У границ земли дальневосточной

В 1936 году наш полк перевели в Белорусский военный округ на границу, а меня направили на Дальний Восток командиром 275-го стрелкового полка 92-й стрелковой дивизии. Прибыл я в Хабаровск в августе, явился к начальнику управления кадров полковнику Алексееву. Он сразу огорчил меня, заявив, что на мое место уже назначен другой, так как я хоть и не по своей вине, но прибыл позжке назначенного срока.

— Можем предложить должность командира десантно-парашютного полка, — сказал Алексеев.

У меня екнуло сердце. Я не только ни разу не прыгал с парашютом, но даже и не видел, как это делали другие. Понятно, я отказался.

Алексеев сказал:

— Тогда пойдем к Блюхеру.

Герой Перекопа, Волочаевки, Василий Константинович Блюхер в то время был командующим Особой Краснознаменной Дальневосточной армией. Я представился ему, объяснил, почему не могу согласиться на должность командира десантно-парашютного полка.

Блюхер улыбнулся.

— Ты ж еще совсем молодой. Прыгнешь, если захочешь...

Потом подумал и предложил мне должность начальника оперативного отдела штаба 92-й стрелковой дивизии. [30]

Место, где располагался штаб дивизии, было очень красивое. Между сопок, которые назывались Три Сестры, протекала река. Сопки были покрыты лесом, диким виноградом, лимонником. Чуть ли не каждый день эти Три Сестры представали перед нами в новом наряде: сегодня в розовом, завтра в красном, синем или голубом уборе — это зацветали какие-то кустарники. Цвета становились то яркими, то блеклыми, это зависело и от освещенности. После дождя «сестры» стояли блистая, будто унизанные бриллиантами. Осенью они тоже радовали нас яркими, сказочными красками.

В этих местах, как мы говорили, дождь идет один раз: начинается он в мае, а кончается в августе. Причем к августу разражаются такие ливни, что смывает и дороги, и мосты — ни проехать ни пройти. Сапоги, если оставить на два дня без ухода, покрываются зеленью.

Но зато осень — октябрь, ноябрь — тут солнечная, сухая. Рыбалка, охота в это время превосходные. В реках много рыбы, в лесу, в степи масса диких коз, фазанов.

Раньше я никогда не работал в штабе, а теперь пришлось осваивать эту науку. Она показалась мне чрезвычайно интересной: приходилось разрабатывать во всех подробностях тактические и показные учения, которые проводились довольно часто.

В это время японская военщина то и дело разжигала конфликты на границе, да и вся политика японского империализма была направлена на то, чтобы отторгнуть Дальний Восток от Советского Союза.

У наших границ в захваченной японцами Маньчжурии появлялись все новые и новые войсковые части, строились казармы, аэродромы, железные и шоссейные дороги.

Командующий В. К. Блюхер поставил перед нами задачу — добиваться того, чтобы в любую минуту каждое подразделение могло быстро выступить, сосредоточиться в незнакомом районе и успешно вести бой.

Он говорил: «Надо больше тренироваться в сложных условиях на внезапных действиях, каждый раз в новых районах... Чем труднее сейчас выполнять огневые задачи, тем легче мы будем поражать противника в настоящем бою... Надо запомнить, что никогда нельзя смягчать условия боевой работы».

Командиром 92-й стрелковой дивизии был комдив Л. М. Гавро. Венгр по национальности, старый член большевистской партии. Под его руководством я и разрабатывал тактические и показные учения, которые проходили в [31] условиях зимы и лета в равнинной и горно-лесистой местности.

Особое внимание уделяли мы отработке вопросов обороны в горах, штурма господствующих над местностью высот, с которых противник мог метким огнем закрыть выход в долины, расчленения при появлении авиации и так далее.

Бездорожье, почти полное отсутствие населенных пунктов затрудняли учения и требовали от нас полного напряжения моральных и физических сил.

Однажды после окончания очередного учения комдив Гавро сказал мне:

— Поедем на охоту.

Я обрадовался. Сильно мы устали после учений, хотелось отдохнуть. Приехали, вышли из машины. Комдив палкой раздвинул кусты.

— Вот что... Будешь тут, Чистяков, полком командовать...

Каким полком? Где командовать? Ничего вокруг, кроме кустов да травы и бурьяна...

Однако комдив не шутил. Пришлось принять полк, на голом месте строить временное жилье, столовую и конюшню. Красноармейцы рыли землянки, ставили навесы. Натаскали камней, сделали казарму на пятьсот человек.

Осенью стали прибывать лошади. И вдруг ударили сильные морозы. Лошадей укрывали на ночь своеобразными попонами, сплетенными из камышей, но они все равно мерзли. Приходилось делать так: когда ночью было особенно холодно, я шел к секретарю комсомольской организации полка Спиридонову, будил его: «Поднимай комсомол...»

Он уже знал, для чего. Садились наши комсомольцы ночью на лошадей и гоняли их несколько часов, чтобы те согрелись. Принимались все меры, чтобы спасти лошадей, и надо сказать, что ни одна из них не пала.

В то время на Дальний Восток в армию, особенно на границу, отбирали наиболее подготовленных, грамотных молодых людей. Как правило, это были рабочие парни. Деревенским с лошадьми было легче, они их знали с детства, а городские поначалу терялись: мотнет лошадь головой — парень в сторону. Потом, конечно, привыкли.

Постепенно полк обживался на новом месте. К весне случилась у нас беда: стали красноармейцы болеть цингой. Однако, как только появилась растительность, мы цингу быстро ликвидировали: варили щи из листьев винограда и лимонника, а когда появился дикий чеснок, то и вовсе поправили дело. [32]

Питание у нас вообще-то было неважное, но очень спасала рыба. Осенью по реке шли кета и горбуша метать икру, и мы тогда делали большие запасы. Как-то удалось купить ульи с пчелами, двадцать семь штук. Меду с тех пор в полку было вдосталь, ели досыта и всех угощали, хотя я лично по-прежнему не переносил даже его запаха.

В августе 1937 года 92-ю стрелковую дивизию проверяла весьма авторитетная комиссия из Москвы. К нам в полк приехал для проверки боеспособности и боевой подготовки председатель комиссии командарм 2 ранга А. И. Седякян.

Сразу по приезде он спросил меня:

— Полк боеспособен? Может занять границу по тревоге?

— Да.

Он достал предписание закрыть по тревоге госграницу.

— Объявите тревогу номер два.

Горнист сыграл тревогу. Понятно, что мы много раз проводили тренировки, поэтому каждый боец, каждый командир точно знал, куда ему следует бежать, что делать, куда стрелять. Всюду по направлению к границе были провешены вехи, которые каждому указывали путь.

Через несколько минут Седякин, не видя движения, спрашивает:

— Где полк?

— Ушел.

— Куда?

— На границу, как вы приказали,

Видимо, он усомнился. Попросил коня. Сели мы с ним, поехали. Седякин убедился, что все сделано согласно приказу и в минимальный срок. Он похвалил командиров, даже попросил объяснить, как это им удалось так быстро выполнить задачу.

На следующее утро приказывает:

— Командирам сдать зачет по физической подготовке. Первое упражнение — конь. Вы идете первым. Прошу переодеться и на плац.

В то время мне было тридцать шесть лет, сил еще было много. Прыгаю первый через коня. Командиры за мной. Потом на турнике — я первый, командиры за мной. Прошло неплохо.

— Стрелять из пистолетов. Вы, командир полка, первый.

Выхожу: бах-бах-бах. «Отлично».

— Пусть стреляют командиры батальонов. Все стреляют на «отлично». [33]

На другой день мы преодолевали штурмовую полосу, бегали кросс. В полку много внимания уделялось физической подготовке. Все легко пробегали по двенадцать километров в час. Поэтому и физо сдали на «отлично».

Проверил Седякин у нас тактику и тоже остался доволен.

Хорошей сдаче инспекторской проверки полком, как мне кажется, способствовало то, что мы очень много времени уделяли подготовке командного состава, причем никогда начальники не подменяли подчиненных и старались очень тактично направлять их работу.

Кстати говоря, такое положение особенно ценил К. К. Рокоссовский. Он не раз подчеркивал, что подмена подчиненных начальником — вредный, плохой прием. Это не только подрывает авторитет подчиненного, но и лишает его инициативы, ответственности, препятствует росту людей. Через некоторое время после инспекторской вызвал меня к себе новый командир дивизии полковник Смирнов:

— Читай...

«Командира 275-го стрелкового полка майора Чистякова освободить от занимаемой должности и назначить командиром 105-й стрелковой дивизии. Нарком К. Ворошилов».

Как же мне не хотелось уезжать из своего полка! Да и боязно было идти на дивизию. Но приказ есть приказ.

Поехал я в штаб 105-й дивизии принимать дела.

Деревня, где расположился штаб, стояла на голом месте у реки, даже сопки были здесь пустые, безлесые. Граница от штаба дивизии находилась в пяти — семи километрах, а на некоторых участках и ближе. Размещены полки были плохо. Некоторые подразделения не имели даже землянок, бойцы и командиры жили в «лисьих норах». Мне очень повезло, что в дивизии оказались прекрасные командиры полков. Правда, все они были полковниками, а я майором. Это положение создавало некоторое неудобство, но вскоре и мне было присвоено звание полковника. Как и прежде, дни проходили в напряженной боевой учебе. На границе становилось все неспокойнее.

Много внимания уделял я вопросам размещения личного состава. Мы уже построили ряд хороших казарм, когда в апреле 1938 года к нам в дивизию приехал Маршал Советского Союза Василий Константинович Блюхер. Маршал в казармы не пошел, а попросил меня отвезти его в 314-й полк, ближе к границе, где люди жили еще в «лисьих норах». [34]

Вышли мы с ним из машины. Кругом степь, только трубы из земли торчат.

— Где же полк?

— В «лисьих норах».

— А ну, сыграй «тревогу».

Только раздались первые звуки трубы, как красноармейцы и командиры из-под земли, словно суслики, повыскакивали и вмиг построились.

Блюхер схватился за живот и стал хохотать. Действительно, зрелище было очень смешное, как в сказке — богатыри вставали из-под земли. Командовал этим полком полковник Ласкин. Он и доложил командующему как положено.

В. К. Блюхер приказал загнуть фланги, попросил принести ему табуретку, сел на нее и просто, доходчиво рассказал, что происходит сейчас в мире, ответил на вопросы, а потом добавил:

— Вижу, товарищи, что жизнь у вас плохая, но, поверьте, пока помочь вам ничем не могу, так что потерпите...

Все командиры и красноармейцы знали эту черту Блюхера: он никогда не сулил, не обещал, если в ближайшее время не мог делом подтвердить слова.

Затем Блюхер скрупулезно обследовал работу полка, приказал совершить марш по сопкам, потом отправился на стрельбище. Полк выполнил все задачи хорошо.

Через месяц на окружной партийной конференции Блюхер поставил 314-й полк в пример, а потом сказал:

— Слово имеет командир сто пятой стрелковой дивизии Чистяков.

Я даже привстал от неожиданности. Не собирался выступать. О чем буду говорить?

Пока шел к трибуне, Блюхер шепнул:

— Расскажи, как командуешь дивизией...

Я и рассказал о тех трудностях, с которыми мне, как молодому командиру соединения, приходилось сталкиваться, особенно при размещении войск. Сложность командования дивизией состояла и в том, что в ее состав входили укрепрайоны, часть которых располагалась непосредственно у границы. Рассказал и о том, какие мероприятия мы проводим по усилению постоянной боеготовности, особенно частей, расположенных у границы...

Между тем обстановка на границе все накалялась. Чуть ли не каждый день японцы нарушали наши рубежи. Было такое ощущение, что они вот-вот перейдут в наступление. [35]

Нас информировали о том, что японцы подтягивают к границе все больше и больше войск, создают сильную группировку.

Начали боевые действия японские милитаристы не на том участке, где стояла наша дивизия, а в двухстах километрах южнее, в районе озера Хасан. Они хотели, как говорится, штыком проверить готовность Красной Армии к отпору.

Рано утром 29 июля два японских отряда внезапно напали на отделение советских пограничников и захватили высоту Безымянная, но тут же были отброшены. Через день японцы при поддержке артиллерии крупными силами захватили высоты Заозерная и Безымянная.

Четыре дня длился бой у озера Хасан. Захватчики были разгромлены, и 11 августа военные действия закончились.

Наша дивизия в эти тревожные дни была приведена в полную боевую готовность, ожидая приказа двинуться на помощь своим соседям — защитникам Хасана. Но до этого дело не дошло.

105-й стрелковой дивизией я прокомандовал два года, а затем получил приказ о назначении помощником командира 39-го стрелкового корпуса.

Командовал 39-м корпусом комдив В. Н. Сергеев. Еще до первой мировой войны окончил он школу прапорщиков, прошел всю мировую войну, а потом сражался за Советскую власть на гражданской.

Очень любил комдив пить чай, но только из самовара. Когда приезжал в полк, всегда спрашивал: «Чай есть?» — «Есть». — «Из самовара?». Если не из самовара, отказывался. Так вот постепенно во всех полках завели самовары. Заваривая чай он всегда сам и делал это так торжественно и аппетитно, со значением, что всем не терпелось поскорее попробовать напиток. Все мы знали также, что чаепитие будут сопровождать интереснейшие истории из времен его службы в старой армии, которые комдив мастерски рассказывал. Все они были поучительны, причем никогда не повторялись!

Бывало, намерзнешься, устанешь, промокнешь за десять — двенадцать часов учений. Как же хорошо после этого попить чайку, послушать интересные рассказы!

Был Сергеев человеком очень простым, душевным. К нему, командиру корпуса, любой подчиненный мог обратить» ся, получить совет, помощь.

Штаб корпуса стоял в селе, которое на две части рассекала река, петлявшая между сопок. Названия у сопок [36] были очень интересные. Например, три крутые сопки назывались Каюк. Спускаться с них было настолько трудно, что после многих несчастных случаев население опасалось туда ходить. Одна из сопок называлась Сенькина Шапка.

Я как-то поинтересовался, отчего произошло такое название. Старожилы объяснили мне, что когда-то сорвался с этой сопки мальчишка Сенька. Мальчишку долго искали, но так и не нашли, только шапку его и подобрали. Куда ж делся мальчик? Может быть, в полынью попал, а может, звери утащили. Так или иначе, осталась вот Сенькина шапка.

Была тут и сопка, которую называли Марьины Груди. Когда-то в давние времена служил тут начальник укрепленного района, который любил ходить на эту сопку гулять с женой Марией, женщиной, видимо, не из худеньких. Солдаты — народ на слово меткий.

В корпусе я прослужил недолго. В начале 1940 года меня вызвал к себе новый командарм генерал М. М. Попов и предложил создать во Владивостоке военное училище. Я с радостью согласился, ибо я любил работать с молодежью, с теми, кто начинает свой путь. Мне казалось, что смогу подготовить хороших командиров.

Дали нам для училища бывшие казармы царской армии на Второй речке — пригороде Владивостока. Два месяца день и ночь оборудовали мы казарму. Хотелось создать максимально хорошие условия для учебы и быта будущих курсантов.

Первый набор сделали из военнослужащих, прослуживших в армии год или полтора, в основном из сержантов и старшин, с образованием не ниже восьми классов. В то время с восьмиклассным образованием было не так уж много людей, но с меньшим образованием в училище мы не могли принимать, так как с каждым днем в армию приходила все более сложная техника.

Откровенно говоря, мы не думали, что сразу посыплется к нам так много заявлений. Мы получили две тысячи восемьсот заявлений, а должны были отобрать только тысячу восемьсот человек. Ребята буквально плакали, когда мы им отказывали. Я воспользовался разрешением вышестоящего начальства и зачислил десять процентов сверх штата. Парни пришли отличные! Учились с большой охотой, со всей ответственностью, понимая задачу, которая перед ними стояла.

Уже через год наше училище по боевой и политической подготовке заняло второе место по всей Красной Армии [37] (первое место было у Московского училища имени Верховного Совета РСФСР).

В подготовке будущих командиров большое внимание уделяли мы полевой выучке. Старались выработать у курсантов храбрость и находчивость.

Раз как-то на занятиях по тактике подвел я курсантов к реке, приказал переправиться на противоположную сторону.

— Как?

— Решайте сами.

Забегали курсанты вдоль берега, кто-то сообразил нарезать камыша, соорудили нечто вроде плотов и переправились.

Уже во время Великой Отечественной войны при форсировании Днепра таким способом переправилась не одна тысяча человек...

Особое внимание уделяли мы физической закалке курсантов, для чего регулярно совершали длительные марши. В 1940 году Народный комиссар обороны маршал С. К. Тимошенко приказал выходить на десять дней в зимние походные лагеря. Это означало, что надо жить в палатках, большую часть занятий проводить в поле, в лесу. Был у нас там несчастный случай. Командир батальона сделал привал на подъеме в гору при морозе двадцать пять градусов, и люди стали застывать, потому что до привала сильно вспотели. Хорошо, что туда приехал мой заместитель по строевой части полковник Лосев, который тут же поднял людей, но все-таки без обморожения не обошлось.

На празднике Великого Октября в 1940 году училище должно было участвовать в военном параде во Владивостоке. Естественно, нам хотелось козырнуть строевой выучкой, покорить жителей города умением ходить. Чтобы добиться еще большего эффекта, всем курсантам на сапоги набили железные набойки. Оркестру я приказал:

— Играйте тихо, когда пойдете по площади, чтоб ни одна дудочка не пискнула!

Оркестранты все поняли, заулыбались. И действительно, когда пошли по площади, слышался только железный ритм шагов.

Люди ахнули:

— Вот это идут! Даже музыку забили!

Командующий приказал:

— Еще раз проведи!

Снова пошли. И снова «забили музыку». [38]

Он, видимо, тоже не понял нашей хитрости и только сказал:

— Вот это да!

В конце 1940 года мне пришлось проститься с училищем. Был получен приказ о назначении на должность командира 56-го корпуса в Харьковский военный округ. Перед отъездом собрал курсантов, чтобы попрощаться с ними, и сказал:

— Желаю вам всем успехов, не сомневаюсь, что вы станете отличными командирами.

И действительно, уже во время Великой Отечественной войны мне пришлось встретить не одного хорошего командира полка из выпускников нашего училища. Правда, был и такой случай в районе Невеля. Никак один из полков не мог взять деревушку. Я решил, поеду-ка сам. Стал выяснять обстановку с командиром полка и в сердцах сказал:

— Какой это чудак (я сказал тогда чуть покрепче) учил вас...

Он, не смущаясь, ответил:

— Вы, товарищ генерал.

Было и такое дело...

Итак, получил я приказ ехать в Харьков. Уже купил билет на 17 января 1941 года, но в это время приехал командующий армией Андрей Иванович Еременко. Я с ним случайно встретился, и пока мы разговаривали, к нам подошел генерал-полковник И. Р. Апанасенко, командующий Дальневосточным фронтом.

— Товарищ Чистяков, я знаю, что вы собрались уезжать, но я вас временно задержу. Вы будете у меня помощником в учениях с моряками.

— Какой я моряк?!

— Разработайте учения.

— Я даже в морской карте не разбираюсь!

— Научитесь.

Пошел к товарищам в штаб флота, попросил помочь.

Видимо, моряки чересчур постарались, и командующему фронтом так понравилась разработка, что после учений он сказал:

— Я тебя в Харьков не пущу совсем, останешься тут...

Через два дня приказ. И стал я командиром 39-го стрелкового корпуса.

В марте 1941 года командующим 25-й армией был назначен генерал-лейтенант Ф. А. Парусинов. Мне казалось, что границу и службу я уже знал хорошо, и во время оперативно-тактических занятий, посвященных прикрытию [39] границы, я предложил свой вариант. Парусинов с ним не согласился, и получилась у нас, как говорится, оперативно-тактическая неувязка.

Не знаю уж, с чьей помощью, но вскоре отправили меня учиться в Москву, в Академию Генерального штаба.

Это было накануне Великой Отечественной войны.