Штабс-капитан делает выбор

Что может вместить одна жизнь? Такой вопрос задавал я себе, начиная работу над книгой. Скажу откровенно: очень хотелось быть полезным пытливому и любознательному молодому читателю, который, задумываясь о смысле жизни, своем месте в ней, стремится найти какие-то если не образцы, то хотя бы ориентиры.

Слов нет, скопировать чужую жизнь невозможно — у каждого времени свои приметы и законы. Но то, что человек в состоянии сделать многое, — совершенно бесспорно.

Судьба не обделила меня ни радостями, ни тревогами. Моему жизненному кораблю хорошо знакомы бури и штормы, а сердцу — чувство исполненного долга. Без малого семьдесят лет ношу я военную форму одежды. Прошел через грозовые события революции, через три больших войны, дважды побывал в Китае, в неспокойное время узнал Болгарию.

О многом я уже рассказал в своих вышедших книгах. Теперь пришло время окинуть взглядом весь пройденный путь, начало которого приходится на дореволюционную Россию, старую царскую армию.

Итак, первая мировая война. Безусым младшим офицером прибыл я в действующую армию на Северный фронт. Стояла ранняя весна 1916 г. К этому времени не только в армии, но и в тылу как-то позабылись уже первые победы русского оружия в той войне: настолько тяжела была горечь поражений. И Львов, и Перемышль, занятые нами в ходе Галицийской операции 1914–1915 гг., были вновь отбиты германскими и австро-венгерскими войсками. К весне 1916 г. немцы захватили все наши крепости в Польше. Пала Варшава. Русские войска оставили Литву и часть Латвии.

Мне казалось, что на фронте я встречу боевой, сплоченный офицерский коллектив. Но среда, в которую я попал, [4] напоминала стоячее болото. Многие офицеры, с которыми пришлось столкнуться в полку, поразили меня своим равнодушием, безразличным отношением к службе.

Позиционная война, прошлые неудачи, тяжелая обстановка в тылу создавали гнетущее настроение в действующей армии. Кадровых офицеров к тому времени оставалось мало. Большинство из них выбыли из строя в начале войны, когда велись активные боевые действия. Уже к концу 1915 г. основная масса командиров состояла из так называемых «офицеров военного времени». Оставшиеся же в армии кадровые офицеры почти не занимались обучением молодых командиров.

В нашем полку 1-й ротой командовал морской офицер из запаса Сипягин. Высокого роста, в пенсне, он всегда был чисто выбрит и подчеркнуто вежлив.

Любитель поболтать, Сипягин не хотел, однако, распространяться о том, как в бою под Цусимой во время русско-японской войны он попал в плен к японцам. Самоуверенный и наглый, Сипягин был известен в полку как лгун и очковтиратель.

Не лучше выглядел и командир другой роты капитан Имшенецкий. Еще перед войной он был представлен по выслуге лет к производству в подполковники. Но началась война, а по существовавшему тогда положению звание подполковника во время войны присваивалось только в действующей армии. Имшенецкий отправился на фронт «за подполковником». Однако тут ему дали в командование только роту, а это затруднило получение нового звания. Капитан вечно ворчал и был зол на весь мир.

Мало чем отличался от Имшенецкого и другой кадровый офицер — капитан Радашевский, который тоже прибыл на фронт в 1916 г. за получением очередного звания.

Назначенный из дивизионного обоза на должность командира 7-й роты, Радашевский решил обойти ротный участок обороны и ознакомиться с обстановкой. Но в это время противник произвел по нашим позициям огневой налет, и командир роты поспешил возвратиться в землянку. Другая попытка отправиться на передовую опять совпала с артиллерийским обстрелом. Увидев в этом «божье провидение», Радашевский вовсе отказался изучать ротный участок.

— Пусть это делают молодые офицеры, — сказал он, — а я поберегу себя для настоящего дела.

С тех пор Радашевский большую часть времени проводил в землянке; обычно он сидел на нарах босой и зычно покрикивал на вестовых и телефонистов. [5]

Не зная, чем заняться, Радашевский приказал всем солдатам роты приобрести сапожные щетки и чистить сапоги ваксой. Причем лично проверял выполнение этого приказа. Солдаты недоумевали: зачем понадобилась вакса, когда интендантство выдает для чистки сапог мазь из дегтя?

Подобные этим кадровые офицеры были не только в нашем 56-м пехотном полку.

Но основную массу офицеров составлял «прапорщик юный», как тогда распевали в модном романсе, то есть молодые люди, как и я призванные в армию во время войны. За их спиной были гимназия, реальное или городское училище. Житейского опыта у них было мало, а военного и подавно. Пройдя сокращенный курс школы прапорщиков или военного училища, они стали офицерами.

Когда я прибыл на фронт, боевые действия велись вяло, активность проявляли лишь разведчики. Однако разведка не связывалась с подготовкой к серьезным действиям, а была своеобразным развлечением для офицеров, вроде спорта или охоты. Происходило это потому, что командование — штабы дивизий и армий, — за редким исключением, разведкой не руководило. Все поиски намечались и проводились по инициативе и желанию самих младших офицеров.

Большой популярностью пользовался начальник пешей разведки нашего полка поручик Василий Буслаев. До войны он был землемером и в армию пришел как прапорщик запаса. О его разведывательных поисках в дивизии ходили легенды.

Внешне Буслаев был крупным и статным кудрявым блондином, ходил вразвалку, носил большую окладистую бороду. Обращаясь к солдату, называл его «батенькой». В свою очередь и солдаты за глаза дали ему кличку Батенька.

Буслаев не грубил с подчиненными. К провинившемуся был особый подход. Вызовет в землянку, прочитает нотацию, а затем, засучив рукав, покажет свою мускулистую руку и скажет полушутя-полусерьезно: «Ты, батенька мой, смотри, я никого не бью, но, если позволишь что-либо подобное, стукну — и дух из тебя вон». Однако своей угрозы Буслаев в исполнение никогда не приводил. В полку его уважали и любили с ним ходить в разведку.

Бывший студент, а ныне командир 9-й роты, подпоручик Семеньковский происходил из мелкобуржуазной семьи, но ему была чужда психология собственника. По внешности Семеньковский был настоящий украинец: темноглаз, статен и чернобров. Солдаты его любили за веселый и общительный нрав. [6]

Резкую противоположность Семеньковскому представлял младший офицер пулеметной команды Урбанковский, также призванный из студентов. Этот был чванлив, даже на равных себе смотрел, как говорится, с «верхней полки».

Состав офицеров нашей 8-й роты, в которой я тогда командовал взводом, мог в какой-то степени характеризовать вообще офицеров военного времени. Командир роты Люсинов был из сельских учителей. Младшие офицеры Павлов — сын мелкого петербургского чиновника — окончил реальное училище, а Меркурьев — сын железнодорожного кондуктора из Забайкалья — до армии учился на краткосрочных бухгалтерских курсах. Исполняющий обязанности младшего офицера подпрапорщик Черкашин служил до войны гардеробщиком в Московском Художественном театре. Черкашина между собой солдаты называли Стуколкиным: он любил ночью при проверке постов тихо подкрадываться и бить дремавшего часового.

В 6-й роте нашего полка служил подпоручик Марсеев — уральский рабочий. До призыва в армию он работал на Мотовилихинском заводе в Перми.

У нас с Марсеевым была общая заветная мечта — окончить университет, но мы оба не имели аттестата зрелости. «Буду учиться хоть до седых волос», — говорил часто Марсеев. Офицер он был подтянутый, требовательный и храбрый.

Он рассказывал мне о своей жизни, а я ему о своей. Родился я в бедной крестьянской семье. Не без труда окончил высшее начальное училище в Кургане, соответствующее примерно школе-семилетке. Затем поступил в горное училище в Екатеринбурге (ныне Свердловск). Учился и одновременно работал — копал колодцы, бурил скважины, забивал сваи: у отца нас было шестеро и помогать мне он не мог. И все-таки учебу пришлось оставить из-за отсутствия материальных средств.

Летом 1913 г. поступил рабочим на Сергиевско-Уфалейский горный завод, накопил к осени с помощью жесткой экономии восемнадцать рублей и с этим «капиталом» поступил на вечерние курсы землемеров в городе Омске. Опять пришлось учиться и работать: копал землю, переносил грузы.

Несмотря на трудности я все же окончил курсы. Это было весной 1915 г. Шла война. В армию досрочно призывались юноши моего возраста. Вскоре в Омске и за мной закрылись ворота казармы, я стал рядовым запасного полка. [7]

Здесь окончил учебную команду и был произведен в ефрейторы, а затем в младшие унтер-офицеры.

Как известно, в царской армии офицерство составляло особую касту, офицерский чин, как правило, был привилегией имущих классов. Но в военное время в офицерские школы посылали и грамотных парней из рабочих и крестьян. В их числе и я попал в 1-ю Иркутскую школу прапорщиков и, окончив ее, стал младшим офицером.

Подавляющее большинство офицеров военного времени считали, что надо воевать до победы. Они принадлежали к тем слоям ограниченно мыслящих русских патриотов, которых Ленин называл «добросовестно заблуждающимися оборонцами». Не составляли исключения и мы с Марсеевым.

Однако вернемся к жизни нашего 56-го Сибирского стрелкового полка. Командовал им полковник Фукин. До этого он занимал должность помощника командира по хозяйственной части. Став полковым командиром, он остался все тем же хозяйственником. Если, например, после боевой разведки обнаруживалось, что у солдата пропал подсумок или ремень, то командира полка уже не радовал ее успешный результат.

Посещая занятия в ротах, Фукин. всегда давал офицерам одно и то же указание: упражнения «лежа» солдаты должны производить на разбросанной траве или сене, чтобы не испачкать обмундирование.

Как-то летом 1916 г., когда наш полк занимал оборону вблизи Рижского залива, группа, которой командовал я, находясь в разведке, обнаружила несколько артиллерийских наблюдательных пунктов противника. Нейтральная полоса здесь проходила по густому сосновому лесу. Можно было незаметно проложить телефонный провод до того места, откуда вражеские наблюдательные пункты были хорошо видны, и с помощью артиллерийского корректировщика уничтожить их орудийным огнем.

Я доложил свои соображения командиру батальона, а тот командиру полка. В целом Фукин одобрил план, но сказал:

— Зачем наводить телефонную связь, ведь провод в лесу может быть поврежден... — И приказал телефонную линию заменить цепочкой солдат. Корректировщиком артиллерийского огня Фукин назначил меня, не имевшего в этом деле никакого опыта. Я сидел на верхних сучьях высокой сосны, с которой видны были наблюдательные пункты противника, а внизу, под деревом, начиналась цепь «телефонистов», располагавшихся один от другого на расстоянии [8] 50–100 шагов. Живая линия связи протянулась через весь лес до нашей передовой позиции к командиру роты, у которого был телефон.

Как только снаряд нашей батареи разрывался, я кричал: «Перелет двести шагов!» или «Недолет сто шагов!». Солдаты передавали мои команды по цепочке. В лесу поднимался невообразимый галдеж, и, конечно, не обходилось без путаницы. Все это напоминало известную детскую игру «испорченный телефон». Я передавал, например: «Двести шагов недолет». До командира батареи доходило: «Подать батарею вперед».

В окопах противника услышали шум, выслали разведку, и вся наша затея окончилась перестрелкой.

Ближайшими помощниками Фукина являлись командиры батальонов Бакич, Вегенер, Грушецкий и Багорский.

Кадрового офицера подполковника Бакича (впоследствии сподвижник атамана Дутова) солдаты ненавидели за рукоприкладство. Избивал он рядовых беспощадно. В бою же Бакич показал себя трусом. Когда в 1915 г. немцы впервые применили на фронте удушливые газы, он одним из первых убежал с передовой.

Полковник Фукин не жаловал сторонников рукоприкладства и добился перевода Бакича в другой полк.

Командира батальона капитана Вегенера, храброго, грамотного в военном отношении офицера, роднила с Бакичем страсть к рукоприкладству. Всякий раз, когда полк выходил в резерв, полковник Фукин отправлял Вегенера «за превышение власти» под арест.

Подполковник Грушецкий считался в полку отличным стрелком и хорошим гимнастом. До войны неоднократно получал призы за меткую стрельбу. Он был вежлив с солдатами, и те к нему относились неплохо. В то же время Грушецкий мало интересовался делами батальона и большую часть времени проводил за карточным столом.

Среди командиров батальонов нашего полка наиболее светлой личностью был полковник Багорский — человек умный, справедливый, серьезно и добросовестно относившийся к службе.

В русско-японскую войну Багорский в чине штабс-капитана неплохо командовал батальоном, после же войны ему не доверили командования даже ротой. Обидевшись, Багорский подал в отставку и несколько лет прослужил в банке, но приспособиться к условиям гражданского учреждения не смог и в 1913 г. вернулся в строй. [9]

Когда началась война, Багорский был назначен командиром батальона и уже в действующей армии произведен в полковники. Но до середины 1916 г. он оставался командиром батальона.

Однако таких, как Багорский, было очень мало среди старших офицеров.

Изредка в тылы полка, отстоявшие далеко от передовой, приезжал начальник дивизии Довбор-Мусницкий{1}. Этот высокий пожилой генерал-лейтенант одевался под англичанина: носил френч, а вместо сапог — ботинки с крагами. На околыше фуражки были укреплены шоферские очки, которые он спускал на глаза при поездке на автомобиле. Его семенящая походка и необычный наряд вызывали насмешки солдат: они прозвали Довбор-Мусницкого Журавлем.

По торжественным дням появлялся командир корпуса генерал от инфантерии Васильев. Могучий голос позволял ему здороваться сразу со всем выстроенным к его приезду личным составом полка.

Однажды на какое-то торжество в наш полк прибыл командующий 12-й армией Радко-Дмитриев. Этот генерал, болгарин по национальности, был неплохим оратором. За обедом он дельно обрисовал офицерам сложившуюся к тому времени военную обстановку на Западном и Восточном фронтах и вообще произвел на нас благоприятное впечатление.

Радко-Дмитриев был одним из наиболее способных и дальновидных генералов царской армии. Помню, как-то после смотра нашей 14-й дивизии он собрал командиров рот, а также младших офицеров и выступил перед нами с речью.

— Проведите мысленную линию взаимоотношений между офицерами и солдатами, — говорил Радко-Дмитриев. — Если будете держаться с солдатами выше этой линии, вы останетесь для них чужими и далекими, если опуститесь ниже этой линии, дойдете до панибратства, потеряете уважение солдата и власть над ним. Командиру роты нужно знать каждого солдата в роте, а младшим офицерам — во взводе и полуроте. Входите в их нужды, заботьтесь о них, если нужно, пишите даже за неграмотных письма родным. Спрашивайте, как живут их семьи, их дети.

Ближе всех стоял к солдату унтер-офицер — фундамент царской армии. [10]

Однако уже в первый год войны многие кадровые унтер-офицеры были убиты или ранены. Подобно нам, офицерам военного времени, младшие командиры были подготовлены ускоренным порядком. Всего за три месяца они проходили курс учебной команды в запасном полку или в самой действующей армии. Довольно быстро после окончания школы они теряли полученные в ней знания и мало чем отличались от солдат. Война им осточертела. Унтер-офицеры из крестьян тяжело переживали разорение своего хозяйства, помногу раз перечитывали невеселые письма из дому.

Нас, младших офицеров, обязывали прочитывать солдатские письма на родину. Полагалось следить за тем, чтобы подчиненные не разбалтывали военных секретов. Почти все эти письма были проникнуты тоской по дому, беспокойством о тяжелом положении семей. «Повремени продавать корову, может, обойдетесь; продашь корову — ребят заморишь». «Лошадь не продавай, не на себе же будешь пахать. Если нужно, поклонись в ноги Ивану Матвеевичу, чтобы он ссудил под урожай семенами». «Покрепись еще малость, может, война кончится, я уцелею и приду. Ведь не вечно же она будет тянуться, рано или поздно, но конец будет».

Подобные настроения проявлялись не только в письмах; солдаты и унтер-офицеры все более открыто выражали свое недовольство затянувшейся войной.

Был в нашей роте старший унтер-офицер Седельников, призванный из запаса. Он участвовал еще в русско-японской войне. При нем солдаты не стеснялись вести антивоенные разговоры. Он не только сочувствовал подчиненным, но часто сам заводил такие беседы.

Иногда Седельников обращался ко мне:

— Когда же, ваше благородие, наконец кончится эта проклятая война? Шибко надоела она, да и по своим соскучился. Работать некому, дом рушится, сын в армии, жена болеет — все хозяйство на молодухе.

Я казенно отвечал, что война кончится, когда победим немцев. Он грустно глядел на меня и, вздохнув, отходил.

Командир роты и мы, младшие офицеры, знали об антивоенных настроениях подчиненных, но, видя их исправную службу, активно с этими настроениями не боролись.

В нашей рота выделялись два унтер-офицера. И авторитетом у солдат они пользовались, и дисциплина в их подразделениях была лучше. Однако, как я заметил, уважительное отношение к ним меньше всего зависело от каких-то [11] особых командирских качеств. Причины были совсем иные.

Командиром первого взвода был старший унтер-офицер Онучин. Он не окончил даже учебной команды, а был произведен в чин за боевые отличия как георгиевский кавалер. Жизнерадостный, смелый, развитый и грамотный взводный, которому было около 25 лет, до армии работал в Петрограде на Путиловском заводе, и уволили его оттуда уже во время войны за политическую неблагонадежность. Работа на Путиловском заводе освобождала от призыва в армию. Уволенного же Онучина сразу мобилизовали.

После Февральской революции я узнал, что Онучин — член большевистской партии. Уже позднее я понял, как он умело вел в полку революционную работу, разъясняя солдатам идеи партии большевиков.

Другой унтер-офицер, Гасников, был тоже питерским рабочим. В его взводе собрались наиболее смелые солдаты — ротные разведчики и гренадеры{2}. Гасников пользовался у них непререкаемым авторитетом. Он выделялся смелостью и умением быстро ориентироваться в сложной боевой обстановке. Гасников тоже оказался большевиком.

В годы войны большевистская партия создавала в царской армии и на флоте военные организации. Они разъясняли солдатам и матросам причины возникновения мировой войны, ее империалистический характер. Армейские большевики говорили солдатам, что выход из войны может дать народу только революция. Онучин и Гасников были представителями военных ячеек партии большевиков в нашем полку. Но я, конечно, тогда об этом ничего не знал.

Апатия солдат, их усталость усиливались и теми настроениями, которые приносили в полк вновь мобилизованные.

Полк наш назывался Сибирским, но сибиряков в нем уже осталось мало: одни были убиты в бою, другие, будучи раненными, после госпиталей не возвратились.

Пополнение шло из запасного полка дивизии, который стоял в Москве. Новые резервы набирались по преимуществу из внутренних губерний России. В основном это были крестьяне, которые, не побывав еще на фронте, уже достаточно хорошо почувствовали, что такое война.

Русская армия вела очень тяжелые оборонительные бои. Войска несли большие потери и нуждались в многочисленных [12] пополнениях. Поэтому до предела сократились сроки подготовки солдат в запасных полках. Люди приходили в полк, не имея никакого желания воевать, не понимая целей войны, к тому же и плохо обученные.

На настроении солдат не мог не отразиться новый подъем рабочего движения, начавшийся летом 1915 г. Вести об усилении стачечного движения дошли и до солдатской массы на фронте. В полках стали появляться листовки. Некоторые из них приходилось читать и мне. В них объяснялось, кому нужна война, кто от нее выигрывает. Листовки подписывала военная организация РСДРП (б). Солдаты с интересом читали, перечитывали и потихоньку обсуждали их. Всякое выступление против войны находило в сердцах живой отклик.

В декабре 1916 г. командующий нашей 12-й армией генерал Радко-Дмитриев отдал приказ войскам прорвать германские позиции на рижском плацдарме и овладеть Митавой (ныне Елгава). Эта операция осуществлялась во исполнение союзнических обязательств русской армии как часть общего плана военных действий союзников на 1917 г. Операция не обещала больших успехов русским, проводилась с целью сковать германские силы на Восточном фронте и облегчить тем самым положение союзников на Западе.

Сразу же после получения приказа о наступлении в окопах появилось множество листовок. Большинство из них было написано от руки. В них говорилось: «Война нужна царю и кайзеру. Поднимайте оружие против царя, его министров и царских генералов. Не будем зря проливать кровь». Листовки открыто призывали солдат не идти в наступление. В эти дни начались волнения в 17-м и 55-м полках нашей армии. Они отказались идти в наступление. Ни уговоры, ни угрозы офицеров на солдат не действовали. «Обороняться будем, противника не пропустим, но в наступление не пойдем», — говорили солдаты.

Командование вынуждено было вывести 17-й и 55-й полки с передовых позиций в резерв. Над восставшими учинили жестокую расправу: в 17-м полку 167 человек были преданы военно-полевому суду, 24 солдата расстреляны, десятки сосланы на каторгу. В 55-м полку тоже было расстреляно 13 солдат, многих отправили в военные тюрьмы.

Спустя много лет я познакомился с рапортом палача — генерала Довбор-Мусницкого на имя царя Николая II о событиях в 55-м полку: «Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу, что в боях под Ригой 23 и 25 декабря стрелки некоторых рот 55-го Сибирского стрелкового [13] полка отказались идти в бой и на увещевания офицеров грозили последним оружием. По моему приказанию в 15.30 25 декабря 13 стрелков 5-й и 7-й рот расстреляны перед строем... Расстрелянные — уроженцы преимущественно Пермской, Томской, Владимирской и Петроградской губерний. Дознание производится. Порядок восстановлен»{3}.

Николай Кровавый наложил на рапорте резолюцию: «Правильный пример».

Однако недовольство солдат затянувшейся войной не везде выливалось в открытую форму. В частности, наш 56-й полк подчинился приказу и перешел в наступление.

Перед началом Митавской операции я находился на офицерских курсах при штабе корпуса. В двадцатых числах декабря на курсы приехал генерал Радко-Дмитриев. Он красочно объяснил нам цель операции, рассказал о наиболее приемлемых способах прорыва вражеской обороны. Мы с открытыми ртами слушали о внезапной атаке без единого артиллерийского выстрела, о быстром преодолении проволочных заграждений, о дружном штыковом ударе.

Увлекшись, генерал воскликнул: «Вы руками, вы зубами должны рвать проволоку!»

Вот на что делало ставку командование. Не на технику и оружие, не на артиллерийское обеспечение операции, а на одну лишь храбрость и. выносливость войск. Своим красноречием генерал пытался скрыть неподготовленность, материально-техническую необеспеченность предстоящего наступления.

Перед началом операции, еще до моего возвращения с курсов, я был назначен командиром сводного батальонного отряда разведчиков, гренадеров и саперов. На этот отряд была возложена труднейшая задача — проделать в проволочных заграждениях проходы, через которые батальон должен был ворваться во вражеские окопы. Наступление, как и говорил командующий армией, начиналось внезапно, без артиллерийской подготовки.

Капитан Имшенецкий, принявший батальон после назначения полковника Багорского командиром одного из полков, встретив меня, доказывал важность возложенной на отряд задачи.

— Если ваши солдаты, — с жаром говорил он, — своевременно не проделают проходы, висеть нам всем на проволоке. [14]

— Мне очень хотелось бы наступать, господин капитан, со своей ротой, со своими взводами, — ответил я.

Но и командир батальона, и поручик Марсеев, и другие офицеры просили меня не отказываться. Я дал согласие лишь после того, как побеседовал с солдатами отряда и убедился в том, что они готовы идти со мной на выполнение задания.

Вскоре вместе с унтер-офицерами и солдатами начал разрабатывать план предстоящей вылазки.

Два левых прохода должны были проделать саперы с помощью удлиненных зарядов, составленных из пироксилиновых шашек. Им предстояло под прикрытием темноты подползти к заграждениям противника, протолкнуть под них заряды и зажечь бикфордов шнур. Как только пламя достигало зарядов, шашки срабатывали и разрывали колючую проволоку.

Два правых прохода в проволочных заграждениях должна была проделать ножницами группа гренадеров под командой унтер-офицера Гасникова.

Только после Февральской революции я узнал, что во время выхода нашего отряда на боевое задание солдаты 6-й и 8-й рот намеревались задержать гренадеров и разведчиков. Но, видимо, добрые отношения, сложившиеся у них со мной и с поручиком Марсеевым, удержали солдат от этого шага.

Указав направление гренадерам Гасникова и саперам, которых вел унтер-офицер Гладких, я пошел между этими группами и немного впереди.

...Стояла тихая морозная ночь. На небе — ни одной тучки, лишь яркие, крупные звезды. Кругом царила непривычная для слуха и какая-то настороженная тишина.

Разрезать проволоку оказалось значительно труднее, чем мы предполагали, так как через нее был пропущен электрический ток. К тому же противник вскоре обнаружил нас и, осветив местность прожектором, открыл ружейный и пулеметный огонь. Преодолев все трудности, отряд довольно быстро проделал проходы и обозначил их электрическими фонариками. Роты пошли в атаку.

В первой линии нашего батальона наступали 6-я и 8-я роты. Когда командир 6-й роты поручик Марсеев поравнялся со мной, длинная очередь станкового пулемета противника разорвала тишину.

Рота Марсеева успешно овладела вражескими окопами, но сам командир, следовавший девизу «не кланяться вражеским пулям», был ранен. [15]

Не повезло и мне. В ходе атаки меня словно кирпичом ударило в левую стопу, и я свалился в рыхлый снег. Одновременно вблизи разорвалась вражеская ручная граната. Я схватился за ногу — цела. Попытался встать. Но кровь, хлынувшая в сапог, сильная боль заставили снова опуститься на землю. Рана оказалась серьезной.

Наши наступающие части прорвали тактическую полосу обороны, захватили огневые позиции артиллерии противника, но дальше продвинуться не смогли.

В то время как солдаты под командованием унтер-офицеров и младших офицеров самоотверженно дрались с врагом, полковник Фукин со своим штабом отсиживался в убежище. У него даже не возникло мысли перенести командный пункт поближе к месту боя.

Командир 2-го батальона Имшенецкий, вместо того чтобы руководить ротами, уселся с вновь прибывшим из конвойной команды командиром 1-го батальона распивать коньяк. Изрядно захмелев, они принялись крестить друг друга, целоваться, поздравлять с победой, до которой еще было далеко. В общем, батальонами никто не руководил. Но этим «воякам» тоже не повезло: при отступлении, когда противник нанес контрудар и отбросил нашу дивизию, оба попали в плен.

Операция, известная в русской военной историй под названием Митавской, началась удачно. Части 12-й армии осуществили тактический прорыв, но развить его в оперативный из-за отсутствия резервов не сумели.

Я очень переживал неудачный исход Митавской операции, но причины его узнал позднее.

У командования 12-й армии Северного фронта и Ставки не было единства взглядов в отношении дальнейшего ведения операции после прорыва обороны противника, да и сам прорыв явился неожиданностью как для русских, так и для немцев. Командующий 12-й армией генерал Радко-Дмитриев настаивал на решительных действиях, требовал резервов. Главнокомандующий же фронтом генерал Рузский разрешил проводить операцию армии в расчете только на свои силы, «в смысле боевой практики для войск», как впоследствии сказал начальник штаба фронта, а когда стал просить помощи у Ставки, то его просьбы были отклонены. Рузский запоздал с переброской в 12-ю армию и фронтового резерва. Высшие военачальники не верили в успех операции, еще до начала считали ее проигранной и не продумали мероприятий по развитию успеха.

Расправа с восставшими 17-м и 55-м полками, неудача [16] наступления окончательно убили веру в победу и внесли еще большее уныние и озлобленность в солдатские массы.

* * *

Февральская буржуазно-демократическая революция застала меня в госпитале. С утра до вечера в нашем отделении не прекращались жаркие споры.

Революция разделила обитателей госпиталя на два лагеря. Основная масса раненых была настроена против царского правительства и восторженно встретила весть о его свержении.

Когда было опубликовано сообщение о создании Временного комитета Государственной думы, многим раненым офицерам показалось, что этот комитет и есть самое «архиреволюционное» правительство. На самом деле он состоял из архиреакционных представителей промышленного капитала и помещиков, пытавшихся удержать власть в своих руках, не допустить к ней народ.

Из Временного комитета в госпиталь пришла бумага с просьбой подписаться под ней тем, кто признает комитет. Кое-кто из нас, не разобравшись, «подмахнул» документ. Вскоре мы узнали об образовании Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Молодой священник госпиталя бегал по палатам и спрашивал:

— Как теперь служить обедню, право, не знаю? Раньше провозглашал здравицу в честь его императорского величества, а теперь в честь кого? Что происходит? Не пойму...

Ему советовали:

— Служите за здравие народа. Не ошибетесь...

А в России происходили события, многие из которых были тогда не понятны и нам, молодым офицерам.

В Петрограде и по всей стране образовалось два органа власти: Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов — органы восставшего народа и Временное правительство — орган буржуазии и помещиков.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов 1 марта 1917 г. издал приказ № 1 по гарнизону Петроградского военного округа, устанавливающий выборы солдатских комитетов во всех ротах, батальонах, полках, батареях и на кораблях военного флота. Отменялось титулование генералов «вашим превосходительством» и офицеров «вашим благородием».

С образованием солдатских комитетов в армии, как и в стране, установилось двоевластие. Отныне фактически назначение [17] командиров в армии стало происходить только с согласия солдатских комитетов.

По возвращении из госпиталя с солдатским комитетом пришлось столкнуться и мне. Я получил приказ вступить в командование ротой, но не 8-й, где был младшим офицером, а другой — 5-й. Однако моему назначению воспротивился ротный комитет, который в свою очередь учитывал настроения солдат, опасавшихся, как бы усердный в службе штабс-капитан не повел их в какое-нибудь новое наступление.

— А как же быть с приказом командира полка? — спросил я.

— А никак...

Пришлось вернуться в прежнюю 8-ю роту младшим офицером. Вскоре я стал командиром этой роты.

Многие младшие офицеры воспринимали революцию как ураган, сокрушающий оплот старого, но мало представляли себе, что же будет дальше.

После февраля оказалось, что некоторые офицеры, в основном из бывших студентов, состоят в партиях меньшевиков или эсеров. Они начали занимать ключевые позиции в ротных и полковых солдатских комитетах, создавая в них значительную прослойку так называемых «оборонцев».

Большевиков или примкнувших к их платформе среди офицеров, унтер-офицеров и солдат нашего полка было мало. Тем заметнее оказалось прибытие в 56-й Сибирский стрелковый полк солдат-большевиков Лезина, Семикова и Сандалова. 1-й пулеметный полк, в котором они служили до прибытия к нам, 3 июля 1917 г. одним из первых вышел на улицы Петрограда и вместе с другими революционными демонстрантами потребовал передачи всей полноты государственной власти в руки Советов.

Временное правительство жестоко расправилось с солдатами революционного полка. По приказу Керенского полк был разоружен, а пулеметчиков отправили на фронт.

Неприветливо встретили солдат-большевиков и реакционные офицеры нашего полка. Сразу же предупредили их, что за большевистскую агитацию по законам Временного правительства предусматривается смертная казнь. К тому же руководство полковым и ротными солдатскими комитетами было захвачено меньшевиками и эсерами, которые активно поддерживали Временное правительство.

Несмотря на жестокий террор и массовые репрессии, установленные в армии Временным правительством, преследования реакционных офицеров и их меньшевистско-эсеровских [18] подголосков, большевики развернули в полку активную политико-агитационную деятельность.

Вот как описывает спустя много лет первые дни своей агитационной работы старый большевик, ставший вскоре председателем полкового солдатского комитета 56-го Сибирского полка, Михаил Андрианович Лезин:

«Находясь в окопах вместе с солдатами-фронтовиками, мы рассказывали им втайне от офицеров правду о Ленине, об истинных причинах июльского выступления рабочих и солдат в Петрограде. Вскоре получили мы решение VI съезда партии большевиков, давшего нам четкую ориентацию. Курс партии на подготовку вооруженного восстания против Временного правительства отвечал думам и настроениям солдат, которым надоела империалистическая война. Всех глубоко взволновали слова выпущенного съездом манифеста:

«Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!»

Нелегально доходившие до окопов большевистские газеты помогали нам привлекать на свою сторону все новых и новых солдат»{4}.

Действительно, трудно было не заметить, как росла политическая активность раньше забитого, безответного рядового. Офицеров уже не удивляло, что «младшие чины» имеют свое мнение и не боятся высказывать его.

В это время я впервые познакомился с большевистской литературой. У нас в полку нередко можно было прочесть газеты «Солдатская правда», «Окопная правда», а иногда и «Правду». Лозунги большевиков о немедленном прекращении войны, о передаче крестьянам земли находили живой отклик в сердцах солдат. Большевистские газеты были очень популярны. Их читали буквально до дыр.

Понимая, что солдаты устали от войны, что она им смертельно надоела, я, однако, считал позорным добиваться мира, пока не достигнута победа. Мое политическое развитие было тогда на очень низком уровне, и мне даже в голову не приходило, что война может вестись за несправедливые интересы. Считал: надо защищать Родину, но в то же время чувствовал — чего-то не понимаю, и это мучило меня.

Часто спорил с командирами взводов Онучиным и Гасниковым. [19] Для них все было ясно. Они старались убедить меня в правоте своих идей, говорили: пора заключать мир. Споры наши кончались тем, что каждая сторона оставалась при своем мнении. Несмотря на это, работали мы дружно. Все мои приказы, касающиеся боеготовности роты, Онучин и Гасников выполняли точно.

Я видел, как росло среди солдат влияние большевиков, а вместе с ним росло недоверие к распоряжениям Временного правительства и приказам вышестоящего начальства.

К концу июля 1917 г. участились случаи братания русских и немецких солдат. Наши не знали немецкого языка, а немцы русского, и все же они всегда умели договориться.

Между русскими и немецкими окопами в проволочных заграждениях был давно уже проделан узкий проход. На нейтральной полосе отгородили небольшую площадку и поставили столбик с довольно странной надписью: «Место скопления». Здесь и происходили встречи.

Русские приносили хлеб, мыло, табак; немцы — губные гармошки, сигары, перочинные ножи, электрические фонарики. Иногда появлялся переводчик. Солдаты быстро находили общий язык. Говорили большей частью о том, что войну пора кончать.

Офицеры других рот спрашивали у меня, как я работаю с ротным комитетом: ведь он целиком состоит из большевиков. Ответ мой был вполне правдивым: «Хорошо».

Я жил в одной землянке с членами солдатского комитета, большевиками, воевал вместе с ними два года и мог сказать: это честные люди и хорошие солдаты.

Что делали члены ротного комитета? Вместе с офицерами они проверяли, как солдаты несут службу, следили за чистотой в землянках, за содержанием оружия, качеством нищи, за тем, чтобы офицеры не допускали грубости к подчиненным.

В назначении командиров отделений и взводов слово ротного комитета имело решающее значение. Мне, например, ротный комитет не раз подсказывал, кого из солдат выдвинуть на должность.

Но главное внимание, конечно, солдатский комитет уделял политическим вопросам.

В тот период я не понимал, что революция не закончена, что народу еще надо много сделать, чтобы завоевать полную свободу, и что большевики в армии готовят людей к этой борьбе.

Известное революционизирующее влияние на солдат оказали предательское поведение Верховного командования [20] русской армии во время Рижской операции и позорная сдача Риги.

Об истинных причинах поражения в Рижской операции я узнал значительно позже. Оказывается, русскому командованию были известны не только замыслы германцев, но даже направление удара и время начала наступления. Можно было успешно отбить атаки врага и удержать Ригу. Однако Верховный главнокомандующий генерал Корнилов придерживался другого мнения.

Ярый монархист, Корнилов требовал от Временного правительства предоставления ему диктаторских полномочий для борьбы с революционным движением, все более захватывавшим народ и армию. Под видом защиты Петрограда от немцев он стягивал поближе к столице войска, надеялся задушить революцию. Сдав Ригу, Корнилов запугивал Временное правительство мнимой угрозой наступления германских войск на Петроград. Преследовал он и другую цель. Район Риги обороняла 12-я армия, в которой велико было влияние большевиков на солдатские массы. Потому-то Корнилов и готовился свалить вину за оставление Риги на революционных солдат и большевистскую партию.

Сразу же после сдачи Риги Корнилов начал мятеж, стремясь к захвату власти и установлению военной диктатуры. 8 сентября 3-й конный корпус двинулся на Петроград.

Узнав из столичных газет о контрреволюционном походе генерала Корнилова на Петроград, большевистская группа 56-го Сибирского полка, как мне стало известно позднее, нелегально собралась в деревенском овине. Гневно звучали голоса Семикова, Сандалова и других. Михаил Лезин внес предложение немедленно созвать ротные собрания и выразить солдатский протест корниловщине. Он же предложил, воспользовавшись благоприятным моментом, провести перевыборы солдатских комитетов полка. Собрание партийной группы поддержало эти предложения и наметило план действий.

В течение двух-трех дней во всех ротах и командах были проведены нелегальные читки большевистских газет, из которых люди узнали о контрреволюционной сущности корниловщины. Солдаты начали активно поддерживать большевиков.

Большевики решили пойти в атаку на эсеро-меньшевистские комитеты.

Полковая партгруппа распределила между собой роты и команды полка для проведения перевыборов солдатских комитетов. Это оказалось нелегким делом, так как меньшевики [21] и эсеры, находившиеся под их влиянием некоторые офицеры, старались любой ценой сорвать эти собрания. Провести перевыборы все же удалось под предлогом обсуждения вопросов снабжения.

Старые комитеты были переизбраны, в большинстве случаев во главе новых оказались большевики или те, кто их поддерживал.

17 сентября на объединенном заседании полкового и ротных комитетов был избран новый состав полкового солдатского комитета. Во главе его стал большевик В. Д. Семиков, заместителем был избран большевик М. А. Лезин, член полковой комиссии по выборам в Учредительное собрание{5}.

Вопреки приказу Керенского полковой солдатский комитет провел частичные выборы командного состава. Все реакционные офицеры оказались забаллотированными, и их откомандировали в штаб дивизии.

Успеху этих мероприятий во многом способствовал прогрессивно настроенный командир полка полковник Петров, сменивший полковника Фукина. Он часто обращался в полковой комитет за помощью, особенно когда дело касалось укрепления воинской дисциплины, повышения боеспособности полка.

В результате еще до свержения Временного правительства 56-й Сибирский полк полностью оказался под влиянием ленинцев. Так большевики нашего полка проводили в жизнь линию своей партии, направленную на высвобождение из-под влияния меньшевиков и эсеров солдатских масс, на сплочение их под большевистскими лозунгами. Усилиями сотен армейских большевистских организаций партия, по словам В. И. Ленина, имела на нашем фронте «ударный кулак» революции, который вместе с питерскими рабочими и моряками Балтийского флота обеспечивал ей подавляющий перевес сил в решающих пунктах, в решающий момент.

Все эти подробности я позднее узнал от Лезина, так как сам уехал в это время на родину в отпуск.

В дороге я узнал, что в Петрограде власть взяли большевики. Меня это не удивило. Из всех партий, представители которых имелись в наших солдатских комитетах, большевистская была самой последовательной и целеустремленной. И меньшевиков, и эсеров я считал болтунами, а на большевиков можно было положиться. Мне казалось, что они наведут в стране порядок. Смущало только их нежелание воевать. Правда, очень скоро пришлось убедиться, что [22] большевики отрицают не всякую войну, а только несправедливую. Тогда я не понимал ни характера войны, ни ее целей, ни того, в чьих интересах она ведется. Лишь позднее уяснил, что только с победой Октябрьской революции народ обрел свою подлинную социалистическую Родину и будет ее отстаивать до последней капли крови.

Получилось так, что, приехав домой, я быстро определил свое отношение к новой власти. Во всех сложностях политики еще не разбирался, но уразумел главное: Советская власть — это власть народная. Какая же иная власть могла поставить во главе местного Совета таких людей, как Георгий Фролович Осипов и Григорий Назарович Тужихин?! Для меня эти люди с детства были идеалом борцов за справедливость. В селе их очень уважали. Осипов работал кочегаром паровой мельницы. Человек он был грамотный, к нему всегда шли за советом, даже старики. Будучи еще мальчишкой, я слышал от старших, что Георгий Фролович — революционер. Его преследовало царское правительство, и, кажется, он даже сидел в тюрьме.

Тужихин был моим школьным учителем. К нему, своему первому воспитателю, я сохранил благодарность на всю жизнь. Он прививал нам самые высокие, благородные чувства: любовь к родной земле, уважение к труду, честность, правдивость.

Только теперь я узнал, что Григорий Назарович, так же как и Осипов, давно состоял в партии большевиков.

Незадолго до моего приезда в отпуск Тужихин после ранения возвратился с Румынского фронта. Воевал он рядовым. Как грамотного человека, его трижды направляли в школу прапорщиков, три раза он учился в ней, но звания офицера так и не получил.

— Все считали меня политически неблагонадежным, — с усмешкой говорил учитель. — А ты, значит, офицер?.. Как служба?

Я рассказал о делах в нашем полку, о том, как представлял себе обстановку на фронте и в стране. Он слушал внимательно, не перебивал. Только когда я стал рассуждать о частой перемене правительств, Григорий Назарович рассмеялся:

— Небось думаешь — и теперь очередная смена правительства? Нет, брат! Революция-то совсем другая — социалистическая! Понятно?

— Не очень.

— Вот молодец! Чего не понимаешь, сразу признавайся. Это самое правильное дело... В двух словах объясню тебе: [23] в феврале свергли царя, а власть захватила буржуазия. Ты говоришь, правительства менялись?! А потому и менялись, что разные группы буржуазии дрались за власть. А задача одна у них — держать народ за горло и сосать из него кровь. Теперь будем избавляться от капиталистов!

— Как же это можно сделать?

— Как? Они чем сильны? Фабрики у них, заводы, шахты, у помещиков и кулаков — земля. Кулаки ведь это тоже капиталисты, только деревенские. А если все отобрать у них? Вот отобрали у Сашки Шахова паровую мельницу. Слышал?

— Да.

— А что он теперь стоит? За него ломаного гроша не дадут. Ты знаешь, какой он здоровый? А всю войну белобилетником просидел. Богатый, взятку мог дать, любую власть купить. Но теперь власть непродажная, ее за деньги не купишь.

Невольно приходила мысль, что такого человека, как Григорий Назарович, действительно не купишь. И если он — власть, значит, власть такая — правильная.

— Ну вот отберут все, а дальше кому же это принадлежать будет? — спросил я.

— Народу. А распоряжаться будет государство, но государство народное.

— А как же насчет войны?

— Войне конец! — отрубил Григорий Назарович. — Ты ведь считаешь, что воевать до победы надо?

— Да.

— А кому война выгодна, кто ее затеял? Думал ты?

— Так ведь, на нас напали.

— Ну, это не совсем так... Вот если, два волка подрались за овцу. Скажи мне, кто на кого напал, кто виноват?

— Оба виноваты.

— То-то и оно. Сцепились две группы буржуев, — продолжал Григорий Назарович, — а народ за них кровь проливать должен.

— Григорий Назарович, что же выходит, немцы на нас не нападали? Как же так?

— Русский император столько же виноват в войне, сколько и германский. Это ты запомни. Знаешь, что одной из серьезных причин войны было стремление царя и его слуг подавить нарастающее мощное революционное движение? Потому большевики и агитировали за поражение своего правительства. Слышал такой лозунг?

— Слышал. [24]

— Что же ты думаешь, мы хотели, чтобы немцы страну захватили? Нет. Мы хотели свалить царизм, буржуазию и передать власть народу. Царизм и буржуазия, если ты хочешь знать, народу не меньший враг, чем немцы. А теперь народ победил, власть завоевал, стал в своей стране хозяином. Сейчас мир заключим и начнем новую жизнь налаживать.

— А если немцы перейдут в наступление?

— Советское правительство призвало все воюющие страны заключить мир. Ты читал декрет?

— Нет.

— Я дам тебе, у меня все декреты есть. Почитай.

— Но если немцы не согласятся на мир, а будут наступать?

— Мы, большевики, против войны. Но, если на нас нападут, будем защищаться.

С удивлением посмотрел я на своего учителя:

— Как же так? То говорили против войны, а то защищаться.

Григорий Назарович рассмеялся:

— Сразу это понять трудно. Но поймешь. Главное теперь то, что государство другое — наше, народное. В этом государстве не Сашка Шахов и ему подобные хозяева, а каждый простой человек, такие вот, как твой дедушка, Терентий Анисимович, или Пустовалов. И если уж нападут на Советскую Республику, мы ее в обиду не дадим! Жизни за нее не пощадим, потому что наша она, кровная...

Когда мы прощались, Григорий Назарович дал мне обещанные декреты Советского правительства.

— Тут кое-что и об армии есть. Подумай, — сказал он. Да, разобраться во всем происходящем было не так просто.

Придя домой, засел за чтение декретов. С особым вниманием изучил все, что касалось армии.

Особенно меня удивила и обрадовала забота новой власти о сохранении боеспособности войск. Из декретов я узнал, что большевистская партия ввиду угрозы нового нашествия германских империалистов и готовящегося объединенного похода стран Антанты с целью удушить молодую Республику Советов приняла ряд экстренных мер для защиты завоеваний Октябрьской революции.

26 октября 1917 г. II Всероссийский съезд Советов принял постановление об образовании во всех армиях временных революционных комитетов, на которые возлагалась ответственность [25] «за сохранение революционного порядка и твердость фронта».

Из декретов Совета Народных Комиссаров от 16 декабря 1917 г. «Об уравнении всех военнослужащих в правах» и «О выборном начале и об организации власти в армии» я узнал, что вся полнота власти в частях и соединениях передавалась солдатским комитетам и Советам. Упразднялись все чины и звания{6}.

Только вернувшись на фронт, я понял, какое огромное значение имели эти мероприятия большевистской партии и Советской власти.

Полная демократизация старой армии подняла на время дух солдат и боеспособность войск, предотвратила полный развал фронта и удержала армии в окопах до середины зимы 1918 г., то есть до создания Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Больше всего я размышлял над декретом «О постепенном переходе к демобилизации старой армии». Армию демобилизуют, а кто же будет защищать республику? Я окончательно растерялся, не знал, что и думать и как поступить.

Мне почему-то казалось, что большевики начнут наводить в армии порядок. А тут — демобилизация. Как же так?

Этих моих сомнений не мог разрешить даже Григорий Назарович.

...Отпуск близился к концу. Родители с тревогой смотрели на меня, ждали, что я буду делать. До них доходили слухи, что офицеров арестовывают и даже расстреливают...

Как мне поступить — возвращаться на фронт или оставаться дома, — ни отец, ни мать посоветовать не могли. Григорий Назарович тоже сказал:

— Дело твоей совести. После Октября — мы оборонцы. Так сказал Ленин.

«А что скажут солдаты моей роты? — думал я. — Они ведь знали: я всегда стоял за войну до победного конца. Но уехал в отпуск и не вернулся». Мысль о том, что меня могут заподозрить в трусости, в предательстве, не давала покоя, подсказывала: надо ехать в полк.

Григорий Назарович одобрил мое решение, а родители — отец Иван Миронович и мать Матрена Терентьевна — даже обрадовались ему. Не потому обрадовались, что я иду защищать Советскую власть, в тот момент они вряд ли разбирались в событиях. Просто, как люди честные, родители [26] не могли смириться с мыслью, что их сын самовольно оставит фронт.

Советская власть в течение нескольких месяцев утвердилась на всей огромной территории России. Рабочие и крестьяне под руководством партии большевиков и своего вождя В. И. Ленина укрепляли завоеванную власть и свободу, с огромным подъемом осуществляли первые социалистические преобразования. А неотложных дел накопилось много: нужно было сломать старый буржуазный государственный аппарат и вместо него создать принципиально новый — аппарат Советского государства, национализировать землю, банки, крупную промышленность.

Все бы пошло хорошо, если бы молодую рабоче-крестьянскую власть оставили в покое, если бы дали ей возможность спокойно, в мирной обстановке налаживать новую жизнь, хозяйствовать и управлять страной по-новому, без помещиков и капиталистов.

Поэтому самым первым словом, которое весь мир услышал от Советского правительства, было слово о мире, Декрет о мире, обращенный к правительствам и народам воюющих стран с призывом к прекращению продолжавшейся империалистической бойни.

Чем же ответили правящие круги Англии, Франции и Соединенных Штатов на этот страстный призыв к миру? Ответили тем, что сговорились о совместной борьбе против Советской Республики путем всемерной помощи российской контрреволюций и прямой интервенции.

Ничуть не лучше стран Антанты оказались германские империалисты и их союзники. Лишь из-за временных тактических соображений они согласились на короткое перемирие с нами, а потом, об этом пойдет еще речь впереди, грубо нарушив его, двинули свои корпуса на Петроград, Украину, в Белоруссию, Прибалтику.

Что могла противопоставить внутренней контрреволюции, уже свирепствовавшей вовсю на Украине, на Дону, на Кавказе, и иностранной интервенции молодая Советская Республика?

Старую армию? Но ведь она — порождение старого, прогнившего и уже павшего под ударами революции эксплуататорского строя — исторически обречена. Эта армия обескровлена и измотана ненавистной народу империалистической войной, озлоблена изменами и поражениями. Во сне и наяву солдат видит свой разваливающийся дом, заждавшуюся голодающую семью и готов хоть сегодня сорваться из окопов. Уж что-что, а настроения фронтовиков мне были хорошо [27] известны. В солдатской душе накопилось слишком много горечи, отвращение к войне заглушило все остальные чувства, и поднять такую армию на какие-то новые дела, положиться на нее было практически невозможно.

Тогда, может быть, Красная гвардия сможет защитить революцию от внутренних и внешних врагов? Слов нет, в первые дни и недели после победы Октября Красная гвардия была главней и решающей силой в борьбе с контрреволюцией. Красногвардейцы — первые бойцы большевистской партии повели за собой революционных солдат и матросов на штурм Зимнего, на разгром войск Краснова на подступах к Петрограду, против других мятежников и заговорщиков. Красная гвардия с честью выполнила свое историческое предназначение. Но она по-прежнему оставалась сравнительно малочисленной, недостаточно в военном отношении обученной, не имела единой организации, была плохо вооружена.

Где же выход?

В первых числах января 1918 г. поезд, в котором я возвращался из отпуска, подходил к фронту. У одного из попутчиков заметил «Правду» и попросил почитать. Вот тогда-то я и узнал впервые, что Общеармейский съезд по демобилизации старой армии в соответствии с предложением Центрального Комитета большевистской партии выработал Положение об организации социалистической армии, что специально созданная Всероссийская коллегия по организации и управлению РККА, уже развернула работу. Это сообщение было неожиданным, но оно открывало мне глаза. Вот он, выход!

Здесь же, в газете, была напечатана инструкция Верховного главнокомандующего Н. В. Крыленко{7} о порядке формирования армии. В ней, в частности, говорилось:

«Народно-социалистическая гвардия{8} создается из солдат действующей армии, запасных частей и всех добровольцев, желающих вступить в ее ряды для защиты завоеваний революции и борьбы за демократический мир и торжество социалистической революции на Западе и в России. Народно-социалистическая гвардия формируется исключительно на основе добровольческого [28] принципа, причем доступ в ее ряды открыт для всех без различия национальностей и годов призыва. Для стоящих на платформе Советской власти допускается формирование в национальные революционные полки. Народно-социалистическая гвардия должна служить как материальная опора Советской власти и зародыш образования армии вооруженного народа». За этими сообщениями, которые я читал и перечитывал, стояло многое, о чем узнал уже позднее.

Одновременно с демобилизацией старой армии большевики со свойственной им энергией приступили к созданию новой, Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Из всех задач, которые пришлось решать Республике Советов, задача создания новой армии являлась едва ли не самой сложной. «Вопрос о строении Красной Армии, — говорил В. И. Ленин, — был совершенно новый, он совершенно не ставился даже теоретически... Мы брались за дело, за которое никто в мире в такой широте еще не брался»{9}.

Прибавьте к этому неимоверные трудности — разруха в народном хозяйстве и на транспорте, нехватка продовольствия, оружия и обмундирования, острый недостаток командных кадров и неимоверная срочность, неотложность самой задачи. Какую передышку даст враг? Месяц, неделю, несколько дней? Никто этого не знал, и надо было быть готовыми к любому повороту событий.

В. И. Ленин внимательно следил за формированием новой, социалистической армии, заботился о том, чтобы самые широкие слои трудящихся увидели в ней свое детище, свою защиту и надежду. Прежде чем появился знаменитый декрет о создании новой армии, Ленин настоял на том, чтобы в обсуждении его приняли участие рабочие и крестьяне, которым служить в этой армии, с оружием в руках защищать завоевания Октябрьской революции.

Постепенно, день за днем, намечался, по меткому выражению Ленина, «перелом в народном настроении» {10}. Те, кто еще вчера с легким сердцем бросали оружие и оставляли опостылевшую старую армию, сегодня начинали понимать, что народную власть может защитить только трудовой народ, если он создаст свою собственную военную организацию.

1(14) января 1918 г. В. И. Ленин приехал проводить на фронт первый батальон новой армии, сформированный из [29] рабочих Петрограда. В своем выступлении он сказал: «Приветствую в вашем лице тех первых героев-добровольцев социалистической армии, которые создадут сильную революционную армию. И эта армия призывается оберегать завоевания революции, нашу народную власть, Советы солдатских рабочих и крестьянских депутатов, весь новый, истинно демократический строй от всех врагов народа, которые ныне употребляют все средства, чтобы погубить революцию. Эти враги — капиталисты всего мира...»{11}

Я возвратился в полк с таким чувством, словно заново родился. Прямо с дороги отправился к помощнику командира полка штабс-капитану Урбанковскому. Выборный командир полка Семеньковский в это время отсутствовал. На правах старого знакомого (его пулеметный взвод прикрывал мой сводный отряд в Митавской операции) я рассчитывал узнать от Урбанковского подробное положение дел в полку.

Несмотря на ранний час, застал у Урбанковского нескольких офицеров, и среди них ротмистра Булак-Балаховича, о котором много говорили в полку как о человеке с авантюристическими наклонностями (впоследствии он стал руководителем белогвардейских отрядов, действовавших на северо-западе России против молодой Советской республики).

Урбанковский, без гимнастерки, стоял у плиты и поджаривал яичницу.

Офицеры были очень удивлены моему возвращению, а Урбанковский презрительно бросил:

— Ну скажи, чего ты притащился?

— Долг службы. Что сказали бы солдаты моей роты, если бы я дезертировал?

— «Солдаты моей роты»! — иронически повторил Урбанковский. — А ты разве не знаешь, что твоей восьмой ротой командует теперь ротный писарь?

Сообщение Урбанковского было для меня большой неожиданностью, но я вида не подал.

— Это даже лучше, что в роте новый командир, — ответил я как мог более спокойно. — Теперь меня, по крайней мере, ничто не будет связывать, смогу свободно пойти инструктором по формированию Народно-социалистической армии.

Наступила продолжительная пауза. Даже Урбанковский не сразу нашелся. Потом у него вырвалось: [30]

— Да ты с ума сошел!.. Уж не в большевики ли ты записался?

— Нет, в большевики пока не записывался, но прочитал инструкцию главнокомандующего Крыленко...

Урбанковский махнул рукой и занялся своей яичницей с салом.

Я отправился в роту. Там узнал, что все офицеры 56-го Сибирского стрелкового полка были выбраны на свои должности, а двое даже с повышением — командирами батальона и полка. Солдатские массы понимали, что в интересах революции необходимо использовать военные знания тех офицеров, которые с пониманием приняли Великий Октябрь. Для многих из них выборы, по существу, явились своеобразной подготовительной ступенью для перехода в Красную Армию. Став командирами рот, батальонов, полков и даже дивизий, они в дальнейшем добровольно иди по мобилизации пришли в Красную Армию и в большинстве своем честно служили социалистическому Отечеству.

Даже среди генералитета старой армии нашлись люди, которые сумели правильно понять сущность происходящих событий.

С чувством глубокого уважения вспоминаю об одном из известных военачальников генерал-майоре Федоре Федоровиче Новицком, командире 43-го армейского корпуса. После октябрьских дней семнадцатого года солдаты снова избрали его на эту же должность. Признал Советскую власть и генерал Васильев, командир 6-го Сибирского корпуса. Впоследствии он стал преподавателем военной академии. На сторону революции перешел и полковник Грушецкий.

...В роте удивились моему возвращению из отпуска не меньше, чем в штабе полка, и откровенно сказали:

— Не ожидали, поэтому и командиром батальона не выбрали.

Из старых солдат остались немногие: одни демобилизовались, другие уехали в отпуск и не вернулись, третьи просто сбежали.

К моему сожалению, большевиков Онучина и Гасникова тоже не было.

Ротой действительно командовал писарь, но только временно, как разъяснили мне в солдатском комитете.

На следующий день после моего приезда были назначены выборы командира роты.

Солдатский комитет выдвинул на эту должность мою кандидатуру. Я объяснил, что собираюсь стать инструктором по формированию новой армии. Все же меня избрали. [31]

Через два дня мне позвонил председатель полкового комитета:

— Слышал, что вы хотите стать инструктором по формированию Народно-социалистической гвардии?

Я ответил утвердительно.

— Полковой комитет просит вас поехать делегатом на съезд инструкторов, который созывается Исполнительным комитетом Советов солдатских депутатов 12-й армии и состоится в Валке, — продолжал председатель комитета. — Боюсь только, что вы на съезд опоздаете, нам слишком поздно о нем сообщили. В общем, там на месте все узнаете. Когда вернетесь, прошу возглавить в полку работу по формированию.

На съезд я действительно опоздал.

Явившись к члену президиума Исполнительного комитета Советов солдатских депутатов 12-й армии Дешевому, который руководил работой по формированию новой армии, я сообщил, что мне не удалось побывать на съезде, и попросил объяснить, в чем будут заключаться мои обязанности инструктора.

Дешевой, с виду энергичный молодой человек лет двадцати пяти, скользнул взглядом по моей офицерской шинели и как бы невзначай заметил:

— Работа это будет непростая. И хорошо, что вы, офицер, решили взять на себя эти обязанности. — Дешевой взял со стола бумагу и сказал: — Нами издан приказ о формировании Народно-социалистической гвардии. Вот, почитайте.

Я отошел в сторону, пристроился у окна и прочитал:

«Съезд инструкторов по формированию народной Красной гвардии, заслушав 6(19) января 1918 г. доклады товарищей Дешевого и Самсонова о причинах образования народной Красной гвардии и об основах формирования таковой, а также доклады с мест, постановил обратиться к Исполнительному Комитету армии с предложением немедленно издать приказ по армии о том, чтобы:

немедленно начать производить запись в ряды Красной гвардии, причем комитеты должны напрячь все силы и приступить к пропаганде и агитации за формирование Красной гвардии с тем, чтобы к 13(26) января было закончено предварительное производство записи; предложить корпусным, дивизионным, полковым, ротным, эскадронным, батарейным и командным комитетам выделить по одному инструктору из числа добровольцев, [32] на которых возлагается образование народной красной гвардии, причем комитеты должны оказывать им всяческое содействие и не чинить никаких препятствий;

теперь же предложить начать сводить роты, эскадроны, команды и батареи народной Красной гвардии; сведение производить таким образом: одна или несколько из указанных частей, где оказалось наибольшее количество добровольцев, объявляется красной по полку или дивизии и в нее производится перевод всех добровольцев, причем роты должны иметь не менее ста пятидесяти человек, эскадрон — сто сорок пять человек и батарея — до полного комплекта;

там, где это возможно (по техническим условиям), с разрешения дивизионного комитета можно производить и сведение полков;

в сформированных частях впредь до получения точных инструкций о порядке управления народной Красной гвардией выбираются новые комитеты и командный состав...»{12}

Ко мне подошел Дешевой.

— Ну как, товарищ Черепанов, прочитали? Ясно вам теперь, чем занимался наш съезд и каковы задачи инструктора по формированию новой армии?

— Да, вполне.

— Запись добровольцев начните немедленно. И постарайтесь закончить ее в два-три дня. Всю работу ведите в согласии с полковыми и ротными комитетами.

Возвратившись в полк, я немедленно приступил к делу.

В то время как предпринимались первые подготовительные шаги к записи добровольцев в новую армию, указание о ее создании приобрело характер закона.

10(23) января 1918 г. открылся III Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. На следующий день с докладом о деятельности Совета Народных Комиссаров выступил Владимир Ильич Ленин.

Коснувшись одного из важнейших вопросов времени — проблемы создания армии нового типа, социалистической Красной Армии, В. И. Ленин глубоко и всесторонне обосновал необходимость ее решения. В стране начиналась гражданская война. Республике Советов угрожал германский империализм, его армии стояли у западных границ. Под аплодисменты всего зала Ленин с твердой уверенностью в будущем страны заявил, что победа Советской власти «достигается [33] тем, что с самого начала она стала осуществлять исконные заветы социализма, последовательно и решительно опираясь на массы, считая своей задачей самые угнетенные, забитые слои общества пробудить к живой жизни, поднять к социалистическому творчеству. Вот почему старая армия, армия казарменной муштровки, пытки над солдатами, отошла в прошлое. Она отдана на слом, и от нее не осталось камня на камне. Полная демократизация армии проведена»{13}.

И тут вождь революции нарисовал в своей речи образ воина новой армии, фигуру человека с ружьем, которого теперь, впервые в истории, не нужно бояться, «потому чтэ он защищает трудящихся и будет беспощаден в подавлении господства эксплуататоров»{14}.

Солдатская секция съезда одобрила проект декрета о Красной Армии. Съезд принял написанную В. И. Лениным «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой говорилось: «В интересах обеспечения всей полноты власти за трудящимися массами и устранения всякой возможности восстановления власти эксплуататоров декретируется вооружение трудящихся, образование социалистической Красной Армии рабочих и крестьян и полное разоружение имущих классов»{15}.

Декрет был обнародован за датой утверждения его Советом Народных Комиссаров — 15 января 1918 г. По всей Республике Советов — в городах, деревнях, поселках, гарнизонах, на передовых позициях — появились листы с ленинским декретом, ленинской подписью.

Так Советское правительство возвестило миру о создании первой в истории социалистической армии, армии трудового народа, надежного оплота завоеваний Октября.

В декрете говорилось, что старая армия служила орудием классового угнетения трудящихся буржуазией. С переходом власти к трудящимся и эксплуатируемым классам возникла необходимость создания новой армии, которая явится оплотом Советской власти в настоящем, фундаментом для замены постоянной армии всенародным вооружением в ближайшем будущем и послужит поддержкой для грядущей социалистической революции а Европе.

Ввиду этого Совет Народных Комиссаров постановляет: организовать новую армию под названием «Рабоче-Крестьянская Красная Армия» на следующих основаниях: [34]

1) Рабоче-Крестьянская Красная Армия создается из наиболее сознательных и организованных элементов трудящихся масс.

2) Доступ в ее ряды открыт для всех граждан Российской Республики не моложе 18 лет. В Красную Армию поступает каждый, кто готов отдать свои силы, свою жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции, власти Советов и социализма. Для вступления в ряды Красной Армии необходимы рекомендации: войсковых комитетов или общественных демократических организаций, стоящих на платформе Советской власти, партийных или профессиональных организаций или, по крайней мере, двух членов этих организаций. При вступлении целыми частями требуется круговая порука всех и поименное голосование.

Верховным руководящим органом Рабоче-Крестьянской Красной Армии является Совет Народных Комиссаров. Непосредственное руководство и управление армией сосредоточено в Наркомате по военным делам, в созданной при нем Всероссийской коллегии по организации и управлению РККА.

22 апреля 1918 г. ВЦИК утвердил текст торжественного обещания воина РККА, которое называлось «Формула торжественного обещания». Текст торжественного обещания существовал без изменений до 1923 г., а затем с некоторой корректировкой еще более двух десятилетий.

Как я уже писал, провести запись желающих вступить в Красную Армию необходимо было в очень сжатый срок. Для этого приходилось много беседовать с людьми, агитировать их, разъяснять обстановку.

Подчас это было делать трудно, так как каждый солдат старой армии находил много «за» и много «против». Вот что пишет по этому поводу бывший боец 2-го красноармейского полка Я. И. Костев:

«То были дни тяжких раздумий. Солдату не надо было объяснять, что такое солдатская жизнь. Чего греха таить, раньше чем принять решение о переходе в Красную Армию, каждый из нас многое передумал: шли мирные переговоры, предвиделся конец войны, тяжелым грузом давила на плечи серая шинель, тянуло домой, к мирной жизни. Перед нами открывались светлые перспективы: крестьяне получили землю, рабочие — фабрики и заводы, угнетателей больше нет. Но вставал и другой вопрос. Ну, хорошо, мы уйдем домой, а война-то еще продолжается. Против Республики Советов стоят наготове вооруженные до зубов немецкие войска. А если мирные переговоры не принесут нам успеха, [35] что станется с завоеваниями Октября? Ведь теперь мы, рабочие и крестьяне, в ответе за судьбу Родины! Прежние хозяева страны, помещики и капиталисты, будут рады, если придут немцы. Тогда они снова захватят землю, фабрики и заводы, которых лишились в октябре 1917 г.

После долгих размышлений я, как и многие другие революционно настроенные солдаты, вступил в Красную Армию...»{16}

В первую очередь в новую армию вступили политически сознательные солдаты, сразу поддержавшие Советскую власть.

— Власть наша, — говорили они, — нам и надо ее защищать.

8-я рота, которой я тогда продолжал командовать, записалась почти в полном составе и была сразу же объявлена красноармейской.

Я поселился вместе со всеми солдатами в отдельном домике, отведенном для красноармейской роты. Каждый полк в 6-м Сибирском корпусе дал по красноармейской роте, их собрали в тылу дивизии, чтобы свести в батальоны. Во главе одной из рот оказался солдат с перебитым носом — Чернышев, которого я встречал уже раньше. Знал его как человека нечистого на руку, готового поживиться за чужой счет.

Теперь он был одет в офицерскую шинель и папаху. Шинель во всех направлениях перетягивали ремни. Снаряжение дополняли бинокль, полевая сумка и огромный планшет. Сбоку волочилась длинная сабля, в кобуре маузер, а за поясом торчали наган и несколько гранат.

Чернышев появился на фронте после Февральской революции. Прибыл из тыла, его прошлого никто не знал. Он умел подыгрывать под настроение солдат. Видимо, поэтому они и избрали его командиром. Сразу же по приходе к нам он стал создавать общественное мнение, подготавливая свое избрание командиром красноармейского батальона.

В те дни проходили выборы делегатов на съезд Советов солдатских депутатов 12-й армии. Я был избран от нашего батальона и в первых числах февраля выехал на съезд. В мое отсутствие Чернышева избрали командиром батальона.

Съезд Советов солдатских депутатов 12-й армии, одобривший первые декреты Советской власти и выразивший полное доверие Советскому правительству, сыграл большую роль в моей жизни. Здесь я окончательно понял, что только партия большевиков может защитить Родину, пришел к [36] убеждению, что поступил правильно, влившись в ряды новой армии.

И вот начало февраля 1918 г. Латвийский город Валка{17}. Съезд проходит в местном театре. В зале делегаты расселись по фракциям: большевики, меньшевики, эсеры. Различить их с первого взгляда, по внешним признакам, невозможно: все в одинаковом армейском обмундировании.

На сцену вышел человек во френче, невысокого роста, встал у стола, чуть подавшись вперед, словно готовый ринуться в бой. Большая часть зала встрепенулась, зарукоплескала. Сидя на балконе и разглядывая партер, я уже начал про себя намечать контуры представленных на съезде политических фракций.

Человек, вышедший на сцену, был председатель Исполнительного комитета Совета солдатских депутатов{18} 12-й армии Семен Михайлович Нахимсон. Много в то время говорили о нем. Передавали, что за участие в революции 1905 г. был приговорен к смертной казни, что человек он образованный — окончил университет.

Армейский съезд собрался для того, чтобы разъяснить представителям солдатской массы, почему декретом ВЦИК распущено Учредительное собрание и какие решения принял только что состоявшийся III Всероссийский съезд Советов. Доклад нашего председателя и был посвящен этим вопросам.

Вначале Семен Михайлович напомнил, что выборы в Учредительное собрание проводились по старым спискам. Делегаты были выдвинуты до Октябрьской революции, и списки не отражали нового соотношения классовых сил. Народ сверг владычество капиталистов и помещиков, в Учредительном же собрании по-прежнему восседали представители эксплуататорских классов.

Советская власть могла бы с самого начала отмести затею с «учредилкой». Но поскольку среди крестьянства и некоторых слоев городского населения вера в буржуазный парламент была еще живуча, требовалось наглядно показать истинное лицо Учредительного собрания. И вот в день его открытия, 5 января, большевики представили на рассмотрение ленинскую «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа».

Семен Михайлович сообщил, что большинство учредиловцев, отказавшись присоединиться к ленинской Декларации, [37] показали свое контрреволюционное лицо. Оставлять далее такой «законодательный орган» было равносильно сдаче позиций, завоеванных в Октябрьском восстании. Вот почему Учредительное собрание было распущено.

— «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» утверждена Третьим Всероссийским съездом Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, — громко, торжественно сказал Нахимсон. — Это наша первая конституция, и мы сумеем защитить ее от любых врагов!..

Начались прения.

Через зал, широко шагая, к сцене проходит делегат богатырского вида. У него энергичное, словно вырубленное из камня, коричневое от загара лицо, прическа бобриком, длинные усы-пики. Поднявшись, он остановился около рампы, окинул зал строгим взглядом. Мне показалось тогда, будто это рыцарь из сказки — величественный, благородный. «Рыцарь» погладил свой бобрик, расправил усы. Говорил недолго, но каждый его довод, как молот по стеклу, бил по врагам Советской власти. Я узнал, что оратор — большевик и что зовут его Ян Фабрициус.

Заполненный делегатами зал, как барометр, реагировал на все происходящее: большевистскую правду встречал громом аплодисментов, одобрительными возгласами; на меньшевистско-эсеро-анархистскую болтовню отвечал свистом, шиканьем, криками «Долой!».

Председательствующий Нахимсон предложил провести голосование:

— Кто за одобрение политики Советского правительства, поднимайте мандаты!

Предупреждение голосовать мандатами оказалось кстати. Меньшевики и эсеры, имея ничтожное количество делегатов, умудрились провести в зал немало своих людей.

Но теперь это было ни к чему, пришельцам оставалось сидеть, потупив взор.

Семен Михайлович произнес заключительное слово. Вдохновенный оратор, страстный боец — таким этот человек остался в моей памяти. Больше ни видеть, ни слышать его мне не пришлось. Через пять месяцев в Ярославле комиссар военного округа Семен Михайлович Нахимсон погиб от рук эсеровских заговорщиков, поднявших мятеж против Советской власти.

После съезда меня вызвали в исполком Советов солдатских депутатов 12-й армии, в отдел по формированию Красной Армии. Здесь я получил совершенно неожиданное задание: выехать в штаб 6-го Сибирского стрелкового корпуса, [38] пригласить туда представителей от красноармейских батальонов и провести выборы командира красноармейского полка, создающегося из добровольцев 3, 14 и 136-й дивизий нашего корпуса.

Комиссар корпуса Шмелев был полностью осведомлен о порученной мне работе. Он тепло меня принял, долго расспрашивал о фронтовой жизни, о взаимоотношениях с солдатами.

— В общем, жили-дружили, так?

— Не ссорились.

— Это хорошо. А как думаете организовать выборы? — спросил Шмелев.

Я честно признался, что даже не представляю, с какого бока взяться за это дело.

— Ну, я помогу вам, сам поговорю с представителями батальонов... Да, а кто такой Чернышев?

Рассказав то немногое, что знал об этом человеке, я заметил:

— По-моему, темная личность.

— А как же он пролез в командиры батальона? — Шмелев нахмурился. — Как допустили такое в дивизии? Вы понимаете, что это может иметь очень тяжелые последствия?

Прошло не так много времени, и я убедился, что комиссар был прав.

Вскоре по вызову в штаб корпуса стали прибывать командиры батальонов и рот. Каждый батальон был представлен еще несколькими командирами взводов.

Раньше других прибыли делегаты 1-го батальона во главе с его командиром бывшим подпоручиком Андрейчуком.

С делегатами беседовал комиссар корпуса. Он подробно расспрашивал, как давно кто воюет, приходилось ли командовать, в каких боях принимали участие. Вопросы комиссара поражали меня своей конкретностью. Как-то сразу перед тобой раскрывались деловые качества человека.

— Тут еще более слабый состав, — сказал мне комиссар, когда закончил беседовать с делегатами от 2-го и 3-го батальонов. — Придется вам, товарищ Черепанов, возглавить полк.

— Как... мне?

— Вот так. Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Маловато. Но не страшно. Да, придется вам. Больше некому. Сами видите.

Мне было даже страшно подумать. Целый полк — солдаты, штаб, хозяйство! [39]

— Ну какой же я командир полка, товарищ комиссар, если и батальоном-то командовать не приходилось?

— Ничего страшного. Поможем, и товарищи поддержат. Правильно? — обратился комиссар к сидевшим в комнате делегатам.

— Да что там говорить, — заметил командир роты Струнин, бывший фельдфебель. — Он, конечно, молод, но пороха понюхать успел и солдата не обидит.

Другие делегаты поддержали Струнина.

Выборы состоялись в большом зале помещичьего дома.

Открыв совещание, я огласил приказ по 12-й армии, утверждавший сформирование первых двух красноармейских полков из состава 12-й армии и присваивавший им номера. Наш полк стал называться 2-м красноармейским полком.

«...Исполнительный комитет Совета солдатских депутатов и управление 12-й армии, — говорилось в приказе, — шлют вам горячий привет, товарищи красноармейцы, своей волей, а не насилием вошедшие в ряды молодого полка. Глубоко верим, что вслед за вами, первыми красными полками, быстро вырастут многочисленные полки молодой свободной России, сильные духом и крепкие волей, спаянные борьбой за счастье и процветание молодой рабоче-крестьянской Республики, высоко поднявшей борьбу за счастье трудящихся всего мира. За победой, молодые красноармейцы, вперед!»{19}

Прочитав приказ, я сообщил, что командование 12-й армии поручило нам, делегатам батальонов, избрать командира 2-го красноармейского полка, и предложил выдвигать кандидатов. Наступила длительная пауза.

— Товарищи! — сказал Шмелев. — По-моему, о кандидатуре командира полка мы уже договорились. И не будем зря время терять.

— Черепанова избрать, — послышался голос Струнина.

— Правильно!

— Других предложений нет? — спросил Шмелев.

— Нет!

— Тогда будем голосовать. Кто за избрание товарища Черепанова командиром второго красноармейского полка, прошу поднять руки.

Моя кандидатура прошла единогласно. [40]

Заместителем командира полка по строевой части выбрали Струнина, помощником по хозяйственной части — прапорщика Фергова. На должность адъютанта избрали прапорщика Григорьева.

Так началась моя служба в Красной Армии. Выбор был сделан окончательно и бесповоротно, на всю жизнь. [41]