Валька

Ремонтная база торпедных катеров находилась далеко от фронта, на самом берегу утопающего в субтропической зелени города Батуми. Когда появилась необходимость перебазирования катеров из Крыма на побережье Кавказа, первым сюда приехал инженер-капитан 2 ранга Гулим. Затем пришел теплоход «Львов» и ошвартовался у причала Морского вокзала. На нем прибыли рабочие мастерских со своими семьями. Причал напоминал собою раскинувшийся табор. Сгружали станки, ящики с оборудованием и груды ремонтных материалов. Но скоро причал опустел: люди разъехались по квартирам, а станки установили в длинных пакгаузах Морвокзала.

В новую ремонтную базу приходили катера для замены износившихся моторов, заделывания пробоин в корпусах, полученных в боях, и для текущего ремонта. Личный состав кораблей, нуждавшийся в лечении, размещался в госпиталях, расположенных в окрестностях города, в живописных местах Махинджаури, Кобулети, Чаквы. Здоровые матросы трудились вместе с рабочими, ускоряя ремонт своего катера, чтобы до предела сократить время пребывания в тылу и как можно скорее уйти на «север» — в район боевых действий.

Временные мастерские оборудованы были плохо. Приходилось выдумывать, изобретать, изыскивать пути быстрейшего ремонта. Но все делалось с большим усердием. Люди рвались в бой.

Вскоре для мастерских было найдено другое помещение, и в нем уже более основательно разместились моторный [43] и механический цехи. Остальные пока оставались в пакгаузах.

Инженер-капитан 2 ранга Гулим, являясь флагманским механиком, не мог постоянно руководить ремонтом. Он выезжал в порты, где находились наши группы катеров. Некоторое время обязанности командира ремонтной базы исполняла старший техник-лейтенант Ольга Лаврентьевна Рукавицына.

Простая, скромная, но требовательная женщина, настоящий коммунист, она, не зная устали, отдавала все свои силы на общее дело. Ее можно было видеть и днем и ночью в цехах, на складах и катерах.

— Ольга Лаврентьевна, — бывало обращаешься к ней, — нет листа под кронштейн, где его взять?

— К вечеру лист будет, — отвечала она, и через несколько минут мы видели, как она ехала в авиамастерские или на аэродром и привозила необходимый лист.

С каждым днем ремонтная база наращивала темпы. Едва с катера успеют подать швартовы на берег, как начальник механических мастерских кричит с берега:

— Готовьте к съемке моторы!

И кран уже нависал над катером.

По причалу спешил со своим подручным мастер корпусного цеха Григорий Вениаминович Пушин, волоча за собой длинный шланг пневматического молотка. Несмотря на преклонный возраст, он , был виртуозом своего дела.

С молотком в одной руке, с куском мела — в другой он обходил катер, только что поднятый на стенку, и отмечал, где что надо сделать и с чего начинать в первую очередь. С одного взгляда определял мастер, какой лист обшивки надо заменить, в каком вырезать только поврежденный кусок, где поставить заплату, заменить заклепки.

Еще боцман катера, со своими помощниками подбивает клинья под блоки, на которых поставлен катер, еще закрепляют его, а Григорий Вениаминович уже застрочил из своего «пулемета», срубая .старые заклепки и удаляя поврежденные листы. И тут же спрашивает механика: — Спешишь с ремонтом?

— Спешу, — отвечает тот. [44]

— Так готовь освещение под катером, а заодно и затемнение. Поработаю у вас немножко ночью.

А это немножко таково: на другой день, придя после завтрака из кубриков, где отдыхал личный состав, механик и командир видят, что возле их катера тихо, никто не работает. Досадуя, что ремонт затянется до вечера, подойдут, заглянут под брезент и видят: под катером, на пробковых поясах, зорюет Григорий Вениаминович со своим хлопчиком, да так сладко, что и будить жалко. Но будить надо. Поднявшись, Пушин бодро докладывает, что корпусные работы закончены.

Оказывается, они полчаса назад закончили замену листов в днище катера. А по плану катер должен быть готов к спуску на воду только к вечеру. Работа сокращена на целый день. Командир благодарит, а Григорий Вениаминович собирает инструмент, и вот уже через несколько минут у другого катера раздается дробь пневматического молотка, вплетаясь в общий шум начавшегося рабочего дня.

А в другом месте, у здания бывшего Освода, слышатся голоса:

— Навались, дружно! Подкладывай! Еще раз! Навались!

Это мотористы совместно с рабочими под руководством начальника цеха Авраменко сгружают привезенные моторы.

Рядом на разные голоса поют токарные и сверлильные станки — хозяйство мастера механического цеха Андрея Даниловича Кузнецова.

Кипит работа и в порту. Здесь словно большой завод. Сверкают вспышки электросварок, слышатся тяжелые удары молота, визг дрелей, пение пил. На кораблях идет ремонт. Они меняют стволы пушек, износившиеся при обороне Севастополя. А у других причалов — катера, рыбацкие сейнеры, мотоботы.

В один из солнечных майских дней пришла на ремонт в базу и наша «девятка». К вечеру ее подняли из воды и поставили на блоки. Было воскресенье, команде разрешили уволиться в город.

Мы с механиком пошли за фруктами и орехами. Идем по набережной. Вдруг чувствую, что кто-то дергает меня за полу кителя. Обернулся. Вижу: паренек лет двенадцати — тринадцати, босой, грязный, оборванный. [45]

— Что тебе?

— Дяденька командир, возьмите меня на корабль.

— А родные есть?

— Папа командиром был, погиб на фронте, а маму на заводе при бомбежке убило.

Вспомнил я свое детство, как беспризорничал, чувствую: в горле запершило. Жаль мальчишку. Правда, теперь время другое — не пропадет, в детдом устроится. А может, все же его воспитанником взять хотя бы временно, пока на ремонте будем стоять?

— Что, механик, — говорю, — с мальчишкой делать

будем?

— А чего с ним делать, — отвечает, — взять на катер,

и весь разговор.

— А потом что?

— В школу юнгов устроим.

Так Валька попал в нашу дружную морскую семью.

Он каждый раз приходил на причал в строго определенное время, без опозданий. Первые дни сидел на пирсе возле катера и внимательно наблюдал за работами. Он не лез куда не следует, не мешал, боясь вызвать недовольство у приютивших его людей. Быстро выполнял просьбы команды, если его посылали в город купить папирос, воды или фруктов.

Завтрак, обед и ужин ему приносили из краснофлотской столовой наши матросы. Иногда мотористы водили, его в городскую столовую, расположенную недалеко от набережной.

Мы заказали сапожнику перешить ботинки из моей запасной пары. А жену одного из наших краснофлотцев попросили сшить брюки и форменку. Бескозырку подобрали у баталера. До этого Валька ходил в комбинезоне Кузнецова, путаясь в широких штанинах.

Когда форма была готова, Вальку сводили в парикмахерскую, наголо остригли, а затем Кузнецов и Шаманский повели его в баню, где и продраили «с песочком», по-флотски.

На катере Вальку ожидала такая же маленькая, подогнанная под его рост рабочая одежда. Ночевать его определили в семью одного рабочего, жившего недалеко от базы.

Теперь около нашего катера каждое утро стал появляться [46] заправский морячок, который ростом был любому краснофлотцу по грудь, а иному даже по пояс.

Как-то механик подозвал к себе Вальку и добродушно сказал:

— Вот что, юнга, хватит даром хлеб есть. Надо приучаться к ремеслу. Коли захотел стать моряком, начинай моряцкую жизнь с самого начала. Одевай робу, бери ветошь, ведерко и давай «огребать полундру». Ты маленький, как клоп, пролезешь везде. Давай под мотор и выбирай из трюма воду.

Валька обрадовался поручению. Не взошел, а взлетел по трапу на катер и исчез в машинном отсеке. Вскоре его увидели, измазанного соляркой, но счастливого, с сияющими глазами, с ведерком в руке шагающим к месту, где сливалась грязная вода.

Потом он получил новое задание — до блеска надраить медные части. С этого дня Валька стал почти равноправным членом экипажа.

Вечером, ложась спать, он говорил хозяину квартиры:

— Дяденька, вы меня разбудите, пожалуйста, пораньше, а то, чего доброго, могу проспать и опоздать на службу...

Но будить его не приходилось. Мальчишеское любопытство и усердие поднимали его чуть свет и влекли на причал. Там он тихо сидел где-нибудь в уголке и дожидался часа, когда явится экипаж и можно будет идти на катер.

Шагая на «службу» по набережной, он лихо сдвигал на затылок бескозырку, на ленте которой было написано: «Торпедные катера», гордо выпячивал грудь: ведь он теперь не какой-то мальчишка с улицы, а юнга торпедников.

Надо было видеть, сколько было у него радости, когда в следующее воскресенье краснофлотцы, уволившиеся на берег, взяли его с собой. Валька, казалось, не шел по тротуару, а летел по воздуху. Еще с утра он усердно драил суконкой ботинки.

— Чтоб в них свой нос видел, — говорил ему боцман, напутствуя в первое увольнение.

С любопытством и вниманием смотрел он на Кузнецова, который гладил его брюки и форменку.

А механик шутливо ворчал:

— Чтоб это было в первый и последний раз. Учись. В следующий раз сам будешь гладить. Каждый моряк следит за своей формой. Она всегда должна быть чистой и опрятной. Складки брюк чтоб резали воздух. Иначе ты не моряк военного флота, а рыбак с какой-нибудь фелюги, Так Валька жил и трудился вместе с нами. Время шло. Ремонт подходил к концу. Все на катере были заняты. Каждый делал свое дело. На Вальку стали обращать меньше внимания, почти перестали давать поручения, так как подходящей работы для него уже не находилось. Валька это понимал.

Закончились внутренние работы, установлено на место оружие, принят боеприпас, горючее. Катер стоял у стенки, поблескивая своими свежевыкрашенными бортами.

Все серьезнее задумывался Валька о своей судьбе. Приближался последний день его морской жизни. Катер уйдет воевать, а его оставят здесь, отдадут в школу юнгов.

«А разве можно» сейчас сидеть за партой и учиться, — думал он, — когда кругом грохочет война. Ведь я поклялся отомстить собственными руками за папу и маму». Чувствовали близость разлуки и наши моряки. Мы все полюбили Вальку, сообразительного, трудолюбивого и веселого мальчишку, привыкли к нему.

Беспокоила дальнейшая судьба мальчика. Что с ним будет после нашего ухода? Каждый понимал, что удержать его в стенах школы очень трудно: в такое время все ребята его возраста стремятся на войну. Мы знали, что он все равно убежит оттуда и будет добиваться своего. Катер уйдет, а он снова начнет искать новое пристанище, переживая тяжести беспризорной жизни, пока опять не встретит моряков, которые приютят его.

Поэтому мы решили взять Вальку с собой и просить разрешения у командования держать его воспитанником. Когда мы пойдем на задание, он будет оставаться на берегу.

И вот настал день отплытия. Краска уже высохла. Три красные звезды ярко алели с трех сторон рубки. Их нарисовали молодые строители-комсомольцы.

На причале собрались матросы и командиры с других ремонтирующихся катеров, рабочие мастерских. Все желали экипажу боевых удач, счастливого плавания. [48]

Ольга Лаврентьевна Рукавицына, Андрей Данилович Кузнецов, Григорий Вениаминович Путин и другие с любовью смотрели на красавец катер и с гордостью думали, что в предстоящих его победах будет доля и их труда. Они с любовью провожали катер и экипаж, как провожает мать еще одного сына на фронт, на защиту Родины.

Валька со слезами на глазах стоял в сторонке, и, когда наступили минуты прощания, я подошел к нему:

— Ну, Валька...

Но, не дав мне промолвить и слова, он, заливаясь слезами, сказал:

— Товарищ командир, большое спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Но как только катер отойдет от причала, так и я в воду...

— Эх ты, моряк! Слезы лить стал и решение неважное принял, — улыбнулся я. — Кому ты сделаешь хуже, что утонешь?! Я думал, что ты пойдешь учиться, а потом придешь к нам настоящим моряком, командиром! А ты... А ну забирай свой узелок — и на катер!

Валька стремглав метнулся куда-то за угол и через минуту уже стоял на борту катера со своими пожитками.

Зарокотали моторы, отданы швартовы. Пятясь задним ходом, «девятка» развернулась и, набирая скорость, стала выходить из бухты.

На пирсе махали руками провожающие. Катер, выскочив почти всем корпусом из воды, поднял за кормой большой бурун и стрелой понесся на север.

— Держись, Валька! — крикнул боцман.

Но Валька не слышал его слов. Он уцепился за поручни, из-под ног ускользала палуба. Ветер бил в лицо. Валька раскрыл рот и хватал воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

— Э, брат морячина, так и за бортом как дважды два будешь, — сказал боцман и, взяв мальчика за плечи, втянул его в рубку. — А ну лезь сюда.

Здесь давление воздуха было меньше, дышать легче. Валька, постепенно привыкая, успокоился и стал осматриваться. Все были заняты своим делом, и никто не обращал на него внимания.

При подходе к базе, куда мы шли за получением боевого задания, подул ветерок, поднимая мелкую волну. [49]

Катер словно шарик, катящийся по неровной поверхности запрыгал по волнам

Вскоре моторы зарокотали тише. Валька выглянул из из рубки и увидел проплывающие мимо деревья и домики, стоящие вдоль берега речки, в которую уже вошла наша

«девятка». Боцман и радист стояли на носу и корме, держа в руках швартовые концы.

Катер подошел к деревянному помосту, заменявшему причал. Заглушили моторы. Краснофлотцы, поймав брошенные концы, закрепили их за кнехты. Дежурный по штабу, высокий стройный командир с бело-голубой повязкой на рукаве, принял мой доклад и ушел. А я направился к своему комдиву, докладывать о завершении ремонта и готовности катера. Выслушав рассказ о встрече с Валькой и его стремлении стать моряком, комдив разрешил держать Вальку как воспитанника, но не брать в боевые походы.

Через несколько дней наш катер перебазировался в Геленджик. Отсюда почти каждую ночь мы ходили на выполнение задания. Сначала на время выхода в море мы оставляли Вальку на берегу где он помогал, базовой команду А потом когда настала пора охраны Малой земли, Валька забирался в машинный отсек и ходил с нами в ночные дозоры, на постановку минных полей.

Очень скоро Валька освоил моторное дело. Он никогда не пропускал занятий, которые проводил механик или старшина с мотористами. Наблюдал, как действуют Кузнецов и Шаманский, что они делают по той или иной вводной даваемой механиком. Надоедал своими вопросами до тех пор, пока все не становилось для него ясным Валька уже знал, что надо делать, если возникнет пожар, зачем по отсеку разложены небольшие дощечки и деревянные бруски, стоят ящики с чопиками и мотками вязальной проволоки.

На походе он неотлучно находился возле Кузнецова. Сколько у него было радости и детской гордости, когда моторист выходил на несколько минут из отсека и оставлял его одного у мотора! В базе не было конца его рассказам, как он «долгое» время стоял на вахте.

Валька и действительно уже мог в какой-то мере заменить Кузнецова в отсеке, заводить мотор и управлять им. Но его интересовало не только моторное дело. В походах [50] он часто сидел на рубке, нес наблюдение и обо всем замеченном докладывал командиру.

И вот случилось так, что Валька оказался участником ожесточенного боя, проявив при этом большое мужество и оказав экипажу неоценимую помощь.

...Ночная мгла окутала Геленджикскую бухту. Тихо. Только изредка слышен приглушенный рокот моторов — корабли, приняв десант, отходят от причалов в глубь бухты. Идут последние приготовления к штурму Новороссийска.

К пирсу швартуются охотники подразделений офицеров Глухова и Сипягина. На них размещается батальон капитан-лейтенанта Ботылева. Ему предстоит одна из самых трудных задач — разбить центр сопротивления врага, занять железнодорожный вокзал и здание клуба имени. Сталина, где размещается командный пункт передовой линии противника.

У другого причала принимают морскую пехоту рыбацкие сейнеры — неутомимые труженики моря. Какую только работу они не выполняли за годы Великой Отечественной войны! Высаживали десанты, перевозили боеприпасы, раненых и эвакуируемых, совершали походы в тыл противника, несли ночные дозоры.

У главного пирса стоит тройка небольших катеров-лимузинов старшего лейтенанта Куракина. На них группа моряков-автоматчиков. В руках ломы, топоры, разноцветные фонари. Они должны высадиться на молах, установить входные огни и дать сигнал, что путь свободен, после того, как лимузины очистят вход от бонно-сетевого заграждения.

Я брожу по пирсу, у которого ошвартован наш торпедный катер. Все. готово, ждем только приказа о выходе в море. Сколько раз за годы войны приходилось так томиться, но вновь и вновь волнуешься, нудно тянется время, в голову лезут воспоминания.

Я думаю о том, что всего два года назад в начале лета сюда съезжались со всех концов страны пионеры, наполняя маленькую бухту и приморский городок веселыми голосами и звонкими песнями. По воде скользили шлюпки и яхты, а в зарослях горных склонов раздавались барабанная дробь и сигнал пионерского горна... [51]

Прохладный ветерок заполз под реглан, заставил поежиться. Я насторожился и глянул на часы: уже скоро! В бухте — темень и тишина. Зловещая тишина перед боем. А со стороны Новороссийска доносился приглушенный гул: в течение нескольких месяцев днем и ночью шли бои на Малой земле, где высадился десант Куникова, и в районе цементных заводов, где стали насмерть бойцы Приморской армии, задержав наступление фашистов.

В темноте раздались шаги, и на пирс поднялся начальник политотдела.

— Как, командир, готовы? — спросил он.

— Готовы, товарищ капитан 3 ранга.

— Как экипаж?

— Только что провел беседу, настроение боевое.

— А как у вас Валька поживает? Его не стоит с собой брать. Бой будет жестокий.

— Да, мал еще, — согласился я. — Мы его на берегу оставили.

— Что ж, добро! — сказал начальник политотдела. —

Желаю удачи.

Капитан 3 ранга ушел. Вахтенный краснофлотец доложил:

— Товарищ старший лейтенант, с головного катера сигнал.

Я отдал команду:

— По местам стоять, заводить моторы! Раздались хлопки, рокот моторов. Со стоящих рядом катеров послышалось:

— Отдать носовой!

— Есть, отдать носовой!

— Отдать кормовой!

— Есть, отдать кормовой!

Один за другим от пирса отходили катера нашей группы.

На верхней палубе было тихо. Все люки и иллюминаторы плотно задраены и затемнены. Мелко дрожит корпус — значит, ровно работают моторы.

Я стою у штурвала, в командирском люке. Слева, чуть ниже, старшина механик катера управляет моторами. Его голова на уровне моей груди.

Во входном люке, у пулемета, — командир отделения электриков Саша Петрунин. Он наблюдает за морем по [52] правому борту. У крупнокалиберного пулемета сидит боцман и наблюдает с левого борта.

Погашены все наружные огни. Темно. Тихо. Лишь слышно, как за бортом шумит вода да урчат работающие под глушителями двигатели.

Мы подходим к траверзу мыса Дооб. Петрунин доложил:

— Справа белый проблесковый огонь!

— Есть, белый проблесковый! — ответил я и, повернувшись к боцману, сказал: — Боцман, смотреть за головным, сейчас будет поворот!

— Справа 90, красные створные огни мыса Дооб! — снова доложил Петрунин. И вслед за его докладом голос боцмана:

. — Головной начал поворот!

— Есть! Старшина, меньше газ! — И я стал вращать баранку вправо, стараясь удерживать катер в струе головного.

Поворот окончен, и катера, словно стая журавлей, ровным клином понеслись по курсу, ведущему к Новороссийску.

Миновали Малую землю. Скоро она станет Большой. Куниковцы соединятся с бойцами Приморской армии и десантом, который высадим мы.

Я еще раз окинул взглядом палубу, убеждаясь, что все на месте. И вдруг увидел, что люк носового отсека прикрыт неплотно и через щель пробивается свет.

— Боцман! — закричал я. — Кто катер к походу готовил?

— А что? — удивился Панин.

— Люки во время боя будем задраивать? Почему в носовом отсеке свет?

— Товарищ командир, не может быть... Я же сам свет вырубил и сам люк задраил.

Подойдя к отсеку, боцман лег на палубу и приник к щели. Открыть люк он не мог — тогда бы демаскировал и катер.

«Может, замыкание и горит проводка?» — недоумевал он и вдруг в ярости закричал:

— Сейчас же выключи свет и вылезай!

«Что там приключилось?» — подумал я. Полоска [53] света исчезла, послышалась возня — и вот передо мной появился Панин, держа за шиворот... Вальку. Да, да, Вальку! Я не поверил своим глазам.

— Как ты сюда попал?

— Я же его сам на берег свел и на базе оставил.

А он, чертенок, значит, удрал, — возмутился боцман.

«Что же делать? — лихорадочно искал я выхода из создавшегося положения. — Катер назад не вернешь... Эх, Валька, Валька, ты сам не знаешь, что натворил. Ведь мы в бой идем. Да еще в какой бой! Может быть, никто назад не вернется».

— Товарищ командир, — со слезами говорил Валька, — не ругайте боцмана. Я сам потихоньку спрятался в таранном, когда вы все сидели в машинном отсеке. Не высаживайте меня, товарищ командир, я хочу отомстить за папу и маму.

Эти слова тронули нас, да и ошибку не исправишь — проглядели. Ведь не будешь же выходить из строя и идти к берегу, чтобы высадить мальчонку.

Я вздохнул и сказал:

— Ладно, иди в машинное отделение. Да скажи Шаманскому, чтобы поднялся ко мне.

— Есть, — лихо откозырял Валька и со всех ног кинулся выполнять приказание.

Когда пришел командир отделения мотористов, я приказал ему беречь Вальку всеми силами и спрятать от осколков и пуль между моторами.

— Не беспокойтесь, Андрей Ефимович, сделаем как надо.

Так Валька стал участником битвы за Новороссийск.

...Было уже за полночь. Впереди едва различим Новороссийск. В небе изредка проносятся светящиеся трассы. Время от времени стреляют крупнокалиберные пулеметы, ухают пушки. А из-за перевала доносится гул артиллерийской канонады. Там войска Закавказского фронта перемалывают отступающего врага. Фашисты, окопавшиеся в Новороссийске, даже не подозревают, какие силы входят сейчас под покровом ночи в Цемесскую бухту.

Торпедные катера, пользуясь преимуществом в скорости, первыми пришли в исходные точки. Вот они расположились стайками каждая на своей позиции. [54]

Справа, при входе в порт, против корня восточного мола, стала группа капитана 3 ранга Довгай, против корня западного мола — группа капитана 3 ранга Местникова, а левее его, вдоль берега, охватывая полукольцом мыс Любви, расположились катера капитана 3 ранга Дьяченко. В кильватер за ними расположился отряд, предназначенный для торпедирования причалов и прорыва во внутрь порта.

Нам было известно, что противник, боясь высадки десанта, заминировал в Новороссийске всю набережную, все причалы, заложив в них тонны взрывчатки и мин. Их надо было взорвать.

Так как в порт следовало ворваться одновременно большой группе кораблей с десантом, а входные ворота были не широки, то торпедным катерам ставилась и такая задача: пробить торпедами в молах дополнительные проходы для мелкосидящих кораблей и одновременно уничтожить сосредоточенные на молах огневые точки.

Время приближалось к двум часам ночи — началу общего наступления наших войск на Новороссийск. Сотни командиров частей и подразделений, участвовавших в операции, кто на исходном рубеже на суше, кто на мостике корабля, кто за штурвалом самолета напряженно следили за движением минутной стрелки.

И вот настало это мгновение. Земля, море и воздух вздрогнули от могучего удара, словно в один и тот же миг обрушились горы, поднялся смерч, а в небе разразилась гроза. Порт и город превратились в гигантский костер. Огромными факелами вспыхнули нефтебаки на нефтяной пристани. Левее их запылало здание электростанции, десятками огненных глаз осветились -от внутреннего пожара окна здания морского клуба...

Казалось, горит все — даже земля.

А над всем этим огромным полыхающим багровым пламенем пожарищем ослепительными люстрами повисли сброшенные с самолетов осветительные бомбы. Но через несколько минут весь город, порт и всю Цемесскую бухту начало заволакивать дымом и пылью. В наступившем мраке, покрывая гул боя, раздался взрыв неимоверной силы. Это почти одновременно взорвалось до полусотни торпед, выпущенных катерами.

Рванулся в атаку и наш стремительный корабль. Перед нами стояла задача: очистить проход в порт. [55]

— Оба мотора вперед! — приказал я. — Правый аппарат, товсь.

Вот и бонно-сетевое заграждение.

— Пли!

Торпеда ушла в воду. Секунды — и огромный столб воды поднялся к небу, разметав в стороны металлические шары, на которых было подвешено заграждение. На молах уже высадились десантники лейтенанта Крылова. С помощью рейдовых катеров они развели в стороны остатки заградительных сетей. Спустя две — три минуты на молах вспыхнули красные и зеленые огни, замигал сигнальный фонарь, сообщая десантным кораблям, что путь свободен. А наши торпедные катера уже были в порту и громили противника.

Опомнившись от внезапного удара, фашисты открыли огонь из орудий и минометов.

Даже мне, участнику штурма, трудно передать, что творилось в порту. Вокруг все грохотало, свистели пули, осколки. От прямых попаданий торпед взлетали на воздух причалы, близлежащие к воде огневые точки врага.

Наш катер, израсходовав торпеды, повернул назад. Вдруг над нами повисла осветительная бомба, выхватив из темноты стоящий невдалеке подбитый мотобарказ с десантниками. Бойцы, стараясь придать ему ход, гребли кто чем мог: прикладами автоматов, досками от банок, а то и просто руками. Но безуспешно — барказ медленно сносило назад, в море.

Первая мысль — подойти и отбуксировать к месту высадки. Но тут раздался пронзительный свист и впереди нас встали четыре столба воды. Когда они опали, барказа уже не было.

Захватив по пути катер Куракина, у которого был разбит мотор, мы пошли к Кабардинке. Спало напряжение боя, сразу же почувствовалась усталость. Казалось, что мы находились под огнем много часов, а всего были там несколько минут.

Меня охватила радость. Шутка ли! Побывать в таком огненном аду и не получить не только ни одной пробоины, но и не потерять никого из членов экипажа. Это было просто невероятно! Но в то же время нарастала тревога за товарищей, все еще находившихся в бою. Как они там? [56]

Навстречу попадались группами и в одиночку корабли с десантниками. Они спешили к Новороссийску. Надо было торопиться и нам.

Оставив катер Куракина в безопасном месте близ мыса Дооб, мы поспешили в Кабардинку. Сюда же шли и другие катера, побывавшие в бою. Израненные, с зияющими пробоинами в бортах, они принимали новые группы десантников, чтобы мчаться вновь в самое пекло сражения.

Я спрыгнул на причал, когда с противоположной стороны только что ошвартовался катер-охотник. Его командир, с подвязанной рукой, еле стоя на ногах, докладывал старшему по причалу:

— Десантники, высаженные на Каботажную пристань, просят подкрепления и боеприпасов. У меня один мотор выведен из строя. Часть команды ранена, но, если разрешите, я доставлю подкрепление и ящики с минами.

Я шагнул к старшему по причалу.

— Мой катер исправен. Разрешите, мы сходим к. Каботажной пристани.

Получив «добро», быстро погрузили ящики с минами и группу бойцов. Моторист Кузнецов, не занятый в это время в моторном отсеке, вместе с боцманом размещали грузы и людей.

Сильно нагруженный катер отвалил от пирса. Механик выжимал из моторов все. Он знал, что нас ждут, что дорога каждая минута. Моторы работали отлично. Недаром Ченчик вместе с мотористами столько с ними возился. Правда, с трудом, но все же удалось выйти на редан. И вот уже катер на полном ходу мчится назад, к Новороссийску.

Над меловыми горами, у цементных заводов, чуть заметно забрезжил рассвет. Фашисты стянули резервы и ожесточенно обстреливали высадившихся десантников. Все наши корабли уже ушли. Мы были первыми из второй волны. Едва наш катер оказался у входа в порт, как на нас обрушился шквал огня. Катер бросало с борта на борт. Столбы воды обрушивались на палубу, с ног до головы обдавая десантников. Но они крепко держались за поручни, а трое из них, устроились около мачты и приготовили к бою свой пулемет.

Мы упрямо шли вперед. Вдруг раздался дробный стук по корпусу катера. Несколько десантников было ранено. [57]

Боцман, успев сделать всего две — три очереди из крупнокалиберного пулемета, раненный упал на турель. Заглох правый мотор. Из отсека потянуло гарью.

Всплески от рвущихся снарядов и мин, поднимавшиеся вокруг, закрывали от меня порт. Я вел катер скорее по памяти, чем по ориентирам. И все же мы прорвались сквозь огневую завесу внутрь порта.

Мы уже были около западного мола, как со стороны элеватора нам преградила путь трасса снарядов автоматической пушки. Пришлось скомандовать «Стоп», так как трасса проходила всего метрах в пяти от носа катера. И сразу же — «Полный вперед», чтобы оставить следующую очередь за кормой.

Чувствую: заработал правый мотор. Мелькнула радостная мысль: «Значит, повреждение было незначительное. Теперь обязательно доберемся!» Но радость оказалась преждевременной — мотор снова заглох.

Сильный удар в живот сбил меня с ног. Падая на дно рубки, я увидел, что из бензинового отсека вырываются языки пламени. Сгоряча вскочив на ноги, я опять встал к штурвалу и отдал приказание в машинное отделение тушить пожар.

Коммунист командир отделения мотористов Шаманский, схватив огнетушитель и кошму, прыгнул в бензиновый отсек, комсомолец Кузнецов задраил за ним герметически люк и, не обращая внимания на пули и осколки, выскочил на палубу и принялся затыкать ветошью пробоины, чтобы совсем прекратить доступ воздуха в отсек. «Сейчас произойдет взрыв, — с тревогой подумал я, — надо ошвартоваться к ближнему причалу, успеть бы высадить десантников».

Но как назло катер пошел еще медленнее.

— Старшина, в чем дело? — спросил я.

Ченчик не ответил. Я нагнулся и потрогал его за плечо.

— Старшина!

Ченчик медленно, с трудом приподнял голову и посмотрел на меня. Взгляд его был мутный, неопределенный.

— В чем дело, старшина?

— Я ранен, товарищ командир...

— Держись, старшина! Я тоже ранен, но нас ждут. [58]

Преодолевая боль и слабость, главный старшина перевел акселератор до предела, Мотор взревел, катер пошел немного быстрее. Но одному мотору тяжело было тащить большой груз.

С западного мола сплошной трассой бил крупнокалиберный пулемет. А наш пулемет молчал.

«Кого бы поставить туда? Вряд ли из десантников кто знаком с ним», — подумал я. И в это время услышал, как пулемет заработал.

Я обернулся. За турелью стоял Петрунин. Как я узнал позже, увидев, что боцман упал, командир отделения электриков бросился к турели. Развернув пулемет в сторону мола, он нажал на спусковые крючки. Но пулемет молчал. Быстро перезарядил, все равно молчит. Петрунин осмотрел замок, нашел поврежденные части и заменил их. Лента вложена в барабан, два щелчка — и уже трасса нашего пулемета скрестилась с трассой вражеского. Тот замолчал.

— Молодец, Петрунин! — крикнул я, хотя и знал, что он не может меня услышать.

Но что это? Петрунин медленно опустился около пулемета. Ранен? Да, в обе ноги. Его перенесли в машинный отсек и положили на паелы.

— Идите, я сам, — сказал он, зная, что сейчас каждый член экипажа занят и выполняет не только свои обязанности, но и работу выбывших из строя товарищей.

Достав индивидуальный пакет, Петрунин перевязал свои раны, достал из стоящего рядом ящика аварийные чопы и лежа принялся заделывать пробоины.

Саша Петрунин, комсомолец, командир электриков, был, как говорится, мастер на все руки. Он не только прекрасно знал свою специальность, но мог заменить моториста, радиста, пулеметчика.

Когда я понял, что угроза взрыва от пожара в бензоотсеке миновала, я выровнял катер на прежний курс.

Эх, если бы работал второй мотор! Скорее бы добраться до Каботажной пристани и высадить десантников. Больно было видеть, как они гибли под огнем.

«Что же с мотором? — подумал я и вдруг вспомнил:— Ведь оба моториста заняты тушением пожара в бензоотсеке. Ченчик лежит раненый в рубке. А кто же у моторов?» [59]

— Товарищ командир! — донесся до меня тоненький голосок.

Я глянул и похолодел: из люка машинного отсека показалась белокурая, перепачканная маслом, копотью и кровью Валькина голова. В спешке, во время погрузки боеприпасов и десантников, мы опять недосмотрели за мальчиком. Он умышленно не показывался мне на глаза, опасаясь, чтобы его не оставили на берегу, а теперь в. пылу боя я совсем забыл про него.

— Валька! Ранен? — с тревогой крикнул я.

— Нет, — замотал он головой. — Я мотор починил. Можно заводить?

— Давай, Валька, давай, милый!

Валька скрылся в машинном отсеке, и через несколько секунд я услышал, как заработал второй мотор, и почувствовал, что катер заметно увеличил ход.

— Ну, теперь мы дойдем, молодец, Валька! — громко сказал я.

Оказывается, оставшись один в отсеке, Валька заметил, что правый мотор заглох. Он начал припоминать, чему его учили Кузнецов и Шаманский, и тут увидел, что по стенке бежит струйка масла.

«Ага, — подумал он, — наверное, пробит масляный бачок или маслопровод».

Валька достал из аварийного ящика дюрит, разрезал его вдоль, схватил плоскогубцы, моток проволоки и юркнул за мотор. Так и есть — пробит маслопровод. Валька попытался наложить на отверстие пластырь, но горячее масло обжигало руки, брызгало на лицо. Тогда он снял с себя голландку и набросил ее на пробитое место. Затем дюритом придавил медную трубку и быстро обмотал проволокой.

Валька старался делать все так, как во время учебных тревог учил мотористов механик Ченчик...

Вскоре послышался стук. Кузнецов открыл герметически задраенный люк в бензиновый отсек, и оттуда вывалился закопченный и обгоревший Шаманский. Он доложил, что пожар ликвидирован.

Вскочив в горящий отсек, Шаманский увидел, что один из баков пробит зажигательной пулей. Струйка бензина растекалась по баку, и языки пламени уже подбирались к нему. К нашему счастью, из этого бака бензин в моторы еще не поступал. Он был полон. Поэтому удалось [60] избежать взрыва. Шаманский, разбив огнетушитель, бросил его в пламя, а сам стал обтягивать бак кошмой.

В то время, когда Шаманский был в бензоотсеке, Кузнецов поспевал всюду. Казалось, его не брали ни пули, ни осколки. Заткнув ветошью пробоины в районе бензинового отсека, он перенес раненого Петрунина вниз. Потом увидел навалившегося на щиток управления бледного механика Ченчика.

— Старшина, куда ранен? — просто спросил он. Тот что-то промычал в ответ.

Сняв с Ченчика бушлат и разорвав окровавленную тельняшку, Кузнецов увидел осколок в спине механика. Пройдя сквозь грудь, он задержался под лопаткой. Не раздумывая, моторист схватил его зубами и с силой дернул так, что Ченчик вскрикнул. Быстро наложив механику повязки на раны, Кузнецов побежал в машинный отсек, где увидел Вальку. Тот стоял, вцепившись ручонками в рычаг переключения муфты скоростей и не спускал глаз с телеграфа, готовый мгновенно выполнить сигнал из рубки.

— Ну, что, Валек, страшно воевать? — крикнул Кузнецов.

— Не, — коротко ответил Валька.

Но по бледному лицу было видно, что все происходящее вокруг потрясло его.

До пристани оставалось метров тридцать. И тут осколки от мины градом осыпали катер, лавировавший между всплесками от разрывов. Оба мотора сразу заглохли.

Кузнецов подскочил к баллону и хотел сжатым воздухом завести их. Но осколком новой мины перебило стержень вентиля: Катер по инерции подошел к берегу и ткнулся в причал.

Я стоял у штурвала, даже малейшее движение вызывало нестерпимую боль в животе.

Десантники, сидевшие на палубе впереди рубки, по команде своего взводного командира быстро выпрыгнули на берег. Солдаты, находившиеся в желобах позади рубки, замешкались. Катер стоял под углом к причалу, и корма не подошла к берегу. Нужно было кому-то выскочить со швартовым концом и подтянуть ее. Но вся верхняя команда катера лежала раненая, а мотористы были заняты в машинном отсеке. [61]

Не раздумывая, я хотел выскочить из рубки и отдать приказ десантникам о высадке. Но, как только пошевелился, перед глазами поплыли красные круги и я упал вниз на причал.

Я смутно разобрался, что десантники наконец-то подтянули корму и начали выгружать ящики с боеприпасами. Очнулся уже в рубке, куда меня перетащил Кузнецов. Половина задания была выполнена. Теперь надо было увести в безопасное место катер.

— Моторы в исправности! — доложил Кузнецов. Включив моторы враздрай, развернули катер и на полном ходу пошли к выходу из бухты. Не успели отойти и нескольких метров, как левый мотор был разбит снарядом мелкокалиберной пушки.

Я почувствовал удар в спину, сильный, но мягкий. «Вот и еще раз ранен», — подумал я. Но проходят доли секунды, а боли не чувствуется, и я стою на месте. Тут я увидел, что по рубке, лопаясь, с шипением прыгали красные, белые, зеленые шарики. Ченчик лежа ловил их, накрывая бушлатом. Это зажигательная пуля попала в ящик с ракетами.

Катер медленно шел на одном моторе. Через несколько минут мы были бы за молом и укрылись от огня пулеметов и мелкокалиберных пушек. Но тут снарядом разворотило скулу. Вода хлынула в таранный отсек. Кузнецов, упершись ногами в мотор, держал спиной выгнувшуюся под напором воды переборку между отсеками. Радист Полич ставил распорки. Вскоре к ним присоединился Шаманский, и они помпой принялись откачивать воду.

Мое сознание то затуманивалось, то прояснялось. Я напрягал все силы, чтобы вывести катер из-под огня. Но вот мол кончился, поворот — и наступило затишье. Я упал без сознания на дно рубки. Катер, потеряв управление, стал описывать циркуляцию. В машинном отсеке сразу почувствовали это и послали Вальку посмотреть, что случилось.

Выскочив в рубку, он увидел, что у штурвала никого нет. И командир, и механик, и боцман лежали без движения. Плача Валька схватился за штурвал.

Ченчик открыл глаза и в изумлении посмотрел на нашего воспитанника. [62]

— Валька?! А где командир?

— Ранен.

— А ты подставь под ноги ящик, — посоветовал механик, видя, что из-за маленького роста тот не может даже выглянуть из рубки.

Валька быстро подставил себе под ноги ящик с боцманским инструментом. И без того с трудом слушаясь руля, катер плохо повиновался слабым Валькиным рукам, уходил влево.

Но, выполняя указания механика, Вальке все же удалось лечь на курс к мысу Дооб.

Еле движущийся, рыскающий из стороны в сторону катер привлек внимание людей. На причалах Кабардинки и на командном пункте, наблюдая за нами, делали разные предположения. Одни говорили, что катер ведет раненый командир, теряющий порой сознание. Другие думали, что на корабле остался один человек, обслуживающий одновременно и работу моторов в машинном отсеке и управление кораблем, а остальные члены экипажа, очевидно, или убиты или тяжело ранены.

Навстречу нам уже спешили Семен Ковтун и Коста Кочиев. Описав на полном ходу циркуляцию за кормой нашего «ТК-93», их катера прикрыли нас двухъярусной дымзавесой от берега, с которого фашисты опять открыли огонь.

Идя параллельными курсами, мои боевые друзья запрашивали семафорами, что у нас случилось и нужна ли нам помощь. Но Валька не знал семафорной азбуки. Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, он кричал им:

— Командир ранен!

— Боцман ранен!

— Механик ранен!

Но разве слабый Валькин голос можно было услышать за шумом моторов? Кочиев подошел почти вплотную к нашему борту и знаками спросил Вальку:

— Где командир?

— Ранен, ранен! — закричал Валька, тыча себя пальцем в грудь и показывая вниз, на дно рубки.

Наверх выбежал Полич, чтобы посмотреть, что делает Валька. Кочиев просемафорил приказ:

— Застопорить моторы! Примите на борт людей. [63]

Сорвав с головы бескозырку, Полич засемафорил в ответ:

— Застопорить не. можем, вода зальет моторы. Дотянем до берега сами. Полич снова опустился в отсек. Долго на палубе он оставаться не мог, надо было помогать мотористам, которые из последних сил откачивали воду.

Я очнулся от боли. Это отчаявшийся Валька тряс меня за плечо и плача кричал почти в самое ухо:

— Товарищ командир, товарищ командир!

С трудом приподнявшись, я выглянул в иллюминатор в увидел, как два катера шли бок о бок с нашей «девяткой», словно готовясь в любой момент подхватить ее с двух сторон и поддержать, ежели она станет тонуть.

А волны уже захлестывали палубу, катер все глубже и глубже зарывался в воду.

По левому борту проплывал обрывистый мыс Дооб.

Кочиев знаками показывал Вальке, чтобы он направил катер к нему и выбросился на берег. Валька, хоть и понимал его, но не мог решиться на это без моего приказа.

Медлить было нельзя.

Он испуганно посмотрел на меня, но послушно завертел штурвал. Катер выскочил на прибрежные камни.

Вскоре к нам подошел мотобот и переправил раненых на катер, доставивший нас в Геленджик.

На причале возвращавшихся встречал командир бригады Андрей Михайлович Филиппов. Тут же стояли санитарные машины.

Краснофлотцы вынесли меня на руках с катера и передали санитарам. Подошел Семен Ковтун.

— Куда ранило, Андрюша? — спросил он.

— В живот, навылет.

— Ну, ничего, поправишься, — сказал он, стараясь говорить как можно бодрее. Но видно было, что он опечалился: ранение в живот многие считали смертельным.

— Возьми у меня в кармане кителя комсомольский билет, — попросил я, — передай на хранение в политотдел.

Мы расцеловались. Это была наша последняя встреча. Вопреки всему, я выжил, а мой друг Сеня Ковтун погиб вместе со своим катером в следующую ночь.

В госпитале, куда меня доставили, был такой же фронт, как и в Новороссийске. Только тут врачи, операционные [64] сестры и санитары «сражались» за жизнь каждого раненого. Меня оперировал молодой хирург. К сожалению, не знаю его фамилии, но буду помнить его всю жизнь.

После операции меня навестил командир бригады. Вместе с ним пришел Валька. Он рассказал, что прибывший с базы аварийно-спасательный катер заделал пробоины на нашей «девятке», откачал воду и снял с камней. «ТК-93» имел свыше двухсот пробоин различных размеров. После ремонта, пока я находился на длительном лечении в одном из южных городов Черноморского побережья, его водил на боевые операции в Керченском проливе мой друг Виктор Сухоруков. Это был отважный и решительный командир, отличившийся во многих боях. Он служил в отряде Кочиева почти до самого окончания военных действий на Черном море и героически погиб, потопив крупный вражеский транспорт на рейде в Констанце.

Валька уехал учиться в Тбилисское нахимовское училище. За участие в Новороссийской операции он, как и многие члены нашего экипажа, был награжден орденом.