Новый командир «двойки»

За четверть часа до выхода в море на «двойку» прибыл худощавый, _ на голову выше меня, голубоглазый, с соломенного цвета волосами лейтенант. Резким, петушиным и часто срывающимся голосом он представился командиру катера:

— Лейтенант Азеев. Назначен штабом к вам на переход... Вот мои документы и предписание.

За время перехода конвоя из Кронштадта в Таллин Азеев ни разу не спустился в каюту или кают-компанию. Но зато внимательно наблюдал за работой рулевого, сигнальщика, мотористов, частенько заходил в рубку и проверял мою прокладку. Точки наших определений почти совпадали, что мне было приятно, так как чувствовалось, что он более опытен, чем я.

Погода во время плавания стояла на редкость тихой. Вдоль бортов медленно, и даже лениво, уходила назад прозрачная вода Финского залива. Конвой тащился, еле делая шесть миль в час. [29]

На горизонте поверхность моря сливалась в белесой дымке с чистым светлым небом. Справа на носу медленно вырастал горбатый остров Гогланд, увеличиваемый полуденным маревом.

Мореходы-новгородцы, отправляясь в дальний вояж, здесь, у Гогланда, бросали за борт монеты, чтобы бог морей был благосклонен к ним. Поверие давно умерло, но традиция сохранилась. Сознавая, что она не вполне совместима с современными взглядами, я тем не менее решил все же бросить в море монету. Но, боясь осуждения и насмешек товарищей, намеревался сделать это незаметно для них.

Однако, пока я терзался сомнениями и выбирал подходящий для этого момент, в воду уже полетело несколько монет. Белобок, Белый, Ермаков, Гончаров и Слепов с невинным видом стояли на корме у лееров и глядели, как гривенники и пятиалтынники, поблескивая, исчезают в глубине.

Движимый «воспитательским порывом», я подошел к ним и спросил:

— Кто кидал монеты?

После небольшого молчания Белобок смущенно ответил:

— Все...

— Зачем?

— Так... По традиции...

— Берущей начало от суеверий.

— Да мы без всяких суеверий. Просто так, по традиции.

Укоризненно покачав головой, я вернулся к рубке, решив, что теперь-то уж мне бросить монету никак нельзя. Однако, прежде чем войти в рубку, огляделся по сторонам и убедился, что никто за мной не наблюдает. Не выдержав искушения, быстро достал двугривенный и швырнул его за борт.

— Игорь Петрович, что это вы кинули в воду? — сверху неожиданно раздался голос Николая Павловича.

Подняв глаза, я увидел сидящего на крыше рубки командира звена. От стыда хотелось провалиться сквозь палубу.

— Двадцать копеек...

— Ну и зря. — Соколов несколько секунд молчал. — Зря. Во-первых, этого не стоило делать — из педагогических соображений — после вашего «воспитательного выступления» на корме. Во-вторых, двадцать копеек — слишком много. А в-третьих, вы же штурман и знаете, что мы еще не дошли до траверза острова. Поторопились, юноша. Вот, только сейчас подходим. И, бросив гривенник, Соколов засмеялся. На следующий день конвой пришел в Таллин. Вскоре после того, как катер ошвартовался к стенке Минной гавани, весь экипаж «двойки» был построен на баке, и Соколов объявил, что прежний командир приказом командования переводится на другое место службы, а вместо него назначен лейтенант Азеев.

Внимание всего экипажа сразу сосредоточилось на высоком подтянутом лейтенанте. Прежнего же командира будто перестали замечать. И в этом он был виноват сам. Никто ничего плохого от него не видел, но и помощи никакой не получал. Молчаливый, безынициативный, необщительный, он так и не стал членом катерной «семьи».

Сплоченность экипажа «двойки», согласованность всех его действий являлись заслугой командира звена, но не командира катера. Переделать же командира Соколову так и не удалось: это был не катерник. Вот и создалось положение — «вся рота идет не в ногу, лишь один ее командир в ногу». Понятно, что с таким командиром катер самостоятельно, без обеспечивающего, выпускать было рискованно, и командование решило заменить его другим, более инициативным, способным полноценно руководить боевым коллективом, жить с ним одной общей жизнью.

Вступая в командование «двойкой», Юрий Федорович Азеев, как и положено по уставу, прежде всего выяснил, какие претензии у членов экипажа.

— Два с половиной месяца не могу получить брюки, ходить не в чем. По неосторожности кислотой из аккумуляторов сжег, а новых не дают: говорят, что нет на складе.

— После роспуска строя подойдите ко мне. [31]

— Есть подойти к вам.

— Еще какие претензии?

— Мыла нет, стирать нечем.

— Как так нет мыла?!

— Вообще-то у боцмана есть, да он не дает, говорит, что на всех не напасешься.

— Хорошо, товарищ Гаврилов, зайдите ко мне вместе с боцманом. Через тридцать минут после роспуска строя.

— Есть зайти через тридцать минут вместе с боцманом.

— Еще какие претензии? Молчание.

— Если вспомните — заходите, разберемся. А теперь я вам выскажу свои претензии.

На лицах членов экипажа «двойки» появилось удивление.

Азеев спокойно, но твердо начал говорить о недостатках в службе катерников. Он упомянул, что в строю и даже во время боевой тревоги много разговоров и ненужных реплик. При этом Азеев пристально посмотрел на Смирнова.

— Обращение к старшим и при служебных разговорах между собой — не по уставу, с употреблением имен и даже кличек. В кубрике, где старшим Белый, грязно, отсутствует порядок. Список наряда при стоянке катера в базе не составляется и на утверждение командиру не представляется. Якорная вахта несется плохо, а внешний вид лиц вахтенной службы неряшлив. Приказываю, — продолжал Азеев, — с данного момента к старшим и друг к другу при исполнении служебных обязанностей обращаться только по званию. Обращение между собой, вроде «Петька», «Колька», «Леха», прекратить. Старшине второй статьи Белому за отсутствие должного порядка во втором кубрике объявляю выговор. Предупреждаю, если в ближайшее время там не будет наведен порядок, приму более строгие меры. Боцману раздать запас зеленой ткани для заправки коек поверх одеял. Запрещаю в море отдыхать раздетыми, а при стоянке в базе — одетыми. Подвахтенная смена отдыхает всегда одетой. Сегодня всем без исключения постирать и сменить постельное белье. Боцман, обеспечить мылом. Моему помощнику к шестнадцати часам представить на утверждение список наряда и план работ и занятий на завтра. Все! Ермаков — ко мне, остальные — разойтись! [32]

Вечером группа членов экипажа собралась на корме и тихо переговаривалась о событиях минувшего дня. В темноте нельзя было разглядеть говоривших, но их можно безошибочно узнать по голосам.

Тимофеев, которого все считали неисправимым неряхой, рассказывал с азартом:

— Пришел он на камбуз, посмотрел на меня и разошелся: «Разве это камбуз?! В котельном отделении порядочного корабля чище! Почему в робе? Где белый фартук, где колпак? Чтоб завтра же было как положено! Ясно?» Чего ж не ясно. Придется каждые полчаса и камбуз, и руки мыть, и ежедневно стираться... Но от вахты освободил!

— И мне на орехи выдал, — заворчал боцман Григорьев. — Чего, мол, зря материал гною? А разве я его гною? Храню на всякий случай, и все. Какой же я буду боцман без запаса?! А он набычился: «Людям отдыхать после вахты надо. А если они будут валяться на койках в одежде, так мы их стирками замучаем». Дошлый! Но только...

— Ас моими брюками прямо потеха вышла, — перебил его Ермаков. — Пришли мы в вещевой отдел, он к одному, он к другому, он к третьему — и все без толку. Подходит он тогда к самому главному начальнику ихнему и так вкрадчиво просит: «Сделайте одолжение настоящему моряку, который каждый день рискует жизнью, охраняя конвои от фашистских самолетов». Начальник, конечно, приветливо улыбается: «Пожалуйста, всем, чем смогу».

Послышался сдержанный смех.

— Погоди смеяться-то. Только, услышав о брюках, этот начальник развел руками: «Чего-чего, а этого не могу, не в моих силах». Тогда командир подходит к нему совсем близко и тихо так говорит: «Снимайте свои брюки. Это в ваших силах. А не сможете — поможем».

Сквозь смех послышались голоса:

— Вот здорово!

— Будет травить-то!

— Пусть травит, не мешай!

— Погодите гоготать-то, — произносит Ермаков, явно наслаждаясь успехом своего рассказа. — Интендант побледнел и потянулся к аттестату. Взял его и, не глядя, написал: «Выдать». А сам бормочет: «Если уж действительно... то мы из резерва... из спецфонда...»

Слушатели захохотали, заглушив конец рассказа. [33]

«Было-то, наверное, на копейку, а Ермаков «выдал» на целый рубль», — подумал я. Однако был доволен: Азеев явно завоевал авторитет у экипажа «двойки». Но окончательно это выяснится лишь после боевых встреч с противником. А они не за горами...