Начало блокады
Получилось так, что одновременно, и совершенно неожиданно, освободили от работы начальника штаба Д. Н. Никишева и его заместителя П. Г. Тихомирова. Все недоумевали: в чем дело? Говорили, что они вызвали гнев Ворошилова своей нерасторопностью.
На должность начальника штаба фронта прибыл из 23-й армии полковник Н. В. Городецкий. Человек подвижный, деятельный, но, конечно, ему трудно было сразу охватить весь огромный объем работы. А ведь как раз в эти дни решалась судьба Лужской группы войск.
После прорыва противника в районе Кингисеппа командующий фронтом приказал генералу А. Н. Астанину начать отход. От успеха этой операции зависело многое. Если бы удалось сохранить для Красногвардейского укрепленного района такую силу, как Лужская группа войск!..
Первые несколько дней оперативные сводки казались обнадеживающими. Арьергард под командованием полковника Одинцова сдерживал противника массированными огневыми ударами в районе Луга — Толмачево, но главные силы противника двигались на Красногвардейск. При внимательном анализе обстановки нетрудно было заметить, что немецкие танковые части [74] торопятся отрезать пути отхода войскам Астанина. К сожалению, командование недооценило этой опасности.
27 августа я читал посланную Городецким телеграмму в адрес генерал-майора Астанина. В ней говорилось: «Противник, заняв небольшими частями Кузнецове, Беково, поселок Дивенский, создает видимость окружения вашей группы войск. Уверены, что нахальство и наглость зарвавшегося врага не произведут впечатления на бойцов и командиров боевой Лужской группы и ее славных руководителей, с честью выполнивших под Лугой свой долг перед Родиной». Далее в телеграмме ставилась задача: смять противника и наступать в направлении Сиверской.
К сожалению, прогнозы нового начальника штаба не сбылись. Окружение оказалось далеко не «видимостью». Уже на другой день по приказанию генерал-лейтенанта М. М. Попова полковник Городецкий радировал Аста-нину: «Действовать как можно стремительнее, обходить противника с флангов, бить по тылам. Отводить поскорее 235-ю стрелковую дивизию и полк 3-й дивизии народного ополчения...»
Но у Астанина к этому времени почти не было боеприпасов, иссякло продовольствие. А на путях отхода у него появились одна танковая и две пехотные дивизии немцев. Войска Лужской группы оказались отрезанными.
Генерал Астанин запросил по радио разрешения пробиваться из окружения отдельными отрядами. Военный совет фронта разрешил ему разделиться на три группы.
Так завершились сорокавосьмидневные бои под Лугой.
По-разному сложились судьбы людей, принимавших в них непосредственное участие.
Больше двух тысяч человек вышли из окружения с отрядом полковника А. Ф. Машошина и бригадного комиссара Л. В. Гаева. Отряд этот пробился между Красногвардейском и Колпином. Гаев погиб в последней атаке, не дойдя до цели нескольких сотен метров.
С боями вырвался из окружения и другой отряд во главе с командиром 24-й танковой дивизии полковником А. Г. Родиным.
Генерал А. Н. Астанин шел с третьим отрядом, прикрываясь арьергардом из артиллерийских частей и различных [75] специальных подразделений под общим командованием полковника Г. Ф. Одинцова. Вначале было взято направление строго на север, вслед за отрядом Машошина и Гаева. Но противник успел заделать брешь, и Астанин вынужден был повернуть на восток. Пробирались по лесам и болотам, стараясь обойти части 39-го моторизованного корпуса гитлеровцев, двигающегося в сторону станций Кириши, Погостье и Мга. Постепенно отряд стал дробиться. Больных и раненых оставляли в глухих деревушках. Только в последних числах сентября, после тяжелых месячных скитаний по тылам гитлеровцев, Астанин с небольшой группой при помощи партизан пробился в районе станции Погостье.
Организованно вышел из окружения арьергард Луж-ской группы. Действуя где силой, где хитростью, полковник Одинцов сумел вывести несколько тысяч бойцов, в том числе более двухсот раненых.
Позже Г. Ф. Одинцов{13} поведал мне о своих злоключениях.
После нескольких суток боя у артиллеристов, прикрывавших отход главных сил Лужской группы, кончились снаряды. И горючего в тягачах не стало. Пришлось закапывать орудия в землю.
Вначале хотели пробиваться на Слуцк. Но разведка установила, что в том направлении немцы выставили сильные танковые заслоны. Изменили маршрут, погрузили на лошадей раненых и потянулись через леса и болота на восток. Дошли до реки Оредеж, а там у всех бродов тоже дежурят фашистские танки и бронемашины с крестами на бортах. Что делать? Собрал полковник командиров на совет. Договорились подождать, — может, уйдут немцы. Ждут час, ждут другой — безрезультатно. Стоят немецкие машины, будто цепями к бродам прикованы. И всё осветительные ракеты пускают.
Кое-кто заговорил уже о форсировании реки с боем. Рискнуть бы можно, но Одинцов был убежден, что тогда наверняка погибнут раненые. На такую жертву Георгий Федотович идти не хотел. Решил еще часик подождать. И правильно сделал. Около часа ночи разведка донесла, что заслоны противника потянулись куда-то к югу. [76] Отряд перешел реку без единого выстрела и никого из раненых не потерял.
На шоссе между Вырицей и Тосно немцы опять устроили «иллюминацию». Всю ночь дорога освещалась прожекторами.
— Ну, тут уж я не стал долго ждать, — улыбнулся полковник Одинцов. — Послал разведчиков искать электрокабель к прожекторам, а отряд тем временем подготовился к броску через шоссе четырьмя колоннами. Как только хлопцы перерезали прожекторные провода, все метнулись в лес — и поминай как звали. Шли самыми глухими местами — ведь драться было нечем. Питались грибами, ягодами. Для раненых и больных понемногу забивали лошадей...
Особенно гордился Одинцов дисциплиной и порядком в своем отряде.
— Ты знаешь, — взволнованно говорил полковник, — хотя иногда мы неделями не вылезали из болот, все же люди регулярно мылись и меняли подворотнички на гимнастерках. Какие бы трудности ни встречались, никто не терял человеческого облика. Вот, брат, что такое наши бойцы!
Группа Георгия Федотовича Одинцова тоже вышла к Погостью.
Позже мы узнали о судьбе начальника строительства лужской позиции Михаила Матвеевича Зязина и корпусного инженера Николая Сергеевича Иванова. Зязина сразил в бою минометный осколок. Погиб и Иванов.
Командир электророты Грицай рассказал, что Николаю Сергеевичу досталась нелегкая смерть. В бою под селом Рождествено он был ранен в щеку и в руку. Саперы несколько дней несли умирающего командира. Но в районе Дивенская — Тосно снова произошла стычка с немцами. В этом втором бою майор и погиб.
Пехотному училищу имени С. М. Кирова удалось пробиться из окружения довольно быстро, но со значительными потерями. Талантливый командир, полковник Г. В. Мухин действовал очень решительно.
Военный совет фронта приказал эвакуировать училище из Ленинграда. Это удалось сделать буквально за несколько дней до того, как прервалась железнодорожная связь Ленинграда со всей страной.
Мы встретились с Г. В. Мухиным на вокзале. Он совсем почернел, высох. Пожимая мне на прощание руку, сердито сказал:
— Ты остаешься здесь, так передай начальству, что свой долг курсанты выполнили с честью. Жаль только, что погибло так много завтрашних командиров...
Увидеть Герасима Васильевича мне больше не довелось. Эвакуировав училище, он попросился опять на фронт. Командовал дивизией, затем корпусом и погиб под Лисичанском летом 1943 года.
Небольшие отряды из состава группы войск генерала
Астанина пробивались в Красногвардейский укрепленный район еще более недели. Один из таких отрядов вывел слушатель Академии связи Николай Борисов. Он оставался вместе с электроротой, державшей под током до последнего дня проволочные заграждения на лужской позиции. Выйдя из окружения, Борисов рассказал, что фашисты не раз платились жизнью, пытаясь пройти через малозаметные сетки, стелящиеся по земле.
Порой оперативные сводки в крупных штабах напоминают часы с хроническим отставанием: они отражают то, что уже прошло, чего уже нет в действительности.
День 28 августа мне запомнился на всю жизнь. Утром начальник штаба фронта предупредил, что части 48-й армии ведут бой на Октябрьской железной дороге между станциями Тосно и Ушаки. От имени-командующего он отдал приказание отправить к Тосно минеров. Я послал на машинах небольшой отряд из 2-го запасного понтонного батальона и вместе с ним старшего лейтенанта Гуляницкого из Инженерного управления. [78]
А потом мы с комиссаром Николаем Александровичем Мухой решили и сами проехать к Тосно.
По оперативной сводке выходило, что поселок Красный Бор на Московском шоссе удален от фронта на десятки километров. Но не успели мы отъехать от него и сотню метров, как услышали в лесу перестрелку.
Оставив машину на опушке, пешком двинулись на звуки выстрелов.
— Может, вражеские парашютисты высадились? — высказал предположение комиссар.
Я промолчал, однако встревожился очень.
Ведь позади нас, всего в нескольких километрах за небольшой речонкой Ижорой, остался Колпинский укрепленный район. Он имеет броневые и бетонные доты. Но их только что занял Ижорский рабочий артиллерийско-пулеметный батальон, еще не освоивший технику стрельбы из стационарных орудий и пулеметов. А за тоненькой ниткой укрепленного рубежа — совсем пустынное Московское шоссе, широкие юго-восточные ворота Ленинграда. Что будет, если враг прорвется сюда?..
Выходим к лесному завалу, перегородившему шоссе. Рядом броневичок, а около него генералы А. И. Черепанов и П. А. Зайцев.
— Что случилось, товарищ генерал? — спрашиваю я Александра Ивановича Черепанова. Он работает в штабе Главкома Северо-Западного направления и ездит обычно по его заданиям. Это всегда ровный, спокойный человек с добрыми близорукими глазами.
— Вот видишь, голубчик, мы с Пантелеймоном Александровичем понтонерами твоими командуем, — отвечает он. — Они ехали в Тосно, а встреча с немцем [79] состоялась здесь. Еще маршевая рота с нами. К сожалению, в ней всего по пятнадцати патронов на винтовку и только три ручных пулемета.
— Так в чем же дело? Через Тосно, что ли, немцы прорвались?
Зайцев, тоже выполнявший в последнее время специальные поручения маршала К. Е. Ворошилова, ворчит что-то в свои черные усы. Обычной для его лица веселой улыбки нет и в помине. Отзывается опять Александр Иванович:
— Видимо, так. Должно быть, отдали им станцию. На Московском шоссе наших больше нет, вот фашисты и бросили сюда разведку на машинах.
— А в укрепленном районе об этом знают? — спрашиваю я. — Когда мы проезжали, там все спокойно было. Мост ижорский еще не минирован.
Черепанов глядит на часы:
— Теперь-то уже должны знать. Я послал в Смольный записку — танки прошу. В укрепрайон сейчас Пантелеймон Александрович поедет: готовить надо его к бою.
— А здесь что делать будем?
— Наступать, кажется, силенок нет, — усмехается генерал. — Придется оборону держать. Твои понтонеры завал уже сделали, теперь мины ставят... Давайте, голубчики, организовывать свое войско...
Генерал П. А. Зайцев едет на ям-ижорский рубеж, а мы остаемся здесь. Полковой комиссар Н. А. Муха идет на левый фланг в лес, где залегла маршевая рота. Я разыскиваю старшего лейтенанта Е. П. Гуляницкого и командира запасного понтонного батальона капитана Волгина. А. И. Черепанов остается в центре у шоссе.
Бой разгорается. Злобно щелкают о стволы разрывные пули, совсем близко рвутся гранаты.
Через час прибегает связной от полкового комиссара: в маршевой роте кончаются патроны. Павел Яковлев на нашей «эмке» мчится в Ям-Ижору за патронами и гранатами.
А в лесу уже хлопают минометы. Около нашего броневичка воздух прошивают легкие артиллерийские снаряды.
Александр Иванович смотрит на часы: «Долго мешкают наши с помощью». Но внешне он невозмутим. Его спокойствие поражает. Генерал ни разу не присел, даже когда мины рвались совсем близко. Понятно, что рядом с ним нужно вести себя соответственно. Но вот наконец и Черепанов не выдерживает, когда один снаряд срезает деревцо прямо около нас.
— Заметили, мерзавцы... Давайте-ка, голубчик, немного отодвинемся.
Мы отходим метров на двести. Здесь понтонеры снова заваливают шоссе большими деревьями, укладывают противотанковые мины. Но пулеметы маршевой роты слева от нас замолкают.
Трудно сказать, чем бы кончился бой, если бы в это время к нам не подошли пять тяжелых танков. Они с ходу расползлись веером по обе стороны шоссе и открыли огонь из пушек и пулеметов.
У гитлеровцев тоже появились новые силы. Два легких танка сунулись было напролом по шоссе. Один нарвался на мину, и его тут же подожгли. Второй стал разворачиваться перед завалом, но попал под снаряд своей же артиллерии. Она непрерывно била по шоссе. И минометный огонь становился все плотнее. Потом над нами пронеслись на бреющем полете два «мессершмитты», прошивая лес пулеметными очередями.
Противник имел явное превосходство, и нам приходилось пятиться назад. В лесу, справа и слева, все ближе раздавалась стрельба. Уже и с окраины Красного Бора заговорили вражеские автоматы.
— Отходить придется, подполковник, к укрепленному району. Ничего, тут сейчас не поделаешь, — вздохнул Александр Иванович.
Мы оставили лес и оказались на открытом поле перед Ям-Ижорой. Генерал Черепанов послал предупредить о своем решении командира танкового подразделения. Я тем временем вызвал Гуляницкого и приказал готовить к взрыву ям-ижорский мост.
Когда фашисты почти уже ступили на этот мост, раздался оглушительный взрыв. Высоко вверх взметнулся сноп пламени, балки и настил рухнули в воду.
Александр Иванович болезненно поморщился:
— Разрушать всегда неприятно. Однако сейчас это для нас единственный выход. Думаю, теперь задержим здесь немца...
Примерно через час, уже в темноте, в огневой бой с наседавшими гитлеровцами вступили Ижорский артиллерийско-пулеметный батальон и рабочий отряд И. Ф. Черненко. Пожелав им успеха, Черепанов отправился в Смольный докладывать Ворошилову и Жданову о случившемся. Потом и нам с полковым комиссаром Н. А. Мухой пришлось выехать в Ленинград.
Едва мы успели войти к себе в штаб, как Николай Михайлович Пилипец сообщил еще одну неприятную новость:
— Двадцать третья армия оставляет Выборг. Подписана директива об отводе оттуда всех трех дивизий. Приказано взорвать доты и другие важнейшие объекты в Выборге.
23-я армия с начала войны удерживала пограничные узлы обороны на левом фланге. И до последних дней ее положение под Выборгом оставалось прочным. Но, боясь обхода Выборгской группы войск с флангов, командующий армией генерал-майор М. Н. Герасимов несколько дней назад попросил разрешения отойти. Тогда М. М. Попов запретил это делать и даже упрекнул командующего за пассивность. А теперь вдруг мы сами собираемся разрушить все эти укрепления...
— Да, обрадовал ты нас, — покачал головой комиссар.
— Это еще не все, — кивнул на карту Пшшпец. — По директиве отход армии разрешен не дальше бывшей линии Маннергейма и на вуоксинский водный рубеж. А сейчас оттуда доносят, что финны форсировали [82] Вуоксу и уже перехватили дороги южнее Выборга. Так что и отходить-то из Выборга некуда...
Обидно было от сознания, что войскам приходилось отходить с такого замечательного рубежа. За Выборгом у нас имелись мощные, вполне современные железобетонные артиллерийские полукапониры. В них еще до войны закончили монтаж вооружения. Перед дотами установили минные заграждения. Недаром противник так долго не решался наступать на этом участке.
— Ну и что же сейчас там происходит? — спросил я. Пилипец развел руками:
— Неизвестно. Штаб армии уже дважды сегодня перемещался, и сейчас связь с Герасимовым нарушилась. Одно ясно: три выборгские дивизии сидят в мешке. Не хотел огорчать, но пусть уж все разом. К вашему сведению, части восьмой армии, оборонявшие Таллин, и корабли Балтийского флота начали эвакуацию через Финский залив.
В Смольном шло заседание Военного совета Ленинградского фронта{14}. В оперативном отделе и отделе военных сообщений не успевали получать и выполнять распоряжения: осуществлялась новая перегруппировка сил.
В район станции Мга срочно перебрасывались пограничные войска НКВД. Под Колпино выдвигалась 168-я стрелковая дивизия, эвакуированная через Ладожское озеро из города Сортавалы. Балтийский флот получил задание вывезти на кораблях три дивизии из-под Выборга. Нелегко было в ту ночь уточнить задачи для инженерных войск. Командующего фронтом я смог увидеть только утром. На столе у генерала стоял стакан с крепким черным кофе. В кабинете чуть-чуть пахло валерьянкой.
Увидев меня, Маркиан Михайлович недовольно поморщился:
— Что вы хотите, Бычевский? Я собирался побриться. Он с силой потер щеку рукой и опять поморщился, [83] словно от зубной боли. — Обстановку знаете, решения все есть, работать надо!
— На Неву хочу ехать, товарищ командующий, — доложил я. — В районе Островки — Кузьминки есть исправный железнодорожный мост. Не захватили бы его немцы. Там ведь наших частей нет?
— Начальник погранвойск генерал Степанов получил задание машинами перебросить на правый берег Невы батальон народного ополчения. На левом берегу будут действовать сто шестьдесят восьмая дивизия полковника Бондарева и дивизия НКВД полковника Донскова.
— Ас мостом как быть?
— Конечно, готовьте к взрыву. Пожалуй, действительно поезжайте туда сами, только быстрее возвращайтесь. Имейте в виду, необходимо проверить Карельский укрепленный район. Там нужно будет поставить электропрепятствия, подготовить плотины к затоплению.
Маркиан Михайлович помолчал, потом вдруг спросил:
— О перемещениях у нас знаете? Решением Государственного Комитета Обороны маршал Ворошилов назначен командующим фронтом, а я — начальником штаба... Это — к сведению{15}...
Выехав к мосту в район Кузьминок, я поручил Пилипцу отправить туда на машинах и роту минеров-автоматчиков под командованием лейтенанта Рыбина. Правый берег Невы от поселка Пороги и выше практически никто не оборонял. Здесь находилась лишь одна зенитная батарея да артиллеристы-балтийцы готовили огневые позиции для тяжелых орудий. Словом, пока только закладывались основы будущей невской позиции.
Левый берег, насколько охватывал глаз, тоже был пустынным, хотя где-то в отдалении слышались звуки боя.
Вот и железнодорожный мост, совсем не охраняемый. Прорвись сюда противник крупными силами, и перед ним откроется возможность беспрепятственного выхода в тыл всего южного фаса обороны города. [84]
Как только прибыли минеры, я сразу же приказал им обрушить металлические фермы моста, заминировать подходы к нему и все места, наиболее удобные для переправы через реку. Эти меры оказались весьма своевременными: на другой день гитлеровцы вышли к Неве как раз в районе взорванного моста.
Первые дни сентября: Ленинград — в огненном кольце. Опьяненный близостью цели, враг изо всех сил стремится разорвать наш защитный пояс.
Город готовится к уличным боям. Создан штаб внутренней обороны.
Командный пункт фронта окончательно разместился в Смольном. Это еще больше утверждает и подчеркивает единство и неделимость партийного и военного руководства обороной.
Подлинно народными штабами становятся райкомы партии, райсоветы, заводские парткомы. Как и в армейских штабах, там ведутся расчеты, где и какие сподручнее строить баррикады, создаются специальные отряды для уличных боев.
В борьбе народа за свободу призыв «На баррикады!» всегда исполнен глубокого смысла. Баррикады — это форма борьбы, порожденная самим народом. Для нас, военных инженеров, приказ о строительстве баррикад — серьезнейшее техническое задание. Городской комитет партии прислал нам на помощь крупнейших ученых. Академик Б. Г. Галеркин почти ежедневно собирает своих коллег для обсуждения конкретных технических вопросов по превращению города в современную крепость. А. А. Жданов, А. А. Кузнецов и П. С. Попков рассматривают общие схемы и частные детали внутренней обороны, предлагаемые профессорами Н. Н. Лукницким, Б. Д. Васильевым, военными инженерами, фортификаторами и рабочими различных заводов.
Все варианты предусматривают создание баррикад нового типа, способных выдержать удары артиллерии и танков. Защитную мощь их должны составлять железобетон, тюбинги, броня, каменная и кирпичная кладка. Работники треста канализации разработали проект использования подземной коллекторной сети для связи между баррикадами. Рабочие Кировского завода и «Электросилы» предложили в смотровых колодцах той же сети создать огневые точки-засады для истребителей танков.
В первые этажи жилых зданий вделываются железобетонные «рубашки» или такие деревянные срубы, которые выстояли бы в случае обвала верхних этажей.
Военный совет утвердил секторный принцип внутренней обороны Ленинграда. Секторы нарезались с учетом водных преград и мостов. Все мосты взяты под контроль. Мы готовим специальные команды для быстрого — по особому приказу — минирования их.
Незадолго до того, 31 августа, Военный совет фронта принял весьма важное решение, улучшающее управление войсками на южном фасе. Теперь соединения и части, действующие на красносельско-красногвардей-ском направлении, объединялись в 42-ю армию, а на колпинском — в 55-ю. Так был положен конец импровизированным формам, сложившимся в начальный период войны.
В эти напряженные дни была прервана железнодорожная связь Ленинграда с центральными районами страны: противник вышел к Октябрьской железной дороге, подошел к станции Мга и 1 сентября взял ее.
Через шесть дней после падения Мги в штаб фронта вернулся подполковник С. И. Лисовский. Обгоревшие волосы, опаленные брови и ввалившиеся щеки свидетельствовали о том, что Станиславу Игнатьевичу пришлось пережить тяжелые минуты. С ротой саперов он попал в самое пекло массированного удара вражеских пикирующих бомбардировщиков. Пожары мгновенно охватили станционный поселок. А тут еще вступили в бой новые силы противника — моторизованные части. Фашисты вели пулеметный и минометный огонь прямо с машин.
Кроме саперов на станции Мга находился в тот момент немногочисленный сводный отряд майора Лещева, объединявший несколько разрозненных подразделений 48-й армии.
— Он, конечно, не смог удержать Мгу, — рассказывал Лисовский. — Ведь от самого Новгорода отходил с боями и на Мгу прибыл без артиллерии и даже почти без патронов. [86]
— Ну а что же саперы? — поинтересовался я. Лисовский пожал плечами. Мой вопрос, видимо, показался ему странным.
— Попробовали было минировать дороги перед немцами, да не вышло. Уж очень быстро они двигались, пока не встретились с дивизией полковника Донскова.
Дивизия НКВД под командованием полковника С. И. Донскова получила приказ отбить станцию Мга. Первая ее атака была удачной: противник отошел. Но уже на следующий день, 2 сентября, в районе Мги появились новые силы 39-го моторизованного корпуса и части 1-го и 28-го армейских корпусов 16-й немецкой армии. На наши позиции обрушились массированные удары авиации. Несколько дней дивизия сдерживала натиск врага в районе 8-й ГЭС, Рабочих поселков, сел Мустолово и Келколово. Но силы были слишком неравны, и Донсков вынужден был отходить на Шлиссельбург. Часть его подразделений переправилась даже на правый берег Невы.
Я спросил у Лисовского, как велика угроза форсирования немцами Невы.
Ответ был несколько неожиданным:
— Они могли бы сделать это сразу, как только расчленили дивизию НКВД и вышли к реке. Но пока все еще двигаются вдоль левого берега. Видимо, главная их цель сейчас — захват Шлиссельбурга{16}.
Эти предположения подтвердились. 8 сентября Шлиссельбург пал. Два полка дивизии НКВД не смогли удержать его и на подручных средствах переправились через Неву.
Теперь Ленинград прикрывался с юго-востока рубежом по реке Неве от Колпина до Ладожского озера. Начало боев на нем означало начало блокады.
Командующий фронтом приказал срочно отправить на Неву понтонные части. Он надеялся отбить Шлиссельбург. С большим трудом мы собрали наших понтонеров, действовавших на передовых позициях вместе с пехотой. На Неву направился 41-й понтонный батальон, возглавляемый капитаном И. В. Манкевичем.
В тот же день и я побывал в устье Черной речки, почти против Шлиссельбурга, а также в районе Невской [87] Дубровки. Левый берег Невы, занятый врагом, был охвачен пожарами. Горела и 8-я ГЭС, до последних дней дававшая ток Ленинграду. Пламя пожирало старые дома Шлиссельбурга. В клубах дыма просматривалось большое движение машин. А здесь, на нашем берегу, царила какая-то гнетущая тишина. Пустовали огневые позиции артиллерии — она еще не подтянулась. Минометы тоже были где-то в пути.
Отделенный от Шлиссельбурга узкой полосой воды, виднелся у истока Невы островок со старинной русской крепостью. Шесть столетий назад она называлась Орешком и стерегла торговые пути древних новгородцев. Спустя четыреста лет ее превратили в «Государеву тюрьму», сохранявшую тайны царей-убийц. Потом остров народ назвал Безысходным. В прошлом и начале нынешнего века здесь томились в заточении и гибли лучшие люди России. В 1887 году в крепости-тюрьме был казнен А. И. Ульянов — брат В. И. Ленина, народовольцы П. Я. Шевырев, В. О. Генералов, П. И. Ан-дреюшкин и С. С. Осипанов...
В сентябре 1941 года в старинных казематах размещались склады Ладожской военной флотилии. Здесь хранилось несколько малокалиберных орудий для катеров да немного боеприпасов к ним.
Над островком кружили вражеские самолеты-разведчики, а Орешек загадочно молчал. Неясно было, захвачен он немцами или там все еще наши? Чьим плацдармом и опорным пунктом он будет, когда нам придется отбивать Шлиссельбург?
Лишь через несколько дней мы получили достоверный ответ на этот вопрос.
Команда матросов, обслуживавшая склады, не покинула Орешек. Комендор-артиллерист Николай Конюшкин предложил собрать 45-миллиметровую пушку. И вот горстка матросов открыла огонь из маленького орудия по Шлиссельбургу.
Полковник Донсков послал туда подкрепление с двумя орудиями и станковыми пулеметами. И маленький гарнизон совсем крохотного островка стал серьезным препятствием на пути оккупантов.
8 ноября, когда бои на Неве крайне ожесточились, гарнизон Орешка получил еще подкрепление. На этот раз он пополнился моряками-балтийцами, и там была сформирована штатная батарея № 409, защищавшая Орешек до самого прорыва блокады. О том, как воевала эта батарея, имея семь пушек, шесть станковых пулеметов и несколько противотанковых ружей, как она не раз выходила победительницей из дуэлей с тяжелой осадной артиллерией противника, очень хорошо рассказал ее командир П. Н. Кочаненков в сборнике «Подвиг Ленинграда»{17}.
Но обо всем этом нам стало известно позже. А тогда из крепости не долетало до нас ни одного звука, и все, что происходило в Орешке в первых числах сентября 1941 года, было окутано тайной.
Мы с командиром понтонного батальона изучали берег реки и наносили на карту наши замечания. Комбат все время ворчал:
— На первый эшелон понтонов хватит. А что потом делать? На чем танки будем перевозить, артиллерию?
Я молчу. Да и что тут можно сказать? Техники у Манкевича действительно мало.
— Почему бы не отбить у немцев Шлиссельбург и Мгу с той стороны силами соседнего фронта? — продолжает комбат.
— Чтобы ответить на этот вопрос, — говорю ему, — надо знать замыслы командования. А я их пока не знаю. Для меня ясно одно: нам поставлена задача готовиться к форсированию Невы. И мы соберем для этого все понтонные части.
41-й понтонный батальон я знал давно и считал его лучшим кадровым инженерным подразделением Ленинградского военного округа. Его командир, капитан Ман-кевич, сухощавый человек с узким бледным лицом, был удивительно выдержанным и храбрым. Под стать ему были и его ротные, из которых троих уже не стало.
Я невольно вспомнил и оценил упреки моего заместителя Н. М. Пилипца за то, что плохо мы бережем хороших, опытных понтонеров, да и материальную часть растеряли.
— Как поступают новые понтоны? — спрашиваю капитана.
— Плохо. Вчера говорил с директором Ижорского завода, но он ничего не обещает. Ссылается на недостаток электроэнергии. Надо нажать на него... Но мы принимаем и другие меры. В Ленинграде берутся сейчас на учет все лодки и шлюпки, а катера дадут моряки...
Рекогносцировку закончили к вечеру, и Манкевич отправился к себе в батальон, а я поехал в город. Когда миновали Колтуши, шофер Яковлев вдруг остановил машину:
— Товарищ начальник, смотрите-ка, что в городе делается!
Задумавшись о предстоящей невской операции, я и не заметил, что весь купол неба над Ленинградом окрашен в густой багровый цвет. Возвращенный к действительности, толкнул Павла:
— Давай быстрее!..
Мы въехали на городскую окраину под гулкие взрывы бомб и трескотню зенитных орудий. Перед самой машиной упали две зажигалки. Мы мчались словно в фантастическом мире. В небе метались лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зенитных снарядов. На озаренных пламенем пожаров улицах и площадях суетились люди. Они забрасывали огонь песком, затаптывали его ногами. Где-то близко обрушилось здание, и нашу маленькую «эмку» здорово тряхнуло взрывной волной.
Гудели сирены пожарных машин. Бегали санитары с носилками. Слова команды мешались с терзающими сердце воплями о помощи.
Был двенадцатый час ночи, когда я добрался до Смольного. В этот вечер немецкая авиация нанесла первый массированный удар по городу. У подъезда и в сводчатых коридорах стояли часовые с напряженными лицами. Некоторые штабные работники ушли в подвальные убежища.
Пилипец и Муха рассказали, что бомбежка длится с семи вечера. Особенно много пожаров в Московском районе. Все брошено на борьбу с огнем.
— И на фронте положение ухудшается, — показал на карте Пилипец. — Немцы наступают от Кипени на Ропшу и на Русско-Высоцкое. Да, видимо, и на Петергоф, к заливу. Сегодня в Петергофе Кузнецов осматривал дворцы. Оттуда вывозят ценности. Но здания минировать запретил.
— А что известно об инженерных частях?
— Под Ропшей Соломахин с отрядом аэродром ропшинский разрушил и заминировал. Под Красное Село командующий тоже приказал послать минеров. Туда пойдет 106-й батальон...
Лиха беда — начало. За первым массированным ударом с воздуха последовал второй, третий, четвертый...
Теперь над Ленинградом каждую ночь встает зарево. Днем немецкая авиация бомбит боевые порядки войск, а вечером и ночью — город. Кроме того, противник начал вести артиллерийский обстрел из осадных орудий, на улицах стали рваться первые тяжелые снаряды.
Возник гигантский пожар на продовольственных складах. Я был у М. В. Басова с заявками на взрывчатку, когда к нему вошел заместитель председателя Ленгорисполкома Н. Н. Шеховцев, только что вернувшийся с пожара. Широкое лицо прорезали угрюмые складки. Одежда покрыта копотью. Шеховцев опустился на стул. Крупные сильные руки тяжело уперлись в колени. Был шестой час утра, а борьба с огнем, начавшаяся с вечера, все еще продолжалась.
— Горят? — спросил Басов, имея в виду запасы муки, сахара и других продуктов, хранившихся на Бадаевских складах.
— Горят, — устало ответил Шеховцев. — Держали мы все это богатство в деревянных помещениях, притулившихся вплотную друг к другу, вот и расплачиваемся теперь за беспечность... Огонь поднялся метров на двадцать. Море пламени. Сахар течет расплавленной лавой. Две с половиной тысячи тонн!
— Может, что-нибудь удастся спасти? — Басов постукивал карандашом, его холодноватые серые глаза потемнели.
— Вряд ли. Сгорит, наверное, все.
Николай Николаевич Шеховцев потянулся к графину с водой. Басов бросил карандаш на стол:
— Нет, не деревяшки виноваты, а руководители, в том числе и мы!.. У народа есть все основания помянуть нас недобрым словом. Кстати, что народ говорит?
— Ничего не говорит, — угрюмо ответил [91] Шеховцев. — Люди бросаются в огонь, спасают, что можно. И сами горят... Пожарных машин мало. Я могу тоже тебя спросить, Михаил Васильевич: почему в Ленинграде не хватает пожарного оборудования? Почему несколько лет его не производят заводы? Может быть, Басов, заведующий промышленным отделом горкома, скажет?
Шеховцев медленно поднялся и вышел. Утром я собрался в Красное Село. У подъезда штаба меня остановил командующий фронтом:
— Слушайте-ка, Бычевский, почему в бригаде морской пехоты нет малых пехотных лопат? Чем моряки будут окапываться?
Я знал, что резервная бригада морской пехоты была срочно передвинута к месту прорыва под Красное Село, Но почему моряки не взяли с собой малых лопат? Может, у них их вовсе нет, а может, получили с завода без чехлов? Пришлось признаться, что это мне неизвестно.
— Не заботитесь о солдате, — напустился на меня Ворошилов. — Даю вам полтора часа. Где хотите, а лопаты достаньте и лично доставьте их в бригаду...
Приказ я выполнил. Но когда приехал на место, балтийцы уже развертывались для атаки. Кустарник чуть скрывал шеренги черных бушлатов.
Впереди — грохот боя и завеса пыли от разрывов снарядов. Над головой — воздушная карусель и ноющий вой истребителей.
Командующий фронтом стоит перед головным батальоном. Порывистый ветер разносит вдоль шеренг его слова о Родине, о партии, о присяге. Многие моряки, отбросив стальные каски, стоят в бескозырках. Весь их вид — спокойный, грозно сосредоточенный — своеобразный дерзкий вызов врагу.
Командующий на мгновение умолк, потом взмахнул фуражкой:
— А ну, пошли! — И первым молодо зашагал в сторону грохотавшего боя.
Громовое «ура!» было ответом ему, и лавина черных бушлатов сразу обогнала шестидесятилетнего маршала.
Атака удалась. Бригада вышла на шоссе и в ярости переколола в деревне Коцелево большой фашистский 92
Отряд. Но в тот же день к Красному Селу подтянулись главные силы вражеской группировки.
Ночью на командном пункте 42-й армии начальник разведотдела докладывал командующему фронтом, что в районе Кипень — Ропша — Русско-Высоцкое сосредоточились для наступления четыре пехотные дивизии и до двухсот танков, а на красногвардейском участке против нашей 2-й гвардейской дивизии народного ополчения стоят наготове еще одна танковая и 58-я пехотная дивизии противника. Полковник Евстигнеев сделал вывод, что завтра следует ожидать удара на обоих направлениях.
Перед рассветом я вернулся в Смольный и встретился с секретарем горкома партии Кузнецовым. Он сообщил, что в районе деревни Скворицы у одного убитого немецкого офицера в кармане кителя обнаружен подробный план Ленинграда с пояснительной запиской о расположении почти всех партийных и советских учреждений и важнейших предприятий. Алексей Александрович сердито заметил, что все эти сведения почерпнуты из справочника Ленсовета.
На следующий день противник захватил Воронью гору в районе Дудергофа.
— Там же батарея морских стотридцаток! — удивился генерал Свиридов, когда заместитель начальника штаба пригласил нас к себе и сообщил эту неприятность.
— Нет теперь там никакой батареи, — нервно ответил Городецкий. — Моряки-артиллеристы оказались без прикрытия. Отбивались сколько могли и, кажется, все погибли.
С потерей Вороньей горы — огромной высоты, господствовавшей над всей местностью, — возникла непосредственная угроза и Красному Селу, и Пулковским высотам.
Городецкий рассказал, что 500-й стрелковый резервный полк не успел занять оборону на Вороньей горе V под ударами авиации в беспорядке отходит к Пулков ским высотам. Шоссе от Дудергофа на Красногвардейа-перехвачено танками противника.
После небольшой паузы полковник повернулся кс мне:
— Товарищ Бычевский, у вас под руками минёры есть?
— К сожалению, нет.
— Надо снимать откуда-то. Командующий приказал немедленно заминировать открытый стык между сорок второй и восьмой армиями.
— Красное Село действительно под угрозой? — решил уточнить генерал Свиридов.
— Безусловно. Там сейчас только перемешавшиеся части морской пехоты и третьей гвардейской дивизии народного ополчения, — ответил Городецкий. — Вам приказано совместно с артиллеристами Балтийского флота быть готовыми поставить перед Красным Селом заградительный огонь.
В кабинет Городецкого вошел работник оперативного отдела. Он доложил, что крупные силы противника атаковали под Красногвардейском левофланговый полк 2-й гвардейской дивизии народного ополчения и подразделения этого полка откатываются к Пушкинскому шоссе.
Нам не надо было смотреть на карту, чтобы понять, чем это чревато. Красногвардейский узел, может быть, теперь уже отрезан и от Красного Села, и от города Пушкина.
— Сейчас доложу командующему, — всполошился Городецкий и моментально исчез, на ходу приказав начальнику связи генерал-майору И. Н. Ковалеву обеспечить для Ворошилова прямую телефонную связь с каждой дивизией.
А через полчаса я уже трясся в машине, держа путь на Красное Село. Вместе со мной туда ехали Н. М. Пилипец и С. И. Лисовский. Минеров пришлось снять с работ на Пулковских высотах. Командир 106-го моторизованного инженерного батальона капитан Евстифеев настолько привык к внезапным перемещениям, что всегда имел на машинах запас мин. Он быстро собрал три взвода и отправил их в указанный район.
В пути повстречали начальника отряда метростроевцев И. Г. Зубкова. Его люди готовили к обороне линию Окружной железной дороги около мясокомбината, проделывая сквозные проходы в насыпи для установки противотанковых орудий,
— Может, возьмете меня с собой? — неуверенно [94] попросил он. — Мои ребята уже научились жечь танки.
— Жив будешь — останется и на твою долю, — махнул рукой Пилипец. — А сейчас рой скорее свои проходы. Для тебя это привычнее.
Местность у Красного Села чуть холмистая, изрезана неглубокими оврагами. В радиусе нескольких километров раскинулись старинные, с екатерининских времен, летние военные лагеря. Тут и там виднелись барачные постройки. В самом городке — крупная бумажная фабрика.
Когда мы подъехали, городок был охвачен пожаром. Немецкая авиация забрасывала его сотнями зажигательных и фугасных бомб. Население кинулось по дороге к Урицку (Лигово) и Стрельне.
Оставив машину на окраине, мы стали пробираться через горящие кварталы. Около одного из разрушенных домов встретили раненого красноармейца. Он нес на руках окровавленную девочку лет пяти. Русая ее головка поникла, и безжизненно повисли тоненькие ручки. Боец замотал головой, когда мы вызвались помочь ему, и, шатаясь, побрел дальше.
Мы пересекли горящее Красное Село и выбрались в поле, рассчитывая найти там командный пункт какой-либо части. Казалось, что красносельский рубеж прорван во многих местах. Все видимое пространство клокотало разрывами. То здесь, то там дымились горящие танки.
Саперы Евстифеева уже прошли вперед. Лисовский, глядя в бинокль, считал вражеские танки, ползущие по обе стороны шоссе. До них было километра полтора. Они то спускались в низины, то снова вылезали на высотки. Тридцать... сорок... шестьдесят... семьдесят...
— Огнеметные есть, — заметил Пилипец.
Действительно, из некоторых танков временами вырывалась струя пламени. Они штурмовала доты.
Нам удалось найти командный пункт одной из рот артиллерийско-пулеметного батальона. Но он уже перестал быть пунктом управления, телефонной связи не имел. Два красноармейца укладывали на носилки тяжелораненого политрука. Командир роты погиб полчаса назад. Рота вела бой, окруженная штурмовыми группами немцев.
Мы спросили, где может быть 3-я гвардейская дивизия народного ополчения.
— Должно, там, — прохрипел политрук и с трудом поднял руку, показывая район севернее Красного Села.
Раненому было тяжело, но он отдавал последние приказания:
— Григорьев... остаешься старшим... До ночи держись... Слышишь, что ли, Григорьев?..
Пулеметчик, к которому обращался политрук, смотрел в амбразуру, не поворачивая головы. Потом закричал красноармейцам:
— Да несите вы его скорей, чего тянете! Не видите, что ли, кончиться может... — И уже спокойнее, даже мягко: — Слышу, товарищ политрук, слышу. Сделаем все.
Капитан Евстифеев сам нашел нас.
— Как дела? — спрашиваю его.
Командир батальона не может сказать ничего утешительного. Все его саперы сразу же включились в бой. Группа Королева подорвала три танка, но потеряла семь человек. Расчет Ульянова поджег бутылками две машины и потерял пять человек. В бой вступили тяжелые танки немцев. Малокалиберные пушки из дотов не пробивают их лобовую броню.
Евстифеев попросил разрешения остаться здесь, у ропшинской развилки, и вызвать сюда из Пулкова еще одну роту своих минеров. Я согласился.
— Где же все-таки штаб третьей гвардейской дивизии народного ополчения? — добивался от него Пилипец.
— Говорят, его разбомбили, — ответил Евстифеев. — Остатки переместились к северу. Похоже, к шоссе на Стрельну. Связи с ним нет.
Слева, со стороны лагеря, и за озерами, в районе Николаевки, гремела артиллерия. Тучи дыма поднимались над барачным городком.
Мы тронулись в обратный путь к нашей машине. В узеньком переулке Красного Села попали под шквальный минометный налет и прижались к стене полуразбитого сарая. Осколки секли бревна над нами и в конце концов зацепили ногу Пилипца, которому никак не лежалось спокойно. Помогая ему, кое как добрались до машины. [96]
Павел Яковлев ждал на том же месте, где мы его оставили. Он вырыл для себя щель и выскакивал из нее лишь после близких разрывов, чтобы осмотреть дыры в кузове «эмки».
Выехать на Пушкинское шоссе и попасть в Пулково не удалось. Танки противника прошли из Дудергофа на Горскую и Николаевку, отрезав Красное Село. Не теряя ни минуты, помчались к Урицку. Через каждые двести метров на шоссе стояли пушки 14-й противотанковой бригады. Два тяжелых танка дежурили в засаде у железнодорожного переезда. На перекрестке около поселка Володарского расположился вооруженный отряд пожилых рабочих Кировского завода. С ними было два танка «КВ».
Всю ночь и половину следующего дня шел бой у Красного Села. Части 3-й гвардейской дивизии народного ополчения и 14-й противотанковой бригады, танкисты и моряки сдерживали ожесточенный натиск неприятеля. Артиллерия кораблей Балтийского флота вела огонь всеми калибрами. И все же к вечеру 12 сентября немцы заняли Красное Село, обойдя его с востока. Из Красного Села часть сил противника двинулась на город Пушкин и к Пулковским высотам, а другая часть — на Урицк и Стрельну. Завязались бои и в Красногвар-дейске.
Глухие отзвуки артиллерийской канонады уже доносились до ленинградских окраин. Каждый житель все больше ощущал тяготы фронтового города. С 12 сентября населению вторично сократили норму выдачи хлеба.
Но страшные слова «голод» и «блокада» вслух еще не произносились.