Рабоче-Крестьянская побеждает, учится, закаляется

После подписания Брестского мира опасность была отодвинута, но не снята. Германские войска, располагавшиеся на петроградском направлении на участке Нарва, Чудское озеро, Псков, по-прежнему нависали над Петроградом, находясь от него по кратчайшей линии всего в 120 километрах.

Никто не мог сказать, сколько продлится передышка. Для борьбы с хозяйственной разрухой, для решения неотложных и трудных задач по созданию и укреплению Красной Армии дорог был каждый день и каждый час.

Новая военная организация рождалась заново, ей неведомы были проторенные дорожки. В некоторых районах не сразу и не просто завоевала Красная Армия всеобщее признание и любовь со стороны местного населения. Тут надо было дать поработать и времени, оно могло помочь преодолеть груз недоверия и сомнений, развенчать злые наветы.

2-й красноармейский полк, выполнив свою задачу под Псковом, был переброшен в Гатчину, а затем в Копорье, на охрану южного берега Финского залива.

Выступили туда со станции Волосово походным порядком. Шли и удивлялись пустоте, безлюдности населенных пунктов. На улицах — редкий прохожий, плотно закрытые двери, робкие взгляды из-за зашторенных или задвинутых ставнями окон. Какая-то боязнь, настороженное выжидание...

Еще в Гатчине к полку прибился оставшийся от расформированной части военный духовой оркестр, и я приказал музыкантам играть на привалах, при прохождении населенных пунктов бравурные марши, мелодии новых революционных песен. Постепенно сбегались мальчишки, чуть осмелев, из-за калиток показывались девчата. [81]

С самого начала мы строго следили за поддержанием твердой революционной дисциплины, одним из требований которой было доброжелательное, внимательное отношение к местному населению. И тем не менее холодок недоверия и отчужденности со стороны несознательных развеялся не сразу, иной раз мы ощущали его довольно остро.

Враждебные силы поднимали голову то в одном, то в другом месте. В мае 1918 г. в районе Поволжья и Сибири вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, спровоцированный империалистами Антанты. Отголоски выступления контрреволюции дали о себе знать и у нас, под Петроградом.

В те дни мне пришлось отправиться из полка на ближайшую железнодорожную станцию Волосово, чтобы оттуда поехать в Гатчину, где стоял штаб дивизии, за получением указаний относительно намечавшейся переброски полка в Поволжье. Но единственное, что удалось мне сделать, так это связаться с Гатчиной по телеграфу и сообщить командованию о том, что в районе Волосово действуют мятежники я что станция вот-вот будет захвачена ими.

Не задерживаясь на телеграфе, я пошел на телефонную станцию, чтобы переговорить с полком. Связь уже не работала, и я вышел на небольшую площадь, разыскивая ординарца, оставленного с лошадьми. И тут ко мне подбежала девчушка и, опасливо озираясь, быстро пролепетала:

— Дяденька, мужики вас ищут, хотят повесить.

Действительно, со стороны станции показалась ватага возбужденных, вооруженных чем попало людей. Они приближались к зданию телефонной станции, из которого я только что вышел.

Что делать? Неподалеку оказался табачный киоск. Я подошел к окошку и, проклиная в душе свои офицерские брюки, которые могли сейчас выдать меня, попросил пачку папирос «Ада».

Папиросы нашлись. Пока я разговаривал с продавцом да расплачивался, шумная компания проскочила мимо, не обратив на меня внимания. Не задерживаясь больше у киоска, я нырнул в ближайший переулок.

Через полчаса мы с ординарцем были уже далеко от Волосово, в большой деревне, рядом с которой, на хуторе, располагалась оружейная мастерская нашего полка. Озабоченные красноармейцы рассказали, что и здесь неспокойно: на деревенской площади митингуют, решают, восставать против Советской власти или нет. Оружие, находившееся в мастерской, красноармейцы успели припрятать. [82]

Посоветовавшись, решили пойти на сходку, послушать, в чем там толкуют. Чтобы не привлекать внимания к своей командирской одежде, натянул поверх нее солдатскую шинель.

Подошли, смешались с толпой. Шинели наши никого не удивили, шинель была тогда принадлежностью едва ли не каждого мужчины.

Сходка была в разгаре. Ораторы, поднимаясь на крыльцо дома, старались друг перед другом, и каждый подогревал публику, обливал грязью рабоче-крестьянскую власть, Красную Армию.

— Какая это власть! — распинался, очевидно, местный богатей, что заметно было и по повадкам, и по добротной одежде. — Понабивали комиссары котомки награбленным добром да ворованными деньгами. Что с них возьмешь — грабители, да и только!

Несколько человек одобрительно поддакивают, но основная масса крестьян молчит, выжидает.

— В Ямбурге, говорят, всех жителей обобрали, а кто стоял за свое, поубивали, — выкрикивает его подголосок из толпы.

Чувствую, тон задают кулаки, люди, враждебно настроенные к Советской власти. А основная масса молчит, выжидает по-прежнему. Надо выступить, решаю про себя, раскрыть людям глаза, рассказать, куда их толкают. И в то же время знаю, что оратор из меня неважный.

Колебания длились недолго. Сбрасываю шинель, выхожу на крыльцо и громко, чтобы слышали все, говорю:

— Я — командир расположенного в Копорье полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Может, я не все знаю про своих людей — красноармейцев, тогда прошу вас, уважаемые граждане, сказать: кого из вас мои люди обидели, у кого отобрали вещи или деньги?

На площади установилась тишина. Потом послышались голоса: «Не брали», «Чего там говорить, не трогали у нас!». И вдруг уже знакомый голос:

— У нас, может, и не брали, зато в Ямбурге всех почистили.

— В Ямбурге, говорите? Так вот слушайте, что я вам скажу. Вчера я разговаривал по телефону с Ямбургом. И знаете, о чем меня спрашивали? У нас, говорят, только и разговоров, что у вас там, в Волосове и окрестных деревнях, красноармейцы грабят мирных жителей. Где же все-таки, спрашиваю я, красноармейцы грабят — в Ямбурге или Волосово? Ответ простой — и здесь, и там кому-то выгодно [83] обманывать простых людей, настраивать против Красной Армии, против Советской власти.

— Говори, да не заговаривайся! — опять выкрикнул кто-то из толпы. — Чего пужаешь?

— Я не пугаю, а уточняю. На тот случай, если и меня спросят: что здесь происходило — бунтовали или мирно беседовали?

Люди стали расходиться. Провокаторов никто не поддержал. Скоро из Гатчины прибыл бронепоезд. Порядок был восстановлен и в Волосово.

Да, в непростых условиях молодая Красная Армия налаживала свои отношения с какой-то частью населения. Сколько на пути к этому было трудностей, предубеждений, вражеских наскоков! Но правда оказалась сильнее. Всем строем своей жизни, дисциплинированностью, верностью в защите интересов трудящихся Красная Армия завоевывала все большее уважение и признание.

У нас в полку даже шутка такая ходила: первыми признали Красную Армию детишки, доверчиво потянувшиеся к ней, за ними — девчата, зачастившие к нам на танцы и самодеятельные вечера, потом женщины, довольные тем, что красноармейцы не обижают их дочерей и не таскают кур, и, наконец, степенные мужики, говорившие между собой, что в новой армии не безобразничают и лошадей не отбирают.

Но самым важным признанием Красной Армии было то, что в ее ряды потянулись тысячи и тысячи новых людей — представителей рабочего класса и крестьянства. Лучшие сыны и дочери трудового народа отвечали на заговоры и вылазки внешних и внутренних врагов тем, что становились в строй защитников революции.

В одном Петрограде с июля по сентябрь 1918 г. в Красную Армию влилось около 26 тыс. человек. В те дни создавались десятки новых полков и дивизий. И пусть организация частей и соединений была различна, пусть новые формирования испытывали острейшую нехватку оружия и снаряжения, обмундирования и продовольствия, процесс становления новой армии шел быстро.

Распрощавшись со своим полком, я отправился к новому месту службы, в Лугу. В дороге познакомился с рослым, подтянутым командиром отдельного кавалерийского эскадрона Новиковым.

— Вы из Петрограда? — спросил Новиков.

— Нет, из Гатчины.

— Из столицы к нам прибывают отряды, приезжают командиры — что-то готовится. Командира бригады Васильева [84] в штабе нет: вызван в Петроград. Вам придется представиться комиссару бригады Яну Фабрициусу.

Когда мы подошли к зданию штаба, перед нами, словно от налетевшего вихря, распахнулась дверь, из нее с возгласами «Задушить! Повесить! Мальчишки! Сукины сыны!» вылетел богатырского сложения мужчина, в папахе, в бекеше из шинельного сукна, и куда-то промчался. Я узнал в нем Я. Ф. Фабрициуса, которого видел на съезде Советов солдатских депутатов 12-й армии в Валке, и подумал: «Строгий, шумный, с ним нелегко будет работать».

Войдя в штаб, мы увидели раскрасневшегося кумачом, взволнованного молодого командира лет двадцати, как я узнал позже, работника штаба Чембровского.

— Что с комиссаром? — спросил Новиков.

— Конники командира полка Балаховича, посланные в деревню за фуражом, угнали у крестьян корову и несколько овец. Идя в штаб, я заметил это, но сразу не доложил комиссару, а сказал часа через два. «Это же грабеж! — воскликнул Фабрициус. — И ты молчал, а они за это время забьют скотину». И, как видите, вылетел к Балаховичу навести порядок: попадет им на орехи.

Видя мое смущение, Новиков сказал:

— Не бойся, он беспощадный к врагам и к недисциплинированности нашей, а в остальном — душевный человек. Мое знакомство с ним было примерно таким же. — И Новиков рассказал о первой встрече с Яном Фабрициусом в Гдове.

Прибыл он в Гдов 27 февраля как чрезвычайный комиссар во главе отряда питерских красногвардейцев для организации отпора немецким интервентам. Еще не успел остановиться состав, как к нему устремились находившиеся на вокзале солдаты старой армии, каждый в надежде захватить место в вагоне. Но их остановил грозный окрик: «Стой! Куда?»

Ехавший на площадке впереди паровоза Я. Ф. Фабрициус соскочил на перрон и пошел вдоль состава. Богатырь, закуржевелый от мороза, с пикообразными усами, он без всякого предисловия набросился на опешивших солдат:

— Предатели! Трусы! Куда это вы бежите? Это так вы думаете защищать Советскую власть, которая дала вам свободу и землю. Кто у вас тут за старшего?

Новиков вышел из толпы и молодцевато представился:

— Бывший корнет 2-го Прибалтийского драгунского полка Новиков, товарищ комиссар.

— Ты что, тоже бежать собрался? [85]

— Никак нет. Уговаривал вместе с братом, — Новиков показал на своего юного, красивого брата, — уговаривал драгун записаться в Красную Армию и организовать оборону города — колеблются.

— Да он же гдовский: у него и хозяйство тут, — сказал один из драгун.

— А ты откуда? — спросил Фабрициус драгуна.

— Кто, я-то? Из Вологодской.

— Если все побегут, как вы бежите, то через неделю немцы на поездах и до твоей Вологодской губернии доберутся, — сказал Фабрициус. И уже обращаясь к Новикову: — Выводи своих драгун на привокзальную площадь, я сам с ними поговорю.

Когда Фабрициус вышел на площадь к выстроившимся драгунам, он увидел неподалеку привязанных заседланных кавалерийских лошадей.

— Чьи это кони?

— Наши, товарищ комиссар, — ответил Новиков.

— Что же, вы и лошадей немцу хотите оставить?

— Вот и мы говорим, что жалко с конями расставаться, — раздались голоса из строя драгун.

— А с Советской властью расставаться не жалко? — повысил голос Фабрициус.

— Да тутока ее нет. Вчера какой-то прапорщик со своей бандой переарестовал членов ревкома.

— Как?!

— Да так, арестовал и объявил себя какой-то властью.

— Уничтожим! Сотрем с лица земли эту контрреволюционную нечисть! — отчеканил Фабрициус. — А как же вы это допустили? Да еще по домам собираетесь...

— В Питере, говорит, уже Советской власти нет, — заговорили снова драгуны.

— Кто это вам сказал? Бабы на базаре? А меня кто прислал к вам порядок наводить и город защищать: турецкий султан, что ли? Кто за Советскую власть? Два шага вперед! — скомандовал Фабрициус.

Почти все сделали два шага вперед.

— Не хотите — марш отсюда, чтобы духу вашего здесь не было, — крикнул колеблющимся Фабрициус. — Новиков! По коням! И сейчас же окружить и переарестовать эту контрреволюционную сволочь, посягнувшую на законную власть. Если нужно помочь, направлю своих красногвардейцев.

— Не нужно. Справимся сами. По коням! — скомандовал Новиков. [86]

И драгуны ускакали. Через каких-нибудь полчаса Гдов был очищен от контрреволюционных заговорщиков, и в нем была восстановлена Советская власть. Арестованный контрреволюционерами член Центрального Исполнительного Комитета Иван Васильев освобожден. Новый Исполнительный комитет приступил к работе.

В тот же день Фабрициус телеграфировал об этом в Петроград.

Новиков был прав. Фабрициус по отношению к врагам имел львиные когти и зубы, к друзьям-единомышленникам — доброе сердце.

В тот же день Ян Фрицевич очень тепло принял меня и сообщил, что командира нашей 2-й бригады 6-й стрелковой дивизии М. Н. Васильева назначили начальником вновь сформированной 10-й стрелковой дивизии, а комиссаром дивизии его, Я. Ф. Фабрициуса. Вместо Васильева командиром бригады назначен Травинский, а я — начальником штаба бригады. Узнал я и о том, что одновременно Александр Васильевич Травинский назначен начальником торошинского боевого участка и находится на станции Торошино, куда нужно сейчас же отправиться и мне.

В конце беседы Фабрициус доверительно сказал:

— В Торошино из Питера подходят подкрепления, подготавливается операция по освобождению Пскова. Вам по февральским боям город знаком. Желаю успеха.

В 22 года я начал командовать красноармейским полком, в 23 — стал начальником штаба бригады, а забегая вперед, скажу, что в середине 1919 г. возглавил бригаду.

В то время большинство из нас, командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии, были в возрасте от 20 до 25 лет. Ураганом революции заброшенные на большие, не по годам, должности, мы не растерялись; выполняли свои обязанности уверенно и с достоинством. И история показала, что с задачей, которая в представлении старых военных специалистов была непосильной для нас, мы под руководством большевистской партии справились.

Конечно, годы свое делали: особенно вне работы, в быту, иногда нас заносило, прорывалось ребячество. Я. Ф. Фабрициус был значительно старше нас и иногда, вскипев из-за допущенной кем-то по легкомыслию оплошности или шалости, строго отчитывал, называл мальчишками, что мы воспринимали без обиды. Но, как я уже говорил, к нам он был очень отзывчив, внимателен и заботлив. В работе с командиром, как комиссар, был тверд, выдержан и корректен. [87]

При Фабрициусе командиром бригады, а затем командиром 10-й стрелковой дивизии был бывший полковник Михаил Николаевич Васильев — грамотный, волевой, честный. Но был он аполитичен, не верил в способности офицеров военного времени и унтер-офицеров, занимавших, по его мнению, «не по чину» должности, хотя на его глазах бурно шел их боевой рост. Со скрипом под влиянием своего военкома Васильев соглашался на выдвижение молодых.

Иногда, правда очень редко, при назначениях Фабрициус вынужден был соглашаться с Васильевым. Забегая несколько вперед, расскажу, что после взятия Пскова к нам подошла новгородская бригада, командир которой — тоже в прошлом полковник — был нерешительный и инертный. По просьбе комиссара бригады Фабрициус предложил заменить его мною.

— Неудобно перед боем, — возразил Васильев, и было принято компромиссное решение — послать меня к комбригу «советником».

Напутствуя меня, Я. Фабрициус сказал: «Езжайте и по возможности помогайте ему принимать решения. Позже я сам туда подъеду».

Штаб бригады стоял от войск очень, далеко, за полтора станционных пролета. Я посоветовал перевести штаб на следующую станцию, ближе к войскам, туда же перебросить резервный полк. И вместо того чтобы обороняться, перейти в наступление, выбить инициативу из рук противника.

Командир бригады не пошел ни на то, ни на другое: «Мы не имеем достаточного перевеса в силах над врагом».

Не оставалось ничего иного, как самому выдвинуться вперед. Переехал на следующую станцию, связался с полками и начал не «советовать», а командовать.

Завязался бой. Прибывший в штаб бригады комиссар дивизии Фабрициус был того же мнения, что и я, и приказал резервный полк перевести (полк сидел в эшелоне) ко мне на станцию. Во время разгрузки подошедшего эшелона вблизи вагонов разорвался снаряд противника. Под влиянием паникеров многие бросились в вагоны, заставили машиниста вести эшелон обратно, прихватили для скорости второй паровоз от минноподрывного состава, уехали, оставив большинство своих командиров на станции, в том числе и командира полка.

Я немедленно позвонил Фабрициусу по телефону и доложил о случившемся и принятых мерах. При помощи бронепоезда оттянули подальше от станции минноподрывной состав. Тем временем командир бригады решил было не задерживать [88] эшелон на той станции, где по-прежнему располагался его штаб, так как у него не было подразделений, чтобы остановить беглецов, а в тылу средства для этого, дескать, найдутся.

— Нет. Надо остановить паникеров здесь и вернуть обратно, — твердо сказал Фабрициус и вышел на станцию поджидать прибывающий эшелон. Поезд подошел, из вагонов высыпали красноармейцы.

— Вы куда? — грозно спросил Фабрициус.

— А... — начал было оправдываться один из паникеров.

— Заткни глотку, — сказал Фабрициус, — или я тебе ее заткну вот этим. — И вынул из кобуры револьвер.

Вокруг комиссара стали собираться красноармейцы.

— Бросить своих товарищей, — теперь Фабрициус говорил, как всегда, твердо, но без крика, — да еще оставить среди них без паровоза минноподрывной состав, который может взлететь в воздух от снаряда противника и похоронить сотни храбрецов, — так могли поступить не бойцы Красной Армии, а белогвардейцы. Марш по вагонам! И на линию огня. Я сам с вами поеду.

Через считанные минуты все были в вагонах. Выслав вперед эшелона паровоз с пулеметами на площадке, Фабрициус привел бойцов обратно. Они тут же вступили в бой, и противник был не только остановлен, но и отброшен назад.

Вскоре штаб этой бригады был расформирован, а полки переданы в другие бригады 10-й дивизии. Я опять вернулся к своим штабным делам в бригаду А. В. Травинского.

Теперь впору рассказать о том, как протекали бои за освобождение Пскова. Обстановка складывалась для нас благоприятно. В ноябре 1918 г. в Германии началась революция, и 7-й армии, только что созданной в составе Петроградского военного округа (командующий — бывший генерал Е. А. Искрицкий, член Реввоенсовета — один из активных участников Октябрьской революции С. П. Восков), была поставлена задача нанести. удар по немецким войскам, находившимся у Нарвы и Пскова, и освободить захваченные ими районы.

Немецкие войска действовали, разумеется, не одни. Под их прикрытием выросли, как грибы после дождя, всякого рода белогвардейские, буржуазно-националистические и прочие формирования, готовые объединиться с кем угодно для борьбы против Республики Советов. На сторону врага переметнулся, кстати сказать, и знакомый уже нам по Луге [89] бывший царский штабс-ротмистр Булак-Балахович, бандитские отряды которого то и дело попадались на нашем пути.

Во время операции по освобождению Пскова на меня, начальника штаба бригады, было возложено командование левой колонной, наступавшей по шоссе на поселок Кресты в далее на железнодорожную станцию Псков.

Надо сказать, что в ходе подготовки к наступлению к нам из разных городов Советской Республики прибывали недостаточно сколоченные, плохо обученные подразделения. В одном случае это была рота, в другом — батальон. Из таких вот двух батальонов да еще одной мортирной батареи, которой уверенно командовал опытный артиллерист Крюков, и состояла моя колонна.

Необстрелянные бойцы нервничали, а иные и паниковали, как только противник открывал огонь. Места, по которым мы наступали, я знал отлично, но это было слабым утешением: то один, то другой батальоны топтались на месте, продвижение было медленным.

Перелом в настроение людей внесла подоспевшая к нам на помощь рота красноармейцев-добровольцев из железнодорожных войск старой армии. Увидев этих ребят, я понял, что дело теперь пойдет.

А тут еще пожаловал к нам член Псковского ревкома Николай Иванович Жабин — с маузером на боку и карабином за спиной. Этот человек сумел буквально за несколько минут расположить к себе всех, с кем вступал в беседу. Без колебаний принял мое предложение стать комиссаром колонны и повести в бой железнодорожную роту. Нашел нужные слова для тех, кто оплошал на первых порах.

— А сам-то пойдешь с нами на врага?

— Пойду, если в бою не бросите.

— Не бросим. Пошли, ребята.

И что вы думаете — дружно поднявшаяся на врага железнодорожная рота во главе с Жабиным увлекла за собой и слабо подготовленные батальоны. Меньше чем через полчаса Кресты, а за ними и железнодорожная станция Псков были очищены от врага. Как потом выяснилось, первым ворвался в Псков на бронепоезде Ян Фабрициус.

Боевой успех буквально преобразил молодых красноармейцев. Подтянулись, поверили в себя и, желая, видимо, окончательно загладить свою вину, попросили, чтобы я сел в захваченную ими легковую машину и въехал на ней в город.

Так в тот день и началась военная карьера Николая Ивановича Жабина. Летом 1919 г. он в 20 лет стал комиссаром [90] бригады. По окончании военной академий в 1923 г. перешел на командную работу. Закончил свой жизненный путь генерал-майором, преподавателем Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил СССР имени К. Е. Ворошилова.

После освобождения Пскова наши войска продолжали наступление вдоль железной дороги на Ригу. Вначале оно развивались успешно. Но вот на участке 3-го Латышского стрелкового полка произошла заминка.

Штабы дивизии и бригады находились в вагонах на одной станции. Докладывая командованию дивизии о задержке наступления, комбриг Травинский сообщил, что в 3-й полк он решил направить меня.

— Пусть подождет, я тоже поеду туда, — сказал Фабрициус.

Дорога шла сосновым лесом. Фабрициус молодцевато сидел на красивом, сером, в яблоках, коне по кличке Барон, личной лошади изменника Балаховича, недавно захваченной одной из наших частей. Обернувшись, Ян Фрицевич пересчитал ехавших с нами бойцов и сказал: «Десять, Хорошо. Если бы на нас напало человек двадцать белогвардейцев, отбились бы. Давно не стрелял, соскучился», — потрогал он висевший за спиной карабин.

Находясь долгое время в сибирской ссылке, Фабрициус пристрастился к охоте и был отличным стрелком.

Впереди послышались артиллерийские выстрелы, затем пулеметная, ружейная стрельба: мы подъезжали к полку, ведущему бой. Спешившись неподалеку от штаба полка, пошли вперед на наблюдательный пункт к его командиру.

Полуоткрытая местность. То и дело свистят пули противника. Идти во весь рост стало опасно. Сопровождающий нас командир предложил продвигаться перебежками. «Поясница болит, — сказал Я. Ф. Фабрициус. — Да и до командира полка не так уж далеко — дойдем».

Весть о прибытии комиссара дивизии быстро разнеслась по цепям. Все подтянулись, приободрились.

Осмотревшись, Фабрициус сказал командиру полка:

— Зачем зря жечь боеприпасы? Нужно переходить в наступление. Вы пойдете, — повернулся ко мне комиссар, — вдоль дороги с бронемашиной «Гарф». Пушка на ней исправна? — спросил командира полка.

— Исправна.

— А я пойду вдоль опушки леса, ближе к левому флангу. Вы, — обратился он к командиру полка, — останетесь на своем месте, подбросите артиллерийского огонька. Потом, если нужно, передвигайтесь за центром полка. Начнем! — [91] И Фабрициус решительно, быстро, не сгибаясь, пошел в цепь.

Воодушевленные присутствием и примером комиссара, красноармейцы стремительно пошли в атаку, сбили противника и погнали. Со стороны дороги мне видно было, как Фабрициус, забыв про боль в пояснице, с быстротой финиширующего спринтера, гнался за пулеметным расчетом противника. Останавливаясь на мгновение, он вскидывал карабин и стрелял. И хотя был отличным стрелком, его выстрелы с ходу не достигали цели. Тогда комиссар встал на колено и первым же выстрелом поразил одного пулеметчика, вторым — другого. Остальные, бросив пулемет, разбежались. Через минуту Фабрициус уже был у пулемета, повернул его вслед отступающим и открыл огонь.

За этот подвиг Я. Ф. Фабрициус был награжден орденом Красного Знамени.

Последний раз я встретился с Я. Ф. Фабрициусом в 1928 г. в Москве, в Большом театре, на праздновании 10-летия Военной академии имени М. В. Фрунзе. Мы не виделись восемь лет. Встретились по-братски. Глядя на него — жизнерадостного, цветущего, сильного, я был далек от мысли, что это наша последняя встреча...

24 августа 1929 г. он погиб в авиационной катастрофе, спасая жизнь других, рыцарь Советской Армии, рыцарь без страха и упрека, Ян Фрицевич Фабрициус.

* * *

...Работа в штабе конечно же обогащает военного человека, приучает мыслить масштабно, оперативно, воспитывает культуру работы с картой, документами. И все-таки меня тянуло в строй, на командную работу. А тут и удобный случай подвернулся. В штаб бригады прибыли два слушателя Академии Генерального штаба (переименована в 1921 г. в общевойсковую Военную академию, с 1925 г. носит имя М. В. Фрунзе). Один из них был назначен на мое место, а меня направили на должность командира «отказавшегося» идти на фронт полка. Предупредили о том, что люди в полку, а он назывался 1-м Псковским имени ВЧК, хорошие; виновен был во всем мой предшественник, грубостью и самоуправством восстановивший против себя личный состав.

Вскоре наш полк был объединен с прибывшим с Урала 1-м Латышским Земгальским полком и получил название 13-й Латышский стрелковый полк.

Ранней весной 1919 г. 13-й Латышский полк занимал оборону в районе между Мариенбургом (Алуксне) и Верро (Выру). [92]

Как-то раз утром к дому, где размещался штаб полка, подъехала простенькая кошовка (санки), на козлах которой сидел красноармеец и правил впряженной в нее также ничем не примечательной лошадкой. Когда кошовка остановилась, из нее вышел среднего роста, подтянутый человек. По интеллигентному лицу, пенсне и офицерской шинели старой армии с какими-то незнакомыми мне петличками можно было заключить, что приехал бывший кадровый офицер старой армии из артиллерийских или инженерных войск.

Я вышел навстречу приехавшему, который уже спрашивал, где он может найти командира полка. Я ответил, что я и есть командир полка. «Начальник штаба Эстляндской армии Корк, Август Иванович», — представился прибывший и крепко пожал мне руку. В то время мы, командиры, жили по-спартански, передвигались кто на чем мог (я не говорю про верховых лошадей: верховые лошади у командиров, как правило, были хорошие). И все же скромность начальника штаба армии меня поразила.

Зайдя в штаб, Корк, не раздеваясь, снял папаху и присел за стол около окна. Я увидел аккуратно подстриженные под бобрик волосы, широкий лоб. Убедившись, что мы одни, Август Иванович негромко сказал: «Пока только для вашего сведения и для сведения комиссара полка: намечается наступательная операция на Верро с задачей овладеть этим городом и перехватить железную дорогу Рига — Псков. Нанесение главного удара предполагается из района Опекальн по большаку на Верро. Я приехал, чтобы осмотреть позицию на направлении главного удара с колокольни церкви Опекальн. Прошу и вас проехать со мной. Я оторву вас от дел не более чем на три часа».

Его внешность, тщательно выговариваемое каждое слово, до скрупулезности правильно построенные фразы, наконец, его фамилия и имя показывали, что он не из русских. Латышей я знал хорошо. Не латыш. Похож чем-то на немца. Но вряд ли. И я не утерпел, спросил, какой он национальности. «Эстонец», — ответил Август Иванович, и мы вышли.

По дороге и тогда, когда мы уже находились на колокольне, начальник штаба Эстляндской армии о многом расспрашивал меня. И особенно о местности, находящейся в тылу противника, которую трудно было за дальностью расстояния рассмотреть в бинокль. Он знал, что зимой полк наступал здесь и подходил к самому Верро, и потому уточнял у меня то одно, то другое.

Задавал и такие вопросы, на которые я по тогдашней своей теоретической военной подготовке не мог четко ответить, [93] например, где, по-моему, выгоднее выбрать артиллерийские позиции, наблюдательные пункты для артиллерии. Заметив, что по тому или иному вопросу я затрудняюсь с ответом, Корк деликатно переводил беседу на другую тему.

Разглядывая на шинели начальника штаба незнакомые петлички, я не утерпел и спросил, к какому роду войск они относятся. И, получив ответ, что он был офицером Генерального штаба, я с еще большим любопытством стал разглядывать нашего гостя. Мне в бытность командиром роты старой армии, приходилось видеть офицеров Генерального штаба разве что издалека. В нашем представлении это были люди необыкновенные, своего рода жрецы военного искусства, владеющие какими-то особыми его тайнами, непостижимыми для нас, смертных офицеров военного времени.

Короткое общение с начальником штаба Эстляндской армии как бы подтверждало, что в своем суждении мы были правы, считая офицеров Генерального штаба большими специалистами военного дела. Не зря же, как мы знали, белогвардейские заправилы объявили, что тем из офицеров Генерального штаба, кто будет служить в Красной Армии, не избежать виселицы.

Но угроза не смутила А. И. Корка — выходца из простой семьи эстонского крестьянина, получившего первоначальное общее, а затем и военное образование исключительно благодаря своим незаурядным способностям, настойчивости и трудолюбию. Чугуевское пехотное училище, а потом и Академию Генштаба он окончил по первому разряду.

Участник первой мировой войны, подполковник Корк, когда грянула революция, сразу определил, что его место на стороне трудового народа. В августе 1917 г. Корк — председатель солдатского комитета Западного фронта, а в июле 1918 г. добровольно вступает в Красную Армию и занимает в ней весьма высокие посты. В годы гражданской войны Август Иванович отличился в боях под Петроградом, при разгроме Врангеля и других врагов молодой Советской Республики...

После осмотра местности А. И. Корк пожелал побеседовать с красноармейцами расположенной неподалеку резервной роты. Я приказал находившемуся с нами командиру роты пойти вперед и выстроить роту. Отдавая приказания, сделал командиру роты понятный только для него знак.

Как уже говорилось, стояла ранняя весна. Снег днем делался рыхлым, мокрым, а по дорогам или около зданий местами стояла талая вода. А полк был обут в валенки, летней [94] обуви еще не завезли, да и получить ее в то время было не так легко: сказывалась военная разруха.

Подходя к расположению роты, я с удовольствием заметил, что командир роты понял мой знак, выстроил роту так, что впереди стояли красноармейцы с наиболее разбитыми валенками, из прохудившихся носков которых выглядывали пучки соломы.

Я был убежден, что красноармейцы непременно заведут разговор об обуви, а высокий начальник, растерявшись, пообещает и вынужден будет помочь.

Но я ошибся. Август Иванович оказался не так уж прост, как показался при первом знакомстве. Он уверенно, даже, я бы сказал, молодцевато подошел к строю и поздоровался. Рота дружно ответила. Но как только Корк начал объяснять красноармейцам, почему образованы Советские правительства в Эстонии, Латвии и почему создана Эстонская и Латвийская Красная Армия, его сейчас же перебили голоса: «Лучше скажите сначала, когда валенки заменят. Гляди, в чем ходим».

— И об этом скажу, — спокойно ответил А. И. Корк. — Но раньше я вам расскажу о Прибалтийских Советских республиках и о Красной Армии, созданной ими.

Продолжая говорить, Август Иванович слегка взмахивал правой рукой, как бы дирижируя хором. Почувствовав перед собой волевого командира, красноармейцы замолчали и все внимательнее слушали то, о чем говорил начальник штаба Эстляндской армии.

Август Иванович просто и доходчиво рассказал о том, что прибалтийские трудящиеся, как и другие национальности нашего государства, вместе с великим русским народом боролись против царизма, буржуазии, помещиков и свергли их. Они понимают, что только в тесном единении они могут добиться национальной независимости и полного социального освобождения от помещиков и буржуазии. Трудящиеся Прибалтийских республик стремятся к установлению прочных связей с Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой, и формируемая Красная Армия Эстонии, Латвии, Белоруссии и Литвы будет драться в едином строю с Российской Красной Армией, так как у них одни и те же интересы — защищать завоевания социалистической революции и создать единую державу Советских Республик.

— Теперь в отношении летней обуви, — продолжал А. И. Корк. — Знаем, что ее у вас нет. Но и у нас пока нет: не поступала. [95]

Трудности, какие переживает ваше молодое Советское государство, вы знаете не хуже меня. Сказались тут, конечно, и организационные перестроения. Эстляндская Красная Армия выделена из 7-й армии — создаются свои органы снабжения. Как только поступит обувь, незамедлительно вышлем. Но скоро не обещаю. Придется потерпеть. Воюем не за интересы царя, помещиков и капиталистов, а за свои.

Слушая Августа Ивановича, я краснел от стыда за устроенную мною демонстрацию с обувью.

— Вопросов больше нет? — спросил начальник штаба Эстляндской армии.

— Нет.

— До свидания, товарищи!

На приветствие «здравствуйте» красноармейцы умели хорошо отвечать, на «до свидания» — не умели и ответили разрозненными выкриками. Корку это не понравилось.

— Полк ваш, мы знаем, очень боевой. Хороший полк. Нужно быть во всем на высоте, в том числе и в ответах на приветствия. Попробуем еще раз. «До свидания, товарищи!»

На этот раз рота ответила дружно.

— Спасибо, товарищи, за службу! — поблагодарил Август Иванович.

Красноармейцы, к моему удивлению, еще дружнее ответили:

— Рады стараться, товарищ начальник штаба!

После команды «Разойдись!» бойцы окружили санки с садящимся в них начальником штаба армии и приветливо наперебой желали ему счастливого пути. Я посмотрел на часы, не подоспело ли время обеда, чтобы пригласить Августа Ивановича отведать наших щей, и с удивлением заметил, что прошло ровно три часа со времени нашего выезда из штаба полка. А. И. Корк умел ценить и свое и чужое время, в чем мне пришлось убедиться позднее еще не раз.

Через несколько дней после приезда Корка подошла и расположилась сзади нас 11-я Петроградская стрелковая дивизия, которой отводилась особая роль в предстоящем наступлении.

Вскоре на рекогносцировку приехал командующий Эстляндской Красной Армией М. Н. Васильев.

Бывшего полковника Васильева я знал на переломе 1918–1919 гг., когда он командовал 10-й стрелковой дивизией. Тогда он выглядел здоровым и крепким, а на этот раз по всему чувствовалось, что он сильно сдал, осунулся. Видимо, серьезно заболел, и больше мы его не видели. [96]

В сопровождении А. И. Корка прибыл командующий Западным фронтом Д. Н. Надежный. К его приезду в районе штаба нашего полка были собраны для участия в рекогносцировке и для получения задачи командиры полков 11-й стрелковой дивизии, нашей бригады и другой руководящий состав.

Скоро началось наступление. Но операция полностью не удалась: Верро не взяли. Наибольший боевой успех выпал на долю нашего 13-го Латышского полка. Действуя в составе своей бригады на правом фланге, полк за один день выполнил поставленную ему задачу, пройдя с боями до 25 километров.

Однако общая обстановка на прибалтийских фронтах стала резко изменяться к худшему. Еще в декабре 1918 г. страны Антанты развернули военную интервенцию в Прибалтике. В Балтийском море появилась английская эскадра. Прикрываясь сначала штыками германских интервентов, а потом дулами английских кораблей, армия эстонской буржуазии к началу мая 1919 г. превышала 70 тыс. человек. В нее входил и Северный белогвардейский корпус генерала Юденича. Буржуазные порядки стали устанавливаться также в Латвии и Литве.

Помню, как тяжело переживали угрозу, нависшую над революционными завоеваниями в Латвии, Эстонии, Литве, красноармейцы и командиры — выходцы оттуда, продолжавшие вместе с нами бороться против врагов Октября.

После установления буржуазной диктатуры в Латвии вместе с нашим 13-м Латышским стрелковым толком отходил рабочий Латвийский отряд, в составе которого был Ян Карлович Берзин (Кюзис Петерис). С ним я уже встречался перед началом нашего наступления, о нем успел многое узнать и от комиссара нашего полка Грицько. У этого человека, в юности батрака, а потом рабочего — профессионального революционера, члена Коммунистической партии с 1905 г., была легендарная жизнь. Он приговаривался царским судом к смертной казни, многие годы провел в тюремных застенках, в сибирской ссылке, активно участвовал в свержении царского самодержавия, в Великой Октябрьской социалистической революции. Ян Карлович, выражая то, что чувствовали тысячи и тысячи латышей, не раз говорил нам, что установление буржуазных порядков в Латвии есть насилие над волей народа, твердо верил в то, что солнце свободы непременно взойдет и над его родным краем.

Отходили мы с тяжелыми боями, находясь в полуокружении. Мне приходилось в те трудные дни видеть Павла [97] Ивановича, как его чаще всего называли, в разных ролях: и как командира, и как политработника, и как рядового бойца, и в каждом случае он действовал уверенно, убежденно и беззаветно храбро.

Человек из когорты бесстрашных революционеров, Я. К. Берзин в конце июня 1919 г. был назначен начальником политотдела 11-й Петроградской стрелковой дивизии. Вскоре в бою за город Остров полк, которым я командовал (он стал теперь 97-м стрелковым), был подчинен 11-й стрелковой дивизии. Ян Карлович уже в качестве начальника политотдела прибыл к нам и участвовал во встречном бою с наступающими частями генерала Юденича. Своей решимостью и отвагой он вносил в сердца бойцов уверенность в победе.

Почему именно в 97-й стрелковый полк направился Берзин? Не только потому, что он знал его по успешным боям под Верро. Наш полк располагал довольно внушительной по тем временам огневой мощью — у нас было 24 станковых пулемета. Берзин решил, что именно здесь, на участке нашего полка, можно и должно остановить отборные части зарвавшегося генерала Юденича, нанести им наибольшие потери, перехватить инициативу. А раз так, то и ему, начподиву, надо быть там, где решается судьба боя. Берзин проявил здесь и дальновидность, и умение выделить главное — качества, столь необходимые каждому руководителю. Наступавшие войска Юденича встретили под Островом решительный отпор.

...Болезнь и госпиталь оторвали меня от боевых дел. Но ненадолго. Осенью 1919 г. опять оказался на одном из самых горячих участков борьбы с белогвардейщиной.

В те дни Красной Армии пришлось вести тяжкие бои против наступавших с юга войск генерала Деникина. Недобитые части Колчака пытались прорваться к Уралу из Сибири, а на Петроград во второй раз двинул свои полчища генерал Юденич.

К нам, в район Полоцка, где дислоцировалась 51-я бригада, которой мне было поручено командовать, поступили тревожные вести: войска Юденича, усиленные английскими танками, быстро продвигаются со стороны Нарвы на Петроград и к вечеру 17 октября подошли уже к предместьям города.

На ближних подступах к Петрограду разгорелись ожесточенные бои. Все было подчинено одной, цели — остановить врага и разгромить его. На помощь защитникам Петрограда шли подкрепления из Центральных районов страны. [98]

В. И. Ленин лично руководил организацией отпора врагу. Его письмо «К рабочим и красноармейцам Петрограда» никого не оставило равнодушным, оно звало на самоотверженную борьбу до конца, до победы.

В те дни и 51-я бригада 17-й дивизии была спешно переброшена из Белоруссии под Лугу для наращивания удара 15-й армии, которая, освободив 31 октября Лугу, развивала наступление на Волосово, охватывая с тыла армию Юденича, увязшую в боях за Гатчину.

Мы выгрузились и ждали приказа из штаба армии. Я лег поспать часок-другой, а когда среди ночи был разбужен и встал, то не поверил глазам своим: передо мной стоял А. И. Корк — командующий 15-й армией. Оказалось, что он прибыл в Лугу вместе с командующим Западным фронтом В. М. Гиттисом, в его поезде.

Через несколько минут мы уже были в салоне вагона. Навстречу поднялся невысокого роста человек, в кожаной куртке, с бритой головой. Это и был командующий фронтом Владимир Михайлович Гиттис. Он подробно расспросил о состоянии бригады, а в заключение сказал, что она некоторое время будет находиться в резерве армии. «Осмотритесь на новом месте, что разладилось — наладьте, разместите бригаду в Луге», — заключил Гиттис.

Вскоре после этого, опять-таки поздно ночью, командующий армией А. И. Корк снова поднял меня с постели. Мне стало неловко: второй раз командующий застает меня спящим, хотя, честно говоря, и не было причины бодрствовать по ночам — бригада находилась в резерве. Командующий, как бы почувствовав мое состояние, сразу заговорил о цели своего приезда.

Он рассказал о том, что операция по разгрому армии Юденича развивается успешно. Несмотря на труднопроходимую местность, особенно в полосе наступления 11-й стрелковой дивизии, в районе озера Самро, войска преодолевают все препятствия, гонят противника. Особенно хорошо дерутся 94-й, 96-й полки и бывший мой 13-й полк — ныне 97-й. (Позднее эти полки за блестяще проведенную операцию были награждены Почетным революционным Красным знаменем.{39})

По мнению А. И. Корка, противник просчитался, недоучел силы 15-й армии. Стремясь во что бы то ни стало скорее овладеть Петроградом, Юденич с лужского и стругобельского участков перебросил значительные силы под Гатчину [99] и этим позволил нашим соединениям ударить по его флангу, смять его и выйти в глубокий тыл главной группировки. Но в то же время осложнилась обстановка под Псковом. Часть сил 10-й дивизии ведет бой за Гдов, чтобы после занятия этого города нанести с тыла удар по ямбургской группировке противника и отрезать ей отход в Эстонию. Оставшиеся под Псковом силы 10-й дивизии теснятся Булак-Балаховичем, и над городом нависла опасность.

Командующий сообщил, что наша бригада немедленно перебрасывается в Псков. Распоряжение о подаче железнодорожных составов уже отдано. Он считал, что до подхода нашей бригады силы Балаховича не смогут ворваться в город. Мне предстояло выехать в Псков с первым эшелоном. Корк пожелал нам удачи, простился и ушел.

И все. Никаких письменных распоряжений.

Прибыв в Псков, я представился начальнику 10-й стрелковой дивизии П. К. Матисону. Он поставил бригаде такую задачу: сосредоточиться в районе деревень Большое и Малое Лопатино, станция Череха и, переправившись через реку Великая, нанести удар во фланг и тыл частям Булак-Балаховича, подходящим к Пскову.

Нам пришлось воевать в том самом районе, где 23 февраля 1918 г. был нанесен первый удар по кайзеровским войскам, стремившимся к Петрограду. Читатель помнит, что в том бою я участвовал в должности командира 2-го красноармейского полка.

Операция прошла успешно. Банды Булак-Балаховича были разбиты и отброшены в глубь Юрьевского уезда.

Выполнив свою задачу, 51-я бригада 17-й стрелковой дивизии возвратилась обратно в состав 16-й армии. Мне было приказано передать командование бригадой заместителю, а самому выехать в Гдов и принять там 28-ю бригаду 10-й стрелковой дивизии.

С этой бригадой в тяжелейших условиях зимы пришлось участвовать в заключительном этапе операции по разгрому и окончательному выдворению с советской территории так называемой Северо-Западной армии белогвардейцев.

В те дни мы часто видели командующего 15-й армией А. И. Корка, постоянно ощущали его руководство.

Опасаясь, как бы наступающая Красная Армия, преследуя войска Юденича, не вступила в пределы Эстонии, местные власти разоружили белогвардейские войска при переходе их через реку Нарва.

22 января 1920 г. белогвардейская Северо-Западная армия официально была ликвидирована. 2 февраля 1920 г. [100] был подписан мирный договор между РСФСР и Эстонской буржуазной республикой.

Рассказывая об Августе Ивановиче Корке, я неизменно вспоминаю его выдержанность, тактичность. И, чтобы не создалось превратного впечатления о нем как о мягком, нетребовательном военачальнике, позволю себе рассказать об одном из его приездов в 11-ю стрелковую дивизию. Но сразу оговорюсь, что А. И. Корк имел привычку, прежде чем заехать в штаб соединения, побывать в частях и подразделениях. Так он поступил и в тот раз. К начальнику 11-й стрелковой дивизии, которому временно подчинялась и наша 28-я бригада, Август Иванович приехал недовольный. Он обнаружил, что в дивизии огневые позиции батарей отстояли далеко от целей — на пределе. И я видел, как он, не повышая тона, «отчитывал» командира дивизии, бывшего полковника старой армии А. Г. Нацвалова. Видел, как на лысине Нацвалова начали выступать одна за другой капли пота величиной с горошину.

— Удивляюсь вашей подвижности, товарищ командующий, — вытирая лысину, сказал донельзя смущенный начальник дивизии...

После окончания гражданской войны А. И. Корк занимал ряд ответственных командных должностей, в 1929–1935 гг. командовал Московским военным округом, а затем возглавил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Тут мне опять довелось повстречаться с Августом Ивановичем, причем поводом послужило одно неприятное происшествие. Случилось это зимой не то 1935, не то 1936 г. Во время лыжного пробега обморозилось несколько слушателей академии, и мне, как начальнику группы контроля при Народном комиссаре обороны, было приказано провести расследование. Нелегко было заводить разговор по этому печальному случаю с уважаемым человеком, бывшим моим командиром, и я попросил его, чтобы он дал письменное объяснение Народному комиссару обороны СССР К. Е. Ворошилову.

— Все же я хотел бы вам заявить, товарищ Черепанов, что моя вина в случившемся есть. Будучи больным на дому, я допустил оплошность и не посмотрел на градусник, поставленный на внешней стороне оконной рамы. Если бы я это сделал, то отменил бы запланированный ранее лыжный пробег слушателей.

Помню, выслушав меня, Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов сказал: «Август Иванович Корк — честнейший человек». [101]

Да, Август Иванович был честнейшим человеком, талантливым военачальником, верным сыном Коммунистической партии, в которую он вступил в 1927 г....

* * *

Весной 1920 г. 10-я стрелковая дивизия из района Пскова передислоцировалась в район Старого Быхова и была включена в состав 16-й армии Западного фронта.

Перед нами был новый противник — войска буржуазно-помещичьей Польши. Вместе с армией генерала Врангеля вооруженные силы Польши составили тогда, по выражению В. И. Ленина, две руки международного империализма в борьбе с Советским государством.

О напряженности боев и тяжести обстановки свидетельствует тот факт, что армиям польских интервентов удалось захватить значительную часть Белоруссии и Правобережной Украины, в том числе Минск и Киев.

Но и Красная Армия была уже другой. В результате мощного контрудара наших Юго-Западного и Западного фронтов враг был отброшен под Львов и Варшаву. И только недостаток сил и усталость войск, значительно оторвавшихся от баз снабжения, да слабое взаимодействие между наступающими фронтами не позволили окончательно разгромить противника.

«Усталость войск...» — читаем мы теперь скупые строки в описании боевой страды лета 1920 г. А сколько трудностей и лишений стоит за ними! Жара установилась в то лето какая-то особенно изнуряющая. На армию, три месяца постоянно наступающую, обрушился еще один бич — желудочные болезни. В полках оставалось по 200–300 человек. И все-таки люди держались, преодолевали любые преграды на своем пути.

Из многих эпизодов войны с белополяками особенно запечатлелась в моей памяти переправа через Березину.

Войска Западного фронта готовились перейти в наступление. Одним из первых должен был форсировать реку 83-й стрелковый полк нашей бригады, которым командовал Михайлов — видный, не по годам, мужчина. Вызвав к себе командира артиллерийской батареи Воронова, он поставил ему задачу: огнем прямой наводкой поддерживать переправу полка через водный рубеж.

Воронов, очень высокий и оттого казавшийся чересчур худым и тонким, изо всех сил старался сохранить на своем лице соответствующую моменту солидность, но это ему, двадцатилетнему юноше, слабо удавалось. Он явно радовался [102] полученному заданию. Глаза его блестели, губы подергивались в улыбке.

А Михайлов продолжал втолковывать:

— Пойми, ты поддерживаешь головной полк, головной, — потрясал он указательным пальцем. — От удачи полка зависит успех не только нашей бригады, но и всей дивизии, а может, и армии. Бригаде приказано после переправы, не обращая внимания на то, как продвигаются соседние части, выдвинуть свои фланги и форсированно двигаться на местечко Пуховичи, потом на железнодорожную станцию Пуховичи и здесь перерезать магистраль Бобруйск — Минск. Предварительно надо хорошенько разведать цели, особенно месторасположение пулеметов белополяков. Исследуй на брюхе весь берег, осмотри каждый изгиб реки, выбери такие позиции для орудий, чтобы они с одного-двух выстрелов могли подавить огневые точки противника.

Командир полка был в приподнятом настроении. Он, как и командир батареи, гордился поставленной его полку трудной боевой задачей. И голос его звучал сейчас почти басом.

Получив разрешение «быть свободным», Воронов взял под козырек, четко повернулся, вначале степенно пошел, но через каких-нибудь десять шагов не выдержал — легко перемахнул через широкую рытвину и понесся к опушке леса, где стояла его батарея.

«Сколько в нем еще мальчишества», — важно сказал Михайлов, хотя его самого так и подмывало последовать примеру командира батареи — перемахнуть через ров.

Михайлов лишь три года прослужил в царской армии, из них два года — на фронте. После революции перешел в Красную Армию и воевал с самого начала гражданской войны.

Красная Армия только-только народилась. В первое время командные должности в ней, начиная от командира батальона и выше, занимали куда более молодые люди, чем это было в старой армии во время первой, мировой войны. Но, как показал опыт, громадное большинство из них хорошо справилось с возложенными на них обязанностями. Однако едва ли не каждый из молодых для укрепления авторитета старался казаться старше своих лет, солиднее.

Не избежал этого и Михайлов, которому тогда было всего 25 лет: он немного важничал, ходил не торопясь, степенно, не сознавая, что это тоже своего рода мальчишество. Разницу в годах — 5 лет — между собою и Вороновым Михайлов считал за 10–15 лет. И потому, очевидно, я услышал, [103] как он самым серьезным образом спросил стоявшего рядом с ним командира артиллерийского дивизиона Рерле:

— Мы с вами не ошиблись, поручив такую ответственную задачу юнцу?

Рерле, невысокий, чернявый, был немного старше Михайлова. Он увлекался спортом. Поглаживая колено, он с видом знатока оценивал легкий, размашистый бег командира батареи и прикидывал, кто бы из них победил, случись ему соревноваться с Вороновым.

Следуя своим мыслям, Рерле невпопад сказал:

— Он обгонит... — и, спохватившись, ответил: — Николай не подведет.

Берег Березины, где сосредоточились наши части, был выше противоположного. Покрыт лесом. Здесь сохранились еще могилы французских солдат, захороненных в Отечественную войну 1812 г.

Воронов вместе с командиром разведки С. И. Макеевым ползком выбрались на опушку леса, где в небольшом углублении находился ротный наблюдательный пункт. Густой березовый молодняк и кустарник служили хорошей маскировкой.

С этого места, а также с других удобных для наблюдения точек Воронов уже не первый день изучал оборону противника, засекал его огневые точки. В этой нелегкой работе, требующей и терпения, и острого глаза, ему усердно помогал подросток Коля, пришедший к красным с территории, занятой белополяками, и всей душой привязавшийся к красноармейцам.

И вот подошло время действовать. Ночь выдалась темная, безветренная. Командиру батареи, находившемуся на командно-наблюдательном пункте, доложили, что подразделения на подходе к переправе.

— Еще раз проверить, все ли готово! — шепотом приказал он, вглядываясь в сторону противника. От наплывших туч свинцовые воды реки окрасились, в мрачный, чернильный цвет. На небосклоне лишь кое-где появлялись и вновь затягивались густыми облаками тусклые просветы.

Командир полка выдвинул свой НП к месту расположения переправочных средств и здесь поджидал прибытия своих подразделений.

Все приготовления шли в полной темноте.

Личный состав подразделений быстро рассредоточивался на берегу, занимая места у заранее собранных и скрытых пока от глаз противника плотов. Теперь все думы о том, как лучше и без шума произвести посадку. [104]

От налетевшего внезапно порыва ветра зашумел лес, камыши, зарябило воду. Саперы воспользовались этим и тут же спустили на воду плоты, на которые бесшумно садились натренированные на учениях красноармейцы. И снова стало тихо: ветра как не бывало.

И вот плоты закачались на воде, разворачиваясь по течению, как оторванные от берега льдины. Все напряженно вглядывались в загадочно молчавший, невидимый берег, где притаился противник, у всех было одно желание: поскорее высадиться на сушу и атаковать врага.

А плоты все ближе и ближе к цели...

И вдруг тишину прорезали винтовочные выстрелы с противоположного берега. Одна за другой взлетели две ракеты, осветив часть берега и реки с плывущими плотами.

Застучал вражеский пулемет.. Огневые вспышки осветили и ваш берег — ударили стоящие на прямой наводке орудия. Звуки выстрелов и разрывы снарядов слились. Пулемет белополяков замолк.

— Налечь на весла! — пронеслась по реке бодрая команда. Плоты понеслись еще быстрее.

Из окопов застигнутого врасплох противника велась беспорядочная стрельба. Но плоты были уже рядом с берегом, теперь только бы зацепиться за него, а там все будет в порядке.

Взвилась ракета, выпущенная высадившимися, — сигнал о переносе артиллерийского огня. Тут же вспыхнуло несколько других ракет — сигнал о захвате окопов противника.

Следом за батальонами начали переправлять на плотах и орудия батареи Воронова. Вскоре они были на другом берегу, где уже развернул свой НП командир полка Михайлов.

Переправа прошла блестяще: 28-я бригада 10-й стрелковой дивизии выполнила свою задачу: скоро мы доложили по команде, что железная дорога Бобруйск — Минск перерезана.

Отличился 82-й стрелковый полк. Развивая успех, он в местечке Пуховичи захватил артиллерийский дивизион противника и первым вышел на железную дорогу. Полк был награжден Почетным революционным Красным знаменем.

Произошли эти события в ночь на 4 июля 1920 г. С тех пор много воды утекло в реке Березина. Что можно сказать о героях той переправы?

Судьба командира полка Михайлова мне неизвестна. Командир артиллерийского дивизиона Рерле — полковник в отставке. Командир батарея Николай Николаевич Воронов [105] стал главным маршалом артиллерии, в годы Великой Отечественной войны был представителем. Ставки Верховного Главнокомандования на фронтах, занимал пост начальника артиллерии Советской Армии — заместителя Наркома обороны СССР.

* * *

Война, говорят, лучшая для командира академия. Ну а если к боевому опыту добавить основательную теоретическую подготовку — тогда совсем хорошо.

Размышляя на такой лад, я поздней осенью 1920 г. предпринял еще одну — вторую по счету — попытку попасть на учебу в Академию Генштаба РККА. На этот раз удачно!

Стрелковую бригаду сдал начальнику штаба, а сам отправился в Москву.

На одной и на другой войнах многое было узнано, но многое и перезабыто. Мандатную комиссию, которой все побаивались, прошел без сучка и задоринки. Теперь экзамены. Тут одним социальным происхождением да заслугами перед Советской властью не возьмешь, нужны знания. А экзаменаторы — народ дотошный: профессора в основном старой, дореволюционной закваски.

Чудом решена тригонометрическая задача. «При каком Людовике свершилась Великай французская революция?» — просит уточнить преподаватель всеобщей истории. Узнаю в экзаменаторе того самого профессора, который на свой вопрос — в каком году произошло раскрепощение крестьян в России? — получил от моего будущего сокурсника Павла Ефимовича Дыбенко уточняющий ответ: «По-вашему — раскрепощение, а по-нашему — закабаление».

Преподавателю военной географии невнятно рассказываю что-то про Сингапур, зато даю волю красноречию, отвечая на вопрос о Белоруссии, которую прошел с боями вдоль и поперек.

Конечно, здорово помогли дополнительные занятия, организованные в академии перед экзаменами: они как бы подгоняли нас, пропахших порохом абитуриентов, к уровню среднего образования.

Много интересных людей пришло тогда в академию. Я упомянул уже П. Е. Дыбенко. Некоторое время этот известный революционер, активнейший участник гражданской войны ухитрялся совмещать учебу в академии с командованием соединениями, дислоцированными на юге страны. Павел Ефимович привозил оттуда отлично выполненные тактические разработки. [106]

Учился с нами Владимир Кириакович Триандафиллов, тоже пришедший в академию прямо из окопов гражданской войны. Позже он стал известным советским военным теоретиком, одним из основоположников теории глубокой операции и боя, тонким знатоком и исследователем вопросов взаимодействия различных видов оружия в бою. Уже во время учебы в академии Триандафиллов смело «скрещивал шпаги» о самыми маститыми знатоками военного дела, и, как правило, его точка зрения брала верх. Зачастую в споре он привлекал на помощь и свой кавказский темперамент.

Моим однокашником по академии был и Епифан Иович Ковтюх, выведенный под именем Кожуха в романе А. Серафимовича «Железный поток», — личность, что и говорить, известная. Большая дружба связывала меня с Иваном Семеновичем Кутяковым. Кто не знает по знаменитому кинофильму этого ближайшего сподвижника В. И. Чапаева, принявшего на себя после гибели начдива командование 25-й стрелковой дивизией! После окончания академии Кутяков отличился в борьбе с басмачами, заслужил здесь третий орден Красного Знамени, занимал высокие командные посты, вплоть до заместителя командующего войсками военного округа.

На фронте мы соскучились по книге, по знаниям и за учебу принялись с каким-то ожесточенным самозабвением. Многие учились сразу на двух факультетах. Меня тоже не устраивал один общевойсковой курс, потянуло на восточный факультет, где ломимо всего прочего изучали китайский язык с его головоломными иероглифами.

По истории войн и военного искусства изучали еще свежую по зарубкам в памяти, а у многих — и на теле первую мировую войну. Мне предстояло выступить с научным докладом о Брусиловском прорыве. Неожиданно помог в изучении темы сам Алексей Алексеевич Брусилов, занимавший тогда пост председателя Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами Республики. Один из выдающихся полководцев первой мировой войны, которому вскоре должно было исполниться 70 лет, охотно согласился принять меня для беседы.

Брусилов держался просто и скромно, на мои вопросы отвечал охотно. Ему, видимо, нравилось, что «старика знают и помнят». А я внимательно слушал и рассматривал человека, который в решительную минуту остался со своей страной, со своим народом, отклонив все предложения белогвардейцев переметнуться к ним и возглавить силы контрреволюции.

За годы учебы в академии было немало памятных встреч [107] с видными партийными, государственными и военными деятелями.

Одна из таких встреч заставила меня на некоторое время оставить академические аудитории и снова окунуться в боевую жизнь.

Весной 1921 г. на Воздвиженке, в бывшем Охотничьем клубе, где тогда помещалась Академия Генерального штаба РККА, был назначен доклад о методах ликвидации повстанческих банд Антонова. Сделать его должен был молодой в то время военачальник И. П. Уборевич, только что вернувшийся с Тамбовщины.

Имя И. П. Уборевича за время гражданской войны было уже широко известно. Поэтому на встречу с ним пришли не только мы, слушатели академии, но и многие профессора и преподаватели.

Просто и ярко обрисовал Уборевич борьбу против антоновщины, охарактеризовал настроение населения, соотношение сил и действия советских войск, которыми руководили М. Н. Тухачевский и он. Неторопливая, грамотная в военном отношении речь докладчика увлекла всех.

Особенно интересными показались всем нам методы борьбы. Как ни остра была эта социальная борьба, наше военное командование решило выиграть ее с наименьшими потерями с обеих сторон. Для этого потребовалось прежде всего изолировать банды, таившиеся в лесах и, как правило, избегавшие открытых столкновений, от их местной агентуры. Бандитов постепенно лишили связей с их единомышленниками из местного населения. Все меньше стало поступать к ним продовольствия, табака, мыла, а главное — боеприпасов, заранее припрятанных в потайных местах. Наряду с этим Тухачевский и Уборевич развернули большую агитационную работу среди терроризированного бандитами населения. Крестьяне стали охотно помогать войскам и органам Советской власти. Почва из-под ног бандитов ускользала, они вынуждены были выходить из лесов. Большую роль сыграло применение бронемашин, автомобилей, вооруженных пулеметами, от которых не могли удрать даже самые резвые кони бандитов. Такое сочетание различных мер и решило успешный исход борьбы: банды были постепенно расчленены, перебиты или захвачены в плен.

— Вот так, потихоньку, — улыбнулся под конец И. П. Уборевич, — мы и закончили эту необычную, пренеприятнейшую кампанию...

Аудитория наградила докладчика дружными аплодисментами. [108]

Не сходя с трибуны, Иероним Петрович как бы невзначай сказал:

— Я, товарищи, в Москве проездом. Направлен в Белоруссию, под Минск. Там предстоит удалить еще одну злокачественную опухоль...

— Какую же? — спросил кто-то из аудитории.

— Там орудуют бандиты под предводительством бывшего царского ротмистра, ныне «атамана» Булак-Балаховича. Этот аферист с помощью эсера Савинкова систематически засылает к нам террористические банды из Польши. И пока мы не устраним это зло, нормальную жизнь в Белоруссии наладить трудно. Я обращаюсь с просьбой к слушателям академии помочь мне выполнить это задание партии.

Услышав призыв И. П. Уборевича, я, не задумываясь, записался вместе с группой командиров на выезд в Белоруссию.

По прибытии на место наша группа была принята командующим войсками Минской губернии И. П. Уборевичем. Помню, я сидел рядом с моим товарищем Михаилом Кульчаком. В комнате находился член Военного совета Адамович и начальник штаба, выпускник нашей академии Венцов-Кранц.

Иероним Петрович расспросил каждого о прежней службе в войсках и тут же, посоветовавшись с Адамовичем и Венцовым-Кранцем, определил всех на должности.

Я, в частности, был назначен в город Игумен (ныне Червень) начальником боевого участка. Венцов-Кранц подробно рассказал нам о расположении, состоянии и задачах войск, Адамович — о политическом положении в крае, потом мы снова попали к Уборевичу. Перед каждым, в зависимости от положения на местах, он поставил конкретные задачи.

— В Игуменском уезде, — говорил мне Иероним Петрович, — расквартированы стрелковая бригада и кавалерийский полк. Их надо бережно и очень умело использовать. Вам будут подчинены и местные отряды самообороны и милиция — тоже немалая сила, если действовать в тесном контакте с местными сельскими и городскими властями. Оторветесь от местных органов — вы пропали, наладите связи — вы на коне. Местные власти помогут во всем: сориентируют в обстановке, расскажут об особенностях той или иной местности, укажут друзей и врагов. Что нужно сделать в первую очередь? Нащупать базы, выявить конкретных лиц, на которых опираются бандиты. Это самое главное. Лишившись баз, бандиты вынуждены будут тащить продовольствие и [109] боеприпасы из-за кордона. Они не могут перевозить свои грузы транспортом, это было бы слишком заметно. Их сила в ногах. Чтобы умело перехватывать такого рода «пешеходов», надо досконально изучить местность, все тропинки и проходы по болотам, обзавестись надежными проводниками из местных жителей.

— Разве наши пограничники не могут крепко, как говорится, на замок, закрыть границы? — задал кто-то вопрос командующему.

— Для этого потребовалось бы организовать на границе нечто вроде позиционной обороны, — ответил И. П. Уборевич, — а на это у нас сейчас не хватит сил: началась, как вы знаете, демобилизация, люди нужны промышленности и деревне, чтобы предотвратить голод.

— Товарищ командующий, — обратился к Уборевичу кто-то из нашей группы, — на Тамбовщине вы преследовали врага с помощью бронемашин. А у нас они будут?

— К сожалению, бронемашин здесь почти нет. Да и конных немного. Поэтому в районе каждого отряда надо иметь дежурные подводы. В этом помогут вам опять-таки местные власти. На подводах же организуйте подвижные подразделения. Но все это нужно делать по-хозяйски, чтобы не обезлошадить крестьянина. Сейчас идут покосы, подходит время уборки хлеба — везде нужен расчет и расчет...

* * *

Игуменский уезд, где находился мой боевой участок, оказался довольно обширным, покрытым лесами, перелесками, болотами. Села и деревушки встречали нас наглухо закрытыми окнами, щемящей; настороженной тишиной. Бывало, спросишь у кого-нибудь из местных крестьян:

— Ну как, сильно вас беспокоят бандиты?

— Да нет, ничуть. Мы их и не видим...

— А чьи же трупы висят неподалеку, за околицей, разве не ваших односельчан?

— Не знаем, человек хороший, ничего не знаем...

Такие ответы можно было услышать как от явных кулаков, так и от напуганных бандитским террором бедняков.

Объехав воинские части, ознакомившись с отрядами самообороны и милиции, я убедился, что их численность совершенно недостаточна для выполнения задачи, поставленной Уборевичем. И вот тут-то и пригодились его советы. Я связался с местными органами власти, с рабочими организациями и предложил действовать вместе. По всему уезду стали проводить митинги и собрания. Наши агитаторы призывали население, особенно крестьян, получивших помещичьи [110] земли, начать наконец организованную жизнь, а для этого прежде всего перестать бояться террористов. Кое-кто из крестьян получил от нас оружие для самозащиты. Все это вскоре стало давать результаты.

Все смелее на помощь к нам стали приходить люди труда, пополняя милицейские группы и отряды самообороны. Из числа новых друзей нашлись опытные проводники. Крестьяне указывали, в какой глухомани прячут кулаки продовольствие, боеприпасы и лошадей. Вскоре наш конный обоз сильно вырос, укрепилась подвижность отрядов. Радовало и то, что в Минске о нас не забывали: Уборевич щедро снабжал отряды оружием и боеприпасами. И все же бандиты проскальзывали сквозь наши заслоны, грабили и вешали бедняков, посмевших косить травы или сеять хлеб на бывших помещичьих землях.

Я был недоволен своей работой и попросил Уборевича приехать на боевой участок.

К этому времени нам удалось открыть новый способ выявления в лесах бандитских шаек и, обнаружив их, не терять из виду. Как-то один командир полка, краснознаменец Соколов, пошел с группой товарищей на охоту. Взяли с собой и собак. Охотники неожиданно наткнулись на шайку закордонных «гостей». Началась перестрелка. Бандиты пытались уйти, но за ними с лаем бросились собаки, и вскоре головорезы были уничтожены. Возникла мысль, что четвероногие друзья могут и впредь сослужить нам хорошую службу.

Командующий сразу же одобрил использование собак:

— Хорошее дело. Завтра же пойду с вами «на охоту».

На следующий день отправились в лес. Собаки быстро поняли, чего от них хотят. Наткнувшись на бандитов, они дружно преследовали их, и у нас была в этот день немалая «добыча».

Уборевич уезжал в Минск довольный.

Перед отъездом он побывал со мной в местных партийных и советских организациях, потребовал от них более активных действий, со своей стороны пообещал прислать подкрепление. Прошло не так уж много времени, и бандитам пробираться на нашу сторону стало все сложнее и сложнее, а потом они вынуждены были и совсем отказаться от этого.

В академии, как видит читатель, указание партии о необходимости связывать теорию с практикой конкретно проводилось в жизнь. Те, кто помогал И. П. Уборевичу в Белоруссии, вернулись в Москву, снова с головой окунулись в учебу и постепенно наверстали упущенное. [111]