Нарва — Карельский перешеек
Настала пора вернуться к повествованию о событиях на Карельском перешейке.
Финское правительство отдало в услужение Гитлеру не один десяток дивизий своей армии для осуществления изуверской цели «стереть Ленинград с лица земли». За долгие блокадные годы на Карельском перешейке и в Заполярье вырастали все новые могилы финских и русских солдат.
Но не до крупных операций на севере было в то время Советской Армии. Она вела смертельную борьбу с главным и самым сильным врагом. Финская армия Маннергейма, получив свою долю ударов, притихла под стенами города Ленина и в Карелии. Ждала. Чего?
В штабе фронта знали, что финским солдатам совсем не сладко сидеть в своих траншеях перед амбразурами наших железобетонных дотов на голодном пайке. Невесело слушать то о «сталинградском котле», то о прорыве блокады, то о разгроме своих «покровителей» под Курском. А теперь русские погнали германцев в Прибалтику...
Время от времени Петр Петрович Евстигнеев знакомил работников штаба с материалами о настроениях среди финских солдат, которые все чаще говорили: [360] «Иваны за нас возьмутся еще до того, как совсем снимут штаны с Гитлера»...
И вот 7 февраля, когда разгромленные дивизии 18-й немецко-фашистской армии откатывались за Нарву, ленинградцы прочитали в «Правде» опровержение ТАСС. В нем сообщалось, что распространявшиеся иностранной прессой утверждения, будто бы Советское правительство ведет переговоры о сепаратном мире с Финляндией и предъявило правительству Финляндии ультиматум, не соответствуют действительности.
— Что это за дым без огня, Петр Петрович? — спросили сослуживцы начальника разведотдела.
— Приходит пора выходить Финляндии из войны, — высказал он свое мнение.
— Так за кем дело стоит?
— Не за народом Финляндии, конечно. Надо «под руку» вывести кой-кого, а может, и невежливо — за ногу вытащить. Видимо, где-то идет дипломатический зондаж. Нервничают и союзнички, и немцы. Нюхают, в чем дело. Поживем — увидим.
Это был первый для нас симптом. Однако сражение южнее Ленинграда продолжало поглощать все усилия, и мы снова отвлеклись от северного направления.
Армия И. И. Федюнинского очистила от гитлеровцев побережье Финского залива до устья реки Нарвы. Части 42-й армии встретились с партизанскими отрядами, освободившими Гдов, и пошли вдоль Чудского и Псковского озер к Пскову; 120-я и 123-я дивизии 67-й армии 12 февраля выбили фашистов из города Луги, а вол-ховчане вышли уже далеко за железную дорогу Новгород — Ленинград.
На другой день после взятия Луги Военный совет получил директиву Ставки: Волховский фронт расформировывается, а Ленинградскому фронту передается его полоса наступления и войска — 8-я, 54-я и 59-я армии. Говорова, Жданова и Гусева в свое время, видимо, предупреждали о таком крупном маневре по ходу операции. Во всяком случае, объявляя об этом начальникам родов войск, Д. Н. Гусев не выказал удивления. Неожиданным было то, что Ставка потребовала освободить город Нарву в ближайшие же трое суток — к 17 февраля.
Вероятно, это казалось в Москве не столь трудной [361] задачей, так как передовые части армии И. И. Федю-нинского уже захватили с ходу небольшие плацдармы к северу и югу от города-крепости.
Однако рубеж на широкой и глубокой реке, с магистральными дорогами от города Нарвы вглубь Эстонии был настолько важен для командующего группой армии «Север» фельдмаршала Кюхлера, что он напряг все усилия, чтобы предотвратить катастрофу на этом участке.
На что уж Петр Петрович Евстигнеев знал все ресурсы Кюхлера, и то начал путаться в клубке соединений и частей, собранных для обороны Нарвы. Пленные были из полков пяти старых дивизий, которые растрепала Вторая ударная армия до Кингисеппа, и из четырех новых, прибывших из глубины. Моторизованная дивизия «Нидерланды» и тяжелый танковый полк, а также несколько артиллерийских частей из резерва Главного германского командования. Пленные называли имена гитлеровских генералов, объединявших эти войска в «боевые группы»: командир 38-го танкового корпуса Герцог, 54-го армейского корпуса Шонмайхер, генерал Фриснер.
— Нелегко им воссоздать стройную систему после такого отступления, — говорил Евстигнеев.
Но какой-то порядок немцы все же навели в своих войсках, отошедших за реку Нарву. Части Второй ударной армии почувствовали это уже после захвата плацдармов.
Поначалу И. И. Федюнинский рассчитывал, что после форсирования реки севернее и южнее города его войскам удастся быстро окружить Нарву. Река изогнута здесь наподобие натянутого на восток лука. Очень заманчиво замкнуть эту дугу у Нарвского залива, отрезая тем самым всю здешнюю группировку противника. Но части 43-го стрелкового корпуса генерала А. И. Андреева, прорвавшись с ходу на левый берег реки севернее города, не смогли не только расширить, но и удержать позиций. Сказывался целый месяц непрерывных боев без паузы, без пополнений.
Говоров решил вновь использовать ударные качества 30-го гвардейского корпуса Н. П. Симоняка, немного отдохнувшего после первого этапа операции. Он передал корпус в распоряжение Федюнинского. Командарм [362] ввел гвардейцев в бой в двадцати километрах от города Нарвы, где части 122-го стрелкового корпуса генерала П. А. Зайцева тоже имели небольшой плацдарм.
Расчет И. И. Федюнинского заключался в том, чтобы ударом на север перерезать магистральные дороги, идущие от города Нарвы на запад по побережью залива.
Но время было уже потеряно. Противник создал оборону такой прочности, что ударная сила гвардейских дивизий не обеспечила ожидаемого успеха. Пройдя с боями пятнадцать километров в бездорожных болотистых лесах и расширив плацдарм до двадцати километров по фронту, дивизии Симоняка вышли к самой железной дороге Нарва — Йыхве и остановились.
До залива оставалось семь-восемь километров. Они-то и не были преодолены. Все здесь очень напоминало злосчастную синявинскую историю. Тыл наших войск да плацдарме абсолютно бездорожен, а у противника густая сеть коммуникаций. На фланге плацдарма Симоняка в руках у немцев крупный укрепленный город. Они маневрируют артиллерией, танками, ведут непрерывные контратаки, а части Второй ударной армии тратят огромные силы, чтобы протащить орудия и снаряды несколько километров.
Когда стало ясно, что армия Федюнинского засела и переданный ей корпус Симоняка несет значительные потери, не расширяя, а лишь сохраняя, по существу, болотный плацдарм, Говоров снова вывел гвардейцев в резерв. На плацдарм, уже для его обороны, пришли части 109-го стрелкового корпуса генерал-майора И. П. Алферова. Затем командующий фронтом передал и весь участок южнее города Нарвы 59-й армии генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, высвободившейся после боев на левом крыле западнее Новгорода. В армию Коровникова вошел и 117-й стрелковый корпус генерал-майора В. А. Трубачева, переброшенный на Нарвский участок после взятия города Луги.
Так в марте месяце возникли на Ленинградском фронте два направления нового этапа операции — Нарвское и Псковское.
Для штаба фронта это был сложный период очень спешной организации управления шестью армиями вместо [363] трех. Шли крупные перегруппировки войск, изменялись границы боевых действий армий, переподчинялись дивизии и штабы корпусов.
Все находилось в движении.
Говоров решил переместить командный пункт фронта под Лугу в район Толмачева, но иметь также пункт управления и на правом крыле для руководства операцией на Нарвском направлении.
В Инженерном управлении в этот период работы по горло. Мы делим ее с начальником штаба С. Д. Юдиным и замполитом М. А. Королем по проверенной за три года войны схеме. Я часто выезжаю на командные пункты армий и корпусов для решения наиболее важных инженерных задач. В инженерных частях регулярно бывают офицеры из оперативного и технического отделов: В. П. Андреев, Г. Н. Захарьин, А. А. Попов, А. Д. Ти-щенко, II. Н. Лебедев. Они составляют как бы подвижной инженерный штаб.
С. Д. Юдин и М. А. Король руководят остальным аппаратом и следят за выполнением разработанного плана инженерного обеспечения операции. У них постоянная связь со всеми звеньями штаба фронта. М. А. Король шефствует и над разминированием огромной территории области, освобожденной от оккупантов. Там работают уже больше десяти инженерных батальонов. Временами мы собираем весь свой коллектив, чтобы подвести итоги. Приезжая из частей, офицеры дают ответ не только на чисто саперные вопросы. Нити взаимодействия с другими родами войск у инженерных командиров особенно прочны и постоянны на всех этапах боя, во всех его формах. [364]
Вот и теперь, в начале марта, в обстановке сложных боевых действий, перегруппировок и новых задач Сергей Денисович собрал почти всех офицеров Инженерного управления.
Заметно бросается в глаза, как обновился и «помолодел» инженерный штаб. Наши ветераны Лисовский, Кирчевский, Акатов, Савостьянов, Смаглий, Гуляницкий направлены на самостоятельную командную работу. Немало в Инженерном управлении и боевых потерь. С грустью вспоминаем погибших — Н. С. Иванова, М. М, Зязина, Сашу Шелкова и Сашу Шеповалова, Виктора Смирнова. Недавно тяжело ранен и, видимо, вышел совсем из строя наш главный минер А. И. Николаев. Его заменил майор И. Е. Хитрик. Большая часть офицеров — капитаны и майоры из войск, прошедших «огни и воды».
Начальник штаба инженерных войск Сергей Денисович Юдин — достойный преемник Н. М. Пилипца, назначенного начальником инженерных войск на соседний фронт. Он отлично знает весь театр боевых действий от Карельского перешейка до Прибалтики. Исключительно уравновешенный по характеру, Юдин спокойно улаживает все вопросы и с разгневанным начальством, и с нетерпеливыми подчиненными. Кроме того, Сергей Денисович вносит в работу большую штабную культуру, чего нам частенько не хватало в первый год войны.
— Выкладывайте, товарищи, ваши наблюдения о штурмовых бригадах, мостах и дорогах, о разминировании, — начал он просто, когда все собрались на новом командном пункте фронта. — Оправдало ли себя наше новшество в планировании — распределение всех инженерных частей на четыре эшелона по видам работ? Как дальше будет?
Естественно, и Юдин, и я многое знаем из оперативных донесений, сводок, своих собственных наблюдений. Но и офицеры, ездившие изо дня в день в войска, подмечают какие-то конкретные детали, делают выводы.
— Теперь уже ясно, что в пехоте надо создавать не группы, а целые штурмовые батальоны, может быть, и полк внутри дивизии, — предлагают решение назревшей проблемы Андреев и Попов. — Там, где сама пехота была хорошо обучена атаке дотов и преодолению [365] полосы заграждении, в саперных штурмовых батальонах не ощущалось нужды.
Но часто фактическая боевая обстановка требует и от специальных частей подготовленности как для работ, так и для боя в ходе этих работ.
Офицеры А. Д. Ти-щенко и Н. Н. Лебедев рассказывают, с какой смелостью и тактическим мастерством Гуляницкий вывел свой гвардейский понтонный батальон к Кингисеппу вместе с передовыми частями генерала И. П. Алферова.
Шел штурм города. А понтонеры тут же рядом с пехотой взрывали слабый лед на реке Луге и наводили наплавной мост. Они сами уничтожали вражеских пулеметчиков, мешающих им работать. Трижды их бомбили «юнкерсы». Но понтонеры все же навели мост в ходе боя за город. Танки и артиллерия двинулись по мосту сразу же вслед за пехотой, штурмовавшей Кингисепп, и быстро вышли к реке Нарве.
Случались у наших командиров и досадные просчеты.
— Как произошло, что командир двадцать первого понтонного батальона навел технически неграмотно переправу через Нарву у Долгой Нивы? — спрашивает Юдин.
Офицеры из технического отдела оправдываются, говорят, что недоглядели за слишком горячим комбатом майором Л. С. Труппом. Он всем нам хорошо известен еще с Невской Дубровки. Под огнем бесстрашен, а в технических решениях тороплив, иногда небрежен. На Нарве, куда вышли танки, как и на реке Луге, оказались полыньи и слабый лед. Надо было спешно [366] переправить Т-34, а в батальоне Труппа не хватало своих понтонов. Подвернулся ему брошенный немцами понтонный парк. Комбат и установил трофейные понтоны вперемешку со своими. — И не проверил их грузоподъемность, — рассказывал подполковник В. П. Андреев, побывавший на месте аварии, где провалилась первая же пущенная по мосту «тридцатьчетверка». — В немецком парке и понтоны, и прогоны оказались слабее наших. При таком положении надо было бы уложить девять прогонов, а майор Трупп уложил пять.
Понтонный мост тогда быстро исправили. Но командира батальона пришлось отстранить. 21-й батальон принял другой ветеран Невской Дубровки — майор С. И. Фоменко. Вскоре, правда, майор Л. С. Трупп восстановил свой авторитет боевого и умелого понтонера и опять стал командовать частью.
О непрерывно растущем объеме работ минеров рассказывают И. Е. Хитрик, А. К. Акатов, Н. П. Базанов. Они составляют уже сформировавшийся для этих целей специальный штаб сплошного разминирования освобожденной территории.
Разминеров просят прислать дорожники на тыловых коммуникациях, И. Г. Зубков, восстанавливающий железные дороги, начальники санитарных учреждений, двинувшихся вперед за войсками, обком партии, организующий жизнь населения, выходящего из лесов... Помимо тысяч и тысяч мин, гитлеровцы оставили на промежуточных рубежах огромное количество фугасов с замыкателями замедленного действия — от нескольких часов до двадцати суток. Особенно большим спросом пользуется батальон Петра Алексеевича Заводчикова с собаками минорозыскной службы. Многие уже на фронте знают о его успехах. [367]
Как-то начальник инженерных войск 42-й армии Н. Ф. Кирчевский решил проверить работу своих армейских минеров, осмотревших бывшие немецкие землянки, намеченные под командный пункт армии. Он вызвал минеров Заводчикова. И проводник с собакой обнаружил фугас с часовым механизмом в перекрытии блиндажа, занятого генерал-полковником И. И. Масленниковым. Командарм, раньше скептически относившийся к тому, что рассказывали о батальоне Заводчикова, после этого случая стал частенько прибегать к такому контролю.
Очень засоренным оказался город Луга. Фугасы в сотни килограммов взрывчатки, как правило с часовыми замыкателями «Федер-504», нашли в подвале здания партактива, в сберкассе, в паровом котле камнедробильного завода, в шести крупных неразрушенных домах на улицах Володарского, Урицкого, Крестьянской. Минированными оказались железнодорожные насыпи на огромном пространстве от Мги до Луги и Новгорода и далее к Пскову.
— Больше надо посылать разведчиков в тыл к немцам для перехвата фашистских подрывников, — еще раз напоминает помощник С. Д. Юдина по разведке подполковник П. Г. Александров о принятом у нас в Инженерном управлении, но не всегда выполняемом решении.
Он рассказал, как удалось захватить переправу у села Ивановского южнее Кингисеппа еще задолго до подхода передовых частей пехоты. Группу в сорок человек возглавил капитан М. И. Королев из гвардейского батальона П. К. Евстифеева. Они перебили вражеский гарнизон и подрывников, разминировали мост и обороняли его до подхода наших войск. [368]
— Вы знаете, почему Евстифеев поручил эту операцию именно капитану Королеву? — спросил я Александрова, сравнительно нового человека в нашем штабе.
— Евстифеев доложил, что вы приказали, товарищ генерал. Королев очень смелый минер.
— Не только в этом дело. Смелых людей у нас немало. А тут нужно кроме этого учесть, что Королев еще летом сорок первого года ставил мины под носом у фашистских танков как раз в тех же местах под Сабском. Каждая тропа ему там памятна. К сожалению, немного таких командиров осталось в строю.
Мы говорили и о том, что надо тщательнейшим образом заниматься разминированием дорог, где гитлеровцы особенно часто ставят двухъярусные мины. Совсем недавно чуть не окончилась трагически поездка командарма 67-й генерал-лейтенанта В. П. Свиридова. Его машина наехала на мину. А дорогу уже проверяли минеры. Оказалось, что мина была поставлена на большей, чем обычно, глубине.
Владимира Петровича я навестил в госпитале. Он шутил, говорил, что отделался счастливо, — спасла хорошая амортизация легковой машины и он «потерял лишь немного в весе — двести граммов мяса на плече». Командовать 67-й армией Л. А. Говоров назначил Владимира Захаровича Романовского.
— Скажите-ка, товарищ Александров, — спросил своего помощника Юдин в конце совещания, — что вам известно сейчас о глубине обороны финнов на Карельском перешейке?
Вопрос был неожиданным. Александров, да и все офицеры, с недоумением взглянули на нас — начальство. Они еще не знали, что сегодня утром Говоров и Кузнецов задали нам с Юдиным такой же вопрос, и он тоже застал врасплох не только нас, но и генерал-майора П. П. Евстигнеева. Сегодня мы с Юдиным решили ориентировать своих офицеров, что начало операций на Карельском перешейке не за горами.
— Так как, товарищи разведчики? Не могли же финны бездельничать два с половиной года? — повторил Юдин слова, сказанные нам командующим фронтом. — Первую полосу обороны финнов мы знаем, а что создано ими в оперативной глубине — почти неизвестно. Давайте-ка ликвидировать это белое пятно. [369]
Я рассказал здесь об этом совещании, используя записи, сделанные в ту пору в своей штабной тетради — рабочем дневнике, для того чтобы дать более ясное представление о характерных проблемах обеспечения боя и операций в начале 1944 года.
Утром командующий фронтом сказал нам не только о том, чтобы мы всерьез занялись разведкой глубины инженерной обороны финнов. Он потребовал у меня подробную карту работ, выполненных войсками 23-й армии и населением.
К командарму 23-й армии генерал-лейтенанту А. И. Черепанову начальство заезжало последние два года совсем редко и больше за тем, как бы вытянуть из его армии то артиллерию, то пополнения для наступающих армий. Александр Иванович к этому уже привык. Он оставался таким же спокойно домовитым, как и в начале войны. Исподволь наращивал и так уже разветвленную систему траншей, рвов, надолб, минных полей вокруг бетонных дотов укрепленного района. Все это разрослось к Токсову, потянулось к Колтушам. Пригодится, раз идет война.
— Какова, по-вашему, емкость всего района в тылу двадцать третьей армии для размещения войск? — спросил Л. А. Говоров, внимательно изучая карту инженерных работ.
— Можно десять дивизий расположить, товарищ командующий, если считать до Всеволожской, — доложил я.
— Приведите все это хозяйство в порядок. Все, что заросло или запущено в тыловых районах, надо расчистить. Траншеи, землянки. Проверьте заграждения и минные поля по всей глубине обороны этой армии.
Давно известно, что Л. А. Говоров недолюбливает несвоевременных вопросов о его замыслах. Но сейчас в таких вопросах и нужды не было. Речь, видимо, шла о подготовке районов сосредоточения крупной группировки войск в тылу армии Черепанова. Не для обороны, конечно.
Задание заданием, а как его выполнить? Строительных отрядов в Управлении оборонительного строительства А. А. Ходырева теперь не так уж много, как в годы массовых работ. Ленинградцы восстанавливают город. [370]
И. Г. Зубков еще два месяца назад выпросил у Военного совета за наш счет две тысячи человек на восстановление железных дорог. А. А. Кузнецов недавно приказал мне послать пятьсот человек на Волховстрой. Еще пятьсот девушек мы обучили приемам разминирования, и они уже вошли в состав бригады А. К. Акатова. Кроме того, сам Л. А. Говоров распорядился восстанавливать «на всякий случай» ряд участков нашей старой лужской оборонительной позиции. Там в основном и работают остальные отряды строителей.
— Хорошо, разрешаю взять обратно у Зубкова эти две тысячи человек, — согласился командующий фронтом, когда я показал свой баланс. — Пусть просит теперь у НКПС. Разведку обороны финнов проводите совместно с генералом Евстигнеевым.
Я сразу же отправился в разведотдел штаба фронта, У Евстигнеева как раз шел интересный разговор. Оказывается, агентурная разведка уже информировала его о крупном оборонительном строительстве в центре Карельского перешейка и под Выборгом, но пока не было данных ни о точном начертании строящихся рубежей, ни о характеристике сооружений. Петр Петрович, обращаясь к командующему ВВС фронта С. Д. Рыбальченко, просил о том, чтобы его летчики действовали энергичнее.
— Ну что я могу сказать, когда ничего здесь не видно, — пожимал могучими плечами Рыбальченко, показывая на развернутые листы аэрофотоснимков. — И на старой линии Маннергейма все чисто бело, и перед ней. Может быть, путает ваша агентура? Рубеж из железобетона длиной в двести километров никак не спрячешь.
— Предположим, что спутать цемент с мукой или бронеколпак с пищеварным котлом какой-нибудь горе-разведчик, может быть, и мог, Степан Дмитриевич. Но надолбы гранитные не примешь за сахар-рафинад? Как вы думаете?
Евстигнеев говорил, как обычно, тихо, с легкой улыбкой.
— Так чего вы от летчиков хотите! — горячился Рыбальченко. — У нас тоже аэрофотосъемка, а не воображение художника. Допустим, дот спрячешь. Ну, а подъездные пути к укрепленному району? [371]
— Молодые летчики не знают финского мастерства маскировки, Степан Дмитриевич. Летают они высоко, снимки эти сделаны с горизонтального полета. А тут леса. Кстати, вы знаете, что при строительстве железобетонных дотов финны укладывают переносные узкоколейки и потом снимают их? Или положат времянку из деревянных щитов. А вы хотите увидеть наезженные дороги.
— А надолбы? Сами говорите, что не сахар.
— А снегу сейчас там сколько? Вот он скоро сядет, они и покажутся. Сплошной линии, может быть, мы и не увидим. Но пускай сделают перспективную съемку с бреющего полета. Тогда и вы разглядите многое.
Чем дальше, тем скрупулезнее шло изучение всех материалов, связанных с финской обороной. Начальник разведотдела вновь ознакомился с показаниями пленных, взятых еще год и два назад. Удалось установить, что работы по строительству долговременного укрепленного района типа линии Маннергейма финны начали еще в 1942 году.
Наш инженерный разведчик подполковник П. Г. Александров дневал и ночевал в штабе ВВС, изучая в стереоскоп каждый новый лист аэрофотосъемки. Велись споры, поиски мельчайших деталей, характерных для укрепленного района.
Случалось и так: дешифровщик из ВВС говорит о копне сена, потому что тень на снегу полукругая. Но возникает вопрос. А почему же эта копна или стог стоит под самыми деревьями и очень близко от линии надолб, уже показавшихся из-под снега? Может быть, эта «копна» — дот с бронеколпаком? Почти наверняка. Не место и не время быть здесь стогам...
Так постепенно накапливались сведения о железобетонном поясе в глубине финской обороны.
В ближайший же более или менее свободный день я поехал в 23-ю армию. Очень давно мне не доводилось там бывать.
До чего же удивительно хорошо после скачек по «макаронным» жердевым дорогам под Нарвой оказаться вдруг в полном покое, в тылу Карельского укрепленным [372] района, в уютном домике гостеприимного командарма.
К Александру Ивановичу приехал еще его бывший начальник тыла, ныне фронтовой интендант полковник Б. Н. Соколов. У них тоже начались подготовительные мероприятия. Полной ясности ни у кого нет, в том числе и у командарма, но близкую «перемену ветра» чувствуют все.
А. И. Черепанов, встречая меня, понимающе улыбнулся:
— Я так и думал, что вы заедете на днях. Готовимся, готовимся понемногу... к весне. Тихо, говорите, у нас? А нам и нужно, чтобы было тихо. Поезжайте, посмотрите, как живем.
Соколов в 1941–1942 годах командовал полком в 291-й дивизии, занимавшем участок между Меднозаводским озером и Ново-Белоостровом.
— Мы там все траншеи и ходы сообщения называли именами ленинградских улиц, — вспоминает он. — Звонишь комбату, телефонист отвечает: «Пошел на Литейный проспект».
— Был я на днях на этом «Литейном», — говорит I командарм. — Даже баня ваша знаменитая по-прежнему пользуется успехом. Можете по старой памяти попариться. Веники видел в предбаннике.
— Чем она знаменита, эта баня? — поинтересовался я.
Соколов рассмеялся:
— Под самым носом у финнов. И тем, что ее полковой врач с химиками построили. Командир химвзвода строителем оказался, а у врача, Бориса Ивановича Капутина, энергии хоть отбавляй. Он разыскал в овраге недалеко от передовой траншеи старый колодец. Химики врезали сруб в склон оврага и каменку-парилку сложили. Солдаты большое удовольствие получали — пришли с переднего края, попарились и обратно. Вроде веселее на сердце.
— А как наш дот у Белоострова? — вспомнил я неприятную историю захвата финнами осенью 1941 года одного из крупнейших долговременных сооружений, не вооруженных и не занятых гарнизоном. — Не удалось его отбить?
— К сожалению, нет, — ответил А. И. Черепанов. — [373] Финны очень сильно прикрывают его. Штурмовать без общего наступления — жертвы большие будут. А разбить прямой наводкой — это же надо восьмидюймовую пушку близко подтащить и не одну сотню снарядов выпустить. Пока нет смысла этого делать. У финнов там несколько пулеметов установлено. Но стреляют они оттуда редко.
— Почему этот дот наши солдаты «миллионером» прозвали? — спросил Соколов.
— Довоенное прозвище, — ответил я. — Строили мы его в тридцать восьмом году. Кто-то и сказал, что такая махина, вероятно, на миллион рублей «потянет». Так и пошло — миллионный дот. Кстати, Александр Иванович, и я хочу наведаться в памятные места. На участке сто сорок второй дивизии стоит близнец белоостровского дота, и тоже на самом переднем крае. Его-то хорошо оберегают у вас от случайностей?
Вот тут и произошел казус. А. И. Черепанов, как командарм, знал лишь по схеме все номера и вооружение железобетонных сооружений укрепленного района протяженностью от Финского залива до Ладожского озера. А мне, бывшему командиру саперного батальона, а потом дивизионному инженеру в предвоенные годы, эти доты были известны словно дома на родимой улице. Сооружение, о котором шла речь, — большое, на два орудия и два пулемета — было построено тоже в 1938 году и не вооружено из-за переноса государственной границы после советско-финляндской войны. Так оставалось до начала этой войны. Но как сейчас оно вооружено, я не знал, не знали, оказывается, и в штабе армии.
— Этот дот вне укрепленного района, в полосе полевых войск, — доложили Черепанову, когда он потребовал справку.
Тут Александра Ивановича покинуло спокойствие.
— Вызовите к телефону командира дивизии, — приказал он.
Вскоре командир дивизии доложил не очень уверенно, что «кажется» там установлены две полковые пушки.
Когда я, показывая дорогу удивленному командиру полка, через час добрался знакомой тропой до дота, то в нем оказалось всего-навсего стрелковое отделение [374] с одним ручным пулеметом. Две пустые амбразуры размером в доброе окно были заделаны мешками с песком; для пулемета хватило и маленькой бойницы. В нижнем этаже соблюдался добрый солдатский порядок, стояли топчаны, хорошая печка. Прямо-таки шестикомнатная квартира с удобствами!
А по другую сторону вымерзшего ручья, метрах в ста, змейкой вилась финская траншея. Сержант охотно рассказывал, что за всю зиму ни они, ни финны почти не стреляли.
— Да их и не видно, — доложил он, — траншея глубокая. Иногда крикнет кто-нибудь на ломаном русском языке: «Иван! Махорка есть? Давай дружить, к дьяволу Гитлера!»
«Вот бы где «баню» устроить для командира дивизии и полка, — подумал я, покидая дот и вспоминая, как в; 1938 году командующий округом М. С. Хозин спрашивал меня — дивизионного инженера — два раза в день, сколько кубометров бетона уложено в этот самый «миллионер». Шесть лет прошло! И один ручной пулеметик...»
Такими мыслями я и поделился с А. И. Черепановым. Он сказал:
— Обязательно все сделаю и насчет «бани» не забуду.
Возвращались мы из штаба фронта с полковником Соколовым. Проезжая через Осиновую Рощу, где оборудован отличный Дом Советской Армии для солдат и офицеров 23-й армии, Соколов рассказал о регулярных концертах, которые проводятся там. Особенно запомнилась ему встреча детей и ветеранов-солдат летом прошлого года.
— Мы неподалеку оборудовали пионерский лагерь для ленинградских детей. Они хорошо отдохнули. В армии у нас очень много старых солдат, участников еще первой мировой и гражданской войн. Собралось таких около двухсот человек. Представляете — на сцене худенькие, но с горящими радостью глазенками детишки, в большинстве не ведающие, где их родные. А в зале — старики-солдаты, тоже не знающие, где их дети и внуки. Кончился детский концерт, хлынули дети в зал, подхватили их на руки старые солдаты. И у тех и у других на глазах слезы... [375]
Грандиознейшая весенняя каша-размазня в течение нескольких дней расползлась по всем дорогам, бесцеремонно вмешиваясь в планы полководцев и военачальников всех рангов. Наступление 42-й, 67-й и 54-й армий на Псковском направлении приостановилось в пятнадцати — двадцати километрах севернее и восточнее Пскова, как раз перед укрепленными позициями гитлеровцев, созданными ими заблаговременно. Это и был рубеж, именовавшийся врагом «Пантерой».
Не только грунтовые глинистые дороги Псковщины всосали в себя сотни и сотни машин, груженных снарядами, продовольствием, горючим. Клейким тестом стало и гравийное шоссе Гатчина — Луга — Псков. Безуспешны были отчаянные попытки водителей машин, тракторов и даже танков вырваться из этого плена. Не забыла природа и летчиков — раскисли грунтовые аэродромы.
Только пехота — трудолюбивая царица полей — продолжала стоически месить глину. Не для таких ли случаев сотворены интендантами чудо-ботинки с обмотками? Они остаются на солдатских ногах даже тогда, когда он влипает в эту глину выше колен. Сапог этого не выдерживает.
Командиры полков и батальонов посылают целые отряды «ходоков» в отставшие на десятки километров продовольственные склады. Командиры корпусов и дивизий выезжают со своих командных пунктов в войска только на тракторах или танках.
Начальнику инженерных войск фронта в такое время совершенно немыслимо сидеть на командном пункте. Уж лучше слушать весь русский дорожный фольклор на месте от шоферов, чем от командования фронтом. Природа — природой, а сапер — сапером: дорогу подай.
Мой адъютант Володя Чамин — человек расторопный и наблюдательный. Не без его участия у нас появилась маленькая трофейная легковая машина с двигателем воздушного охлаждения. На ней сохранился еще маскировочный камуфляж под знойные пески пустыни и опознавательный знак частей африканской армии генерала Роммеля.
Машина в изумительных руках Павла Яковлева превратилась [376] в абсолютный вездеход, вроде амфибии, и безотказно выползала из самого невообразимого месива.
Это и позволило мне выехать 5 апреля на Нарвский плацдарм. Обстановка там с дорогами была не менее тяжелой, чем под Псковом. Надо было проверить и строительство высоководных мостов через Нарву. Но мне всю войну везло с разными плацдармами. Так оказалось и теперь.
Дмитрий Николаевич Гусев, узнав о цели поездки, заявил:
— Зайдем-ка к командующему. У него сегодня был разговор с командующим пятьдесят девятой армией, возможно, что тебе еще какие-нибудь задания будут.
Поручение Говорова было кратким:
— Генерал Коровников докладывает, что огневая и авиационная активность противника против войск на плацдарме усилилась. Обратите особое внимание на рубежи закрепления.
Дорога в триста километров была примечательна только тем, что мы доехали. Вернее — доползли через сутки, не утонув и не подорвавшись на шальных минах. Машина и ее пассажиры были теперь абсолютно такого же цвета, как и весенняя грязь.
На месте дело оказалось несколько сложнее, чем выглядело сутки назад в штабе фронта.
Не заезжая на командный пункт армии, я направился сразу на строительство высоководного моста через Нарву в районе Долгой Нивы. Недалеко были и понтонные мосты 21-го и 42-го батальонов. Еще при подъезде к реке мы попали под бомбежку девяти «юнкерсов». Наша зенитная артиллерия разговаривала в полный голос. Командир 125-го саперного батальона майор Козлов, заканчивающий строительство высокого деревянного моста, доложил, что сегодня это уже третья попытка фашистов разбомбить переправу. Зенитчики сбили четыре бомбардировщика. У Козлова потери небольшие — четыре человека. А вот на самом плацдарме, похоже, началось наступление немцев. Там очень сильная стрельба.
Через три километра по дороге к землянкам штаба 117-го стрелкового корпуса В. А. Трубачева пришлось слезть с машины и отправить Павла Яковлева на ней [377] к саперам Козлова. Бревенчатая дорога только что разрушена в двух местах попаданиями тяжелых снарядов. Впереди, кажется, и вовсе горячо.
До землянки командира корпуса добирались с Чаминым уже перебежками. В. А. Трубачеву что-то докладывали по телефону.
— Никак окружения боитесь? — отвечал он насмешливо. — Бейте его тоже во фланг. Сообщите поточнее ориентиры для артиллеристов. Сейчас команду дам.
— Что происходит у вас, Василий Алексеевич? Снаряды-то рядом с землянкой рвутся, — спросил я, когда поздоровались.
Трубачев не удивился моему появлению. Оказывается, из штаба фронта уже звонили, искали, где начинж фронта.
— Удар решили немцы нанести, расхрабрились.
— Ас кем вы сейчас говорили? Кто боится окружения?
— Это я так, для бодрости, — улыбнулся он. — Наш старый знакомый, Вячеслав Петрович Якутович звонил.
— Боевая двести первая? На нее, что ли, нацелен удар?
— Пока нет. Основной огневой удар пришелся на участок двести пятьдесят шестой дивизии соседнего шестого корпуса Микульского. Там, видимо, и прорываться будут. А девяносто второй полк Якутовича рядом, да еще уступом вперед. Вот он и беспокоится.
— Разве нет оснований? Это ведь стык корпусов?
— А когда бывало иначе у немцев? — спокойно ответил Трубачев. — Что-что, а стыки наши они хорошо изучают. Но вообще-то прозевали мы эту подготовку немцев. Время они выбрали подходящее — в половодье.
Я давно знал Василия Алексеевича Трубачева. Мы встречались с ним в первые дни войны, когда он командовал полком на Карельском перешейке. Затем дивизией под Шлиссельбургом, корпусом — под Гатчиной и Лугой. При самых различных обстоятельствах ему никогда не изменяла выдержка. Только нервный тик на веках глаз выдавал иногда внутреннее напряжение. Так было и сейчас.
— Вот уж нельзя сказать спасибо Второй ударной армии за такое приобретение, — сказал он, показывая [378] на карту. — Лосям здесь бродить, а не войскам наступать.
И верно, только зимой, в расчете на быстрый прорыв к Нарвскому заливу, можно решиться залезть несколькими дивизиями в такую непролазную глухомань, в безлюдные болотистые леса с единственной мало-мальски проезжей дорогой от переправ у Долгой Нивы на север в сторону Аувере. Теперь зимнее наследство Второй ударной армии тяжело легло на сменившую ее 59-ю армию генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова.
Мы только что начали говорить с Трубачевым о состоянии дорог на его участке, как позвонил командир соседнего 6-го корпуса генерал-майор С. М. Микульский и сообщил, что немцы начали атаку. Противник наносит удар по левому флангу 256-й дивизии полковника А. Г. Козиева и довольно крупными силами — не менее пехотной дивизии с танковым полком. Микульский предлагает совместными усилиями и как можно; быстрее ликвидировать опасность глубокого вклинения немцев в стык их корпусов. Он вводит в бой части 80-й дивизии генерала И. М. Платова и просит Трубачева ударить по немцам тоже своими фланговыми частями., Начался перезвон по телефонам с артиллеристами, но те стали требовать точных данных для массированного огневого удара в сплошном лесу. Оказалось, что; таких данных нет. По докладам тех же артиллеристов, в районе хуторов Хаавакингу в трех километрах южнее Аувере идет ожесточенный бой, а там расположены штабы 256-й и 80-й дивизий 6-го корпуса и артиллерийские позиции 792-го гаубичного артполка. Не имея точных данных, можно попасть и в своих.
И в это время телефонист Трубачева доложил, что командира корпуса требуют в аппаратуру «сверху» — от «Леонова». Это условный позывной командующего фронтом Л. А. Говорова.
Говоров уже знал от командарма И. Т. Коровникова о начале наступления немцев. Он уточнял теперь обстановку у Трубачева и спрашивал, какое решение тот принял.
— Сейчас ввожу в бой два полка двести первой и сто двадцатой дивизий, чтобы отбросить противника к северу и очистить от него дорогу на Аувере, — доложил Трубачев, [379] — Хорошо, действуйте, как решили, — последовал ответ. — Рыбальченко высылает вам в помощь авиацию. Бычевский у вас? Передайте ему трубку.
Я взял трубку. Слышимость отличная. Спасибо связистам!
— В каком положении дело с позициями на стыке Трубачева и Микульского?
— Не успел еще лично проверить, товарищ командующий...
— А зачем туда поехали? — телефонная трубка отчетливо передала раздражение в голосе (ох, уж эта отличная слышимость!). — Следите непрерывно за обстановкой у дороги на Аувере. Оставайтесь у Трубачева. Как только противник будет отброшен, взломанный передний край нашей обороны должен быть немедленно восстановлен. В два часа доложите мне обстановку.
В течение ближайшего получаса, пока Трубачев отдавал приказания командирам своих дивизий, соседних с 6-м корпусом, я установил связь с начальником инженерных войск 59-й армии Г. А. Булаховым. Он приехал к Трубачеву вместе с командиром 1-й инженерной бригады полковником В. Д. Афанасьевым.
Уже две недели все дивизионные, корпусные и армейские саперные батальоны были заняты на строительстве бревенчатых колейных дорог одностороннего движения. Это единственно правильное решение в болотистом лесу. Но работа такая трудоемкая, что к десяти саперным батальонам хорошо бы прибавить, пожалуй, еще дивизию пехоты. Только одних заготовок из бревен надо сделать не одну сотню тысяч!
Глеб Александрович Булахов за время большой страды армии Коровникова под Новгородом испытал как начинж много «прелестей» бездорожья, но такого, как в нарвских болотах, видеть и ему еще не доводилось.
— Снимайте бригаду Афанасьева и всех саперов с дорожных работ, — отдал я приказание Булахову. — Подчиняйте командиру бригады и его штабу все силы, которые соберете. Будете строить в стыке корпусов бревенчатые боевые заборы, ставить минные поля сразу, как только чуть утихнет бой. Пехоте в этом путаном лесном бою трудно начать организованные работы самостоятельно.
Булахов выразительно промолчал. Весь его очень толковый план создания устойчивого дорожного плацдарма нарушался на какое-то время. Но я знал Глеба Александровича. Этот коренастый полковник с ясными, упрямыми глазами уже мысленно прикидывал, делал ювые расчеты. Разве впервой!
Обстановка быстро накалялась. В стыке двух корпусов шел бой. Привели пленных. Они оказались из моторизованной дивизии «Нидерланды», бывшей еще недавно в Югославии. Совместно с ней прорывают сегодня фронт до шестидесяти танков.
Командир 6-го корпуса Микульский позвонил, что части 256-й дивизии Козиева сбиты с занимаемого ими рубежа.
В огневой бой включилась корпусная и армейская артиллерия.
Линия фронта среди десятикилометрового массива леса стала прерывистой. Командир 120-й дивизии Бат-лук, который ввел в бой два своих полка, позвонил, что ему попадает и от вражеской, и от своей артиллерии. В» штабе Трубачева основными ориентирами положения войск по докладам командиров стала лишь координатная сетка карты. На ней в центре огромного болота площадью тридцать квадратных километров две топографические отметки: 32,2 и 32,1. Ни одного сарая, ни дороги, ни тропы.
Появилась наша штурмовая и бомбардировочная авиация. Несмолкающий гул и грохот от бомб, от падающих деревьев стоит в лесу. Трубачев разослал офицеров в штабы дивизий и теперь с явной тревогой что-то уточняет. Немецкие снаряды продолжают рваться вблизи его землянки, трех офицеров уже ранило.
Около двух часов дня обстановка прояснилась. Части Батлука и 80-й дивизии окружили и уничтожили в лесу до двух батальонов гитлеровцев, прорвавшихся в район штаба 256-й дивизии. Затем они отбросили в болота восточнее дороги и остальную часть наступающей фашистской дивизии.
Обстрел вражеской артиллерии уменьшился. К Трубачеву приехал командарм 59-й И. Т. Коровников. Ровно в два часа Трубачева, Коровникова и меня вызвал к аппарату Говоров. Мы сообщили, что положение на плацдарме почти восстановлено. Немцы потеряли в течение дня не меньше полка пехоты и двенадцать танков. [381]
Из наших частей наибольшие потери у 256-й дивизии Козиева и 120-й Батлука. Едва ли они были меньшими, чем у противника.
— Какой ваш вывод? — спросил Говоров, выслушав доклад Трубачева о резком снижении огневой активности противника. — Почему вы не полагаете, что это следствие перемещения его артиллерии на новые позиции, поскольку он взломал ваш передний край? Один раз прохлопали его подготовку к атаке, так не повторяйте ошибки.
Я доложил, что все саперные части под руководством инженерного отдела армии и штаба 1-й инженерной бригады вышли в боевые порядки войск для создания «болотных» позиций — засыпных бревенчатых заборов.
Таков был этот короткий эпизод, характерный для положения наших войск на Нарвском плацдарме ранней весной.
Немало солдат и командиров, прошедших с боями путь от Пулковских высот до Нарвы, погибло там, на первых километрах братской Эстонской республики. Там командир 120-й дивизии Алексей Васильевич Батлук прощался со своим начальником политотдела. В. И. Забродиным и командиром 543-го стрелкового полка Ф. И. Галеевым, отправляя их тела в Ленинград. Их похоронили на Пискаревском кладбище.
— Тяжелая доля терять в бою друзей, но не менее трудно рассказывать детям о гибели их отца, — говорил потом А. В. Батлук. — Я испытал это, когда пришел к дочке и сыну Федора Ивановича Галеева, подросткам двенадцати и четырнадцати лет. Они очень похожи на отца и такие же мужественные, как он. У меня комок стоит в горле, а они, дети, уговаривают: «Давайте успокоимся, Алексей Васильевич. Расскажите еще о нашем папе...»
Во второй декаде апреля, в разгар дорожной распутицы, вновь произошли крупные организационные перемены на Северо-Западном направлении. По директиве Ставки на Псковско-Островском участке создавался новый, 3-й Прибалтийский фронт и его состав от нас [382] терёходили 42-я, 67-я и 54-я армии. Командующим зронтом назначался генерал-полковник И. И. Маслен-шков.
Вначале это решение показалось некоторым из нас странным после расформирования Волховского фронта., _ лишь недавно приняли от него три армии; из них 8-ю и 59-ю перебросили с левого крыла на правое — на Шарвский участок... Не проще ли было тогда же оставить их на Псковском направлении?
Но, как говорится, сверху виднее. Видимо, это было вызвано развитием операции. Сейчас за близким Псковом и Островом находились не за горами Латвийская и Литовская братские республики, а там и граница волчьего логова — Восточная Пруссия. Директива явно намекала, что оперативная пауза будет короткой. У Ленинградского же фронта «есть еще дома дела». Его и разгружали для этих дел.
Нынешняя весна почти ежедневно приносит добрые вести с юга. На днях освобождена Одесса. Бои идут на территории Румынии. Завершается освобождение г. Крыма.
Все это хорошо. Но когда на другой фронт уходят друзья, с ними все же грустно расставаться. Уходят стрелковые дивизии, артиллерийские, танковые, инженерные части, стоявшие насмерть под стенами города Ленина в самую страшную пору войны. Уносят с собой в новые походы ленинградские знамена, дорогую сердцу медаль на зеленой ленте, почетные наименования Мгинских, Гатчинских, Красносельских, Лужских. И оставляют на ленинградской земле много могил...
Ленинград, на северном пороге которого находится последний семидесятикилометровый участок вражеских позиций, скоро перестанет быть городом-фронтом.
Начинжи 42-й и 67-й армий Н. Ф. Кирчевский и С. И. Лисовский приехали попрощаться. Увидели, что Вы с С. Д. Юдиным сидим над картой Карельского перешейка, вздохнули.
— Вуокса... Знакомая река, — кивнул на карту Станислав Игнатьевич, которого друзья по-прежнему называли иногда «Невско-Дубровский».
— А река Великая тебе разве незнакома? — шучу я.
— Конечно... Вообще-то хотелось бы разделаться с «домашними» делами, а потом уже расставаться. [383]
У Лисовского немного тревожно на душе. Начальник инженерных войск Советской Армии М. П. Воробьев намерен отозвать его в Москву. Речь идет о помощи Советского Союза в создании Польской народно-освободительной армии. Нужен опытный инженерный начальник. Поляк по национальности, Лисовский глубоко переживал трагедию своего народа, хотя с детства жил в Советском Союзе и почти забыл родной язык. Вначале он даже растерялся от предложения принять непосредственное участие в освободительной борьбе на польской земле. Вся жизнь, вся долгая служба его прошла в Красной Армии.
Некоторое время спустя мы узнали, что генерал С. И. Лисовский стал начальником инженерных войск Народной армии Польши и сражается там.
А Николай Федорович Кирчевский вступил в должность начальника инженерных войск нового Прибалтийского фронта. Мы снабдили его всей разведывательной документацией по Псковскому и Островскому укрепленным районам противника, по реке Великой. Просили его передать поклон еще одному ленинградцу, начинжу 2-го Прибалтийского фронта Н. М. Пилипцу.
— Может быть, назначим свидание ленинградских саперов и понтонеров где-нибудь в Германии? — предложил Сергей Денисович, когда налили отвальные стопки.
— Что ж, мир сейчас и велик, и тесен, — философски ответил немногословный Кирчевский, — где-нибудь обязательно встретимся. Ленинградцы — это как пароль.
Друзья — друзьями, но нам с Юдиным совсем не хотелось передавать 3-му Прибалтийскому фронту такие коренные ленинградские части, как 106-й инженерный, 1-й гвардейский понтонный и 7-й гвардейский батальоны минеров. Все они моторизованные. Но именно поэтому настолько крепко засели в дорожном массиве под Псковом, уже в границах нового фронта, что, казалось, абсолютно невозможно физически вылезти из него. А подсохнет — наступать надо, тогда и вовсе не возьмешь у соседа.
Кирчевский не скрывал, что хотел бы оставить эти части у себя, но и спорить не стал. Дипломатично пожал плечами:
— Возражать не буду, если выберутся. Но их и тракторами не вытащить. [384]
Он ошибся. Видимо, Ленинград имел особую, притягательную силу. Как только Москва разрешила оставить эти три батальона в составе нашего фронта и мы отдали приказание Соломахину, Гуляницкому и Евстифееву вырваться из плена глины и грязи, как «невозможное» было выполнено с поразительной быстротой. Не понадобились ни контролеры, ни регулировщики, ни дополнительные тракторы.
Прямо скажем, внешний вид батальонов, переброшенных сразу же на Карельский перешеек «на отдых», был далеко не гвардейский. В непрерывных боях и работах от Пулкова через Гатчину, Лугу, Кингисепп, Нарву, под Псков и обратно к Ленинграду солдат и командиров так обожгло, вымочило, высушило и просолило, что надо было отдать единственно справедливую в этот момент команду:
— Стройте, братцы, немедленно себе бани, мойте людей, ремонтируйте машины и парки.
Эта команда была принята с большим энтузиазмом.