Новый командующий
В штабе фронта к весне 1942 года сложился дружный, спаянный коллектив. И душой его был, конечно, генерал-майор Д. Н. Гусев. В отношениях с начальниками родов войск и служб Дмитрий Николаевич соблюдал, как у нас говорили, принцип «открытых дверей». У Гусева практически не хватало времени на персональные разговоры с нами, а у нас не было надежды дождаться, что он освободится когда-нибудь от телефонных и телеграфных переговоров, от шифровок и карт. Поэтому мы чаще всего собирались у него «скопом». Особенно людно в кабинете начальника штаба бывало часов в шесть утра. Это время по фронтовым понятиям считалось примерно концом «рабочего дня».
Дмитрий Николаевич тщательно скрывал от всех, что у него болят ноги. Был всегда оживлен, деятелен, а главное, приветлив. Казалось, он радовался приходу любого из нас. И только когда в кабинет набиралось слишком уж много посетителей, Гусев вынужден был порой «спасаться бегством».
— Подходящая собралась семейка, — говорил в таких случаях Дмитрий Николаевич, поднимаясь из-за стола. — Ну вот что, други мои, разберитесь здесь пока между собой сами, а я тем временем к товарищу Жданову схожу. [162]
И мы начинали «разбираться». Новый командующий артиллерией полковник Г. Ф. Одинцов, новый командующий ВВС генерал С. Д. Рыбальченко, начальник оперативного отдела генерал А. В. Гвоздков уточняли обстановку, договаривались о порядке взаимодействия войск. Все мы сработались настолько, что с полуслова стали понимать друг друга. К моменту возвращения Гусева у нас обычно было уже готово согласованное решение по всем вопросам. Начальнику штаба оставалось только либо подтвердить его целиком, либо внести отдельные поправки в наши планы и проекты срочных приказов.
Командующий фронтом генерал-лейтенант М. С. Хозин редко бывал в Ленинграде. Большую часть времени он отдавал руководству войсками за Ладогой. Поэтому в повседневных наших делах слово начальника штаба фронта было, как правило, последним словом. А с вопросами, имеющими принципиальное значение, мы шли к А. А. Жданову или А. А. Кузнецову.
Жданов в деталях знал положение почти в каждой дивизии, часто встречался с командующими и членами военных советов армий. В любое время суток в его кабинете можно было встретить представителей из войск, директоров заводов, научных работников, писателей, пропагандистов. Зимой 1941/42 года он больше всего уделял внимания ладожской «Дороге жизни».
Алексей Александрович Кузнецов занимался главным образом оборонительным строительством и вооружением. По роду моей службы мне больше всего приходилось иметь дело именно с ним, и я сохранил самые теплые воспоминания об этом неутомимом труженике, очень волевом, порой даже излишне резком и в то же время для каждого доступном партийном руководителе, вникавшем во все детали нелегкой солдатской службы. Добрую память по себе оставил у меня секретарь областного комитета партии Терентий Фомич Штыков. Он тоже был членом Военного совета фронта и зимой 1942 года вел под руководством А. Н. Косыгина огромную работу по доставке в Ленинград продовольствия. От Кузнецова он отличался неторопливостью, внешним спокойствием, но, когда в интересах дела требовалось проявить характер, оказывался таким же настойчивым и неуступчивым. [103]
Сплочению всего руководящего состава фронта немало способствовали установившиеся в Смольном очень демократические бытовые порядки. Общий для всех обед в столовой с обязательным приемом соснового отвара от цинги. Привычный дележ хлебного пайка на три ломтика: на утро, на день и на вечер. Если кому-нибудь удавалось побывать за Ладогой, тот обязательно привозил чесноку и делил на всех поровну.
В середине апреля 1942 года стало известно, что в Ленинград приезжает заместителем командующего фронтом генерал-лейтенант артиллерии Леонид «Александрович Говоров. Имя это нам мало что говорило. Чего греха таить, даже к концу первого года Великой Отечественной войны многие из нас, в том числе и автор этих строк, сорокалетний тогда полковник, были наслышаны лишь о весьма узком круге наших высших командных кадров. Знали К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, С. К. Тимошенко. Имели какое-то представление еще о некоторых военачальниках.
А Говоров?.. Кто он? Лишь незадолго до того эта фамилия несколько раз мелькнула в сводках Совинформбюро. Из сводок явствовало, что в битве под Москвой Л. А. Говоров командовал армией, отличившейся в разгроме неприятеля на можайском направлении.
Все набросились с расспросами на Георгия Федотовича Одинцова:
— Вы, артиллеристы, лучше знаете друг друга...
Ко всеобщему удовлетворению, оказалось, что Георгий Федотович с 1938 года служил вместе с теперешним нашим заместителем командующего в Военно-артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского. По рассказам Одинцова, это был тогда один из лучших преподавателей. Но характер его находился в вопиющем противоречии с фамилией.
— Двух слов не выжмешь, — вспоминал полковник. — А улыбки на его лице, кажется, никто никогда не видел.
И уж, конечно, больше всего нас удивило то, что новый заместитель командующего фронтом — беспартийный{19}. [164]
Откровенно говоря, первое знакомство с Л. А. Говоровым не вызвало у меня большого удовольствия.
Получилось так, что докладывать я должен был тогда только неприятное. Состояние инженерной обороны по всему кольцу блокады было далеко не блестящим. Многие позиции оказались в низинах, залитых вешней водой. Затонули и некоторые минные поля. Сеть траншей не развита. Ослабшие в результате недоедания солдаты не занимались оборонительными работами, а население пришлось освободить от них еще в декабре. Инженерные и понтонные части в жестоких боях у Невской Дубровки потеряли много людей и почти все переправочные средства.
У Говорова заходили желваки на скулах. Он сидел, положив руки на стол, и разминал пальцы, словно они озябли. Изредка посматривал исподлобья на меня. Се-рые глаза неприветливы, порой кажутся даже злыми. Лицо бледное, несколько одутловатое. Темные с проседью волосы тщательно расчесаны на пробор. Коротко подстриженные усы.
За все время доклада он ни разу не перебил меня вопросом или репликой. И только когда я закончил, тихо, словно про себя, буркнул:
— Бездельники...
Инженерным начальникам всегда чаще перепадают шишки, чем пироги и пышки. Я давно уже свыкся с этим. Но в тот раз незаслуженный упрек взорвал меня:
— А знаете ли вы, товарищ заместитель командующего, что у нас на фронте люди не в силах бревно поднять?! Известно ли вам, что такое дистрофия?!
Мне казалось, что Говоров совсем не представляет себе особенностей Ленинградского фронта. Я говорил ему еще что-то очень зло и беспокойно. А он глядел на меня в упор и молчал.
Только когда у меня иссяк весь запал, он встал, прошелся по кабинету, совсем не размахивая руками, как это невольно получается у каждого, и удивительно ровным голосом сказал:
— Нервы у вас, полковник, не в порядке. Пойдите-ка успокойтесь и приходите опять через полчаса. Разговор [165] предстоит большой, а работы у нас с вами впереди еще больше...
Тогда я не знал еще, что словцо «бездельник» в лексиконе Говорова занимает совершенно исключительное положение. Оно стало привычным с юношеских лет, когда будущий полководец репетировал ленивых учеников из богатых семей, и выскакивало у него непроизвольно в минуты раздражения. Признался он нам в этом только в конце войны, в непринужденной обстановке, когда мы, уже генералы, прослужившие с ним три года, полушутя напомнили ему, что «буркал» он иногда зря.
Ровно через тридцать минут после моей бурной разрядки Говоров снова вызвал меня и три часа скрупулезно, километр за километром, изучал по карте всю сложную кольцевую оборону от переднего края до центра города. Расспрашивал о ходе и характере летних и [166] осенних боев, о масштабах и специфике оборонительных работ в прошлом году. Изредка делал для себя какие-то заметки в общей тетради.
Выслушав историю крошечного плацдарма у Невской Дубровки, снова посуровел и проворчал:
— Ничего там ожидать нельзя, кроме кровавой бани для нас...
Этот хмурый, неприветливый на вид человек быстро брал под свой контроль широчайший круг вопросов, связанных с боевой деятельностью всех родов войск, с воспитанием личного состава, с работой тыла и снабжения. В его подходе к людям всегда чувствовался строгий педагог. Он умел, не перебивая, слушать любого, но не терпел многословия. Указания давал очень емкие, требующие от исполнителей самостоятельно «раскинуть мозгами».
Высокую личную организованность Говорова быстро почувствовал весь штаб. Попросишь, бывало, принять с докладом, и он сразу назначит время, вызовет точно, минута в минуту.
Неразговорчивость и сухость Леонида Александровича вначале воспринимались как подчеркнутые, а не природные особенности характера, но затем к его угрюмому виду привыкли. Жданов, Кузнецов, Штыков и другие партийные руководители с искренним уважением относились к этому строгому, но не обособленному от коллектива человеку.
Судьба невского плацдарма решилась в конце апреля. Эвакуация частей 86-й стрелковой дивизии с левого берега Невы осуществлялась в сложных условиях и завершилась в ледоход. В тот день, 27 апреля, мне пришлось быть на берегу, Я слышал, как прогремела на плацдарме последняя очередь наших пулеметчиков.
Невский «пятачок», где с сентября 1941 года наши войска перемололи около шести немецко-фашистских дивизий, прекратил свою боевую жизнь. Пятисотметровая полоса невской воды снова стала отделять защитников Ленинграда от гитлеровцев.
Кончила свое существование и ладожская «Дорога жизни». Эвакуация населения, больных и тяжелораненых продолжалась по ней тоже до конца апреля.
С одним из последних рейсов я проводил на Большую землю своего старого друга майора Алексея [167] Писаржевского. Он лежал в машине полуживой, ничуть не беспокоясь, что повезут его по хрупкому весеннему льду. Алексей — редкого мужества человек. Ему не раз приходилось вызывать на себя огонь артиллерии. Но невозмутимое спокойствие перед опасным путешествием через Ладогу объяснялось, по-видимому, не только мужеством. Пожимая мне на прощание руку, он сказал с безысходной тоской:
— Моя песенка спета, Борис. Без меня довоюете.
К счастью, он оказался не прав и через год вернулся в строй.
В этот период обстановка в целом на нашем и на Волховском фронтах усложнилась в организационном отношении. В самую распутицу, когда лед на Ладожском озере уже таял, Военный совет фронта получил директиву об упразднении Волховского фронта, которым командовал генерал армии К. А. Мерецков. По этой директиве войска Волховского фронта, проводившие операции на огромном пространстве от озера Ильмень до Ладоги, подчинялись теперь Ленинградскому фронту. При этом пять армий и три отдельных корпуса (8-я, 54-я, Вторая ударная, 59-я и 52-я армии, 4-й и 6-й гвардейские и 13-й кавалерийский корпуса) образовали, по директиве, Группу войск волховского направления объединенного фронта, а три армии и две небольшие группы (23-я, 42-я и 55-я армии, Невская и Приморская оперативные группы) — Группу войск ленинградского направления. Создавалось и два отдельных командования этими группами: генерал-лейтенант М. С. Хозин, назначенный командующим объединенным Ленинградским фронтом, возглавлял в то же время Волховскую группу и располагался со штабом в Малой Вишере на старом командном пункте К. А. Мерецкова{20}. Ленинградскую группу войск со штабом в Смольном возглавил генерал-лейтенант артиллерии Л. А. Говоров, назначенный заместителем М. С. Хозина. В Ленинграде, в Смольном, оставались и члены Военного совета фронта А. А. Жданов, А. А. Кузнецов и начальник штаба Д. Н. Гусев. Некоторых генералов и офицеров штаба М. С. Хозин отозвал из Ленинграда в Малую Вишеру. [168]
Решение Ставки об объединении войск, находившихся в блокированных условиях, с войсками за Ладогой в единый фронт должно было способствовать большой их целеустремленности и взаимодействию для деблокады Ленинграда, но распутица и прекращение как раз в этот период деятельности Ладожской ледовой дороги, связывающей два фронта, внесли очень большую сложность в практику работы командований и штабов, так далеко отстоявших друг от друга. А указания Ставки Военному совету фронта шли и в Малую Вишеру, и в Ленинград — в Смольный; штаб фронта под руководством Д. Н. Гусева и начальники родов войск могли лишь по телеграфу уточнять положение и задачи войск, отделенных растаявшим льдом Ладоги.
Вот в таких условиях почти вслед за организационной директивой об упразднении Волховского фронта пришла вторая директива: принять немедленные меры к выводу Второй ударной армии бывшего Волховского фронта на восточный берег реки Волхова.
Армия эта в ходе неудавшейся зимней наступательной операции на Любань находилась в трудном положении на западном берегу, почти окруженная противником. Весенняя распутица еще больше обострила там обстановку.
Работники штаба фронта в Ленинграде мало знали о деталях операции по выводу войск Второй ударной армии из окружения: все решения по руководству там боевыми действиями принимались в Малой Вишере. Но, вспоминая об этом в общей связи с описанием событий весной 1942 года, следует отметить, что практически так и не получилось объединения тогда ленинградцев и вол-ховчан в единый фронт. В середине июня Ставка приняла решение восстановить Волховский фронт под командованием генерала армии К. А. Мерецкова, а генерал-лейтенант М. С. Хозин был отозван в Москву.
Впоследствии, уже после войны, вспоминая подробности этого периода, оба бывших командующих фронтами писали, что жизнь подтвердила нецелесообразность ликвидации Волховского фронта в апреле 1942 года{21}. [169]
В составе блокированного противником Ленинградского фронта под командованием Л. А. Говорова Ставка оставила старые 23-ю, 42-ю и 55-ю армии, Невскую и Приморскую (Ораниенбаумскую) оперативные группы. Защита города Ленина от разрушения осадной артиллерией немцев и предотвращение повторных попыток вражеского штурма были ближайшими задачами, стоявшими перед войсками.
В это время в южных районах страны развернулись крупнейшие операции 1942 года: Керченская, оборона Севастополя, а затем и великая битва за Сталинград.
А жизнь между тем шла своим чередом. Страшная блокадная зима осталась позади, и многострадальному Ленинграду дышать стало несколько легче. Населению прибавили паек. На Карповке открылась баня с парикмахерской. Где-то прошел одинокий вагончик трамвая. На Марсовом поле и в Летнем саду начали отводить участки под огороды, и во всех райкомах партии появились новые отделы — сельскохозяйственные.
Перед началом навигации на Ладоге я забежал как-то к Михаилу Васильевичу Басову и застал его за составлением плановой эвакуации заводов. В первую минуту мне стало не по себе.
— Как же так? — спросил я. — С чем же Ленинград остается?
— А что делать? — вопросом на вопрос ответил Михаил Васильевич. — Больше тридцати тысяч станков у нас не работает!.. Да разве только станки! Бездействуют прокатные станы, оборудование мартенов...
Я рассказал о том, что видел недавно на «Большевике». Когда на заводском дворе чуть-чуть расчистили пути и один паровозик дал первый гудок, старики-мартеновцы прослезились, заговорили о скором возрождении всех заводских цехов.
— Может быть, и ты тут у меня прослезишься? — сердито отозвался Басов. — Будто я не знаю, сколько поумирало тех же мартеновцев с «Большевика». А Кировский завод возьми: там ни одного вагранщика не осталось... Вот и приходится составлять сразу два плана: один — эвакуации, а другой — организации самого необходимого нам производства. В каждом районе создаем десятки курсов и школ для обучения подростков... И вообще знай: сколько заводов ни вывози, Ленинград [170] все равно останется промышленным центром, а рабочий класс — рабочим классом...
Свои признаки весны и у нас — в Инженерном управлении. Давно ли мы распрощались с боевыми друзьями по Невской Дубровке метростроевцами, а теперь вот и эпроновцы уходят. На сей раз это приятные проводы. Ф. И. Крылов ведет людей на прокладку нефтепровода по дну Ладожского озера для снабжения Ленинграда горючим. И там же на Ладоге трудятся сейчас отряды Зубкова: строят пирсы и подъездные пути.
Войска и штабы быстро почувствовали влияние нового командующего на боевую деятельность.
Своих дальних оперативных планов Говоров не раскрывал, как это и положено командующему, но его задания и указания по отдельным вопросам всегда были очень емки, значимы, как бы приоткрывали перспективу, заставляя каждого работать, задумываясь над поставленной задачей.
Однажды я докладывал ему принципиальную схем}) развития траншейной системы в дивизионных полосах обороны. Внимательно рассмотрев ее, командующий недовольно поерзал локтями, помял свои будто озябшие пальцы:
— Не все у вас продумано. Больше заботитесь о жесткой обороне... Траншейную сеть надо постепенно развивать не только в глубину, но и вперед, в сторону противника.
Когда я прямо спросил командующего о перспективах перехода в наступление, он глянул искоса и проворчал:
— Рано вам об этом знать. У вас пока и для обороны дел хватает... Но то, что я сказал, учтите...
Изучая позиции отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов, переданных в свое время из укрепленных районов стрелковым дивизиям, Говоров заметил:
— Запущены батальоны. Будем снова превращать их в самостоятельные части и восстанавливать укрепрайоны. Это позволит высвободить и отвести с передовых позиций несколько стрелковых дивизий.
Вывод из первого эшелона в резерв целых соединений был в ту пору для нашего фронта делом новым и смелым. Вопрос этот вынесли на обсуждение Военного [171] кто хотел бы сразу идти в наступление. Но настойчивость Л. А. Говорова и здесь принесла нужные плоды. Командиры вошли в азарт, между ними развернулось истинное соревнование за лучшее оборудование своей полосы, своего участка. Весь передний край исполосовали глубокие траншеи и ходы сообщений. Им присваивали названия, как улицам и переулкам. Чтобы не путаться в возникшем лабиринте, расставляли указатели. Теперь уже не только от командного пункта полка, но даже и от КП дивизии можно было дойти не нагибаясь до любой точки переднего края. И это, конечно, заметно снизило потери от огня противника.
Как-то в 21-й стрелковой дивизии мне довелось быть свидетелем любопытного разговора. Только что закончился очередной артиллерийский налет противника, и полковник Папченко «висел на телефоне», выясняя последствия. Из одного полка доложили, что у них особенно досталось роте старшего лейтенанта Орехова. В ее расположении разорвалось свыше двухсот снарядов.
— А потери есть? — допытывался полковник. — Что? Один убит и двое ранены? Так, может, там укрытия слабы или опять люди зря наверху болтались? Имейте в виду, я из вашего Орехова семечек наделаю! На что это похоже; за пятнадцать минут ерундового обстрела трех человек теряем! — Папченко распалялся все больше, лицо его стало пунцовым. — Скажи-ка мне, пожалуйста, — допрашивал он командира полка, — сколько метров траншей сегодня вырыли?.. Отчетами меня не корми. К чертовой матери твои бумажки, я не счетовод. Сейчас сам приду к Орехову. И ты туда иди, там отчитаешься...
Л. А. Говоров решил побывать в Приморской группе войск — на ораниенбаумском плацдарме. Лететь туда пришлось ночью на У-2. В одном самолете находились командующий и заместитель начальника штаба фронта генерал-майор А. В. Гвоздков, в другом — мы с Г. Ф. Одинцовым, недавно произведенным в генералы. Близкие разрывы вражеских зенитных снарядов пощекотали нам нервы, но все обошлось благополучно.
121-я дивизия НКВД была переименована в 109-ю стрелковую в августе 1942 года. [174] Знакомство с состоянием дел в группе не из приятных. Почти полгода никто из руководящих работников фронтового управления не мог выбраться на участок, отрезанный от главных сил фронта. После осенних боев и перегруппировок на ораниенбаумском плацдарме остались четыре сильно поредевшие дивизии, совсем немного артиллерии и танков. Хорошо еще, что помогали береговые форты Балтийского флота, объединенные в так называемый Ижорский укрепленный район КБФ.
Командующий группой генерал-майор А. Н. Астанин и его штаб плохо знали противника, совсем не занимались разведкой. На многих участках боевого соприкосновения с неприятелем не было в течение всей зимы, ширина «нейтральной полосы» достигала местами нескольких километров. Артиллерия располагалась без системы, танки не имели оборудованных позиций для засад.
— Лапу, что ли, здесь сосали зимой? — резко бросил Говоров.
Гвоздков, Одинцов и я глубоко сознавали свою вину за все эти неурядицы. Но вопреки нашим ожиданиям командующий не учинил нам заслуженного разноса. Его острые, прямые вопросы, в которых раскрывались упущения, действовали куда эффективнее. Лишь перед отъездом он позволил себе опять буркнуть что-то о «бездельниках».
В середине июля у нас началась энергичная подготовка к наступательным действиям.
Л. А. Говоров стал частым гостем на Пулковских высотах, подолгу находился там на наблюдательном пункте командира 21-й стрелковой дивизии полковника М. Д. Папченко. Однажды, возвращаясь оттуда, заехал в штаб 42-й армии и в разговоре с ее командующим генерал-майором И. Ф. Николаевым прямо спросил:
— Вас устраивает положение войск под Урицком? Иван Федорович давно хотел потеснить там противника и потому оживился:
— Для нас этот Урицк как бельмо на глазу. У Папченко руки чешутся, да сил маловато. А по-моему, уж [175] если начинать, то и Старо-Наново надо освобождать. В будущем оно тоже станет хорошим исходным пунктом для наступления.
— Тогда готовьте частную операцию, — распорядился Говоров. — Используйте для атаки часть сил двадцать первой и восемьдесят пятой стрелковых дивизий. Весьма важно выровнять изломанную линию переднего края на правом фланге.
Бои за овладение Старо-Пановом и Урицком начались 20 июля. В первый день наступление развивалось успешно и нашим войскам удалось освободить поселок Старо-Наново. Но и немцы стали перебрасывать к Урицку подкрепления. Генерал Николаев тоже ввел в бой свои резервы.
Через несколько дней активизировался колпинский участок в полосе 55-й армии. Части 56-й и 268-й стрелковых дивизий штурмовали здесь опорный пункт Ям-Ижора.
Таким образом, в первых числах августа уже четыре стрелковые дивизии вели наступательные бои.
Правда, территориальный успех этих частных операций был незначительным. Войска 42-й армии закре-1 пились в восточной части поселка Старо-Наново на берегу речки Дудергофки да захватили первые траншеи противника у станции Лигово и на восточной окраине Урицка. Войска 55-й армии овладели поселками Путро-лово и Ям-Ижора.
Как раз в эти дни Ставка предупредила Говорова о начавшейся переброске под Ленинград из Крыма крупных сил армии генерал-фельдмаршала Манштейна. Действительно, скоро наши разведчики и партизаны заметили перегруппировку войск противника и обнаружили [176] совершенно новые части. В районе Тосны и Вырицы появились 5-я горнострелковая, 61-я пехотная и 250-я испанская «голубая» дивизии. Из Красногвардейска донесли о сосредоточении там до сих пор неизвестных 12-й танковой дивизии и 185-го штурмового дивизиона. Под Ленинградом появились осадные орудия большой мощности, в том числе и 420-миллиметровая типа «Берта». Стало ясно, что враг создавал новую ударную группировку, нацеленную на город.
Этому благоприятствовала тяжелая обстановка, сложившаяся на юге страны. От сводок Совинформбюро ныло сердце. Пали Крым и Донбасс. Гитлеровцы форсировали Дон, прорвались к Северному Кавказу и Волге.
Но, несмотря на все это, в войсках не было и следа уныния. Бойцы и командиры готовы были помочь товарищам по оружию, активными действиями отвлечь часть вражеских сил на себя. И мы в штабе не оставляли сокровенную мечту о большом ударе с целью прорыва блокады.
И вот 7 августа генерал Гусев сказал:
— Ну, други мои, кажется, и у нас начинаются горячие денечки. Волховский фронт готовит наступление на Синявино. Нам предстоит наносить вспомогательный удар навстречу ему.
Больше он ничего не сказал. Только хитро улыбался:
— Не торопитесь, всему свое время.
— Раз навстречу волховчанам, значит, опять по старому пути, с форсированием Невы? — высказал предположение генерал Баранов, новый командующий бронетанковыми войсками.
— Может, ты знаешь другую дорогу? — улыбнулся Гусев. — Я, брат, премию бы выдал тому, кто укажет ее. За Старо-Паново больше недели дрались, а дальше Дудергофки не ушли. Делай сам вывод...
Два дня спустя нас вызвал Л. А. Говоров. И тут всем стало ясно, что командующий как раз и не хочет наступать по старому пути, через Неву.
— Удар осуществим вдоль левого берега Невы от Колпина в направлении Усть-Тосно и далее на Мгу, — заявил он.
Замысел Леонида Александровича прост.
— Имейте в виду, — предупреждал он, — многое [177] будет зависеть от того, сумеем ли мы сразу захватить шоссейный мост через реку Тосну. С этой целью высадим десант на катерах. Внезапность должна стать нашим союзником.
Сообщив затем сроки готовности операции, назвав силы, которые должны в ней участвовать, командующий предложил немедленно приступить к разработке плана и отпустил нас.
Мы, не сговариваясь, сразу все направились к Гусеву. Выяснилось, что по пехоте на участке предполагаемого прорыва может быть создан лишь полуторный перевес.
— И танков у генерала Баранова маловато. Выходит, на вас вся надежда, — обратился начальник штаба к командующим Военно-воздушных сил и артиллерией.
Генерал С. Д. Рыбальченко заявил, что он может выделить для поддержки пехоты не больше ста самолетов.
— Не жирно! — резюмировал Гусев. — Ну а у тебя как, Георгий Федотович?
— Создадим тройное превосходство в орудиях и тяжелых минометах, — уверенно ответил Одинцов.
Когда расходились, Гусев предупредил меня:
— Ты, брат, все-таки готовь переправочные средства у Невской Дубровки. Хотя бы на одну дивизию.
— Я вас не понимаю, Дмитрий Николаевич. Какой в этом оперативный смысл?
— Командующий приказал держать там наготове семидесятую дивизию. Мы ее перебросим через Неву для удара во фланг противнику, когда основные силы пятьдесят пятой армии начнут развивать успех.
Наступило 19 августа. За десять без малого суток мы успели во всех деталях продумать и неплохо организовать инженерное обеспечение предстоящей операции. 367-й и 53-й армейские инженерные батальоны назначены на усиление стрелковых дивизий, форсирующих реку Тосну. Один саперный взвод пойдет в составе десанта на катерах, чтобы разминировать мосты. Старейшие и наиболее испытанные в прошлых боях 41-й понтонный и 106-й инженерный батальоны вступят в [178] дело в составе главных сил 55-й армии при развитии успеха.
106-м батальоном теперь командует майор И. И. Соломахин. Из сугубо гражданского инженера-строителя, любителя поспорить даже там, где не положено, выработался смелый, энергичный, дисциплинированный командир. Только неделю назад батальон освободился от строительства фронтового командного пункта, и уже после этого Соломахин успел перебросить через Ладожское озеро новый легкий понтонный парк, подготовить автотранспорт.
Так же слаженно действуют и другие наши части. За год войны инженерные войска обогатились огромным опытом. Лучше стало у нас и с материальной частью. В приподнятом настроении явился я на фронтовой артиллерийский наблюдательный пункт. Он находится прямо в траншее на правом берегу Невы, как раз против участка, который будет атаковать десант. На НП хозяйничает Г. Ф. Одинцов. Здесь же находятся С. И. Лисовский и несколько человек из штаба 55-й армии.
Над Невой — гул артиллерийской канонады. Это орудия прямой наводкой наносят удары по огневым точкам на левом берегу реки. Катера с десантом идут вверх по Неве из Кормчино и скоро должны поровняться с нами.
Химики ставят дымовую завесу. Она заволакивает весь фарватер Невы и оба берега. Огонь орудий прямой наводки стихает. На воде уже слышен шум катерных моторов.
На бреющем полете прошла группа краснозвездных штурмовиков. Высоко в небе кружит четверка истребителей.
Прислушиваясь ко всем этим звукам, я думаю о своем. Найдут ли катера в дыму намеченные места высадки? Подавлена ли противодесантная оборона немцев? Сольются ли удары передовых частей 43-й и 268-й стрелковых дивизий на левом берегу Тосны с атакой десанта?
Во время ночной разведки саперы капитана Ерастова наткнулись на маленькую землянку в овраге. От нее к мосту на шоссе тянулись две нитки электрического провода. Мы решили, что это подрывная станция. Сейчас по ней бьет наша батарея. [179]
На том берегу послышался треск автоматов, несколько взрывов гранат. Дым становится реже. Нам уже виден начавшийся там бой. Кажется, оккупанты ждали атаки с суши, а не с Невы. Позиции 43-й стрелковой дивизии — в огне и дыму. Девятки «юнкерсов» успели трижды бомбить занятый ею клочок земли. Зато высадившийся с катеров десант почти не встретил сопротивления. Катера разворачиваются и уходят в следующий рейс.
Взволнованные удачей, мы с Лисовским собираемся дать Соломахину команду вести буксиром вдоль Невы легкие понтоны. Может быть, уже сегодня ночью главным силам 55-й армии удастся прорваться через реку Тосну? А там, глядишь, недалеко и Мга!
Но тут Одинцова вызывает к телефону командующий фронтом. Георгий Федотович начал было докладывать об успехе десанта, но вдруг осекся. Голос его изменился.
— Слушаюсь, товарищ командующий! Сейчас же еду туда, — говорит генерал и кладет трубку.
Оказывается, пехота, попав под удар авиации и артиллерии противника, залегла.
Вместе с Одинцовым в штаб 55-й армии отправляюсь и я.
К моменту нашего приезда туда обстановка несколько изменилась. 43-я и 268-я стрелковые дивизии, хотя и с большими потерями, все же разгромили фланговый узел обороны противника в поселке Усть-Тосно. 942-й полк 268-й стрелковой дивизии форсировал реку Тосну и закрепился на крохотном плацдарме.
Шоссейный мост тоже удалось захватить. Но он оказался пристрелянным. Два первых танка, выскочившие на него, сразу были подбиты и загородили путь другим. Вытащить их не удавалось, настолько сильным был артиллерийский и пулеметный огонь.
Как и месяц назад в старопановской операции, бои под Усть-Тосно приняли затяжной характер. Сказывалось прибытие к противнику свежих наземных частей, а главное, его преимущество в авиации.
Тогда я еще не совсем ясно понимал, что на невском участке завязываются события, выходящие за рамки частной операции. 11-я немецкая армия Манштейна в те августовские дни заканчивала сосредоточение для [180] наступления под Ленинградом. И наши активные действия имели своей главной целью сорвать этот замысел, заставить войска противника, готовившиеся к наступлению, втянуться в оборонительные бои.
5 сентября произошло неожиданное осложнение. Меня срочно вызвал командующий фронтом и приказал ознакомиться у начальника штаба с новым планом операции.
— Будем форсировать Неву тремя стрелковыми дивизиями и одной бригадой, — объявил он. — Срок подготовки — трое суток.
Судя по тону, каким было сказано о трех сутках, я понял, что «сюрприз» этот преподнесен сверху.
Причины возврата к лобовому удару через Неву в районе Невской Дубровки выяснились уже в ходе спешной перегруппировки войск. Дело в том, что 8-я армия Волховского фронта, начав наступление на Синявино, довольно далеко продвинулась вперед и стала угрожать тылам вражеской ударной группировки. Манштейн оказался вынужденным бросить против 8-й армии часть дивизий, прибывших из Крыма для штурма Ленинграда. Удар по синявинской группировке врага из-за Невы должен был обеспечить развитие успеха Волховского фронта.
Спешка, с которой все это проводилось, объяснялась, видимо, и тем, что к тому времени вступила в критическую фазу грандиозная битва на Волге. Активизируя боевые действия на Северо-Западном направлении, наше Верховное командование стремилось тем самым воспрепятствовать подтягиванию к Волге подкреплений с других фронтов.
Но как бы то ни было, трех суток, данных нам на подготовку к удару в районе Невской Дубровки, было явно недостаточно. На долю командиров дивизий, которым предстояло осуществить его, приходились считанные часы. Остальное время поглощалось органами управления фронта и армии.
Несколько раз менялись варианты оперативного построения войск. Лишь 7 сентября Л. А. Говоров принял окончательное решение: в первом эшелоне Неву форсируют 46-я и 86-я стрелковые дивизии, во втором эшелоне следует 11-я стрелковая бригада, в третьем — 70-я стрелковая дивизия. [181]
Станислав Игнатьевич Лисовский, расчерчивая проект плановой таблицы форсирования, задал каверзный вопрос:
— Какой процент потерь переправочных средств брать в расчет на первый рейс?
— Бери сто, не ошибешься, — мрачно посоветовал Пилипец.
— Если гребцами будут саперы, то можно, пожалуй, рассчитывать на возврат половины лодок, — раздумывал вслух Лисовский. — Но хватит ли у нас гребцов-саперов, вот в чем вопрос?
Подсчитали все свои возможности и едва-едва наскребли переправочных средств для войск первого эшелона.
— А если потери превысят наши расчеты, что тогда? — волновался Пилипец.
— Оттянуть надо операцию, — выразил общее настроение Лисовский. — Тогда можно было бы заготовить побольше переправочных средств, подучить людей. Не следует забывать, что в частях у нас много казахов, которые плавать совсем не умеют и, поди, боятся воды.
Вняв этим разумным доводам, я решил идти к командующему и попросить у него отсрочки на три-четыре дня.
— Это исключено, — отрезал Говоров. — Операция Волховского фронта развивается полным ходом. — Потом недовольно заметил: — Что же, по-вашему, артиллеристы бездельничать будут? Так сразу и дадут противнику уничтожить все лодки и понтоны?
Стало ясно, что дальнейшие разговоры на эту тему бесполезны. Надо было сделать максимум того, на что мы способны.
В штабы Невской группы и дивизий, готовившихся к наступлению, выехали для оказания помощи десятки работников фронтового аппарата. Поспешил туда и я. Передо мной опять знакомые места, где год назад защитники Ленинграда столкнули на воду первые лодки и понтоны. Сто восемьдесят суток — осень, зиму и часть весны вплоть до ледохода — не прерывалось здесь движение через Неву, не затихали кровопролитные бои на плацдарме. А теперь с реки доносилась лишь вялая перестрелка. И противник, и наши зарылись глубоко в землю. Только в стереотрубу или в бинокль можно [182] изредка заметить на той стороне мелькнувшую фигуру солдата, вспышку выстрела, темную пасть амбразуры. Лисовский подошел к большой воронке:
— Помните, что здесь было?
— Кажется, наш штаб, — неуверенно отвечаю я. Лисовский советует командиру батальона майору
И. А. Гультяеву снова зарыть на этом месте бревенчатый сруб для командного пункта.
Г. Ф. Одинцов еще не знаком с Невской Дубровкой, но его наметанный глаз быстро все замечает. Прильнув к стереотрубе, пристально разглядывает Георгий Федотович железобетонную громаду главного корпуса 8-й ГЭС. Высокие насыпи эстакад делают это сооружение похожим на старинную крепость, укрывшуюся за земляными валами. На чердаках там, несомненно, разместились наблюдательные пункты противника, а в первом этаже оборудованы, наверное, огневые позиции для орудий и минометов. Стены электростанции избиты снарядами настолько, что куски бетона свисают на прутьях арматуры, словно клочья изорванной одежды.
— Осиное гнездо... Измаил какой-то. Расхлопать бы все это тяжелыми авиабомбами, — говорит Одинцов.
Нам уже известно, что Л. А. Говоров принял решение форсировать Неву в светлое время, перед вечером. Начинать операцию с рассветом было опасно из-за господства противника в воздухе. А вечером у вражеской авиации не будет времени развернуться.
Минуло 8 сентября. Настала последняя ночь перед наступлением. На берегу еще продолжается большое движение. Противник нервничает: беспорядочно ведет артиллерийский и минометный огонь по площадям, чаще обычного освещает реку ракетами. Чувствуется, что скрыть подготовку к форсированию Невы нам не удалось.
Уже два часа, а мы все еще ведем пересчеты количества лодок и понтонов. На командный пункт продолжают поступать противоречивые сведения о готовности войск. Возникают недоразумения. Инженерный отдел Невской группы считает, что в 86-ю стрелковую дивизию доставлено все, что положено для трех передовых батальонов. Но когда Говоров требует от командира [183] дивизии полковника Федорова личного подтверждения, тот начинает путаться и затем докладывает, что часть лодок у него уже выведена из строя. Федоров распорядился переключить под пехотный десант понтоны, предназначенные для артиллерии и танков. Приходится спешно изменять план паромных переправ.
Командир 46-й стрелковой дивизии генерал Е. В. Козик уверенно сообщил о полной готовности переправочных средств. А через десять минут оттуда приходит член Военного совета фронта Т. Ф. Штыков, и мы узнаем иное:
— Лодки и понтоны Козика еще около развалин школы. Если не принять мер, их до рассвета не успеют к берегу поднести. Надо, товарищ Бычевский, помочь Козику.
Терентий Фомич Штыков умеет вникнуть в дело. Его на кривой не объедешь. Экспансивный бригадный комиссар Шиншашвили, член Военного совета Невской оперативной группы, с увлечением докладывает, что во всех частях идет массовый поток заявлений с просьбой принять в партию, везде проведены митинги, все бойцы настроены по-боевому. Штыков, не перебивая, дожидается конца этого доклада, а затем говорит:
— Это верно, товарищ Шиншашвили. И я присутствовал на митинге в одиннадцатой бригаде. Там Арты-баев, казах, хорошо сказал о борьбе всех национальностей за город Ленина. А потом стал я беседовать с ним один на один, он и признался мне откровенно: «Огня не боимся. Пулемета, орудия не боимся. Драться будем. А вот воды боимся. Грести веслами не умеем. Как быть, если лодка тонуть станет?»
— Я комиссару бригады Антонову дал указание выдать казахам побольше спасательных кругов, Терентий Фомич, — оправдывался Шиншашвили.
— И это верно. Бойцы-казахи просят посадить с ними в лодки русских солдат... А потом вы знаете, что когда лодки несли к берегу, то уключины растеряли? А ведь казах даже понятия не имеет, что такое уключина. Пожалуйста, с работниками политотдела займитесь этим, пока не поздно...
Подкрадывается рассвет. Скоро на берегу все должно замереть. А там еще пересчитывают весла, уключины, спасательные круги.
У телефонистов свои заботы: «Болото» не отвечает [184] «Топору», «Топор» — «Сапогу». А все оттого, что провода не успели запрятать поглубже в стенки траншей. Протащили там лодки и порвали все. В последние минуты устраняются эти огрехи.
Выхожу и я на берег. Считанные часы перед боем. Шагаю по траншеям. Присматриваюсь, где, что и как делается по моей инженерной части. Прислушиваюсь к голосам.
Вот комиссар полка передает бойцам небольшой красный флажок — символ нашего революционного знамени. Бойцы хотят взять его с собой в лодку, а затем водрузить на главном корпусе 8-й ГЭС.
В другом месте слышу разговор о письмах родным:
— Политрук сказал, что нельзя указывать место, где воюешь. А может, это последнее мое письмо!
Бойцу советуют:
— Напиши, что город — известный всему миру, и про реку.
— А если подумают о Волге? Там тоже сейчас бои — будь здоров!
— Ну, брат, Ленинград с другим городом не перепутают.
— Скажи, что воюешь там, где Ленин был...
В понтонном батальоне Гультяева встречаю санитарного инструктора Люсю. Маленькую, с рябинками на лице, с темно-карими глазами. Она обходит командиров, раздает индивидуальные пакеты. Люся хорошо помнит Невскую Дубровку 1941 года. Когда перепадет свободный час и можно будет присесть отдохнуть где-нибудь в уголке тесной землянки, она, вероятно, с болью в сердце вспомнит солдат, которых сейчас уже нет в живых. А о себе, о том, что ей самой завтра придется [185] ползать среди разрывов, перевязывать раненых, таскать на себе тяжелые изувеченные тела, Люся если и задумывается, то только на минутку...
В первые часы форсирования мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским были на разных наблюдательных пунктах: Лисовский — в полосе 86-й стрелковой дивизии на Бумажном комбинате, я — около устья ручья Дубровки, где сосредоточились передовые батальоны 46-й стрелковой дивизии. Установили телефонную связь с комендантами переправ и между собой.
В 16.00 началась артиллерийская подготовка. Одинцов предполагал, что триста орудий и минометов за два часа смогут подавить огневую систему противника хотя бы на время первого рейса. Но он просчитался.
Как только саперы стали подносить понтоны к реке, гитлеровцы произвели массированный огневой налет по самой кромке нашего берега. Заговорила артиллерийская группа противника из района Мустолово, давно пристрелявшая эти места. А мы не можем даже поставить дымовую завесу — на наше несчастье, ветер от противника.
Звонит Лисовский:
— Гультяев вынес понтоны на воду, а пехота на посадку еще не вышла. Ее задерживает огонь противника.
То же самое я вижу и в 46-й стрелковой дивизии. Саперы капитана С. С. Мороза волоком тянут к воде больше пятидесяти деревянных лодок. Тут и там среди них взметается земля от минометных разрывов. Уже заговорили немецкие пулеметы.
Звоню на командный пункт дивизии:
— Давайте людей на посадку! Ответ не очень вразумительный:
— В частях большие потери командного состава. Принимаются меры, чтобы ускорить посадку.
Через десять минут комендант переправы капитан Мороз с тревогой докладывает:
— Вышло из строя много гребцов. Пробито осколками двенадцать лодок. Переправу начал под сильным обстрелом.
У телефона снова Лисовский: [186]
— Дело плохо, Борис Владимирович! У Гультяева уже половина понтонов с пробоинами. На тот берег ушло всего две роты из намеченных семи.
— Какие известия из сто шестого батальона?
— У Соломахина, к сожалению, еще хуже, — слышу глухой голос Лисовского. — Понтоны на воде, но пехота подойти к ним не может...
Начинает темнеть. Но и сумерки не приносят облегчения. В воздух взлетают осветительные ракеты, а вслед за тем опять слышатся злые голоса пулеметов. Они бьют длинными очередями по плывущим лодкам.
Теперь с наблюдательного пункта почти ничего не видно, и я тороплюсь на КП Невской оперативной группы. Он в полутора километрах от берега.
Артиллерийско-минометный огонь противника накрывает 86-ю и 46-ю стрелковую дивизии на всю глубину. В пути то и дело попадаются дымящиеся воронки, подбитая и накренившаяся машина с лодками, раненые солдаты, бредущие в медсанбат.
На КП меня ждут совсем неутешительные сведения. В двух дивизиях с первым рейсом на левый берег ушел, по существу, один батальон вместо пяти по плану. Но хуже всего, что лодки и понтоны, участвовавшие в первом рейсе, обратно не вернулись.
Приехал Говоров. Угрюмо слушает доклад подавленного неудачей командующего Невской группой войск комбрига И. Ф. Никитина: «С переправившимися подразделениями связи нет. Новые батальоны отправлять не на чем».
У Одинцова тоже похвалиться особенно нечем. Докладывает, что огневая система неприятеля до конца раскрыта не была и потому не подавлена.
— Слышу без вас, — прерывает Говоров. Затем поворачивается ко мне: — Какие меры приняты для восстановления потерь переправочных средств?
Докладываю, что из города за ночь будет доставлено триста десятиместных лодок — почти столько же, сколько было к началу операции.
Выслушав всех, командующий фронтом приказывает комбригу Никитину привести в порядок войска, подготовить к утру новый огневой удар и продолжать форсирование.
На другой день в командование Невской группой [187] войск вступает генерал-лейтенант Д. Н. Гусев. Членом Военного совета группы назначается полковой комиссар А. Е. Хмель, бывший комиссар 189-й стрелковой дивизии. Комбриг И. Ф. Никитин идет командовать 11-й стрелковой бригадой.
Однако повторного форсирования Невы не состоялось: командующий отменил свой приказ.
13 сентября он направил в Ставку новый план операции и просьбу предоставить время для более тщательной подготовки. Нам разрешили затратить на это всего пять суток.