Штурм отбит
Каждый час сражения проходил теперь с величайшим накалом. И особенно напряженной была ночь на 13 сентября. В штабе фронта реально ощущали, что командование противника организует решительный штурм самых близких к Ленинграду рубежей.
Наступление отбивалось по всему кольцу одновременно. Отряд кораблей на Неве громил вражеские части, подходившие к Колпину; наша авиация бомбила крупную группировку, сосредоточившуюся в Вырице — Михайловке; корабельная артиллерия из восточной части Финского залива вела огонь по соединениям 50-го армейского корпуса гитлеровцев, находившегося в районе Красного Села и под Пулковом.
В эту же ночь 1-я дивизия погранвойск НКВД полковника С. Н. Донскова получила приказ К. Е. Ворошилова готовить контрудар на Шлиссельбург с десантами через Неву и с Ладожского озера. Я отправил в его распоряжение 41-й понтонный батальон Манкевича. Выходил на Неву и 21-й батальон капитана Л. С. Труппа.
Ночью мне позвонил начинж 23-й армии, что финские войска пытались прорвать передний край Карельского укрепленного района на участке Белоостров — Медный завод. Жестокий бой завязался у Старого Бе-лоострова. Там на помощь войскам пришел отряд рабочих [98] Сестрорецкого завода. Туда же послали еще отряд с Кировского завода.
П. П. Евстигнеев, стремясь узнать более детально намерения противника, отправил в ближний тыл к немцам с небольшими группами автоматчиков самых смелых и опытных командиров-разведчиков Плющева, Федорова, Скачкова, Рева, Андрюкова.
— Очень сложная сегодня обстановка, — ответил он на вопрос «что нового?» — У немцев затевается какая-то крупная перегруппировка. Но пока рано делать вы-иоды.
Город непрерывно подвергался ударам вражеской авиации и артиллерии. В Смольный звонили о пожарах то в цехах «Электросилы», то на Кировском заводе, то на 5-й электростанции. Около трех тысяч противопожарных команд и две тысячи санитарных постов работали без отдыха, без сна и все же не успевали ликвидировать тяжелые последствия бомбежек. На крышах дежурили и подростки, сталкивая щипцами на мостовые зажигательные бомбы. Народные патрули ловили ракетчиков-диверсантов.
Везде было крайне обостренное положение. Но, конечно, самая грозная ситуация складывалась на урицко-пулковском участке. Здесь после захвата немцами Красного Села скапливались главные силы 50-го армейского корпуса 18-й армии с танками 41-го механизированного корпуса.
И Военный совет фронта сосредоточил на этом участке максимум внимания и усилий.
Я был у полковника Городецкого, когда он передавал приказ командующему 42-й армией генерал-майору Ф. С. Иванову. Полоса ее обороны резко сокращалась: с одного фланга ее ограничивал Урицк, а с другого — Пулково. В подчинение Иванову поступали 5-я дивизия народного ополчения, 21-я дивизия войск НКВД и 10-я стрелковая дивизия. Переброска этих войск осуществлялась с помощью автотранспорта.
Этим, конечно, значительно ослаблялась 55-я армия. Оставшимися в ее составе войсками трудно было обеспечить надежную защиту городов Слуцка и Пушкина. Чтобы хоть немного уплотнить боевые порядки наших поиск на этом направлении, 13 сентября с разрешения Военного совета фронта остатки 2-й гвардейской дивизии [99] народного ополчения и 267-й пулеметный батальон из Красногвардейска, зажатого противником с обоих флангов, отошли к городу Пушкину.
И как раз в этот напряженный момент опять произошла смена командования фронта. К. Е. Ворошилов был отозван в Москву. Вместо него прибыл генерал армии 1. К. Жуков. Начальником штаба стал генерал-лейтенант М. С. Хозин.
Формальности приема и передачи фронта не занячи много времени. П. П. Евстигнеев и И. Н. Ковалев рассказывали, что после подписания разведывательной и оперативной карт Ворошилов и Жуков пошли на телеграф. Разговор со Ставкой был краток. К аппарату в Москве подошел генерал А. М. Василевский. Жуков передал: «В командование вступил. Доложите Верховному Главнокомандующему, что полагаю действовать активно».
Ворошилов разговаривать с Москвой не стал.
Вскоре он пригласил попрощаться начальников родов войск. Пришли генералы А. А. Новиков, В. П. Свиридов, Н. А. Болотников, П. П. Евстигнеев, И. Н. Ковалев и я. Ворошилов пожал нам руки:
— До свидания, товарищи! Отзывает меня Верховный... — Помолчал и добавил: — Так мне, старому, и надо! Нынче не гражданская война — по-другому следует воевать... А в том, что разгромим мы здесь фашистскую сволочь, и минуты не сомневайтесь!
В ту же ночь Ворошилов и большинство работников штаба Главкома Северо-Западного направления вылетели в Москву.
А на другой день меня вызвал Г. К. Жуков. Выслушав мое обычное в таких случаях представление, вдруг резко спросил:
— Кто ты такой?
Вопроса я не понял и еще раз доложил:
— Начальник Инженерного управления фронта подполковник Бычевский.
— Я спрашиваю, кто ты такой? Откуда взялся? В голосе его чувствовалось раздражение.
«Биографию, что ли, спрашивает? Кому это нужно сейчас?» — подумал я, не сообразив, что командующий ожидал увидеть в этой должности кого-то другого. Неуверенно стал докладывать, что начальником Инженерного [100] управления округа, а затем фронта работаю почти полтора года, во время советско-финляндской войны был начинжем 13-й армии на Карельском перешейке.
— Хренова, что ли, сменил здесь? Так бы и говорил! А где генерал Назаров? Я его вызывал.
— Генерал Назаров работал в штабе Главкома Се-церо-Западного направления и координировал инженерные мероприятия двух фронтов, — уточнил я. — Он улетел сегодня ночью вместе с маршалом.
— Ну и ладно. Что там у тебя, докладывай.
Я положил карты и стал показывать, что было сделано до начала прорыва под Красным Селом, Красно-гннрдейском и Колпином, что имеется сейчас на пулковской позиции, что делается в городе, на Неве, на Карельском перешейке, где работают минеры и понтонеры.
Жуков слушал, не задавая вопросов. Потом повернулся спиной и, ни слова не говоря, стал рассматривать большую схему обороны города, прикрепленную к стопе.
— Что за танки оказались в районе Петро-Славян? — неожиданно спросил он, опять обернувшись ко [101] мне и глядя, как я складываю в папку карты. — Чего прячешь, дай-ка сюда! Чушь там какая-то...
— Это макеты танков, товарищ командующий, — показал я на карте условный знак ложной танковой группировки, которая бросилась ему в глаза. — Пятьдесят штук деревянных макетов сделано в мастерской Мариинского театра. Немцы дважды их бомбили...
— Дважды! — насмешливо перебил Жуков. — И долго там держишь эти игрушки?
— Два дня.
— Дураков среди немцев ищешь. В третий раз они тебе туда тоже деревяшки вместо бомб сбросят...
Конечно, Жуков был прав. Он приказал сегодня же ночью переставить макеты на новое место и изготовить еще сто штук. Я доложил было, что мастерские театра не успеют сделать столько за одну ночь.
Тогда командующий так посмотрел на меня, что я сразу понял — сомнений, неуверенности Г. К. Жуков не признает. Последовало совсем короткое, но очень выразительное предупреждение, что если его приказ не будет вовремя выполнен, то не только я пойду под суд.
В ту ночь саперы и работники декоративных мастерских Мариинского театра оперы и балета не сомкнули глаз. Задание командующего было выполнено.
Резкую критику нового командующего вызвало и то, что мы так поздно начали превращать Пулковскую гряду в мощный узел обороны. И на это не было оправданий.
Короче говоря, в первые дни немало пришлось выслушать от командующего нелестных замечаний, высказанных подчас в довольно резкой форме. И я не был исключением. Начальник оперативного отдела штаба полковник П. Д. Коркодинов после первого же непродолжительного разговора с командующим отбыл в Москву. На второй день было заменено командование 42-й армией — эту армию принял генерал-майор И. И. Федюнинский, прибывший на самолете вместе с Г. К. Жуковым. За недостаточно энергичное руководство контратаками под Петергофом через неделю были отстранены от командования 8-й армией генерал-майор В. И. Щербаков и член Военного совета дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов.
От командармов и командиров дивизий Г. К. Жуков [102] требовал в первую очередь, чтобы в самых решительных контратаках были отбиты у немцев отданные им вчера или сегодня поселок, станция, высота. В эти кризисные дни, даже часы сражения под самыми стенами Ленинграда каждый — от командующего до рядового бойца — стремился всеми средствами вырвать у врага инициативу.
Обстановка под Пулковом все более накалялась.
В свое время рассчитывали, что пока продолжаются контратаки наших войск под Красным Селом, 5-я дивизия народного ополчения успеет организованно занять подготовленные траншеи на Пулковских высотах. К сожалению, этого не получилось. Опорный пункт позиции в районе станции Горелово 13 сентября попал в руки врага. Двум полкам 5-й дивизии пришлось с ходу вступить в бой за Горелово.
Ополченцам удалось ворваться на станцию. Были основания полагать, что они там закрепятся. Но в три часа дня со стороны Красного Села их атаковала пехотная и танковая дивизии гитлеровцев. К четырем часам дня на рабочей карте оперативного отдела появилась отметка о вторичном захвате противником станции Горелово.
Мало того, немцы с ходу атаковали и еще один подготовленный, но не занятый нашими войсками опорный пункт на фланге пулковской позиции — Финское Койрово.
Через час, приведя в порядок 2-й и 3-й полки 5-й дивизии, командующий 42-й армией генерал-майор Ф. С. Иванов снова бросил их в бой за Горелово. Снова они очистили от немцев район станции. Однако, опасаясь за судьбу Пулкова, командарм ночью отвел один из полков со станции Горелово в район обсерватории. И Горелове остался всего один полк, ослабленный и контратаках. Был ранен командир дивизии полковник Ф. Т. Уткин. Проследить за ходом сражения было почти невозможно. В ходе контратак перемешивались полки и батальоны дивизии народных ополченцев, подразделения танковых частей. Огонь наших кораблей с залива и Морского канала по наступавшему противнику [103] был настолько близок к линиям наших войск, что и из-за этого затруднялись контратаки.
Утром 14 сентября бой за Горелово возобновился с новой силой, но к вечеру немецкие танки в третий раз прорвались на станцию. Жуков приказал командующему 42-й армией восстановить положение.
Выполняя этот приказ, части 5-й дивизии до самой ночи контратаковали противника. Народных ополченцев повели в бой комиссары полков. Сменивший раненого командира 2-го полка С. И. Красновидова{18} комиссар С. И. Ганичев — секретарь Василеостровского райкома партии — был тяжело контужен. Его удалось вынести с поля боя. Перед этим погиб комиссар 3-го полка М. Я. Камышников. Его сменил секретарь Выборгского райкома партии И. А. Смирнов. В атаки в передовой цепи бок о бок с бойцами шли командиры батальонов Рябинин, Березков, Перлей. Отстаивалась уже Глиняная горка — высота 66,6, которую мы называли и Пулеметной горкой.
Ночь на 15 сентября и весь день я провел вместе с начальником инженерных войск 42-й армии майором А. П. Шубиным на наблюдательном пункте около обсерватории. Мы пытались наладить связь с командирами саперных частей, действовавших с пехотой. Но сделать это оказалось не так то просто. Евстифеев, Королев, Соломахин, Заводчиков все время были среди своих саперов, сами руководили установкой мин против наседавших танков.
В середине дня самые яростные схватки шли на правом [104] фланге армии. Жуков и Жданов снова дали приказ командующим 8-й и 42-й армиями наступать в направлении Красного Села и Дудергофа. Но, проводя эти непрерывные контратаки, Военный совет фронта не мог не видеть реальной угрозы еще более глубокого прорыва фашистских танков и пехоты. Поэтому командованию 12-й армии было одновременно отдано распоряжение занять линии укрепленного рубежа уже на окраине Ленинграда. На участок от побережья Финского залива у поселка Лигово и до мясокомбината выдвигалась 21-я стрелковая дивизия погранвойск НКВД, слева границей занятого ею участка был Витебский вокзал. Участок от мясокомбината до реки Невы у села Рыбацкое предназначался для 6-й дивизии народного ополчения.
Всю пулковскую позицию непрерывно бомбила фашистская авиация. Многие здания обсерватории превратились в развалины. К вечеру огромные пожары охватили город Урицк. Зрелище было страшное и грозное. А потом положение еще больше ухудшилось. Гитлеровцы бросили в атаку шестьдесят танков, нанося теперь удар в стык между 42-й и 8-й армиями в направлении побережья залива. Вечером стало известно, что они прорвались на дорогу Стрельна — Ленинград Две правофланговые дивизии 42-й армии — 10-я и 11-я оказались отсеченными от пулковской позиции, от Урицка и вели бои за Стрельну уже на фланге 8-и армии которой командовал генерал-майор В. И. Щербаков с этого момента вся 8-я армия была изолирована противником на побережье Финского залива от Копорья до Петергофа.
58-я вражеская пехотная дивизия с танками ворвалась в охваченный пожаром Урицк и овладела им.
Перед фашистами у поселка Лигово стояли пограничники 21-й стрелковой дивизии под командованием полковника М. Д. Папченко.
Все что было под руками, бросалось для преграждения пути вражеским танкам. 106-й инженерный батальон дрался в промежутке между Стрельной и Урицком. Отряды Зубкова и рабочих Кировского завода спешно готовили позиции для орудий по линии Окружной железной дороги.
Офицеры Инженерного управления и гражданские [105] инженеры с отрядами рабочих спешно заканчивали баррикады в районе Кировского завода и у Нарвских ворот.
Ночью меня вызвал в Смольный начальник штаба фронта генерал-лейтенант М. С. Хозин.
— Мосты в Ленинграде минированы? Где подробный план и схемы? — И тут же приказал: — Утром мне все это доложите.
Михаила Семеновича Хозина я знал с 1938 года, когда он командовал войсками Ленинградского округа и довольно часто бывал на Карельском перешейке. Как и три года назад, вся его крупная, пожалуй, даже монументальная фигура, некоторая медлительность движений и неторопливая манера разговора свидетельствовали о большой уверенности в себе. Но на этот раз в его голосе я уловил нотки тревоги.
И зачем понадобилось срочно вызывать меня из войск, если доклад мой нужен только утром? Это тоже выходило за рамки обычных правил Михаила Семеновича.
Утром 16 сентября я опять явился к Хозину и насколько мог обстоятельно доложил ему обо всем, что было проделано нами по минированию ленинградских мостов. Рассказал о подготовке электросетей и пультов управления, о командах подрывников.
— А взрывчатка где? — поднял голову начальник штаба.
— Военный совет считает нецелесообразным держать ее у мостов, — ответил я. — Закладка взрывчатки в минные камеры не признается острой необходимостью.
— Все, что было до сих пор, забудьте, — резко подчеркнул начальник штаба. — Даю вам еще сутки на доработку плана. Предусмотрите в нем все, включая укладку зарядов в минные камеры. Составьте точный._ расчет времени и сил: кто, где, когда и что конкретно будет делать.
Я понимал, что Хозин говорит так неспроста. Он, видимо, тоже имеет на этот счет указания. Мне стало не по себе. К тому же оказалось, что дело не ограничивается только мостами.
— А какими запасами взрывчатых веществ вы вообще располагаете? — спросил Михаил Семенович как будто вскользь. [106]
— Запасы взрывчатки в городе ограничены десятками тонн. Но горком партии принимает меры для увеличения ее производства. Сейчас мы испытываем большие Затруднения с толом, необходимым для противотанкового минирования в зоне боевых действий войск.
— Я говорю не о зоне действия войск, — заметил Хозин, — а об оперативной глубине.
«Какая оперативная глубина может быть дальше Окружной дороги?» — подумал я и решил сразу же уточнить:
— Вы говорите о городе, товарищ генерал?
— Ладно, об этом в другой раз, — прервал меня начальник штаба.
Но в другой раз к этому вопросу возвращаться не пришлось. Все выяснилось уже на следующий день.
17 сентября Военный совет фронта принял постановление о передаче сорока тонн взрывчатых веществ из резерва Инженерного управления так называемым «районным тройкам». Возглавившие эти тройки первые секретари Кировского, Московского, Володарского и Ленинского райкомов партии получили специальные задания по минированию промышленных предприятий.
Мы с комиссаром днем и ночью пропадали на Окружной железной дороге, проверяя готовность нового противотанкового рубежа. Сделано было многое. Поставлены заграждения. Через каждые пятьдесят — сто петров вмонтированы в высокую насыпь орудия, частью пятые из дотов при оставлении Красногвардейского и выборгского укрепленных районов, частью собранные последние дни на ленинградских заводах. Артиллеристы готовят схемы огня. А снаряды еще полностью не доставлены. Не везде есть связь.
Команды минеров дежурят у крупных фугасов, зарытых в узловых пунктах шоссе, в Авиагородке, у трамвайного парка Котлякова, на станциях Предпортовая и Шоссейная. Специальные команды устанавливают тяжелые огнеметы для борьбы с танками.
В четвертом часу ночи меня разыскал адъютант Г. К. Жукова.
— Приказано немедленно прибыть в Смольный...
В приемной встретился с новым командующим 42-й армией генерал-майором И. И. Федюнинским и членом Военного совета той же армии корпусным комиссаром [107] Н. Н. Клементьевым. Судя по их лицам, здесь состоялся нелегкий разговор с командующим фронтом.
Когда мокрый, облепленный грязью я вошел в кабинет, Г. К. Жуков и А. А. Жданов стояли, склонясь над картой. Командующий покосился в мою сторону:
— Явился наконец. Где болтаешься, что тебя всю ночь надо разыскивать?
Начало не предвещало ничего хорошего.
— Выполнял ваш приказ, проверял рубеж по Окружной дороге, — ответил я.
— Ну и что? Готов?
— Готовы семьдесят огневых позиций противотанковой артиллерии. Отрыты рвы. Закончена установка надолб и минных полей.
— Командующий сорок второй армией знает этот рубеж?
— Днем я передал схему рубежа начальнику штаба армии генералу Березинскому. Сам генерал Федюнинский выезжал в войска.
— Я спрашиваю не о том, каким писарям отдана схема! Интересует другое — знает или не знает командарм этот рубеж?
И надо же было, чтобы в эту минуту черт меня дернул наивно объявить:
— Генерал Федюнинский здесь в приемной, товарищ командующий...
Взрыв ярости последовал немедленно:
— Ты думаешь, что говоришь?.. Без тебя знаю, что он здесь... Ты понимаешь, если дивизия Антонова не займет за ночь оборону по Окружной дороге, то немцы в город ворвутся?
А. А. Жданов поморщился. Он явно не одобрял такой тон командующего. Сам Андрей Александрович ругаться не умел, у него не получалось, и сейчас, желая как-то смягчить грубость Жукова, Жданов заговорил со мной:
— Товарищ Бычевский, как же вы не догадались найти самого Федюнинского! Ведь он только что принял армию. И дивизия Антонова, которая должна занять новый рубеж, буквально на днях сформирована. Разбомбят дивизию, если она пойдет туда в светлое время. Поняли, наконец, в чем дело? [108]
Видимо, я действительно был в состоянии отупения и только теперь сообразил, зачем меня вызвали. Надо было немедленно, до наступления утра, обеспечить выход 6-й дивизии народного ополчения на новый, подготовленный нами рубеж. Я уже не осмелился доложить, что мне не был известен приказ командующего фронтом. О том, что эта 6-я дивизия должна войти в состав 42-й армии и под прикрытием ночи спешно занять рубеж в тылу пулковской позиции. Вместо этого сказал:
— Разрешите, товарищ командующий, выехать сейчас вместе с командармом, и мы выведем дивизию на подготовленный рубеж.
— Додумался наконец! Немедленно отправляйся и помни: если к девяти часам дивизия не будет на месте, расстреляю...
Когда я вышел в приемную, Иван Иванович Федюнинский, смуглый темноволосый генерал со звездой Героя Советского Союза на груди, хитровато улыбнулся:
— Попало, инженер?
Я тогда еще не знал близко этого добродушного человека. Вопрос его показался мне неуместным, преисполненным ехидства, и я ответил, едва удерживаясь от резкости:
— Самую малость, товарищ генерал. Командующий обещал расстрелять, если к утру шестая дивизия не будет на Окружной дороге. Поедемте. В вашем штабе, видимо, некому было заняться таким мелким делом, как вывод дивизии на рубеж. А ведь схема находится в армии!
— Не серчай, инженер! — широко улыбнулся командарм, знавший, кажется, характер Жукова. — Тебе еще повезло. Нас с членом Военного совета армии за то же самое Георгий Константинович повесить обещался. Мы уже собирались ехать, да ты пришел. Решили обождать, знали, что у командующего не задержишься.
От улыбки Федюнинского мне не стало веселее. Мы вместе вышли из Смольного и сразу окунулись в темень осенней ночи.
К утру 6-я дивизия народного ополчения благополучно заняла последний перед городом рубеж.
21-я дивизия погранвойск, получив 15 сентября боевое распоряжение, заняла назначенный ей рубеж. [109]
Правый фланг рубежа оказался непосредственно перед городом Урицком, восточнее его.
Почему же дивизия не заняла для удобства обороны сам город? Он же был правофланговым узлом в системе пулковской позиции. Город был изрыт окопами, для уличных боев подготавливались и многие здания. Причиной была вся сложная путаница боя на этом участке. До сентябрьских боев 21-я дивизия полковника М. Д. Папченко главным образом занималась охраной тыла войск фронта от диверсантов, парашютных десантов, шпионов. Но в первых числах сентября начальник погранвойск фронта генерал-лейтенант Г. А. Степанов получил от Ворошилова и Жданова задание подготовить дивизию уже для непосредственной обороны южной части города. В те дни в районе западнее Урицка еще шли ожесточенные бои правофланговых частей 42-й армии. Для частей этой армии Инженерным управлением готовился и узел обороны — Урицк.
По этой, видимо, причине 4 сентября командир 21-й дивизии полковник Папченко, проводя рекогносцировку рубежа для своей дивизии, посадил правофланговый 14-й полк восточнее Урицка, а не в самый город. В ту пору рекогносцировка велась им вместе с заместителем начальника управления НКВД Ленинградской области Огольцовым и практически вне связи с командованием 42-й армии. Теперь оказалось, что правофланговые части 42-й армии отступили в ходе боев в район поселков Володарский и Стрельна, а город Урицк уже в руках у врага.
Военный совет фронта приказал новому командующему 42-й армией Федюнинскому любыми средствами выбить оттуда гитлеровцев и не допустить прорыва вдоль Литовского канала между Урицком и Пулковскими высотами.
Дивизия Папченко тоже вступила в бой. Весь, день 16 сентября шли контратаки наших войск на этом участке. Но у Федюнинского не было четко организованных резервов. В боях участвовали правофланговые полки 21-й дивизии, 14-й и 35-й батальоны 6-й бригады морской пехоты, батальоны железнодорожных войск НКВД, группа танкистов Родина, саперы Евстифеева, Заводчикова, Хоха, Журавского. Руководить этими подразделениями в бою пришлось штабу 21-й дивизии. ПО
К вечеру Федюнинский донёс, что противник выбит из Старо-Панова, то есть из южной части Урицка, до линии железной дороги и станции Лигово.
Так за последние тридцать шесть часов город, объятый пламенем, стал ареной беспрерывных схваток.
Именно в этот день казался весьма реальным и выход танковых частей противника на окраины самого Ленинграда.
К исходу дня 17 сентября районные тройки получили взрывчатку для уничтожения важнейших объектов, если крупные силы противника ворвутся в город. Всему командно-политическому составу войск 42-й и 55-й армий объявили приказ, что отход с рубежа Урицк — Пулково — Шушары — Колпино будет рассматриваться как тягчайшее преступление перед Родиной.
Командующий фронтом потребовал продолжать контратаки. На 18 сентября он обязал командование 8-й армии вернуть поселок Володарского и нанести удар в направлении Красного Села. 55-й армии приказал выбить немцев из Слуцка и из Пушкинского парка. 42-я армия должна была развивать свой успех в районе Урицка и в то же время удерживать центр пулковской позиции у самой обсерватории.
Вечером выяснилось, что слово «успех» менее всего подходило для оценки истинного положения. Из штаба 42-й армии неуверенно доложили: по всей вероятности, город Урицк опять весь занят противником.
А. А. Кузнецов предложил мне съездить вместе с ним в 21-ю дивизию НКВД. Выехали из Смольного в путь уже поздно ночью. В молчании пересекли темную громаду города, раскинувшегося на двести квадратных километров. Под неверным светом синих фар проспекты кажутся тупиками, а углы зданий и перекрестки улиц совсем стушевываются, теряют привычные очертания. Это впечатление усиливается еще сырой, промозглой погодой.
В каждом доме тишина, каждое окно затемнено, но мы знаем, что спят сейчас, может быть, только дети. Взрослые — это и гарнизон осажденной крепости, и одновременно охрана своей семьи, своего дома. На крышах и чердаках, в подъездах, во дворах дежурят тысячи людей. [111]
Совсем недавно закончилась очередная бомбежка. Еще видны справа и слева багровые отсветы.
Все чаще путь нам преграждают рабочие патрули у переездов через баррикады. Не остановишься — хлопнет предупредительный выстрел. На проспекте Стачек и за Нарвскими воротами — последняя проверка, а за трамвайным парком Котлякова мы идем пешком. Где-то совсем близко слышны минометные разрывы. Догорают сброшенные с дороги две грузовые машины. Тут же скелеты сгоревших трамваев, паутина порванных проводов. Отсюда идут солдатские тропы к Шереметьевскому парку. Там — ружейно-пулеметная перестрелка, а с Морского канала доносится гул корабельных орудий.
Командира дивизии полковника М. Д. Папченко мы разыскали в землянке на наблюдательном пункте 14-го полка.
Уточнение обстановки не представляло трудностей: мы находились перед самым Урицком. Город занят немцами, там хорошо просматривается несколько очагов пожара.
Командир дивизии — в красноармейской стеганке и стальной каске, с автоматом на шее. Видимо, тоже недавно пришел в эту землянку. Слишком рослый для нее, он стоит, почти упираясь головой в потолок, у стола с коптящей керосиновой лампой. Перед ним котелок с недоеденной кашей и лист карты, испещренный красным и синим карандашами. В углу кто-то лежит, накрывшись шинелью. У дверей два автоматчика.
— Немцами занят весь Урицк? — сразу спрашивает Кузнецов. [112]
— Деремся, товарищ член Военного совета, — пытается сгладить положение командир дивизии. — В городе несколько крупных групп Родионова ведут бой.
— А это что такое? — кивает головой Кузнецов на выход из землянки. С той стороны совсем близко слышна автоматная перестрелка. — Я понимаю эту стрельбу так, что ваши «крупные группы» просто отрезаны.
— Пробьются, Алексей Александрович. Это же пограничники!
— Куда пробьются? — вскипает Кузнецов. — Назад? В Ленинград, что ли?
Папченко снимает каску, подшлемник и вытирает взмокшее лицо. Ему под сорок. Он из старых кадровых пограничников, как почти и весь состав дивизии. Видно, трудно полковнику отвечать на эти резкие, полные горечи вопросы, и он молчит.
— Вокзал Лигово тоже занят немцами? — спрашивает Кузнецов.
— Занят, Алексей Александрович. Сам сейчас только оттуда пришел. Пытались отбить, да не удалось. Там у немцев три танка и автоматчиков полно. Наши окопались у переезда возле оврага. Будем с утра атаковать.
Кузнецов устало садится на табуретку, глядит на карту, на котелок с кашей.
— Скажите, все-таки, полковник, как это получилось? — спрашивает он, помолчав. — Вчера дивизия выбила фашистов из Старо-Панова. Сегодня вы получили приказ наступать дальше, но вместо этого к вечеру отошли. Что творится в вашей дивизии? Почему она может в один день на три километра отбросить противника и затем опять откатиться на столько же?
— К сожалению, это так, товарищ член Военного совета.
— А почему так?
Папченко выдерживает паузу и начинает выкладывать все начистоту:
— Сегодня утром, когда начали наступление из Старо-Панова, нам во фланг ударили вражеские танки — не меньше пятидесяти — и отсекли от Урицка. Немецкие танки с десантами автоматчиков уже ворвались в Урицк.
— За каким же дьяволом надо было лезть вперед, [113] предварительно не закрепившись? — возмущается Кузнецов. — Попробуйте теперь отбить Урицк. Там же траншей нарыто чуть ли не на целую дивизию.
— Так ведь я приказ такой получил от командующего сорок второй армией: наступать. Генерал Федюнинский пригрозил: «Не выполнишь — голову долой!»
— А приказ о том, что за отход с этого рубежа тоже можно головы лишиться, вы получили? — сурово спрашивает Кузнецов и встает. — О нем все командиры знают?
— Знают, — хмуро отвечает Папченко. — Только разве в этом главное?
Сегодня мы и без того большие потери понесли в командном составе. — И начинает перечислять фамилии погибших командиров батальонов, рот, взводов.
Кузнецов вспыльчив, но быстро отходит. И уже другим тоном он говорит:
— Рабочие Кировского завода выходят на баррикады. Это, товарищ Папченко, понимать надо...
Лежавший в углу под шинелью человек пошевелился, затем встал, протирая кулаками глаза. Я с удивлением узнал в нем майора В. И. Севостьянова из нашего Инженерного управления. У нас считали, что майор погиб два дня назад во время боя под Красным Селом, где руководил отрядами минных заграждений. Но, оказывается, он все это время здесь нес свою трудную службу. Его, смертельно усталого, сморил сон. Проспал он всего несколько часов.
Инженера дивизии майора Яковенко накануне ранило, и я тут же назначил Севостьянова на эту должность. Здесь оказались подразделения разных саперных частей. Надо было привести их в порядок и умело использовать [114] для немедленного закрепления дивизии на естественных рубежах.
Возвращаясь из дивизии, мы всю дорогу молчали. Не знаю, о чем думал член Военного совета фронта. А меня все время одолевали тревожные мысли о 21-й дивизии. Неприятно, что в итоге сегодняшнего «наступления» она осталась без укреплений и лежит в осенней грязи перед крупным населенным пунктом. За спиной у нее — Кировский завод.
Кто в этом виноват? Папченко? Федюнинский? В какой-то степени, по-видимому, и тот и другой. Но ведь под лежачий камень вода не течет. Непрерывность контратак — это для нас сейчас главное: надо изматывать врага такими вот боями, хотя они и влекут за собой большие потери. Видимо, все-таки это неизбежно.
19 и 20 сентября обстановка под Урицком, Пулковом и Петергофом продолжала оставаться крайне напряженной. Бои не стихали ни на один час. 21-я дивизия пыталась вернуть Урицк, но тщетно. 5-я дивизия народного ополчения дралась за деревню Кискино на фланге Пулковских высот — и тоже безрезультатно. Получилось так, что немцы продвигаться дальше не смогли, но и наши оказались не в состоянии освободить Урицк и Финское Койрово.
Мы постарались использовать это временное равновесие сил для создания новых инженерных препятствий на пути врага. Понимая, насколько важен в таких условиях высокий темп работ, решили готовить противотанковые рвы взрывным способом при помощи крупных морских мин, взятых с Кронштадтской базы. Перед передним краем обороны такой способ оставался теперь единственно возможным.
Не успел еще как следует организовать это дело, как опять среди ночи получаю вызов в Смольный. Секретарь Военного совета предложил мне ознакомиться с весьма срочной директивой командования фронта.
Когда я начал ее читать, то у меня, признаться, буквы запрыгали перед глазами: на начальника отдела военных сообщений штаба фронта комбрига Е. В. Тулупова, уполномоченного НКПС Б. П. Бещева и меня возлагалась немедленная подготовка к разрушению Ленинградского железнодорожного узла и подходов к нему. [115]
Неужели настолько реальна угроза появления немецко-фашистских дивизий на улицах Ленинграда?
Попытка уточнить этот вопрос у генерал-лейтенанта Хозина ни к чему не привела. Ответ его предельно краток:
— Я занят! Выполняйте директиву!
Комиссар управления Муха предполагает, что все это «профилактика» и до разрушений дело не дойдет.
Посидел с час над картой, нанес зоны работы частей и объекты. Потом решил пойти к начальнику разведотдела П. П. Евстигнееву. Кто-кто, а он-то должен знать, чего можно ждать в ближайшие дни от противника.
Петр Петрович сверял донесения из войск с протоколами опроса пленных и данными агентурной разведки. Его лицо и спокойный голос, как обычно, не выражали тревоги. Рассказал ему о директиве, но он остался внешне спокоен.
— Что все-таки дальше, Петр Петрович? Выдохнутся ли наконец немцы?
Евстигнеев молчит, глядя на ворох карт на столе. Потом поднимает глаза:
— Третьего дня получил донесение от одной разведгруппы из-под Пскова. Много мотопехоты идет от Ленинграда на Псков. А там она сворачивает на Порхов — Дно.
— Перегруппировка, что ли?
— Возможно, — задумчиво говорит Евстигнеев. — Вчера подтверждение этому донесению получили.
Он роется в бумагах, вытаскивает одну, читает. Меня разбирает нетерпение. За своим столом Петр Петрович похож на ученого, неторопливо изучающего древние рукописи, хотя совсем близко ползают скорпионы и фаланги. Я знаю, торопить его в такой момент бесполезно, и терпеливо жду, что он скажет дальше.
— Командующему доложил, что все это очень похоже на переброску войск от Ленинграда, — роняет наконец Евстигнеев. — Из Красногвардейца партизаны тоже доносят, будто немцы грузят танки на платформы.
— Так это же хорошо! — не утерпел я.
— Как сказать. Составил я для Москвы донесение, а командующий — ни в какую. «Провокационные сведения, — говорит, — твоя агентура дает. Проверь-ка, кто там этим делом занимается». [116]
Евстигнеев вытаскивает из вороха своих бумаг еще один лист:
— А вот из восьмой армии сообщают, что сегодня на петергофском участке оказались убитые и пленные двести девяносто первой и пятьдесят восьмой дивизий. Жданов очень заинтересовался, приказал срочно перепроверить.
— Они же находились на красногвардейском и пулковском направлениях!
— Находились два дня назад. А сейчас повернули им Петергоф. Похоже, что немцы хотят пробить пошире проход к Финскому заливу, чтобы вести огонь по Кронштадту и кораблям. Вы скажите-ка мне, как начались бои на Невской Дубровке?
Мне известно, что на левом берегу Невы у нас всего несколько взводов. Под Шлиссельбургом это люди полковника Донскова из 1-й дивизии НКВД, в Дубровке — подразделения 115-й стрелковой дивизии генерала В. Ф. Конькова. Силы эти слишком малы, чтобы ждать от них серьезных результатов. Но начальник разведотдела думает иначе:
— О тех местах мы еще не раз услышим. По данным воздушной разведки, вдоль Невы в сторону Мги и Шлиссельбурга у противника значительно усилилось движение. Раньше там у него была седьмая авиадесантная дивизия и части двенадцатой механизированной. А сейчас новые войска появились. За Ладожским озером тоже происходит сосредоточение сил. Чтобы противостоять им, Генштаб пятьдесят четвертую армию сформировал.
— Вы думаете, что атаки немцев на Урицк — Пулково могут ослабнуть?
— Четыре дня назад двенадцать дивизий противника наступали на южном крыле фронта, а сегодня, по моим данным, там осталось девять. Если и под Петергофом, и на Неве мы свяжем немцев боями, то, конечно, иод Пулковом атаки могут стать слабее.
Как же понимать приказ о подготовке к взрыву Ленинградского железнодорожного узла? А представители из Москвы? Что-то вы, Петр Петрович, уж больно спокойны!
Евстигнеев приглаживает волосы. Знакомая привычка.
— Разве можно сейчас быть спокойным? Просто профессиональная выдержка. — И стал укладывать свои бумаги в папку. — И прошу извинить, к командующему нужно на доклад. Он нас архивариусами зовет. А напрасно. Ему-то должно быть известно, сколько разведчиков погибло, и даже порой без имени, без фамилии... Беседа с Евстигнеевым несколько ободрила меня. Между тем к утру 21 сентября немцы заняли Стрельну. Бои завязались на восточных окраинах Петергофа. Противник выходил к побережью Финского залива, угрожая Балтийскому флоту. Уже пятые сутки вражеская артиллерия усиленно обстреливала Морской канал и рейд. Чаще стали массированные бомбовые удары по городу с воздуха. В Ленинграде ежедневно регистрировалось до двухсот пожаров. Больницы приняли четыре тысячи раненых из городского населения.
На заводах люди не смыкали глаз: работали у станков, дежурили на баррикадах, тушили пожары, устраняли повреждения водопровода и электросети.
22 сентября командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц доложил Военному совету фронта об итогах ожесточенной дуэли, происходившей между кораблями и пикирующими немецкими бомбардировщиками. За два дня — 21 и 22 сентября — тридцать самолетов противника сбито летчиками и зенитчиками Балтийского флота только в районе Кронштадта и Морского канала. На район стоянок военных кораблей немцы за один день сбросили более трехсот бомб.
Два попадания в носовую часть вывели из строя линкор «Марат». Серьезно пострадали крейсер «Киров» и миноносец «Грозящий». Велики потери среди матросов. Однако корабли Балтики продолжают громить войска неприятеля под Петергофом, Урицком, Пулковом. Гитлеровцы то и дело попадают под губительный огонь корабельной артиллерии.
По ночам на переднем крае, как правило, немного стихает. А для саперов темная пора — самое время работы.
К ночи я чаще всего выезжаю на пулковское направление. Бои там носят очень упорный характер. Пулковский поселок и главное здание обсерватории постепенно превращаются в груды развалин.
Начинж 42-й армии майор Шубин привык к моим [118] ночным визитам и, если не может дождаться меня в штабе, обязательно оставит записку, где его следует искать. Но вот я приехал, а на месте нет ни Шубина, ни его координат.
На одном из полковых наблюдательных пунктов встречаю начальника артиллерии 42-й армии полковника М. С. Михалкина. Расспрашиваю его, не встречался ли ему майор Шубин. Полковник разводит руками:
— И не встречал, и не представляю, где он сейчас может быть. Ему надавали столько заданий, что не удивлюсь, если
Шубин заснет на каком-нибудь фугасе. У нас здесь нынче такой денек выдался, какого, кажется, еще не бывало. Четырнадцать атак отбили. В районе Финское Койрово такую мясорубку фашистам устроили, что смотреть страшно. Там все сейчас трупами завалено. И все-таки лезут и лезут...
Михаил Семенович — словно дирижер артиллерийского оркестра на Пулковских высотах. У него всегда под руками карта огней, глаз — у стереотрубы, ухо — у телефонной трубки. Хозяйство у Михалкина большое и сложное. С момента подхода немецких войск к Лигов; и Пулкову плотность орудий в полосе 42-й армии воз росла в три раза. Теперь в случае атаки противник артиллеристы одним залпом могут смести до полка пехоты.
Невольно залюбовавшись Михалкиным и думая Возрастающей прочности нашей обороны, я в то же время вспомнил о моих подрывных командах, которые бес сменно дежурят у минированных объектов в тылу пу.7 конском позиции. Однако теперь почти ясно, что ничего [119] взрывать не придется. Никто не требует от меня доклада о готовности к разрушению. У всех одна мысль: выстоять.
Шубина я нашел в одной из землянок. Он вместе с несколькими саперными командирами сидел за чайником и наслаждался кипятком.
Перед этим на глаза мне попались беспорядочно разбросанные броневые пулеметные колпаки, и я намеревался пожурить начинжа. Но вошел в землянку — и вспышка раздражения погасла. За чаем Александр Петрович инструктировал командиров, где и как устанавливать эти бронеточки.
— За ночь шесть штук втащим на Пулеметную горку? — спрашивает он командира армейского саперного батальона капитана Хоха.
Тот только что допил очередную кружку кипятку и, с удовольствием отдуваясь, согласно кивает головой:
— Раз надо, значит втащим. Сегодня там траншеи развалило так, будто черт в свайку играл. И пулеметов много разбито.
— Ну а ты, Петр Кузьмич, — обращается Шубин к капитану Евстифееву, — четыре штуки подтащи к Верхнему Кузьмину. Там у оврага два домика есть. Рядом с ними и ставь.
— А в самом овраге что будем делать?
— Согласуй с командиром полка. По-моему, овраг лучше заминировать. Кстати, как у тебя с управляемыми минами для противотанкового рва?
Евстифеев докладывает, что двенадцать морских мин его люди устанавливают на левом фланге армии у дорожной выемки. Когда взорвут, то ров перехватит шоссе метров на сорок. Взрывать решили не сразу, а когда там появятся немецкие танки.
Я стараюсь держаться в стороне. Таких, как Александр Петрович Шубин, опекать не следует. Это у нас один из наиболее опытных начинжев. Старый вояка. Еще со времени гражданской войны сохранил он свой невероятной густоты чуб, задорно торчащий из-под сбитой набекрень фуражки, легкую кавалерийскую походку и старый боевой подарок — шашку. Шашка путешествует с ним повсюду и неизменно водворяется над его койкой.
Чаепитие прервал вошедший связной: [120]
— Машины отправлять пора, товарищ майор. Через полчаса немцы будут долбить это место.
— И то правда, Вася, — спохватывается Шубин, посмотрев на часы. — Немцы педантичны, начнут точно... Ну что ж, отправляйтесь, друзья. К семи надо закончить минирование и установку бронеколпаков. Днем капитану Хоха быть у Пулеметной горки в районе Толмачи с резервом минеров, а Евстифееву с истребителями танков — в Верхнем Кузьмине у фугасов. Донесения прислать в обсерваторию. Я буду там. По коням, братцы!..
Потом мы с Шубиным долго ходим по траншеям между полуразрушенными зданиями. Изрытая солдатской лопатой и перепаханная артиллерией, местность стала почти неузнаваемой.
Стрелки выдолбили норы в стенах траншей или под фундаментами полуразрушенных зданий и теперь дремлют в промозглой сырости. Такой сон стал привычным. Минометный свист и даже недалекий разрыв не будят усталого, сжившегося с войной человека.
— Работы много, Александр Петрович! Опять мы на голом месте, — замечаю я Шубину.
— К сожалению, так, — вздыхает он и мечтательно добавляет: — Эх, дали бы нам сутки-двое на передых от контратак, какие б мы тут позиции отгрохали! А то ведь наспех все делается, на живую нитку, чтобы хоть голову спрятать.
— Не будет передыха, Александр Петрович. Заканчивать все придется в процессе боя. Продумать надо, как это сделать.
Некоторое время идем молча. Потом Шубин возвращается к прежнему разговору:
— Верно, думать надо. Тем более что зима приближается. А вы знаете, любопытное открытие сделали разведчики Евстифеева. Вчера ночью они ходили к Ново-Наново. И в овраге, где Дудергофский ручей, заметили, что немцы землянки роют.
— Что? — я даже споткнулся. — Какие землянки? Может, орудийные капониры или щели от артогня?
— Я тоже сомневался. Но разведчики говорят, котлованы большие, в скатах оврага. В Ново-Панове избы разбирают, бревна туда носят. Похоже, что зимовать там собираются. [121] Сразу вспомнилась недавняя моя беседа с начальником разведотдела фронта. Евстигнеев говорил о том же самом... Неужели на фронте наступает перелом?
— Ну, брат, это такая новость, что даже поверить в нее невозможно... Своему командующему докладывал?
— Нет, еще не докладывал. Не успел. Сегодня столько дел было... Да, честно говоря, мне и самому пока не очень-то верится в эти землянки.
Начавшийся артналет не позволил нам закончить обход всех участков. Мы застряли у капитана Хоха.
Темного времени оставалось меньше часу, когда гитлеровцы повели огонь всеми калибрами. Это уж, наверное, подготовка атаки.
Около противотанковой пушки, на которую мы наткнулись по пути на командный пункт армии, в узкой щели свернулся калачиком боец.
— Боишься? — спрашивает его Шубин и шарит по карманам. Не найдя, видно, того, что искал, просит: — Ну-ка, друг, дай огонька.
Боец протягивает ему зажигалку, усмехается: — Мы-то вроде отбоялись. А вот вы, товарищи командиры, куда-то назад очень уж шибко торопитесь. Шубин смеется весело, от души:
— Точно, брат, торопимся. Нам тоже не дали доспать эти гады. Ну, будь здоров!
— Буду... Вон той тропкой идите, там всегда пореже снаряды падают, — показывает солдат в сторону мелкого кустарника.
Генерала Федюнинского мы застали на НП бодрствующим. Сквозь предутреннюю мглу со стороны противника проглядывался пока лишь красноватый отблеск взрывов. Шла яростная артиллерийская дуэль. Встречные потоки снарядов и мин полосовали воздух. Пулеметы пока молчали. И стрелки в траншеях терпеливо ждали своего часа...
«Где противник нанесет главный удар?» — этот вопрос больше всего занимал командарма. Федюнинский часто звонил командирам дивизий, пытаясь найти ответ в их докладах о характере и интенсивности вражеского огня.
5-й дивизией народного ополчения третий день командует генерал-майор П. А. Зайцев. Он докладывает, что противник сосредоточивает огонь по его правому [122] флангу. По-видимому, собирается обойти Пулковские высоты со стороны Финского Койрова.
Папченко высказывает такое же предположение.
Бомбовых ударов авиации пока нет. Низкие тучи заволокли небо, и люди благодарны за это природе.
В восемь часов темп вражеского артогня по переднему краю нашей обороны заметно спадает. Не унимаются лишь минометы. Но вот разорвалось несколько шестидюймовых снарядов в районе обсерватории.
Капельки пота выступают на лбу командарма. Раньше он выходил из блиндажа к стереотрубе. Теперь, не поднимаясь, сидит около телефона. Предупреждает командиров дивизий:
— Враг переносит огонь в глубину. Теперь смотрите внимательно!
Через пять минут звонит генерал-майор Зайцев. У него со стороны деревень Кискино и Гонгози появились признаки дымовой завесы. Это ново. До сих пор противник шел в атаку без маскировки. Федюнинский спрашивает:
— Танки слышны? Нет? В чем же дело?
Теперь и нам с наблюдательного пункта видно, как и районе Финское Койрово поднимается грязно-желтое облако. Постепенно дым сплошной пеленой заволакивает Пулковские высоты.
— Все ясно, — говорит Федюнинский начальнику артиллерии. — Под прикрытием дыма хотят обойти главную высоту. Готовься, полковник, поставить заградительный огонь перед Кискином и Финским Койровом. Да чтобы на всю катушку! Пусть и балтийцы ждут сигнала.
Команда «На полную катушку!» передается всем семи артиллерийским полкам и минометным батальонам. Через несколько минут фашисты поднялись в атаку. Из дивизий докладывают:
— Танки идут не впереди, а вместе с пехотой...
Могучий залп потряс все вокруг, за ним второй, третий, четвертый. Тысячи снарядов взрыли землю перед атакующими. И вот уже немецкая пехота залегла. Но танки рвутся через проволочные заграждения...
Из Смольного позвонил командующий военно-воздушными силами фронта генерал-лейтенант А. А. Новиков: [123]
— На перекрестке дорог в Финское Койрово летчики наблюдают хаос: горящие машины, разбитые орудия, разбегающихся в панике фашистов.
— Спасибо за приятное сообщение, — кричит в трубку Федюнинский и смотрит на карту. — Это точная работа 47-го и 101-го артполков.
Потом начинаются звонки от командиров дивизий. Все они докладывают, что атака неприятеля сорвана.
Днем немцы еще раз пробовали атаковать, но опять понесли потери и откатились. Тем не менее командующий фронтом приказал продолжать огневые налеты по районам сосредоточения гитлеровцев.
Бои, проходившие 23 сентября, наглядно показали, что ударная мощь противника заметно ослабла. В атаках на пулковском направлении участвовало всего лишь двадцать танков.
Вечером Жуков вызвал к себе начальника разведотдела П. П. Евстигнеева:
— Вы передали в Москву свои разведданные?
Петр Петрович знал уже причину беспокойства Жукова. Ставка сама запросила о 4-й танковой группе. Ее части были замечены на Центральном направлении.
Комбриг доложил, что разведданные он отправил. Раньше командующий называл их провокационными, а теперь был доволен.
С чувством огромного облегчения объезжаем мы с комиссаром команды подрывников на Средней Рогатке, на станции Славянка, в зоне Кировского завода. Улыбки расцветают на лицах дежурных подрывников, когда комиссар Муха сообщает, что им, видимо, уже не потребуется крутить рукоятку «адской» машинки и поднимать в воздух переезды, виадуки, привокзальные здания. Бойцы обступают нас, хотят знать подробности, как «лопнула кишка» у фашистов под Пулковом.
На всем южном участке фронта немцы усиленно строят блиндажи, роют траншеи и даже устанавливают колючую проволоку и минные поля. Бомбовые удары противника по городу и кораблям еще продолжаются, но это уже далеко не то, что было пять — семь суток назад. [124]
Спешу в Смольный к генерал-лейтенанту М. С. Хозину. В его кабинете сидит начальник оперативного отдела генерал-майор Д. Н. Гусев.
— Где начальник штаба, Дмитрий Николаевич?
— Уехал командовать пятьдесят четвертой армией. Теперь она в составе нашего фронта.
— Кто же на его месте?
— Тот, кого видишь сейчас перед собой. Считай меня начальником штаба и собирайся, брат, на Неву. наступать будем. Готовь понтоны. Почитай-ка вот эту директиву Военного совета фронта.
Директива была приятной. В ней шла речь о предстоящем наступлении. С утра 27 сентября 54-я армия должна энергично атаковать противника в двух направлениях — на Синявино и на станцию Мга, а к исходу дня соединиться со 115-й стрелковой дивизией, действующей с маленького плацдарма на левом берегу Невы против поселка Невская Дубровка. В это же время 1-я дивизия НКВД должна овладеть Шлиссельбургом.
Формулировка насчет Шлиссельбурга меня смущает.
— Как же это дивизия Донскова будет овладевать им? — спрашиваю у Гусева. — Ведь плацдарм есть только у сто пятнадцатой дивизии. А оттуда до Шлиссельбурга двенадцать километров.
Дмитрий Николаевич уверенно машет рукой:
— Десант с Ладожского озера высадим. Да один полк Донскова через Неву пустим. А главный-то удар наносит Хозин, у него целых пять дивизий и две танковые бригады. В общем, должно получиться. Ставка категорически требует ликвидировать ленинградскую блокаду.
Гусев, прихлебывая из стакана крепкий чай, меряет циркулем расстояние от Невы до войск 54-й армии.
— Около девяти километров. Совсем близко!
Бодрый вид нового начальника штаба фронта невольно вселяет уверенность в успехе. Плотный, с кирпично-красным цветом лица, с бритой, словно отполированной головой, он всегда в отличном настроении. Прибыв к нам совсем недавно с Северо-Западного фронта, он быстро вошел в коллектив и стал общим любимцем, хотя всех все время теребит и подгоняет.
— Кто-нибудь будет объединять действия войск на [125] Неве? — интересуюсь я. — Ведь между первой дивизией НКВД и сто пятнадцатой большой разрыв.
— Это тоже, брат, предусмотрено, — улыбается Гусев. — Создается Невская оперативная группа во главе с бывшим командующим восьмой армией Петром Степановичем Пшенниковым. Даем ему еще стрелковую бригаду. Вот так-то... А ты давай быстрее на Неву. Командующий приказал тебе быть там в течение всей операции. Поможешь Пшенникову организовать форсирование реки...
Так начался новый этап битвы за Ленинград. В течение нескольких дней активные действия переместились с правого фланга на крайний левый.
К сожалению, события здесь развивались далеко не столь блестяще, как ожидал Гусев. Трехдневные непрерывные атаки 54-й армии успеха не имели. У 1-й дивизии НКВД неудачно вышло с десантом, и Шлиссельбургом она не овладела.
Позже я побывал у Донскова. Командир дивизии выглядел мрачно. Сказал, что на левый берег высадил пять взводов.
— Связь с ними есть? — спрашиваю у него. Семен Иванович устало качает головой:
— Никакой. И стрельбы не слышно.
— Считаете, что погибли?
— Всё может быть. Там противника не меньше двух полков.
— Какой тогда смысл было бросать туда даже меньше двух рот?
— А ты сколько дал понтонов? — вопросом на вопрос отвечает Донсков. — На чем было переправляться? Думали за первыми подразделениями сразу второй батальон послать, да не получилось. А если говорить начистоту, мы в основном на десант с Ладоги рассчитывали. Здесь у нас второстепенное направление. — Полковник тяжело вздохнул: — А сейчас вот только от вас из штаба опять звонили, требуют еще раз предпринять форсирование. Боюсь, дело трибуналом кончится...
Командование фронтом не теряло надежды на успех. Хозин получил приказ: не распылять силы, отказаться от синявинского направления и наносить удар только в сторону станции Мга. А Невской группе войск предлагалось захватить поселок Отрадное, перерезать железную [126] дорогу на Мгу и наступать вдоль этой дороги.
Мне вменялось в обязанность обеспечить форсирование Невы 10-й стрелковой бригадой в районе Островное — Отрадное, то есть вблизи 168-й стрелковой дивизии, сражавшейся около Колпина.
Направив в Островки 21-й и 42-й понтонные батальоны, а также большую часть 41-го, мы с подполковником С. И. Лисовским выехали туда же. Ночью 30 сентября к месту переправы прибыли два батальона 10-й стрелковой бригады. Понтонеры уже ждали их.
Остров, который делил Неву на два рукава, позволил нам скрытно от противника спустить на воду понтоны и посадить на них людей. Реку переплыли спокойно. Небольшой гарнизон неприятеля как бы растворился и широко раскинувшемся поселке Отрадное и не окапал переправившимся подразделениям серьезного сопротивления. Наша пехота стала быстро продвигаться вперед. Ружейно-пулеметная стрельба на том берегу постепенно удалялась. За пехотой переправили шесть танков БТ-7. И вот уже Манкевич докладывает, что перевозить больше некого.
Ночь кончалась. А где же командир 10-й бригады и его штаб? Где 3-й батальон?
Заявились они только на рассвете. И сразу же зловещий вой сирен нарушил тишину ясного солнечного утра. Посыпались бомбы.
Пикирующих вражеских бомбардировщиков было около тридцати. Они построились в круг и стали по очереди заходить на нас. Можно было видеть, как от каждого самолета отделяются темные точки бомб. Земля, будто в конвульсиях, содрогалась от гигантских толчков.
Самолеты отбомбились и ушли. Мы уже было успокоились, но через полчаса все началось снова. Ударам с воздуха подверглись и наши понтоны, и поселок Отрадное, куда ночью переправилась пехота, и изготовившийся к форсированию реки 3-й батальон 10-й бригады.
Внезапно картина на том берегу начала меняться. Мы увидели там гитлеровцев. Перебежками они обходили Отрадное, отсекая от реки десант.
Генералу Пшенникову, бессильному что-либо предпринять, оставалось только посылать проклятия. У него [127] не было на Неве артиллерии, не было резервов, он даже не имел своего штаба.
Двое суток в Отрадном шел бой. Манкевич пытался переправить на ту сторону реки последний батальон бригады, но противник уже закрыл берег. На третью ночь к нам переправились вплавь остатки ее первого эшелона.
На левом берегу Невы по-прежнему сохранялся один лишь маленький плацдарм 115-й стрелковой дивизия в районе Невской Дубровки.
Командир этой дивизии генерал-майор Василий Фомич Коньков — человек немолодой — действовал с расчетом. Его дивизия была переброшена на Неву для обороны, когда после падения станции Мга и Шлиссельбурга возникла угроза форсирования реки немцами.
Но в ночь на 18 сентября, когда под Пулковом и Урицком другие наши дивизии отбивали штурм гитлеровцев, он почти без потерь переправил за реку один свой батальон и захватил плацдарм.
Расширить этот плацдарм без надежных средств обеспечения было трудно. Местность походила на ловушку. Бойцы забрались в песчаные карьеры на открытом участке берега, а противник укрылся почти рядом в лесочке.
Доложив в штаб фронта о захвате плацдарма как о серьезном успехе дивизии, Коньков не торопился вводить туда основные силы. Дополнительно переправил на левый берег лишь батальон морской пехоты, прибывший на усиление дивизии, и еще батальон дивизии.
Но 6 октября Г. К. Жуков настойчиво потребовал от В. Ф. Конькова более активных действий. После этого за две ночи на плацдарм почти без потерь переправились два полка. Тем не менее перелома в боях не наступило.
Причины были все те же. Боевые действия 54-й армии не имели успеха. А два полка на левом берегу Невы вовсе много не сделают.
11 октября я вернулся в Смольный для доклада командующему фронтом о положении на переправе. За столом в кабинете Жукова сидел, изучая карту, генерал-майор И. И. Федюнинский. Он встретил меня улыбкой:
— Что, рассчитывал опять от Георгия Константиновича нахлобучку получить? Он уже в Москве. Я вместо него. Рассказывай, что нового на Неве.
Докладывать о каких-либо изменениях на плацдарме было, по существу, нечего. Сильнейший огонь противника. Лобовые атаки то ротой, то батальоном. Огромные потери переправочных средств.
— Плохо, конечно, — покачал головой Федюнинский. — Но Военный совет принял решение расширять плацдарм во что бы то ни стало. На Неву перебрасываются еще две дивизии, артиллерия, танки. Отправляйся, инженер, снова туда. В районе Колтуши мы организуем фронтовой пункт управления боевыми действиями на Неве. Начальник штаба генерал Гусев будет там, поближе к войскам. Надо посерьезнее браться за эту операцию.
Несколько дней ушло на подготовку. Произошла смена командования Невской группы войск. Вместо П. С. Пшенникова был назначен генерал-майор В. Ф. Коньков. Укомплектовался наконец штаб группы. Его возглавил заместитель начальника штаба фронта полковник Н. В. Городецкий.
И как раз в эти дни пришли тревожные сведения из-за Ладоги. Противник форсировал Волхов в полосе 52-й армии. В районе Кириши — Любань и южнее сосредоточились крупные силы немцев — 12-я и 8-я танковые, 20-я и 18-я моторизованные дивизии 39-го моторизованного корпуса и не меньше четырех дивизий 1-го армейского корпуса. Готовился сильный удар на Тихвин.
Мы сидели в штабе Невской оперативной группы, обсуждая обстановку, когда из Смольного вернулся Дмитрий Николаевич Гусев. Сильно взволнованный, он положил на стол папку, оглядел нас и вытер вспотевшую бритую голову:
— Плохо, товарищи! Под Москвой идут тяжелые бои. Под Вязьмой окружена большая наша группировка. Немцы уже у Малоярославца. Сильно бомбят Москву. Кажется, там вводится осадное положение. Гитлер бросил в наступление две танковые армии. Дивизий восемьдесят, а может, и больше, стремятся пробить Западный фронт.
Гусев умолк. Молчали и все мы, обуреваемые тяжелыми мыслями. [129]
— И все же Москвы им не видать как своих ушей! — крикнул генерал Свиридов.
Зашумели сразу все остальные. Гусев поднял
— Тихо, товарищи. Словами тут не поможешь. Делом надо. Короче говоря, мы должны усилить активность, чтобы отвлечь на себя побольше вражеских сил. Пожалуйста, к столу, — генерал развернул карту. — Военный совет потребовал от Козина перегруппировать войска влево и локализовать прорыв на Волхов. А нам предстоит вести борьбу за расширение плацдарма. Сто пятнадцатую дивизию сменит там восемьдесят шестая. На подходе двадцатая и двести шестьдесят пятая...
Вскоре стало известно, что и неприятель перегруппировал силы. Он тоже обновил свои потрепанные дивизии. Вместо 7-й авиадесантной появляются 96-я и 207-я пехотные.
И вот уже на Неве снова нет затишья ни днем ни ночью. Наш плацдарм занимает всего два километра, а в глубину имеет не больше шестисот метров. На одном его фланге, около 8-й ГЭС, части 86-й стрелковой дивизии десятые сутки ведут бои за развалины кирпичных зданий. На другом фланге части 265-й стрелковой дивизии дерутся за северную окраину деревни Арбузове. Понятие «окраина» довольно условное. В бывшей деревне Арбузово давно нет не только окраины, но даже не сохранилось ни одной печной трубы.
Роща «Огурец» тоже существует только на карте в виде условного топографического значка. В действительности же все деревья там давно уничтожены снарядами и бомбами.
Есть еще на левом берегу между двумя песчаными карьерами перекресток дорог. Солдаты зовут его «Паук», Это страшное место, в атаках и контратаках [130] обе стороны стараются обойти его, Оно никем не занято, но и наши, и немецкие тяжелые батареи пристреляли его и накрывают с абсолютной точностью. Очень уж четкий ориентир!
Днем широкая лента Невы пустынна. От нее веет холодом и мрачной отчужденностью. В светлое время ни одна лодка не отважится пересечь пятисотметровое расстояние от берега до берега. Она непременно будет расстреляна раньше, чем дойдет до середины реки. И на плацдарме, и на нашем правом берегу все просматривается противником с железобетонной громады 8-й ГЭС, каждый метр простреливается пулеметным огнем и артиллерией.
Но вот наступает ночь. Над Невой поднимаются немецкие ракеты. Они освещают неверным светом силуэты развалин бумажного комбината и разбросанные по всему нашему берегу скелеты понтонов, шлюпок, катеров. По размытой октябрьскими дождями глине, в промозглой темноте проходят по едва приметным тропам, а чаще траншеям пехотинцы, тащат орудия артиллеристы.
Осиплые, простуженные голоса окликают:
— Эй, кто на вторую переправу Манкевича, давай сюда!
— Кто на пятую, к Фоменко, держи правей!
Иногда с берега можно заметить, как на гребне невской волны будто замрет, а затем вздрогнет под резкими ударами весел понтон или шлюпка, торопясь уйти от предательского света ракет.
Наш полевой инженерный штаб находится в землянке в двухстах метрах от берега. Он превратился в общую комендатуру переправ. Острый на язык Н. М. Пилипец назвал его «конторой по комплексному затоплению». [131] Николай Михайлович недоволен, что мы ежедневно шлем к нему в Смольный одни и те же требования: «Давай понтоны и лодки!»
«Комплексное» — довольно меткое определение. У нас в землянке прижился и танкист полковник М. Ф. Салминов, маленький, желчный, с крючковатым носом и дергающейся от недавней контузии щекой. Побывав на плацдарме, где каждый день боя кончается несколькими дымными кострами из легких танков БТ-7, он с яростью набрасывается на понтонеров: «Когда же будут паромы под «КВ»?» Но паромы тонут так же часто, как горят легкие танки.
Пожилой добродушный контр-адмирал Фотий Иванович Крылов, начальник Эпрона, тоже неотлучно с нами. Его водолазы и другие специалисты очень усердно помогают нам.
Поблизости от реки в овраге оборудован сварочный цех. Ночью затонувшие понтоны вытаскивают, а днем ремонтируют.
Рука об руку с нами работает мастер маскировки майор А. В. Писаржевский. Он знает несколько способов имитации переправ на пассивных участках реки, и довольно часто ему удается обмануть противника. [132]
Недавно к нам прибыл П. Г. Зубков с отрядом метростроевцев. Побывал Иван Георгиевич на переправах, почесал затылок: «Ну и работенка!» — и тут же попросился в понтонеры. Надоели Инженеру-казаку окопные работы.
Словом, в землянке полевого инженерного штаба собрались люди разных профессий и совсем непохожих характеров. Но всех нас объединяла одна забота — помочь тем, кто дерется на плацдарме, лучше организовать переправу туда войск, техники, оружия, боеприпасов.
Долго мы ломали голову над тем, как бы перебросить на тот берег тяжелые танки. Наконец кто-то внес предложение: смонтировать паромы из крупных металлических контейнеров типа плашкоутов. Они имелись на Балтийском заводе. Их готовили для перевозки горючего и продовольствия по Ладожскому озеру, а после прорыва блокады мы мечтали сделать из них наплавной мост через Неву.
Когда доложили новое предложение А. А. Жданову, он сказал:
— Пожалуй, другого выхода сейчас нет. Плацдарм мы не можем отдать, а без тяжелых танков пехота там погибнет. Так что пробуйте...
Понтонеры 42-го батальона и метростроевцы с энтузиазмом взялись за дело. Первым делом они прорыли длинный глубокий ров для скрытного подхода к берегу автокранов и машин с плашкоутами.
И вот плашкоуты подведены. Скрепив три штуки имеете, мы получили довольно устойчивый паром. А перетянуть его через Неву тросом — дело, кажется, несложное.
Настал час погрузки первого танка. Все мы пришли на пристань. Фотий Иванович Крылов на всякий случай [133] привел водолазов. Михаил Федорович Салминон инструктирует водителя танка сержанта Василия Чернова, спокойного широкоплечего сибиряка, добровольно вызвавшегося в первый рейс.
Майор Писаржевский вывел на берег в стороне от пристани несколько тракторов. Рокот их моторов должен отвлечь огонь противника от переправы. И все же часть вражеской артиллерии бьет по участку подготовленной переправы.
Только танк вошел на паром, как вблизи разорвался снаряд и большой осколок пробил один плашкоут. Паром сразу осел набок. Шестидесятитонная громадина танка тоже накренилась и, казалось, вот-вот рухнет в воду.
Следующий снаряд упал возле понтонеров, державших причальные канаты. Взрывной волной людей сбросило с пристани. В темноте, прорезаемой блеском рвущихся снарядов, не слышно ни криков, ни команд.
Перекошенный паром стал медленно отчаливать, и тогда, чтобы спасти танк, сержант Чернов вывел машину обратно на берег.
Не разобравшись в причине срыва переправы, командующий Невской оперативной группой приказал арестовать командира понтонного батальона С. И. Фоменко, а заодно и И. Г. Зубкова. Пришлось срочно звонить в Смольный члену Военного совета фронта А. А. Кузнецову, чтобы успеть до утра охладить пыл генерала Конькова и спасти невинных людей.
А некоторое время спустя нам все же удалось наладить паромную переправу танков. С вечера до двух часов ночи рота лейтенанта Бориса Волкова успела перевезти на тот берег три машины. 134
По тут прямым попаданием снаряда разбило угол сборной бревенчатой пристани. Паром только что отвалил от нее с четвертым танком, а до утра надо было переправить десять.
Советуюсь с Манкевичем, что делать: ремонтировать пристань или перенести переправу на другое место. Следующий удар снаряда метрах в пятнадцати от нас помогает принять окончательное решение — надо быстрее уходить отсюда.
Через час новая пристань заработала. Очередной танк подходит к переправе. Комиссар танкового батальона Ф. И. Приезжий, уже не раз побывавший на плацдарме, снова идет туда. Мы желаем ему счастливого пути.
Паром подтягивают к пристани. Командир понтонного взвода младший лейтенант Николай Евтушенко докладывает о готовности к рейсу.
Паромная команда Евтушенко состоит из замечательных людей. Сержанту Григорию Кожаеву тридцать шесть лет, он член партии, призван из запаса. Кожаев аккуратен до педантичности. Перед выходом парома обязательно проверит, есть ли в карманах у понтонеров деревянные затычки для закупорки пробоин. Усердный помощник Кожаева в этом деле — секретарь комсомольской организации батальона черкес Касим Дауров.
Когда механик-водитель танка старший сержант П. Н. Москалев критически покачивает головой, осматривая шаткую площадку, на которую ему предстоит поставить свою громоздкую машину, Касим успокаивает: [135]
— Не бойся, друг! Других перевезли и тебя благополучно доставим,
Командир батальона Манкевич подает команду: «Приступить к погрузке!»
Как всегда, в такой острый момент нервничают и понтонеры, и экипаж танка. Танкист завтра пойдет и атаку и, может быть, сгорит в машине — на то и бой. А здесь, прикованный к парому, он бессилен в своей броне, как птица, заключенная в клетку. Зато для понтонеров сейчас бой: от их смелости и сноровки зависит судьба экипажа и машины.
Тихо заурчав мотором, танк грузно наползает на паром. Николай Евтушенко показывает Москалеву направление. Кожаев и Дауров держат причальный канат. И тут над вражеским берегом в темном небе вдруг вспыхивают серии красных ракет. Это хорошо известный на Невской Дубровке сигнал противника на открытие массированного огня по всем нашим переправам. Такой сигнал понтонеры ненавидят больше всего. Он подается не чаще двух-трех раз в неделю перед крупными контратаками против наших частей на плацдарме.
Сразу же после ракет рядом с пристанью и паромом загремели разрывы. Тяжелые снаряды и мины подняли в воздух столбы земли и воды. Танк не успел войти на паром. Механик-водитель заглушил мотор и захлопнул люк, видимо, решив, что понтонеры уйдут в укрытия.
Заговорила и наша артиллерия. Начался неистовый огневой бой.
В эти тяжелые дни боев на Неве нам большую помощь оказывал начальник артиллерии Невской оперативной группы генерал-майор артиллерии С. А. Краснопевцев. Несмотря на недостаток снарядов, он всегда откликался на нашу просьбу подавить ту или иную вражескую батарею, которая мешала переправлять танки. Когда свирепствует «бог войны», пехота может отсидеться в блиндажах, окопах. А куда деться понтонерам? Нет у них в таких случаях другого правила, как оставаться на своих местах.
Так было и теперь: вся паромная команда Евтушенко стояла, вцепившись в причальные канаты и трос. Волков бросился к капитану Манкевичу, спрашивая знаками, не вывести ли пустой паром на середину реки, [136] где разрывов меньше. Но командир батальона ожесточенно замотал головой. Он стучал рукояткой пистолета по башне.
Какими долгими показались нам минуты, пока старший сержант Москалев понял причину стука, открыл люк и завел мотор!..
— Грузи! — показал рукой Манкевич.
Танк двинулся на паром. А снаряды продолжали перепахивать берег. Один разорвался совсем рядом. Манкевич дернулся молча и упал: осколок ударил ему в шею.
Потом канонада стала стихать. Иосифа Владимировича Манкевича принесли в землянку. Кто-то положил на стол его партийный билет и оружие. Комиссар батальона старший политрук Куткин бросился было к телефону:
— Врача!
— Не надо, — остановили его.
Через минуту раздался звонок с того берега. В телефонной трубке звучал голос Николая Евтушенко:
— Где капитан Манкевич? Передайте ему: дошли нормально. На пароме трое ранено, убит Кожаев. Выхожу за очередным танком. Встречайте.
Комиссар положил трубку, поглядел на спокойное худое лицо мертвого комбата, на стоявшего около него Волкова с опущенной головой.
— Пошли, Борис! — тронул он лейтенанта за плечо. — Шестую машину надо грузить. Данилов! — обернулся комиссар к телефонисту. — Передайте в штаб батальона, чтобы приготовились к похоронам капитана Манкевича.