Ночные удары

Наступил 1943 год. Фашистское командование, стремясь помочь своим войскам, разбитым под Орджоникидзе и бегущим через Кубанские степи к Керченскому проливу, прилагало все силы, чтобы защитить их от удара во фланг. Оно подбрасывало сухопутными и морскими путями подкрепление из Крыма, создало мощную линию обороны на побережье Цемесской бухты. В Новороссийске враг соорудил на каждом перекрестке, на каждой улице доты, превратив город в неприступную крепость.

Но наше командование поставило перед Черноморским флотом и Приморской армией задачу: овладеть городом и портом Новороссийск, чтобы создать плацдарм для флангового удара советских войск по отступающим фашистским армиям.

В феврале был высажен тактический десант в долину Озерейка и на Мысхако. Этот клочок земли, на котором сначала находился лишь батальон майора Куникова, получил название Малая земля. Новый плацдарм не давал покоя противнику. Наши десантники контролировали вход в Цемесскую бухту, и фашисты не могли использовать порт для переброски подкрепления.

Обеспечивали Малую землю корабли, базировавшиеся вблизи Новороссийска. Группа состояла из катеров-охотников, торпедных катеров, мотоботов и сейнеров. Они должны были снабжать десантников боеприпасами, техникой, продовольствием, доставлять подкрепление и вывозить раненых.

Фашисты всячески старались помешать нам. [25]

Однажды, когда мы вышли в очередной дозор, вражеские катера всю ночь упорно пытались прорваться на наши коммуникации. Сначала они все сразу ринулись на охранение, но, получив отпор, рассыпались на группки и начали атаковать с разных сторон.

Я нес дозор в паре с Виктором Сухоруковым. Наш участок находился ближе всего к причалам Малой земли, где производилась разгрузка и погрузка судов. Сюда и направил в эту ночь свой основной удар противник.

Два фашистских катера на полном ходу набросились на нас, стреляя из пулеметов и пушек. Но стоило Сухорукову врезаться между ними, а мне выйти с фланга, как они кинулись в разные стороны и скрылись в темноте.

Враг пошел на хитрость. В то время как два катера, еще издали открыв огонь, начали атаковать нас с моря, пытаясь отвлечь наше внимание, два других стали подкрадываться под самым берегом, пробираясь через линию охранения к причалам. Но мы не дремали. План ночного дозора разработан был четко. Когда катер Сухорукова открыл огонь по атакующим с моря, мой командир отделения электриков Петрунин, наблюдая в своем секторе, громко крикнул:

— Справа 160, у самого берега вижу два катера противника!

Я сразу же повернул им навстречу. С берега заговорили минометы. Враг попал под огонь с двух сторон. Осыпаемые осколками мин, поливаемые очередями наших пулеметов, катера фашистов, чуть не протаранив в суматохе друг друга, повернули обратно и на полном ходу ушли в море.

Нам пришлось отбить еще несколько следовавших одна за другой атак. Потом враг начал нападать на другом конце линии охранения, а к двум часам ночи, перед уходом, произвел еще ряд безуспешных попыток прорваться на нашем участке. За ночь мы отбили одиннадцать атак противника.

Через несколько дней недалеко от входа в Геленджикскую бухту мы снова встретились с катерами противника. На этот раз наш экипаж действовал совместно с катером, которым командовал старший лейтенант Келин.

Получив задание, мы вышли в назначенное место и начали вести наблюдение. [26]

Ночные дозоры утомляли экипажи катеров до такой степени, что не хватало сил бороться со сном.

Катера стояли в точках с заглушенными моторами. Машинная команда находилась на своих местах в отсеке, готовая в любую минуту дать кораблю ход. Люди из верхней команды располагались на рубке, прислонившись спинами друг к другу, и вели наблюдение каждый в своем секторе.

Радист, вращая рукоятку диапазона волн, «разгуливал» по эфиру. От его чуткого слуха не ускользали никакие звуки. А их в эфире множество. В то же время он постоянно держал связь и с базой и с самолетами —- ночными разведчиками, баражировавшими над морем.

Около полуночи до нас донесся шум моторов. Темнота была такая, что я не мог различить даже катер Келина, стоящий рядом с нами.

Но механик — главный старшина Ченчик — доложил, что, судя по звуку, это — шум дизеля.

У меня были все основания предположить, что по соседству с нами находится вражеская подводная лодка, производящая поиск наших кораблей или всплывавшая на поверхность для подзарядки аккумуляторов. Догадка моя могла быть верной и потому, что, еще выходя на задание, мы были предупреждены о появлении подводных лодок противника у наших берегов.

Принимаем решение — сблизиться и торпедировать врага. Подаю команды. Моторы заводим под глушителями. Расчет у нас такой: пройти небольшую дистанцию, остановиться и прислушаться. Если услышим противника где-то совсем рядом, то, подправив курс, сразу же атаковать. Если же он тоже заглушит моторы, тогда выжидать его, пока он первым не обнаружит себя.

Мы внимательно всматривались в темноту. Когда время истекло — заглушили моторы. И надо же так совпасть! В эту минуту совсем рядом, метрах в 40 — 50, проработав две — три секунды позже наших, были заглушены чужие моторы. Мы оказались в выгодном положении. Сомнений не было: это были те дизеля, шум которых мы обнаружили ранее. Я отдал команду и приготовился выпустить туда обе торпеды. Но в этот момент из темноты донеслись голоса и мы услыхали разговор перекликавшихся между собой двух фашистов. [27]

Наш механик, владевший немецким языком, перевел Мне, о чем говорили гитлеровцы.

«В такую темную ночь трудно найти советские суда, но сами вполне можем нарваться на дозор», — говорил один.

«У самого берега большие глубины, пойдем туда и будем ждать восхода луны», — сказал другой.

Оказалось, что это были два фашистских торпедных катера. Выпускать в темноте наобум по ним торпеды было нецелесообразно. Поэтому мы вызвали самолеты МБР-2, навели их на противника и стали выпускать в сторону вражеских катеров ракеты, стрелять по ним из пулеметов. Гитлеровцы попытались скрыться, но не успели. Наши летчики атаковали их, и две серии выпущенных с самолетов реактивных снарядов решили судьбу фашистских катеров и их экипажей.

В таких стычках быстро летело время. Выходя к Малой земле вечером, мы возвращались в базу только с рассветом. Днем охрану несла наша авиация.

Катера поочередно подходили к пирсу для заправки горючим и воздухом, пополняли израсходованный за ночь боеприпас, заделывали пробоины. Во второй половине дня обедали, производили уборку и, только закончив всю подготовку, ставили катера на якоря, рассредоточив их по бухте, и отдыхали. А ночью опять в дозор.

Но кроме того, что мы охраняли подступы к Малой земле со стороны моря и наносили удары по врагу на его коммуникациях, нам приходилось ставить мины. Дело это для катерников сложное, сопряженное с большими трудностями. Поэтому при постановке мин случались у нас неудачи и иногда с тяжелыми последствиями.

Произошел неприятный случай, правда без роковых последствий, и на нашем катере.

Впрочем, из всех ошибок и промахов, которые случались у нас во время войны, мы извлекали для себя уроки, учились на них уму-разуму.

На этот раз уроки пришлось извлекать молодому матросу Авдеенко. Временно он выполнял обязанности боцмана.

...Ночью мы вышли на минирование Керченского пролива. Шли осторожно, внимательно всматриваясь в темноту, чтобы не наскочить на прибрежные камни. [28]

Вскоре слабый ветер стал доносить запах водорослей, выброшенных на берег, напоминающий запах прелого сена, — верный признак близости суши. И, действительно, через несколько минут впереди смутно обрисовались очертания берега.

Теперь надо было соблюдать еще большую осторожность, полную тишину, чтобы нас не обнаружил враг. От скрытности наших действий зависел успех выполнения боевого задания.

С флагмана, находившегося где-то поблизости, передали по радио сигнал о начале постановки мин. Катера разошлись в разные стороны.

Боцман доложил мне о готовности боевого поста. Уточнив еще раз местонахождение катера, я приказал:

— Мины ставить!

Одна за другой следовали негромко команды:

— Правая!

— Есть, правая! — доносилось с кормы, и в воду плюхалась мина.

— Левая!

— Есть, левая! И опять:

— Правая!

— Левая!

— Правая!

— Левая!..

И вдруг очередная команда оборвалась на полуслове.

С кормы донесся взволнованный голос:

— Человек за бортом!

Я приказал застопорить моторы. Катер остановился в нескольких десятках метров от того места, где упала в воду последняя мина.

Всмотревшись, я увидел, что невдалеке плывет человек. Оказалось, что одна из сходивших по рельсам мин, зацепила своим рогом карман брюк Авдеенко и уволокла матроса с собой в воду.

Вглядываясь в темноту, я различил фигуру плывущего человека, приказал включить моторы враздрай и развернул катер навстречу боцману. Через минуту он поднялся на борт, и мы с удивлением заметили в руке у него гаечный ключ, которым он отдавал крепление мин. [29]

Кто-то из Матросов засмеялся:

— Смотрите, наш боцман и инструмент с собой прихватил, видно, потопленные фашистские корабли чинить на дне моря собрался!..

Но я строго оборвал «остряка». Авдеенко проявил большое присутствие духа. Очутившись за бортом в холодной воде, он не закричал о помощи, чтобы не привлечь внимания противника. Он даже поплыл прочь от берега, рискуя затеряться в окутанном темнотой море, но не быть обнаруженным врагом.

Обогреваться боцман отказался и, наскоро сделав несколько глотков из фляга со спиртом, доложил:

— Боевой пост к продолжению постановки мин ютов! В ночной тишине снова послышались команды:

— Правая! Левая!..

А некоторое время спустя, в декабре, Авдеенко еще раз оказался за бортом, но уже при иных обстоятельствах и по своей доброй воле.

Это произошло на другом корабле во время высадки десанта в Камыш-Бурун. Подойдя к берегу, катер попал на мелководье, заросшее водорослями, отчего засорились сосуны и моторы остановились. Гитлеровцы открыли губительный огонь по катеру, потерявшему ход, среди десантников появились раненые.

В этот опасный момент Авдеенко, не задумываясь, прыгнул в ледяную воду и быстро очистил сосуны. Моторы заработали, катер вышел из зоны огня и направился за другой партией десантников.

Когда на Таманском полуострове наступила весенняя распутица, сообщение морем между Керчью и Анапой усилилось. Почти ежедневно здесь проходили вражеские десантные суда в охранении военных кораблей. Катерам нашей группы прибавилось работы. Теперь мы поочередно выходили встречать вражеские караваны.

Так, вечером 20 апреля авиаразведка подтвердила выход из Керчи двух транспортных судов и малых кораблей охранения.

Мы только что пополнили горючее и боеприпасы. Личный состав расположился на отдых. Я прилег у носовой мачты, подложив под бок пробковый пояс, и сразу же уснул. Вот уже три ночи подряд наш катер нес дозорную службу у Мысхако. [30]

Разбудил меня негромкий стук. У борта катера в резиновой лодке стоял командир звена Николай Тарасов, а сидевший краснофлотец тихонько постукивал веслом по планширу.

— Вставай, — сказал Тарасов, — командир отряда вызывает.

Захватив планшет с картами, я спрыгнул в лодку, и мы пошли к берегу.

Уже спустились сумерки. Легкий ветерок поднял в бухте небольшую зыбь.

— С добрым утром. Как спалось? — с улыбкой встретил нас Кочиев. Он знал, что нарушил наш непродолжительный отдых.

Разъяснив задание и отдав приказ на поход, поиск и атаку, он спросил, как чувствует себя личный состав и была ли горячая пища, успели ли отдохнуть. Хотя сам прекрасно знал, что командирам и краснофлотцам в эти напряженные дни охраны Малой земли не до обедов и не до отдыха. Достаточно было урвать для сна три — четыре часа, а поесть и в море можно. Мы не забывали о том, что идет третий год войны и советский народ, переживая тяжкие лишения, напрягает все силы, чтобы у нас, воинов, было все необходимое.

Спрашивал нас Коста для того, чтобы еще раз убедиться, как мы, командиры, заботимся о подчиненных. Сам он уже пятые сутки каждую ночь уходил в море и вряд ли за это время проспал более десяти часов. С осунувшимся лицом, с темными кругами под глазами, но всегда чисто выбритый и опрятный, о>н старался выглядеть бодрым и веселым. «Ничего, после войны отоспимся», — шутил он.

— На случай плохой видимости держитесь плотнее , — сказал мне на прощание Кочиев, — а если потеряешься в пути, встретимся вот здесь, — и он указал точку на карте.

Кочиев шел на головном катере Тарасова, я был ведомым.

— Вопросы есть? Все понятно? — спросил Кочиев и встал из-за стола. — Нет? Тогда в добрый час!

Спускаясь с высокого берега к бухте, мы увидели, как краснофлотец замахал семафорными флажками. Полетело приказание: «Катерам Тарасова и Черцова готовиться к выходу». [31]

Через минуту все пришло в движение. Послышались хлопки опробуемых моторов, завращались турели, по палубам забегали матросы. В последний раз проверяли готовность своих боевых постов.

Едва я вылез из шлюпки, доставившей меня на катер, и взобрался на борт, как на головном взвился флаг — белая косичка с красным шаром в середине: командир звена приказывал сняться с якоря и следовать за ним.

Мы шли на запад. Там, где огненный диск солнца опустился за горизонт, над морем нависла серая плотная туча. Она с каждой минутой росла и росла, надвигаясь на нас.

Я неотрывно следил за головным катером. Командир отряда сидел на рубке и смотрел вперед. Он видел надвигающуюся мглу, но беспокойства не проявлял. Значит, опасности нет. Если бы надвигался шторм, Кочиев предупредил бы, он хорошо разбирался в капризах морской стихии.

Не прошло и получаса, как перед нами встала плотная серая стена тумана, закрыв собой почти весь горизонт. Еще мгновение — и катер Тарасова исчез из виду.

Несмотря на то, что мы давно подтянулись почти вплотную и наш катер чуть не касался консолей головного, я видел только его слабо мерцавший кильватерный огонек. Чтобы не оторваться, боцман Панин вышел к носовой мачте и вытянутой рукой показывал мне направление на этот часто исчезавший огонек.

Так в сплошной мгле мы шли около двух с лишним часов. Одежда отсырела, устали от напряжения глаза.

«По времени пора бы остановиться, — подумал я, — скоро должен быть берег».

И тут кильватерный огонь стал ярче, приблизился к нам. Уменьшил ход и я. Дальше продвигались скачками. Пройдем немного, застопорим моторы, осмотримся, замерим глубину, потом опять пройдем немного.

Но вот над нами посветлело, показался кусочек усеянного звездами неба. Вверху ясно, а кругом туман, катера словно в колодце. Постепенно посветлело и вокруг. В нескольких милях показался берег — мыс Железный Рог.

Надо иметь большой опыт и штурманское чутье, чтобы в сплошном тумане по простейшему компасу и часам привести с такой точностью катера в заданную точку. Кочиев [32] обладал таким опытом. Он приобрел его в частых походах. Не было случая, чтобы хоть один катер из его отряда уходил в море, а он оставался на берегу»

Уточнив место, мы легли на курс, идущий вдоль берега к Анапе. Маневр для меня был понятным. Если противник успел проскочить место, куда мы вышли, то мы его догоним, а если не успел — встретим на обратном курсе.

Миновали банку Марии Магдалины. Поднялась луна, но береговая черта была затянута мглой. Мой катер шел ближе к берегу.

Мы уже находились в районе Верхнего Джемене. Вдалеке, в дымке, освещенная луной, показалась Анапа.

«Пора ложиться на обратный курс», — подумал я. Но головной продолжал идти вперед. В это время Петрунин доложил:

— Слева на траверзе, у самого берега, два силуэта!

Я увидел две самоходные баржи. Впереди них еще два силуэта, но значительно меньшие — корабли охранения.

Кочиев не заметил их и проскочил. Догонять его или сообщать по радио не было времени. Не раздумывая, я лег на боевой курс. Но выбранная для атаки баржа оказалась так близко, что катер почти уперся носом в ее борт. На таком коротком расстоянии выпускать торпеду нельзя. Пришлось отвернуть и выстрелить по другой барже. Взрыв торпеды приподнял судно и разломил его надвое. Стоявшие на палубе пушки и танки полетели в воду.

Но дистанция атаки на этот раз была настолько мала, что мы не успели отойти и взрывная волна, заставшая нас на циркуляции, отразилась на винтах и заглушила моторы.

С уцелевшей баржи открыли огонь из всех огневых точек. Даже танки, стоявшие на палубе, из башенных пулеметов окатили катер ливнем пуль. Корабли охранения кинулись к нам.

Моторы удалось завести быстро — один сжатым воздухом из баллона, другой — с ходу. Пользуясь преимуществом в скорости, мы оторвались от своих преследователей и ушли в море. Однако в корпусе оказалось несколько незначительных пробоин, и два матроса были ранены.

Вскоре слева по борту мы увидели догонявший нас силуэт. Оттуда подавали условный сигнал. Это был Кочиев. [33]

Подойдя к нему, я доложил о произведенной атаке. Командир отряда приказал мне идти к месту, где была потоплена баржа и, отыскав там корабли противника, навязать бой, оттягивая их в море.

Мы вернулись назад и увидели, что катера охранения кружатся на месте, вылавливая что-то из воды. Боцман дал по ним длинную очередь из пулемета. Корабли противника сразу же бросили спасательные работы и кинулись к нам. Заговорили береговые батареи. Над катером с воем понеслись снаряды. Два прожектора схватили наш катер в перекрестье своих лучей. Пришлось бы туго, но в это время около Анапы раздался сильный взрыв. Столб огня взметнулся к небу. Это Николай Тарасов потопил вторую баржу. Прожекторы переметнули свои лучи в ту сторону. Туда же кинулись катера охранения. Пользуясь замешательством фашистов, мы вырвались из-под огня береговых батарей и ушли.

Через полчаса Анапский рейд с сутолокой и паникой, которую наделали два советских катера, остался далеко за кормой. Но долго еще мы наблюдали, как прожекторы сновали своими лучами по поверхности моря, и слышали орудийные выстрелы.

Войска противника под Новороссийском не получили в эту ночь подкрепления.

У наших кавказских берегов на коммуникациях ночами все чаще стали появляться фашистские торпедные катера и подводные лодки. Они пытались нападать на советские корабли и базы.

Однажды ночью несколько вражеских катеров подошли к порту Туапсе. Увидев силуэты кораблей, гитлеровцы с большой дистанции выпустили торпеды. Но фашисты побоялись подойти ближе, и поэтому торпеды попали не в корабли, стоявшие в бухте, а в стенки молов и прибрежные камни.

Наблюдая взрывы торпед, фашисты радировали в базу о «потоплении» больших советских кораблей. Потом, когда в 1944 году мы пришли в Ялту, жители рассказывали, как фашистское командование торжественно встречало свои катера, вернувшиеся из этого похода, как вручали командирам «железные кресты» за мнимую победу.

После этого эпизода наше командование решило нанести ответные удары по базам противника. [34]

Ночью два торпедных катера лейтенантов Турина и Чепика под общим командованием Кочиева внезапно появились у входа в Ялтинскую бухту. Когда они вошли в полосу, где густела прибрежная дымка, Кочиев заметил шедшие к мысу Ай-Тодор два сторожевика противника.

Коста еще в базе весь день просидел над картой, анализируя возможные варианты атаки и отражения их фашистами. Слушая его доклад, адмирал сказал:

— Вы, Кочиев, словно не нападать на Ялту собираетесь, а защищать ее от своей же атаки. Кочиев улыбнулся:

— Надо предусмотреть все возможные «сюрпризы» противника, товарищ адмирал.

Поэтому, когда фашистские сторожевые корабли дали опознавательные, Кочиев, ждавший этого, скомандовал:

— Дать ответ: тире, две точки, тире, точка, тире!

Боцман удивленно взглянул на командира: «ДК? Что за сигнал такой?» Но подумав, что старший лейтенант, наверное, знает пароль, не задерживаясь, передал его.

У противника здесь было большое движение, поэтому фашисты в утреннем тумане не рассмотрели как следует ответного сигнала и приняли наши катера за свои, возвращавшиеся с дозора.

И вот, пока катера противника скрывались за мыс Ай-Тодор, наши товарищи продолжали идти к выходу в порт.

Коста весело рассмеялся, заметив недоумение лейтенанта Чепика, на катере которого он шел.

— Я обозвал этого остолопа дураком. Что он, в самом деле? Не сумел в полумиле от себя опознать чужие катера! Но так как полностью передавать долго, я продиктовал первую и последнюю буквы слова «дурак».

На береговых постах фашисты тоже не встревожились, увидев, что катера со сторожевиками обменялись позывными и разошлись. Значит, порядок! Даже на маяке, стоявшем на конце мола, не обратили никакого внимания на приближавшиеся катера.

А Кочиев тем временем уверенно шел к цели.

«Раз не трогают, — думал он, — значит, считают за своих. А раз считают за своих, надо подойти поближе». [35]

— Впереди, прямо по носу, вижу боны! — доложил боцман Меняйло.

Вход в порт был закрыт тяжелыми стальными сетями, подвешенными на круглых металлических шарах-буях. Один конец троса, соединяющего буи, был закреплен в стенке гранитной набережной, а другой — на корме большой самоходной баржи, ошвартованной у головы мола. Баржа открывала боны и в то же время служила складом боеприпасов.

Внутри бухты, вдоль высокого каменного мола, стояли друг за другом малые подводные лодки и торпедные катера. Но как их достать из-за заграждения?

Кочиев сам встал к штурвалу и подал команду;

— Правый аппарат, товсь! И через несколько секунд:

— Пли!

Плюхнувшись в воду, торпеда устремилась в центр баржи, закрывавшей вход в порт.

С берега замигали сигнальные фонари, запрашивая опознавательные. Взлетели разноцветные ракеты. На молу засуетились, забегали часовые и матросы с катеров и подводных лодок.

Но в это время раздался двойной взрыв: сначала нашей торпеды, а затем — начиненной боеприпасами баржи. Обломки полетели на набережную, в окна и стены домов.

Загремели первые залпы береговых батарей.

Стальные сети, осев на дно, стянули в одну сторону боны. В образовавшуюся в заграждении брешь ринулись в атаку наши катера. Раздалось еще несколько взрывов. Порт окутался пылью и дымом. Во взбаламученной воде бухты плавали обломки, остатки фашистских катеров. У причала тонула расколотая надвое подводная лодка.

Вокруг уходивших советских катеров поднимались столбы воды от разрывов снарядов. Прямое попадание вывело из строя моторы катера лейтенанта Турина, в трюм стала поступать вода. Но моряки не растерялись. В один миг подвели пластырь, поставили щиты, вбили распорки. Два матроса встали к помпам на откачку воды. Командир отделения мотористов старшина 2-й статьи Комаров и моторист Пихтелев, не обращая внимания на кровь, струившуюся из ран, быстро осмотрели моторы. [36] Убедившись, что один из них имел незначительные повреждения, приступили к их ликвидации и через две — три минуты мотор заработал. Катер малым ходом стал отходить в море.

Лейтенант Чепик под бешеным огнем противника закрыл дымовой завесой подбитый катер и взял его на буксир.

Впоследствии, после освобождения Ялты, местные рыбаки — очевидцы дерзкого налета наших катеров под командованием Кочиева, подробно рассказали, что происходило в тот момент в ялтинском порту и в городе.

...Как только у входа в порт взорвалась торпеда, выпущенная с одного из советских катеров, гитлеровцы подняли тревогу. Началась беспорядочная стрельба. По катерам откуда-то открыли огонь из тяжелых пушек. Но фашистские артиллеристы стреляли неточно, и их снаряды летели не в бухту, а рвались на набережной, в районе рыбозавода, Морского вокзала и даже на базарной площади, где в это время скопилось большое количество войск и техники, только что прибывших из Румынии.

Фашистов, попавших под огонь своих же орудий, охватила паника. Машины стали поспешно выбираться на Симферопольское шоссе, сталкивались, переворачивались, образовали пробку. Солдаты, позабыв о всяком порядке, бросились бежать в Ущельное, прятались в развалины домов, как тараканы в щели. А в довершение всего с советских катеров вдруг с шумом полетели огненные стрелы. От их разрывов все начинало гореть, превращалось в пепел. И тогда среди обезумевших фашистов раздался вопль:

— «Катюша»!.. «Катюша»!..

Мы — ялтинцы, находившиеся в оккупации, впервые видели, как действуют советские реактивные снаряды, и не могли скрыть свою радость за успех смелого налета наших черноморских торпедных катеров.

Через несколько дней катера под руководством Кочиева снова совершили налет на Ялту и потопили два корабля противника.

Сильный ночной удар по врагу нанесли наши стремительные корабли и в порту Камыш-Бурун. Этот дерзкий налет был совершен под командованием капитана 3 ранга Довгай. [37]

...С заходом солнца Камыш-Бурун оживал. Под покровом ночи сюда спешили из дальних портов гитлеровские транспорты. Боясь нашей авиации, они торопились разгрузиться и уйти обратно еще затемно.

Другие, белее мелкие суда спешно принимали груз, чтобы доставить его за ночь гитлеровским частям на Таманский полуостров.

Но и темнота не спасала фашистов. Всю ночь над Камыш-Буруном — крупной перевалочной базой врага — стояло зарево и за много миль был слышен грохот бомб, сбрасываемых нашими самолетами. В воздухе взрывались снаряды зенитных батарей противника. Часто над портом вставал огромный столб огня и дыма — это удачно сброшенная бомба делала свое дело и в воздух взлетал очередной транспорт с боеприпасами, доставленными из румынских портов для кавказской группировки фашистов. Страшась прорыва советских катеров к порту Камыш-Бурун, гитлеровцы установили на берегу много батарей. Каждый метр водного пространства пролива был пристрелян. Кроме того, то тут, то там из воды торчали мачты и даже полуобгоревшие остовы кораблей, потопленных за время ожесточенных боев в этом районе. Плавать здесь было опасно.

Но трудная обстановка не могла остановить советских моряков. В назначенное время старшие лейтенанты Кананадзе, Петров и Иванов, не замеченные противником, провели свои корабли в Керченский пролив и внезапно появились у входа в порт. Тщетно вражеские прожекторы с обоих берегов полосовали серую пелену тумана, висевшего над проливом. Наши самолеты, отвлекая внимание противника от катеров, волна за волной налетали на порт, уничтожая прожекторы и огневые точки.

Отважные катерники ворвались в порт и увидели у причалов до десятка различных кораблей. Быстро выбрав цели, они дали залп и легли на обратный курс. Взрывы торпед смешались со взрывами авиабомб.

Так как группа капитана 3 ранга Довгай действовала далеко от места базирования, для нее было важно иметь бесперебойную связь. Обеспечение радиосвязи с Довгаем возложили на меня.

Помню, мы снялись с якоря на закате солнца. Море, чуть-чуть подернутое мелкой зыбью, казалось бирюзовым. Вдали на горизонте четко вырисовывались [38] катера основной группы. Слева, навстречу нам, прижимаясь к обрывистому берегу, спешил в бухту военный транспорт. Поднимая за кормой пенистые буруны, вокруг него ходили морские охотники за подводными лодками — настоящие морские труженики. День и ночь они в море. Еще не успеет ошвартоваться в бухте приведенный ими транспорт, как они уже у пирса. Только заправятся, с поста СНиС уже летит семафор: «Командиру явиться за получением задания, катера готовить к походу».

И не проходит часа, как они уже снова прочесывают подход к бухте, приняв под свою охрану вышедший другой транспорт. А в море сражаются с вражескими катерами, забрасывают глубинными бомбами обнаруженную подводную лодку...

Разминувшись с конвоем, мы резко увеличили скорость.

— Усилить наблюдение, — приказал я.

Ведь точка нашей стоянки находилась на курсах катеров противника, которые почти каждую ночь приходили «охотиться» на наши коммуникации. Вероятность встречи с противником была велика. Мы знали об этом и были готовы вступить в бой, но связи с основной группой не терять.

— Слева 15°... — вдруг тревожно доложил боцман, потом помолчал и выругался.

— Что там?

— Дельфин, будь он неладен, а я чуть было не принял его за перископ подводной лодки.

— Хамсичка идет, — мечтательно заметил механик Ченчик, — раз дельфин играет, значит, хамса здесь.

Рассекая своими острыми плавниками воду, наперерез катеру действительно шла стая дельфинов.

— Вот бы гранату в этот косячок, — послышалось из рубки. Это командир отделения мотористов Шаманский, услышав о появлении дельфинов, выскочил наверх якобы подышать свежим воздухом.

— Разговоры! Смотреть внимательнее! — приказал я.

Ночь спустилась над морем. Мы шли хорошо. Но за несколько миль до точки назначения неожиданно начал греться мотор.

Механик доложил:

— Горит краска. [39]

Я приказал заглушить мотор. «Может быть, забился сосун», — мелькнула мысль. Но нет, помпа работала исправно, забортная вода поступала нормально. | Осматривая мотор, Кузнецов увидел в трюме под ним |" масло. С трудом обнаружили в передней части картера трещину. Все стало ясно.

Что же делать? В море такое повреждение не устранишь. Возвращаться нельзя — надо во что бы то ни стало -выполнить задание.

«Пойдем на одном моторе», — решил я и приказал: — Старшина, подумайте вместе с мотористами, как дать полный ход, хотя бы на несколько минут, когда потребуется.

Ведь бой торпедного катера так же скоротечен, как бой истребителя. Здесь все решает скорость. Вот поэтому, на случай встречи с противником, мне и нужна была работа обоих моторов, хотя бы на самое малое время.

Мотор не заклинило, он исправен. Если залить масло, а оно у нас есть в запасных банках, то двигатель снова будет работать. Но что делать с трещиной? Она в таком месте, что ни пробку, ни бандаж не поставишь.

«А что если обмотать руку ветошью да надеть резиновую перчатку? — мелькнула мысль у Кузнецова.— Тогда, лежа за мотором, пожалуй, можно удержать масло несколько минут».

Он рассказал об этом механику, тот доложил мне. Объявив тут же благодарность мотористу за находчивость, я приказал приготовить запасное масло, а Кузнецову быть на «товсь».

В точку дошли на одном моторе, и всю ночь держали связь с катерами Довгая. Радист старшина 1-й статьи Полич четко выполнял свои обязанности.

На рассвете он получил последнюю радиограмму, в которой сообщалось, что катера, успешно выполнив задание, возвращаются. Нам было приказано идти в базу.

Вскоре мимо нас, белея бурунами, на полном ходу прошли катера основной группы и скрылись впереди. Наступал рассвет. Появилась опасность атаки с воздуха самолетами противника. Получив такой тяжелый удар в эту ночь, враг, безусловно, выслал истребители для перехвата наших возвращавшихся катеров. [40]

Совсем рассвело. До берега оставалось несколько миль. Пятнадцать — двадцать минут полного хода, и мы под защитой береговых батарей.

Но тут боцман доложил:

— Слева на курсовом 50° идут два самолета противника.

Я передал команду:

— Подготовить левый мотор к запуску.

Быстро залили масло, и Кузнецов занял свое место.

Самолеты зашли в корму, засекли наш ход и курс и ринулись в атаку. Но не тут-то было. Взревев моторами, наш катер ринулся вперед и начал описывать циркуляцию. Истребители, стреляя из пушек и пулеметов, пронеслись мимо, а мы стремительно приближались к берегу.

Фашисты яростно кидались на нас. Они заходили с разных сторон: и с кормы, и с носа, и с обоих бортов то попарно, то в одиночку. Но маневр и скорость делали нас неуязвимыми.

Командир отделения мотористов коммунист Шаманский, находясь в машинном отделении, управлял работой обоих моторов. Он внимательно следил за стрелками тахометров, которые молниеносно изменяли свое положение; они то взлетали к красной черте, показывая предельные обороты моторов, то мгновенно падали вниз. Беспрестанно звенел машинный телеграф. Шаманский бросался к муфтам, переключал ход. Он понимал, что командир маневрирует под огнем, и старался как можно быстрее выполнять мои команды.

«Мессершмитты», озлобленные неуязвимостью катера, наседали на нас и так увлеклись атакой, что не заметили, как вокруг них стали вставать облачка разрывов. Это с берега заговорили зенитные пушки. Один истребитель задымил, отвалил с боевого курса и пошел над морем. За ним последовал и другой.

Из машинного отсека в рубку катера повалил дым, в клубах его выскочил Шаманский и доложил:

— Левый мотор горит, прошу разрешения заглушить. Все это время Николай Кузнецов лежал под мотором, закрывая щель, Через несколько минут стало жечь руку. Горячее масло просачивалось из-под ладони, пропитывало ветошь, проникало к телу. Боль становилась нестерпимой. [41]

Его стало мутить. Мысли путались. Стиснув зубы, он твердил себе:

— Держись, держись!

От мотора несло жаром. Глаза заливало потом. Нечем было дышать. Николай почувствовал: еще мгновение — и он потеряет сознание. Коллектора мотора стали чернеть, заплясали языки пламени.

Словно во сне, Кузнецов услышал слова:

— Николай, вылезай! А потом команду:

— По местам стоять, тушить пожар! С помощью командира отделения Кузнецов вылез из-под мотора и тоже стал сбивать пламя. Как ни старался Кузнецов удержать масло в моторе, изо всех сил зажимая трещину, оно все-таки ушло, и мотор, проработав в течение 10 минут, перегрелся. Но задача, поставленная перед мотористом, была выполнена. Преодолевая боль, неимоверным усилием он сумел в критический момент обеспечить полный ход.

Таков был Николай Кузнецов. Да и другие были не хуже. Экипаж нашего «ТК-93», или, как его называли в соединении — «девятки», целиком состоял из комсомольцев. Многие из них в годы войны стали коммунистами.

На пирсе собрались боевые друзья. Они уже давно с волнением наблюдали за неравным боем и теперь радостно встречали нас.

Мотор заклинило, и он сгорел. Это вывело наш катер на некоторое время из строя. После ремонта мы снова приняли участие в боях в районе Керченского пролива.