Операция на Карельском перешейке
В конце апреля окончательно выяснилось, что Финляндия не собирается выходить из войны. Видимо, ее правительство не может вылезти из телеги Гитлера, несущейся к пропасти.
Мы приводим в порядок дороги 23-й армии, выверяем минные поля, линию своих передовых траншей и расстояние до вражеских. В разгар подготовки операции на Карельском перешейке узнаем неожиданную новость. Н. Д. Гусев, наш бессменный начальник штаба, назначается командующим новой, 21-й армией, прибывающей с двумя стрелковыми корпусами и частями усиления из резерва Ставки. Начальником штаба приходит к нам генерал-полковник М. М. Попов, командовавший до этого 2-м Прибалтийским фронтом.
Назначения эти были встречены нашими ветеранами с удовлетворением. Дмитрии Николаевич с первых дней блокады вызывал постоянную симпатию окружающих своим оптимизмом, уверенностью, большим тактом, кипучей энергией. Все он успевал делать, все помнить. С ним, конечно, жалко было расставаться. Но все мы знали о его желании непосредственно командовать войсками и тепло поздравляли с повышением.
Прощаясь со штабом, он сказал: [386]
— Семейка подходящая. Теперь вы мне помогайте, далеко не ухожу.
А Маркиана Михайловича Попова — первого командующего нашим фронтом — судьба снова привела через два с половиной года в Ленинград. Когда начальники родов войск собрались у него на второй день после вступления в должность, он оглядел всех и с присущим ему юмором отметил:
— Что ж, товарищи, знакомые все вижу лица! Правда, эти лица уже были генералами со многими орденами, но это не имело значения.
За разработку плана операции на Карельском перешейке М. М. Попов взялся с увлечением.
— Красивая будет операция, — заметил он как-то при обсуждении общего замысла.
Спустя много лет после Великой Отечественной войны некоторые крупные военачальники, оценивая операции Советской Армии на различных фронтах, склонны были характеризовать Ленинградский фронт «артиллерийским» фронтом. Основанием для этого явились и наша длительная борьба с осадной артиллерией противника, и частые силовые прорывы укрепленных позиций в лоб без сложного маневра и глубоких ударов крупными механизированными соединениями с целью окружения и уничтожения больших вражеских группировок. Это правда. Но, думается, неверной будет попытка оценивать искусство военачальников и мастерство солдат в таком плане. На наш взгляд — на войне всем и всегда трудно и сложно.
Вот и теперь войскам Ленинградского фронта придется уже третий раз и снова на новом участке — в третьем секторе бывшей блокады — проламывать такие позиции, где огневая и инженерная системы создавались противником не месяцы, а годы. Казалось бы, снова те же стандартные, общеизвестные элементы подготовительного этапа: изучение противника, выбор участка главного удара, создание перевеса в силах, тренировка войск, скрытность их сосредоточения. Все вроде то же, что уже б~ыло при прорыве через Неву и у Пулковских высот. И одновременно как много своеобразия...
Первая полоса обороны финнов довольно хорошо изучена. Давно знакома паутина колючей проволоки, разведано большинство минных полей, известны многие [387] амбразуры сооружений. С воздуха видны все линии траншей, ходы сообщений.
П. П. Евстигнеев нанес на карту все номера финских дивизий до Выборга и Кексгольма: шесть пехотных, одна танковая и две бригады.
Но, кроме первой полосы, есть еще и вторая, и третья — до самого Выборга. Вот о них мы еще не все знаем. Особенно интересует нас вторая, расположенная в тридцати километрах от линии фронта. В результате кропотливейшей работы по дешифрированию аэрофотоснимков, сделанных с бреющего полета, подтвердились данные агентурной разведки/Теперь ясно — это мощный укрепленный район из многих сотен железобетонных дотов с броневыми колпаками. Он тянется через весь семидесятикилометровый перешеек, извиваясь в сплошном лесу среди сотен больших и малых озер, болот, забираясь на высоты, прячась между бесчисленными гранитными валунами. Известны и главные его узлы. На приморском фланге это — Мятсякюля сразу же за Териоками, затем Райвола. В центре — по Выборгскому шоссе — Кивеннаппа, Ахиярви, Вуотта. На приладожском фланге — район южной части озера Суванто-ярви и Тай-пален-йоки.
Теперь нам необходимо получить еще и точные сведения о сооружениях, их конструкции, толщине железобетона и брони, вооружении. Пока эти неизвестные в уравнении приходится решать логическим путем. От разведывательной группы полковника В. Е. Алексеева — заместителя генерала Евстигнеева — поступают лишь отрывочные данные. Он сообщил, что, видимо, известная гитлеровская организация Тодта участвует в консультации строительства новой линии Маннергейма. А этот Тодт нам уже встретился под Псковом со своими «панцерверке» — броневыми колпаками с толщиной брони в тридцать сантиметров.
Ночные бдения над аэрофотоснимками приводят и к другим выводам. Железобетонные доты вписаны в местность явно для флангового огня. Наступающему не будут видны с фронта их амбразуры. Огонь орудий прямой наводки по амбразурам в этих случаях почти исключен.
Вот тут и разгадка тактического назначения мощных броневых яйцевидных куполов, вделанных в железобетонные [388] перекрытия. В сооружениях с узким сектором обстрела они используются и для наблюдения — кругового обзора, и для пулеметного обстрела. Их не расколешь даже снарядами в 122, а вероятно, и 152 миллиметра. Срикошетируют. И штурмовой группе во много раз труднее скрытно подобраться. Что ж, ничего не скажешь, чему-то научились финны после своего опыта с линией Маннергейма в 1939 году.
Кстати, теперь железобетонный пояс выдвинут дальше на юго-восток от Выборга, чем старый. Тоже логично. Хотя мы и взорвали в 1940 году все сооружения линии Маннергейма, вывезли все надолбы, но тот рубеж безусловно останется теперь третьей полосой обороны противника. Иначе, почему там расположена одна из резервных дивизий финнов?
Но и ленинградцы хорошо помнят опыт советско-финляндской войны. Не будет повторения ошибок, не будет «прогрызания». Не та теперь наша армия! Говоров и Попов планируют операцию с темпом наступления по двенадцать километров в сутки. Это значит, войскам дается «на все про все» до самого Выборга десять — двенадцать дней! Железобетонный пояс, расположенный в тридцати километрах за первой полосой, должен быть прорван почти с ходу.
На то же расстояние в сто двадцать километров до Выборга в 1939–1940 годах было потрачено сто дней и сто ночей.
Дмитрий Николаевич Гусев, став командармом, энергично «атакует» в штабе начальников родов войск. Не обошлось без «торгов» и по инженерным частям.
— Что ты даешь только две инженерные бригады? — заявил он мне. — Сам же на карте разрисовал всякую всячину. Смотри, что тут нагорожено! И это только в одном узле...
Перед нами лежала схема Кивеннаппского узла обороны, составленная на основании дешифрированных аэрофотоснимков. В нем располагалось сорок восемь железобетонных дотов — до двенадцати на каждый километровый отрезок. Они были вписаны в разветвленную систему рвов, гранитных надолб, колючей проволоки и, конечно, минных полей. И все это еще без учета убежищ, расположение которых трудно разгадать с воздуха. [389]
— Наглядная иллюстрация, Дмитрий Николаевич, к разговору о штурмовых саперах, — ответил я. — По старому уставу пехоте в походном марше без боя полагалось делать двадцать пять километров в сутки. А вы наступать будете с темпом в двенадцать. Времени у саперов не будет ползать со взрывчаткой вокруг да около этих дотов. Вам больше всего дороги и мосты понадобятся. Для этого инженерные бригады и даются. А для штурмовых действий пехоту надо готовить.
— Так и знал, что сведешь разговор на осаперивание пехоты, — засмеялся командарм. — Мы и то уже решили в каждой дивизии тренировать и оснащать один полк, как штурмовой. Готовь для них дымовые гранаты, термитные шары.
— Вот это правильно, Дмитрий Николаевич. А в каждом из других полков надо иметь такой же батальон...
— А в батальоне — роту? И так далее, и тому подобное? Так ты хочешь сказать?
— Конечно. У нас есть бог войны. Георгий Федотович ко всем своим могучим ресурсам еще две артиллерийские, дивизии прорыва получил, артиллерию особой мощности. Все для вас. Там и восьмидюймовые, и даже двенадцатидюймовые пушки, гаубицы. Вот они и будут раскалывать эти броневые орехи.
— Ну в этом, друг мой разлюбезный, мы как-нибудь разберемся и без саперов. Ты мне зубы не заговаривай. Понтонеров побольше давай. Вуокса впереди.
Словом, обычная тема разговоров командарма с аппаратом штаба фронта перед наступлением. Примерно в таком же духе шла беседа по поводу связистов И. Н. Ковалева и танкистов В. И. Баранова. В этот момент командарму Д. Н. Гусеву уже не до нарвского участка, где мы продолжаем готовиться к форсированию реки и штурму города Нарвы.
А вот его преемнику на должности начштаба М. М. Попову нельзя забыть и этот фланг фронта. Он решил использовать нарвский участок одновременно и для оперативной маскировки наступления на Карельском перешейке.
— Не сокращать перевозок туда переправочных средств, — приказал Попов. — Все равно и лодки, и понтоны там скоро понадобятся. Надо думать, Маннергейм пристально следит за тем, что у нас делается. Пусть [390] думает, что мы и сейчас поглощены Нарвой и Эстонией.
Начальник штаба много внимания уделял и плану скрытной переброски армии Гусева на Карельский перешеек. Шутка ли. перевезти «втихую» десять дивизий, около трех тысяч орудий, танковые части, тылы! Задача тем более хитроумная, что почти все переброски надо делать именно с нарвского направления, в том числе и через Финский залив от Ораниенбаума на Лисий Нос. Как раз обратно тому, что делалось полгода назад. А теперь — белые ночи.
Попов немедленно повесил «замок молчания» на все телефонные и радиосредства частей 21-й армии. Запрещены полеты над Карельским перешейком новых авиационных частей, стрельба прибывших артиллерийских полков и дивизионов. А на нарвском участке ведутся непрерывно разведывательные бои. Саперы делают пятьсот деревянных лодок, ведут их к самой реке, прячут там. Ни во Второй ударной, ни в 8-й и 59-й армиях не знают, что пока все это — ложная подготовка.
В 21-ю армию переведен из 42-й армии командующий артиллерией М. С. Михалкин. Членом Военного [391] совета назначен В. П. Мжаванадзе из той же армии, а позднее и начальник штаба Г. К. Буховец,
— Вот опять «подходящую семейку» собрал Дмитрий Николаевич у себя, — говорили в штабе фронта об этих назначениях. Все три генерала имели большой опыт по прорыву.
Разработка плана шла полным ходом. У артиллеристов карта — словно узорное кружево. Много новых «рисунков». Есть и новые идеи. Все знают, например, что вражеская пехота сидит до поры до времени в прочных и невидимых убежищах за первой и второй линиями траншей. Кто-то предложил выманить ее в открытые траншеи внезапным массированным пулеметным огнем перед началом артиллерийского удара. Услышав стрельбу, по законам боевой тревоги финские солдаты должны выскочить из убежищ. В этот момент и надо накрыть пехоту ураганным огнем артиллерии.
Есть и еще одна особенность. За годы позиционной обороны сама природа в сплошном лесу создала идеальную маску вражеских позиций. Придется затратить немало времени и снарядов, чтобы сорвать ее.
Г. Ф. Одинцов и Н. Н. Жданов, — командир артиллерийского корпуса прорыва — предложили Д. Н. Гусеву увеличить период разрушения наиболее прочных сооружений. Начать его за сутки до наступления и не прекращать, а слить с артподготовкой самой атаки.
— Представляете, какое нечеловеческое напряжение создается у противника! — говорил Одинцов. — Двадцать четыре часа получать себе на голову десятки тысяч снарядов и в то же время не знать, когда же, наконец, кончится артподготовка и начнется атака!
Предложение было принято. Говоров решил провести специальные стрельбы на токсовском полигоне и приказал построить для этого узел обороны по финскому образцу.
— Строй на полную прочность, как в натуре, — предупредил меня Георгий Федорович. — Надо, чтобы видели, на что способна артиллерия.
— И фортификаторы тоже? — поддразнил я.
— Давай, давай, не стесняйся. Соревнование у нас древнее.
На учениях были почти все командиры дивизий. Артиллеристы более часа громили все, что построил [392] для этих целей батальон И. И. Соломахина. Разворотили траншеи, легкие дзоты, срезали все колья проволочных заграждений, разбросали сотни боевых мин. И хотя многие тяжелые дзоты и убежища оказались неразрушенными, бог войны был великолепен. Но и Соломахин ходил героем. А Одинцов ворчал на саперов, говорил, что они перестарались и навалили слишком много земли и камней на дзоты.
Приехал Говоров. Он молча прошел по полигону, все осмотрел, потом заключил:
— Артиллеристы задачу выполнили, товарищ Одинцов. Но внесите-ка поправки в расход снарядов на разрушение тяжелых сооружений. Наши саперы правы в оценке фортификационного искусства финнов.
Зашел у нас после этого разговор с Одинцовым и Михалкиным и о доте-»миллионере» у Старого Белоострова.
— Верно ли, что это наш бывший дот? — спросил меня недоверчиво Михалкин.
— А вы подумайте, Михаил Семенович, разве сумели бы финны поставить такую махину чуть не в сотне метров от нашего переднего края? Могу даже сказать, что дот строил мой товарищ в 1938 году, инженер 70-й дивизии Мерман. Он погиб в первые дни советско-финляндской войны.
— И чертеж есть у вас?
— Конечно. Мы сейчас макет-копию делаем из дерева для тренировки штурмовой группы.
— Не верите в бога войны?
— Верим, верим, Михаил Семенович. Только учтите, что финны совсем не глупы в этой части. «Миллионер» сидит между их первой и второй траншеями. Следовательно, ближе, чем на километр, тяжелое орудие к нему вы не подтащите.
Артиллеристы посмотрели на чертеж и задумались. Два метра железобетона в стенах и перекрытии! Амбразуры смотрят вдоль нашей старой государственной границы. Их не видно с фронта. Подземный этаж на глубине трех метров.
— Да... Сколько же тут кубометров железобетона? — спросил Михалкин, сам в далеком прошлом сапер.
— Семьсот, примерно. И бетон марки шестьсот. [393] А видишь, какая арматура поставлена в перекрытии и стенах? Не выкорчуешь и восьмидюймовыми снарядами.
— Ну, брат, ты не знаешь, что значит сидеть в такой западне под восьмидюймовыми снарядами, — охладил мой инженерный пыл и желание похвастать Одинцов. — Тошно будет после первой полусотни снарядов. Хоть и жалко свой дот, но мы его раздолбим. Можешь быть уверен!
Мы верили, но штурмовую группу все же готовили.
Когда подбирали для нее командира, я подумал о Николае Богаеве, командире 2-й роты батальона Соломахина. Очень памятна была его педантичность при подготовке своей роты к ночному штурму «Чертовой высоты» у Синявина, спокойное бесстрашие этого тихони с синими глазами.
Поделился своими соображениями с комбатом. Соломахин крякнул и потер ладонью шею.
— Чем недовольны? — спросил я. — Непорядок какой с Богаевым?
— Женился ведь наш Николай, товарищ генерал. Забыли?
Тут и мне пришлось досадливо крякнуть. С этой недавней свадьбой в 106-м батальоне было ведь порядочно хлопот. Как же я забыл... Невеста Николая — Валя, черноволосая, очень красивая девушка со строгими глазами — работала в школе. Полюбили они друг друга. Долго и настойчиво сватали дружки Николая. А отец Вали, работавший в детском доме завхозом, почему-то заупрямился. С большим трудом уломали батю. Сейчас Богаевы ждали ребенка. И в словах Соломахина о молодоженах был он весь, Иван Иванович Соломахин, отец-командир.
— Не будем говорить об этой кандидатуре, — решил я. — Подыщите сами и доложите.
Не знаю уж каким путем, но Богаев в тот же день узнал о разговоре. И очень обиделся, как говорится, «полез на стенку». Теперь уж о другой кандидатуре не могло быть и речи.
Ставка назначила начало операции на первую половину июня, и поэтому переброски частей 21-й армии Д. Н. Гусева на Карельский перешеек шли без особой спешки почти три недели. [394]
Первыми тихо пришли и разместились в подготовленных районах тыловые части, штабы корпусов, саперы. Все боевые запасы сосредоточивались на складах 23-й армии по распоряжению начальника тыла фронта генерал-майора Г. М. Савоненкова. Снабженцам армии не приходилось много разъезжать. На дорогах, ведущих к фронту, выросли шлагбаумы — проезд туда находился под строгим контролем. Молчали телефоны, радиостанции.
Внешне прифронтовая полоса выглядела так мирно, что командиры и солдаты, прибывающие на Карельский перешеек с нарвского и псковского участков, вначале удивленно переглядывались. Жители днем спокойно работали на огородах. Вечерами не ухали снаряды, слышны были гармонь и топот плясунов. Девушки из строительных отрядов пели такие задорные частушки, что так и подмывало солдат одернуть гимнастерку, заломить набекрень пилотку и пуститься в пляс.
Через неделю под ночным покровом пошла тяжелая артиллерия корпуса Н. Н. Жданова. Шла разными маршрутами в обход Ленинграда на заранее разведанные позиции и растворялась, пряталась в лесных массивах. Потом двинулась легкая артиллерия, за ней автотранспорт и танки. Наконец настала очередь и пехоты занимать ближние позиции. Вот когда сыграли свою роль огромные оборонительные работы, проделанные 23-й армией за годы ее вынужденного сиденья.
Особенно четко соблюдался график при перевозке шести дивизий 30-го гвардейского и 109-го стрелковых корпусов из Ораниенбаума на Лисий Нос через Финский залив. Эти корпуса должны были наступать на главном направлении, примыкающем к заливу. Белые ночи оставляли лишь два-три часа легких сумерек. Но балтийские моряки очень аккуратно провели свою операцию. Небольшие дымовые завесы создавали впечатление тумана. Натренированные роты и батальоны быстро выгружались из трюмов самоходных барж, тендеров и скрывались среди сосен, жавшихся к пирсам. Когда солнце, чуть окунувшись за горизонт, снова поднималось, на берегу уже было пустынно.
Разведотдел очень внимательно следил за поведением финнов, но там ничего не изменилось. А один из взятых пленных показал, что солдаты ждут приказа [395] Маннергейма о разрешении увольнять до десяти человек из роты в отпуск на сельскохозяйственные работы. Составляются уже списки.
М. М. Попов был доволен таким наглядным свидетельством скрытности сосредоточения нашей ударной группировки.
В последние дни перед операцией были проведены весьма значительные организационные мероприятия в инженерных частях. Все наши армейские и фронтовые отдельные батальоны сводились в инженерные бригады. Советская Армия давно нуждалась в этом. С переходом к крупным наступательным операциям стало трудно управлять большим количеством батальонов с их слабыми штабами. Теперь каждая армия, имевшая ранее только один собственно армейский инженерный батальон, получала бригаду четырехбатальонного состава с сильным штабом. Этим упрощалось и дополнительное усиление армий саперами на важнейших направлениях.
Реорганизацию инженерных войск мы провели сравнительно легко благодаря сильно выросшим офицерским кадрам. В 21-ю армию, кроме 17-й штурмовой бригады полковника Н. А. Руя, вошла целиком старейшая наша 52-я инженерная бригада полковника А. П. Шубина. Для 23-й армии мы в течение нескольких дней сформировали новую 20-ю бригаду под командованием подполковника И. И. Соломахина. Три года войны превратили мирного инженера-строителя в отличного командира крупного соединения. И хитроватого. Когда я предложил ему на выбор в состав бригады один из двух наиболее крепких батальонов — свой старый 106-й или 7-й гвардейский батальон минеров П. К. Евстифеева, Соломахин, не моргнув глазом, ответил:
— Оба, товарищ генерал. Они от одного корня.
Мы все же поделили ветеранов. В бригаду Солома-хина ввели его же бывший 106-й батальон, получивший новый номер — 172-й. Командиром стал заместитель Соломахина майор И. Е. Ханов. А гвардейцы-минеры Ев-стифеева вошли в состав 21-й бригады Второй ударной армии под номером 27-го инженерного батальона. Сам Евстифеев настойчиво просил его оставить на старой должности комбата.
— Кончится война, ей-богу, не прочь быть и директором треста, — заявил он, — только чтобы толковый [396] главный инженер попался, вроде Ивана Ивановича или Петра Ерастова.
— Да, тезка, я бы и сам не возражал против такой должности после войны, — засмеялся командир 367-го батальона П. А. Ерастов.
На Карельском перешейке сосредоточилось около пятидесяти инженерных, понтонных и саперных батальонов, включая корпусные и дивизионные, И не только по количеству нельзя было сравнивать это с тем, что мы имели в середине войны, не говоря уже о 1941 годе.
Начальника инженерных войск 21-й армии полковника Громцева назначили на Ленинградский фронт перед самой операцией. Когда он познакомился со всеми командирами инженерных частей, их штабами, работой, проделанной до него начинжем 23-й армии полковником Ф. М. Кияшко, то откровенно сказал:
— Мне приходится сейчас больше получать донесений, чем отдавать распоряжений.
Действительно, командование и штабы инженерных бригад сразу разгрузили и фронтовых и армейских инженерных начальников, избавили их от мелочного контроля и опеки. Это позволяло сосредоточить больше внимания на будущей операции, В этом отношении мы стали, наконец, догонять штабы артиллерийских соединений, созданных в Советской Армии намного раньше.
Большое оживление среди войск в самые последние дни перед наступлением вызвало сообщение о высадке крупного десанта союзников на севере Франции. Но, радуясь, мы не могли все же забыть и о том, как три тяжких года войны ждали открытия второго фронта. Ждали в развалинах Сталинграда, ждали год назад, ломая хребет фашистам на Курской дуге. После Тегеранской конференции глав трех правительств прошла еще зима и весна. Советская Армия уже погнала фашистского зверя к его берлоге. И вот, наконец, второй фронт открыт.
Я узнал об этом под Белоостровом в 52-й инженерной бригаде А. П. Шубина. Здесь собрались командиры понтонных частей, чтобы проверить скоростную сборку мостов для пропуска танков через реку Сестру. Приехал и командир 5-го тяжелого понтонного полка И. А. Гультяев. Он упорно тренировался ходить на протезе без палки. По капелькам пота на худом волевом лице [397] заметно было, что стоит это ему дорого. И все же он упрямо оставлял палку в машине. На вопросы, зачем он это делает, скупо усмехался:
— Пробки на дорогах ликвидировать — она может пригодиться, а так — зачем? Привыкать надо.
Не успели мы начать разбираться в делах Гультяева и Шубина, как пришел возбужденный комбат 1-го гвардейского понтонного майор Гуляницкий:
— Товарищ генерал, прошу извинить за опоздание, солдаты задержали. Кто-то слушал радио, говорят, что американцы и англичане огромный десант высадили во Франции.
Шубин позвонил в политотдел, там тоже только что узнали об этом.
Мы пошли к солдатам, которые уже комментировали новость. Слышались ядовитые реплики, что сейчас-то американцам и англичанам невыгодно «канитель тянуть», а то Советская Армия и без них обойдется. Говорили о предстоящих боях на Карельском перешейке, удивлялись, почему Америка — союзник наш — до сих пор так и не порвала дипломатических отношений с правительством Маннергейма — союзником Гитлера.
Приехав на командный пункт фронта, я зашел к начальнику штаба. М. М. Попов подсчитывал количество немецко-фашистских дивизий во Франции, которые будут скованы союзниками в начавшемся наступлении. Перед ним лежала стратегическая карта европейского театра войны.
— К Берлину они, естественно, теперь поторопятся, — высказал он твердую уверенность. — А крупных событий надо ждать скоро и на наших центральных направлениях.
Операция на Карельском перешейке началась точно по намеченному плану.
Утром 9 июня не было привычной за два с половиной года вялой перестрелки. Внезапно на передний край обороны финнов обрушился ливень пулеметного огня. За несколько минут он сбрил перед окопами и амбразурами траву и кустарники.
Расчет оправдался: в траншеи быстро прибежали солдаты и офицеры противника. [398]
И вот тогда поднялся настоящий ураган. Плотность артиллерийского и минометного огня — до ста стволов на каждый километр!
Этот внезапный пятиминутный налет был лишь краткой увертюрой. А затем началось методическое разрушение инженерных сооружений огнем тяжелой артиллерии. Каждая батарея, каждый орудийный расчет знали свои собственные одну-две цели. Если дым и пыль мешали наблюдателям, то солдаты у орудий терпеливо ждали лучшей видимости, и неумолимый расстрел продолжался до тех пор, пока не взлетали обломки бревен.
Рыбальченко выпустил с утра около трехсот бомбардировщиков и штурмовиков. Одинцов считал, что у нас четырехкратное превосходство в артиллерии, а авиация вообще безраздельно господствовала на Карельском перешейке.
Сейчас финские солдаты, вжав головы в плечи, сидели в щелях и ждали конца этого ада. Но он все не наступал. Никто из них не знал, что уничтожение траншей, дотов и дзотов, минных полей и колючей проволоки будет продолжаться весь день, вечер и белую ночь. Прорыв будет завтра.
Одним из пятисот разведанных тяжелых сооружений в первой полосе обороны, приговоренных к разрушению, был и «миллионер».
Николай Богаев пришел на двухорудийную батарею восьмидюймовых гаубиц, чтобы узнать, надо ли завтра его взводам бежать к доту с вещевыми мешками, набитыми толом. Если гарнизон сооружения не выкинет белый флаг ко времени атаки пехоты, то его судьбу решит наружный заряд взрывчатки в полтонны весом.
Орудия батареи капитана И; И. Ведмеденко еще ночью были установлены в километре от дота. Он возвышался зеленым холмом почти на три метра над поверхностью земли. Так мы строили в 1938 году.
— Много снарядов собираетесь выпустить, товарищ капитан? — вежливо и вроде робко, как он умел, спросил капитана Богаев. Он был тоже капитан, но по сравнению с широкоплечим Ведмеденко выглядел мальчиком.
— Раздеть его сначала надо, а там посмотрим, как пойдет. [399]
Обваловка землей этого артиллерийского двухорудийного полукапонира площадью около двухсот квадратных метров не была закончена при его постройке, а финны не потрудились доделать. Поэтому уже первые несколько снарядов обнажили серую поверхность стены и перекрытия. Орудия Ведмеденко били по тыльной, наиболее слабой стене полукапонира в полтора метра толщиной. Но и в ней было уложено шесть сеток арматуры диаметром от 12 до 16 миллиметров. А перекрытие больше двух метров...
Звуки от разрывов первых снарядов были глухие. Лицо командира батареи стало сердитым. Пот попадал в глаза, мешая смотреть в стереотрубу. Откуда-то из-за дота застучали вражеские пулеметы. Несколько снарядов разорвалось вблизи Ведмеденко. Но вот, наконец, и резкий звук, блеск пламени — это встретились сталь и бетон. Еще удар — слышен визг от рикошета снаряда величиной с крупного поросенка. Потом опять блеск огня...
Капитан снял пилотку с коротко остриженной головы и вытер ею пот:
— Ну вот, теперь будем расковыривать.
Богаев пробыл на наблюдательном пункте до тех пор, пока в стереотрубу не стали видны обрывки прутьев арматуры. Это было, примерно, на тридцатом снаряде.
— Похоже, сэкономим взрывчатку, — доложил он Соломахину при возвращении с наблюдательного пункта.
— Держи ее все-таки в вещевых мешках, Коля. Вечер тоже бывает мудренее утра.
Днем я был на командном пункте командира 109-го корпуса генерала И. П. Алферова в Дибунах. М. С. Михалкин позвонил Алферову, что с «миллионером» артиллеристы покончили после сотни снарядов. И там, и вокруг дота мертвая тишина,
Иван Прокофьевич Алферов — человек беспокойный. Он не очень хорошо слышит после нескольких контузий и поэтому часто переспрашивает. Глаза за очками насторожены.
— Так посылать или не посылать саперов перед атакой? — переспрашивает он в третий раз. — А если «миллионер» живой? Амбразуры-то не видны? Там не [400] один каземат. Полк дивизии Ястребова пойдет в атаку, а оттуда вдруг полыхнет? Нет, я отбоя давать саперам не буду.
Так и решили.
Вечером на многих участках предстоящего завтра прорыва провели разведку боем. Говоров приказал сделать это силами частей 23-й армии А. И. Черепанова, занимавших оборону, чтобы не раскрывать пока сил ударной группировки Д. Н. Гусева.
Когда я позвонил Громцеву и спросил, есть ли данные разведки о «миллионере», он доложил, что проникнуть через первую траншею к доту не удалось. Оттуда велся очень интенсивный пулеметный огонь. В связи с этим Громцев отдал приказание Соломахину послать штурмовую группу Богаева в 72-ю дивизию Ястребова. Итак, действительно, вечер оказался мудренее утра...
Все произошло совсем не так, как предполагали начальство, уверенные в своей стрельбе артиллеристы и менее уверенные инженеры, и как рассчитывал сам Богаев.
После почти суточного методического огня на разрушение и еще двух часов двадцати минут артиллерийской и авиационной подготовки атаки казалось, что противник должен чувствовать себя как грешник в кромешном аду. От залива до центра Карельского перешейка по финским позициям били с предельным темпом три тысячи орудий, их бомбили несколько сот самолетов.
В 8 часов 20 минут огонь начал сползать с первой траншеи на вторую. И тогда Богаев подал своим саперам команду:
— Вперед!
Задача у саперов была не простая: добежать до «миллионера» раньше пехоты, забросать его амбразуры дымовыми шашками и гранатами и уничтожить гарнизон. Сигнал для пехоты — красный флаг на перекрытии дота.
В вещевых мешках взвода лейтенанта Аскерова полтонны взрывчатки. Группа Сологубова прикрывает взвод.
Саперы бросаются вперед. Перед дотом — все сметено, перевернуто. Ни проволоки, ни мин. Одни воронки.
Серая громадина молчит. Но из-за насыпи железной [401] дороги сразу зло застучал один финский пулемет, а справа другой. Влево по траншее побежали Сологубов, Тимофеев, Прошин, Олонцев, вправо — Носковец, Качамин.
Уже через несколько минут послышались взрывы гранат, автоматные очереди. Стук пулеметов прекратился.
Богаев увидел, что Аскеров добежал до дота. Там тихо. Не вытерпел, бросился тоже туда. И, уже подбегая, разглядел на вершине дота Мордвинова, машущего красной майкой, намотанной на автомат.
Почему майка? Чья майка? Мельком Богаев заметил в траншее санинструктора Валю Григорьеву. Она перевязывала голову Сысоеву. Ну да, кажется, у Сысоева и находился красный флаг. Не добежал, значит. А флаг-то взяли один. Тоже умники.
«Миллионер» молчит. Амбразуры и вход почти завалены землей от разрывов тяжелых снарядов; на стене и в перекрытии десятки глубоких рваных ран-отколов с торчащим металлом арматуры. А сквозных пробоин нет...
Уже летит громовое «ура», к цепи пехоты бегут за линию второй траншеи.
Богаев, Аскеров и саперы спрыгнули с перекрытия, отошли в сторону. Ротный повар, у которого на счастье и оказалась красная майка под гимнастеркой, теперь сунул ее за пазуху. А вдруг опять пригодится?
Богаев решил чуть подождать, а потом осмотреть внимательнее дот. Ясно, что взрывчатка теперь не нужна, «миллионер» мертв, но что там внутри?
А дальше Николай успел лишь услышать огромной силы подземный взрыв. Очнулся он метрах в пятнадцати от дота. Над ним всхлипывала Валя Григорьева. Он слышал, как она кричит кому-то, что Богаев убит.
А Валя потом, смеясь и плача от радости, рассказывала, что капитан, еще не совсем придя в себя и увидев ее, просил не сердиться на него. Ей-богу, он вернет ей гитару, которую брал на свою недавнюю свадьбу и забыл отдать. Спрашивал у Вали про жену и путал две Вали: почему она — не она?
Что же произошло с дотом?
Качамин заметил двух финских солдат, убегавших [402] оттуда, и застрелил их. Наверное, это и были саперы, взорвавшие сооружение.
Богаева понесли в тыл. Бой быстро уходил вперед. Вместе со всеми пошла и его рота.
«Миллионер» уже не торчал серой громадиной. Семьсот кубометров железобетона было разворочено на отдельные глыбы. Перекрытие толщиной в два с половиной метра раскололось и встало «на попа».
Почему мы, начальство, предусмотрели, казалось, все, кроме того, что финские саперы могут сделать то же, что делали мы в 1941 году при отходе из укрепленного района? Видимо, в нижнем этаже ими было уложено не менее трех тонн взрывчатки. А возможно, там находился склад и оставалось только установить замыкатель с часовым механизмом, что они и сделали достаточно смело.
— Зазнались мы тогда немного, — сказал мне Богаев после выздоровления.
С начала операции для Военного совета и штаба фронта продолжали оставаться неясными три вопроса:
Удастся ли разгромить противника в первой полосе обороны с такими для него потерями в живой силе и с такой быстротой, что ему нечего будет использовать из этих ресурсов на втором рубеже?
Рискнет ли Маннергейм бросить в борьбу за первую полосу резервы, находящиеся в глубине?
Готов ли у него железобетонный пояс для упорной борьбы?
Эти проблемы и стали одним из мотивов для оперативного построения войск фронта. Оно значительно отличалось от того, каким было в прошлом.
На одном из совещаний, еще при разработке плана, М. М. Попов предложил Л. А. Говорову и А. А. Жданову:
— Не лучше ли иметь сильный резерв фронта вместо двухэшелонного оперативного построения боевого порядка? Ход прорыва первой полосы покажет направление и концентрацию последующих усилий.
Предложение начальника штаба получило дальнейшее развитие. 23-й армии генерал-лейтенанта А. И. Черепанова [403] на первый день не назначили полосы прорыва. Освобождая для 21-й армии двадцатикилометровый участок от Финского залива к центру перешейка, ее дивизии сдвинулись вправо.
Говоров решил в оперативном масштабе использовать прием, о котором любил упоминать на тактических занятиях с войсками, определяя его так: «Сматывать оборону противника в сторону фланга прорыва».
Армия генерала Черепанова будет наступать из-за правого плеча войск Д. Н. Гусева, «сматывая» оборону противника и расширяя полосу прорыва к Ладожскому озеру. Начнет не сразу, а через день-два.
Главный удар, как и в прошлых операциях, в центре полосы. Гвардейский корпус Н. П. Симоняка опять «коренником»; справа — 97-й, слева — 109-й корпуса.
А крупные резервы фронта — три стрелковых корпуса — должны быть готовы наращивать удары там, где это будет эффективнее всего. Может быть, вдоль Приморской железной дороги, прижимаясь к Финскому заливу.
Так и началась операция.
Корпус Симоняка вновь оправдал надежды. Он действовал как таранная сила.
Заминка в самом начале боя произошла у частей 109-го корпуса генерал-майора И. П. Алферова при форсировании реки Сестры.
Шел уже второй час боя, когда один из офицеров Инженерного управления подполковник В. П. Андреев, находившийся с понтонерами Гуляницкого, прислал донесение, что тот до сих пор не приступил к постройке ряжевых мостов для танков. А срок дан два часа после начала атаки. Держит пехота, точнее финны, не пускающие нашу пехоту через реку Сестру.
Мы вместе с замполитом М. А. Королем выехали к Гуляницкому. Картина там оказалась неприглядной. Правофланговый полк 109-й дивизии залег на берегу десятиметровой реки глубиной всего лишь в метр. Какая-то группка финских смельчаков так удачно засела в складках обрывистого берега и извилинах реки у железнодорожного моста, что ее никак не удавалось достать артиллерийским огнем. А они били из пулеметов и минометов с большой точностью и сдаваться не желали. Гуляницкий и начальник штаба Кривенцов нервничают. [404] Правее бой идёт уже где-то глубоко, а тут — ни с места.
— Ковальчук погиб сейчас, товарищ генерал, — с обидой, чуть не плача, доложил Гуляницкий.
— Бывший разведчик? Командир роты?
— Да, которому вы на днях вручали третий орден. И с ним сержант Иванов Михаил. Пять человек ранено.
— Как же это случилось?
— Он решил сам выбить из щелей финнов. Надо же мост строить... Помните, как под Кингисеппом было? Бросились, с гранатами, а их срезало из пулемета.
Дьявольщина! Очень уж часто доводится узнавать о гибели людей, которых только сейчас видел живыми. Коммунист Ковальчук лишь два месяца командовал 3-й ротой, сменив раненного в глаз капитана Журавлева. Хотелось выругать Гуляницкого за то, что он разрешает командирам-понтонерам ходить в атаки, и тут же подумал — этим ли путем следует вести борьбу с потерями офицеров?
Старшие начальники частенько не верят докладам подчиненных о причине невыполнения задания. Но тут нечего и проверять. Подойти или даже подползти к речке в том месте, где намечена постройка двух танковых мостов и уже лежат поднесенные конструкции, нет никакой возможности без прямого риска быть перерезанным пулеметной очередью. Финские пулеметчики и минометчики попались особенно отчаянные. Они сидят где-то совсем рядом под крутым обрывом. Туда бросали гранаты, несколько раз предлагали сдаться, но они отвечали свирепым огнем.
Более получаса понадобилось, чтобы установить связь с артиллеристами 72-й дивизии Ястребова, орудия которых были уже в тылу у засевших под берегом финнов. После десятка выстрелов девять финских солдат вылезли из расщелин берега, подняв руки. Там же нашли еще восемь убитых.
Только около двух часов дня танки Т-34 прошли через реку Сестру на участке 109-й дивизии генерала Н. А. Трушкина. Еще через два часа переправились по второму мосту тяжелые самоходные установки, а затем пошел сплошной поток машин и артиллерии всего корпуса И. П. Алферова. [405] Вечером 10 июля Л. А. Говоров, А. А. Кузнецов, Г. Ф. Одинцов, П. П. Евстигнеев и я были на командном пункте у Д. Н. Гусева. Поступали донесения от командиров корпусов.
Симоняк докладывал, что 45-я и 63-я гвардейские дивизии Путилова и Щеглова ведут бой уже на рубеже деревень Кекколово и Майнила по Выборгскому шоссе.
Это пятнадцать километров за день! Полпути до второй полосы финнов! И еще не введена в бой 64-я дивизия Романцова. Пока в этом нет необходимости.
Части 109-го корпуса генерал-майора И. П. Алферова прорвали первую полосу вдоль побережья на глубину до десяти километров.
Дмитрий Николаевич сообщил Говорову, что, судя по показаниям пленных из 10-й финской пехотной дивизии, наступление наше совершенно неожиданное для противника. Несколько дней назад в ротах действительно отпустили десять процентов солдат на сельскохозяйственные работы. А вчерашний и сегодняшний огонь артиллерии и удары авиации выбили почти треть личного состава. Пленных «вычесывают» из лесов мелкими группами; у противника, видимо, потеряно управление.
Первая ночь сражения дала Говорову и Гусеву дополнительные сведения о том, что делается в глубине обороны финнов. Вернулась разведгруппа, посланная В. Е. Алексеевым в тыл противника.
Разведчики видели бетонированные окопы со стальными щитами в районе Кутерселька, заметили и броневые купола на некоторых дотах. Много надолб, колючей проволоки. Но войск мало. Некоторые сооружения недоделаны, не закончена маскировка. Вокруг них — кучи строительных материалов.
А станция радиоперехвата поймала приказ финского командования в адрес 3-й пехотной дивизии о переброске ее частей в район прорыва. В связи с этим Петр Петрович допускал, что теперь приладожский фланг противника, где сидит 3-я дивизия, будет ослаблен.
Говоров в эту же ночь приказал командующему 23-й армией генерал-лейтенанту А. И. Черепанову переходить в наступление — «свертывать» оборону противника в сторону Ладожского озера. Для этого ему дается из резерва фронта 98-й корпус и в середине дня переподчиняется правофланговый 97-й корпус из 21-й армии. [406]
А командарм 21-й Гусев, в свою очередь, получает из резерва фронта 108-й корпус генерал-майора М. И. Тихонова.
Принцип использования резерва М. М. Попова оправдался. Теперь начальник штаба рекомендовал Д. Н. Гусеву пустить немедля подвижную группу на Териоки. Командарм согласился с этим предложением. Уже поздно ночью командир 52-й инженерной бригады доложил мне, что с танкистами завтра идет и саперный десант из его бригады.
Операция развивалась пока по плану. Дивизии первого эшелона 21-й армии должны вот-вот выйти ко второй полосе обороны финнов — долговременному укрепленному району.
Естественно, всех в штабе фронта интересовало, что же встретят там войска.
Донесения — донесениями, а личные впечатления все же кажутся наиболее ценными. Поэтому, как только прорыв первой полосы завершился, я выехал на левый фланг 21-й армии, где было наиболее близкое расстояние до второй полосы.
Картина уже прорванных позиций мало отличалась от той, какая не раз наблюдалась и у немцев. Справа и слева от дороги развороченные траншеи и блиндажи, иссеченный снарядами лес.
В машине со мной, как обычно, адъютант — лейтенант Чамин. Рост у него совсем небольшой, он приземист, крепок. Голос густой, черные брови и волосы тоже густые. И по телефону он отвечает всем, нахмурив брови: «Я, Чамин». А характер-то такой же мягкий, добрый и любознательный, как его глаза.
Володя любит поговорить в машине на разные темы с водителем Павлом Яковлевичем Яковлевым, с которым у него давно установились хорошие, дружеские отношения. Гвардии старшина намного старше и степеннее лейтенанта. Он не так уж разговорчив и частенько ограничивается короткими репликами. А за каверзные вопросы, до которых Чамин большой любитель, зовет его «неожиданным» человеком. Это довольно метко.
— Интересно сегодня солдаты раненые [407] рассказывали, — начинает Чамин. — Идут лесом в наступление, а финны между деревьями убегают. Наши им вслед свистят, кричат: «Беги домой, пока не поймали!»
— Ну и что? — не понял Павел.
— Немцам-фашистам так никогда не свистели... Почему, как ты думаешь?
— Неожиданный, все-таки, ты человек, Чамин. Сравнил хрен с пальцем...
— А чего сравнивать? Бить-то и тех и других надо!
— Не вали всех в одну кучу. И, пожалуйста, не мешай мне своими разговорами, машину вести надо.
Девушки с флажками еще не начали свою службу, и случилось как-то, что ни Яковлев, ни Чамин, ни я не заметили за разговором, что основной поток транспорта через 3–4 километра за Териоками свернул вправо в лес в сторону железной дороги. Впереди нас уверенно шла только одна грузовая машина.
Вдруг длинная пулеметная очередь резанула слух. Я чуть не разбил головой лобовое стекло. В следующую минуту Яковлев рванул эмку вправо в лес, и мы выскочили из машины.
Грузовая машина, ехавшая впереди, завалилась на бок в канаву метрах в пятнадцати от нас. Из нее выпрыгнул водитель. Еще две короткие очереди, звон стекол, потом машина задымилась. Водитель, пригибаясь, побежал к нам, вид у него был ошалелый.
— Так, перетак... Куда ты, дьявол, нас затянул? — набросился на него Яковлев.
— Мне ребята сказали, что шоссе свободно, финны драпают... Я термоса с обедом вез... Как же быть?
— Дурак ты стоеросовый. Стукнуть бы тебя надо, да неохота руки марать, — плюнул Яковлев.
Чамин смущенно хмурил свои густые брови, принимая, кажется, эти слова и в свой адрес.
Водитель рассказал, что за поворотом, откуда его машину полоснуло, он успел лишь заметить надолбы, пересекающие шоссе, и все... Оглядевшись, мы увидели, что справа в лесу полно наших солдат и идет довольно интенсивная перестрелка. А когда стали осторожно выбираться с машиной назад, заметили на земле небольшой лист фанеры с наклеенным на него чертежом. Это был рабочий чертеж для бетонирования большого артиллерийского сооружения, похоже, береговой обороны. Первое, что бросилось в глаза, — три каземата. Толщина стен и перекрытия два метра. Броневые двери, такой же наблюдательный купол, вделанный в перекрытие. Толщина брони тридцать сантиметров. Теперь мы уже кое-что знали о конструкции сооружений, к которым подошли войска.
Это происходило ближе чем в километре от Мятсякюля, где шоссе пересекает небольшую лесную речку, впадающую в Финский залив. По аэрофотоснимкам передний край железобетонного пояса дешифрировался по западному берегу реки. А в натуре, в густом лесу, он оказался значительно вынесенным вперед в виде предмостной позиции. Видимо, и для противодесантной обороны побережья.
Осматриваясь кругом, мы увидели незаконченный котлован, а рядом — навес, под которым лежали цемент, мотки колючей проволоки, рельсы узкоколейки.
Чамин пришел в себя после приключения с машиной и со своей обычной наблюдательностью задал очередной «неожиданный» вопрос: [409]
— Смотрите, товарищ генерал, сколько сосен обвязано досками! Неужели они так берегут лес?
— Не лес, Володя, а секрет этого места. Обвязка деревьев сделана для того, чтобы не спилили и не ободрали тракторами. Бережливость тут ни при чем.
И еще, подумал я, представляя, какие гигантские затраты произведены на строительство укрепленного района, насколько же правительство Финляндии было убеждено, что оно на века подошло к самому порогу Ленинграда.
Неожиданность, постигшая нас, окончательно объяснилась, когда я зашел на командный пункт командира 286-й стрелковой дивизии генерал-майора Гришина. Оказалось, что после взятия Териок его передовые части довольно быстро пошли в сторону Райволы. А у самого залива, где мы ехали, действовала пока разведка.
Командир дивизии сказал, что он уже доложил генералу Алферову о встрече его передовых частей с долговременными сооружениями. Они прикрыты глубокой полосой заграждений: надолбы, проволока, минные поля. Сейчас танкисты из 1-й бригады делают себе проходы. Пяти точных выстрелов в надолбу достаточно, чтобы она раскололась.
— Не так-то уж и дешево, — заметил я. Командир дивизии только пожал плечами.
В ночь на 12 июня командующий фронтом принял решение о резком маневре — массовой рокировке тяжелой артиллерии из района центрального Выборгского шоссе на приморский фланг 21-й армии. Перекантовывался весь 3-й артиллерийский корпус прорыва генерала Н. Н. Жданова. Такое решение возникло после получения из Москвы директивы Ставки.
В первоначальном плане предусматривалось трое-четверо суток подготовки для прорыва долговременной полосы обороны. Но теперь Ставка, основываясь на крупном успехе первых двух дней наступления, потребовала, чтобы Выборг был взят не позднее как через шесть-семь суток.
А до него и по прямой линии птичьего полета еще около девяноста километров! [410]
Информируя нас о директиве и о решении командующего на маневр главных сил прорыва из центра к левому флангу, М. М. Попов рассказал некоторые детали. После получения директивы Л. А. Говоров позвонил в Москву и доложил, что собой представляет вторая оборонительная полоса финнов. Тогда ему было предоставлено право самому решить, прорывать ли ее с ходу или проводить основательную подготовку, то есть делать паузу.
Ставка в своих первых указаниях о сроках овладения Выборгом назвала даже конкретные дни — 18–20 июня. Почему именно эти дни? Говоров и Жданов полагали, что это не плод механического подсчета темпа операции. Видимо, учитываются и военно-политические соображения. Это, может быть, связано с исполняющейся 22 июня третьей годовщиной начала войны, с ходом развернувшихся операций союзников во Франции. Готовятся крупные операции и на других наших фронтах. Командование фронта не могло не считаться со всем этим, хотя ему и было дано право решать самому.
После напряженных раздумий и анализа обстановки на Карельском перешейке Говоров решил не делать оперативной паузы, а осуществить максимально быструю переброску главных сил на приморское направление.
Какие для этого были основания, в чем смысл такого маневра?
Маркиан Михайлович Попов делится с нами некоторыми соображениями, как бы приоткрывая дверь в лабораторию, где анализируется обстановка, рождается новый оперативный план...
Маннергейм уже знает, что в центре у нас наступают самые сильные части — гвардейские дивизии корпуса Симоняка. Слава о них далеко пошла. Видит он и то, что здесь же нами создана наиболее мощная артиллерийская группировка. Следовательно, у него есть все основания считать, что и при прорыве второй оборонительной полосы направление нашего главного удара остается в центре. Уже заметно, как он собирает к центру свои резервы. В районе Кивеннаппа против Симоняка вышла 18-я пехотная дивизия — резерв Маннергейма. Части танковой дивизии «Лагус» тоже здесь появились. Генерал Евстигнеев получил сведения о 4-й. пехотной [411] дивизии, переброшенной с медвежьегорского направления тоже в район центрального Выборгского шоссе.
А что если снова использовать фактор внезапности, изменив для этого направление нашего главного удара, — перебросить тяжелую артиллерию на приморский фланг и ввести в бой резервы фронта — 108-й и 110-й стрелковые корпуса? Здесь можно в полной мере использовать и Балтийский флот для ударов по островам Койвисто, парализуя резервы противника на приморском направлении...
М. М. Попов, так же как и Л. А. Говоров, был за такой решительный и быстрый маневр. Адмирал В. Ф. Трибуц и его помощники тоже уже давно вынашивали планы боевых операций на островах.
Так рождалось новое решение.
Как только оно было окончательно принято, немедленно заработали все механизмы управления войсками в штабе фронта, армиях, корпусах, дивизиях.
На перегруппировку артиллерийского корпуса прорыва Н. Н. Жданова командующий фронтом дал одни сутки.
В ночь с 12 на 13 июня в лесах севернее Приморской железной дороги стоял глухой, гул от движущегося потока орудий на прицепах с мощными тягачами и за автомашинами. Казалось, по всему лесу на незаметных развилках и перекрестках расставлены комендантские посты, регулировщики, маяки. В полосе маневра работали двадцать четыре инженерных батальона, восстанавливая разрушенные мосты, делая объезды, прокладывая колонные пути через лес. Николай Николаевич Жданов превратил и своих артиллеристов в отличных дорожников и мостовиков.
В эту последнюю ночь в штабе фронта, как и всегда в подобных случаях, было не много офицеров. Командующий с членом Военного совета А. А. Кузнецовым подолгу оставался на командном пункте Д. Н. Гусева. Начальник штаба фронта выехал в 30-й гвардейский корпус Симоняка, которому предстояло связать противника активнейшими боями в районе Кивеннаппа, имея уже небольшое количество артиллерии. Опустели и штаб Г. Ф. Одинцова и Инженерное управление.
Предстоящий прорыв долговременного укрепленного района с ходу и стремительный удар на Выборг создали [412] атмосферу особого накала, быстроту в решении проблем: в штабах — своих и в войсках — своих.
Где-то родился новый термин: вожаки атаки. Он сразу облетел 21-ю и 23-ю армии. Даже в спешных заявках на нехитрое штурмовое оснащение для пехоты появились пометки: «кошек» с веревками и дымовых гранат столько-то для вожаков атак. Я вначале не понял, о ком идет речь. Оказывается, в штурмовых полках и батальонах, созданных теперь уже в каждой дивизии, отбирались коммунисты и комсомольцы — особые мастера ближнего боя в траншеях и для подавления дотов.
В 90-й стрелковой дивизии в эти дни я наблюдал такую картину: сержант рисует на листе бумаги схему атаки своего отделения. На схеме есть даже надолбы. Один из солдат спрашивает:
— Верно говорят, что теперь эти надолбы сделаны в два раза выше, чем в прошлую войну?
— Ну и что? — спокойно отвечает сержант. — Видел я их, ходил в разведку. Верно, большие. А для нас это лучше. Двоим можно за каждой укрываться при перебежке. Маннергейм по старинке в эти чурки как в бога верит. Надо только на всякий случай «кошку» пару раз забросить; бывает, что граната или мина висит на проволоке между надолбами.
Светлая ночь никогда не была в чести у разведчиков. А сейчас Одинцов говорит, что здорово повезло: за две ночи артиллеристам удалось составить панорамы для орудий прямой наводки. И для стрельбы видимость отличная.
Маркиан Михайлович Попов изучал и решал проблемы обеспечения быстроты удара.
— У Маннергейма сейчас шесть дивизий на второй полосе. Что будет через двое суток? — спрашивал он у Евстигнеева.
— Еще одна, а может быть, и две.
— Откуда?
— Думаю, что быстрее перебросить их из северной части Финляндии, ч
— А еще через двое суток? И перед Выборгом?
— Могут со свирского участка подать, если Карельский фронт не начнет наступления.
— Начнет. Но тогда, когда мы к Выборгу подойдем, не раньше. Значит, смогут перебросить и оттуда. [413]
— Ну, а сколько суток надо финнам, чтобы создать зону оперативных заграждений перед Выборгом? — задал он мне вопрос.
— Суток двое. Между первой и второй полосой они ничего не успели сделать, только несколько мостов взорвали.
— Двое суток... Двое суток... — Маркиан Михайлович ходит по комнате, курит, отмечает на карте задачи первого и второго дней операции...
В последнее время мне редко приходилось бывать в городе. От его внутренней жизни мы стали немного отдаляться, занятые уже полгода непрерывными операциями. Как раз в день перед прорывом на Карельском перешейке председатель Ленгорисполкома Петр Сергеевич Попков попросил заехать к нему.
Я думал, что в Смольном спокойнее. Но и там такое же напряжение, словно идет сражение. Сражение другого плана, других целей, но всеми владеет та же проблема — борьба за время.
— Конечно, с фронта на фронт попал, — подтвердил мое впечатление Петр Сергеевич. — Дело есть, Борис Владимирович. Тоже боевое, на наш взгляд.
Столы в кабинете завалены планами нескольких районов города. Около них спорят о чем-то старые товарищи по оборонительным работам в сорок первом году: Н. В. Баранов — главный архитектор города и М. В. Морозов — начальник архитектурного управления. Здесь же оказался и И. Г. Зубков, радующий глаз своей ладной фигурой в генеральском мундире со звездой Героя.
— Так вот, о деле... В прошлом году; насколько я помню, у вас и вторую квартиру разворотило снарядом? — спросил Попков.
— Мало одним, двумя, Петр Сергеевич. Винегрет сделали. Повезло, что в этот день дочери дома не было. А какое же это дело?
— Подожди, сейчас узнаешь. Семью привез в Ленинград? Где устроил?
— В Лесном временно. А почему это вас интересует?
— Вот так и все. Временно, временно... А кто нам [414] город помогать строить будет? Деловой разговор у меня такой, генерал: в городе сейчас народ добровольно отрабатывает по два часа дополнительно на восстановлении жилых домов. Как вы смотрите на это?
— Очень положительно, Петр Сергеевич, — понял я, наконец, и не удержался пошутить. — Только ездить мне с работы далековато, да и рабочий день у нас пока не нормированный.
— Ладно, учтем, — улыбнулся Попков. — Дайте саперов, с их помощью восстановим три-четыре крупных дома, тогда в одном из них дадим вам и им квартиры. Идет? А кроме того, сколько можете дать еще военных строителей городу? И минеры нужны. Снарядов неразорвавшихся обнаруживаем много.
— Петр Сергеевич, помилуйте! Вы уже у генерала Ходырева с оборонительного строительства взяли на днях двести девушек-каменщиц.
— С Ходыревым у меня свой разговор, с Бычевским — свой. Сейчас и связисты генерала Ковалева много помогают. Вспомните-ка, сколько город вам всем дал за эти годы...
Минут через десять к Попкову зашел начальник военно-строительного управления полковник Н. М. Попов, и председатель горисполкома повел такой же разговор с ним, считая вопрос со мной уже исчерпанным. Да и разве можно было бы что-нибудь возразить! Хотелось сделать намного больше.
Действительно, здесь, в Смольном, шла своя операция, со своими незапланированными осложнениями. Вместо намеченного планом увеличения населения города в 1944 и 1945 годах по двести тысяч уже сейчас, в июне, поток приезжающих превысил этот расчет в [415] два раза. Но возвращались в город больше такие, от которых пока не получишь отдачи ни в строительстве, ни в промышленности: члены семей, учащиеся, служащие научных учреждений. Где взять строителей? Да и им ведь тоже надо жилье. Откуда заполучить строительный материал? Все съела война.
А инженеры Ленинграда хотели бы не просто латать дырки. Зубков по-прежнему мечтал о строительстве метро. Баранов и Морозов, скрепя сердце, откладывали разработанный перед войной план реконструкции Ленинграда. Сейчас же приходилось составлять горестный список домов, поврежденных так, что их надо пускать на слом. Подсчитали, что же можно использовать из обломков. На эти работы направлялись отряды МПВО. На заводах в неурочное время делали кухонные плиты, дверные и оконные приборы. Школьники собирали гвозди.
— Здесь, брат, не многим прохладнее, чем на Карельском перешейке, — сказал Зубков.
— А ты зачем приехал сюда?
— Думаешь, на тебя одного Петр Сергеевич налог накладывает? Двести человек строителей шестого-седьмого разрядов требует.
— Как дела на мостах, железных дорогах?
— Везде цейтнот. Мины еще донимают. Нет-нет, да подрывается народ. Кстати, скоро нас в Выборг и на Вуоксу позовешь? Мосты там красивые!
В это время к Попкову зашел еще один старый знакомый — директор Ижорского завода А. А. Кузнецов. Увидел меня и тоже повел деловой разговор:
— Слушай, Борис Владимирович, помоги нам броню собрать со старых рубежей. Не нужна она там больше. У вас есть схемы установленных бронеточек?
— А чего так торопитесь?
— Время — деньги, дорогой.
— Так деньги за всю броню вам полностью заплачены, Александр Алексеевич. Разве забыли?
— Ну-ну, это было за счет Гитлера, — рассмеялся хитроватый директор. — Ты тоже забыл, что сталь в земле не гниет?
— Да, но ведь не один Ижорский завод давал фронту броню, а многие заводы.
— Вот поэтому мы, ижорцы, и торопимся, — опять [416] засмеялся он. — Кстати, где же наш друг броневой капитан Павел Григорьевич Котов? Что-то его давно не видно.
— Он уже снова проектирует. Уехал в Москву.
— Ну, значит, и к нам вернется... Кораблям Ленинград никак не обойти. А броню мы все-таки соберем.
Я посмотрел в окно и увидел у Смольного голубей. Настоящих сизых голубей!.. Помню, тогда это меня поразило. Может быть, они давно уже появились и я просто не замечал, как меняется облик города.
Никогда еще с такой быстротой не развивались на нашем фронте боевые события, как в течение недели с 14 по 21 июня. Вероятно, поэтому труднее их описывать в деталях.
Пока на карту переносились донесения из войск, фактическое их положение резко изменялось. Прежде чем принять решение в ходе быстротечной операции, Говоров и Попов уточняли обстановку по телефону с командармами и командирами корпусов. Те, в свою очередь, поддерживали непрерывную радиосвязь с командирами частей. Командные пункты встали на колеса.
— Теперь главное — в хватке командиров дивизий и полков, — говорил М. М. Попов, обрадованный сообщением, что 1-я танковая бригада прорвалась к Райволе еще до начала общего наступления на вторую полосу обороны финнов.
С. Д. Юдин снабдил инженерные бригады и понтонно-мостовые части новыми радиостанциями и потребовал от командиров:
— Вы хотя и подчиняетесь армиям и корпусам, а все срочные донесения передавайте одновременно и в штаб инженерных войск фронта.
В ночь с 11 на 12 июня командир 1-го гвардейского понтонного батальона донес по радио, что выслал группу лейтенанта Евтушенко в разведку на реку Райволанйоки в квадрат 8540.
— Это же за передним краем второй полосы, — удивился Юдин, найдя на карте указанный квадрат. — В тыл к финнам, что ли, послал Гуляницкий разведку?
Попробовали уточнить через штаб армии, но начинж [417] 21-й армии не смог внести ясности. Он был поглощен дорогами, по которым сплошным потоком двигалась артиллерия. Прорыв был назначен на 14 июня, и пока трудно было сказать, что делается сейчас на двадцатикилометровом фронте.
А в ночь с 12 на 13 июня Юдин получил второе донесение Гуляницкого: две роты приступили к постройке шестидесятитонного ряжевого моста в квадрате 8543, то есть почти там, куда ходила разведка.
— Очень просто объясняется, — сказал А. В. Гвоздков, когда я зашел к нему с этими данными. — Танкисты помогли генералу Алферову пробить в этом месте какую-то дырку в железобетоне еще до начала прорыва и встретились там с финскими самокатчиками из так называемой «кавбригады», которую спешно перебросили из-под Выборга. Ну можете себе представить, чем кончилось «свидание» велосипеда с танком!
Так получилось, что 14 июня, когда 21-я армия начала прорыв железобетонного пояса на участке от Кутерселькя до Финского залива, командир правофлангового 109-го стрелкового корпуса И. П. Алферов мог сказать великое спасибо танкистам. Они уже выводили 72-ю дивизию И. И. Ястребова во фланг Кутерселькя — главной цели корпуса и сильнейшего узла в системе укрепленного района. 46-я, 90-я и 314-я дивизии 108-го корпуса генерала Тихонова наступали левее, вдоль самого залива. А гвардейцы Н. П. Симоняка связывали боем наиболее сильную 18-ю финскую дивизию.
Вторая половина дня 14 июня. Критические часы первого дня прорыва. Как всегда, не терпится узнать то, что происходит на поле боя. Поэтому на командном пункте 21-й армии порядочно «гостей» из штаба фронта. П. П. Евстигнеев сидит у армейских разведчиков и разбирается в показаниях пленных и донесениях из дивизий. И. Н. Ковалев — у связистов. Меня тревожит, что давно нет радиодонесений от командира 52-й бригады Шубина и Гуляницкого. Молчит Евстифеев, а он отправил с 1-й танковой бригадой отряд минеров под командой Королева.
Нет здесь только артиллеристов — М. С. Михалкин и Г. Ф. Одинцов выехали под Кутерселькя. Там сейчас самый тяжелый кулак артиллерийского корпуса прорыва генерала Н. Н. Жданова. [418]
Д. Н. Гусев вместе с членом Военного совета В. П. Мжаванадзе, как говорят, «на угольках». Дмитрию Николаевичу не до любимого чая, как бывало в Смольном. У него, вроде, и нога не хромает, весь подтянутый, похудел, на лице — полевой загар. Переживания проявляются у него непосредственно, зримо. Василий Павлович Мжаванадзе внешне сдержаннее, хотя и он, конечно, неспокоен сейчас,
— Черт его знает, Тихонова, чего он топчется у Мятсякюля! — негодует Гусев после сообщения, что части 108-го корпуса все еще на восточном берегу речки Райволан-йоки. — Дивизии у него боевые, Лященко и Ел-шину лес, словно дом родной, Алиеву тоже.
Там же доты, Дмитрий Николаевич, — успокаивает Мжаванадзе. — Времени на разведку мы им почти не дали.
— Так ведь полтора часа артиллерия долбила! Рыбальченко всадил уйму бомб. Моряки бьют с залива.
— Что слышно от Алферова, Дмитрий Николаевич? — спрашиваем мы с И. Н. Ковалевым, зайдя к командарму.
— Слава богу, этот старый вояка не подвел. У него Ястребов вот-вот покончит с Кутерселькя. Хорошую пробоину сделали вдоль железной дороги на Перкярви. Вот кого похвалить надо.
Мжаванадзе, хорошо знавший генерала Алферова по 42-й армии, улыбнулся:
— Глуховат-глуховат Иван Прокофьевич, но, если похвалишь, всегда услышит. На днях его Говоров упрекал по телефону, так он, по его словам, ничего не разобрал. А сегодня, когда Андрей Александрович Жданов поздравил с успехом, отлично слышал, сразу просиял.
Уже темнело, когда из 108-го корпуса приехали офицеры штаба армии. От них мы узнали причины неутешительных итогов первого дня боев 90-й и 46-й дивизий. Узел предмостной позиции на Приморском шоссе от Ванхасара до залива оказался крайне запутанным, мешкообразным. Это выяснилось в процессе самой атаки. Штурмовые полки дивизий преодолели одну шестиряд-ную полосу двухметровых гранитных надолб, а через триста метров возникла другая, скрытая кустарником. Заборы колючей проволоки в пять рядов кольев тоже [419] поставлены петлями. Их трудно расстрелять огнем прямой наводки. Уничтожено и захвачено около двадцати дотов на восточном берегу, но за рекой, заросшей кустарником, таких дотов, в том числе и артиллерийских, еще не один десяток. Обороняют этот участок и остатки отошедшей 10-й пехотной дивизии финнов, и части 1-й бригады самокатчиков, и 2-й бригады береговой обороны. Крайне крепким оказался этот узел для прорыва без подготовки.
Решение пришло ночью, когда стало окончательно известно, что 72-я, 109-я и 286-я дивизии корпуса Алферова проломили оборону противника правее в пятикилометровом треугольнике: Кутерселькя — Мустамяки — Сахакюля. Теперь танкистов, действующих с Алферовым, можно повернуть на Приморское шоссе. Тогда весь узел Мятсякюля будет отрезан.
К Гусеву приехали Говоров и Попов, и эта ночь оставалась такой же кризисной, как и весь день.
А на рассвете 15 июня стали поступать вести, что противник еще до утра начал отход из Мятсякюля. Прорыв стал фактом.
1-я танковая бригада перерезала Приморское шоссе в десяти километрах в тылу за Мятсякюля. Танки разгромили колонну противника, отходившую в сторону Выборга. Затем сведения о резком переломе обстановки на всем приморском участке прорыва посыпались как из рога изобилия. Дивизии корпуса М. И. Тихонова утром пересекли рубеж на речках Ваммелсун-йоки и Райволан-йоки. Ерундовые речонки, всего 15–20 метров ширины, а сколько крови приняли в свои воды... Днем Гуляницкий сообщил, что построил три тяжелых моста. Артиллерия, самоходки, машины идут потоками. Петр Петрович Евстигнеев сделал вывод, что Маннергейм решил оттянуть весь 4-й армейский корпус к Выборгу для его абороны.
— На нее теперь он делает ставку, — сказал Мар-киан Михайлович, показывая на Вуоксу — голубую ленту широкой реки, разрезавшей шестидесятикилометровый перешеек от Ладожского озера в сторону Выборга. — До Яюряпя Маннергейм может в два-три раза сократить плотность войск. А на остальных тридцати километрах сожмет отходящий сейчас 4-й корпус. У нас все будет зависеть от быстроты преследования. [420] Кстати, — добавил он, — 30-й гвардейский корпус выводится в резерв фронта.
— Для новой задачи? Опять будет где-то таран?
— Разве мало старых? Сейчас трудно сказать, как обернется дальше дело с Финляндией. Речь идет ведь о полном выводе ее из войны. Может быть, придется с нарвского направления еще подбрасывать дивизии.
Судьба Выборга решилась на четвертые сутки после прорыва второй оборонительной полосы.
До него оставалось 70 километров, но борьба носила уже характер преследования противника, отходившего с арьергардными боями.
В течение 16 июня дивизии Лященко, Елшина и Алиева прошли пятнадцать километров; на следующий день еще столько же, а 18 июня побили рекорд — двадцать пять километров. Был взят с боем полуостров Койвисто — город-порт.
Старая линия Маннергейма, на которой мы в 1940 году взорвали все доты, откуда вывезли надолбы, не смогла стать серьезным рубежом противника. Части 108-го корпуса прошли через нее в течение одного дня. Темп наступления был такой, что финны не успевали создавать плотных оперативных или тактических заграждений. Саперы встречали большей частью разбросанные наспех мины почти без маскировки. Танкисты все время делали стремительные броски вперед, неся на броне небольшие отряды пехоты и саперов. Почти не отставая, двигалась артиллерия.
Но будет неверным сказать, что войска шли легким победным маршем.
Маркиан Михайлович Попов, читая донесения с просьбами о пополнении дивизий, покачивал головой. Численность полков уменьшалась все десять суток непрерывных боев. А заниматься пополнением во время стремительного наступления дело весьма сложное.
Маннергейм явно стремился сохранить от полного уничтожения свои дивизии, оборонявшие Карельский перешеек. Все говорило за то, что он собирается продолжить борьбу на линии Вуоксинской водной системы. [421]
Такой рубеж стоил, пожалуй, трех укрепленных районов. К тому же были еще многочисленные острова Бьеркского архипелага и Выборгского залива, составлявшие важную часть всей зоны обороны Выборга.
Поэтому Говорову и Попову очень хотелось отсечь от мощных водных рубежей 3-й армейский корпус финнов, оборонявшийся против 23-й армии. Но части этой армии продвигались очень медленно.
Маркиан Михайлович со свойственной ему экспансивностью возмущался этим. При таком положении финны явно успеют более или менее организованно отойти за Вуоксу. В связи с этим штаб фронта наметил план переброски частей 59-й армии с нарвского направления не только для десантных операций на островах Выборгского залива, как планировалось и раньше, но и для усиления 23-й армии.
В последние дни на фронте появились немецкие бомбардировщики «Ю-87» и истребители «Фокке-Вульф-190». Разведка из тыла противника сообщила, что в Хельсинки прибывают немецкие части и артиллерия. Из-за Ладожского озера со свирско-петрозаводского направления под Выборг перебрасывались еще одна дивизия и бригада, а также штаб 5-го армейского корпуса.
Говоров ввел на этом направлении последний подготовленный резерв — 168-ю и 265-ю дивизии 110-го стрелкового корпуса.
Теперь на Выборг в полосе шириной около сорока километров двигались восемь дивизий трех стрелковых корпусов 21-й армии при непрерывной мощной поддержке почти всех сил 13-й воздушной армии С. Д. Рыбальченко. Балтийский флот уже вел борьбу за мелкие острова у Койвисто.
Выборг не впервые был объектом ожесточенного штурма. В условиях Ленинградского фронта не было ничего случайного в том, что и сейчас здесь оказалось много частей-ветеранов прошлых боев на Карельском перешейке. Его штурмовала зимой 1940 года 90-я дивизия. Сейчас она наступала под командованием полковника Н. Л. Лященко. На Карельском перешейке в 1940 году за прорыв линии Маннергейма получила орден Ленина 70-я стрелковая дивизия, ныне 45-я гвардейская. Были сейчас под Выборгом и ветераны-пограничники 109-й дивизии Трушкина и 168-й Бондаревской [422] дивизии, отличившиеся в сложных боях летом 1941 года.
Город был сильно искалечен еще в те времена.
В ночь на 20 июня, когда маршал Говоров{25} отдал приказ командующему 21-й армией днем штурмовать Выборг, над городом опять встало огромное зарево пожаров. Он горел от бомбовых ударов нашей авиации. Но и финны, покидая город, поджигали многие здания.
Весь день 20 июня над Выборгом и над заливом висела наша авиация. На его окраинах уже дрались полки дивизии Лященко и танкисты 1-й танковой бригады И. Б. Шпиллера.
В Инженерном управлении еще со времени советско-финляндской войны сохранился план минирования Выборга противником. Тогда на каждом шагу легко [423] было нарваться и на сюрприз, и на сплошное минное поле. Мы дали эту схему войсковым инженерам и командиру 52-й инженерной бригады А. П. Шубину. Кто знает, может быть, финские минеры повторят ее теперь.
— Вот ведь какие дела, — улыбнулся Александр Петрович Шубин, получая от меня эту схему. — Буду я опять, выходит, старую свою квартиру занимать...
— Что же, Александр Петрович, вы строили там укрепленный район, взрывали наши доты, когда отходили. Теперь история повторяется. Может быть, и опять строить придется. Мы — саперы.
Шубин сдвинул по-казачьи набекрень фуражку.
— Да и у саперов получается, как бывало в коннице: только вылезешь из седла ноги размять, опять команда: «По коням!»
Вечером 20 июня части 108-го стрелкового корпуса генерала М. И. Тихонова полностью овладели Выборгом. Он оказался мало засоренным минами. Но в день штурма города на одну из них все же налетел на машине командир 314-й дивизии генерал П. А. Алиев и был тяжело ранен.
М. И. Королев, командир отряда минеров, въехав в город на танке, потом рассказывал, каким они увидели Выборг. У подъездов многих домов лежали домашние вещи, подготовленные к погрузке, в некоторых магазинах товары на прилавках. В одной столовой минеры даже пообедали, пища только немного остыла. Кругом никого не было. Население ушло из города в течение последних суток.
Но пожары терзали Выборг еще несколько ночей, возникая внезапно в разных местах. Причину разгадали минеры из роты Алексея Лебедева, когда осматривали здания в поисках мин замедленного действия. Нижние этажи многих домов и магазинов были завалены деревянной рухлядью, тарой, стружками. В этих завалах обнаружили пороховые заряды с терочными воспламенителями. Поджигатели, специально оставленные противником в городе, пробирались ночью к подготовленным объектам, делали свое дело и исчезали. Но мин было мало.