Горячая осень
Наш левый фланг — южное побережье Ладожского озера и Мгинско-Синявинский узел — два года был постоянной ареной активных боевых операций.
Там уже в середине сентября 1941 года начались контратаки через Неву. Они оттянули силы и отвлекли внимание гитлеровцев от самого близкого к городу рубежа — Пулковских высот.
В зоне Невской Дубровки, Волхова, Тихвина велись самые кровопролитные бои и всю зиму 1941 года. Там Гитлер пытался затянуть петлю блокады и задушить голодом жителей города Ленина. Там возникла легендарная «Дорога жизни».
Летом и осенью 1942 года на этом же фланге перемалывались новые вражеские дивизии из армии Манштейна, прибывшие из Крыма.
Там, наконец, была прорвана блокада. И все там же летом и осенью 1943 года наши войска обескровили в тяжелых боях более двадцати отборных дивизий противника.
Вполне естественно, что в штабе и войсках стало привычным считать это оперативное направление главным.
Но вот 31 августа Дмитрий Николаевич Гусев, проводя с нами очередное совещание по перспективному плану деятельности штаба, сказал: [303]
— Товарищи, будем готовиться к операции на красносельском направлении.
Начальник штаба от имени Говорова дал пока лишь общие указания, касающиеся более тщательного изучения противника, характера боевой подготовки 42-й армии, реорганизации 79-го укрепрайона под Пулковом, получившего вновь построенные железобетонные сооружения.
Вскоре стало совершенно ясно, что перенос центра тяжести с крайнего левого на крайний правый фланг фронта — дело решенное. 9 сентября Л. А. Говоров сам провел совещание с руководящим составом. Перед командующим 67-й армией генерал-лейтенантом М. П. Духановым была поставлена задача — в ближайшие же дни овладеть главными высотами в районе Си-нявина, используя для этого 30-й гвардейский стрелковый корпус Н. П. Симоняка, а затем перейти на этом участке к жесткой обороне. После боя корпус Симоняка предписывалось сразу вывести в резерв фронта.
Начальники родов войск получили задание начать постепенную, незаметную для противника, переброску частей усиления из 67-й армии в полосу 42-й. Крупные соединения, например 23-я артиллерийская дивизия прорыва, должны были проделать этот маневр исподволь: вначале на колпинский участок 55-й армии, а затем уже под Пулково.
Леонид Александрович проводил совещание с редкой для его сдержанного характера увлеченностью. Обычно бледное сухое лицо разрумянилось. Он, словно чеканя основные тезисы, знакомил нас с большим замыслом, продуманным им до мельчайших деталей.
— Не раз в этом году восемнадцатая армия Линдемана стояла на грани катастрофы, — говорил он. — Ее спасала пока возможность широкого маневра резервами своей и шестнадцатой армий, потому что мы и волховчане наносили удары на узких участках, не угрожая окружением больших группировок. Настала пора нацелить и нанести сильные удары на самые глубокие коммуникации восемнадцатой армии, поставить под угрозу краха все северное крыло восточного фронта немцев.
По замыслу командующего войска Ленинградского фронта должны были нанести удары со стороны Пулкова на Гатчину и с Ораниенбаумского плацдарм — [304] на Красное Село и на Кингисепп, а войска Волховского фонта — на Новгород — Лугу.
Большая роль отводилась Ораниенбаумскому плацдарму, сохраненному в яростной оборонительной битве летом 1941 года как будто специально для предстоящего сражения. Сейчас он навис над тылами гитлеровцев. Правда, в Приморской оперативной группе войск всего лишь три стрелковые дивизии и три бригады. Для большого удара этого, конечно, мало.
Говоря о первом этапе планируемой операции — об ударах 42-й армии с Пулкова и Приморской группы — со стороны Ораниенбаума по направлению на Ропшу, командующий охарактеризовал их «косыми ударами». Действительно, две ударные группировки должны были двигаться не строго перпендикулярно к линии обороны немцев, а срезая вражеский выступ у южного побережья Финского залива, и после соединения образовать единую линию большой протяженности — до Копорского залива. Получался простор для глубокого флангового удара на юго-запад — к Нарве, Чудскому и Псковскому озерам, по основным тылам и коммуникациям главных сил группы армий «Север».
Вот теперь мы почувствовали, что приходит конец коротким лобовым ударам из кольца осажденного города. Войскам города-фронта предстояло полностью разгромить гитлеровцев у Ленинграда.
Что ответит на такое предложение Ставка? Может быть, после разгрома гитлеровцев на Курской дуге планируются важнейшие операции на других стратегических направлениях, а нам снова будут поставлены задачи ограниченного характера?
Чуть ли не в тот же день, когда мы записали в прошнурованные и опечатанные штабные тетради первые указания Говорова, я поехал осматривать участки переднего края в 42-й армии под Пулковом. Надо было продумать подготовку исходного плацдарма для атаки пехоты и танков, посоветоваться с начинжем армии.
Когда и какими путями солдаты, сидя в передовой траншее в обороне, узнают, что начинает «пахнуть жареным», это их тайна. Но что происходит это с быстротой звука, убеждаешься десятки раз.
Мы с Кирчевским дошли до участка, где провожающий нас сержант попросил разговаривать потише. Глянули [305] через щель, прикрытую броневой плитой, и оказалось, что едва ли более ста метров осталось до немецкой траншеи. Там мелькнула солдатская каска, потом лопата — кто-то рыл землю. На участке тихо, лишь изредка посвистывают над головой пули. Спрашиваю, зачем так близко к немцам подвели траншею?
У стоящего рядом сержанта резкое, угловатое лицо. На гимнастерке сверкают две медали и орден Красного Знамени. Он командует взводом.
— Минометы их надоели нам, товарищ генерал, — просто отвечает он. — А когда подошли к ним вплотную, стало тихо. Сами видите, вроде курорта тут. Ни снаряды, ни мины фрицы не бросают сюда, чтобы по своим не угодить.
— Не боитесь внезапной атаки при таком расстоянии?
— Эти шакалы сами нас до смерти боятся, — улыбнулся сержант. — Наложили на самый свой бруствер противопехотных мин.
— А у них что-то и рогаток с колючей проволокой не видно? — спросил я.
— Так мы же утащили у них. И рогатки, и спирали из колючки.
— Как это утащили?
— «Кошками» на тросах. У нас лебедку ребята с Кировского завода достали. Подползли, зацепили и утащили. Вон, справа стоят. Теперь нас эти рогатки прикрывают...
Кирчевский молча улыбался. Он большой охотник до подобных фокусов в позиционной войне. А я подумал о том, что пока в большом штабе думают об исходных траншеях для атаки, солдаты на месте по-своему уже решают эту проблему. Близковато, правда. Ведь и своя артиллерия может накрыть невзначай.
— Немцы могут отойти из первой траншеи, если начнется артиллерийский обстрел наших позиций, — заметил я сержанту.
— Пусть попробуют!
Глаза сержанта угрожающе блеснули. Солдаты рядом тихо засмеялись.
— Мы тогда мигом окажемся в их траншее, не прозеваем, — разъяснил сержант. — Все равно наступать скоро. [306]
— Почему так думаете?
— Немец нервничает. Землю роет, пулеметы переставляет на новые места, патрули усилил. Да вот и высокое начальство заходит посмотреть, как и что, — сержант лукаво улыбнулся,
Сближение с противником траншеями на дистанцию: броска в атаку — до двухсот — двухсотпятидесяти метров на всем участке 42-й армии — требовало больших работ. Были участки и в четыреста — пятьсот метров. Кирчевский считал, что это не такая уж сложная задача — пехота привыкла к лопате, к ночным работам. Сложнее другое.
— Что будем делать с полосой заграждений противника? — сказал он. — Смотрите, что они нагородили за два года...
Разведчики армии до деталей изучили оборону гитлеровцев от Урицка до Пушкина. На схемах в инженерном отделе была нанесена вся зловещая паутина заграждений. Минное поле, за ним спирали из колючей проволоки, потом рогатки с минами натяжного действия; опять мины — подпрыгивающие, с картечью; еще линия рогаток и спиралей. За первой и второй траншеями — противотанковые рвы. Перед ними снова минные поля... Бог мой, сколько смертей заготовлено на каждого солдата! Не разминуться с ними.
— Толково придумали солдаты, утащив рогатки немцев «кошками», — вспомнил Кирчевский, пока мы разглядывали в штабе разведывательные схемы. — Заблаговременно надо бы расчистить дорогу для пехоты и танков, пока время есть.
А ведь это дельная мысль! Почему бы не ввести в общий план подготовки 42-й армии предварительную «саперную операцию» по уничтожению полосы заграждений противника на участке будущего прорыва?
— Только на участке намечаемого прорыва? — резонно спросил мой заместитель С. Д. Юдин при обсуждении такого проекта в Инженерном управлении. — Зачем же давать понять противнику, где мы намерены прорывать?
Так родился план массового уничтожения вражеских инженерных заграждений еще в подготовительный период. Мы решили в ближайшее же время начать ночные вылазки специальных саперных групп во всех [307] армиях — от Ораниенбаумского плацдарма до Синявина. Подсчитали, что более двадцати саперных батальонов могут выделять небольшие отряды и каждую ночь ликвидировать какой-либо участок заграждений перед передним краем обороны немцев.
Говоров сразу утвердил это предложение штаба инженерных войск, а когда я рассказал, как оно возникло, заметил:
— Солдат всегда двигал вперед науку воевать. Наградили сержанта и солдат за боевую смекалку?
К своему стыду, я не мог ответить на этот вопрос утвердительно.
Первоначальный план операции корректировался и уточнялся.
В разведотдел поступили сведения, свидетельствующие о том, что раньше, еще до нашего наступления, командующий 18-й армией Линдеман может начать отход из-под Мги, Синявина, а может быть, даже и от Пулкова — Пушкина на главный свой тыловой рубеж под Псковом. П. П. Евстигнеев рассказал, что одна из его разведывательных групп, действовавших в тылу противника, захватила в плен саперного офицера. Тот показал, что спешно создается не только оборонительная полоса под Псковом, именуемая «Пантерой», но и строятся промежуточные рубежи по берегам рек Оредежа, Мшаги, Луги, Плюссы. В этих местах немецкие саперы уже готовят к разрушению мосты и дороги, приступают к минированию местности, населенных пунктов.
— Двадцать дивизий перед нашим и Волховским фронтами стоят сейчас, по существу, в одном оперативном эшелоне, — анализировал положение противника генерал Евстигнеев. — Партизаны доносят, что в районе Пскова, Гдова, Острова всего три, от силы — четыре дивизии. Резервы у Линдемана израсходованы. Так что не исключен его отход на более короткую линию обороны.
В конце сентября и Ставка указала на возможность такого варианта. В связи с этим началась разработка плана на этот случай под условным обозначением «Нева-I». Во всех армиях готовились отряды преследования [308] и выхода на тыловые дороги противника. Партизанские отряды получили специальные задания. Однако при всем этом Говоров нисколько не снижал темпа подготовки к прорыву при условии упорного сопротивления врага. Этот вариант плана именовался «Нева-II». Явных признаков того, что гитлеровцы собираются снять блокаду города и «потихоньку смыться», пока не обнаруживалось.
В середине октября из Ставки пришла директива: перебросить на Ораниенбаумский плацдарм Вторую ударную армию из района Синявина. Этим решением и определялось окончательное содержание и цель будущей операции Ленинградского фронта: вначале сильными встречными ударами с Пулкова и Приморского плацдарма окружить и уничтожить вражескую группировку в районе Петергоф — Стрельна — Урицк, а далее уже вести широкое наступление на юго-запад в сторону Кингисеппа и Гдова.
Как и перед прорывом блокады, Говоров проводил подготовительный этап предстоящей операции с большой скрупулезностью и в напряженном темпе. На этот раз объем и сложность задач значительно превышали те, что были зимой 1942 года на Неве.
42-й армии приходилось наносить главный удар в самом центре своей полосы, имея на флангах очень мощные узлы противника: укрепленные города Урицк и Пушкин. Дивизии 50-го армейского корпуса гитлеровцев сидели глубоко зарывшись в паутине траншей, в сотнях бетонированных и дерево-каменных бункеров-убежищ. Не только для пулеметов, но и для орудий у немцев были сделаны сооружения, выдерживающие прямое попадание тяжелого снаряда. Особые надежды Линдеман возлагал на свою мощную огневую систему. По подсчету генерала Г. Ф. Одинцова, из ста шестидесяти вражеских батарей, стоявших под Ленинградом, более ста действовало непосредственно в полосе 42-й армии.
Несколько слабее противник был на участке Приморской оперативной группы войск. Там давно оборонялись 9-я и 10-я авиаполевые дивизии немцев. Но и для создания на Приморском плацдарме абсолютно превосходящих сил и развития операции в глубину надо было [309] перебросить через Финский залив почти на глазах у немцев огромное количество людей и техники.
В ходе операции предстояли штурмы Гатчины, Пушкина, Красного Села, Дудергофских высот с Вороньей горой.
И везде, отступая, противник будет разрушать дороги, взрывать мосты. При разработке операции необходимо было учесть все эти многочисленные и различные детали. Начались учения штабов и войск, развернулись большие работы на исходном плацдарме.
Рассчитывая объемы работ, С. Д. Юдин как-то сказал:
— Одних новых дорог к линии переднего края надо построить больше ста километров да восстановить старых около трехсот.
Двадцать пять инженерных и понтонных батальонов, имевшихся в распоряжении Инженерного управления фронта для усиления ударных группировок, мы распределили так, чтобы без задержки проводить разграждение, строить дороги и мосты по мере продвижения наших войск, закреплять достигнутые рубежи.
— Немцы, безусловно, будут создавать зону глубокого минирования. Надо выделять в особый эшелон отряды сплошного разминирования местности вслед за нашими войсками, — пришли к выводу и С. Д. Юдин, и начальник отдела заграждений подполковник А. И. Николаев.
— А кроме того, и свои собственные мины убирать, — добавил замполит М. А. Король. — Кстати, знаете, сколько мы выдали в войска мин только за последний год? Около двух миллионов штук!
— Если судить по тому, что творилось в пятьдесят пятой армии во время красноборских боев, то слоеного минного пирога нам хватит жевать не один год, — хмуро пошутил командир 2-й инженерной бригады А. К. Акатов, которому предстояло в будущем возглавлять специальный эшелон разминирования.
В эту группу инженерных частей входил и батальон П. А. Заводчикова с собаками миннорозыскной службы.
История его создания достойна рассказа. Ранней весной Петр Алексеевич Заводчиков пришел в Инженерное управление с новостью. Получил письмо, что в подмосковной Центральной школе служебного собаководства [310] ведутся опыты по подготовке собак к миннорозыскной службе.
— Начал и я дрессировку собак в своем отряде, товарищ генерал. — Надо формировать у нас роту, а потом и батальон, иначе медики наш отряд совсем превратят в санитарный.
— Как бы посмотреть ваши опыты? — спросил я.
На обожженном морозами и весенними ветрами лице Заводчикова появилась улыбка.
— Проще простого. Пусть минеры в какой-нибудь из армий заминируют участок учебными минами без взрывателей. Они постоят там недельку, а потом мы поищем их при вас со своими собачками.
Так и сделали. Минеры 42-й армии не поскупились на разные хитрости, создавая учебное минное поле в районе Дома Советов на Московском шоссе. Там мы и наблюдали отличную работу собак. «Нерпы», «Дики», «Мамаи» бежали на поводках перед проводниками, не отрывая носа от земли. Почуяв запах мины, они садились и умильно поглядывали то на проводника-разминера, то на землю около себя. Ни одна из них не тронула лапой этого места. Разминеры тут же начинали свою ювелирную работу — прощупывали металлическим щупом, аккуратно разгребали руками или ножом землю. Мина найдена, и собака получает лакомство. Теперь можно обезвредить мину или просто взорвать ее.
Шотландская овчарка «Дик» сержанта Барабанщикова упорно не хотела уходить из комнаты шоферов инженерного батальона, того самого, который минировал учебный участок. Она тянула носом вверх и даже чуть поскуливала. Заводчиков потребовал сделать помост, чтобы «Дик» осмотрел верхнюю часть стены у дымохода. Минеры 42-й армии оказались посрамлены. [311]
В патрубке-печи была найдена поставленная ими учебная мина замедленного действия.
Заводчикова мы командировали тогда же в Москву для участия в разработке первой инструкции о новом боевом применении его бывшего отряда истребителей танков. Там произошел небольшой казус. В штабе инженерных войск Красной Армии решили назвать новую специальную часть «батальоном собак-миноискателей». Заводчиков обиделся:
— Как это — батальон собак? Люди работают с собаками, солдаты, командиры...
— Зря обижаетесь, майор, — удивился один генерал, подписавший бумагу в Генштаб. — Есть же в армии конные полки.
— Конные, но не лошадиные, товарищ генерал, — уточнил сердито Заводчиков. — Кстати, их и кавалерийскими именуют. Я знаю, конечно, что люди ездят и на ослах...
Генерал тоже немного рассердился на такую реплику. Поправку Заводчикова приняли уже потом в Генштабе. Его батальон, пока единственный в армии, назвали «34-м инженерным миннорозыскной службы». [312]
В этом батальоне было много девушек — проводников собак. М. А. Король высказал мнение, что может быть следует освободить их от опасной работы разминеров.
— Разве боевые выходы женщин-снайперов безопаснее? — возразил комбат. — У меня и снайперы есть, взять хотя бы Риту Меньшагину. Не опасно разве везти нартовую упряжку, полную взрывчатки, к самому переднему краю? А какие в батальоне девушки! Тосе Васильевой руку раздробило в бою, но она не бросила раненых, когда вывозила их на тех же нартах. Надя Петрова, Оля Кочетова... Все они — прекрасные бойцы, разминеры высокого класса. Да и есть ли не опасная работа на войне, товарищ комиссар? С Заводчиковым нельзя было не согласиться. Мы понимали, что для будущего сплошного разминирования всей территории Ленинградской и Псковской областей после изгнания оккупантов потребуется такое количество минеров, какое мы не сможем выделить из инженерных частей без ущерба для наступления. Пока идут сражения, саперы нужны главным образом впереди с войсками. Для разминирования тыловых районов надо срочно готовить в большом количестве специалистов Я предложил Военному совету фронта начать обучение профессии разминеров ленинградских девушек из строительных отрядов.
Алексей Александрович Кузнецов долго молча ходил.
— Доложу Жданову... Думаю, что наши женщины так много пережили, видели и принесли столько жертв, что найдутся добровольцы для решения и этой задачи. Речь идет о спасении тысяч жизней. [313]
Вскоре Военный совет разрешил начать обучение. И вот сотни девушек, только недавно освоивших профессии плотников, каменщиков, бетонщиков на строительстве железобетонных дотов, добровольно пошли в отряды разминеров, стали учиться находить, обезвреживать или уничтожать мины. Такую же подготовку мы вели и в отрядах МПВО города.
Начальник штаба разминирования Николай Павлович Базанов, бывший дивизионный инженер у легендарного Федько в гражданскую войну, человек пожилой, много повидавший на своем веку, покачал головой:
— Бывало и тогда много смелых женщин, но таких не встречал...
Пришла холодная, мокрая осень с короткими днями. Свинцовое небо застыло над полями, изрезанными глубокими траншеями. Но эту особенно нудную в окопном быту пору сейчас как-то не замечали.
Сотни тысяч людей — с оружием и без оружия, солдаты и генералы, разведчики и партизаны, рабочие на заводах, летчики и балтийские моряки — заняты подготовкой к сражению. Идут учения многих дивизий, выведенных в резерв, непрерывно проверяются различные работы в исходном районе войск.
Штаб фронта возвратился в Смольный. Снова начальники родов войск собираются в кабинете начальника штаба фронта Д. Н. Гусева лишь к рассвету после поездок в войска, и тогда более четко вырисовывается картина происходящего на самых различных участках.
— Тесно становится на Пулковских высотах, — говорит Одинцов, вернувшийся из 42-й армии. — Посчитали сегодня с Михалкиным — одни саперы для себя сорок новых наблюдательных пунктов настроили, лучшие места заняли.
— Обидели «бога войны», значит, — иронически сочувствует Гусев. — Вы, Георгий Федотович, чуть не две сотни орудий думаете поставить на каждый километр и хотите, чтобы просторно было! А как с дорогами у инженеров? Выполнили сегодня суточную норму?
— Выполнили. Темп — два километра, Дмитрий Николаевич, — докладываю ему. — На сегодня шестьдесят [314] километров новых дорог проложено. И еще двадцать на Ораниенбаумском плацдарме.
— Запишем где-нибудь это. Кстати, командующий сегодня в Лисьем Носу был, передал, чтобы вы туда с начальником тыла съездили, маскировкой пирсов занялись. Немцы пока изредка по нему бьют, но скоро оттуда большие перевозки начнутся, могут быть неприятности. А что Петр Петрович сегодня нового скажет?
— Похоже, беспокоиться стали в штабе у Линдемана, — сообщает Евстигнеев. — Перегруппировки у немцев отмечаются.
— А именно?
— Через Нарву на Котлы два эшелона прошли с войсками. Что за части, партизаны еще не уточнили. И разведку немцы на правом фланге плацдарма усилили.
— Вот это интересно... Значит, уже есть реакция на чаш план заставить их думать, что мы прямо на Кингисепп ударим. Дайте-ка, Георгий Федотович, указание своим артиллеристам, пускай почаще тревожат противника огнем на правом фланге Приморского плацдарма. Надо, чтобы немцы утвердились в своем предположении. Интересно, какие же части они потащили через Нарву на Котлы?
Затем заговорили о формировании новых стрелковых корпусов. В середине лета у нас было только два корпусных управления — 30-й гвардейский Н. П. Симоняка и 43-й стрелковый А. И. Андреева. Теперь создавалось еще восемь. Командирами этих корпусов назначались ветераны сражений под Ленинградом П. А. Зайцев, В. А. Трубачев, А. Н. Астанин и прибывающие с других фронтов генералы И. П. Алферов, И. В. Хазов, Г. И. Анисимов, М. И. Тихонов, В. К. Парамзин.
Расстановка корпусов только что определялась.
— Николай Павлович Симоняк тремя дивизиями в центре первого эшелона сорок второй армии пойдет, — информирует нас Гусев о предварительной наметке боевого порядка при прорыве.
— Коренник толковый, — одобряет такое решение Одинцов. — Справа и слева от него будут старые дивизии сорок второй армии. Кстати, на это обстоятельство Говоров и Жданов особое внимание обращают. Опыта стремительных атак у них нет, учтите это. [315]
— На Ораниенбаумском плацдарме какие дивизии будут?
— Туда много придется везти и людей, и техники. Кроме сорок третьего корпуса Андреева, пойдет новый сто двадцать второй корпус Пантелеймона Александровича Зайцева. И еще один корпус туда повезем для второго эшелона. Балтийскому флоту большая работа будет. Да и вам тоже, други мои.
Саперные батальоны приступили уже к уничтожению вражеских заграждений. В один из дней поехал я в инженерный отдел 42-й армии узнать, как проходит там эта довольно сложная работа. Н. Ф. Кирчевский вызвал разведчика капитана Блинова и попросил рассказать о событиях за последние дни.
— Третьего дня группа из батальона Журавкова работала под Финским Койровом, вот здесь, — показал на схеме капитан. — Взрывать мины они не стали, а тихо сняли сто двадцать штук противотанковых. Но этой ночью Журавков послал туда снова разведку, и там опять оказались мины. Только на этот раз немцы поставили их чуть ближе к своей траншее.
— И что решил Журавков?
— Снова снимать. Шутит, говорит: «заготовки» начал. Грибное место нашел.
— Ну нет, так не пойдет, — заявил Кирчевский. — Прикажите-ка ему сегодня не только эти мины снять, но сделать засаду и поставить свои натяжные мины.
— На какое же расстояние оттянул противник новое минное поле? — поинтересовался я.
— Метров на сто. Вот оно где теперь, — показал на схеме Блинов. — Нейтралка здесь в четыреста метров, отступать немцам с минами еще есть куда.
— А если они еще раза два попятятся, Николай Федорович? — вспомнил я случай с сержантом из 109-й дивизии, заставившим вражеских саперов уложить мины у самого бруствера.
— Огнем потом накроем! — догадался сразу Кирчевский.
Я рассказал, что в штабе артиллерии фронта уже был разговор с Одинцовым о том, чтобы во время артиллерийской подготовки наш огонь накрывал разведанные минные поля. Если мы вынудим немцев и дальше отодвигать минные поля к своей первой траншее, [316] тогда артиллеристам легче будет выполнить такую задачу. Получится отличное взаимодействие артиллеристов и саперов.
Мы зашли тут же к командующему артиллерией армии генералу М. С. Михалкину. Старый ветеран Пулковских высот сидел, склонившись над огромным расчерченным листом бумаги — своим планом.
— Ну что ж, перепашем заодно и эту гадость, — великодушно, как богатый хозяин, ответил он. — Теперь снарядов и орудий хватит.
Мы вспомнили сентябрь 1941 года, когда Михалкин отбивал остервенелый штурм гитлеровцев с той же Пулковской высоты.
— Орудий восемь — десять тогда было на километр фронта у меня, — поерошил Михаил Семенович большую седую прядь волос, резко выделявшуюся в черной шевелюре. — А теперь вот четыреста шестьдесят артиллерийских и триста минометных батарей расписывать приходится. Хорош симфонический оркестр!
Операции по уничтожению вражеских заграждений мы стали проводить по всему фронту. В азарт вошли и саперные батальоны стрелковых дивизий, давно сидевшие в обороне.
К югу от Пулковских высот был очень открытый участок. Разминировать втихую его не удавалось. Там и ночью не прекращался плотный огонь. Тогда старшина одной из саперных рот Федоров предложил сделать не ночной, а дневной налет. Под прикрытием своеобразной огневой и дымовой завесы снять проволочные заграждения и добраться до ближних к немцам минных полей.
Откуда-то с помощью инженеров Кировского завода Федоров достал десятикилограммовые банки с фосфором. Перед рассветом трое саперов подползли и расставили их вдоль линии вражеской колючей проволоки, положили на них дымовые шашки, соединили все это проводами с детонаторами. А другие подрывники, заготовив трехметровые рейки с уложенными в ряд толовыми шашками, ждали в своей траншее.
И вот в середине дня взметнулись огромные столбы пламени и черного дыма. Пулеметный огонь немцев сразу прекратился. И тогда в считанные минуты взвод подрывников добежал до проволочного забора в три [317] ряда кольев, подложил длинные заряды и скрылся за огневой и дымовой завесой. Раздались взрывы, в воздух взлетели обломки кольев, обрывки проволоки. Проволочные заграждения на протяжении трехсот метров были уничтожены.
Опомнившись, фашисты решили, что сейчас же начнется наша атака. Взревели их орудия и минометы. Наблюдатели в наших траншеях воспользовались этим и быстро засекли огневую систему.
Для организации таких же работ саперных отрядов на Ораниенбаумском плацдарме, куда уже перебрался из-под Синявина штаб 43-го стрелкового корпуса А. И. Андреева, вылетел Сергей Денисович Юдин. Места эти ему отлично знакомы — он два года был начальником инженерных войск Приморской оперативной группы. Трудную задачу предстояло здесь решить саперам. На некоторых участках будущего прорыва расстояние между нашими и вражескими позициями доходило до километра. Так сложилось еще с 1941 года, когда ни та, ни другая сторона не хотела сидеть в низине и отодвинулась к высотам. Саперы 9-й и 10-й авиаполевых дивизий немцев сделали в широкой нейтральной полосе много минированных лесных завалов и даже подняли запрудой воду в небольшой Черной речке перед своими опорными пунктами в селах Пирожки, Перелесье и Гостилицы.
Юдин, генерал Андреев и его корпусной инженер майор Земсков хорошо организовали действия отрядов разграждения. Артиллерия и пехотные подразделения прикрывали саперов огнем.
В целях маскировки направления будущих ударов саперы уничтожали вражеские заграждения и на участке от Синявина до Пушкина.
Через две недели в сводках штаба инженерных войск фронта уже фигурировали такие цифры: уничтожено двадцать километров проволочных заграждений и завалов, четыре с половиной тысячи вражеских мин и фугасов! Это равнялось примерно половине того, что мы наметили планом. Времени впереди было еще достаточно. Минеры-разведчики стали доносить, что противник уже просто набрасывает мины в десяти — двадцати метрах от своих траншей, боясь вылезать из них далеко. Нас вполне устраивала такая реакция. [318]
Беспокоило другое. Не везде еще наша пехота сблизилась с противником на дистанцию броска в атаку. Начались крепкие заморозки. Земля окаменела. А на некоторых участках намеченной полосы прорыва, особенно около Литовского канала, расстояние между передовой траншеей наших войск и немецких было около 400 метров.
— Не рыть, а взорвать можно километра полтора-два траншеи, — предложил командир седьмого гвардейского батальона минеров майор П. К. Евстифеев.
Его батальон поступил недавно в распоряжение начинжа 42-й армии и уже не раз посылал свои отряды в ночные вылазки.
— Вот и получайте задание, — поймал комбата на слове Кирчевский.
— Есть, будет сделано! — браво щелкнул каблуками Евстифеев, но на круглом лице с задорным носом мелькнуло беспокойство.
Через несколько дней, объезжая инженерные части 42-й армии, я побывал в этом батальоне, расположившемся в Автове. Там шла напряженная подготовка к выполнению задания. Возглавил ее капитан М. И. Королев, ставший к этому времени начальником штаба батальона. Он очень удачно дополнял Евстифеева, умел, не торопясь, рассчитать все до мелочей, тщательно продумать и взвесить.
— Договорился сегодня о взрыве с командиром сто двадцать пятой дивизии генералом Фадеевым, — доложил мне капитан Королев. — Комдив очень заинтересован в исходных траншеях. Он прикажет прикрыть нас огнем. Заряды на выброс земли мы уже испытали, земляные буры достали, разбивку трассы закончили. Самое сложное — шурфы для зарядов пробурить, не обнаруживая себя.
«...Самое сложное, — думалось мне, когда я слушал доклад капитана, — а что же таким людям не сложно? Может быть, прокладка огромной, длиной в два километра, сети детонирующего шнура с детонаторами в каждом из нескольких сот зарядов? Попадет шальная пуля в этот шнур или рядом разорвется мина, и все кончено...»
В землянку, где мы сидели с Королевым, вошел лейтенант.
— Миша... — Лейтенант осекся, увидев меня. — Виноват, товарищ генерал, разрешите обратиться к капитану Королеву?..
— Лейтенант Лебедев! — удивился я. — Откуда вы-то здесь взялись?
Светловолосый, чем-то очень похожий на Королева, Лебедев широко улыбнулся. Он сильно хромал.
— Так давно уже здесь, товарищ генерал. Я ведь как колобок. От бабушки ушел...
— Эта бабушка с косой за ногу его сильно дернула, — добавил Королев.
По рассказам Соломахина и Евстифеева я знал о давней, почти братской дружбе Михаила Королева и Алексея Лебедева — отважных разведчиков 106-го батальона. Осенью 1942 года при форсировании Невы Михаила сильно контузило, а Алексей тогда же наступил ногой на противопехотную мину и был эвакуирован в тыл страны. Теперь историю его возвращения рассказал Королев. Сам Лебедев лишь смущенно улыбался, отмахиваясь: «Подумаешь... обычное дело...»
В медсанбате Алексей не дал отрезать искалеченную ногу. Тогда его отправили в Вологду. Там тоже [320] с ампутации приговорили, гангрена началась. Опять Вунт. Упросил Лебедев все-таки одного старичка-врача попробовать оперировать, но не отрезать ногу. Когда хотели Алексею наркоз дать на время операции, он не согласился. «Делайте, мол, без наркоза, а то вдруг ногу, пока я сплю, оттяпаете...» Часа три зубами скрипел, пока доктор ему все косточки ступни заново перебрал.
— А как сюда вернулись? — спросил я, глядя на улыбающегося лейтенанта.
О его боевых делах в прошлом я знал. Это он в сентябре 1941 года спас все документы, списки, печать 106-го инженерного батальона, пойдя в тыл к немцам, где осталась штабная машина Евстифеева.
— «Заблудился» опытный разведчик, когда его на Западный фронт назначили после лечения, — рассмеялся Королев, любовно глядя на друга. — Повернул «нечаянно» к Ладожскому озеру и нашел меня уже не в 106-м батальоне, а здесь. Теперь моей бывшей ротой командует. Собираемся вот вместе с ним траншею для пехоты взрывать.
И взорвали!
Двести метров до противника — расстояние на войне порядочное. Но сколько же раз за ночь нужно замереть, лежа под светом ракеты! На соседних участках пехота, по договоренности, намеренно затевала оживленную перестрелку, пока саперы ползали в нейтралке. А когда наступал рассвет, уже ничто не выдавало их ночной работы. Ночь за ночью удлинялась линия зарытых снарядов. Ее проверяли Королев и Лебедев. Королев предложил произвести общий взрыв с помощью детонирующего шнура во время специального огневого налета на противника. В штабе армии дали задание артиллеристам. Наступила эта ночь.
Капитан Королев рассказывал потом, какое ощущение он испытывал, когда группа подрывников вместе с Лебедевым уползла вперед и началась артиллерийская канонада прикрытия и маскировки.
— Одно время я думал, что неудача, отказ... Легкая лихорадка треплет. Артиллеристы постарались, вероятно, десяток батарей било. Но с нашим-то взрывом их шум не спутаешь. У нас сразу на двух километрах земля дыбом встанет. Ждем. Артиллерия бьет, а взрыва [21 ] все нет. Потом — ахнуло, земля задрожала даже в нашей траншее. Тут мы сразу закурили самокрутки. И снова ждем — все ли заряды взорвались, все ли подрывники живы? Им ведь и обратно ползти. Наконец, один за другим вваливаются в траншею. Все, до одного. Пар идет от ребят. Довольные. Лебедев говорит: «Дело сделано, квартиры для пехоты готовы, пусть занимает».
Во второй половине декабря обе ударные группировки фронта завершали подготовку к сражению. Она велась теперь под руководством новых командующих армиями.
В командование 42-й армией вступил генерал-полковник И. И. Масленников, командовавший ранее Северо-Кавказским фронтом. Его предшественнику — старому ветерану 42-й армии Ивану Федоровичу Николаеву — после ранения трудно было справиться с большим объемом работ. И опыта наступательных операций у него не было. Он остался заместителем нового командарма. Эти два генерала, надо сказать, значительно отличались друг от друга. Николаев в большинстве случаев деликатен, с юмором; Масленников резок. Николаев высок, худ, нетороплив, иногда неоправданно медлителен; Масленников низкорослый, крепко скроенный, нетерпелив. Обладает огромной работоспособностью. Сутками вместе с членом Военного совета армии В. П. Мжаванадзе наблюдает за полевыми учениями войск, лично проверяет плацдарм. У командарма много работы, и в недавно сформированных штабах корпусов — они еще не слажены, командиры с других фронтов постепенно осваивают ленинградские условия — изучают оборону противника.
Во Второй ударной армии заболевшего командарма В. З. Романовского сменил генерал-лейтенант И. И. Федюнинский, известный многим ленинградцам по боям осенью 1941 года под Пулковом, Тихвином. Волховом. В этой армии уже сейчас очень напряженная обстановка. Больше месяца балтийские моряки героически пересекали на малых судах и баржах Финский залив под носом у немцев. Но вот Невскую губу и залив забило льдом. Упал уровень воды. Прекратилась отправка [322] тяжелой боевой техники городского причала у Канатной фабрики. А к Федюнинскому еще не прибыли танки, самоходная артиллерия, спецчасти, боеприпасы. Ожидают очереди и части второго эшелона армии — 108-й стрелковый корпус генерала М. И. Тихонова. На рассвете 22 декабря меня вызвал командующий фронтом. У него в кабинете — адмирал В. Ф. Трибуц и начальник тыла фронта генерал-майор Г. М. Савоненков. Л. А. Говоров, сидя за столом, более нервно, чем обычно, разминает свои пальцы.
— Срок готовности Федюнинскому установлен семь суток, — объявляет он мне сразу, — а сто пятьдесят вторая танковая бригада еще не отправлена. Немедленно выделите необходимые инженерные части на Лисий Нос. Начальник тыла докладывает, что там придется усилить старый пирс для погрузки танков. Сколько потребуется для этого времени?
Это задание для меня неожиданное. Как правило, саперные части не привлекались к обеспечению морских перевозок. Для этого есть ведь тыловые дорожно-мостовые части.
— Надо обследовать пирс, товарищ командующий, — начал я.
— Ерундовые там работы, товарищ командующий, — перебивает Григорий Михайлович Савоненков. — Сегодня к вечеру могут саперы сделать, чтобы ночью начать погрузку.
Говоров бросает на него сердитый взгляд, а Владимир Филиппович Трибуц деликатно улыбается. Он-то отлично знает, что «ерундовые работы» — это дипломатия начальника тыла фронта. [323]
— Вечером доложите, — коротко приказывает Говоров.
Мне остается сказать «слушаюсь» и на прощание подарить Г. М. Савоненкову «благодарный» взгляд. Я только сегодня хотел дать отдых двум батальонам своего резерва после утомительных учений на полигонах с артиллеристами и танкистами.
Лисий Нос встретил нас свистом поземки. Залив лежал скованный льдом. Мы подошли к старому, запущенному пирсу. Длиной в пятьсот метров, построенный наспех в 1941 году, он был рассчитан в ту пору лишь на пятитонные грузы и к тому же основательно подгнил. В плане перевозок до сегодняшнего дня его учитывали только для погрузки пехоты.
Контр-адмирал Г. И. Левченко, морской хозяин Лисьего Носа, сразу заявил, что, во-первых, пирс надо не только усилить под сорокатонные грузы, но и удлинить почти в два раза, так как вода упала; затем надо сделать во льду канал для подхода судов к пирсу; в-третьих, создать гавань среди льда...
Пока мы разговаривали, пролетело со свистом несколько снарядов и разорвалось неподалеку. Придется ставить высокий маскировочный забор вдоль линии погрузки. Это уже в-четвертых.
Через несколько часов собирается оперативная группа, очень напоминающая комплексный штаб танковых переправ на памятной Невской Дубровке в 1941 году. На мой сигнал «505» откликается Иван Георгиевич Зубков, у которого, я знаю, есть великие мастера по пирсам. Приезжают в Лисий Нос со своими батальонами [324] И. И. Соломахин и Е. П. Гуляницкий, а также В. В. Воронов с гвардейцами-понтонерами и водолазами. Прибыли и моряки: представитель штаба Кронштадтского морского района капитан II ранга Шевцов и капитан Ялфимов, в должности, мало знакомой саперам, — начальник транзита. Здесь, конечно, и главный заказчик — командующий бронетанковыми войсками В. И. Баранов с командиром танковой бригады.
— Вот здорово! — смеется Зубков, увидев собравшихся. — Старая семейка! Станислава Лисовского только не хватает. Не ожидал, что шагну с Ладожского озера сюда в такую замечательную компанию.
— Шаг у тебя широкий, Иван Георгиевич, — шутит Соломахин, разглядывая на шинели Зубкова новые, еще невиданные погоны генерала-железнодорожника. — В следующую встречу, глядишь, маршалом приедешь...
Полтора месяца назад И. Г. Зубкову — воентехнику запаса — присвоено звание генерал-директора пути и строительства II ранга и звание Героя Социалистического Труда за постройку мостов через Неву.
— А мне Бычевский напророчил в сорок первом году под Кингисеппом, что буду генералом. Так что шагаю, как начальство велит, — отшучивается Зубков. — Вы тоже не отстаете. Слышно нам, тыловикам, как у вас ордена Суворова позванивают.
После осмотра пирса и совещания стало совершенно очевидным, что бодрые слова Савоненкова «к вечеру сделают» нуждаются в большой поправке.
Понтонеры и водолазы Гуляницкого, плотники Зубкова и саперы Соломахина — вчерашние герои штурма «Чертовой высоты» — работали в ледяной воде, усиливая пирс, прорубая канал во льду. Оказалось, что под погрузку танков Т-34 надо еще переоборудовать восемь угольных барж, сделав на них тяжелые палубы. Утром стало ясно, что маскировочный забор, поставленный вдоль всего пирса, просто фиговый листок. Немецкие батареи давным-давно пристреляли Лисий Нос, и переброска войск в Ораниенбаум явно уже не секрет для противника.
Но так или иначе, а сетевые заградители «Вятка», «Онега», номерные тральщики, угольные баржи на следующий день вечером уже подходят к пирсу. В непроглядной [325] темноте на обледенелые палубы грузятся танки, самоходные орудия. То и дело слышится «полундра!» Потом корабли растворяются в штормовой тьме залива, идут в Ораниенбаум разгружаться. Саперы с восхищением говорят:
— Вот это орлы!..
11 января Л. А. Говоров и А. А. Жданов на заседании Военного совета, на котором присутствовали командующие армиями и флота, подвели последние итоги подготовки и объявили день начала операции: с Ораниенбаумского плацдарма 14 января, а со стороны Пулкова — 15 января.
Говоров, как обычно, предельно лаконичен. Известная всем тетрадка лежит перед ним закрытой, но наверняка в ней бисерным почерком отмечено все по пунктам, словно план лекции в академии: исходное положение и управление; взаимодействие родов войск; ближний бой; боевое питание; хозяйственные тылы; санитарная эвакуация...
Перед нами проходит вся панорама трехмесячного труда многих десятков тысяч людей. И вот сейчас командующий фронтом как бы отделяет все это чертой, заставляя всех нас последний раз оглянуться назад. Пройдет еще трое суток, и наступит совершенно иная жизнь.
Намерения противника пока неясны и составляют поэтому предмет особого внимания Л. А. Говорова. Он подчеркивает: на правом фланге армии Федюнинского появились новые части — моторизованная бригада СС «Нидерланды». Она переброшена из Европы. У Гатчины сосредоточивается 61-я пехотная дивизия. Эта из-под Мги.
— Динамика обороны противника, его решения и действия в ходе операции — вот что должно постоянно быть объектом пристального внимания командующих армиями и их штабов, когда начнется наступление, — говорит Говоров.
А. А. Жданов за последнее время, видимо, лучше себя чувствует. Сгладились отечные мешки под глазами. Он говорит, что есть большая разница между прошлыми боями и будущими. В связи с глубокой операцией предстоит длительное и сосредоточенное напряжение всех духовных и физических сил солдат, командиров, политработников. [326] Тезис Жданова о влиянии на ход наступления резкого перехода от позиционной обороны к прорыву и его развитию своеобразен, диалектичен:
— Хорошие, отличные боевые качества войск, приобретенные ранее в оборонительных боях за Ленинград, несут в себе и отрицательные в начале наступательного сражения. Этого нельзя забывать в руководстве операциями.
Говоров называет это обстоятельство «опасной привычкой войск к окопной неподвижности».
В дивизиях пока не знают точного срока начала битвы, но все подсказывает солдатскому сердцу, что остались считанные дни, может быть, и часы. Каждый день гремит, господствуя над врагом, наша тяжелая артиллерия, выполняя план предварительного разрушения наиболее прочных вражеских укреплений. Каждую ночь от пятисот до тысячи саперов подползает к минным и проволочным заграждениям, как бы сменяя артиллеристов, и грохот взрывов сотрясает до рассвета рубежи противника.
В дивизиях почти ежедневно бывают делегации рабочих с заводов. В торжественной обстановке вручаются ордена за недавние бои. Армейские газеты публикуют корреспонденции о подвигах в боях, материалы о злодеяниях фашистских оккупантов на территории области, о борьбе народных мстителей — партизан. В партийные организации воинских частей идет поток заявлений в партию, в комсомол.
Несколько раз я присутствовал на беседах с солдатами секретаря горкома партии Алексея Александровича Кузнецова. Его рассказы о Кировском и Ижорском заводах, о сталеварах с «Большевика» захватывают страстностью, наглядностью единства усилий войск и населения, партии и народа в великой борьбе. — Большевики всегда в пекле боя, — говорит он молодым солдатам. — Ленинградцы умирали от голода в блокадную зиму, умирали такой же смертью и коммунисты; народные ополченцы-коммунисты не щадили в тяжелых боях своей жизни, не щадили ее и рабочие-коммунисты на заводах при бомбежках и обстрелах. И в предстоящих боях коммунисты будут впереди.