Под Псковом, во главе 2-го красноармейского полка

Уставы всех армий мира предписывают командиру необходимость знания множества всевозможных вещей, и уж конечно же в первую очередь хорошо знать обстановку, силы и боевые возможности своих войск и войск противника.

Что мог я, молодой командир полка, сказать тогда об обстановке? Разве только то, что она была до невероятности тяжелой и запутанной. Боевых действий, как таковых, на нашем фронте еще не велось. Немцы соблюдали перемирие, вернее сказать, использовали перемирие для подготовки к нанесению ударов по Советской Республике. Им не терпелось внести и свой постыдный вклад в крестовый поход против рабоче-крестьянской власти в России.

Гроза приближалась, и это интуитивно чувствовала старая русская армия, процесс разложения и развала которой усиливался с каждым днем и часом.

Штабы по инерции все еще отдавали приказы, но их уже никто не выполнял. Вот что докладывал в те дни по инстанции начальник штаба 12-й армии. «Наверху, — взволнованно констатировал он, — неясно себе представляют состояние фронта... Положение таково, что ни о какой устойчивости фронта в случае наступления противника разговора не может быть. В ротах 30–40 штыков при весьма низком моральном состоянии. Материальная часть в расстройстве. Лошади не ходят. Фуража нет. В некоторых батареях нет прислуги для ухода за материальной частью: так 3-й особый артдивизион не может выступить на позицию, так как он за неимением номеров представляет собой обоз. В 3-й особой дивизии из 3 пулеметных команд лошадей можно набрать только на одну. 23-й Финляндский полк по [42] своему составу имеет около батальона. Авиадив-12 доносит, что у него нет даже кем охранять аппараты (самолеты). Такова картина почти во всех частях. Нет ни одного полка, где бы в составе было более 500–600 штыков. Продовольствие за последние 10 дней не поступало. Если подвоза не будет, начнется голод»{20}.

И как вывод: «При малейшем нажиме противника армия не устоит и, безусловно, обречена на катастрофу.

Поэтому командарм считает необходимым отправить всю конницу и артиллерию в тыл страны с тем, чтобы сохранить ценный конский состав и технику»{21}.

О небоеспособности своих войск доносили и командующие 1-й я 5-й армиями Северного фронта. Причем командование 5-й армии рекомендовало заранее отходить, «иначе при наступлении противника ему достанется вся материальная часть. 5-я армия не способна совершенно обороняться» {22}.

Соединения и части, длительное время находившиеся на боевых позициях, настойчиво требовали смены, как, например, 6-й и 2-й Сибирские корпуса 12-й армии. Предполагалось, что части 6-го Сибирского корпуса будут сменены частями 49-го армейского корпуса. Однако начальник штаба 49-го корпуса донес в штаб армии, что, «по данным, полученным от председателя корпусного комитета, части корпуса на смену 6-го Сибирского корпуса не пойдут» {23}.

Потеряв надежду на смену, многие полки и даже дивизии 1, 5 и 12-й армий начали самовольно покидать боевые участки и позиции на фронте. Ни одну часть 6-го Сибирского корпуса не удалось убедить остаться на позиции до смены их формируемыми частями Красной Армии. Нетерпение солдат нарастало, самовольный уход с позиций продолжался.

В этих условиях было принято решение о спешной смене частей 6-го Сибирского корпуса 2-м красноармейским полком. Ко дню смены «возраст» полка не превышал недели, подразделения полка из-за территориальной разобщенности не были достаточно сколочены. Объяснялось это и тем, что приказ комиссара 12-и армии Нахимсона об объединении новых красноармейских батальонов в полки (организационно и территориально) встретил сопротивление начальников дивизий. Они боялись, что с уходом добровольцев [43] старые части вовсе покинут фронт, и поэтому требовали оставить красноармейские батальоны в дивизиях.

Полностью 2-й красноармейский полк занял 40-километровую полосу обороны 6-го Сибирского корпуса лишь за несколько дней до перехода немцев в наступление. 1-й батальон сменил 3-ю дивизию, 2-й — 14-ю и 3-й — 136-ю. Каждая красноармейская рота сменила тот полк, из которого она выделялась.

Командиры батальонов расположились на командных пунктах дивизий, а командиры рот — на месте бывших штабов полков. Территориальная разобщенность еще больше увеличилась, что невероятно усложняло командование полком.

В довершение всего полк остался без единого орудия: батареи были сняты с позиций одновременно с частями старой армии. Уходя, штаб 6-го корпуса захватил с собой даже все телеграфные аппараты для связи со штабом армии, и штаб нашего полка, сменивший на мызе Набе штаб корпуса, остался без связи с тылом.

С уходом корпусных интендантов, складов и баз снабжения обнаружилась и еще одна неприятность: полк остался без продовольствия и фуража. Вместо обещанного усиленного пайка красноармейцы были вынуждены перейти в буквальном смысле на подножный корм: они разгребали снег, выкапывали из мерзлой земли неубранный картофель. Вместо хлеба бойцы получали скромную порцию твердых, как камень, галет, которые именовались «пряниками Керенского». На мясо пришлось забить тощих лошадей, оставленных ушедшими частями старой армии.

Вот в каких условиях пришлось начинать свой боевой путь одному из первых полков зарождавшейся Красной Армии. Перед нами встала сразу масса вопросов. Как действовать в сложившейся обстановке? Как одному полку заменить целый корпус? Полку, который надо было и вооружать, и снаряжать, и пополнять? В каком уставе искать ответ на эти и многие другие вопросы?

И тем не менее все мы не могли не ощущать того, что присутствуем при рождении новой армии, боеспособной, не похожей на ту, что была вчера. Несмотря ни на что, настроение красноармейцев и командиров в полку было боевое: они стойко переносили все тяготы и лишения. Случаев дезертирства или попыток бросить фронт не было. Чувство ответственности перед новой, социалистической Родиной и политическая сознательность, побудившие этих людей добровольно [44] пойти в Красную Армию, помогали им терпеть невзгоды и не оставлять порученного поста.

Яркую характеристику мужества и стойкости подразделений 2-го красноармейского полка дает в своей телеграмме, посланной в штаб 12-й армии после смены 3-й Сибирской стрелковой дивизии 1-м батальоном полка, комиссар этой дивизии:

«29.1 (11.2) 1918 года

Управарму-12 Валга

Полки дивизии уползли в тыл. Но выручила гвардия, заняв фронт. Тяжело, но надежда не иссякла. Гвардия стоит бодро, лишь бы была сыта. Дайте формальный приказ о признании 2-го полка отдельной частью дивизии со своим хозяйством. Отпустите аванс, пока можно. И им хватит, надеюсь. Гвардия не бросила фронта. И я пока не покину. Не забудьте только всех нас. Да здравствует Ленин... Да здравствует народная гвардия, свободный народ и грядущая социальная революция.

Именем. Красной гвардии дивкомиссар 3 Сиб. Келле»{24}.

А что же в это время делала другая сторона, представителя которой сели в Брест-Литовске за стол мирных переговоров? Как выглядели войска противника, стоявшие перед нами?

Победа Октябрьской социалистической революции насторожила, встревожила империалистов. Вместе с тем «исчезновение» Восточного фронта, военная слабость Молодой Советской Республики подогрели аппетиты немецкой буржуазии и прусского юнкерства.

Германский генералитет начал готовиться к походу на Петроград и Москву с целью территориальных захватов и реставрации в нашей стране старых порядков. Император Вильгельм без стеснения писал стороннику немецкой ориентации белогвардейскому генералу Краснову: «Никакой «единой России» не будет: Россия будет разделена на четыре царства: Украину, Юго-Восточный союз, Великороссию и Сибирь». Прибалтику предполагалось включить непосредственно в состав Германской империи.

Уже 5 января 1918 г., через две недели после сговора англо-французских империалистов об оказании помощи белогвардейским правительствам и о разделении сфер влияния на юге России, верховное командование германской армии, [45] боясь опоздать к дележу «русского пирога», приказало главнокомандующему Восточным фронтом готовить наступление на Советскую Республику. Так, уже в январе были уточнены последние детали будущей наступательной операции на петроградском направлении, получившей условное наименование «Фаустшлаг» («Удар кулаком»){25}.

Кайзер и его командование рассчитывали мощным ударом на всем русско-германском фронте в короткий срок сломить организованное сопротивление Советской Республики, захватить Петроград и Москву, потопить в крови революцию, расчленить и поработить Россию. Основные силы врага сосредоточивались на трех направлениях: петроградском, центральном (в Белоруссии) и южном (на Украине).

Особое внимание германское командование уделяло петроградскому направлению, рассчитывая здесь кратчайшими путями прорваться к сердцу Республики — Петрограду. На Полоцк, Псков, Ревель и Нарву готовилось наступать до 16 пехотных дивизий, входивших в состав 8-й армии и армейской группы «Д».

Между главными группировками 8-й армии и армейской группы «Д» из района Якобштадт (Екабпилс) на Гулбене и Аташене наносил вспомогательный удар 58-й корпус.

После занятия Пскова и Нарвы намечалось развернуть наступление на Петроград.

Не ожидая серьезного сопротивления войск разваливавшейся русской армии, немецкое командование тем не менее очень тщательно готовилось к операции. Прежде всего оно позаботилось о повышении маневренности своих войск, чтобы сразу же после прорыва укрепленных позиций перейти к стремительному преследованию.

Немецкие войска, изготовившиеся для наступления, имели огромный численный перевес в живой силе и вооружении. Полнокровным немецким соединениям противостояли небоеспособные, слабо укомплектованные части и соединения старой русской армии. Ее полки насчитывали в среднем около 200 человек, что по численности соответствовало немецкой роте. Лишь несколько частей Красной Армии, спешно сформированных накануне наступления врага, могли оказать ему какое-то сопротивление. Однако численность их была также невелика. Громадное неравенство в силах предопределяло характер развернувшихся боевых действий. [46]

Подготовка к наступлению германской армии подходила к концу. Немецкой военщине нужен был предлог для нападения на Советское государство, которое, по словам кайзеровского фельдмаршала Людендорфа, «привело бы к свержению большевистской власти».

Такой предлог дал врагу Троцкий. Будучи председателем советской делегации в Брест-Литовске, он не выполнил полученных им прямых указаний Ленина и 28 января (10 февраля) заявил об отказе Советской Республики подписать мир на ультимативно предложенных Германией условиях. В то же время он сообщил немцам, что Советская Россия вести войну не будет и продолжает демобилизацию армии. Это было предательством интересов Советской Республики. Мирные переговоры оказались сорванными.

Чудовищное поведение Троцкого развязало руки немецкому командованию, которое заявило, что «неподписание Троцким мирного договора автоматически влечет за собой прекращение перемирия»{26}. 16 февраля Советскому правительству было сообщено, что с 12 часов 18 февраля 1918 г. Германия будет считать себя в состоянии войны с Советским государством. Тем самым немецкое командование грубо нарушило первую статью договора о перемирии, требовавшую предупреждения о разрыве его за семь дней.

Наступление немецких и австрийских войск на Восточном фронте началось 18 февраля.

Кайзеровские корпуса, развернутые в Прибалтике, сосредоточили основные усилия на псковском и нарвском направлениях.

Для наступления на Псков немцы наметили два основных операционных направления — двинско-псковское и рижско-псковское и вспомогательное — Якобштадт, Остров.

Совет армейских комиссаров 5-й армии 18 февраля отдал войскам приказ, в котором, в частности, говорилось: «...частям, занимающим передовые линии и находящимся на левом берегу Двины, отойти за реку. Город Двинск будет оставлен, мост, склады снарядов, часть ледяной поверхности будут взорваны минноподрывной ротой. В дальнейшем приказываю всем частям... отступать вдоль Псковского шоссе, задерживаясь на выгодных для обороны рубежах... ведя малую партизанскую войну» {27}.

После полудня 18 февраля, воспользовавшись начавшимся отходом русских частей с передовой линии на левом [47] берегу реки Двина, немецкие авангардные отряды с бронеавтомобилями впереди быстро проскочили мосты через Двину и обезоружили караулы на правом берегу реки. Минеры при внезапном появлении немцев растерялись и, несмотря на то что все мосты были заминированы, не взорвали их. Вскоре враг захватил весь Двинск и железнодорожный узел, на котором осталось значительное количество паровозов и вагонов.

На следующий день, ободренный первыми успехами, командующий армейской группой «Д», приказал немецкому 53-му корпусу главными силами наступать вдоль железной дороги и шоссе на Псков и захватить его как «важный пункт главной дороги, ведущей на Петербург»{28}.

21 февраля, воспользовавшись несогласованностью действий соединений 5-й и 1-й армий Северного фронта, немцы заняли Режицу (Резекне). Пригнав подвижной состав, захваченный в Двинске, они начали «железнодорожный марш» на Псков по почти не обороняемой железной дороге.

Удар на рижско-псковском направлении, где оборонялась наша 12-я армия, наносили соединения 8-й немецкой армии.

Командир 60-го армейского корпуса, наступавшего в полосе 2-го красноармейского полка, как потом стало известно, приказал выделить от каждой дивизии по два подвижных отряда силою до двух батальонов каждый, усилить их артиллерией и саперами и в случае отхода русских организовать их преследование.

Не имея связи ни с тылом, ни с соседями, я не знал, что левее нашего полка находятся части 43-го армейского корпуса, а севернее, на побережье, — 13-го армейского корпуса. Более того, я даже не подозревал о начавшемся наступлении врага и узнал о нем лишь во второй половине дня 18 февраля, когда командир 3-го батальона сообщил по телефону, что на его участке вражеские войска атакуют.

Теперь читатель представляет, какими сведениями об обстановке, о своих войсках и противнике располагал тогда командир полка. Действовать приходилось на свой страх и риск.

Красноармейские роты вначале упорно сопротивлялись, но противник, имея подавляющее численное превосходство, обошел их, принудив в конечном счете к отступлению. [48]

— Сейчас, оторвавшись от немцев, — сообщал командир 3-го батальона, — отходим к Страупе.

«Зря панику развел», — подумал я и приказал:

— Привести людей в порядок, перейти в контратаку и восстановить положение.

— Слушаюсь, — ответил командир батальона.

Но вскоре он позвонил снова и доложил, что батальон не смог остановить противника и под натиском его превосходящих сил продолжает отход.

Сказав, что сейчас приеду сам, я тут же позвонил командирам 1-го и 2-го батальонов — Андрейчуку и Чернышеву. На их участках все было спокойно.

Это навело меня на мысль, что противник проводит обычную разведку боем, а в 3-м батальоне приняли ее за наступление.

Много лет спустя я узнал, что 18 февраля в наступление на огромном фронте от Рижского залива до устья реки Дунай перешли 47 пехотных и 5,5 кавалерийских дивизий противника общей численностью около 700 000 человек, На одном из главных направлений — петроградском — продвигалось около 10 дивизий противника. На 40-километровом участке нашего 2-го красноармейского полка наступали четыре дивизии{29}. Против тысячи бойцов — четыре дивизии!

От штаба до Страупе — часа два езды. Выехал на санях по усаженной липами дороге. Занесенные снегом поля, перелески и разбросанные кое-где мызы — все выглядело удивительно мирно.

Вскоре показалась мыза, где я предполагал перехватить 3-й батальон. Приказав ехать тише, настороженно смотрел вдаль. А вдруг наши отошли и заеду я прямо к противнику в плен? Но тут увидел нескольких красноармейцев. Наши!

Немедленно собрал людей.

— Куда же вы, товарищи? Разве можно бросать фронт? Для этого ли мы записывались в Красную Армию? Ведь нам доверили оборонять подступы к революционному Петрограду. Против вас, целого батальона, какая-то разведка показалась, а вы побежали.

— Не побежали, положим, — раздался голос.

— Ну, не побежали, так побигли, как говорят на Украине, — перебил его другой.

В рядах бойцов послышался смех. [49]

— Товарищ командир полка, — заговорил один из красноармейцев, — это не разведка. Я в секрете сидел и видел цепи солдат. И до того явственно, что даже погоны у них заметил.

— Надо было не отступать, а открывать огонь.

— А мы открыли, он обходит нас, — сказал кто-то.

— Значит, слабый огонь, раз противник прошел. Справа от вас первый батальон стоит, вы отступили без приказа и оголили его фланг. Возвращайтесь на прежние позиции.

Бойцы повернули обратно, вместе с ними пошел и я. Но тут ко мне подбежал красноармеец-связист и сказал, что из штаба полка меня срочно вызывают к телефону.

— Ваше присутствие в штабе необходимо, — взволнованно говорил по телефону мой заместитель по строевой части Струнин. — Враг перешел в наступление...

— На каком участке?

— На участке первого батальона.

— Наши держатся?

— С боем отходят.

— Прикажите остановиться. Сейчас вернусь в штаб.

Положил трубку, отозвал в сторону командира батальона и поставил его в известность о положении на участке соседей.

— Как видишь, теперь мое место там, откуда удобнее управлять всем полком. Ты и без меня здесь справишься. Тыловой рубеж для обороны — эта мыза, — указал я ему рубеж на местности.

В штабе Струнин доложил, что противник перешел уже в наступление и на участке 2-го батальона.

— К телефону Андрейчука и Чернышева. Какие сведения от третьего батальона?

— Связь с ними прервалась, — ответил Струнин. Первым был вызван Чернышев.

— Товарищ командир полка! — кричал он в трубку. — Прямо на нас идут. Что делать?

— Открывайте огонь!

— Да немцы совсем близко! — трусливо вопия в трубку Чернышев. — Уже пули свистят...

— Руководи боем! — крикнул я ему.

Разговор прервался.

— Чернышев! Чернышев!

Но командир 2-го батальона не отзывался. Потом телефонист сообщил, что пуля попала в окно дома, где стоял [50] телефонный аппарат. Чернышев убежал, а батальон отступает по направлению к Лимбажи.

Тут я вспомнил разговор с комиссаром. Да, он был прав. Не следовало идти на поводу у плохо разбирающихся в людях бойцов, доверившихся демагогическим разглагольствованиям проходимца.

Твердо решив при первом же удобном случае избавиться от Чернышева, я связался с командиром 1-го батальона.

— Товарищ командир полка! — спокойно докладывал Андрейчук. — По приказу вашего заместителя батальон выбрал удобный рубеж для обороны. Но едва успели его занять, показался противник. Мы открыли ружейный и пулеметный огонь. И, несмотря на большие потери, немцы нас обошли. Пришлось начать отход.

— Как красноармейцы?

— Дерутся мужественно. Тут позиции нет. Как только найду хороший рубеж для обороны, прикажу занять и доложу.

Да, на Андрейчука можно было положиться. Он не впадал в панику от свиста пуль и умело руководил людьми.

Чернышев же, несмотря на предупреждение, бездействовал. Его роты были застигнуты врасплох, а 8-я прижата к заливу. Брошенные командиром, бойцы покидали позиции и отходили.

Положение осложнялосъ. Что делать? Решил оттянуть 1-й и 2-й батальоны в район к юго-западу от Лимбажи. Сюда же перешел и штаб полна. 3-му батальону, отошедшему в Страупе, приказал организовать оборону на узле дорог Страупе — Валмиера и Лимбажи — Цесис и прикрывать дорогу на Валмиеру.

Переводя в Лимбажи штаб полка, я надеялся связаться со штабом армии, доложить обстановку и узнать, что делается на других участках.

Отправив своего заместителя Струнина на станцию Озолы — может быть, там удастся найти какое-нибудь начальство, — попытался связаться по телефону со штабом армии. Уже наступила ночь, а я все еще тщетно разыскивал по близлежащим латвийским городкам, местечкам, хуторам и мызам какое-нибудь «высшее начальство». И тут, как снег на голову, свалилось сообщение, что 1-й батальон, самовольно снявшись с позиции, идет в город. Об этом доложил связной, присланный Андрейчуком. Неужели и Андрейчука солдаты не послушали?

— Почему в город?

— Бойцы говорят, что командир полка уехал в город [51] развлекаться, а нас в оборону поставил. Чем, мол, мы хуже его: пойдем и мы в город повеселимся.

— Далеко батальон?

— Да, пожалуй, сейчас уже верстах в двух отсюда. Через несколько минут я помчался на коне к батальону. Встретил его в версте от города и обратился к красноармейцам:

— Товарищи! Что говорится в Положении о взаимоотношениях командира и красноармейца? Раз командира выбрали, — значит, ему доверяют и выполняют все его приказания беспрекословно; не выполняют, — значит, ему не доверяют. Видимо, вы мне не доверяете, раз самовольно оставили позицию... — Низко поклонившись красноармейцам, я сказал:

— Спасибо, товарищи, за то, что вы меня выбрали в командиры, но больше не могу им быть. И если вы не повернете обратно и не займете позицию, какая была вам указана, мне придется с вами проститься. За себя легче отвечать, чем за всех вас. Стану рядовым, а вы выбирайте другого командира.

Бойцы молчали. Ждал и я.

Ночную тишину разорвала команда командира 2-й роты бывшего фельдфебеля Сливы.

— Вторая рота, правое плечо вперед, за мной. Шагом марш!

— Веди! — приказал я Андрейчуку, а сам снова возвратился на узел связи.

Было уже утро, когда я вышел из здания телефонной конторы. Всю ночь не спал, измучился, но ни с кем так и не связался.

Неожиданно послышались резкие протяжные звуки. Заинтересовавшись, я повернул за угол и увидел входящий в Лимбажи батальон Чернышева. Он ехал впереди верхом на коне, в тулупе, надетом поверх шинели, в сопровождении конных ординарцев на тощих лошаденках, а за ними шли два бойца и выдували нечто невообразимое в неведомо откуда добытые сигнальные трубы. За горнистами двигался батальон.

Специально при всех я сделал Чернышеву выговор за самовольное оставление позиции.

Выслушав меня, Чернышев повернулся к бойцам, привстал на стременах и театрально поднял руку.

— Товарищи! Командир полка говорит, что я вами не командовал в бою! — вдруг истерично закричал он. — Да это при старом режиме, что ли?! Как будто вы сами не [52] знаете, что надо делать: держаться ли на позиции, стрелять или отходить? А что в город вас привел, так разве вам не лучше будет в городе? Мало вы таскались по окопам и землянкам, надо и по-людски пожить.

Такая демагогия не могла привести ни к чему хорошему. Надо было принимать решительные меры, используя предоставленную мне власть.

— Батальон! Слушай мою команду! — И я повел людей на окраину города, чтобы занять там оборону.

Подавляющее большинство бойцов двинулось за мной. Небольшая группа топталась возле Чернышева. Но потом и они пошли за остальными.

Едва удалось восстановить положение на участке батальона Чернышева, как мне донесли, что 1-й батальон, который успешно вел бой с наступающим противником, стал отступать, завидя отход 2-го батальона. Андрейчук решил, что Чернышев оставил позиции по моему приказу и ему также нужно отходить.

Что делать? В таких условиях трудно было организовать защиту Лимбажи. Оставалось отвести полк на дорогу за город и там занять оборону.

В те первые дни, когда Красная Армия только еще создавалась, в ее составе был, как говорил Ленин, «безусловно великолепный боевой материал, но материал сырой, необработанный»{30}. Не удивительно, что возникало немало неувязок, недоразумений, нарушений дисциплины.

...В сумерках, прикрываемая дозорами, на дороге показалась колонна неприятельских солдат.

Я взглянул на установленные по обеим сторонам дороги пулеметы.

— Открывай огонь! — приказал командиру пулеметчиков Газнюку, решив завязать огневой бой, втянуть в него весь полк и таким образом остановить врага.

Лишь только затрещали пулеметы, немцы с удивлением остановились, словно не веря, что их спокойному продвижению по чужой территории кто-то помешал. Затем противник стал откатываться назад.

Вспоминая впоследствии это первое, по существу, еще слабое сопротивление неприятельским войскам, я думал о том, что можно было бы по-настоящему дать отпор врагу даже в этот день, 19 февраля 1918 г., если бы в наших рядах оказались те коммунисты, питерские и псковские рабочие, [53] которые пришли в армию буквально через два-три дня — 22–23 февраля.

Отход противника подбодрил красноармейцев. Вскоре стало совсем темно, и враг прекратил ответную стрельбу.

Со станции Озолы привезли записку от Струнива. Он сообщал, что удалось связаться со станцией Валмиера. Представитель Исполнительного комитета Советов солдатских депутатов 12-й армии Чарин приказал нашему полку двигаться на станцию Озолы, где нас ожидали эшелоны для отправки в Валмиеру.

Меня удивило это распоряжение. Я считал, что нашему полку будет приказано организовать оборону и сдерживать противника, но приказ надо было выполнять.

Когда мы пришли на станцию Озолы, 1-й и 2-й батальоны сразу начали погрузку в вагоны, 3-й батальон вступил в это время в бой на валмиерском направлении.

Струнину, Фергову и Газнюку вместе с конными разведчиками и хозяйством полка я приказал отходить по дороге на Тарту, так как для них не было места в эшелонах.

В Валмиере я прежде всего нашел Чарина. Доложил ему о состоянии полка, попросил два-три дня, чтобы привести его в порядок. Этого времени, конечно, было мало, если учесть, что предстояло еще дожидаться 3-й батальон.

Однако Чарин сообщил, что полк переходит в резерв командования Северного фронта и должен немедленно отправиться в Псков.

— А как быть с третьим батальоном?

— Здесь остается ряд товарищей, и, если батальон подойдет, его отправят вслед за вами.

Вся станция Валмиера была забита составами с эвакуируемым имуществом. На эшелоны, точно мухи на мед, налипли не пожелавшие вступить в Красную Армию и теперь панически убегавшие от немцев солдаты. Неразбериха была невероятная. Наш полк вагонов не получил. Я собрал красноармейцев, объяснил положение и предупредил о трудностях, ожидающих их по пути в Псков.

— Поскольку вагонов нам не выделили, добираться придется мелкими группами, рассаживаясь по разным эшелонам.

Затем разбили солдат на группы, назначили старших. Условились: сбор в Пскове — Иркутские казармы.

Меня все время не покидала мысль, что принятое решение очень рискованное. Но другого выхода я не видел. Между тем жизнь показала, что это своеобразное испытание пошло на пользу нашему красноармейскому полку: случайные элементы по дороге дезертировали, а люди, сознательно [54] пожелавшие защищать Советскую власть, прибыли на сборный пункт в Псков.

Отправив полк, я некоторое время оставался в городе, ожидая, не подойдет ли 3-й батальон. Но его не было. Станция опустела. На путях стоял единственный эшелон.

Вместе с адъютантом полка Григорьевым зашел в пассажирский вагон. Он был битком набит офицерами. Среди них неожиданно увидел Урбанковского.

— Что это у тебя на рукаве, не разберу? — спросил он, приглядываясь к моей повязке.

— Буквы «КП» обозначают командир полка.

— Это ты командир полка? — с иронией заметил Урбанковский. — Давно ли так преуспел?

В разговор вмешался сидевший рядом с Урбанковским кавалерист в офицерской шинели. В его разговорах чувствовалась беспредельная, буквально зоологическая ненависть к большевикам, к Советской власти и Красной Армии. Конечно, мы не могли понять друг друга. Все же я сказал:

— По моему мнению, каждый честный русский офицер должен определить свое отношение к тому, что происходит сейчас в России. Настоящий патриот будет защищать Родину в рядах Красной Армии.

— А мы едем в Сибирь, — заметил кавалерист, показывая на сидящих в вагоне офицеров, — и там создадим новую, не красную, а белую армию, развернем фронт по Волге и оттуда через Совдепию двинемся навстречу немцам.

— Кого же вы бить собираетесь: немцев или свой народ?

— Немцев и большевиков.

Как раз в это время поезд тронулся. Мы с Григорьевым сошли с него на следующем полустанке и сели в другой эшелон, переполненный бойцами и эвакуируемым имуществом. Урбанковский и его друзья проводили нас взглядами, полными ненависти.

И за время пребывания в Валмиере я не смог составить ясного представления о том, что происходит на других участках Северного фронта. Да и Валмиерга 22 февраля была занята немецкими частями.

Захватчики взяли здесь в плен 20 красноармейцев, в том числе члена Исполнительного комитета уездного Совета рабочих и солдатских депутатов, стрелка запасного Латышского полка А. Дылле. Красноармейцы были расстреляны, а большевик Дылле повешен на площади.

Вот каким языком германские империалисты с самого начала заговорили с представителями Советской власти и [55] Красной Армии! Не гуманным языком международных конвенций, а звериным языком классовой ненависти к тем, кто поднялся на защиту революции, на защиту своего права жить свободно, без помещиков и капиталистов.

Так было не только в Валмиере.

Ясной картины происходящего на фронте, повторяю, не было, но все говорило о том, что картина эта безотрадная. Развал частей старой армии достиг апогея, полки и дивизия самовольно уходили в тыл. Так, на станции Лигатне, которую должна была оборонять 109-я пехотная дивизия, к полудню 18 февраля остались лишь командиры 433-го и 434-го полков с адъютантами, четыре телефониста и шесть разведчиков.

В Смольный, по словам В. И. Ленина, с фронта шли «мучительно позорные сообщения об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о неисполнении приказа уничтожать все и вся при отступлении; не говорим уже о бегстве, хаосе, безрукости, беспомощности, разгильдяйстве»{31}.

В этих условиях вся тяжесть обороны Советской Республики ложилась на вновь формируемую, но еще окончательно не организованную Красную Армию. Работа по формированию последней до крайности затруднялась как общей разрухой в стране, так и беспорядочным отступлением с фронта войск старой армии, забивших все дороги и прифронтовые районы.

Встречая на своем пути организованное сопротивление лишь на отдельных участках фронта, лавина войск интервентов стремительно катилась к Пскову и Нарве. Над Петроградом нависла смертельная угроза.

Большевистская партия и Советское правительство развернули огромную работу по мобилизации всех сил страны для отпора немецким захватчикам.

21 февраля 1918 г. В. И. Ленин от имени правительства обратился ко всем трудящимся страны с декретом-воззванием «Социалистическое отечество в опасности!».

Во исполнение постановления Совета Народных Комиссаров был создан Чрезвычайный штаб Петроградского военного округа.

21 февраля город Петроград и Петроградский военный округ были объявлены на осадном положении, а для объединения в одном органе руководства войсками и обороной города был образован Комитет революционной обороны во [56] главе с Я. М. Свердловым. В него вошли видные партийные, советские и военные работники — В. Д. Бонч-Бруевич, С. И. Гусев, К. С. Еремеев, Н. В. Крыленко, К. А. Мехоношин, Н. И. Подвойский и другие.

Комитет революционной обороны находился все время в Смольном в непосредственной близости от В И. Ленина. Душой Комитета был Я. М. Свердлов, обладавший кипучей энергией. Часто, когда обсуждались важнейшие вопросы обороны Петрограда, на заседаниях Комитета присутствовал Владимир Ильич.

Сразу же были определены два главных направления, на которых необходимо было дать отпор врагу: нарвское и псковское. Основная работа Комитета революционной обороны заключалась в организации боевых рабочих отрядов, их вооружении и срочной отправке на фронт. Навстречу врагу из Петрограда направлялись и некоторые части старой армии, правда малочисленные, но сильные революционным духом оставшихся в них добровольцев. На полную силу заработала Всероссийская коллегия по организации и управлению РККА.

Декрет-воззвание Советского правительства «Социалистическое отечество в опасности!» нашло всеобщую поддержку и одобрение трудящихся Республики, стало программой их борьбы с иностранным нашествием.

Ленин был глубоко убежден, что революция справится с колоссальными трудностями и найдет силы для отпора врагу. Последующие события под Псковом, Ревелем и Нарвой подтвердили предвидение вождя революции.

* * *

Наш поезд все ближе подходил к Пскову. О том, что происходило в городе до нашего прибытия, впоследствии рассказал бывший член Военной коллегии и ответственный организатор Красной гвардии «Верхосева»{32} Я. Т. Леонов:

«17 февраля 1918 г. в управлении войсками Северного фронта и «Верхосеве» было получено прямое указание В. И. Ленина: в связи с объявлением германским верховным командованием о прекращении перемирия с Советской Республикой и вероятным наступлением противника срочно принять необходимые меры к задержанию продвижения немецких войск на псковском и нарвском направлениях; занять надежными и преданными революции частями удобные [57] и выгодные в боевом отношении позиции и удерживать их до подхода подкреплений из Петрограда.

Сразу же состоялось объединенное совещание Президиума и Военной коллегии «Верхосева» с участием командования Северного фронта и представителей ряда подведомственных фронтовых органов. На совещании было решено в тот же день подготовить для отправки на фронт отряд псковских красногвардейцев, командовать которым поручили мне, и отряд красногвардейцев железнодорожных войск во главе с членом Военной коллегии «Верхосева», бывшим матросом большевиком Базилевичем. Нашим отрядам предстояло занять под Псковом предложенные командованием Северного фронта позиции и любой ценой удерживать их до прибытия 2-го красноармейского полка, который по решению «Верхосева», как заслуживающий особого боевого доверия, перебрасывался на этот ответственный участок.

Всем партийным и военным организациям было предложено развернуть энергичную работу по мобилизации сил и средств в помощь фронту, подготовить к вывозу наиболее ценное имущество, а что нельзя вывезти — привести в негодность или уничтожить. Особое внимание обращалось на пополнение формировавшихся частей Красной Армии и красногвардейских отрядов добровольцами. С этого дня вербовка добровольцев на вербовочных пунктах Пскова и других прифронтовых городов и отправка их на фронт производились круглосуточно. Причем добровольцы направлялись на фронт не только командами или группами, но и в одиночку. И я не помню случая, чтобы кто-либо из добровольцев не прибыл к месту своего назначения.

В указаниях В. И. Ленина особое значение придавалось усилению партийного влияния в частях Красной Армии. Президиум «Верхосева» совместно с командованием фронта и партийными органами Пскова отобрали и направили на боевые позиции группы стойких большевиков в основном с дооктябрьским партийным стажем. Среди них были солдат старой армии, член Военной коллегии «Верхосева» Васильев, красногвардеец Шашин, красногвардеец-путиловец Калинин, рижский рабочий латыш Тылтин, рабочий псковских железнодорожных мастерских Мельник и другие.

19 февраля 1918 г. на пленарном заседании исполкома Псковского губернского Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов по предложению большевиков обсуждались неотложные меры, которые необходимо предпринять для организации отпора наступающему врагу. Псков в его окрестности с 12 часов 20 февраля объявлялись на [58] осадном положении; для организации обороны города был создан Чрезвычайный штаб. В городе формировались красноармейские отряды. К исходу 21 февраля здесь в Красную Армию записалось 450 человек{33}.

20–21 февраля 1918 г. отряды псковских красногвардейцев и революционных солдат железнодорожных войск заняли боевую позицию в районе станции Череха. Вооруженные лишь винтовками и ручными гранатами красногвардейцы поклялись выполнить приказ Ильича и удержать свои позиции до подхода 2-го красноармейского полка и подкреплений из Петрограда.

Сразу же по приезде в Псков — это было вечером 21 февраля — я отправился в штаб Северного фронта, который помещался в здании бывшего кадетского корпуса.

На вопрос, где можно найти кого-нибудь из командования Северного фронта, мне указали на дверь с табличкой «Телеграфная». Войдя в большую комнату, я увидел невысокого лысоватого человека в расстегнутом пальто. Внешне он походил на ученого — в нем не чувствовалось ничего военного. Это был комиссар Северного фронта Борис Павлович Позерн. Вид у него был усталый, должно быть, он давно потерял счет бессонным ночам. Позерн переходил от одного телеграфного аппарата к другому, принимал нерадостные донесения из армий. Тут же обобщая их, он передавал данные обстановки в Петроград, получал оттуда указания. Одновременно выслушивал доклады подчиненных, отвечал на вопросы, отдавал приказы. К нему шли и шли командиры, штабные работники, руководители местных советских органов.

Позерн ознакомил меня с обстановкой на Северном фронте и в стране. Она была очень тяжелой.

— Вражеские войска пока еще не встретили организованного сопротивления, — говорил мне комиссар. — Дорога на Петроград открыта. Из Смольного передали, что войска кайзера двинулись также на Украину и в Белоруссию, Вы должны сказать бойцам, что обстановка в стране требует от всех нас решительных мер для спасения революции. Здесь, в Пскове, мы с вами защищаем Петроград.

Позерн прохаживался у большой карты, то и дело поглядывал на нее.

— Весь рабочий народ Петрограда становится под ружье, и скоро его отряды выступят нам на помощь. Это [59] тоже передайте бойцам. Нужно привести полк в порядок и немедленно занять оборону.

— Мне необходима неделя, чтобы добиться боевой готовности и освободиться от неустойчивых и недисциплинированных элементов, — сказал я.

— Семь дней? — переспросил с удивлением комиссар. — Вы, видимо, плохо поняли меня. Пока вы такими темпами будете готовить полк, войска противника подойдут к Пскову и займут его. Оборонять город некому. Понимаете вы это? Некому! Заняв Двинск, враг получил возможность наступать на Псков. — Позерн вынул из кармана часы, посмотрел на них и добавил: — Сейчас еще рано. Нет и восьми часов. Завтра к этому времени — к восьми вечера точно — прошу привести полк в порядок. Сутки — срок немалый. В ночь на двадцать третье вышлите передовой отряд и займите оборону в районе станции Череха. А с утра двадцать третьего всем полком подготовьте оборону по рекам Многа и Череха. Перехватите железную дорогу и шоссе у станции и деревни Лопатино. Держитесь до подхода отрядов из Петрограда.

Позерн показал на карте места, где мы должны были занять оборону.

— Но мне надо время, чтобы сколотить людей, подтянуть, подучить...

Комиссар перебил меня:

— Учить красноармейцев незачем, все они старые солдаты. А подкрепить вас надо. Дадим вашему полку хорошее подкрепление.

— Артиллерию? Связь? — радостно спросил я.

Борис Павлович засмеялся:

— Нет. Артиллерии пока дать не можем. И насчет связи повременить придется. Агитаторов дадим! Все они рабочие, коммунисты. Помогут несомненно. И еще: перешерстите состав командиров. Уберите тех, кто мешает.

— Но у нас теперь выборное начало.

— Во всем должна быть организованность. Вы перед красноармейцами прямо и откровенно ставьте вопрос о неспособности командира. А если вы не очень надеетесь на результат, займите командира любым делом и назначьте другого вместо него. Или дайте ему в помощники толкового, подготовленного человека, который фактически и будет за него командовать в бою. Это, конечно, не выход, но как временная мера допустимо. А вообще говоря, единого рецепта быть не может, В каждой роте и в каждом батальоне [60] свои особенности. Все вопросы решайте исходя из конкретной обстановки.

Проницательность комиссара поразила меня. Он говорил так, словно знал о безобразиях, которые в сложной боевой обстановке позволял себе Чернышев.

Этот разговор буквально окрылил меня. Казалось, он прибавил мне командирского опыта.

— Действуйте смелее, не бойтесь самостоятельности и поменьше занимайтесь уговариванием, — сказал на прощание Позерн.

Из штаба фронта в полк я возвращался уже не один. Рядом шагал первый из обещанных Позорном коммунистов — агитатор Калинин. Он был чуть постарше меня, лет 23, — 24-х. Хотя одет Калинин был в гражданский костюм, но с винтовкой обращался умело, и она ладно висела у него на ремне. Калинин рассказал, что служил в петроградской Красной гвардии, 25 октября принимал участие в штурме Зимнего дворца.

Я немедленно собрал в казарме всех бойцов полка. Тесно сгрудившись вокруг Калинина, они жадно слушали питерского большевика, хорошо информированного о событиях последних дней, об экстренных мероприятиях партии и правительства, предпринятых для организации отпора германским империалистам.

Калинин имел с собой текст декрета-воззвания «Социалистическое отечество в опасности!», только что полученный по телеграфу из Петрограда. Помню, с каким вниманием слушали мы агитатора, когда он читал декрет при колеблющемся свете коптилок. Тревожные слова воззвания западали в душу.

Окончив чтение, Калинин громко сказал:

— А написал этот декрет Владимир Ильич Ленин.

Декрет Совета Народных Комиссаров взволновал бойцов. В казарме стояла глубокая тишина, каждый старался получше осмыслить то, к чему призывал Ленин.

Вскоре подошли остальные агитаторы. Старичок латыш рижский рабочий Тылтин был одет в черную куртку и брюки навыпуск. Из-под низко надвинутой шапки смотрели серьезные добрые глаза. Второй агитатор — Степанов, высокий путиловец в бекешке из шинельного сукна. Третий — немолодой рабочий из псковских железнодорожных мастерских по фамилии Мельник. Здороваясь, он сказал:

— К вам на помощь пришли.

Агитаторы сразу же приступили к работе. Тылтин, сидя у топившейся печки, медленно, спокойно, как опытный учитель, [61] объясняющий урок ученикам, рассказывал сгрудившимся вокруг него красноармейцам о том, что делается в стране. По внимательным и сосредоточенным лицам бойцов и по тому, как было тихо вокруг, чувствовалось, насколько близки им слова рижского рабочего.

Путиловец Степанов также собрал вокруг себя группу бойцов.

Из другой комнаты доносилось пение. Сильным голосом Мельник запевал:

Песню подхватили десятки голосов.

...Зимний день короток. А до вечера надо было сделать очень многое: получить боеприпасы, продовольствие, теплые вещи, решить множество других вопросов.

С утра я снова отправился в штаб фронта.

Толпы людей стояли у больших афишных тумб и стен домов, читая только что наклеенный декрет Советского правительства «Социалистическое отечество в опасности!».

Перед штабом я увидел группу солдат. Они стояли у афишной тумбы и жадно слушали слова декрета, который им читала девушка, по виду гимназистка. Когда девушка кончила читать, пожилой солдат-бородач погладил ее по рукаву и тихо сказал:

— Спасибо, дочка.

Затем он обратился к остальным:

— Пошли!

— Куда? — не понял низенький курносый солдат.

— Идем вступать в Красную Армию...

...Часам к четырем я закончил все дела в штабе фронта и в интендантском складе. Вернувшись оттуда, приступил к реализации указаний Позерна — «перешерстить» командиров.

Эта «операция» во всех подразделениях, где она проводилась, прошла безболезненно, за исключением 6-й роты. Все тот же Чернышев, не желая расставаться со «своим человеком», категорически воспрепятствовал замене командира роты.

И тут я окончательно решил, что Чернышеву дальше нельзя оставаться командиром батальона. Следуя совету Позерна, предложил ему временно стать моим помощником по хозяйственной части вместо Фертова, который в это время где-то продвигался к Пскову с обозом. [62]

В тот же день Чернышеву было приказано выписать кое-какое обмундирование и медикаменты. Он отправился в штаб, и больше мы его не видели.

...За один день полк буквально преобразился. Большевики-агитаторы, добровольцы из местных рабочих и солдат старой армии, а также прибывшие из Петрограда красноармейцы пополнили наши поредевшие батальоны. Высоким патриотическим подъемом были охвачены все бойцы и командиры.

В казармах стало людно. В большой комнате высоко стоял дым самокруток. У стола, где записывались в наш полк добровольцы, в течение всего дня толпились солдаты-фронтовики и рабочие псковских железнодорожных мастерских.

Между прочим, пришла и группа солдат, которую я уже встречал сегодня. А вскоре, к своему удивлению, увидел и сероглазую девушку, читавшую солдатам воззвание.

— А ты куда, егоза, пробираешься? — спросил ее тот самый пожилой солдат-бородач, который несколько часов назад слушал, как она читала ленинское обращение.

— Записаться хочу.

— Девок в солдаты не берут.

— Возьмут! — уверенно ответила она.

— Ишь ты какая шустрая?

— В чем дело, товарищи? — спросил я.

— Вот он говорит, — сказала девушка, указывая на бородатого солдата, — что меня в Красную Армию не возьмут, а Ленин всех призывает на защиту революции. Как же это могут меня не взять?

— А сколько вам лет?

— Скоро восемнадцать, — ответила она не совсем уверенно.

Девушка рослая — я поверил. Лишь спустя много лет узнал, что тогда ей было всего шестнадцать лет.

— Грамотная? — спросил полковой адъютант Григорьев, проводивший запись добровольцев.

— Учусь в гимназии.

— Писарем будешь. Как фамилия?

— Нет, мне винтовку дайте.

— Вот как? — засмеялся Григорьев. — Ладно, посмотрим. Фамилия, имя, отчество?

— Махновская-Золоцевская Ангелина Дмитриевна.

— Кто отец?

— Из крестьян. [63]

Так Ангелина Махновская, стала бойцом 2-го красноармейского полка, сражалась с немецкими захватчиками под Псковом, стала пулеметчицей.

Шли годы. Отважная девушка прошла в красноармейских рядах славный боевой путь от стен революционного Петрограда до седого Урала. Там заболевшая тифом Ангелина попала в плен к белогвардейцам. Пермская каторжная тюрьма. Пытки, истязания. В числе других обреченных отважную девушку вывозят в «эшелоне смерти» в Харбин. Из концентрационного лагеря она бежит к партизанам Сергея Лазо и храбро дерется с японскими интервентами.

В годы Великой Отечественной войны коммунистка А. Д. Махновская-Золоцевская сначала преподает в военном училище, а затем добивается отправки на фронт и победу встречает в Чехословакии. Орден Красного Знамени и многие медали украсили грудь патриотки.

По примеру матери двое ее сыновей допризывного возраста добровольно ушли на фронт и погибли...

В марте 1963 г. смерть оборвала светлую, полную революционной романтики жизнь славной героини гражданской и Великой Отечественной войн.

Поздно вечером 22 февраля передовой отряд 2-го красноармейского полка в составе 2-й роты под командованием Николая Сливы выехал на автомашинах из Пскова к рубежу обороны.

Для усиления огневой мощи отряда ему придали два пулемета и расчеты во главе с командиром пулеметной роты Пахомовым. Стрелки и пулеметчики быстро оседлали шоссе, железную дорогу и высотку на правом берегу реки Многа. Бывший фельдфебель Слива, невысокого роста, подвижный украинец, был смелым и опытным командиром, в роте его очень уважали.

На станции Череха уже заняли оборону отряды псковских красногвардейцев и солдат железнодорожных войск, высланные туда раньше. В их составе находились саперы-подрывники, которые подготовили к взрыву мосты через реки Многа и Череха.

Рано утром 23 февраля бойцы 2-го красноармейского полка сосредоточились в деревне Большое Лопатино и на позициях на реке Череха.

4-й красноармейский полк под командованием В. И. Строганова сосредоточился юго-восточнее Пскова, в районе деревни Филатово. [64]

Получив донесения о занятии частями своих боевых участков, комиссар 12-й армии С. М. Нахимсон сообщил в штаб Северного фронта, что «общими усилиями псковских организаций и 12-й армии организована оборона псковских, изборских и островских позиций».

Уже во второй половине дня наш полк и псковский отряд красногвардейцев отбили ожесточенные атаки противника.

До 23 февраля немцы, не встречая организованного сопротивления, быстро шли вперед. Надеясь на легкую победу, они двигались прямо эшелонами по железной дороге или на автомашинах и подводах по шоссе.

Впервые враг получил серьезный отпор — хотя и от пока малочисленных отрядов молодой Красной Армии.

Вражеская легковая машина, вооруженная ручным пулеметом, далеко оторвалась от своих передовых частей и нагло выскочила к мосту через реку Многа. Тут она попала под огонь роты Николая Сливы. Шофер хотел развернуться и удрать, но машина съехала задним колесом с дороги и застряла в кювете. Офицер, шофер и два солдата были убиты, а исправный пулемет с машины снят и использован против наступающего противника.

Вскоре из-за холма показался железнодорожный состав. Впереди паровоза находились две платформы. Укрытые мешками с песком, грозно выглядывали орудия и пулеметы. За паровозом снова оборудованные для боя платформы, а дальше вагоны с людьми и имуществом. Замыкал состав второй паровоз — в случае если первый будет подбит, ему предстояло оттянуть весь состав в тыл. Это и пришлось сделать немцам после того, как наши пулеметы открыли яростный огонь.

Для медицинского обслуживания красноармейских и красногвардейских отрядов из 908-го полевого запасного госпиталя была выделена санитарная летучка (несколько железнодорожных вагонов). Ее возглавлял врач-хирург Тархов, ему помогали фельдшер Н. П. Высоцкий, медсестры П. А. Резниченко (Карпелюк) и Карузина.

Когда начался бой, у нас появились раненые. Медсестры Карузина и Резниченко немедленно начали оказывать им первую помощь прямо в цепи. С помощью выделенных им санитаров относили и отводили раненых с поля боя под прикрытием леса к железнодорожной будке, а потом и к нашему поезду. Стоял очень сильный мороз, и работать медикам было нелегко. [65]

Во время боя наши подрывники сгрузили с платформы взрывчатку, заложили ее под мостами через реки Многа и Череха и взорвали их{34}.

Наступило томительное затишье, но не прошло и часа, как по обеим сторонам дороги показалась пехота противника.

Высота, на которой стояла деревня Большое Лопатино, господствовала над окружающей местностью, и с нее хорошо просматривались окрестности. Поэтому на ней я оборудовал командный пункт.

На крутых берегах рек Многа и Череха залегли цепи бойцов 2-го красноармейского полка. На высоком холме тщательно замаскировались пулеметчики. Позади нашей обороны — Псков.

По железной дороге, шоссе и окраине деревни занял оборону 1-й батальон, левее — 2-й. Дальше тянулись покрытые снегом обширные луга с разбросанными кое-где неубранными стогами сена. Вдали поднимались гряды возвышенностей и виднелись перелески.

В морозном воздухе резко прозвучал орудийный выстрел. Снаряд упал где-то за деревней, не разорвавшись. Второй не долетел до нее и ухнул близ дороги. Два последующих угодили по соседству с полковым обозом.

Спустя несколько минут снаряд разорвался совсем близко за домами деревни.

От Сливы донесений не поступало. Посланный к нему ординарец не возвращался. Я напряженно прислушивался, тщетно стараясь по звукам определить, что происходит на его участке.

— Смотрите, товарищ командир полка, неприятель в обход пошел, — показал влево коновод.

Я взглянул в указанном направлении. Действительно, по прогалине двигались вражеские солдаты, часть из них уже прошла перелесок и цепочками спускалась к реке.

С каждой минутой их становилось все больше и больше. «В обход роты Сливы идут», — с тревогой подумал я, а вслух сказал коноводу:

— Так быстро там не пройдут, река задержит.

— Почему не пройдут? По льду очень просто. [66]

— По льду? — я вздрогнул, и сердце часто-часто забилось.

Какая нелепость! Может ведь найти такое затмение! Я построил оборону из расчета, что река явится для противника естественной преградой. Так меня учили, что было правильно для любого времени года, кроме зимы. Но как Можно было выпустить из виду, что река зимой замерзает! Конечно, когда река покрыта льдом, лучше всего было построить оборону по краю деревни и по скатам высотки с лесом. Противник тогда бы не видел, что делается в нашем тылу, а перед фронтом мы имели бы широкую полосу открытой местности, удобной для обстрела. А теперь? В случае вынужденного отступления нашим ротам самим предстояло отходить по открытой местности. Да и левый фланг оказался открытым.

Что делать? Как исправить положение?

Действовать надо было быстро — от этого зависел успех дела. Резервная 6-я рота расположилась поблизости, за сараями, и я приказал выдвинуть ее уступом на лесистый пригорок, чтобы обеспечить левый фланг.

Но тут случилось непредвиденное.

— Куда мы пойдем? — возразил командир роты Козлов. — Как выставит враг пулемет вот на ту высотку да как чесанет, так никто из нас и не уцелеет.

— Ты поведешь роту, — приказал я адъютанту Григорьеву, — а Козлов пойдет твоим помощником.

— Слушаюсь! — ответил Григорьев и бегом повел роту на высотку.

— Боюсь, — обратился я к Калинину, — как бы левофланговая рота, заметив обход неприятеля, не отошла.

— Не волнуйся, я поеду к ним, — предложил Калинин.

— Поезжай!

Приказав Андрейчуку выдвинуть 1-ю роту за реку, влево от шоссе, чтобы обеспечить левый фланг и тыл 2-й роты, сам я решил подъехать на лесную высотку, куда направилась 6-я рота.

Командир 1-й роты Можаровский в короткой, типа венгерки, куртке, забравшись на приставленную к чердачному окну лестницу, наблюдал за передвижением противника. Несколько поодаль стоял красноармеец Петров, наблюдатель от взвода. Однако он не столько смотрел за немцами, сколько любовался снаряжением командира роты: новые ремни, красивая кобура, полевая сумка. [67]

— Эх, кабы батарею сюда. Хоть одно орудие, — вслух рассуждал Можаровский. — Особенно дать бы вот по той кучке.

— По которой, товарищ командир? — спросил Петров.

Можаровский с помощью спичечного коробка прикинул расстояние.

— А вот что левее ноль-пять от сосны, — щегольнул он артиллерийским термином.

Можаровский, артиллерийский фейерверкер, перешел в пехоту добровольно, в знак протеста против самовольной оставления его батареей позиций и ухода в тыл. Он был дисциплинированным, безусловно преданным Советской власти человеком, но как артиллерист не мог за короткое время овладеть спецификой командования стрелковой ротой, и поэтому к нему в Пскове был «приставлен» помощником Михаил Стукаленко.

Будучи умным человеком, Можаровский сразу понял, какую неоценимую услугу ему оказали, назначив опытного помощника. Командир и помощник быстро нашли общий язык, как говорят, сработались.

Увидев издали комбата, неторопливо подошел высокий, широкоплечий Стукаленко.

Андрейчук поставил 1-й роте задачу: перейти мост, выдвинуться по берегу влево от дороги и, заняв рубеж по опушке леса, прикрыть фланг 2-й роты.

— В стык между вами и второй ротой псковские красногвардейцы выставят заставу, свяжитесь с нею, — добавил комбат.

— Я как раз в том направлении разведку выслал, — доложил Стукаленко и, обратившись к Можаровскому, спросил: — Прикажете роту выводить?

Первая рота заняла указанный ей рубеж и выставила сторожевое охранение.

Вдоль берега против левого фланга полка в расположении противника наблюдалось движение. Видимо, немцы готовились к атаке. А в тылу, примерно в полукилометре, растянулись по дороге мотоциклы, машины, подводы — весь транспорт подвижного отряда противника.

— Пешком не ходят, разбойники, — сказал Стукаленко. — И все прибывают. Вот бы артиллерию.

— И я про то говорю, — отозвался на слова помощника Можаровский.

Между тем на противоположном берегу реки, на левом фланге полка, в ложбинах и в кустах накапливалось для атаки все больше солдат противника. По ним вела огонь [68] 7-я рота Иннокентия Будакова, занимавшая оборону вдоль изгиба реки.

— Реже стрелять, только наверняка! — приказал Будаков. Привалившись грудью к высокому склону оврага, он внимательно наблюдал за действиями противника. — Патроны беречь, пригодятся!

Неприятель открыл артиллерийский огонь. За первым снарядом в расположении роты Буданова разорвался второй, третий. А потом и считать перестали. Бой начинался при явно неравных условиях: наша винтовочная пуля против немецкого снаряда. Красноармейцы стали терять уверенность, заколебались, но тут подошел агитатор — коммунист Тылтин. Одетый в большой, не по росту, полушубок и валенки, он шагал вдоль цепи от отделения к отделению.

— Важно противника задержать именно тут, — разъяснял Тылтин бойцам. — Дальше отступать некуда. Перед нами речка Череха. И защищаем мы здесь не просто Череху, а Петроград — столицу Советской Республики.

Между тем противник усилил артиллерийский огонь. Неприятельские солдаты стали перебегать по льду через реку под защиту обрывистого берега. Расстояние до противника сократилось теперь до 70–100 м.

Обстановка усложнялась.

— Что случилось с Загоруйко? — злился Будаков, видя бездействие командира соседней, 8-й роты. — Почему молчит, не ведет огня? Придется сбегать к нему, — сказал он Тылтину. — Ну и дам я ему...

— Оставайтесь с ротой. Я сам пойду к Загоруйко, — сказал Тылтин. — Надо там людей поднять. — Агитатор под огнем пошел в 8-ю роту.

— Идут, идут, — тревожно забормотал один из красноармейцев и начал отползать в тыл, увидев приближающихся немцев.

— Стой! — закричал Будаков. — Стой! Ни с места!

Бойцы в центре роты, начавшие было отходить, возвратились на свои места.

Заметив, что один из немецких офицеров, не укрываясь идет, стреляя из маузера, Будаков вскинул винтовку.

— Одним меньше. Держись, братцы...

В этот момент неприятельские солдаты стали метать ручные гранаты на наши позиции. В ответ полетели гранаты красноармейцев. Но у немцев гранаты с длинными ручками, они кидали их дальше.

Будаков еще до начала боя присмотрел впереди, шагах в десяти, выемку. Туда он и скомандовал переползти красноармейцам. [69] С переменой позиции условия гранатометного боя стали одинаковыми для обеих сторон.

Будаков уже особенно не укрывался. Стоя на одном колене, он вел огонь из винтовки и управлял боем роты.

Вдруг вблизи от него разорвался снаряд. Будаков упал.

— Командира убили! — крикнул кто-то из бойцов. К ротному подполз красноармеец Уфимцев.

Будаков открыл глаза и снова закрыл их.

— Не убит он, видишь, крови нет. Контужен малость, — заметил Уфимцев.

— Потри уши и виски снегом, враз оживет, — посоветовал пожилой боец.

Через несколько минут к Будакову вернулось сознание — помогло испытанное солдатское средство.

Между тем группы неприятельских солдат стали обходить участок обороны роты. Треск винтовочных выстрелов и грохот снарядных разрывов заполнили воздух.

К Будакову пробрался Калинин.

— Товарищ агитатор! — обрадовался ротный. — Ребята! Передай по цепи: агитатор Калинин с нами.

Вездесущий Калинин, худощавый, быстрый, с веселыми глазами, и в горячке боя оставался спокойным, решительным.

Появление Калинина подняло настроение красноармейцев. Словно не один он пришел, а привел с собой целую роту для поддержки.

Немцы снова начали метать гранаты. Из-под берегового обрыва показались сначала каски, затем согнутые спины неприятельских солдат.

— По наступающим, часто, огонь! — скомандовал Будаков. — Эх, восьмая рота, и о чем только Загоруйко думает! — горячился он. — Спит, поди. Да и командир полка запаздывает. Надо контратаковать. Немцы вот-вот пойдут в атаку. Эх, была не была... — И, сорвав с головы папаху, бросил ее на землю.

Он решил помешать атаке немцев встречной контратакой.

Находясь в это время на господствующей лесной высотке, я хорошо видел, как развивается бой, и у меня окончательно созрело решение ударить во фланг обходящей нас группе противника. Адъютант Григорьев понял свою задачу с полуслова. Он побежал организовывать огневую поддержку контратакующей роты двумя расчетами пулеметного взвода.

Как только 6-я рота скрытно развернулась за изгибом [70] реки, а пулеметы заняли указанные им позиции, я подал условный сигнал на контратаку.

Пулеметный огонь прижал к земле неприятельские цепи. Григорьев поднял в контратаку 6-ю роту. С наганом в руке он первым бросился вперед. Рядом с ним с винтовкой наперевес бежала гимназистка Ангелина Махновская. Густыми цепями за ними двигались бойцы.

Пулеметный огонь с нашего фланга заставил Будакова оглянуться. Он увидел перешедшую в контратаку 6-ю роту и громко закричал:

— Товарищи! Подмога идет. Наша берет. В атаку, готовьсь!

Выждал время, чтобы все подготовились к броску, и решительно скомандовал:

— В атаку! Вперед!

Будаков шел впереди цепи, без шапки, с гордо поднятой головой. Встречный ветер играл его кудрявыми белокурыми волосами. Плечом к плечу с ним шагал Калинин.

Вслед за командиром и агитатором уверенно двинулись навстречу вражеским цепям красноармейцы. Будаков высоко поднял винтовку, крикнул «ура!».

Мощное русское «ура!» нарастало, крепло, стремительно катилось вперед. Пали смертью храбрых Сорокин и Богданов, ранило Семенова и Орловского. Но красноармейцы не остановились.

— Посмотрим, сколько вас на фунт сушеных пойдет! — подбегая к неприятельскому солдату, крикнул Будаков.

Словно на учениях по штыковому бою, ловким движением ротный своей трехлинейкой отбил винтовку врага и — «вперед прикладом бей!» — грохнул его по голове.

Бойцы, увлеченные примером командира, смяли первую цепь неприятеля, начали преследовать отступающих.

Будаков осмотрелся. Слева бегущего противника преследовала 6-я рота во главе с Григорьевым. А справа, под берегом, вдоль реки наступала 8-я рота, которую вел агитатор Тылтин.

Наступательный порыв был настолько высок, что легкораненые не покидали поле боя. Об этом мне доложил вернувшийся с передовой Я. И. Костев, временно исполняющий обязанности адъютанта.

Большая группа немцев убегала по лугу, надеясь скрыться в черневшем вдали лесу. Но тут их атаковала 1-я рота Можаровского и Стукаленко.

Надо было только видеть, как оккупанты заметались на лугу, бросая оружие и снаряжение. [71]

В пылу боя я не заметил, что батарея противника давно перестала вести огонь. Отчего она замолчала в самый острый момент, я узнал позднее. Оказывается, на батарею напал с тыла один из только что созданных псковскими крестьянами партизанских отрядов.

Впоследствии мне рассказали, что организаторами этик отрядов были большевики М. Е. Егоров, Н. Ф. Филиппов, братья Иван и Григорий Елкины, Н. А. Порозов, В. А. Соколов и другие.

Быстро надвигалась ночь.

К утру все подразделения полка вновь заняли оборону по правому берегу реки Череха, теперь уже с учетом допущенной мною ошибки в первом бою.

Забрезжил рассвет 24 февраля. Противник особой активности не проявлял. На правом фланге полка было тихо. У взорванных мостов редкая перестрелка.

Лишь около десяти часов враг открыл артиллерийский огонь. А вскоре на левом фланге перешел в наступление. Интервенты приблизились к берегу реки и даже местами спустились на лед. Но дружный ружейный и пулеметный огонь с нашей стороны заставил вражеских солдат залечь. Вторая попытка противника лобовой атакой сбить нас также оказалась безуспешной.

Но с моего командного пункта было видно, как левее участка обороны полка стали накапливаться новые немецкие подразделения.

Как выяснилось позже, штаб 12-й армии приказал частям 2-го Сибирского и 43-го армейского корпусов, не задерживаясь на изборских позициях, отходить через Псков по Петроградскому шоссе в район села Медведь (западнее озера Ильмень).

Воспользовавшись сутолокой и неразберихой на дорогах, по которым отходили войска старой русской армии, германские части обошли по проселочным дорогам правый фланг красногвардейцев. Последние разобрались в обстановке только тогда, когда создалась реальная угроза захвата противником станции Псков-1, и проскочили в город.

Вскоре противник сбил наш небольшой заслон, обошел полк слева и создал угрозу населенному пункту Кресты, через который шла эвакуация людей и материальных ценностей из Пскова в Петроград.

Не имея сил для прикрытия станции Псков-1 и Крестов, я направил Калинина с донесением в Псков, в штаб Северного фронта, с просьбой принять соответствующие меры [72] (к сожалению, больше с этим отважным человеком, пламенным большевиком, я не встречался).

— Как думаешь, успеет штаб фронта выслать подкрепление и преградить путь немцам? — спросил я у стоявшего рядом командира пулеметной роты Пахомова.

— Штаб фронта? — послышался голос позади. — Да он еще вчера под вечер уехал в эшелонах. — Это сказал только что вернувшийся с провиантом из Пскова начпрод полка.

— Куда уехал?

— Точно не знаю.

Значит, ни помощи, ни указаний, как действовать дальше, ждать неоткуда. Надо самому принимать решение. Прежде всего придется прикрывать Кресты и станцию имеющимися силами. А для этого нужно перестроить боевой порядок. Но чтобы это сделать, необходимо задержать обходящую полк колонну противника, не позволить отрезать нас от дороги на Петроград.

Собрав командиров, я объяснил им, какая сложилась обстановка, поставил каждому задачу. У всех моих подчиненных были сосредоточенные, встревоженные лица. Молчание нарушил Пахомов:

— Товарищ командир полка, вы не будете смеяться, если я план один предложу?

— Ну-ну, что придумал?

— Очень просто. Предлагаю выскочить на дорогу, по которой идет противник, и обстрелять его из пулемета, установленного на санях. Со вторым номером берусь задержать колонну противника, покуда вы не перестроите боевой порядок полка. Важно только, чтобы лошадь была добрая, — обратился Пахомов к ездовому, которого привел с собой. Сейчас он стоял неподалеку и внимательно прислушивался к нашему разговору.

Следует заметить, что полк своего обоза не имел. Но местное население охотно предоставило нам подводы. Крестьяне сами выполняли при этом обязанности ездовых и часто под огнем противника подвозили боеприпасы, транспортировали в лазареты раненых и доставляли продовольствие. Сейчас, обращаясь к крестьянину-вознице, Пахомов заранее был уверен в его поддержке.

— А что? Лошадь-то у меня добрая! — сказал тот. — Выедем быстро, куда нужно. А второго номера ты не бери, подвода будет легче. Сам-то я, между прочим, пулеметчиком был, подмогну.

Честно говоря, не верилось в успех пахомовского замысла, но выбора не было, и пришлось согласиться. Уж какую-то [73] заминку в действия противника Пахомов внесет, и в ваших условиях и это хорошо.

Через несколько минут сани с пулеметом уже мчались не выполнение опасного задания.

Результаты атаки этой кочующей пулеметной точки были настолько успешны, что превзошли, наверное, даже надежды самого Пахомова. Неожиданно выскочив на дорогу, он в упор расстрелял колонну противника, выпустив почти целую ленту. Немцы понесли большие потери, их ряды смешались. Пока они пришли в себя, герой-пулеметчик был уже в другом месте.

Пахомов блестяще выполнил задачу. Он задержал продвижение противника, дал возможность полку занять новую позицию и прикрыть Кресты.

С моего нового НП было хорошо видно, как бесконечной вереницей тянулись из Пскова на восток обозы и части старой армии. Но эта картина у красноармейцев не вызывала тревоги. Наоборот, они дрались еще упорнее, стремясь во что бы то ни стало задержать превосходящие силы интервентов.

Вместе с другими частями старой армии отступал и 2-й Латышский стрелковый полк. Утром 24 февраля полк прибыл в Псков{35}. По приказанию С. М. Нахимсона полк выделил две роты для наведения порядка среди отходивших через город частей старой армии, а две роты с пулеметной командой на автомобилях были направлены в район южнее Пскова, на помощь нашему 2-му красноармейскому полку{36}. Роты прибыли, когда полк уже занял оборону у Крестов.

Узнав, что в 18 часов 24 февраля немцы, обойдя правый фланг псковских красногвардейцев, заняли станцию Псков, я приказал латышам связаться с их командиром полка, чтобы совместными усилиями отбить обратно станцию и прикрыть железную дорогу на Петроград. Однако сделать это не удалось — к противнику подошло подкрепление, да и полку было приказано отходить к Торошину. Там мы должны были соединиться со спешившими к нам на помощь из Питера свежими красноармейскими частями и рабочими отрядами Красной гвардии.

Бои в Пскове продолжались и позднее. Заняв к вечеру 24 февраля железнодорожную станцию Псков-1, германские войска вплоть до 2 часов ночи 25 февраля не могли овладеть центром города из-за упорного сопротивления местных красногвардейцев и латышских стрелков. [74]

В разгар боя, когда один из немецких батальонов попытался захватить в целости и сохранности пироксилиновый склад, красногвардейцам удалось взорвать его. «Около 10 часов вечера 24 февраля среди редких ружейных выстрелов, таканья пулеметов раздался оглушительный взрыв. На миг горизонт блеснул ярким огненным заревом. Это был «гостинец», поднесенный кайзеровскому офицерью... Несколько сот германских солдат и офицеров легли от этого «прощального привета» у станции Псков-II»{37}.

В германской военной сводке того времени сообщалось, что «при взятии Пскова один из батальонов понес значительные потери в результате взрыва, устроенного русскими»{38}.

Северо-восточная окраина города удерживалась красногвардейцами до утра 28 февраля.

На псковских рубежах впервые за время своего наступления германские интервенты получили отпор. Разрушенные железнодорожные пути и мосты, бои южнее Пскова 23 и 24 февраля и на его улицах в ночь на 25 февраля и в последующие два-три дня, значительные потери немцев — все это задержало продвижение врага к Петрограду и дало возможность Республике подготовить и сосредоточить силы для решительного удара по врагу.

Стойкое сопротивление 2-го красноармейского полка, красногвардейских и партизанских отрядов южнее Пскова вынуждено было признать и германское командование. В сводке германской главной квартиры (ставки) за 23–24 февраля, подписанной Людендорфом, сообщалось, что «южнее Пскова наши войска натолкнулись на сильное сопротивление».

Первый ощутимый удар заставил германские войска более тщательно готовить свое наступление, принимать все меры оперативного обеспечения при дальнейшем продвижении. Враг был вынужден сосредоточить у Пскова значительные силы, прежде чем двинуться дальше на Петроград. Да и сами боевые действия немцев после 25 февраля ограничивались лишь ведением усиленной разведки всех видов.

Таким образом, поставленную командованием Северного фронта задачу — задержать численно превосходящие и технически хорошо оснащенные силы противника до подхода подкреплений из Петрограда — 2-й и 4-й красноармейские полки, 2-й и 7-й Латышские стрелковые полки, отряды [75] псковских красногвардейцев и железнодорожных войск, партизаны выполнили в тяжелых февральских боях 1918 года.

* * *

Интервенты встретили решительный отпор не только под Псковом, но и на других участках Северного фронта.

В ночь на 21 февраля 68-й армейский немецкий корпус (Северный) переправился с Моонзундских островов на материк и начал продвигаться в северо-восточном направлении. Здесь, как и под Псковом, дезорганизованная старая русская армия была неспособна противостоять захватчикам, и вся тяжесть борьбы легла на плечи 3-го красноармейского полка, спешно сформированного 1-го Ревельского эстонского красноармейского полка и небольших отрядов красногвардейцев и моряков. Видную роль в организации отпора врагу сыграл член исполкома Советов Эстляндии Виктор Эдуардович Кингисепп. Непоколебимый ленинец, член РСДРП с 1906 г., он позаботился о том, чтобы волнующие слова декрета Совета Народных Комиссаров «Социалистическое отечество в опасности!» дошли до сознания и сердца каждого, кто с оружием в руках вставал на защиту революции.

Эстонский полк под командованием опытного командира А. М. Пельда выступил навстречу врагу прямо с митинга, под пение «Интернационала». В районе железнодорожных станций Ризипере и Кейла полк, поддержанный отрядами красногвардейцев и революционных матросов, остановил беспрепятственное продвижение Северного корпуса немцев и в ожесточенном бою нанес ему чувствительный урон. Мужество и героизм проявили в этих боях комиссар отряда Навчьеня, командир передового отряда Пикман, Алиса Тислер, погибшая во время атаки, И. И. Руленков, А. Я. Рюютель, А. Ф. Тамм, совсем юный Г. И. Метус и многие другие.

Продвижение интервентов замедлилось. Тем временем из Ревеля были выведены корабли Балтийского флота, шла эвакуация имущества военно-морской базы.

И все-таки город 25 февраля пришлось оставить: у врага был подавляющий перевес в силах и средствах.

Командование 8-й немецкой армии, усилив Северный корпус 1-й кавалерийской дивизией, поставило перед ним задачу любой ценой занять Нарву и пробиться к Петрограду.

Над Нарвой нависла смертельная опасность.

В городе собралось до десяти больших и малых отрядов — около 3,5 тыс. бойцов. По инициативе Исполнительного [76] комитета городского Совета их командиры собрались на станции Йыхви.

Был выработан детальный план обороны района Нарвы, и командиры разошлись, чтобы вывести свой отряды на позиции.

В первые дни оборона наших войск носила активный характер, однако затем события развернулись не совсем так, как было намечено.

1 марта во второй половине дня появившиеся со стороны Ревеля немецкие войска, значительно превосходившие наши по численности, перешли в наступление. Завязался неравный бой. Красногвардейцы, красноармейцы, командиры, комиссары сражались геройски, не щадя своей жизни. Особенно отличились бойцы Юрьево-Путиловского отряда Лебедев, Сазонов, Добьяш, Пашкевич, Гяч, Гарцини, Подус, Ридман, председатель отрядного комитета Александров, комиссар отряда Антоновский, его командир Яновский. Из отряда, сформированного в Везенберге (Раквере) и Шыхви, мужественно бились Линдер, Маяк и Кеслер, из нарвских — Артамонов и Покаев.

К исходу дня стало сказываться и отсутствие общего руководства — каждый отряд дрался как бы сам по себе.

Оборону района Нарвы взял на себя Петроградский военный округ. Правда, П. Е. Дыбенко, на которого возложено было руководство обороной Нарвы, находился еще в пути вместе с отрядом балтийских моряков. Многие хорошо знали Павла Ефимовича Дыбенко, члена большевистской партии с 1912 г., бесстрашного революционера, председателя Центробалта в 1917 г., того самого Дыбенко, который при наступлении войск Краснова — Керенского на Петроград командовал красногвардейскими отрядами, арестовал генерала Краснова и доставил его в Смольный.

Тем временем к вечеру 2 марта противнику удалось потеснить наши войска и овладеть ключевыми позициями на подступах к городу — Вайварскими высотами.

По прибытии в Нарву Дыбенко настоял на том, чтобы не обороняться, а действовать по принципу «полный вперед!».

— Я привел, — горячо доказывал он, — тысячу матросов, которые лягут костьми, но не пропустят врага к революционному Питеру. Вы имеете две тысячи таких революционных бойцов, как рабочие Питера и Нарвы. И мы будем отсиживаться в обороне? Нет! Ни в коем случае! Я категорически за «полный вперед!».

Исчерпав все аргументы и не убедив Дыбенко, председатель Исполнительного комитета городского Совета А. Дауман [77] и начальник обороны города К. Жарновецкий вынуждены были согласиться с ним как с командующим, назначенным правительством.

2 марта главные силы отрядов выступили навстречу врагу. Вслед за ними отправился конный отряд, сформированный из добровольцев конно-гусарского Черниговского полка и пополненный нарвскими рабочими — бывшими кавалеристами под командованием Петрова и комиссара Липняка, а также и Везенбергский партизанский отряд под командованием Лебу.

В 7 часов утра 3 марта противник из района Вайвара перешел в наступление двумя колоннами: правая — по железной дороге, левая — по шоссе. Эшелон с матросами, который следовал на запад, не организовав разведку противника, был встречен за станцией Корф артиллерийским и пулеметным огнем с Вайварских высот; снаряды разбили три вагона. Развернув отряд под огнем неприятеля, Дыбенко атаковал немецкую колонну, наступавшую по железной дороге, смял ее и погнал назад.

Матросы шли в атаку во весь рост, ведя на ходу огонь, который, как потом показали пленные, был довольно эффективен.

Около 15 часов левая колонна неприятеля вышла к высотам Ольгино, что в пяти километрах северо-западнее Нарвы, но и здесь была остановлена бойцами Юрьево-Путиловского и Везенбергского отрядов. Противник, потеряв в бою несколько десятков самокатчиков, пустил в ход артиллерию, но все же продвинуться дальше не смог.

Итак, в день подписания Брест-Литовского мира, 3 марта, отряды красных бойцов остановили наступление немцев в пяти-шести километрах от Нарвы.

В тот же день сильный удар был нанесен по немецким войскам в районе между Псковом и Гдовом. Событий здесь развивались так. Прибывший в феврале из Петрограда отряд путиловских рабочих под командованием Я. Ф. Фабрициуса очистил Гдов от контрреволюционного отребья и восстановил в городе Советскую власть. 2 марта военком Гдовского района Я. Ф. Фабрициус получил сведения о том, что малочисленный партизанский отряд, отступавший из района Юрьева (Тарту), был сбит противником с позиций на берегу пролива Теплое озеро, соединяющего Псковское и Чудское озера, и к вечеру того же дня отошел к селу Самолва. Для восстановления положения на этом участке фронта Фабрициус выслал на помощь партизанам конный отряд в 200 сабель под командованием братьев Новиковых (командир [78] и его заместитель). Отряд был сформирован из добровольцев-красноармейцев 2-го Прибалтийского драгунского полка, конной разведки 4-го красноармейского полка, усилен тремя поставленными на подводы пулеметами. 3 марта конники прибыли в село Самолва и в тот же день вместе с партизанами внезапно напали на немецкий отряд, насчитывавший около 500 человек, и разгромили его.

В этом бою вместе с опытными воинами мужественна сражались красноармейцы 16-летний А. И. Воробьев и И. Н. Макаров — будущий генерал.

Когда в войсках Красной Армии, действовавших под Нарвой, узнали о подписании Брестского мира, некоторые командиры понадеялись на совесть немецкого командовании, ослабили бдительность и оборону своих участков.

Воспользовавшись этим, немцы ночью начали наступление и утром 4 марта овладели городом Нарва.

Советские войска заняли оборону в районе Ямбурга, на рубеже реки Луга.

Героическая борьба первых красноармейских отрядов на псковском и нарвском направлениях имела громадное значение. Задержав продвижение немецких оккупантов к сердцу молодого Советского государства — красному Питеру, защитники Пскова, Ревеля и Нарвы дали возможность правительству Республики выиграть время для подготовки новых красноармейских формирований. Вместе с ранее действовавшими в этих районах силами революции им удалось окончательно остановить наступление врага на петроградском направлении.

Успешно шли бои против немецких войск и на других участках советско-германского фронта. Вооруженные рабочие, крестьяне, революционные солдаты героически отстаивали родную землю. На помощь белорусскому народу прибывали подкрепления из Петрограда, Москвы и других городов. В ходе борьбы с оккупантами в Белоруссии были созданы 1-я и 2-я революционные армии.

Мужественно сражался против немецких захватчиков украинский народ. По призыву партии и правительства рабочие и крестьяне Украины повсюду вступали в самоотверженную борьбу с превосходящими силами врага.

Захват 1 марта немецкими войсками Киева не сломил боевого духа украинского народа, а привел к дальнейшему расширению его борьбы с интервентами. В пролетарских центрах Украины развернулось массовое формирование вооруженных отрядов Красной Армии. В Харькове за короткий срок было создано несколько полков. В Луганске сформировался [79] 1-й Луганский социалистический отряд, который под командованием К. Е. Ворошилова в начале марта выступил на фронт.

Планы немецких империалистов на достижение легкой победы рухнули. Для похода на Петроград, Москву, в глубь России требовались большие силы, а они были связаны вооруженной борьбой на Западном фронте. Да и в самой немецкой армии начиналось революционное брожение. В этих условиях правительство кайзеровской Германии вынуждено было отказаться от своих планов войны против Советской Республики. 3 марта 1918 г. в Брест-Литовске был подписан мирный договор. Заключение Брестского, хотя и несправедливого, грабительского, мира, давало молодому государству передышку, необходимую для укрепления Советской власти и строительства новой армии.

В эту грозную и опасную для судеб революции неделю, с 18 по 24 февраля 1918 г., которая, по словам В. И. Ленина, войдет как один из величайших исторических переломов в историю русской и международной революции, самоотверженная борьба первых красноармейских полков и отрядов сыграла поистине выдающуюся роль. Плохо вооруженные, не имеющие достаточного количества боеприпасов, продовольствия и снаряжения, бойцы и командиры проявляли на полях сражений массовый героизм. Уже в первых боях молодые красноармейские полки и отряды доказали непобедимость Красной Армии, ее способность успешно бороться против сильного и коварного врага.

23 февраля 1918 г. — день наиболее напряженных боев на петроградском направлении, день массового вступления в Красную Армию рабочих и крестьян и мобилизации всех сил и средств страны на отпор врагам революции стал считаться днем рождения Красной Армии и с тех пор ежегодно отмечается как День Советских Вооруженных Сил, как всенародный праздник любви и уважения нашего народа к своим защитникам.

Много лет спустя, 23 февраля 1969 г., мне довелось присутствовать на торжественном открытии памятника в городе Псков, установленного в честь первых побед Красной Армии.

Благодарный советский народ высоко оценил боевые заслуги героев Пскова, Ревеля и Нарвы, мужественно отразивших натиск немецких войск и задержавших их продвижение к Петрограду.

В тот день и я как бы снова встретился со своей боевой юностью... [80]