Лужский рубеж
Поездки из штаба на рубежи — наиболее удобное время для сна. Если, конечно, не попадешь под бомбежку или пулеметный огонь «мессершмитта», любителя поохотиться за одиночными машинами.
Павел Яковлев, шофер «эмки», помятой, побитой, простреленной еще во время советско-финляндской войны, видя, как я устраиваюсь поудобнее, понимающе кивает головой и только спрашивает: «Куда?» Он — один из старейших наших шоферов. Ему знакомы на многие сотни километров и театр военных действий, и фамилии командиров, к которым приходится ездить.
Но на этот раз мне не спится. Не дают покоя размышления. Я только что прочитал у генерала Никишева последние директивы и приказы, изучил оперативную карту. Какой уж тут сон!
23 июля по указанию Ставки лужская полоса обороны разделена на три сектора. В каждом из них формируются штабы. Кингисеппский и лужский секторы подчиняются командующему нашим фронтом. А восточный, расположенный между городом Лугой и озером Ильмень, переходит к соседнему, Северо-Западному фронту.
Командующий фронтом считает, что очень скоро следует ожидать сильного нажима противника на кингисеппском направлении; туда перегруппировываются [46] главные силы 4-й танковой группы Геппнера. А когда я поинтересовался, намечается ли усиление этого участка, он только нахмурился и пожал плечами. Начальник артиллерии фронта согласен с тем, что артиллерийских средств под Кингисеппом явно недостаточно, но ничего не добавляет: неоткуда взять — нет резервов.
Генерал Никишев предупредил, что следует ожидать подчинения нам 8-й армии Северо-Западного фронта. Она обороняется на линии Пярну — Тарту, но с тяжелыми боями вынуждена отходить.
Невеселые новости поступают и с Карельского перешейка. Там продолжается наступление финнов. Правда, за десять дней их армия продвинулась всего-навсего на семнадцать километров, но уже и это составляет половину пути до западного побережья Ладожского озера и железной дороги, связывающей Карельский перешеек с петрозаводским участком обороны. Дела там ухудшились после переброски 237-й стрелковой дивизии на Северо-Западный фронт. Теперь против шести дивизий Маннергейма на правом фланге Карельского перешейка оборонялись всего две наши дивизии, рассредоточившиеся по фронту на сто девяносто километров.
Помогая левому флангу 7-й армии, командующий 23-й армией ввел в бой свой армейский запасной полк. Командующий фронтом перебросил туда же из-под Стрельны артиллерийскую противотанковую бригаду, которая готовилась для лужской оборонительной полосы. Но этих мер, конечно, недостаточно. Войска действуют с открытыми флангами, не имея между собой даже огневой связи.
В таких условиях многое зависит от умения, инициативы и боевой дерзости командиров. В большей мере, чем другие, этими качествами обладает полковник А. Л. Бондарев. Его 168-я стрелковая дивизия пять суток вела неравный бой в районе Сортавалы и не только отражала атаки превосходящих сил противника, но и сама успешно контратаковала. Однако теперь и 168-я вынуждена медленно отходить к Ладожскому озеру.
Несколько ободряют успехи наших войск на Крайнем Севере — под Мурманском и Кандалакшей. Соединения 14-й армии во взаимодействии с кораблями Северного флота сковали противника в пограничных боях на Кандалакшском и мурманском направлениях. Наибольшую [47] угрозу представлял удар 36-го немецкого горного корпуса и эсэсовской дивизии «Норд» в направлении Кировской железной дороги. Но его удалось локализовать. Постепенно гитлеровцы выдохлись, и сейчас там стало сравнительно тихо. Идут лишь мелкие лесные бои. Кировская железная дорога продолжает функционировать.
Да, не все было продумано в наших планах. В первый же день войны, еще до прибытия из Мурманска командующего фронтом, начальник штаба фронта, руководствуясь планом, распорядился перебросить 1-ю танковую дивизию из Струг Красных на север. Но в карельских лесах и болотах танки не могли быть использованы с полным эффектом, а под Псковом, где они были так необходимы в первые недели войны, их не оказалось. 20 июля М. М. Попов принял решение вернуть дивизию на лужскую полосу обороны. Однако к этому времени она была уже значительно ослаблена вследствие больших потерь под Кандалакшей...
До Луги мы доехали без всяких приключений, но подремать в дороге так и не удалось.
Вторые сутки здесь сравнительно тихо. Впереди, в зоне предполья, идет огневой бой. А в главной полосе и на отсечных позициях совершенствуется оборона. Население и бойцы продолжают рыть траншеи, противотанковые рвы, устанавливают проволочные заграждения, строят доты.
Удивило меня, что тут же поблизости колхозники косят рожь, копаются в огородах. Люди на телегах ездят прямо перед окопами. Командующего лужским сектором генерал-майора А. Н. Астанина, кажется, это мало волнует.
— А что с ними поделаешь? — спокойно говорит он. — Там, где работают колхозники, еще не минировано, и до немцев далеко — километров пятнадцать.
Мы с генералом и майором М. М. Зязиным обходим фронт работ. Астанина больше интересует строительство тяжелых сооружений, убежищ для командных пунктов, дотов из сборных бетонных блоков. Начальник же строительства майор Зязин — чистый, если можно так выразиться, сапер, сторонник полевой фортификации — делает упор на окопы с козырьками, бойницами и нишами.
Перед войной генерал Астанин был помощником командующего Прибалтийским военным округом по укрепленным районам и специализировался на строительстве долговременных укреплений. На лужский рубеж попал при следующих обстоятельствах. В ходе отступления войск он встретил штаб 41-го стрелкового корпуса. Штаб потерял связь с комкором и с дивизиями. Астанин решил принять на себя командование корпусом, но установить связь с войсками ему так и не удалось. Лишь отступив на лужский рубеж, он встретил разрозненные части этого соединения. Так, став командиром 41-го стрелкового корпуса, генерал Астанин и возглавил вновь созданный лужский сектор. Используя благоприятные условия некоторого затишья, мы старательно совершенствовали оборону. Астанин и Зязин решили усилить передний край главной полосы электризованными проволочными заграждениями. Ленэнерго обещало подвести ток из города.
— Если можно, дайте мне электророту с подвижной электростанцией, — просит майор Н. С. Иванов{10}, недавно назначенный корпусным инженером к Астанину. — Ленэнерго будет прокладывать электролинию на столбах или кольях, а это ненадежно. Такая линия долго не выдержит бомбежек и артиллерийского огня. А будь у нас подвижная электростанция, мы малозаметную сеть оборудуем, кабель укроем в земле.
— Увы, Николай Сергеевич, наши электророты и понтонные части оказались втянутыми в бои на Карельском перешейке, — отвечаю я. — У тебя самого [49] сорок второй понтонный батальон на минирований. Кстати, можешь его заменить?
Вопрос этот я задал не случайно. Меня начинало тревожить отсутствие у нас резерва инженерных частей.
— Кем, Борис Владимирович?
— Вот и я думаю, кем?..
Заменить понтонеров в эти дни не удалось, но помощь Н. С. Иванову оказали слушатели Академии связи. Мы послали их для участия в создании электризованных заграждений.
Нашлись и подвижные электростанции.
В двадцатых числах июля, когда немцы прорвались через Псков, К. Е. Ворошилов вызвал в Смольный генерал-майора П. А. Зайцева и меня. В кабинете были секретарь горкома А. А. Кузнецов и председатель горисполкома П. С. Попков.
Главком выразил крайнее недовольство неправильным, по его мнению, распределением рабочей силы.
— Почему у вас так много людей на ближних рубежах к Ленинграду? — возмущался он. — Где вы думаете оборонять город? В Красногвардейске, в Петергофе? Оттуда по городу из орудий можно бить! Почему у вас под Красногвардейском и Колпином рабочих больше, чем под Лугой?
Действительно, в начале июля работы развернулись именно так. Генерал-майор Зайцев, возглавивший строительство тыловых рубежей, сосредоточил главные силы и средства вблизи города. И надо сказать, секретари райкомов партии относились к этому сочувственно, максимум энергии они отдавали созданию обороны поближе к своим предприятиям.
— Пора такое местничество прекратить, — потребовал Ворошилов. — Наряды на отправку людей под Лугу и Новгород надо выполнять в первую очередь.
Главком сердито оглядел нас. Он побывал в разных местах на строительстве рубежей, видел недостатки работ, тактически неправильное расположение рвов и огневых точек. Зайцев оправдывался нехваткой военных и технических кадров:
— Один техник на пятьсот строителей, товарищ маршал. За всеми уследить не можем... [50]
После той встречи с Ворошиловым основная масса рабочей силы города, инженерные части и материальные средства стали направляться под Лугу.
Это было правильно, но на какое-то время опять откладывалось создание позиций на Пулковских высотах.
Так теория построения глубоко эшелонированной обороны, принятая в нашей армии, расходилась с практикой из-за обострения текущей обстановки.
Все же Военный совет фронта стремился ускорить ввод в строй и Красногвардейского укрепленного района. Ленинградская партийная организация мобилизовала сюда около ста тысяч человек. За короткое время они отрыли несколько сотен километров противотанковых рвов, построили полторы тысячи блиндажей, дотов и других укрытий. Хуже обстояло с вооружением этого укрепленного района.
Когда на заседании комиссии по оборонительному строительству возник этот вопрос, начальник артиллерии фронта генерал-майор В. П. Свиридов ничего приятного сообщить не мог.
— Имею только стационарные орудия, — сказал он и предложил несколько десятков сорокапятимиллиметровых пушек.
— Такие пушки для противотанковой обороны не годятся, — заявил член комиссии директор Кировского завода И. М. Зальцман. — Нужны хотя бы семидесятишестимиллиметровые. И на колесах, а не стационарные.
— А я разве спорю? — согласился Свиридов. — Давай на колесах, спасибо скажем. А пока их нет, придется эти ставить.
Не менее, а, пожалуй, даже более острой была проблема подтягивания войск в Красногвардейский укрепленный район. Он представлял собой систему узлов сопротивления с весьма большими промежутками между ними. Это требовало сочетания жесткой обороны гарнизонов опорных пунктов с контратаками полевых войск в промежутках. Для эффективной обороны на фронте, в сто километров необходимо было иметь здесь не менее десяти дивизий. А где их взять?
Председатель комиссии по оборонительному строительству Алексей Александрович Кузнецов сказал:
— Раз надо, будем формировать новые дивизии народного ополчения. [51]
К началу августа боевые порядки войск на правом фланге лужского сектора несколько уплотнились. Пехотному училищу имени С. М. Кирова сузили полосу обороны за счет приведенной в порядок после отступления из Пскова 90-й стрелковой дивизии. На кингисеппское направление выдвинулась 14-я артиллерийская противотанковая бригада, а в район Красногвардейска подошла наконец 1-я танковая дивизия. Тем не менее оборона на этом фланге лужской полосы все еще напоминала тонкую нить.
На плацдармах у Ивановского и Сабека по ночам слышен шум моторов. Над кингисеппским сектором с рассвета до темна идут воздушные бои. Гитлеровцы часто бомбят станцию Веймарн, где выгружаются надолбы и бетонные блоки.
Разведчики 2-й дивизии народного ополчения взяли в плен несколько солдат с документами. Пленные показали: к плацдармам подошла 36-я моторизованная дивизия.
Все говорит за то, что пауза вот-вот кончится. 8-я армия разрезана на две части: одна ведет бои под Таллином, другая отходит к Нарвскому перешейку. Нам переподчинили ее в этот критический момент. Судя по донесению, которое прислал в штаб фронта новый командующий армией генерал-лейтенант П. С. Пшенников, его войска уже не в силах сдерживать противника. Слишком велики потери людей и техники.
Ознакомившись с этим донесением, командующий фронтом генерал-лейтенант М. М. Попов приказал мне немедленно браться за создание оборонительных рубежей от Копорского залива на Кипень до Петергофа.
— Восьмая армия будет отходить? — спросил я.
— Пшенникову приказано держаться, — резко ответил Маркиан Михайлович. — Но надо быть готовым прикрыть с суши район береговых батарей Балтийского флота на южном побережье залива...
В связи с этим тридцать тысяч ленинградцев начали строить еще один рубеж — на Копорском плато.
Моя рабочая карта заполняется все новыми цветными линиями и значками. Раздумья над ней не очень-то утешительны, Если будет прорван правый фланг лужской полосы, то немцы скорее всего ударят в тыл нашей береговой обороны. [52]
В то же время до сих пор наши войска упорно сопротивляются на полуострове Ханко, на островах Даго и Эзель, оставаясь в тылу врага.
Возобновились атаки противника под Кингисеппом.
Утро 8 августа застало меня у полковника Г. В. Мухина. В восьмом часу немцы открыли ураганный огонь. Нельзя различить отдельных разрывов. Сплошной гул и грохот. В землянке дрожит каждое бревно. Мухин надевает на голову каску, вешает на шею автомат и несколько минут стоит неподвижно, упершись руками в стол. Кажется, весь он превратился в слух. Его темное, обожженное солнцем лицо с крупными надбровными дугами и широким носом приобрело жесткое выражение.
Полковник резко оборачивается ко мне: — Вчера разведчики ходили в Редкино. Около шестидесяти танков там насчитали. А артиллерии у меня по-прежнему мало... Ну пошли на наблюдательный пункт...
Не успели мы сделать и полсотни шагов, как попали под разрывы снарядов. Бежим, ложимся, снова бежим и рывком кидаемся в свежие, пропитанные гарью воронки. В грохот артиллерийской канонады вплетается надсадный гул бомбардировщиков. Около тридцати «юн-керсов» тремя группами проходят низко над нами. Девять самолетов отделяются и заходят на цель. Едва мы успеваем вбежать в траншею у наблюдательного пункта, как воющий свист бомб словно вдавливается в барабанные перепонки. И сразу же удар, столб вывороченной земли... [53]
Из траншеи Мухин вползает в землянку и хватается за телефон:
— Сергеев? Что у тебя? Накрыло? Два орудия подбито?.. Эх, твою губернию!.. А сейчас танки пойдут. Ну готовь истребителей с бутылками. Два пулемета выдвинь на опушку, пусть перекроют дорогу на Вязок. И саперов с минами туда, к дороге. Быстрее...
Самолеты уже отбомбились. Мы выходим в траншею. Впереди над окопами курсантов вдоль узкой речонки Вруда стоит плотная туча пыли и дыма. Сквозь эту завесу местами пробиваются тусклые всполохи пламени.
Курсанты в дни передышки оборудовали глубокие окопы с хорошо развитыми ходами сообщения. Артиллерийский налет не так беспокоит Мухина, как предстоящая танковая атака.
В притихающий артиллерийский гул врываются дробные звуки пулеметных очередей. Они кажутся совсем слабыми. Но Мухин сразу же напрягается и всем корпусом поворачивается влево, туда, где затаился 2-й батальон Волкова. Здесь узел дорог, несколько маленьких деревень — Максимовка, Мышкино, Слепино, — словом, танкоопасное направление. Свой левый фланг Мухин считает слабым местом.
Снова телефонные разговоры с командирами приданных батарей. Снова ругательство «твою губернию», на этот раз уже по поводу неустойчивой радиосвязи между артиллерийскими наблюдателями и огневыми взводами.
Позвонил капитан Волков. Докладывает, что на него идут двадцать пять танков с автоматчиками.
Через пять минут снова он. Бодрым голосом сообщает:
— Три танка горят. Фашистская пехота прижата к земле пулеметным огнем.
Атака начинается и на правом фланге против 1-го батальона капитана Сергеева. Но Мухина по-прежнему больше всего беспокоит участок Волкова. Начальник училища сам вызывает по телефону 2-й батальон:
— Волков, почему молчите?
— Виноват. Только что дух перевел. Вражеская пехота отбита. Танки тоже не пробились и пошли в обход деревни Слепино. [54]
На лице Мухина появляется улыбка:
— Молодцы! Передай курсантам мою благодарность... А о том, что немцы в обход пошли, не волнуйся. Там их тоже встретят...
Часа через два на наблюдательный пункт пришел комиссар училища Я. В. Завалишин. Он был во 2-м батальоне. Весь в пыли, утомленный, а в глазах задорный огонек.
— Ну и поддали же наши фашистам! Первую волну пехоты и танков удачно накрыла гаубичная батарея. А. довершили дело пулеметчики. Они уложили пехотинцев прямо перед проволокой...
Закончить Завалишину не удалось. Прибежал связной от Волкова:
— Батальон обходят танки!..
«Прорвали стык», — решил Мухин и стал звонить в штаб кингисеппского сектора. Но телефонная линия оказалась перебитой. Прекратилась проводная связь и с Волковым.
Полковник перебросил на левый фланг свой главный резерв — противотанковую батарею. Это была половина собственных артиллерийских средств училища.
С другими батальонами связь оставалась устойчивой. Командиры докладывали, что ведут огневой бой. Много раненых. А вот гранат и бутылок с горючей смесью мало.
Начальник училища уходит на передовую, меня просит съездить на командный пункт сектора похлопотать о восстановлении взаимодействия с соседом.
Дорога тянется лесом. Справа и слева слышится близкий артиллерийский гул. Вокруг — ни одной живой души. Откровенно говоря, сделалось как-то не по себе. Яковлев уже не спрашивает: «Куда?» Дорога одна. Только вынул гранаты, положил на сиденье рядом:
— На всякий случай...
Огромное, во весь горизонт, багровое зарево. Полыхают дома в Нарве, Кингисеппе, ближайших поселках. Вражеская авиация наносит один удар за другим. Перекаты артиллерийских разрывов не стихают и ночью. Четвертые сутки дерутся ополченцы и курсанты, стремясь [55] не допустить прорыва танков в оперативную глубину.
Командующий фронтом М. М. Попов и член Военного совета А. А. Кузнецов все время в войсках: то во 2-й дивизии народного ополчения, то у Мухина, то у командующего кингисеппским сектором генерал-майора В. В. Семашко.
Еще 9 августа Попов решил остановить немцев контрударом. Для этого он усилил кингисеппский сектор только что сформированной 4-й дивизией народного ополчения и одним полком 1-й танковой дивизии.
Но штабу сектора потребовалось около суток на подготовку контрудара, а к тому времени две танковые, две пехотные и одна моторизованная дивизии противника вклинились в нашу оборону и стали охватывать большой район. 4-я дивизия народного ополчения оказалась втянутой в тяжелый оборонительный бой вместе с училищем имени С. М. Кирова.
К вечеру 11 августа части перемешались, связь нарушилась, и началась та путаница, которая называется потерей управления войсками.
М. М. Попов и А. А. Кузнецов приехали к генералу В. В. Семашко ночью. Между ними произошло довольно тяжелое объяснение. Я застал уже конец этого неприятного разговора. Речь шла о вводе в бой еще одной только что сформированной 1-й гвардейской дивизии народного ополчения.
Валентин Владиславович Семашко, худощавый генерал лет пятидесяти, был взвинчен до крайности, глаза воспалены. Нервничали и его собеседники. Кузнецов, видимо отвечая на какую-то реплику командующего сектором, резко выговаривал ему:
— Поймите, товарищ Семашко, это рабочие Ленинграда назвали дивизию гвардейской. От вас и вашего [56] штаба зависит умелое использование ее, а драться рабочие будут насмерть, на это можете положиться.
— Алексей Александрович, — возражает Семашко, — я не хочу бросить тень на рабочих людей! Но эта дивизия сформирована всего три дня назад. Она не имеет ни капли боевого опыта, совсем не обстреляна. К тому же ей еще идти до нас сорок километров, а мне уже дают приказ осуществить контрудар. Да ее сразу разгромят танки. Так получилось с четвертой дивизией полковника Радыгина... Мы вводим в бой необученные дивизии с ходу и по одной.
Кузнецов нетерпеливо прерывает его:
— Необученные, необстрелянные... А кто же целый месяц сдерживает врага на лужской позиции, как не народные ополченцы? Кто за один сегодняшний день поджег полсотни танков? Братья Ивановы и другие рабочие с мясокомбината. Тоже необстрелянные, а бутылками с горючей смесью действуют, как заправские истребители. Так же и Фирсов, и Васильев, и Кочетов... Других дивизий, товарищ Семашко, нам взять неоткуда. Извольте управляться с теми, какие есть. Но дорогу Кингисепп — Волосово враг не должен перерезать. Это категорическое требование Военного совета.
Генерал Попов прекращает горячий разговор:
— Принимайте меры, товарищ Семашко, к локализации прорыва. Немедленно выдвигайте туда четырнадцатую артиллерийскую противотанковую бригаду Лебедева и вообще всю артиллерию. За этим заслоном поставьте танки Баранова. Ими и прикройте в бою первую гвардейскую дивизию. Кстати, сколько у Баранова осталось танков?
— Не больше пятидесяти, — отвечает Семашко. — А у немцев около двухсот. Баранов считает, что дня через два он может остаться вовсе без танков.
— Пусть танки дерутся из засад. Где выгодно, используйте танки как неподвижные огневые точки... Поезжайте сами в войска и лично организуйте подготовку контрудара. Товарищ Кузнецов прав, упрекая штаб сектора в медлительности. А мы сейчас выедем навстречу дивизии Фролова, ускорим ее движение. Но имейте в виду, дивизию неизбежно придется вводить в бой завтра.
— Слушаюсь! — Семашко смотрит на часы и качает [57] головой. — Скоро уже рассвет. — Потом одевается и выходит из землянки.
Попов шагает из угла в угол, нервно хрустит пальцами.
— Всю четвертую танковую группу стянули сюда, мерзавцы. Тут, пожалуй, два раза по двести танков будет.
Доходит очередь и до меня. Командующий фронтом и член Военного совета требуют форсировать строительство укреплений за железной дорогой на случай отхода войск за нее.
— Какие потери среди строителей? — спрашивает Кузнецов.
— Сегодня около тридцати убитых и раненых. На линии Керстово — Лялицы — Выбеги немцы проводят по нескольку бомбардировок в день.
— Вся станция Молосковицы забита у нас бетонными надолбами и деталями, — недовольно замечает Кузнецов. — Быстрее надо вывозить их на рубежи.
Докладываю, что два крана разбиты бомбами, крановщиков ранило, замены пока нет, поэтому приходится работать вручную.
Командующий показывает мне на карте:
— Выдвигайте вперед саперов, организуйте подвижные отряды заграждений, как под Лугой. Что у вас есть под руками?
— Только запасной батальон. Все саперные и даже понтонные части оказались втянутыми в бои.
— Берите людей, откуда хотите, а завтра чтобы здесь были подвижные отряды заграждений, — сухо приказывает командующий.
— Что сейчас делается в Кингисеппском укрепрайоне, товарищ Бычевский? — спрашивает Кузнецов.
— Там бойцы двух артиллерийско-пулеметных батальонов вместе с рабочими командами укрепляют оборону в промежутках между узлами сопротивления: роют окопы, ставят проволочные и минные заграждения.
— Да, — вспоминает Кузнецов и обращается к командующему: — Вчера у меня был разговор с комендантом укрепрайона майором Котиком. Артиллерии, говорит, мало, со связью плохо. Вооружение дотов слабое — одни пулеметы, и амбразуры неудачны — фронтом 58
Только к Нарве, на запад. Просит пехоту для круговой обороны.
Попов опять хрустит пальцами:
— Знаю, Алексей Александрович. Один полк ополченцев от Радыгина генерал Семашко уже послал туда. Если фашисты вздумают обходить Кингисеппский укрепленный район, пошлем на помощь бригаду морской пехоты. Сто девяносто первая стрелковая дивизия Лукьянова тоже остается там. Но сейчас главное — здесь сдержать удар.
Так думают все...
Метростроевцы настроены по-боевому. Раздобыли с полсотни винтовок, ручной пулемет и два ящика бутылок с горючей смесью. Зубков при встрече со мной показывает свое «богатство».
— Если войска не подойдут, сами будем драться за свой рубеж, — решительно заявляет он. — Меня ребята совсем запилили. Грозятся в партизаны уйти. Около сотни заявлений лежит. А я и сам к чертям собачьим уйду от этой окопной работы... Вчера, когда возили хоронить своих в Ленинград, настроение было такое, что хоть реви. Каких инженеров ни за грош потеряли!
Злости и у меня в эти дни было вдоволь. Эта старая песня совсем оказалась не ко времени.
— Ты мне надоел, Иван Георгиевич. Иди к Жданову, скажи ему, если не побоишься. Чем зря разглагольствовать, лучше гляди, как бы свой отряд здесь не потерять или поневоле в партизана не превратиться. Технику свою успеешь убрать, если сегодня сюда пожалуют немецкие танки?
Зубков покосился на меня:
— Ты что, серьезно?
— Сейчас не до шуток. Послушай, что там делается, — кивнул я в сторону железной дороги, за которой все ближе слышался грохот огневого боя. Часть снарядов уже ложилась за полотном.
Глаза у Зубкова потемнели, он крепко выругался.
— В щели посажу истребителей с бутылками, — твердо сказал он. — Пусть хоть несколько танков сожгут, душу отведут. Вчера к ополченцам ходили, учились, как это делать.
Меня окончательно взорвало: [59]
— Значит, с танками воевать будешь винтовками, а экскаваторы и краны бросишь? Скорей заканчивай ров и убирай механизмы! Если бой перевалит за железную дорогу, двигайся с экскаваторами в район Гомонтова.
— Только и знаем — отходить, — махнул рукой Зубков. — Может быть, саперов с минами дашь, начальник?
— Я такой богатый, что единственный запасной батальон и тот послал сюда. Учишь своих бутылки бросать, учи и минировать. Щели рой для людей... Смотри, старый знакомый появился!
В безоблачном небе действительно уже болтался разведчик, прозванный бойцами за его характерную форму «костылем».
Сотрясалась земля в районе прорыва. 1-я гвардейская дивизия народного ополчения полковника Фролова вступила в бой с ходу, так же как месяц назад дивизия Угрюмова. Но тут же была атакована крупными силами танков и вынуждена была отойти.
Вернувшись из-под Кингисеппа в Ленинград для подготовки новых отрядов заграждения, я решил зайти к Никишеву ознакомиться с обстановкой.
Между пятью и шестью часами утра пульс штабной машины всегда чуть затихает. Получены все донесения, отданы распоряжения войскам, доложено в Генштаб.
Но сам начальник штаба вынужден жертвовать даже этим тихим часом. Сидит, подремывая, за своими бумагами. Споткнется перо — и Дмитрий Никитич спит. А тронешь за плечо, он потрясет головой и, как бы стыдясь своей слабости, проворчит: «Черт его знает, что-то клонит ко сну!» Вообще у начальника штаба заметна в последнее время какая-то вялость. Вероятно, от перенапряжения.
Когда я спросил его об обстановке, Дмитрий Никитич устало махнул рукой на стоявший у стены пюпитр с картами:
— Смотри, братец, сам. Трещит у нас все.
Карты говорили об ухудшении обстановки. На Карельском перешейке две наши дивизии прижаты к Кекс-гольму{11} и отрезаны от Выборгской группы войск. А 168-я дивизия отбивается у самой Сортавалы. В Эстонии [60] одна часть 8-й армии под Таллином, а другая оттеснена к Нарве.
— Плохи дела, — невольно вырвалось у меня. Никишев отрывается от бумаг:
— Не нравится? Мне тоже.
— Есть какие-нибудь новые решения, Дмитрий Никитич?
— Будем занимать красногвардейский рубеж.
— Какими войсками?
— Ополченцами. Кем же больше? Пишу вот Борису Михайловичу Шапошникову{12} про наш тришкин кафтан. Фон Лееб продолжает вводить в бой танковые и моторизованные дивизии, а нам драться нечем. По меньшей мере двенадцать дивизий надо, четыреста самолетов, двести пятьдесят танков. — Никишев посмотрел на меня: — Как думаешь, дадут?
Опухшие веки прикрывают глаза генерала, обычно хитроватые, а сейчас рассеянные. Что-то вроде грустной иронии звучит в его вопросе: «Как думаешь, дадут?».
На стене позади стола висит карта общей обстановки на советско-германском фронте. Синяя извилистая линия все дальше врезается в глубь нашей территории.
— Пожалуй, не дадут, — не ожидая моего ответа, бормочет Никишев. — А просить все равно надо.
— Не понимаю, Дмитрий Никитич, почему вы уверены в отказе? Положение Ленинграда серьезное. Ему нужна помощь. А раз надо — дадут.
— Молод ты еще, братец, — усмехается генерал. — Борьба за Ленинград идет не только вблизи него. Ворошилов вон опять контрудар под Старой Руссой готовит.
— Так что из того?
— Как же ты не понимаешь? Главную помощь всегда активному направлению оказывают.
— Так это же тоже нам помощь! Сами говорите, что борьба за Ленинград идет не только вблизи.
Дмитрий Никитич вздыхает и еще раз оглядывается на свою большую карту: [61]
— Разумеется. Соседа усилят, а у нас все равно швы будут трещать...
Этот разговор оставил у меня тогда горький осадок.
В Инженерном управлении мы проводим иногда свои летучие «малые военные советы». Сегодня зашел разговор о нехватке инженерных частей.
— Загнал ты, Борис Владимирович, инженерные части на передний край! Теперь их оттуда клещами не вытащишь, — сетует Пилипец.
Упрек, может быть, и правильный. Но я напоминаю своему заместителю, что когда он был под Сабском, то сам просил прислать людей, да еще подогреваю напоминание:
— А кто сто девятый моторизованный батальон потерял?
От такого намека Николай Михайлович подпрыгивает на стуле:
— Ха! Я же и виноват, здорово живешь! Сам послал батальон на юг, — повернулся он к комиссару, — а там его начинж Северо-Западного фронта встретил и увел в Новгород, словно цыган лошадь. Между прочим, начинж этот — друг Бориса Владимировича, — кивнул Пилипец в мою сторону. — Я давно говорил, что у нас «толковый» сосед. По его милости мы теперь голы, как соколы, — никаких резервов!
Н. А. Муха еще подливает масла в огонь:
— Почему же никаких резервов? Есть еще второй запасной понтонный батальон. Машин у него много. Может, двинем его на подвижное минирование?
Пилипец — в прошлом сам понтонер, сторонник использования понтонных подразделений только по прямому назначению — снова вспыхивает и начинает шагать, попыхивая своей неизменной трубкой:
— Я так и знал, что вспомните про батальон Волгина. Сорок второй понтонный батальон загнали под Лугу рвы копать да мины ставить. Сорок первый скоро, кажется, вовсе потеряем. Да вы думаете ли о будущем? Ведь не все же нам отступать!
— А что с сорок первым батальоном? — встревожился я.
Оказывается, понтонеров 41-го «приголубила» 168-я стрелковая дивизия и ввела в бой как пехоту. Бои там [62] ожесточенные. В батальоне погибли уже три командира роты и около ста ценнейших специалистов.
— Эвакуировать собираются через Ладогу всю эту дивизию, — рассказывает Пилипец. — Но что станет с парком, с машинами? Понтонеры — это гвардия инженерных войск! В наступление пойдем — вспомним о них, да поздно будет!
Комиссар, услышав от меня, что генерал Никишев обращается в Генштаб с просьбой о помощи, предлагает замолвить слово и о саперах.
Пилипец ворчит:
— Действительно. Не из женщин же минеров готовить! Сейчас нужны моторизованные инженерные части. Но не дадут. Немцы к Одессе подходят, а мы с просьбами. Опять скажут: используйте местные ресурсы.
Тогда нам еще не приходило в голову, что девушки тоже могут быть минерами. Мы пока решили формировать новый запасной инженерный полк и специальные отряды минеров из строительных отрядов, прошедших уже суровую школу на строительстве оборонительных рубежей. Но это были мужчины.
Через несколько дней Москва преподнесла нам небольшой сюрприз: прислала отдельную роту минеров. И, что особенно удивило, все бойцы были с автоматами! У нас на фронте автоматов почти не было и в пехоте.
Командир роты лейтенант Рыбин доложил, что вначале их готовили для действий с партизанами, но внезапно изменили решение и послали к нам. По его словам, штаб инженерных войск Красной Армии формирует не только такие небольшие подразделения, но и целые инженерные бригады, предназначенные для создания больших зон минных заграждений в ходе операций.
В Смольном и в здании на Дворцовой площади с особой остротой переживались перипетии не только на нашем фронте, но и на Северо-Западном. Все яснее раскрывался общий замысел врага.
Контрудар в районе Старой Руссы развития не получил. Фон Лееб, командующий группой армий «Север», перебросил туда прибывший со смоленского направления 39-й моторизованный и 8-й авиационный корпуса, моторизованную дивизию «Мертвая голова», 3-ю моторизованную дивизию и управление 50-го армейского [63] корпуса. Перевес в силах оставался на стороне неприятеля. Войска Северо-Западного фронта начали отход сначала южнее, а затем и западнее озера Ильмень на стыке с лужским сектором нашего фронта. Это создавало угрозу обхода всей лужской полосы.
Мне вспоминается обстановка в штабе нашего фронта в те дни. Никишев получил срочную телеграмму из Генерального штаба. «В связи с создавшейся обстановкой, — говорилось в ней, — группу войск Северо-Западного фронта в составе 1-й дивизии народного ополчения, 237-й и 70-й стрелковых дивизий временно включить в состав Северного фронта и без разрешения Ставки с этого направления не снимать».
В кабинете начальника штаба были при этом П. Г. Тихомиров, П. П. Евстигнеев, комиссар штаба Д. И. Холостое и я. Прочитав телеграмму, Дмитрий Никитич сказал:
— Вот и ответил Генштаб на мою просьбу, что писал третьего дня. Дал те же дивизии, которые Климент Ефремович взял у нас для соседа. Только теперь они, отступая, целый корпус немцев тащат за собой...
А через несколько дней нашему фронту была переподчинена вся 48-я армия Северо-Западного фронта. К этому времени четыре гитлеровские дивизии, прорвав фронт нашего соседа, подошли уже к Октябрьской железной дороге, заняли Чудово и двинулись на Любань по Московскому шоссе. Никаких оборонительных рубежей там наш фронт не готовил.
Ни на час не прекращались бои и с главными силами 4-й танковой группы противника в кингисеппском секторе.
Три наши дивизии отбивали натиск пяти фашистских. За шесть суток противник потерял там больше ста пятидесяти танков и около семи тысяч солдат. Но на седьмые сутки ему удалось перевалить через железную дорогу восточнее Кингисеппа.
Фронт неумолимо приближался к городу Ленина.
14 августа Военный совет принял решение о приведении в боевую готовность всего Красногвардейского укрепленного района, включая населенные пункты Крассное [64] Село и Колпино. Горком партии направил туда тысячу коммунистов — бойцов и политработников. Горисполком в течение суток мобилизовал еще сто двадцать тысяч ленинградцев на строительство укреплений. Одновременно шло формирование семи отдельных артиллерийско-пулеметных батальонов для занятия дотов. Спешно укомплектовывались 2-я и 3-я гвардейские дивизии народного ополчения.
Заводы города получили задание за трое суток изготовить для Красногвардейского укрепрайона двести огнеметов и сто двадцать минометов. Этому же укрепрайону передавались сто станковых пулеметов с Карельского перешейка.
Неделя прошла в лихорадочной работе по созданию вторых и третьих рубежей.
Почти весь состав Инженерного управления в те дни был на колесах, помогая строителям и саперным частям создавать всевозможные заграждения на оборонительных рубежах, дорогах, в лесных дефиле.
Одна из рот запасного саперного батальона работала у села Ильеши, перекрывая узел дорог в полосе 1-й гвардейской дивизии народного ополчения. По предварительным нашим расчетам, она должна была уже закончить это задание и прибыть на полевой аэродром, чтобы подготовить его к разрушению. Но саперов все не было. Я решил проверить, в чем дело. Вместе с офицером управления майором А. В. Писаржевским выехал на место работ. Подъехали и видим — дорога не рвом, а бетонными надолбами перекрыта. Между надолбами противотанковая пушка стоит. А перед ней на дороге, метрах в ста, три мотоцикла валяются и с десяток убитых гитлеровцев. Совсем близко трещат автоматы и рвутся ручные гранаты.
В придорожном кювете я нашел младшего лейтенанта. По всем признакам — некадровый: немолодой, в очках и осанка типично штатская.
— Начальник штаба запасного инженерного батальона Соломахин, — представился он.
— Что здесь происходит? Где саперы? Почему не выполнены работы?
Черные, как уголь, близко посаженные глаза смотрят через очки чуть иронически. Соломахин пожимает плечами: [65]
— Виноват, товарищ начальник. Пришли сюда, только собрались работать, а немцы тут как тут. Стали отбиваться. Вон, видите, лежат, — показывает младший лейтенант на трупы и мотоциклы.
— Надолбы откуда, пушка?
— Надолбы какой-то водитель подвез, сам не знаю откуда. Я их свалил, вместо рва завал сделал. А пушка из артиллерийской бригады. С командиром расчета сержантом Козловым договорились и взаимодействуем.
— А где же части Первой гвардейской дивизии? — удивляюсь я.
— Они слева, у железной дороги. Отбиваются от танков. Оттуда приезжал капитан, поблагодарил нас за инициативу и приказал любой ценой удерживать дорогу.
Я сказал, что поблизости отсюда должна быть и 281-я стрелковая дивизия.
— Правильно, — подтвердил Соломахин. — Оттуда тоже наведывался майор и тоже строго-настрого приказал нам держаться.
К нашему разговору с младшим лейтенантом внимательно прислушивались стоявшие за деревьями парни в гражданской одежде с трофейными автоматами. Время от времени они пускали очереди в невидимого нам врага.
— Это что за партизаны? — спросил я.
— Строители, — улыбается Соломахин. — Здесь совсем рядом с нами отряд НКВД на земляных работах был. Так вот эти хлопцы оттуда. Они засаду в лесу устроили и лопатами пристукнули несколько фашистов. Автоматами немецкими вооружились и «пригребли» к нам. Пополнение стоящее — хоть и из бывших заключенных.
Рота саперов нужна мне была позарез. Но разве снимешь ее при таком стечении обстоятельств?! Пришлось подтвердить приказание неизвестных мне капитана и майора об удержании дороги до тех пор, пока я сумею разыскать штаб какой-либо из двух дивизий и договориться там о смене саперов стрелковым подразделением.
В этом же районе оказалась и рота минеров Михаила Королева из 106-го инженерного батальона. И она ставила мины, отстреливаясь одновременно от вражеской пехоты, проникающей между разобщенными дивизиями.
Ввязался в бой и ершистый начальник отряда метростроевцев И. Г. Зубков. Получилось так, что один из стрелковых полков 2-й дивизии народного ополчения не смог удержаться на подготовленном для него у станции Веймарн рубеже. Иван Георгиевич стал уговаривать командира полка не оставлять позицию, но тот получил разрешение на отход и предложил непрошеному советчику «катиться ко всем чертям вместе со всеми своими строителями». Обозлившийся Зубков занял позицию своим отрядом. В результате его излишней горячности отряд потерял несколько человек убитыми и лишился одного экскаватора. Однако ругать неугомонного метростроевца было некогда, да, пожалуй, и не за что. Отряд его, хотя и не смог долго удерживать свой участок, все же уничтожил два немецких танка и перестрелял до взвода фашистской пехоты.
Развитие событий на кингисеппском направлении с каждым днем приобретало все более грозный характер. Два полка 4-й дивизии народного ополчения и курсанты пехотного училища имени С. М. Кирова, понесшие большие потери и сбитые со своих позиций танками противника, отходили с боями южнее железной дороги Волосово — Елизаветинка — Красногвардейск. 2-я дивизия народного ополчения и другие части кингисеппского сектора вели бои севернее дороги, прикрывая город Котлы. Там же действовала 1-я гвардейская дивизия народного ополчения. А на самой дороге не осталось никого.
Противник, конечно, воспользовался этим. Его моторизованные части двинулись вдоль железнодорожного полотна и 17 августа передовыми отрядами ворвались на станцию Волосово.
Фланги лужской оборонительной позиции оказались смятыми. Но ожесточенная борьба все еще продолжалась и в районе Кингисепп — Нарва, и в центре — под Лугой.
Особенно упорное сопротивление врагу оказывал гарнизон Кингисеппского укрепленного района. Уже погибли командиры и комиссары обоих — 152-го и 263-го — пулеметно-артиллерийских батальонов, выведены из строя коменданты сооружений, пали смертью [67] храбрых много бойцов, а этот укрепрайон все еще существовал и приковывал к себе значительные силы немецко-фашистских войск. В героической истории обороны Ленинграда эти бои составляют одну из ярких страниц, и потому об этом стоит рассказать подробнее.
Кингисеппский укрепленный район, обращенный фронтом к реке Нарва, был построен в 1928–1932 годах. В полосе, протянувшейся вдоль старой государственной границы на пятьдесят километров, располагалось восемьдесят изолированных друг от друга пулеметных дотов. В 1940 году, после вступления Эстонии в братскую семью народов СССР, сооружения эти были законсервированы и лишь с началом войны стали приводиться в боеготовность. Разместились в них 152-й и 263-й батальоны.
16 августа противник обошел Кингисепп с востока и овладел городом. М. М. Попов приказал командующему отходившей из Эстонии 8-й армией генерал-лейтенанту П. С. Пшенникову выбить немцев из Кингисеппа.
20 августа 11-я стрелковая дивизия штурмовала Кингисепп с запада и освободила его. Но ровно через сутки под давлением превосходящих сил противника город был сдан вновь. Тогда командующий 8-й армией привлек к боям за Кингисепп и 191-ю стрелковую дивизию из состава кингисеппского сектора, хотя ее подразделения предназначались вначале для заполнения промежутков между дотами укрепрайона. Дивизия втянулась в бой за город, что и позволило фашистам блокировать изолированные друг от друга дзоты и доты.
Сначала атакам подверглись деревоземляные сооружения, расположенные около колхоза имени 1 Мая. Занимали их две роты 152-го батальона. Первый натиск немцев гарнизоны отбили. Тогда гитлеровцы применили против них огнеметные танки. Командир батальона А. М. Королев и комиссар И. В. Шарапов с боем вывели личный состав из горящих дзотов и закрепились в бетонном доте.
Снова окружение. Снова ожесточенный натиск. Но теперь фашистам пришлось пустить в дело тяжелую артиллерию. Она, конечно, разрушила дот, но остатки его гарнизона сумели пробиться в другой, кошкинский опорный пункт, состоявший из нескольких бетонных пулеметных точек.
Вечером 22 августа Королев и Шарапов донесли в штаб укрепленного района, что гарнизоны трех сооружений ведут бой в полном окружении. Они сообщали также, что видят, как вражеские саперы укладывают взрывчатку под доты № 7 и 9. Это было их последнее донесение. В ночь на 23 августа оставшиеся в живых — политрук Соловьев, начхимслужбы Андреев и секретарь комсомольской организации сержант Иванов — решили прорываться из окружения. Это удалось лишь одному Иванову. Тяжело раненного и обожженного, его на другой день подобрали санитары.
Так же героически дрался и 263-й батальон под командованием капитана А. Т. Голышева. На подступах к занятому им опорному пункту Калмотка гитлеровцы понесли огромные потери. Но и гарнизонам маленьких дотов пришлось испить горькую чашу. Огнеметные танки иногда пробивали горячей струей амбразурные заслонки, и тогда в дотах буквально нечем было дышать. Под ударами снарядов и авиационных бомб от стен внутри сооружений откалывались куски бетона и поражали защитников. У броневых дверей люди глохли от разрывов гранат.
Дот № 17, где размещался командный пункт батальона, отбил пятнадцать атак и выдержал сотни прямых попаданий тяжелой артиллерии противника. Он продолжал сопротивляться долго после того, как все наши полевые войска переправились через реку Лугу и взорвали за собой мост. И все же нескольким бойцам из этого дота удалось прорваться к своим. Их отход и переправу прикрывали огнем командир батальона А. Т. Голы-шев и комиссар А. С. Гупалов. Потом и они покинули полуразрушенный дот, оба пробились к реке, но, видимо, погибли на берегу или утонули...
Положение войск в центральном секторе лужского рубежа, где оборонялись части 41-го стрелкового корпуса, оставалось довольно устойчивым. И я в те дни ездил туда значительно реже.
Но вот как-то мы с комиссаром улучили момент и побывали в Луге у наших строителей, заехали в 177-ю и 235-ю стрелковые дивизии. Идем с корпусным инженером Н. С. Ивановым вдоль фронта — душа радуется: [69] до чего хорошо все подготовлено! Траншеи глубокие, с козырьками от минометных осколков, с бойницами и нишами в стенках. Бойцы держатся уверенно, за сорок суток боев привыкли к обстрелу и теперь не кланяются даже при близком разрыве снаряда.
Командир корпуса генерал-майор А. Н. Астанин, по словам Иванова, твердо верит в прочность оборонительных позиций и очень надеется на огневую мощь артиллеристов.
— Видел и я наших артиллеристов в деле, — продолжает Иванов с довольной улыбкой. — Под селом Новая Середка дивизия эсэсовцев вздумала свою прыть показать. Это был, я вам скажу, прямо кадр из фильма «Чапаев». Двинулись густыми цепями. Одиннадцать волн — одна за другой. Автоматы на животах и строчат. Треск идет такой, что даже в зубах ноет. Рукава засучены, как у мясников, фашистское знамя с паучьим крестом на ветру полощется... Мне даже не по себе стало. А Георгий Федотович Одинцов только посапывает, но огонь открывать не торопится. Командир дивизии каждую минуту ему звонит, нервничает. Но артиллерийский начальник выдержал характер...
Николай Сергеевич остановился, снял фуражку, протер платком вспотевшие очки.
— Что же дальше было? — не вытерпел комиссар.
— А дальше известно что — была подана команда: «Огонь!» Пять тяжелых дивизионов начали молотить этих нахалов. Фашисты бросились в противотанковый ров, а он заминирован, — стали подрываться... Словом, за полчаса два полка эсэсовцев как корова языком слизала.
Да, на Г. Ф. Одинцова и его артиллеристов положиться можно было вполне. После нескольких кровавых уроков, преподанных ими оккупантам под Лугой, те прекратили попытки прорваться через центральный сектор.
Еще 15 августа Военный совет фронта решил сосредоточить в Инженерном управлении руководство всем оборонительным строительством. К этому времени практически исчезла грань между тыловыми и передовыми рубежами. Начальнику Инженерного управления предоставлялись права заместителя командующего фронтом [70] по оборонительному строительству. В связи с этим Главком К. Е. Ворошилов отозвал генерал-майора П. А. Зайцева в свое распоряжение.
К этому времени еще не велись работы на Пулковских высотах, и мы в крайней спешке начали их укреплять. С Пулкова открывался отличный обзор местности. И то, что эти сильные позиции оставались до сих пор неукрепленными, нельзя расценивать иначе, как один из крупных наших просчетов.
Инженерное управление установило здесь определенную очередность работ: сначала создать оборону полевого типа (то есть хорошо развитую систему траншей, окопов, ходов сообщения), а затем уже, если останется время, приступить к строительству тяжелых сооружений. Военный совет согласился с нами.
В эти же дни началось и создание так называемого «броневого пояса» вокруг Ленинграда.
Комиссия по обороне под председательством А. А. Кузнецова еще в конце июля одобрила предложение ленинградских кораблестроителей об использовании на оборонительных рубежах заводских запасов броневой стали.
Инженер-контр-адмирал А. А. Жуков, руководивший научно-техническим комитетом Военно-Морского Флота, его помощник инженер-капитан П. Г. Котов и работники инженерного отдела Балтийского флота разработали технологию массового изготовления различных типов сборных дотов. Молодой, но уже достаточно опытный кораблестроитель Павел Григорьевич Котов возглавил оперативную группу по монтажу этих броневых сооружений на местности.
— Как миноносец, напористый и быстрый, хоть и маленький, — говорили у нас о Котове.
Было удивительно, как это он всюду и всегда успевал: отработать проект, объездить заводы, отобрать броню, скомплектовать монтажные бригады, договориться с трестом «Стальконструкция» о такелажниках, с конторой «Автотранс» о трактористах и шоферах. Вместе с ним много и полезно трудился начальник архитектурно-планировочного управления Ленсовета Михаил Викторович Морозов.
Каждое новое броневое сооружение тщательно испытывалось. Помню, как-то Котов и Морозов привезли на [71] Ижорский завод фронтовика-пулеметчика, чтобы проверить только что изготовленную приземистую конструкцию из броневых листов. Собрались рабочие, и Котов представил им бойца:
— Наш заказчик! Пусть посмотрит, может, что посоветует.
Пулеметчик залез под колпак, осмотрел его внутри и вылез.
— Знаешь что, друг, — обратился он к сварщику, — давай в днище вырежем отверстие пошире. Мы к этой штуке сделаем раму из бревен и прямо на траншею будем ставить.
— А может, еще к стенке крюк буксирный приварить? — предложил сварщик. — Пойдете в наступление и захватите с собой. Трактор или танк смело потащит.
— И то верно, — обрадовался пулеметчик. — Он будет у нас вроде как ползунок — и для обороны, и для наступления. [72]
Так и окрестили мы в тот день эту конструкцию — «бронеползунок оборонительно-наступательный». Под этим именем он приобрел широкую известность на всем Ленинградском фронте.
Кроме ижорцев к серийному изготовлению различных броневых дотов или деталей приступили коллективы заводов Балтийского, «Большевик», имени Жданова. За одну только неделю кировцы и ижорцы изготовили для красногвардейского и пулковского рубежей сто сорок башенных установок.
Тысячи броневых точек появились и на различных направлениях вокруг Ленинграда. Созданные П. Г. Котовым небольшие бригады из саперов, такелажников и сварщиков монтировали их частенько под артиллерийско-минометным, а то и под пулеметным огнем противника.
Немцы изо всех сил рвались к Красногвардейцу. Нависла непосредственная угроза прорыва к Ленинграду. Однако защитники его не теряли присутствия духа. Город был хоть и суров, но спокоен и деловит.
В памяти моей очень хорошо сохранилось собрание партийного актива, проходившее в Смольном 20 августа. А. А. Жданов предупредил секретарей райкомов партии, председателей райисполкомов, директоров заводов, что надо быть готовыми к еще большему обострению обстановки.
— В ближайшие дни вероятны крупные налеты вражеской авиации на городские кварталы, — говорил он. — Надо немедленно проверить и подготовить к действиям все отряды МПВО и аварийные команды.
Председатель горисполкома П. С. Попков доложил, что из города эвакуировано четыреста тысяч человек, а осталось около трех миллионов. Пять тысяч имеющихся убежищ могут укрыть всего одну треть населения. Значит, надо немедленно готовить новые убежища.
Уходили мы с этого собрания полные дум о спешных делах, к которым надо приступать сейчас, сегодня ночью, завтра.
Улицы города казались более настороженными, чем всегда. Особенно резко прозвучал свисток невидимого в темноте милиционера. Где-то хлопнул одиночный выстрел.
Город-фронт жил своей жизнью...