Тревожные дни
Академия Генерального штаба, куда я приехал учиться с Дальнего Востока накануне войны, находилась в Москве на улице Кропоткина. В то время в академии слушателями были, как правило, люди, имеющие боевой опыт гражданской и даже мировой войны, от командиров полка до командиров корпуса.
Жили мы в общежитии на Серпуховке и, люди сравнительно молодые, образ жизни вели предельно аскетический. Понятно, каждый из нас был бы не прочь хоть немного развлечься, но учебная программа была столь насыщена, что у нас не хватало времени даже сходить в театр. А ведь многие из нас были в столице впервые.
Врид начальника академии был тогда генерал-лейтенант Е. А. Шиловский. Еще до революции окончил он Академию Генерального штаба, сражался на фронте в мировую войну, а с первого дня организации Красной Армии служил в ней, обучая красных командиров военной науке. Было генерал-лейтенанту Шиловскому в то время за пятьдесят. Небольшого роста, подтянутый, вежливый, внимательный в обращении.
К тому времени у него имелось много трудов по оперативно-стратегической подготовке и штабной работе, которые мы старательно изучали. Кроме того, начальник академии сам вел кафедру оперативного искусства, глубоко и, можно сказать, артистично передавая нам свои знания. Шли мы на его лекции, как на праздник.
Начальником нашего курса был комбриг Непарак. Я его знал еще по совместной службе в 13-й Дагестанской дивизии, где он командовал полком.
Был он из шахтеров, требовательный, справедливый командир. Здесь, в академии, мы очень крепко чувствовали его требовательность, нередко получали от него нагоняи, но всегда знали, что даже после крепчайшего нагоняя он может поставить самую высокую оценку, если она заслужена.
...В воскресенье 22 июня, затаив дыхание, слушали по радио сообщение Советского правительства о вероломном [40] нападении фашистской Германии на нашу страну. Первая мысль у всех: немедленно проситься в действующую армию, на фронт. Но нам вежливо разъяснили, что сначала надо закончить учебу. Правда, некоторые были столь настойчивы, что партийное бюро вынуждено было разбирать их рапорта и призывать к порядку: нельзя же поддаваться только чувству.
В первые же часы после начала войны всех слушателей разбили на роты. Меня назначили командиром пулеметной роты, учитывая мое прошлое.
На занятиях мы стали изучать опыт только что отгремевших боев.
Особое внимание в новой программе, по которой стала работать академия, уделялось ведению оборонительного боя, противовоздушной и противотанковой обороне.
Несмотря на то что довелось мне учиться в Академии Генерального штаба короткое время, шесть-семь месяцев, она дала очень много, а одну из задач по противотанковой обороне, которую решал в академии и за которую преподаватель поставил мне пятерку, я применил на Курской дуге, понятно памятуя истину: не придерживаться правила, как слепой стены.
Все полевые занятия по тактике проводились в районе Химки или Кунцево. Поскольку заселены эти места довольно густо, все наши учения проходили при активнейших зрителях — мальчишках близлежащих сел. Они залезали на деревья, на заборы и часами смотрели и слушали. Бывало, самые смелые из них подходили и просили:
— Дядя, дай карандаш, я тебе покажу, на каком фланге правильней удар нанести.
Генерал-полковник Иван Ильич Людников, который тоже был тому свидетелем, не раз потом на фронте в трудных случаях говорил мне:
— Жаль, пацанов нет, они б показали тебе, каким флангом удар наносить.
В конце октября был получен приказ о переводе Академии Генерального штаба в Куйбышев. Можно понять, с каким чувством мы, кадровые командиры Красной Армии, уезжали из Москвы, под стенами которой стоял враг. Несколько успокаивало то, что страна находила возможным, несмотря на все эти тяжелые обстоятельства, готовить не только будущих командиров соединений, но и будущих инженеров, учителей, музыкантов — все учебные заведения продолжали занятия. [41]
...Москва забивала окна, закладывала их мешками, готовясь к обороне. Женщины, старшие школьники шли по городу с лопатами, ехали на грузовиках — рыть окопы, противотанковые рвы, ставить различные инженерные заграждения.
До Владимира мы доехали на автомашинах, а там погрузились в товарные вагоны. На железнодорожных станциях по всему пути — бесконечные составы с заводским оборудованием, которое вывозилось из западных районов на восток.
...Много книг написано о Великой Отечественной войне, о подвигах рядовых, офицеров и генералов на ее фронтах, но я считаю, что еще мало сказано о наших женщинах, подростках, худо одетых, полуголодных, которые на ветру, под дождем и под снегом (эвакуированные заводские цеха зачастую размещались прямо на улице) обеспечивали фронт боеприпасами, продовольствием, вооружением и теплой одеждой.
И если на третьем году первой мировой войны нехватка вооружения и продовольствия ощущалась все острее и острее, то к концу Великой Отечественной войны из месяца в месяц наш тыл наращивал поставки всего необходимого.
...В Куйбышеве я проучился недолго.
В конце октября и мне было приказано явиться в Москву, в Главное управление кадров.
...Как только я сошел с поезда на Казанском вокзале в Москве, первое, что увидел, плакат на стене — женщина с суровым лицом держала в руке текст военной присяги, а сверху крупными буквами было написано: «Родина-мать зовет». Этот плакат сразу же напомнил мне гражданскую войну. Тогда тоже висели похожие на этот плакаты. Только там не женщина, а красноармеец, указывая на проходящего пальцем, спрашивал: «Записался ли ты добровольцем?» Мы, добровольцы, часто становились у плакатов в шутку по стойке «смирно» и отвечали:
— Так точно, записался!
Москва была вся затемнена, но, в общем, город жил спокойно.
Принял меня начальник Главного управления кадров генерал-майор Александр Дмитриевич Румянцев. Стал расспрашивать, как настроение, как здоровье. Я механически отвечал, мол, все отлично, а сам думал, что ж это он мне предложит? Всякое передумал, но до такого додуматься не мог. [42]
— Хотим предложишь вам должность в комендатуре города Москвы...
Вот уж не ожидал!
— Разрешите отказаться. Прошу отправить на фронт.
Генерал Румянцев направил к командиру 1-го корпуса противовоздушной обороны генералу Д. А. Журавлеву.
Ехал я к нему с тяжелым чувством. Хотел на фронт, неужели придется служить в ПВО?
Генерал Журавлев предложил мне должность командира дивизии по борьбе с вражескими десантами. Я ему сказал прямо: не нравится мне это дело, не хочу оставаться в Москве; и Даниил Арсентьевич снова отослал меня к Румянцеву.
Тот, когда увидел меня, рассердился:
— Вот еще разборчивая невеста! Война, а он себе должности подбирает!
К моему счастью, тут же выяснилось, что создается группа обороны северо-западного сектора Москвы, которая войдет в состав Московской зоны обороны.
Командующим Московским военным округом был генерал П. А. Артемьев. На него было возложено командование войсками Московской зоны обороны и руководство строительством рубежей обороны. К нему меня и направили.
Я представился генералу Артемьеву. Он ввел меня в обстановку, рассказал, что под Москвой создалось очень тяжелое положение. Немцы заняли Волоколамск, бои идут в районах Можайска и Малоярославца.
Потом подвел к карте, на которой я увидел полукруг, окруживший Москву, и пояснил:
— Главный оборонительный рубеж должен опоясать Москву в радиусе пятнадцати — двадцати километров. Он делится на три сектора: северо-западный, западный и юго-западный. Городской рубеж обороны внутри главного состоит из трех оборонительных полос: первая проходит по окружной железной дороге, вторая — по Садовому кольцу, а третья — по Бульварному кольцу. Вся система обороны на ближайших подступах к Москве получила наименование Московской зоны обороны, и возглавить ее приказано мне. Вам же, Иван Михайлович, предлагаю должность заместителя командира северо-западного сектора обороны. Задача вашего сектора — не допустить противника в Москву с ленинградского направления. Командующим этим сектором обороны Москвы назначен полковник Лизюков.
П. А. Артемьев дал мне машину, сопровождающего офицера, и мы поехали в штаб нашего сектора обороны [43] Москвы, который размещался в Химках. Офицер рассказал мне, что передовой наблюдательный пункт сектора развернут в районе деревни Подрезково, находящейся в девяти километрах северо-западнее Химок.
По дороге в Химки мы видели, как тысячи москвичей, в большинстве женщины и подростки, рыли окопы. Нелегкое это дело даже для опытного воина — долбить смерзшуюся землю, а тут трудились горожане, непривычные к такой работе люди. Да к тому же то и дело налетала фашистская авиация, бомбила, обстреливала из пулеметов. Однако, несмотря на все, москвичи продолжали работать с большим подъемом. Окраину города и берега канала Москва — Волга уже опоясали мощные оборонительные сооружения.
С полковником А. И. Лизюковым я встретился впервые. Мне было известно, что он отличился в тяжелых боях первых месяцев войны. Действительно, даже внешний вид у Лизюкова был боевой: папаха сдвинута набок, взгляд озорной. Лизюков оказался простым, веселым и очень шумным человеком. Бывало, за километр слышно, как Лизюков идет: такие разносы устраивал за малейший непорядок!
Позже я узнал, что полковник Лизюков писал лирические стихи. Однажды каким-то образом попали они к немцам и те использовали их в своих листовках, обращенных к нашим бойцам, как им казалось, весьма остроумно: мол, что это за генерал, который пишет стихи, как барышня, как, мол, с таким командиром в бой идти?
Комиссаром северного сектора обороны Москвы был дивизионный комиссар П. Н. Куликов — полная противоположность по характеру Лизюкову: спокойный, рассудительный, кадровый политработник, москвич. Очень он хорошо дополнял Лизюкова!
Начальником штаба был бывший штабс-капитан царской армии комбриг Б. С. Антропов, уже пожилой человек, образованный, умеющий дать правильную оценку событиям, но вот беда, очень уж мнительный. Бывало, чуть кто-то про него что скажет не так, руки опускаются у Антропова, расстраивается, как ребенок. Я его впоследствии много раз утешал:
— Полно, не надо все так близко к сердцу принимать...
— Так обидно же... несправедливо...
— А вы того, кто попусту болтает, призовите к порядку, вы ж начальник.
— Нехорошо вроде... неудобно... [44]
Когда я приехал в штаб северо-западного сектора обороны Москвы, он только укомплектовывался. Работники штаба еще недостаточно знали обстановку.
Я, как заместитель командира, целые дни проводил в войсках вместе с Лизюковым. Он шутил:
— Держись. Я из тех начальников, которые верят: когда плохо — зам, когда хорошо — я сам.
Утром 6 ноября, когда мы поехали в части, Лизюков сказал, обращаясь к комбригу Антропову и ко мне:
— Как жаль, что не сможем мы торжественно отпраздновать в этом году двадцать четвертую годовщину Октября! А тем более жаль, что не будет парада. А может, будет?
Комбриг Антропов ответил:
— Какой тут парад, когда Москва и пригородные районы с двадцатого октября на осадном положении. Не до парада...
Вечером, вернувшись в штаб, сидели мы над картами. Вдруг в комнату без разрешения влетел радист:
— Товарищ полковник! В Москве торжественное собрание! Товарищ Сталин выступает!
Мы включили приемник и услышали знакомый голос. И. В. Сталин подвел итоги четырех месяцев Великой Отечественной войны, указал на усиление опасности, нависшей над страной. От имени партии и правительства он определил дальнейшие задачи советского народа в Великой Отечественной войне.
Доклад заканчивался выражением полной уверенности в победе над врагом: «Наше дело правое — победа будет за нами!»
Вряд ли нужно говорить, какое большое впечатление произвел на нас этот доклад, вселив в каждого уверенность, придав новые силы для борьбы с врагом.
После того как И. В. Сталин кончил говорить, полковник Лизюков воскликнул:
— Вот увидите, парад будет!
Комбриг Антропов снова возразил ему:
— Нет! Враг очень близко от Москвы. Пошлют бомбардировщики под прикрытием истребителей, и если даже несколько самолетов прорвутся и сбросят бомбы не на Красную площадь, а рядом, то наделают беды...
Полковник Лизюков продолжал доказывать свое:
— Можно же стянуть побольше противовоздушных средств и авиации к Москве. Ни один самолет и не прорвется. Зато какой будет эффект для всего мира: Москва на [45] осадном положении проводит парад в честь своего революционного праздника!
Я в основном был согласен с полковником Лизюковым, но в то же время разделял опасения начальника штаба.
Часа в три ночи легли спать, а около семи утра нас разбудил телефонный звонок адъютанта генерал-лейтенанта П. А. Артемьева, который сказал Лизюкову:
— Включите приемник на Москву в 7 часов 30 минут.
Больше он ничего не добавил, поэтому нам оставалось целых полчаса строить всякие предположения.
...Сейчас часто думаю: как же жаль, что не было тогда телевидения! Не увидели мы, а только услышали, как приветствовал Маршал Советского Союза С. М. Буденный войска, поздравлял их с великим праздником Октября. Было слышно дружное «ура!» — ответ на приветствие и поздравление. Значит, С. М. Буденный объезжает на коне войска! Парад!
Потом мы услышали короткую речь Сталина.
— На вас, — говорил он, — смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы... как на своих освободителей.
Заканчивалась речь словами: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!.. Под знаменем Ленина — вперед к победе!»
Прозвучали слова команд, грянул оркестр, и мы услышали четкий шаг по брусчатке Красной площади. Оттуда войска уходили прямо на фронт, на защиту Мооквы.
Парад на Красной площади оказал огромное влияние на боевое настроение в частях. Газеты с сообщением о параде и речью Сталина передавали из рук в руки, бережно хранили. Событие это наполняло людей верой, что столица стоит и будет стоять непоколебимо.
Полковник Лизюков, как всегда, бурно, шумно выражал свое одобрение:
— Здорово как! Как замаскировали парад! Никаких сообщений, когда он будет, кто станет принимать! А если б противник и узнал, все равно самолеты его не пустили б!