Зимой
Восьмого ноября части 39-го моторизованного корпуса противника прорвались к Тихвину и заняли его. С падением Тихвина прекратилось поступление продовольствия для Ленинграда по Ладожскому озеру. С 13 ноября снова снижены нормы выдачи хлеба: рабочим — до трехсот граммов, остальным — до ста пятидесяти.
Говорят, что предстоит еще сокращение нормы. Это кажется невозможным. В городе начала бродить зловещая гостья — смерть от истощения.
В одну из таких тяжелейших ночей А. А. Жданов вызвал меня на совещание. Кроме меня в кабинет Андрея Александровича пришли Д. Н. Гусев, Н. А. Болотников, П. П. Евстигнеев. Был там и А. А. Кузнецов. Командующий фронтом генерал-лейтенант М. С. Хозин, сменивший 26 октября И. И. Федюнинского, отсутствовал. В последние дни он почти все время находился за Ладогой, где 52-я и 4-я армии, подчиненные непосредственно Ставке, а также наша 54-я армия готовили контрудар по тихвинской группировке противника.
Едва началось совещание, как к городу прорвалась группа немецких самолетов. Бомбы падают где-то недалеко. От взрывов звенят стекла в кабинете, то громче, то тише, словно отмечая расстояние. [138]
Жданову докладывают по телефону о местах падения бомб. Набрякшие веки у него тяжелеют еще больше, астматическое дыхание становится резче, он нервно берется за папиросу. Однако темные глаза, как всегда, блестят.
— Положение Ленинграда тяжелое, — говорит он, — а если не примем меры, может стать критическим. Давайте подумаем, какую мы в силах оказать помощь войскам на волховском направлении. Следует всемерно активизировать наши действия на плацдарме.
Первым берет слово командующий бронетанковыми войсками фронта генерал Н. А. Болотников, невысокий, почти квадратный человек с крупными чертами хмурого лица. Только вчера мы были с ним на невском плацдарме. Перебросили туда последние легкие танки, имевшиеся в резерве. Восемь из них уже сгорели в бою за северную окраину Арбузова, а шесть оставшихся пришлось зарыть в землю как неподвижные огневые точки. Доложив об этом, Болотников напоминает, что в частях Невской группы крайне мало боеприпасов.
— Наступление с плацдарма в таких условиях превращается в бессмыслицу, — резко заключает генерал. — Если продолжать оказывать помощь пятьдесят четвертой армии, то нужны тяжелые танки. Без них пехота ничего не сделает. А о возможности переправить танки «КВ» пусть полковник Бычевский скажет. Понтонов у него нет. К тому же лед затянул почти всю Неву.
— Не предлагаете ли вы, товарищ Болотников, отдать плацдарм немцам? — с повышенной нервозностью спрашивает Кузнецов. Лицо у него худое, нос с горбинкой еще более обострился, глаза лихорадочно блестят.
Николай Антонович пожимает плечами.
— Об этом и речи не может быть, — Жданов тяжело встает, подходит к столу, где Евстигнеев разложил разведкарту, а я — схему ледовой обстановки и переправ на Неве. — Мы перемололи здесь три вражеские дивизии. Есть сведения, что противник вынужден бросить сюда еще одну, свежую. И если мы прекратим атаки именно сейчас, то не только ничего не оттянем у него из-под Волхова, но даже позволим привести в порядок потрепанные войска, стоящие против нас. Об этом также не следует забывать. [139]
Жданов внимательно всматривается в каждого из нас, словно проверяет, понимаем ли мы всю важность того, что происходит на фронте в целом. Потом взгляд его останавливается на мне:
— Доложите, товарищ Бычевский, чем могут помочь инженеры. Вы обязаны перебросить на плацдарм танки. Понимаете, обязаны во что бы то ни стало!
Я доложил, что на Неве осталась чистой ото льда лишь небольшая полынья. Путь на плацдарм лежит только через эту полынью. Но противник пристрелял ее и сразу топит все, что появляется на воде.
— Конечно, ничего не выйдет! — перебивает меня Болотников.
— Шансов действительно мало, — подтверждаю я. — Но сегодня я толковал с понтонерами, и они предложили один вариант, который, думается, может пройти.
— Какой? — живо интересуется Жданов.
— Надо обмануть противника. Попытаемся все же скрытно вести паромную переправу, а для видимости в другом месте будем готовить тяжелые танковые переправы через лед.
— Что это за «тяжелая переправа»? — спрашивает Кузнецов.
— Усиленная тросами, вмороженными в лед. Вначале это будет ложная переправа, а потом ее можно использовать и реально для перевозки тяжелых грузов.
— Сколько же троса понадобится? — уточняет Жданов.
— Километров десять.
— Пустая затея, — ворчит генерал Болотников. — Перебьют у тебя оставшихся саперов, и все. У Невской Дубровки на каждый квадратный метр по десятку снарядов и мин ежедневно приходится.
Дмитрий Николаевич Гусев тоже настроен скептически, но в разговор не вмешивается. Я и сам понимаю, что выполнение нашего проекта — дело довольно ненадежное.
Между тем Жданов подводит итог:
— Ну что ж, задача, конечно, архитрудная. А все же решать ее нужно. — И обращается ко мне: — Где вы наберете десять километров троса?
— Мы уже начали сбор по городу. Кое-что дадут моряки. [140]
— А понтоны для паромов?
— Понтоны делают на заводах, но надо обязать Ленэнерго дать хотя бы тысяч пять киловатт анергии для сварочных работ.
Жданов листает записную книжку:
— Пять тысяч киловатт не дадим. Может быть, тысячи три выкроим. И то надо посоветоваться... А водолазы Эпрона работают? Потопленные понтоны вытаскиваете, ремонтируете?
Я горестно вздыхаю, и Жданов сочувственно кивает головой. Потом вспоминает:
— Да, а как же поступили с отрядом метростроевцев? Вы их совсем превратили в понтонеров.
— Так у нас же понтонеров не хватает, Андрей Александрович. Потери очень большие. А отряд Зубкова стал хорошей инженерной частью. Иван Георгиевич отличный специалист и решительный командир. Между прочим, он просит назначить его в понтонный батальон вместо погибшего капитана Манкевича. Может, отдадите его насовсем? На строительство метро Зубков уже махнул рукой. «Теперь, — говорит, — в Ленинграде много чего строить придется, до метро руки не дойдут».
— Кто это ему сказал? — перебивает меня Жданов. Улыбка освежает его уставшее лицо. — Обязательно будем строить. Пришлите-ка Зубкова завтра ко мне. Отряд метростроевцев мы у вас оставим на время этой переправы. Но в последний раз. Метростроевцев надо беречь. За Зубковым и за вами еще постройка моста через Неву после того, как отбросим фашистов. Сохраняйте, [141] полковник, инженеров и специалистов отряда. Кстати, какой паек получают понтонеры на Невской Дубровке?
— Тыловой, Андрей Александрович! Начальник тыла Лагунов собирается сократить понтонерам хлебную норму до трехсот граммов.
— Что за ерунда! Они же у нас в самом пекле работают.
— Генерал Лагунов так не считает, хотя я приглашал его к нам на Невскую Дубровку.
— Да-а... — вздыхает Жданов, помечая что-то в записной книжке, и обращается к начальнику штаба: — Товарищ Гусев, передайте генералу Лагунову, что я прошу его завтра же съездить на Невскую Дубровку. Может быть, после этого он подобреет... Нам, безусловно, надо быть очень строгими при нормировании хлебных пайков, но все хорошо в меру. А вы, товарищ Бычевский, сейчас же готовьте проект постановления Военного совета. Обо всем, что необходимо для танковых переправ...
Постановление о срочном изготовлении понтонов, об электроэнергии для заводов и о сохранении понтонерам продовольственного пайка, установленного для войск передней линии, было подписано через два часа. Перед рассветом мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским собрались на Неву.
На прощание Николай Михайлович Пилипец вытащил бутылку какой-то мутной вонючей жидкости и предложил выпить по стопке. Он, как всегда, пытался шутить, но на этот раз шутки были невеселыми.
...Полынья становится все меньше, а понтоны на Неву только начинают прибывать. На некрашеном черном металле выведены крупные надписи мелом: «Бей фашистскую сволочь!» Это призыв ленинградцев.
Иногда вместе с понтонами приезжают делегации от заводов. В овраге Дубровского ручья проходят их беседы с нашими бойцами. Вопрос у рабочих прямой: «Пробьете дорогу хлебу или нам и детям нашим помирать?».
А дорогу эту уже пробивали дивизии 52-й армии под Малой Вишерой, продвигаясь по два километра в сутки. 4-я армия на тихвинском направлении стремилась зажать врага в бездорожных районах, окружить и уничтожить. [142] Под Волховом 54-я армия отбивала атаки и тоже готовилась к наступлению.
Подготовка к решительному удару чувствуется и у Невской Дубровки. На Неву из-под Ораниенбаума переместился штаб 8-й армии. Для наступления с плацдарма командующий фронтом выделил три дивизии. Тем большее значение приобрела теперь переброска на левый берег тяжелых танков.
На Ладожском озере в эти дни только что заработала ледовая дорога, и в город пошел хлеб. Весть эта мгновенно дошла до Невской Дубровки. Но радость снова сменилась тревогой: через два-три дня норму хлеба в городе опять снизили: рабочим — до 250 граммов, остальным — до 125. Дошел до Невской Дубровки слух и о том, что на восточном берегу Ладоги лежит и муки не больше, чем на две недели. Если Тихвин не отобьют сейчас у немцев, будет то, с чем невозможно примириться: страшнее и хуже, чем смерть под снарядом или в атаке.
В один из этих дней пришел на Невскую Дубровку генерал-майор Пантелеймон Александрович Зайцев.
После того как был отбит штурм на Пулковских высотах, он вступил в командование 168-й стрелковой дивизией, прибывшей на Неву. Военный совет фронта решил сформировать сводный полк добровольцев из коммунистов и комсомольцев как головной отряд в атаке на плацдарме. Генерал Зайцев дал Жданову обещание вести этот полк лично в атаку и пришел ко мне проверить, есть ли надежда на переправу танков или он поведет в лобовую атаку тысячу человек без танковой поддержки.
Пошли мы с ним к реке. Посмотрел он на полынью в несколько сот метров среди пустынного и безрадостного ледяного поля Невы и помрачнел.
Штаб переправы на Неве пополнился двумя инженерами Краснознаменного Балтийского флота — А. Н. Кузьминым и В. В, Гречанным. Они руководят работами по вмораживанию тросов у бумажного комбината. Все мы по-прежнему живем и работаем в маленькой землянке. В шутку говорим, что представляем теперь новый род войск — «понтонно-метро-танко-эпроно-морской».
Работы идут полным ходом. Чтобы найти наименее [143] поражаемое место для будущей трассы парома, С. И. Лисовский и И. Г. Зубков целые сутки просидели в воронках на берегу. Нанося на схему каждый разрыв снаряда, они наметили для переправы дорожку шириной в сто метров.
Понтонными батальонами, на которые ложится самая ответственная и опасная часть задачи, командуют старший лейтенант Е. Клим и капитан Н. Волгин. Клим — худощавый, невысокого роста молодой человек с золотистым чубом на красивой голове. Волгин полностью оправдывает свою фамилию. Он широкий в лице, в плечах, в походке.
Наш расчет на изменение огневой обстановки пока оправдывается. Гитлеровцы усиленно обстреливают кромку льда в том месте, где готовится тяжелая переправа на тросах.
Люди трудятся днем и ночью. У Евгения Клима совсем запали щеки, но глаза упрямы и злы. Он не хочет и не может спать. Четвертые сутки ходит под огнем, совершенно не оберегаясь. Такое состояние у многих.
Ранены Зубков и комиссар Куткин. Не тронуло еще Станислава Лисовского, хотя он с сентября безвыездно на переправах, все ночи проводит на постройке пристаней и сборке паромов.
На ледовой дороге из запланированных десяти километров троса уже растянуты два. Но осколки снарядов часто перебивают трос, и понтонеры ночами ползают по льду, сращивая его и укрывая снегом, даже простынями. [144]
Иван Георгиевич Зубков, которому осколочная рана не позволяет ходить, никак не соглашается лечь в госпиталь, а отсиживается в нашей землянке.
— Это и есть ваша саперная жизнь на войне? — спрашивает он, злясь, когда Волгин докладывает ему, что за ночь было тридцать пять порывов тросов.
— Не нравится? — спрашивает Лисовский. — Что же ты просился в понтонеры?
— Я, Станислав Игнатьевич, не рассчитал. Никак не думал, что у вас надо уметь воду в решете носить, — парирует Зубков.
— Да ты не нервничай, — примирительно говорит Лисовский. — Ведь еще только пять месяцев войны прошло. На твой век боевых дел хватит.
— А ты десять лет, что ли, собираешься воевать?
— Не знаю, Иван Георгиевич. Но пока мы с тобой танки через Неву переправляем, а не через Одер или Эльбу...
Хладнокровие Лисовского и его упорство в работе всем нам хорошо известны. Мы с ним одногодки, но седины на коротко стриженной голове Станислава Игнатьевича значительно больше. Он — сын старого солдата, полного георгиевского кавалера, а какой-то клеветник в 1937 году сделал из него дворянского сына. И только на том основании, что Лисовский в детстве был принят в кадетский корпус за боевые заслуги отца. За шесть месяцев, пока разбирались с этой кляузой, Станиславу пришлось многое испытать.
«Военная косточка» у Лисовского дает себя знать постоянно. Он корректен, аккуратен. Кажется, все мы одинаково ложимся на землю под снарядами, но почему-то к нему меньше пристают грязь и липкая глина.
Зубков, хотя он и горяч, нетерпелив, а иногда просто грубоват, очень сдружился с Лисовским и называет его в шутку Станиславом Невско-Дубровским.
На погрузку первого танка Т-34 Иван Георгиевич все-таки приковылял, опираясь на палку. В эту ночь нам совсем не хотелось, чтобы на Неве было очень тихо. Работа артиллерии заглушит шум переправы. Пусть противник ведет огонь, лишь бы не было прямого попадания в пристань, притаившуюся между двумя штабелями старых дров.
Лисовский тщательно и долго, не доверяя никому, [145] ощупывает в ледяной воде зацепы-крепления понтонов, которые иногда разрываются при столкновении с ледяными заторами.
Пора. Льдины снова уже затирают паром. Сегодня у понтонеров с собой не только багры, но и небольшие заряды взрывчатки, — если затрет в пути. В паромной команде самые опытные и смелые люди: Евтушенко, Рощин, Князькин, Шмыров, Касим Дауров, Горбачев.
В невидимой высоте затарахтели наши самолеты-ночники У-2, которых мы специально вызвали, чтобы накрыть самые зловредные батареи, ведущие по нам огонь.
Отличный превосходный танк Т-34! Для танкистов он хорош в бою, а понтонеры влюбились в эту машину за мягкий ход и негромкое урчание. Фыркнула, сбросила газ и вошла на паром легко, будто в ней и нет трех десятков тонн. Евгений Клим подает команду:
— Отваливай! Багры на лед!
Отданы причальные канаты, щель между пристанью и паромом раздвинулась, и он пошел к левому берегу под наши облегченные вздохи. На разрывы мин в нескольких десятках метров никто сейчас и не оглядывается — к ним привыкли.
Нам отчаянно, зверски везло в эту и несколько последующих ночей. Нет, это, конечно, не то слово. Не везло, а выигрывался свой, особый штурм Невы понтонерами. Выигрывался так же, как успешная атака, — трудом и бесстрашием. Понтонеры берегли как зеницу ока пристань и паромы, маскируя их к рассвету всеми [146] способами: подкрашивая под снег, частично разбирая, уничтожая все следы ночной работы.
Переправ ленные танки пока не шли в бой. И немцы, привлеченные строительством ледовой переправы с тросами, не знали, что под самым их носом через крохотную полынью переправляются 30– и 60-тонные машины.
Мы докладывали в Смольный, пользуясь установленным с Пилипцом кодом, что «пьем чай с вареньем» по 7–8 стаканов за ночь. «КВ», конечно не чай, и мы давно уже пили пустой кипяток.
Военный совет фронта прислал понтонерам поздравительную телефонограмму. А. А. Кузнецов сообщил, что за Ладогой началось общее крупное наступление наших частей. Это вызвало огромный подъем у командиров и бойцов.
25 и 26 ноября Клим переправил девять танков Т-34, а потом пошли «КВ». Двадцать 60-тонных машин были переправлены за четыре ночи. Снаряды рвались в пятнадцати — двадцати метрах, но паромы жили.
29 ноября батальон переправил восемь танков «КВ». Паром двигался среди льдин. Понтонеры взрывали их, когда они им мешали. В одном из рейсов паром попал под огонь. Погиб комиссар танкового батальона Приезжий. Пробоины в пароме заделали в пути. Танк был доставлен до берега и выгружен. Во время этого рейса понтонеры потеряли шесть человек убитыми и двенадцать ранеными.
Командир отделения Иван Шмыров с четырьмя гребцами повез на отдельном понтоне 20 ящиков снарядов к танкам. Его затерло в пути льдом, а затем настиг минометный огонь. Весь расчет гребцов, кроме него, был ранен, а пробитый понтон стал тонуть. Шмыров вынес на тонкий лед всех раненых, а потом все ящики со снарядами и затем перенес все на берег.
Перед самым рассветом 30 ноября, когда Клим и Зубков заканчивали переправу последней группы из семи танков «КВ», немецкая артиллерия нащупала наконец нашу пристань. Борьба за спасение паромов и танков стоила Климу шестнадцати раненых и четырех убитых. Осколками перебило паромный трос на левый берег. Последний танк переправлялся утром под дымовую завесу. Паром был разбит огнем у самого плацдарма. Танк затонул, танкисты успели спастись. В эту ночь мороз достиг 15 градусов, и полынью окончательно затянуло льдом.
Когда бой выигран, каждому бойцу и командиру легко не только потому, что он остался жив, но еще больше оттого, что все глубоко вдохнули радость успеха. Но бывает и так: не успеешь порадоваться с друзьями, как снова напомнит о себе близко идущая беда. От командира 42-го батальона капитана Н. В. Волгина в тот вечер долго не было сведений о том, как у него идет укладка тросов на льду. Все привыкли встречаться с ним на работах по нескольку раз в день или ждать, что он пришлет посыльного или сам зайдет в землянку — спокойный, всегда с точным докладом. А сегодня пришел военинженер 1-го ранга А. Н. Кузьмин с ледовой трассы и сказал, что Волгин уже давно ушел со связным к нам, а его, оказывается, нет. Огонь противника все время шквальный. Отправили людей на поиски. Волгина нашли немного спустя на тропе к нашей землянке. Ординарец его убит, а наш Никита Волгин без сознания и так искалечен от близкого разрыва, что едва ли выживет. Мне доложили об этом, когда в землянке собрались Зубков, Лисовский, Кузьмин и контрадмирал Крылов.
Вошел командир 41-го батальона Клим. Он снял ушанку и прислонился к двери, вытирая взмокший лоб и убирая с него прилипшие кудри. О несчастье с Волгиным он не знал.
Невский плацдарм в ноябре 1941 года
— Конец, что ли, работе? — спросил он. — Грузить нечего и не на чем. Послал сейчас водолазов разбирать затонувший паром и осмотреть танк. Лежат на глубине четырех метров. Можно вытащить. Поможете, товарищ контр-адмирал? — обратился он к начальнику Эпрона.
Фотий Иванович Крылов встал и начал одеваться. Мне очень хотелось отпустить Клима отдохнуть. Но «место этого я сказал:
— Товарищ Клим, только что тяжело ранен Волгин. В сорок втором батальоне очень большие потери, батальон не справится с укладкой тросов во льду. Ни танков, ни паромов больше здесь нет. Вам придется принимать на себя пятую переправу. Надо срастить все перебитые тросы и начать намораживать лед, пока низкая температура. Насосы подвезены.
Евгений Клим глянул чуть исподлобья и откинул чуб:
— Когда?
— Сегодня,
— Можно идти? — Он надел шапку. Зубков подошел к нему:
— Подожди, Евгений, минуту. Пойди сюда, [149] Иван Георгиевич подошел к столу, дал ему карандаш:
— Пиши донесение. Пиши, чего смотришь, я продиктую: «Военный совет. Жданову, Хозину, Кузнецову. Ваше задание выполнено сегодня, в 5.00. Переправлено Т-34 — десять, «КВ» — двадцать. Тяжелых и легких танков на правом берегу нет. Клим, Зубков».
— Ну вот, написал? А теперь сядь. Давай, покурим и вместе пойдем. Я тебе помогу.
В кабинете А. А. Кузнецова я встретил генерала П. А. Зайцева. Совсем недавно мы виделись с ним у Невской Дубровки. А как изменился генерал! Стерся здоровый румянец с лица, еще гуще засветилась сединой голова. Но внутренне Зайцев остался все таким же неугомонным, энергичным человеком. Он приехал с невского плацдарма с докладом об итогах трехдневных боев ударного полка, сформированного из коммунистов и комсомольцев.
— Это же черт знает что! — волновался он. — За три дня мы потеряли восемьсот человек. Атаки бесцельны. Если нет перевеса над противником в артиллерии, танках, авиации, зачем же с таким упрямством лезть на рожон?
У Кузнецова на обтянутых щеках заходили желваки. Он кивнул на меня:
— Спросите его, зачем мы берем с фронта в город саперов. Они братские могилы на Пискаревке взрывчаткой отрывают! Съездите туда, сравните потери в бою с теми, которые несет ежедневно население. А ведь оно не ходит в атаки...
С напряжением ждали в Смольном развязки событий под Тихвином. Как только оттуда поступали разведывательные сводки или начальник штаба фронта получал информацию от А. А. Жданова, знавшего все детали подготовки контрнаступления, начальники родов войск немедленно собирались у него. Дмитрий Николаевич Гусев умел, не отрываясь от текущей работы над телеграммами и сводками из армий, одновременно слушать пришедших к нему. Мы иногда немного злоупотребляли [150] его общительностью, приходили в кабинет «оптом», обменивались мнениями, и он принимал эти нашествия с грубоватым добродушием, называя нас «семейкой». Весь облик и характер этого человека, не признающего кислого настроения, был весьма кстати в тяжелой обстановке декабря 1941 года.
Всех нас теперь интересовали никому раньше не известные деревушки в глухомани лесов и болот, вроде Усть-Шомушки, Верховины, Ситомли. Там перерезались дороги, обходились вражеские опорные пункты, и хотя медленно, но все же затягивался «мешок» для тихвинской группировки гитлеровских дивизий.
Перелом в этих боях совпал с огромной радостной новостью — началом большого контрнаступления под Москвой. Первая краткая радиосводка о том, что на Западном фронте после ожесточенных контратак наши войска начали продвижение вперед, собрала всех нас в кабинете начальника штаба. Пришел и взволнованный Петр Петрович Евстигнеев. Он сообщил, что 8-я и 12-я танковые дивизии немцев, боясь окружения, выбираются из-под Тихвина. Командующий 4-й армией генерал армии К. А. Мерецков совсем близко подошел к дороге от Тихвина в тыл немцам.
Затем были получены сводки, что 52-я армия генерала Н. К. Клыкова из района Малой Вишеры и наша 54-я армия с волховского направления все сильнее обжимают вытянутый язык 18-й немецко-фашистской армии.
9 декабря утром Дмитрий Николаевич Гусев сам собрал всех нас и сообщил о вчерашнем ночном штурме Тихвина армией К. А. Мерецкова. Немцы начали спешный отход, чтобы вывести из бездорожных районов главные силы 39-го моторизованного корпуса Шмидта. Части 54-й армии И. И. Федюнинского прорываются с войбокальского направления в сторону Кириш. 52-я армия Н. К. Клыкова развивает удар на путях отхода противника на линии Малая Вишера — Чудово.
В тот же день Евстигнееву стало известно, что командование группы армий «Север» с красногвардейского участка перебрасывает 291-ю и 268-ю пехотные дивизии на войбокальский участок. Военный совет фронта в свою очередь ответил на этот маневр переброской из Ленинграда 115-й и 191-й стрелковых дивизий для [151] усиления армии Федюнинского. Началось уничтожение противника вокруг Тихвина.
А ночью 11 декабря мы слушали по радио великую весть: из-под Москвы отходят под ударами наших войск немецко-фашистские дивизии, неся огромные потери, бросая технику и вооружение. Больше двадцати разбитых дивизий противника бежит на разных участках Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов. Четыреста освобожденных населенных пунктов! Наступают войска Лелюшенко, Кузнецова, Сандалова, Рокоссовского, Говорова, Болдина, Белова и Голикова. Сколько имен! Это же все командующие армиями, это несколько фронтов!
— Полетела все-таки клочьями фашистская шерсть! — то и дело слышалось в разговорах командиров.
А ленинградцы в эти дни еще безмерно страдали. Хотя дорога хлебу и открылась, но только 24 декабря Военный совет фронта смог вынести постановление об увеличении нормы хлеба: рабочим и инженерно-техническому персоналу с 250 до 350 граммов; служащим, иждивенцам и детям — со, 125 до 250 граммов.
По распоряжению правительства грузы для Ленинграда подаются самыми форсированными темпами. О ленинградцах в стране знают все, и каждый старается помочь, чем только может.
Опять возобновилась массовая эвакуация населения через Ладожское озеро. До навигации намечено вывезти полмиллиона человек. Делается все, что можно, и даже, может быть, больше, чем можно, ради спасения жизни людей, ради победы под Ленинградом...
Евстифеев и Соломахин подобрали на обезлюдевших улицах города брошенные кем-то автомашины и теперь приводят их в порядок. Командир 41-го понтонного батальона Евгений Клим продолжает посылать водолазов под лед у Невской Дубровки, и они по частям вытаскивают со дна реки потопленные паромы.
Батальону пришлось еще раз участвовать в переправе через большую водную преграду тяжелых танков, но теперь уже по льду Ладожского озера. Об этом стоит рассказать подробнее.
Обстановка сложилась так. 54-я армия вела наступление в сторону Любани навстречу Второй ударной армии [152] Волховского фронта. Командующий фронтом решил перебросить из Ленинграда в помощь Федюнинскому 124-ю танковую бригаду. Лед на Ладоге был наполовину тоньше, чем требовалось для безопасного движения по нему тяжелых боевых машин. Но генерал Болотников заявил на заседании Военного совета фронта:
— Раз саперы сумели на Невской Дубровке переправить танки под огнем вражеской артиллерии, то здесь-то уж выдумают что-нибудь!
— Получить такую аттестацию от товарища Болотникова более чем лестно, — пошутил А. А. Жданов, но с шутки сразу же перешел на деловой тон и обязал нас не дольше как к исходу следующего дня представить Военному совету конкретные предложения.
В Смольный для консультации приехал инженер С. С. Галушкевич, известный своими расчетами по нагрузкам. Осенью Сергей Сергеевич работал на строительстве баррикад в группе академика Б. Г. Галеркина. Мы знали его изобретательность, но сейчас ничего обнадеживающего он сказать не мог. На первый случай порекомендовал сконструировать своеобразный «санный паром» для танка. Тащить его придется тягачом.
Пилипец насмешливо хмыкнул:
— Зубков в свое время подземку предлагал провести под Невой. Мы с контр-адмиралом Крыловым пробовали под водой лебедками танки тащить. Только «санного парома» нам еще не хватало!
— А что делать! — басил начальник технического отдела А. К. Акатов. — Давайте попробуем.
Акатов и Галушкевич разработали нам схему этого уникума. Я отнесся к ней тоже скептически:
— Сколько же потребуется таких саней, чтобы танковую бригаду перетащить? Да кроме того на один рейс уйдет полдня. А потом, как это чудище перелезет через торосы, через трещины?
Ослабевший от голода, с явными признаками дистрофии, Галушкевич беспомощно улыбнулся и развел бескровными руками:
— Другого технического решения не вижу.
Я посоветовался с Болотниковым, но и он только плечами пожал:
— Надо что-то делать. Федюнинский мне на горло наступает, требует танки... [153]
Заказ на первый «санный паром» дали Балтийскому заводу. Понтонеры приступили к подготовке трассы. На ледяных просторах Ладоги их встретили двадцатигра дусные морозы и жгучий ветер.
И вот все сделано. Пора приступать к испытаниям. Вначале сани с танком потащил один трактор. Ему нагрузка оказалась явно не по силам, — двигатель работал с надрывом. Решили подключить второй тягач. Но стоило только остановить тракторы, как злую шутку сыграл мороз. Разогревшиеся полозья намертво припаялись ко льду, Теперь уже и два трактора не могли сдвинуть сани с места.
— Ну его к дьяволу, такое путешествие, товарищ начальник. Разрешите, я спущу машину с этого проклятого помоста прямо на лед? — просит водитель танка.
Это, конечно, рискованно. Я смотрю на Болотникова. А он смотрит на меня и спрашивает, ядовито усмехаясь:
— Ну, что будем делать, изобретатель?
— Давайте попробуем. Лед нарастает каждый день. Болотников машет рукой водителю:
— А ну, сползай с лобного места! Тонуть будешь — вытащим.
Понтонеры приставляют к высоким саням сходни. Водитель осторожно спускает танк и ведет его по чуть потрескивающему льду сначала к нашему берегу. Все в порядке.
— А не снять ли нам с танка для облегчения башню и лобовую броню? — предлагает водитель.
Болотников разрешает и, когда эта довольно кропотливая работа проделана, подает команду:
— Вперед!
Мы на лыжах сопровождаем танк несколько километров, следя за льдом. Он гудит, но держит тяжелую машину.
Через три часа с восточного берега по телефону сообщили о прибытии первого танка.
После этого все пошло как по конвейеру. На западном берегу бригада монтажников и такелажников снимала с тяжелого танка башню и укладывала ее на деревянные подсанки, соединенные с ним буксирным тросом. А на восточном берегу «путешественника» встречала [154] другая монтажная бригада и снова накрывала танк броневой шапкой. Лобовую броню мы больше не трогали: действительность показала, что и с нею танки могут проходить по льду Ладоги.
В течение пяти суток нам удалось переправить без потерь всю танковую бригаду полковника А. Г. Родина. Она сыграла важную роль в боях на подступах к Погостью. Но, к сожалению, эти бои не дали того результата, на который рассчитывало наше командование.
Две армии Волховского фронта и наша 54-я сумели взять в клещи несколько вражеских дивизий между Чудовом и Любанью. Однако затем войска Второй ударной армии сами попали под фланговые атаки противника. 54-я армия получила задачу идти на выручку соседу. Пойти-то она пошла, да недалеко ушла. Бездорожье и глубокие снега быстро вымотали людей. Бои за Ладогой стали постепенно затухать.
Ярко выраженный позиционный характер приобретала борьба и на внутренних участках Ленинградского фронта. Ослабленные в летних и осенних боях части 42-й, 55-й, 23-й армий и Приморской оперативной группы вели «истребительную» войну. Широкий размах приняло снайперское движение. В дивизиях был заведен точный учет уничтоженных оккупантов. У бойцов появились «лицевые счета» и «зачетные книжки». Специальные контролеры-наблюдатели следили за точностью каждого выстрела — ведь боеприпасов-то было в обрез.
Ночами снайперов сменяли саперы, своими средствами наносившие врагу урон. В моей видавшей виды фронтовой записной книжке я обнаружил недавно наспех записанный рассказ сержанта Степана Михайлова об одной ночной «прогулке» саперов в расположение неприятеля. Позволю себе воспроизвести здесь эту запись в ее первородном виде.
— Мы, — говорит Михайлов, — выступили с вечера вчетвером. Затемно пробрались в поселок Красный Бор. Жителей там почти нет, видели только двух старух. Немцы тоже в домах не живут, все в землянках. Выбрали мы подходящий чердак на окраине и засели там. За день засекли все огневые точки. Ну, конечно, и себе подыскали подходящую работу на следующую ночь. Вот тут, — Михайлов показывает на четко вычерченную схему, — два танка у них было укрыто, а между ними — [155] глубокая траншея. От нее — ход сообщения к большому блиндажу. А у нас с собой имелось двадцать противопехотных мин-малюток, один заряд десятикилограммовый да еще на каждого по паре противотанковых гранат. Днем мы все как следует распланировали, а ночью провели этот план в жизнь. Сначала, конечно, тропу из тыла к блиндажу заминировали.
— Ты лучше расскажи, как часового у блиндажа взяли, — перебивает рассказчика капитан П. Ерастов.
— Можно и про это, — соглашается Михайлов. — Перед тем как уйти в разведку, нам был дан приказ: при случае захватить «языка». И случай такой подвернулся. Видим, стоит часовой. Только уж больно близко он к блиндажу держался. Пришлось долго ждать, пока понадобилось ему по малой нужде отойти. Тут уж мы и навалились. Рот ему законопатили, самого спеленали веревками, оттащили в сторонку — лежи пока, дожидайся. А сами план заканчивать пошли. Блиндаж ликвидировали большим зарядом — у двери его заложили. Под этот салют и оба танка гранатами взорвали. Такой огонь полыхнул!.. Когда совсем уходили, слышали, как две маленькие мины сработали. Значит, еще двое фашистов окочурились либо в калек превратились. Всего, считай, значит, не меньше пятнадцати оккупантов на нас четверых пришлось да один пленный. Вы, товарищ начальник, в зачетную книжку нам это занесите...
Не помню уж теперь, выполнил ли я эту просьбу Михайлова, но, перечитывая запись его рассказа, словно опять повстречался с ним. Будто живой встал он перед моим мысленным взором — степенный, неторопливый, рассудительный, каким и подобает быть истинному саперу.
Сохранились в памяти и многие другие мои сослуживцы, проявлявшие в те дни удивительную смекалку и изобретательность.
В инженерном батальоне майора П. А. Заводчикова надумали истреблять неприятеля с помощью служебных собак с вьючной миной. Командир батальона и профессор П. П. Кобеко сконструировали остроумный штыревой взрыватель на вьюке-заряде. Вожатые натренировали собак бежать из нейтральной полосы к немецким траншеям, искать там землянки и лезть под нары. В этот момент взрыватель и срабатывал. В феврале Заводчиков [156] провел несколько таких ночных вылазок. Они вызвали панику в немецких траншеях. После каждого такого случая беспорядочная стрельба и вспышки ракет не утихали обычно всю ночь.
А вот еще один пример.
В нейтральной полосе около станции Лигово остались два полузатопленных танка «КВ». Начальник инженерных войск 42-й армии полковник Н. Ф. Кирчевский решил вытащить их с помощью монтажников броневых точек из отряда П. Г.
Котова. Но дело это не простое. Местность вокруг ровная, как стол. Фашистам все видно даже ночью. Темноту они ракетами разгоняют. И пулеметы у них близко — за полотном железной дороги.
— Тут, братцы, честь наша задета, — сказал Котов, когда кто-то из танкистов выразил сомнение в возможности вытащить эти машины. — Ну что ж, попробуем.
В первую очередь Котов обследовал место затопления танков. Глубина была невелика, но машины затянуло льдом. Одна из них лежала вверх гусеницами.
Внимательно оглядевшись, Котов понял, что незаметно подвести к берегу тягач нельзя. Вытаскивать танки придется лебедками.
Начали комплектовать рабочую команду. Для подготовительных работ набрали группу из добровольцев. Возглавили ее военпред Ижорского завода старший техник-лейтенант Михаил Андреевич Розанов и такелажник Адмиралтейского завода Михаил Алексеевич Пантелеев. В помощь им выделили взвод саперов под командованием младшего лейтенанта Льва Ароновича Кейцаля. Все необходимые приспособления — две лебедки, [157] блоки, механические тали и тросы — достали на Адмиралтейском заводе. В одну из ночей саперы создали вокруг места затопления снежный вал: и маскировка хорошая, и какая ни на есть защита от осколков. Через него потом пропустили тросы, предварительно выкрасив их в белый цвет.
Все это делалось, разумеется, под пулеметным, минометным и артиллерийским огнем. Трос неоднократно перерубало осколками, и его приходилось сращивать.
Наконец подготовительные работы закончили. Стали тащить перевернутый танк. Он — ни с места. И тут-то родилась дерзкая идея: вытолкнуть его взрывом.
Рассчитали заряд. Один из саперов спустился под воду, заложил взрывчатку. Перед тем как произвести взрыв, тросы натянули до отказа, чтобы танк вытолкнуло в нужную сторону.
К общей радости, после взрыва он отлетел точно на предназначенное ему место и, главное, встал на гусеницы. Только башню отбросило метров на пять в сторону.
Вторую машину вытащили быстрее, с помощью лебедки. Потом танкисты отбуксировали оба танка. А на Кировском заводе рабочие быстро привели их в порядок, и уже через несколько дней эти «КВ» вернулись в строй.
Не обходилось и без курьезов.
Командующий армией А. И. Черепанов попросил однажды выделить ему для участия в ночном поиске саперов-разведчиков Алексея Лебедева из 106-го инженерного батальона, прославившегося по всему фронту своими дерзкими вылазками в тыл неприятеля. Пошел [158] в разведку и заместитель командира батальона старший лейтенант И. И. Соломахин. Разведчик он был многоопытный, но на сей раз страшно оконфузился: вернулся не только с пустыми руками, но и с голыми ногами. Случилось это так. Между нашими и финскими боевыми порядками разведчики столкнулись с равновеликой разведгруппой противника. Завязался рукопашный бой. Соломахину удалось оглушить ударом автомата вражеского солдата. Но тут он сам попал в ловушку — наступил на малозаметную проволочную сеть и упал. Пока поднимался, оглушенный им финский солдат очнулся и сам поволок Соломахина к неприятельским окопам. Старший лейтенант не растерялся и всадил вражескому разведчику нож в бок. И тут только ощутил, как замерзли ноги. Глянул, а на них нет валенок, — видно, застряли в сети-ловушке. Так и пришлось Соломахину налегке прыгать через сугробы...
Незаметно пришла весна и принесла новые хлопоты. Зимой все дворы и улицы покрыло толстым слоем снега и льда. Под ним притаились отбросы огромного города, лишенного канализации, водопровода, электроэнергии. Каждый снегопад все плотнее укрывал то, что с наступлением тепла могло стать новым источником бедствий. В парках, скверах и дворах бывшие траншеи и щели, служившие осенью укрытием от бомбежек, превратились зимой во временные могилы для тех, кого не удалось похоронить как положено. Нередко обнаруживали незахороненных в домах. Иногда умирали все в квартире. Убирать тела погибших было некому. Все это могло стать источником опасных эпидемий.
Артиллеристы Ленинграда — организаторы борьбы с осадной артиллерией гитлеровцев
По призыву партийных и советских организаций первыми начали борьбу с надвигающимся бедствием отряды из коммунистов и комсомольцев на заводах. В этих отрядах было вначале всего несколько тысяч человек. Требовалась же помощь всего населения.
И вот постепенно начали выходить из промерзших, казавшихся совсем мертвыми домов люди с желтыми, отекшими лицами, с распухшими руками и ногами. Выйдя, они долго смотрели на работающих, еще не совсем понимая, что происходит вокруг. Их слабые руки не могли удержать ни лопаты, ни тем более лома. Сделав, покачиваясь, несколько шагов, люди садились отдыхать.
Но мерзлый мрачный дом, груда одеял и одежды, в которые там зарывались, уже остались позади. Дышат легкие. Пусть глухо, но стучит сердце, работает мысль и сделаны первые движения. Соседи поддерживают, еще не узнавая друг друга, хотя живут рядом много лет. А потом в руках оказывалась веревка от детских санок или лист фанеры, а на нем кучка льда. Еще немного спустя руки тянулись к лопате, к скребку. Две минуты [160] работы — полчаса-час отдыха. Медленно входила в сердце радость труда.
К концу марта в очистке города участвовало 300 тысяч ленинградцев. Объем работ огромен. Толщина смерзшегося снега на улицах доходила до метра...
Население продолжало нести большие потери от осадного огня немецкой артиллерии. В январе немцы выпустили по жилым кварталам около трех тысяч тяжелых снарядов, в феврале — около пяти, в марте — семь с половиной тысяч. Выполняя директиву Гитлера — стереть Ленинград с лица земли, фашистские артиллеристы перешли к сосредоточенным ударам целыми батареями и дивизионами. Их собрали в специальные группы для разрушения города. Крупнейшие заводы регулярно подвергались массированным ударам: несколько сот снарядов за один артиллерийский налет.
Наше противодействие этому обстрелу носило пока пассивный характер. Для активных форм борьбы с осадной артиллерией противника нам необходимо было иметь ежемесячно по крайней мере 10–12 тысяч снарядов крупных калибров. Ленинград же получал их в пределах двух с половиной тысяч в месяц.
Положение стало несколько улучшаться, когда в Ленинград прибыл в качестве начальника штаба артиллерии фронта полковник Г. Ф. Одинцов, бывший командир Особой артиллерийской группы на лужской оборонительной полосе. После выхода из окружения его назначили в 54-ю армию, а затем он вернулся в Ленинград.
Энергичный и деятельный, Георгий Федотович Одинцов прежде всего взялся за централизацию управления огнем всех тяжелых калибров ленинградской артиллерии. Добился получения необходимых средств артиллерийской разведки и корректировки. Началась разработка новых тактических приемов активной борьбы с фашистскими осадными батареями.
Этот период и явился началом так называемой контрбатарейной борьбы против разрушения города.