, воспитанными коммунистической партией, на знамени которой самые высокие гуманные идеалы!