Прелюдия второй мировой...

В разгаре лета 1938 г. я был вызван к Народному комиссару обороны Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову.

Было самое начало рабочего дня. Товарищ Ворошилов, в те годы убежденный спортсмен, коренастый, крепко сбитый, стоял посреди кабинета. Сразу подумалось, что Нарком только что проделал весь комплекс утренней гимнастики. Климент Ефремович энергично протянул мне руку и, указав на сидящего в кресле человека в штатском, сказал:

— Знакомьтесь, наш посол в Китае Луганец-Орельский.

Поднявшийся навстречу человек богатырского телосложения с любопытством вглядывался в меня.

Нарком сразу же перешел к делу:

— Решили спросить вас, не согласитесь ли вы поехать главным военным советником в китайскую армию. Сейчас у нас в Китае товарищ Дратвин, ваш соратник по работе в двадцатые годы в этой стране, занимает посты военного атташе и главного советника. Мы же решили, — выразительно кивнув в сторону Кремля, продолжал Нарком, — назначить на должность военного атташе Иванова, недавно прибывшего из Испании, а главным военным советником, если вы согласитесь, назначить вас. Как вы сами на это смотрите?

— Согласен, — ответил я.

— Имейте в виду, — повернулся Климент Ефремович к Лугапцу-Орельскому, — Черепанов человек принципиальный. Надеюсь, что конфликтов между вами не будет. Работайте дружно. Дело вы делаете общее, очень важное, помогая китайцам в борьбе с японскими империалистическими захватчиками. У каждого из вас своя большая работа. Вы, как посол, по положению своему являетесь представителем Советского правительства, и все наши граждане в Китае вам подведомственны, в том числе и товарищ Черепанов. [184] Черепанов обязан вас как посла постоянно информировать о военной обстановке, но за свою работу и работу военных советников он сам отвечает перед нами.

Империалистические державы США, Англия, Франция, — продолжал Нарком, — весьма активно проводят политику «умиротворения агрессора», а японцы, пользуясь этим, продолжают захватывать одну провинцию Китая за другой. Только одна наша страна, свято памятуя заветы Владимира Ильича об интернационализме, не жалея сил и средств, помогает китайскому народу в его справедливой борьбе. Идите же и готовьтесь к отъезду, — отпуская меня, сказал Ворошилов. — Но о поездке пока никому ни слова!

Все решилось быстро. Через день или два И. Т. Луганец-Орельский, Н. П. Иванов, назначенный военным атташе, и я выехали поездом в Алма-Ату.

По дороге мы вели оживленный разговор о положении в Китае, куда я возвращался после более чем десятилетнего перерыва.

Что же произошло в Китае за это время?

Как и следовало ожидать, революция 1925–1927 гг. оставила глубокий след в сознании людей и социально-политической жизни китайского общества. Гоминьдановской реакции не удалось подавить освободительное движение народа, ослабить влияние Коммунистической партии, вокруг которой сплачивались все более широкие слои трудящихся города и деревни. Революционные силы страны, возглавляемые коммунистами, сумели создать свои опорные базы на северо-западе страны и свою Красную армию.

Чан Кайши не останавливался ни перед чем, чтобы подавить освободительную борьбу народа. Для него это было важнее, чем антиимпериалистическая борьба, чем борьба с японской агрессией, которая приобретала все более широкие и наглые формы.

Японский империализм, давно вынашивавший планы установления своего господства в Азии, перешел к активным действиям.

Напомню читателю, что еще в начале 30-х годов Япония захватила Маньчжурию и некоторые другие провинции Северного Китая, совершила разбойническое нападение на Шанхай. В руках агрессора оказалась наиболее развитая в промышленном отношении и богатая сырьем часть Китая. Он создал здесь обширный плацдарм для агрессии против Советского Союза, Китая, Монгольской Народной Республики, опасный очаг войны на Дальнем Востоке. И сделал это, [185] не встретив, по сути дела, никакого сопротивления со стороны китайского правительства, во главе которого стоял Чан Кайши. Добавим, как и со стороны крупнейших капиталистических держав, тешивших себя надеждой, что теперь-то японская военщина, обосновавшись у границ Советского Союза, набросится на большевиков.

Однако милитаристы Японии решили, что подходящий момент для нападения на Советскую Россию еще не наступил: действовать против нее в одиночку, без надежных союзников, они не отваживались и в июле 1937 г. начали широкомасштабную агрессию против Китая.

Тяжелое чувство национального унижения охватило широкие слои населения Китая уже после захвата Японией Маньчжурии и других районов страны. Уже тогда в народе росло стремление оказать отпор захватчикам и объединить для этого все силы китайской нации. Уже тогда на оккупированной территории стали возникать очаги сопротивления захватчикам. Теперь же, когда агрессор прибирал к рукам все новые и новые города и провинции, уже никто не мог игнорировать волю народа к организации сопротивления, к объединению всех сил на отпор врагу.

В сентябре 1937 г., то есть примерно за год до нашего приезда в Китай, Чан Кайши официально согласился сотрудничать с КПК, признав легальное положение компартии, существование Особого пограничного района и революционных вооруженных формирований. Главные силы Красной армии, располагавшиеся на северо-западе страны, были переименованы по соглашению между гоминьданом и КПК в 8-ю Народно-революционную армию. Вскоре было достигнуто еще одно важное соглашение — о преобразовании партизанских отрядов Центрального и Южного Китая, действовавших под руководством Компартии, в Новую 4-ю Народно-революционную армию. Во главе ее был поставлен уже хорошо известный читателю видный военный деятель КПК Е Тин, который блистательно проявил себя во время Северного похода, командуя полком, а затем дивизией. Теперь и 8-я, и Новая 4-я армии вместе сражались с агрессором в составе общенациональной армии Китая. Гоминьдановское правительство под давлением общественного мнения вынуждено было наладить отношения и с СССР. В августе 1937 г. советско-китайские переговоры завершились подписанием договора о ненападении.

Образование единого антияпонского национального фронта в Китае, заключение договора между Китаем и СССР не могли остаться незамеченными в нашей стране. [186]

Симпатии советских людей с самого начала японской агрессии были на стороне китайского народа. Сейчас они проявились с новой силой. Советский Союз, как только увидел и почувствовал, что в Китае возобладал здравый смысл и все силы нации направляются на борьбу с империалистическим нашествием, пришел на помощь китайскому народу, оказал ему могучую моральную и материальную поддержку.

Наши люди не могли не сделать этого, так как совсем недавно, сразу после победы Великого Октября, сами испытали интервенцию 14 капиталистических государств, среди которых не последнее место занимала и Япония. Наша страна протягивала руку помощи китайскому народу еще и потому, что видела в нем естественного союзника в борьбе с агрессором на Дальнем Востоке, который лишь приступал к осуществлению своих далеко идущих захватнических планов и в своем разбое вовсе не думал ограничиться одним Китаем. Надо было связать руки империалистическому хищнику, которого в ту пору с пониманием поддерживал и поощрял почти весь капиталистический мир.

О широкой помощи китайскому народу совсем недавно рассказывал нам К. Е. Ворошилов. И то, о чем он говорил, мы начинали видеть теперь собственными глазами.

...В Алма-Ате мы пересели на самолет. Предстояло пролететь многие сотни километров над пустынными районами Синьцзяна, населенными главным образом некитайским населением, родственным народам наших среднеазиатских республик. Трасса, как мы скоро заметили, проходила над оживленной магистралью, по которой двигалось огромное количество груженых автомашин. Наш» страна предоставила Китаю, не располагавшему запасами валюты, льготные кредиты на 250 млн. долларов. И вот кредиты еще не были даже оформлены, а в Китай потоком пошло через пустыни Синьцзяна наше вооружение.

Героическим трудом тысяч людей, в том числе и советских дорожников, через Синьцзян в исключительно короткие сроки была, проложена автотрасса протяженностью около 2700 км. Большая ее часть проходила по нашей территории. Затем трасса продолжалась по территории Китая. Специально для работы на ней было выделено 5 тыс. советских автомобилей ЗИС-5. К лету 1938 г. по этой дороге было переброшено в Китай около 6 тыс. тонн грузов, в том числе автомашины, самолеты, вооружение, бензин и т. п. В одном только 1939 г. в Китае работало до 5 тыс. советских людей, значительная часть которых была занята на автотрассе. [187]

До сих пор, кажется, в исторической литературе нет описания подвига строителей Синьцзянской дороги, связавшей наши страны, подвига шоферов, работавших на ней, обслуживающего персонала. Впрочем, мне приходилось видеть перевод стихотворения одного из китайских поэтов, тепло и искренне воспевавшего советского друга, доставлявшего вооружение по этой трассе.

Следует отметить, что последний участок трассы проходил в относительной близости от района, контролируемого китайскими коммунистами, и это позволило оказывать значительную помощь в первую очередь им. В различных пунктах трассы было организовано обучение китайских офицеров русскими военными советниками.

Итак, по видневшемуся внизу под нашим самолетом шоссе множество грузовиков перевозило жизненно важные для Китая грузы. С октября 1937 г. по сентябрь 1939 г. Советский Союз поставил Китаю 985 самолетов, 82 танка, более 1300 артиллерийских орудий, свыше 14 тыс. пулеметов, много другого военного имущества{52}.

* * *

Я думал достичь Уханя инкогнито, но из этого ничего не получилось. Уже в Ланьчжоу на приеме, устроенном в нашу честь местными властями, меня узнали бывшие слушатели школы Вампу, участники боевых походов в годы китайской революции 1925–1927 гг., и среди них генерал Ху Цзуннань, который за прошедшие десять лет стал крупным военачальником, доверенным лицом Чан Кайши на северо-западе.

На Уханьском аэродроме меня встретил командующий военно-воздушными силами Китая генерал Ван, который в 1925 г., во время Первого восточного похода, был командиром 2-го стрелкового полка, а до этого — преподавателем в школе Вампу. Он объяснил, что военного министра Хэ Инциня сейчас нет в городе, но по возвращении министр немедленно нанесет мне визит. Примерно через час я был приглашен самим Чан Кайши в здание Военного совета.

В вестибюле я встретил Чжоу Эньлая, который в то время был представителем Коммунистической партии Китая в Военном совете. Он радостно приветствовал меня. Мы знакомы были по военной школе Вампу, а позже часто встречались в соединениях НРА. [188]

Чан Кайши принял меня весьма радушно и пригласил на заседание Военного совета, назначенное на этот день. Как некогда в школе Вампу, место для меня на совете было определено справа от Чан Кайши, слева от него было место Хэ Инциня.

Военный совет был органом чисто декоративным. Хэ Инцинь числился одновременно и военным министром, и начальником Генерального штаба, но фактически никакого отношения к вопросам руководства операциями и даже к обучению войск (кроме снабжения) не имел. На должности начальника штаба главкома состоял старенький генерал, который сидел на совете тихонько, не произнося ни слова. Заметно было, что он испытывает постоянное волнение: как бы Чан Кайши не задал ему какой-либо вопрос. Старикан абсолютно ничего не знал о том, что творится на фронте. Докладывал начальник оперативного отдела — молодой, энергичный, самовлюбленный генерал Лю. Принято было считать, что он был достаточно подготовлен в оперативных вопросах.

Позже я узнал, что находившийся под влиянием германской военной школы Лю при разработке операций любил где попало рисовать «шлиффенские» Канны, но без какого-либо реального их обеспечения. Не удивительно, что выгнутые стрелки, сходящиеся где-то в середине карты и обозначавшие окружение противника, оставались на бумаге, а китайские войска — на своих прежних местах.

Чан Кайши соглашался с предложениями Лю или вносил лишь некоторые изменения. Потом он обращался к членам совета с вопросом, каково их мнение, на что одни тихо произносили: «Согласны», а другие выражали то же самое молча, кивком головы.

Итак, совет был откровенной показухой. Члены его назначались Чан Кайши не за военные доблести, а за «особые заслуги» перед государством. Известные в стране военные деятели (такие, как знакомый уже нам Фэн Юйсян) или авторитетные представители политического мира редко приглашались на Военный совет.

Представитель при Чан Кайши от КПК и 8-й армии Чжоу Эньлай для проформы числился заместителем начальника политического управления армии, не ведя фактически никакой работы. Он присутствовал на Военном совете, кажется, только один раз — в день моего приезда.

Сторонник активного сопротивления Японии — маршал Фэн Юйсян, находившийся «под боком», не был приглашен на совет ни разу, С именем генерала Чжан Сюэляна связаны [189] хорошо известные в политической истории Китая сианьские события в декабре 1936 г. Чан Кайши прибыл тогда в столицу провинции Шэньси, где стояли войска этого генерала, для того, чтобы организовать новое (шестое, кажется, по счету!) решительное наступление на остатки вооруженных сил коммунистов. Однако генерал Чжан командовал войсками, выведенными из Маньчжурии, уже оккупированной японцами, и он все более укреплял связи с китайскими коммунистами, видя в них надежных союзников для организации сопротивления агрессивным планам Японии. Чан Кайши, как только прояснилась цель его приезда, был арестован и вскоре, находясь в заточении, вынужден был «пересмотреть» свои внутриполитические позиции, склонясь к линии единого фронта. Однако он не простил сыну бывшего китайского сатрапа в Маньчжурии Чжан Цзолиня своего унижения и подверг его многолетнему фактическому аресту, вплоть до того, что при отступлении с материка вывез Чжан Сюэляна на Тайвань...

Описанная на Военном совете обстановка в значительной степени и определила порядок моей повседневной работы в Китае.

Свои основные предложения я излагал Чан Кайши устно или письменно до совета. Что касается менее существенных, непринципиальных, то я обычно просто просил генерала Лю включать их в доклады на Военном совете, оговаривая, что с этим «согласен и главный военный советник».

По окончании заседания Военного совета, на котором я присутствовал, Чан Кайши пригласил меня поужинать. Представляя меня своей новой жене, Сун Мэйлин, он сказал: «Вот человек, с которым мне в свое время много довелось увидеть и сладкого, и горького». Принял меня хорошо. На мой вопрос о боеспособности армии ответил, что армия сейчас хуже, чем была в 1923–1927 гг. Много высказал похвал в адрес Советского Союза и советников. В частности, Чан заявил, что с приездом советских советников войска стали лучше драться, и просил подумать, нельзя ли назначить русских советников на должности начальников штабов районов и армейских групп.

Не сомневаюсь, что слова Чан Кайши о советских советниках были сказаны не из соображений этикета. Действительно, наши предшественники — советники из капиталистических стран — сохранили, как очень точно пишет мой коллега А. Я. Калягин, «подготовку гоминьдановский армии на уровне начала нашего века» и были путами на ногах армии, от которых нелегко было избавиться. Другое [190] дело — советский советник-интернационалист, который, приехав в Китай по зову сердца, брал на себя долю ответственности за все, что происходило на фронтах китайско-японской войны. Он обучал китайских офицеров и солдат владению советской техникой, готовил их к активным боевым действиям, ездил по фронтам и штабам, доказывал необходимость проведения тех или иных мероприятий, активно включался в работу по их осуществлению{53}.

Итак, можно было считать, что внешнее расположение главкома завоевано. Это был позитивный фактор в будущей сложной работе.

Прежде чем приступать к практической деятельности, мне следовало познакомиться подробно с обстановкой на фронтах и состоянием армии, а также изучить опыт, уже приобретенный ею в боях с империалистической Японией.

В этом отношении гораздо более эффективную помощь, чем главнокомандующий и его штаб, оказали мне наши советники, прибывшие раньше меня. Китайская армия испытывала острую нужду в высококвалифицированных военных специалистах, способных организовать сопротивление японской армии, несравненно более передовой в ту пору с точки зрения боевой техники, оперативной подготовки и воинских традиций. Китайские генералы, даже прошедшие некогда школу Вампу, в силу общей отсталости страны и армии не справлялись со сравнительно простыми задачами, в то время как противник навязывал им крупномасштабные операции. Без помощи наших советников сопротивление захватчикам было бы гораздо менее эффективным. Надо сказать, что советники были подобраны хорошо: все они обладали богатым боевым, практическим и военно-теоретическим опытом. Об этом свидетельствует и обращение китайского правительства к правительству СССР, опубликованное в то время. В этом документе говорилось: «Китайское правительство доводит до сведения Советского правительства, что, после того как оно прислало советников, отмечаются большие успехи в деле вооруженного сопротивления Китая агрессии. Причем все советники, приехавшие на помощь, проявляют огромное рвение в своей работе».

И действительно, под руководством моего предшественника комдива М. И. Дратвина, который и в 1925–1927 гг. был военным советником в Национально-революционной армии, советские специалисты проделали большую работу. В центральном аппарате китайской армии в это время находились [191] следующие наши советники: по оперативным вопросам — Чижов, Ильяшов; старшие советники по родам войск: Г. И. Тхор — по авиации, И. А. Шилов — по артиллерии, А. Я. Калягин — по инженерным войскам, Русских — по ПВО, С. П. Константинов и его помощник М. С. Шмелев — по разведке, П. Д. Белов — по танковым делам, Бурков — по связи, Р. И. Панин — советник юго-западного направления и А. В. Васильев — советник северо-западного направления.

Особенно трудная задача выпала на долю старшего инженера А. Я. Калягина. В наследство от немецких советников, работавших до него, он получил не оборонительные сооружения, а нечто вроде макетов, какие делают для артиллерийских полигонов. К тому же китайские офицеры, как пишет в своих воспоминаниях Александр Яковлевич, совершенно не были знакомы с общими принципами инженерного оборудования местности для боя и, самое главное, не умели выбирать передний край главной полосы обороны. Потребовался год, чтобы научить китайских генералов выбирать рубежи и правильно располагать на местности окопы полосы обороны{54}.

Именно эти товарищи и помогли мне быстро разобраться в обстановке.

* * *

Нужно было срочно приступать к непосредственной работе. Для того чтобы спокойно проанализировать ход операций и, главное, объективно оценить состояние войск, просто-напросто не было времени. Наступающий агрессор вовсе не собирался предоставить главному советнику необходимые для всего этого дни и часы. На те данные, которыми снабдило меня китайское командование, не очень-то можно было положиться.

Возможности китайской армии надо было определять самому. В 20-х годах я имел дело с Национально-революционной армией в период подъема революции. Теперь я должен был помогать китайскому народу, работая непосредственно с генералитетом и офицерством гоминьдана. Конечно, это были те же милитаристы, с которыми мне уже приходилось встречаться. Трудности общения с ними я испытал на себе.

Первое, что следовало выяснить, — насколько едина эта формально объединенная армия, в какой мере можно рассчитывать [192] на добросовестное выполнение решений и приказов командования. Чтобы проверить на месте, как подготовлены в боевом отношении войска, оценить их боевые качества, я проехал по соединениям, частя» и подразделениям, находящимся на фронте, побывал во всех инстанциях — от штаба командующего районом до стрелкового отделения. Посмотрел также и учения в резервных частях, военных училищах.

Вот какая примерно вырисовывалась картина.

Внутренние сражения между милитаристами не прекращались в Китае вплоть до 1937 г., то есть до начала широкого развертывания японо-китайской войны. Местные провинциальные войска пользовались почти полной автономией, например, войска мусульманских генералов в провинциях Нинся и Цинхай, провинциальные армии, находившиеся в Сычуани, Юньнани, и т. д. Да и на фронтах, в так называемых войсках центрального правительства, фактически были автономны гуандунские, гуансийские, сычуаньские, юньнаньские соединения и шаньсийские войска Янь Сишаня. Все это сказывалось во время боев: генералы берегли свои армии, не очень-то торопясь прийти соседу на помощь.

Свои собственные войска Чан Кайши вооружал и снабжал в первую очередь, они с точки зрения технического оснащения были значительно сильнее других.

Чтобы крепче держать в своих руках всю армию, Чан Кайши, где это было возможно, дробил бывшие милитаристские соединения, избегая их сосредоточения в одном месте. И все же благодаря всеобщему национальному подъему во время войны централизация армии была более ощутимой, чем в предыдущие годы.

Как же было организовано управление армией в военное время? Верховным руководителем армии считался Военный совет во главе с маршалом Чан Кайши. Военный совет имел отделения на юго-западе и на северо-западе. Отделения эти — ряд фронтов, но с меньшей, чем у фронта, властью, потому что зачастую задачи районам ставил Военный совет в лице главнокомандующего.

Следующей ступенью иерархии являлись так называемые группы армий (как правило, в состав группы в зависимости от направления входило от двух до семи армий).

На второстепенных направлениях таких групп не было, отдельные армии подчинялись командующему районом.

Следующей ступенью по нисходящей считалась армия, [193] состоявшая из двух-трех дивизий. Корпусов в китайских войсках не было.

Перед началом войны Национальная армия (не считая Красной армии — вооруженных сил КПК, имевших примерно 100 тыс. бойцов) состояла из 166 пехотных дивизий, 47 отдельных пехотных бригад, 8 кавалерийских дивизий, 13 отдельных кавалерийских бригад, 19 отдельных артиллерийских полков. Общая их численность составляла около 2 млн. солдат.

Из этой общей цифры войска нанкинского правительства насчитывали 71 пехотную дивизию, 10 отдельных пехотных бригад, 1 кавалерийскую дивизию, 4 отдельные кавалерийские бригады, 5 артиллерийских полков — всего около 1 млн. солдат и офицеров. «Собственные войска» Чан Кайши составляли не более 300 тыс. человек.

С точки зрения организации в армии царил полнейший разнобой; например, численный состав пехотных дивизий разных типов колебался между 7 и 11 тыс. человек. Были дивизии четырехполковые (две бригады), были трехполковые. К трехполковой системе армия постепенно и переходила.

Помимо пехотных дивизий имелись отдельные пехотные бригады. Разнобой происходил, конечно, не потому, что руководители не понимали вреда, проистекающего от этого, а объяснялся историческими пережитками. Приходилось «по одежке протягивать ножки».

Организация артиллерии была такова: бригады (РГК) трех — и двухполкового состава, отдельные полки (в полках — по два-три артдивизиона; в артдивизионе — по две-три батареи; в батарее — по два — четыре орудия). В старых войсках бывших милитаристов имелась еще так называемая «собственная артиллерия» разной организации, в большинстве состоявшая из легких орудий устаревших систем с весьма ограниченным запасом снарядов.

Противотанковая и легкая артиллерия, а также минометы были сведены в полки и розданы по дивизиям. Имелось несколько полков тяжелой артиллерии на механической тяге.

По калибрам артиллерия делилась так: 75-мм горные, 65-мм полевые, 77-мм полевые, 88-мм полевые, 105-мм горные, 105-мм полевые гаубицы, 150-мм гаубицы.

Зенитная артиллерия, состоявшая из отдельных полков (полки — из трех дивизионов и прожекторного отряда; дивизионы — из трех батарей; в батарее — по четыре орудия), [194] подчинялась начальнику зенитной артиллерии китайской армии.

Военно-воздушные силы подчинялись Военному совету китайской армии через авиакомитет. Вся территория Китая была разделена на пять воздушных округов.

Служба тыла была очень слабой. Как правило, полковые и дивизионные обозы китайской армии основывались на использовании носильщиков (транспортные батальоны). Выше дивизий снабжение в основном было переведено на автотранспорт.

Остается выяснить, что представляли собой те силы, которые контролировались Коммунистической партией Китая.

8-я Народно-революционная армия была сформирована из частей китайской Красной армии, вошедших в гоминьдановские войска на основании соглашения о едином фронте. Численность армии была определена в 45 тыс, человек. Однако боевые задачи, поставленные перед ней, потребовали увеличения состава, и она значительно возросла против первоначально установленной цифры за счет добровольцев как из местного населения, так и из прибывавших на северо-запад жителей других провинций.

Основные дивизии 8-й Народно-революционной армии состояли из двух бригад каждая. Количество полков в бригаде и их численность часто менялись.

Главные очаги партизанского движения, руководимого 8-й армией, в ту пору находились на стыке провинций Хэбэй, Шаньси и Чахар, на территории провинции Шаньси и в восточной части провинции Шаньдун.

4-я Народно-революционная армия под командованием генерала Е Тина была создана после падения Нанкина (декабрь 1937 г.), в итоге переговоров между Коммунистической партией Китая и гоминьданом. В ее состав вошли бойцы и командиры бывшей Красной армии, а также партизанские отряды центральных и юго-восточных провинций. В основном действия 4-й НРА развертывались к северо-западу и западу от озера Тайху.

Как же комплектовалась китайская армия?

Особенность Китая состояла в отсутствии общей или даже частичной воинской обязанности. Армия была наемной, отчасти поэтому война и застала Китай без подготовленного в военном отношении людского резерва. В первые полтора года войны хотя и имелись запасные части, но укомплектование действующих войск было налажено совершенно неудовлетворительно. [195]

Типичный порядок пополнения был таков. Части, понесшие большие потери на фронте, преобразовывались: например, полк — в батальон, дивизия — в полк, и оставлялись на фронте. Освободившиеся офицерские и унтер-офицерские кадры отводились в глубокий тыл на комплектование новых частей.

Запасные части, организационно включенные в то или иное соединение, уходили на пополнение в полном составе, не оставляя на месте кадров для приема вновь навербованных солдат. Запасный полк каждый раз создавался заново.

Все это затягивало процесс восстановления сил, не давало возможности во время операции эвакуировать на короткий срок в тыл части на пополнение, с тем чтобы через 10–20 дней вновь вводить в бой. Кроме того, при такой системе в бой вступали части, состоявшие полностью из молодых, необстрелянных солдат. Боевые навыки им приходилось приобретать заново, непосредственно в условиях военных действий, почти без учета предыдущего опыта.

Это же давало повод некоторым командирам дивизий преувеличивать в отчетах потери своих частей, чтобы возможно скорее получить разрешение отойти на пополнение.

Порядок пополнения армии был усовершенствован с нашей помощью в 1938 г., во время операции под Ханькоу, где некоторые дивизии по одному разу, а другие и по два успели отойти в тыл, пополниться и снова принять участие в боях. Однако это далеко еще не стало системой.

В конце 1938 г. был принят Закон о всеобщей воинской повинности.

Армия снабжалась крайне скудно. Министерство снабжения отпускало командирам запасных частей деньги, получив которые они закупали все необходимое на местном рынке. Каждому солдату выдавалось, например, одно одеяло и один патронташ. Солдат получал в месяц по восемь китайских долларов, после вычетов за двухразовое питание и обмундирование на руки приходилось около двух долларов.

Боеприпасы запасным частям далеко не всегда выделялись по действительной потребности. На обучение стрелка отпускалось 20 патронов, ручного пулеметчика — 30, станкового пулеметчика — 50 патронов.

Большое внимание уделялось политической работе в армии и среди населения. Вопросами пропаганды ведали сразу три специальных ведомства: политуправление китайской армии при Военном совете, возглавлявшееся генералом Чэнь Чэном, отдел пропаганды при ЦК гоминьдана и министерство [196] пропаганды и агитации среди населения, в том числе и оккупированных районов.

В политуправлении китайской армии имелось несколько отделов: печатной пропаганды, политобучения, политработы среди партизанских отрядов, подготовки кадров и другие. Политотделы и политработники имелись во всех соединениях и частях, сверху донизу, подчиняясь соответствующему командиру, а по своей линии — вышестоящему политоргану. Цель политработы, как было официально, объявлено, заключалась в разъяснении «трех народных принципов» доктора Сунь Ятсена, а также в воспитании солдат в духе ненависти к захватчикам, в духе национального патриотизма. Политработники по нескольку раз в день проводили с солдатами беседы, конкретное содержание которых было разнообразно, но круг тем почти не выходил за рамки задач борьбы с японскими агрессорами.

Вот пример. «Диалог вооруженного сопротивления из 10 вопросов и ответов», написанный в стихотворной форме маршалом Фэн Юйсяном:

Или другой диалог из ряда вопросов и ответов, предназначенный для воспитания солдат в патриотическом духе, в духе уважения к народу и укрепления с ним связи:

Диалоги эти были рассчитаны на солдата абсолютно неграмотного не только политически, но и в буквальном смысле слова, на типичного жителя закосневшей в невежестве полуфеодальной китайской деревни.

Помимо чтения и разъяснения диалогов политработники [198] пересказывали солдатам газетные материалы, информировали их о положении на фронтах. Издавались стенные газеты, была организована самодеятельность, политработники разучивали и пели с солдатами песни, обучали их грамоте, помогали читать, писать письма родным. Рядовые сотрудники политотделов все время находились среди солдат, вместе с ними переносили тяготы фронтовой жизни и походов.

Политработники не имели административных, командирских прав, на этой почве происходило много инцидентов. Командиры зачастую ревниво относились к авторитету политработников и, пользуясь своими правами, в некоторых случаях чинили им препятствия.

Политический аппарат вел также постоянную работу по изживанию кастовости — оторванности офицерского состава от солдат. С этой целью широко распространялись принципы китайских полководцев древних времен, например: «Полководец не смеет есть, пока пища солдатам не роздана»; «Полководец не смеет входить в дом, пока солдаты еще не обеспечены жильем»; «Офицеры должны относиться к солдатам, как к своим детям, заботиться о них, как о своих родителях».

Разумеется, отмечая все это, надо делать поправку на антинародный характер гоминьдановский армии в довоенные годы, на то, что офицерство происходило в основном из среды помещиков, буржуазной интеллигенции. Однако задачи национального сопротивления требовали воспитания солдат и офицеров в патриотическом духе, проводившегося, конечно, под строгим контролем гоминьдановских политиканов.

Со всем этим мне и моим товарищам пришлось столкнуться: армия с реакционно настроенным офицерством, но в лице лучших своих представителей охваченная патриотическим порывом, понимавшая общенародный характер стоявшей перед ней задачи. Гоминьдановские заправили морщились, но отдавали себе отчет в том, что без политической работы сейчас не обойтись. О ее эффективности они могли судить по деятельности левогоминьдановских и коммунистических политработников НРА 20-х годов, когда относительно малочисленная армия успешно громила сотни тысяч милитаристов.

При политотделах имелись разъездные агитбригады, клубы и передвижные театры. В основном агитбригады состояли из учащейся молодежи, в том числе девушек. На импровизированных сценах в частях ставились коротенькие пьесы агитационного содержания. Политработники читали, пели, [199] проводили игры, даже... показывали фокусы. Все это имело целью мобилизовать солдат на борьбу с захватчиками. В работе, поездках агитбригад принимали участие многие актеры-профессионалы.

Политработники вербовались главным образом из студенчества, а также из офицерского состава. Они проходили подготовку на краткосрочных курсах, созданных и руководимых политуправлением. Имелись и специальные курсы подготовки политработников для партизанских отрядов.

Кроме того, в провинции Гуандун существовал корпус из 5 тыс. студентов (девушек и юношей), разделенный на три полка, где также готовили политработников-пропагандистов. Наряду с устной пропагандой большое место занимала печатная. В армии издавались свои газеты, журналы, брошюры, множество плакатов. Все это расклеивалось на улицах городов, в деревнях, казармах.

Каждый раз после вражеской бомбежки того или иного населенного пункта чуть ли не возле всех воронок развертывались лозунги, разбрасывались листовки.

Политработники, в общем, достигали своей цели: народ, понимая патриотические задачи армии, стал ей сочувствовать, помогать. Та ненависть, которую он испытывал к гоминьдановский карателям, конечно, не забылась, но на какое-то время отошла на задний план. Сейчас речь шла о защите родины.

* * *

Важную роль в отражении японской агрессии играло развернувшееся в тылу врага партизанское движение. Его размах, безусловно, сказался и на ходе боев за Ухань осенью 1938 г.

«Организуйте антияпонские волонтерские группы, развивайте партизанскую войну, мы никогда не будем рабами!», «Народ Северного Китая вооружается и будет сопротивляться до конца!», «Те, кто имеет силу, отдают свою силу; те, кто имеет оружие, отдают оружие!» — под такого рода лозунгами, отражавшими ненависть масс к интервентам, стали возникать партизанские отряды.

В первую очередь организовывались группы местной самообороны. Они действовали только в районе своей деревни, но одновременно оказывали помощь регулярным частям и партизанам, сообщая о местонахождении и передвижении японских войск, проверяя проезжающих через деревню, задерживая шпионов, бандитов и дезертиров.

Затем появились антияпонские народные армии, как, например, Антияпонская добровольческая армия или Штаб [200] партизанских отрядов. Такие отряды численностью от 7 до 18 тыс. состояли из бывших солдат регулярной армии, оказавшихся в тылу японцев, либо из крестьян, бежавших от репрессий захватчиков. Они не были привязаны, подобно отрядам местной самообороны, к одному селению и, имея в горах организованные базы, могли действовать более активно на широкой территории. Отрицательная их черта заключалась в слабой дисциплине, политической неустойчивости. Иногда они грабили население, а порой и переходили на сторону марионеточных властей.

Еще одной формой партизанского движения стали действия регулярных частей китайской армии, оставленных в тылу японцев. Они подготавливали для себя необходимые базы, опираясь на которые совершали нападения на оккупантов и умело уходили от преследования. Эти армии могли бы служить основой для развертывания широкого партизанского движения. К сожалению, боязнь развязать инициативу масс, присущая политике гоминьдана, не давала возможности развернуть в полной мере партизанское движение.

Наконец, важную роль играли действовавшие в тылу японцев части 8-й и 4-й Народно-революционных армий. В ходе жестокой схватки с захватчиками тысячи китайских коммунистов сыграли подлинно героическую роль, поднимая население на борьбу за свободу родины.

Значительная партизанская база возникла в пограничном районе Шаньси, Хэбэй, Чахар: части 8-й армии под командованием Хэ Луна создали опорный район на северо-западе провинции Шаньси, объединявший 30 уездов с населением около 2 млн. человек; другие части 8-й армии, действовавшие в Шаньси-Хэнаньском районе под непосредственным руководством Чжу Дэ, контролировали 60–76 уездов. В районе Нанкина, Шанхая и Ханчжоу столь же успешно сражались части 4-й Народно-революционной армии под командованием Е Тина.

В конце 1938 — начале 1939 г. при Военном совете было организовано центральное управление под командованием Ли Цзишэня для руководства партизанским движением. Новому центру поручили совместно с политуправлением разработать мероприятия по организации партизанских действий. Управлению было предложено «руководствоваться учением Сунь Ятсена о сопротивлении агрессии и централизации государства и подготовить все население к переходу от обороны к стратегическому наступлению». [201]

Вооружение партизанских отрядов было отнюдь не современным: ножи, пики, старые ружья всех систем. В иных отрядах имелось по одной винтовке на трех человек, в других — по одной на двоих. В своих кустарных арсеналах партизаны готовили порох, делали ручные гранаты, чинили оружие.

Обычно действия партизан сводились к неожиданным нападениям на наиболее уязвимые места в лагере противника: железные дороги, шоссейные и грунтовые пути, склады, аэродромы, небольшие гарнизоны. Численность отряда могла быть любой — от 50 до 800 человек. Более крупные операции партизаны, как правило, проводили во взаимодействии с регулярными войсками.

Продолжительность боев партизанских отрядов колебалась от 2 до 12 часов, крупные операции, увязанные с действиями войск, длились по 3–8 суток.

По китайским данным, в июле 1938 г. из 84 нападений партизан на японцев в нижнем течении Янцзы 78 были совершены на воинские эшелоны, 2 — на морские транспорты, 1 — на базу речных судов, 1 — на склад боеприпасов, 2 — на войсковые колонны.

В качестве примера борьбы народных армий с большими соединениями противника приведу действия партизан в 1938 г. на севере Чахар-Хэбэйского района.

В треугольнике Баодин — Пекин — Тяньцзинь японские войска сосредоточили крупные контингенты и повели наступление на партизан. Узнав об этом, партизаны отступили в горные кряжи к северу от Пекина. Думая, что партизаны собираются занять там оборону, японцы начали быстро продвигаться в направлении горного района. Партизаны же, пользуясь знанием местности, начали обратное движение на юг, и, когда японцы подошли к горным кряжам, там партизан не оказалось: они успели вновь сосредоточиться в тех же районах, в которых были до начала операции. В треугольнике Баодин — Пекин — Тяньцзинь, по китайским данным, находилось до 70 тыс. партизан, впрочем, по крайней мере одна треть из них была вооружена чем попало.

О масштабах партизанской борьбы говорит следующий факт: из 33 дивизий японцев, действовавших в Китае, почти половина была занята борьбой с партизанами и охраной тыла.

Силу партизан признавали и сами японцы.

Японское командование наметило детальную систему мер для борьбы с партизанами. И все же они продолжали [202] наносить оккупантам значительный ущерб, сказавшийся, как я уже отмечал, и в ходе Уханьской операции.

Вернувшись из командировки, генерал Хэ Инцинь зашел ко мне. За десять лет, миновавших со дня последней встречи, Хэ Инцинь внешне не особенно изменился, но показался мне каким-то вялым. Чувствовалось в нем неверие в силы народа, в возможность успешно выйти из тяжелого военного положения. Очевидно, в душе его жила затаенная мысль: воевать бесполезно, надо искать пути сговора с Японией. Кстати, и опыт по этой части уже был: ведь именно им было подписано соглашение Хэ — Умэдзу, которое расширяло контроль Японии над Северным Китаем{55}. Короче говоря, если бы все зависело от него, Хэ Инцинь пошел бы на любую сделку с Японией.

Чан Кайши и Хэ Инцинь не доверяли друг другу. Каждый из них, где мог, расставлял своих людей. Но, сталкиваясь и перед войной, и в военную пору со скрытой, но сильной оппозицией со стороны командиров местных войск Гуандуна, Гуанси и ряда других провинций, а также офицеров бывших войск Фэн Юйсяна, Чжан Сюэляна и других, они вынуждены были поневоле держаться вместе.

Хэ Инцинь не любил выезжать на фронт. Лишь единственный раз попал он на передовую. Уже после Уханьской операции, проведя совещание высшего командного состава, Чан Кайши несколько нерешительно предложил Хэ Инциню проехать вдоль фронта от Янцзы до Хуанхэ. Политически это было тогда необходимо. С большой неохотой Хэ Инцинь вынужден был согласиться.

* * *

Уханьская операция началась еще до моего приезда. 21 июля японцы взяли Цзюцзян. От предложения главного советника М. И. Дратвина организовать контрнаступление китайское командование формально не отказывалось, но ничего не сделало, чтобы провести его в жизнь.

Время не ждало. Нужно было спешно продумать оборону Уханя. Все говорило о том, что японцы со дня на день начнут новое наступление.

Имея войска сравнительно небольшие по численности для такой территории, как Китай, но обладая огромным количественным [203] превосходством в вооружении и технике, а также крупными силами флота, японские империалисты придерживались тактики своеобразного тарана. В ходе наступления на Ухань они, сосредоточив артиллерию, танки, авиацию на главном оперативном направлении, то есть на сравнительно узком фронте, пробили оборону китайцев и глубоко врезались в глубь территории, которую они занимали.

Китайцы отвечали тем, что создавали оборонительные пробки на узком фронте вероятного наступления японцев. Выбьют одну такую пробку японцы, обороняющиеся тут же создадут другую. Чтобы задержать продвижение наступающего противника в горной местности, китайские солдаты разрушали дороги на протяжении нескольких десятков километров, а на местности малогористой — до ста километров. Этим задерживался темп продвижения японских танков, затруднялась доставка боепитания. Снабжению обороняющихся китайских войск разрушенные дороги не препятствовали, так как им из-за нехватки техники приходилось рассчитывать на единственное транспортное средство — людей-носильщиков. Надо сказать, что патроны для винтовок и пулеметов доставлялись ими своевременно.

В целом вся оборона китайцев строилась на пассивном сопротивлении: войска в пробках дрались, а остальные, как правило, дожидались своей очереди.

А нужно было не стоять, а активно действовать.

В беседе с Чан Кайши один на один я высказал свои соображения по организации обороны примерно в такой форме. Поскольку японские ударные группы, проткнув оборону на узком фронте, напоминают паучка, спускающегося на паутине с ветки дерева вниз, и по мере продвижения вглубь в конце концов повисают на «ниточке», появляется возможность их отрезать. Для этого наряду с организацией на пути продвижения противника оборонительных пробок мы должны с одной и другой стороны сосредоточить резервы, которые, как снежные обвалы с гор, свалятся на фланги и тылы ударной группировки, отрежут ее от баз снабжения и заставят сражаться в невыгодных условиях. Войск у японцев не так уж много. На огромном фронте, который они занимают, есть слабые пункты и даже совсем не занятые участки. Поэтому там, где не наступают японцы, китайские войска должны не стоять пассивно, а переходить в наступление, прорываться к ним в тыл и действовать на их флангах. Там же, где противник сравнительно плотно занял позиции, следует лишь демонстрировать подготовку к наступлению и беспрерывно тревожить его разведывательными операциями. [204]

Оставленные при отходе в тылу японцев для партизанских действий соединения китайских войск также должны действовать решительно и прерывать железнодорожные и грунтовые пути японцев, создавая угрозу административным центрам. Всеми этими решительными мероприятиями мы распылим силы японцев и вынудим их приостановить наступление.

Чан Кайши не возражал против моих предложений и приказал Хэ Инциню собрать узкий круг лиц (начальника политуправления Чэнь Чэна, начальника оперативного управления генерала Лю Фэя, начальника разведывательного управления Сун Чэнсэна), чтобы выслушать еще раз мои соображения и внести дополнения и поправки в уже разработанный план обороны Уханя.

На этом совещании, как вскоре выяснилось, я допустил психологический просчет. Прежде чем высказать свое собственное мнение по организации обороны, я попросил генерала Лю доложить о существовавшем уже плане. Разумеется, следовало поступить наоборот. Надо было мне, как новому человеку, рассказать о желательных в данных условиях принципах организации обороны и спросить других об их точке зрения. Теперь же мне, высказывая свои соображения после доклада Лю, пришлось тактично заявить, что план хорош, но надо бы внести такие-то и такие-то дополнения (их набралось очень много). Присутствовавшие недолюбливали генерала Лю, твердо и ревниво державшего оперативные вопросы в своих руках, и распространили после совещания слух о том, что, дескать, главный советник разделал Лю под орех. И вот генерал Лю затаил на меня обиду, которую мне с большим трудом и не так скоро удалось погасить.

Мои предложения были вполне выполнимы. На главном направлении было уже сосредоточено до 80 дивизий. Нужно было, чтобы они не стояли в затылок друг другу. Не менее половины из них следовало сгруппировать к северу и югу от Янцзы, чтобы они могли воздействовать на фланги и тыл противника. Требовалось передвинуть эти силы на сравнительно небольшое расстояние: при отсутствии колесного обоза в частях и дивизиях китайской армии могла быть использована каждая тропа.

Времени для осуществления указанных мероприятий хватало, несмотря на то что 24 августа японцы на оперативной шахматной доске сделали свой следующий ход — взяли Жуйчан. Теперь уже требовалась известная быстрота, которой китайское командование никогда не отличалось. Да [205] и привыкнув к шаблону, к уже составленному плану, оно не смогло сразу осознать суть новой тактики. Кое-что к югу от Янцзы было сделано вовремя, но основную идею пришлось проводить в жизнь уже в ходе самой операции. Это, конечно, было нелегко.

После совещания мы с советниками Калягиным, Чижовым и Бурковым выехали на фронт в 9-й район, размещавшийся к югу от Янцзы. Возглавлял район генерал Чэнь Чэн. С Чэнь Чэном мы были старыми знакомыми: в 1924 г. он командовал батареей в школе Вампу. За прошедшие годы Чэнь Чэн вырос до начальника политуправления армии, командующего 9-м районом, губернатора провинции Хубэй и стал одним из самых близких к Чан Кайши генералов. Впрочем, внешне он мало изменился, но приобрел деловитость и уверенность. По дороге к нам присоединился советник при генерале Тань Эньбо Панин, которого я решил перевести из резервной группировки в войска Чжан Факуя, находившиеся на фронте. Панин был очень авторитетным советником. После его перевода Тань Эньбо много раз обращался с просьбой вернуть Панина обратно, и я это сделал...

На передовой солдаты, заняв оборону, не собирались укреплять ее окопами, а просто применялись к существующей местности.

— Окапываться нужно! — сказал я.

А. Я. Калягин тут же начал объяснять командирам, как именно окапываться. Но в частях почти не было шанцевого инструмента.

Не помню точно: или перед нашей поездкой, или как раз во время нее японцы захватили Жуйчан.

На мой вопрос «Что думаете теперь делать?» генерал Чэнь Чэн, не задумываясь, выпалил:

— Контратаковать!

— Чем же?

— Резервной бригадой, в которой мы сейчас находимся.

— Очень хорошо, — сказал я и тут же попросил собрать командный состав.

Был уже поздний вечер, но я подробно рассказал, как нужно активно бороться с противником. Говорил примерно то же, что и на совещании, где вносил дополнения в план обороны Уханя, но, разумеется, в ином масштабе.

Контратака, однако, не достигла цели, хотя и надолго задержала противника.

В процессе наступления японцев на Ухань рекомендованные мной активные контратакующие действия вначале проводились как-то робко, но постепенно решительность и [206] уверенность их возрастали, и перед заключительным этапом операции один из организованных генералом Тань Эньбо и советником Паниным контрударов (уже после падения Уханя) был довольно успешным. Наступающим с ходу на Чанша силам противника был нанесен значительный урон. Японцы были не только остановлены, но и далеко отброшены от Чанша. Фактически перед Чанша враг уже выдохся. Правда, и у китайцев растаяли резервы.

Хотя нерешительность и медлительность китайских военачальников сказывались на каждом шагу, постепенно их вера в успех предложенной тактики возрастала.

После потери Гуанчжоу и Уханя{56} в одном из поселков к югу от Чанша Чан Кайши созвал совещание высшего командного состава юго-западных войск. Незадолго до назначенного дня прошел слух, что Чан Кайши, подавленный неудачами, выехал из поселка, в котором должно было проводиться совещание, в Чанша якобы для свидания с английским послом — возможным посредником в переговорах между ним и японцами о мире. По этой ли причине уехал Чан Кайши или нет, не знаю. Во всяком случае, я быстро составил доклад об итогах обороны Уханя с ободряющими выводами и отвез ему в Чанша. Подъезжая из Чанша обратно к поселку, я увидел, как налетевшая эскадрилья японских бомбардировщиков упорно бомбит холмик неподалеку от поселка и как известный наш кинооператор Роман Лазаревич Кармен бесстрашно подбегает поближе к разрывам, чтобы лучше заснять происходящее на кинопленку.

Совещание командного состава открыл Хэ Инцинь. Он зачитал вступительное слово Чан Кайши. Сам Чан Кайши зашел на совещание позже, послушать выступления высшего командного состава. Я сразу же понял, что вступительное слово есть не что иное, как моя собственная записка к Чан Кайши об итогах Уханьской операции.

Вскоре после совещания китайцы, ободренные успехом контрудара Тань Эньбо в заключительном бою под Уханем, решительно контратаковали наступающих на Чанша японцев. Они не только остановили их продвижение, но сумели разбить врага и отбросить его далеко назад.

Как же это произошло?

Для захвата Чанша японцами были созданы две группировки: главная, наступавшая на город вдоль железной дороги силами до трех дивизий (6 пд и по бригаде от 3 и [207] 13 пд, в районе Тунчэна 33 пд), и вспомогательная — со стороны Наньчана (она включала части 106 и 101 пд).

Китайцы давно ожидали наступления и были к нему готовы. Против главной группировки противника они решили обороняться на заранее подготовленных трех оборонительных позициях, изматывая наступающих японцев. В дальнейшем расчет делался на то, что противник из-за гористой местности и разрушенных дорог оторвется от своей артиллерии, лишится поддержки с ее стороны, а в это время ударная группа китайских войск, сосредоточенная в районе Люяна, перейдет в контрнаступление.

Вспомогательная ударная группа была создана к юго-востоку от Тунчэна с задачей по обстановке атаковывать тылы главной группировки противника или задерживать его наступление со стороны Унина. Против наньчанской группировки противника в случае перехода ее в наступление на Чанша к юго-западу от Иочжоу были подготовлены резервы.

18 ноября около двух пехотных дивизий японцев перешли в наступление на Иочжоу и после упорного боя захватили город. Однако к исходу 19 ноября организовавшие контрнаступление китайские войска восстановили прежнее положение и заставили противника перейти к обороне. После перегруппировки японцы вновь ударили из района Унина на Иочжоу, где вначале имели некоторый успех, но вскоре были остановлены. В результате на этом участке в начале декабря агрессоры вынуждены были перейти к обороне, а к 8 декабря под давлением китайцев они отошли на исходные позиции.

Наступление главной японской группировки на Чанша началось высадкой десанта на берег озера Дунтинху за левым флангом китайцев. Контратакой десант в тот же день был сброшен в озеро.

24 ноября при поддержке 300 самолетов, артиллерии и танков японцы перешли в наступление вдоль железной дороги и под прикрытием судовой артиллерии снова высадили десант силою в два пехотных полка. Усилиями наступающих частей с фронта и десанта с фланга и тыла китайцы были сбиты со своих позиций. Японцы стали развивать преследование, преодолевая в среднем около 11 км в сутки.

К исходу 26 ноября противник подошел к северному берегу реки Мишуй, попытавшись форсировать ее с ходу. После упорного боя 28 ноября японцы все же форсировали реку и в течение 28 ноября — 1 декабря медленно теснили китайские части, делая по 2–3 км в сутки. [208]

Однако с утра 2 декабря китайцы перешли двумя дивизиями с востока в решительное контрнаступление и к 8 декабря не только отбросили противника за реку Мишуй, но и овладели ее северным берегом, восстановив положение..

Так бесславно для японских империалистов закончилась операция под Чанша.

Во время самых жарких боев мы с Чан Кайши находились на Южном фронте у Чжан Факуя. В эту пору и произошла «чаншаская трагедия». Оказалось, что китайским военачальникам была хорошо известна история с пожаром в Москве в 1812 г. Им хотелось в китайских условиях ее повторить. Для этой цели, не ставя в известность советников, они выбрали Чанша, где не было иностранных концессий, и на случай захвата города подготовили в ряде мест горючее, чтобы по сигналу зажечь кварталы. Когда неподалеку от Чанша разыгралось сражение, начальник гарнизона, не дождавшись исхода боя, подал условный сигнал. К несчастью, первой была взорвана и зажжена городская телефонная станция и, когда стало уже ясно, что в сражении побеждают китайцы, приостановить пожар не было возможности. Миллионный город сгорел. Только впоследствии стало известно, что строго засекреченный план поджога Чанша был одобрен самим Чан Кайши.

* * *

Ожесточенные бои происходили не только на суше, но и в воздухе. Редко какой день обходился без бомбежек и воздушных боев. По сравнению с тем, что было десяток лет назад, авиация изменилась неузнаваемо.

Я и тогда, в 20-е годы, близко знал наших летчиков-добровольцев и даже летал с ними. Но их были тогда единицы, а что касается самолетов, то они производили впечатление убожества и несовершенства. Теперь же в небе Китая сражались сотни советских летчиков-добровольцев, управлявших самыми лучшими по тому, времени истребителями и бомбардировщиками; Да, молодая советская индустрия заявляла о себе в международном масштабе, а дела наших летчиков, выращенных и обученных в советских военных училищах и академиях, воспитанных на идеях марксизма-ленинизма, вызывали восторг и восхищение друзей:

Здесь надо сказать, что к исходу 1937 г. китайские военно-воздушные силы под ударами японской авиации фактически утратили значение боевого фактора. Поэтому прибытие в Китай в конце 1937 г. советских летчиков-добровольцев положило конец безнаказанным налетам на китайскую территорию японской авиации и способствовало резкому [209] изменению не только воздушной, но и общей военной обстановки.

Уже осенью 1937 г. начал действовать воздушный мост Алма-Ата — Ланьчжоу — Ханькоу. По настоятельной просьбе китайского правительства Советский Союз стал поставлять первоклассную авиационную технику: истребители И-15, И-16, скоростные бомбардировщики СБ, тяжелые бомбардировщики ТБ-3, бомбардировщики дальнего действия ДБ-3. На помощь китайскому народу направлялись наши воздушные асы, преимущественно коммунисты, война для многих из которых началась раньше, в Испании. В Китай они приезжали удостоенными высоких правительственных наград за их интернациональные подвиги в небе Мадрида и Гвадалахары. Отбором и отправкой в Китай советских летчиков лично занимались руководители Военно-воздушных сил нашей страны. В самом Китае советниками по авиации были известные советские военачальники П. Н. Анисимов, Ф. П. Полынин, А. Г. Рытов, П. В. Рычагов, Г. И. Тхор, Т. Т. Хрюкин. Много сделал для организации боевых действий в небе Китая старший советник по авиации Павел Федорович Жигарев, будущий главный маршал авиации.

Сотни замечательных советских авиаторов воевали в Китае, выполняя свой интернациональный долг, среди них А. С. Благовещенский, А. А. Губенко, Г. Н. Захаров, Н. Г. Козлов, К. К. Коккинаки, Г. П. Кравченко, Г. А. Кулишенко, С. П. Супрун и многие другие. Четырнадцать советских летчиков, пришедших на помощь китайскому народу, удостоились звания Героя Советского Союза. Десятки и сотни наших асов были отмечены боевыми орденами. Продолжая славные традиции своих товарищей, летчиков-интернационалистов, пришедших на помощь китайскому народу в его революционной борьбе еще в 20-х годах, они прилагали максимум того, что в человеческих силах, для отражения японской агрессии. Глядя на них, набирались опыта и уверенности китайские летчики.

Неувядаемой славой наши соколы покрыли себя и в период Уханьской операции. Штурмовые удары по колоннам японских войск и военно-морскому флоту дорого обошлись врагу. По официальным данным, с декабря 1937 г. по декабрь 1939 г. японцы потеряли на земле и в воздухе 900 самолетов, из них 200 — в боях за Ухань. Авиацией было потоплено и повреждено около 120 японских кораблей различных классов, из них около 50 — в боях за Ухань.

Видный китайский общественный деятель Го Можо, свидетель одного из воздушных боев над Уханем, вспоминал: [210]

«...У англичан есть специальный термин для определения жаркого воздушного боя — «дог файтинг», что означает «собачья схватка». Нет, я бы назвал этот бой «игл файтинг» — «орлиной схваткой». Одни самолеты, внезапно объятые пламенем, врезались в землю, другие взрывались в воздухе. Небо стало полотном живой картины «Плач чертей и рев богов». Тридцать напряженных минут — и снова все стихло. Очень жаркий бой! Блестящие результаты: сбит 21 вражеский самолет, наших — 5»{57}.

Как главный военный советник, я хочу подтвердить слова генерал-майора авиации в отставке Я. П. Прокофьева о том, что кучка летчиков-волонтеров из капиталистических стран, прибывших в Китай в надежде разбогатеть, не оправдала своего назначения. Получая высокое вознаграждение, эти люди предпочитали вообще не подниматься в воздух и отсиживались на тыловых аэродромах. Поэтому китайское правительство, видя самоотверженность наших летчиков, полностью отказалось от услуг «бизнесменов» от авиации{58}.

В Китае с благодарностью говорили и писали об интернациональном подвиге наших воздушных богатырей, более 200 из которых погибли за правое дело китайского народа.

Воздушный бой над Уханем, о котором так взволнованно писал Го Можо и в ходе которого был сбит 21 вражеский самолет и 5 наших (по другим данным — 2 наших), произошел 29 апреля 1938 г. Только через месяц японская авиация, которую спешно перебазировали подальше в тыл, решилась провести повторный массированный налет на Ухань, и снова потеряла 15 самолетов.

В том бою 31 мая особенно отличился советский летчик Антон Алексеевич Губенко, сбивший в Китае 5 японских самолетов и впоследствии награжденный китайским Золотым орденом. Я, когда приехал, еще застал в Китае этого удивительно храброго и исключительно скромного человека. О нем ходили легенды. Губенко всегда рвался в бой, но и всегда ретировался, когда его расспрашивали о подробностях воздушных схваток, особенно о случае, происшедшем с ним в воздухе 31 мая 1938 г. И все-таки одному человеку, С. С. Белолипецкому, удалось уговорить его.

«В тот день, — рассказывал Губенко, — я участвовал в ряде схваток, провел несколько атак, много стрелял... В конце боя я повстречался с одиночным И-96. Зашел ему в [211] хвост, прицелился и нажал гашетку... пулеметы молчали, кончились патроны...

Было досадно упускать противника. Решил заставить его сесть на наш аэродром. Прибавив газу, пристроился рядом с И-96. Пилот, увидев меня так близко, испугался, лицо его побледнело, глаза забегали. Я погрозил ему кулаком и несколько раз ткнул рукой вниз, в направлении аэродрома. Мой противник понял, согласно закивал головой и спиральными витками пошел на крутое снижение. Я своим самолетом как бы нажимал на него сверху.

У самой земли И-96 вдруг рванулся в сторону с намерением уйти от преследования. Патронов у него, вероятно, тоже не было. Я, пользуясь превосходством в высоте, снова настиг врага, теперь уже решившись идти на таран.

Сначала хотел рубить противнику хвост, но передумал и подвел пропеллер под элерон левого крыла. «Чиж» содрогнулся от удара. И-96 посыпался вниз, а мою машину забило, затрясло, как в лихорадке. Я понял: деформирован винт. Уменьшил обороты мотора и на этом режиме дотянул и сел».

Крепкая боевая дружба связывала А. А. Губенко с другим отважным советским летчиком — Григорием Пантелеевичем Кравченко. Очень часто они отправлялись на боевые задания вместе, крыло к крылу, и не раз выручали друг друга. В одном из боев Кравченко сбил 2 вражеских бомбардировщика, но и сам оказался в трудном положении. Его поврежденную машину пытался добить японский истребитель И-96. Он бросился в атаку, но тут же ушел, завидев, что на помощь советскому летчику пришла подмога. Друга выручил Антон Губенко, прикрывавший его до тех пор, пока тот не посадил раненую машину.

Вскоре в критическое положение попал Губенко, и на помощь ему поспешил Кравченко.

Друзья воевали вместе и вместе получали из рук М. И. Калинина в Кремле Золотые Звезды Героя Советского Союза. Кравченко стал дважды Героем...

Я всегда восхищался мужеством, стойкостью наших летчиков-добровольцев, воспитанных ленинской партией коммунистов, радовался их успехам, горько переживал потери. С новой силой ожили в моей памяти немеркнущие подвиги советских воздушных богатырей, когда прочитал изданные у нас в стране в 1980 г. воспоминания летчиков-добровольцев, собранные в книге «В небе Китая». [212]

Стратегический план японского империализма в войне с Китаем определялся четырьмя словами: «молниеносная война, молниеносная победа» — в неделю захватить Шанхай, в месяц — Северный Китай, в три месяца — весь Китай.

«Для покорения Китая достаточно направить туда армию в 200–300 тыс. человек, и через 2–3 месяца вопрос будет решен», — заявляла тогда японская военщина.

Графически это им представлялось так: движением с севера на юг и от Шанхая на запад где-то в районе Уханя окружить и уничтожить главные силы китайской армии.

Стратегический план китайского командования строился с расчетом на затяжную войну, войну на изнурение, истощение физических и моральных сил противника. Предполагалось также, что международная обстановка рано или поздно сложится для Японии неблагоприятно.

Первый этап войны можно разделить на три периода: первый — июль — декабрь 1937 г., от начала войны до падения Нанкина и захвата Северного Китая; второй — декабрь 1937 г. — май 1938 г., от падения Нанкина до оставления Сюйчжоу; третий — май — октябрь 1938 г., от оставления Сюйчжоу до падения Уханя.

В первый период еще не произошло действительной мобилизации народных масс, еще не был создан прочный единый национальный фронт, единое командование армией. Ряд военных ошибок, неверие в собственные силы, предательство некоторых генералов не могли не сказаться пагубно на действиях китайской армии, и она за полгода оставила важнейшие центры страны.

Второй период характеризуется прежде всего провалом плана Японии. Не оправдалась надежда на то, что после потери Нанкина Китай капитулирует. Япония втянулась в затяжную войну, вынуждена была начать частичную мобилизацию. В этих условиях японское военное командование поставило задачу объединенными силами с трех сторон перейти в наступление на Ухань.

В успешной обороне китайской армии в этот период огромную роль сыграла помощь Советского Союза, позволившая восстановить и усилить боеспособность армии. Национальный фронт рос и укреплялся, налаживалось единое командование китайской армией, учитывались допускавшиеся прежде ошибки. Капитулянты и предатели, такие, как генералы Ли Фулинь и Хань Фуцюй, были расстреляны.

В тылу японцев развертывалось широкое партизанское движение. В этот период китайская армия нанесла оккупантам поражение под Тайэружуаном, Сюйчжоу достался [213] им ценой огромных потерь, после пяти месяцев осады, а попытки переправиться на южный берег реки Хуанхэ не удались.

В ходе третьего периода стратегический план агрессора сводился к следующему: захватить Ухань, Гуанчжоу, Сиань, еще раз попытаться разгромить основные силы противника, поставить Китай на колени. План снова не удался.

После падения Уханя и Гуанчжоу (октябрь 1938 г.) начался второй этап национально-освободительной войны.

На первом этапе японцы стремились разгромить китайскую армию, отрезать ее от внешнего мира. Задачу эту они не сумели выполнить: армия продолжала существовать, связь с внешним миром не была прервана. Последней попыткой целиком и полностью разбить китайскую армию была Уханьская операция. Но сила отпора агрессору возрастала. Для обороны Уханя было сосредоточено до 80 лучших китайских дивизий. Они стремились измотать, обескровить противника, приостановить его наступление. Несмотря на то что Ухань был сдан, китайская армия выполнила эту задачу.

Пользуясь превосходством в технике, в первый год войны японская армия продвинулась на 1 тыс. км. За второй год войны темп продвижения уменьшился в 3–4 раза. Если в 1937–1938 гг. продвижение японцев во время операции в среднем доходило до 18 км в сутки, то в ходе Уханьской операции темпы упали до 3–5 км в сутки, а под Чанша — еще ниже.

Какие же причины заставили японских империалистов от «молниеносной прогулки» по Китаю перейти к «войне на сто лет» за счет использования ресурсов захваченных районов?

Первая причина заключалась в том, что возросла мощь китайской армии и истощились силы захватчиков.

Противник истратил огромные людские и материальные ресурсы, линия фронта расширялась с каждым днем, коммуникации растягивались, сказывалась нехватка живой силы, возрастало сопротивление китайского народа, развивалось партизанское движение в тылу. Все это вынудило японское командование ограничить наступательные операции и перебросить значительную часть войск для борьбы с партизанским движением.

Китайцы, сохранив свои основные вооруженные силы, создали фронт на тысячи километров, разрушили в тылу врага дороги на значительную глубину, чтобы не дать японцам использовать преимущество в технике. [214]

В начале 1939 г. японцы намеревались в центр внимания поставить борьбу в тылу против партизан. Чтобы сорвать мероприятия оккупантов, китайское командование в апреле 1939 г. в свою очередь решило перейти в наступление. И это дало свои результаты. Японцам пришлось перебросить 80 процентов войск, предназначенных для борьбы с партизанами, на фронт. Стремясь сорвать наступление китайской армии, противник почти прекратил борьбу с народными мстителями и перешел в частичное наступление на фронте.

На первом этапе войны соотношение потерь было 3:1 в пользу Японии. Позже оно уравнялось, а в партизанских районах составило даже 1:3 в пользу Китая.

Большую ставку делал агрессор на Уханьскую операцию. Однако основную задачу он не решил и здесь. И вот почему. Упоенные предыдущими, сравнительно легкими победами в Маньчжурии, во Внутренней Монголии, надеясь на внутреннюю междоусобицу в Китае, захватчики торопились к своей цели, стремились побыстрее захватить все и вся. Для этого, не ожидая полного сосредоточения сил, вводили их по частям и по различным направлениям. В итоге враг нигде не имел достаточных сил для нанесения непоправимого ущерба китайской армии. В дальнейшем, когда японцы поняли свою ошибку, они уже не смогли ее исправить.

В ходе Уханьской операции японцы рассчитывали сковать основные силы китайцев в долине Янцзы и ударом с севера вдоль железной дороги Пекин — Ханькоу и из Гуанчжоу на Ухань окружить и уничтожить главные силы Китая.

Однако японские «канны» и под Уханем не дали результата. Стрелы окружения грозно выглядели лишь на картах, на местности же они не сошлись на сотни километров. Пользуясь преимуществом в технике, противник клиньями протыкал китайскую оборону, а окружить обороняющихся не мог. Это было похоже на рыбака с дырявой сетью.

Надежда японцев на использование внутренних противоречий в Китае не оправдалась. Китайский народ сплотился для борьбы с захватчиками. В этом огромную роль сыграла Коммунистическая партия Китая, сумевшая с помощью Коминтерна выработать правильную стратегию.

Части марионеточных войск, которые удалось сформировать агрессору, при удобном случае переходили на сторону центрального правительства, и японцы боялись вооружать новые отряды.

В результате война затянулась, перспективы становились для Японии все более туманными. [215]

У меня вызывает чувство удовлетворения то обстоятельство, что Уханьская операция разрабатывалась и частично проводилась в жизнь при нашем непосредственном участии. Оценивая ее ход и итоги, следует, конечно, иметь в виду конкретные обстоятельства, при которых происходила оборона трехградия (рядом с Уханем расположены еще два города — Учан и Ханькоу).

Многие крупнейшие чины гоминьдановский армии были по-прежнему заражены капитулянтством и, во всяком случае, не способны были организовать действительно активное сопротивление. С другой стороны, самые широкие круги китайского народа были охвачены патриотическим подъемом, что отражалось и на настроении армии, но она представляла собой организационно расплывчатый и заскорузлый механизм. Военные советники отлично понимали ограниченность своих возможностей, но и в тех конкретных условиях делали все для организации отпора врагу.

Множество простых людей Китая отчетливо представляли себе фактическое положение дел, понимали, что после тяжелых и, казалось, невосполнимых потерь начального периода войны китайская армия возродилась, налилась новыми жизненными силами благодаря помощи Советского Союза. Это проявлялось в том исключительно теплом отношении, с которым мы неизменно сталкивались в общении с китайским населением.

Иное дело — отношение к нам гоминьдановского командования. Картина здесь была другой: зачастую приходилось сталкиваться со скрытым недоверием, безосновательными опасениями, как бы советники не насадили в армии коммунистических очагов. Эта подозрительность заставляла гоминьдановцев неотлучно держать при нас китайских переводчиков. Реакция, как покажет время, еще проявит свое истинное лицо.

Если учесть все, что сказано выше, можно прийти к заключению, что весь наш коллектив военных советников имел право рассматривать положение на фронтах, итоги Уханьской операции и как свое определенное достижение.

То, что происходило в Китае, а перед тем в Эфиопии и Испании, можно назвать прелюдией второй мировой войны. Блок агрессивных государств — гитлеровская Германия, фашистская Италия, милитаристская Япония — бросил вызов миролюбивым народам, решил испытать их волю и решимость. Советский народ не остался в то предгрозовое время безучастным созерцателем произвола фашистских захватчиков. [216] Он был первым, кто пришел на помощь жертвам агрессии, кто действенно помог им в трудный час.

Военная гроза приближалась к границам нашей Родины, и это мы ощущали в далеком Китае. Собираясь в своем кругу, обсуждали вопросы международной обстановки, обострявшейся с каждым месяцем. Вскоре пришло время и мне возвращаться в Советский Союз. Уезжая, я уносил в своем сердце любовь к великому китайскому народу. [217]