От Баренцева до Балтийского
Весной 1941 года обстановка в наших пограничных военных округах становилась все более тревожной. Развязанная Гитлером война в Западной Европе, быстро разрастаясь, надвигалась на нашу Родину.
В армии шла напряженная работа. На государственных границах, изменившихся после воссоединения с Советским Союзом Прибалтийских республик, Западной Белоруссии и Западной Украины, а также в результате советско-финляндской войны 1939–1940 годов, строились новые укрепленные районы, проводились учения войск, рекогносцировки. Авиация и танковые соединения получали новые типы самолетов и танков. Командование и штабы всех степеней непрерывно проверяли ход боевой и политической подготовки в частях.
Также тревожно было и у нас, в Ленинградском военном округе.
К середине июня штаб округа располагал сведениями о сосредоточении в Финляндии немецко-фашистских дивизий, перебрасываемых из Германии и Норвегии. На железнодорожных станциях нашего северного соседа царило необычайное оживление — туда были стянуты крупные полицейские силы. Наши пограничники сообщали об усиленном строительстве по ту сторону границы [5] наблюдательных вышек. Внимание разведки привлекали и другие приметы надвигающейся угрозы: германские суда, заходившие в Ленинградский порт, вдруг в эти дни безо всякого объяснения перестали разгружаться и возвращались обратно. Сотрудники немецкого консульства по ночам жгли какие-то бумаги.
В первой половине июня я вместе с помощником командующего округом по укрепленным районам генерал-майором П. А. Зайцевым поехал на полуостров Ханко, который после советско-финляндской войны превращался нами в военно-морскую базу. Сухопутное сообщение с Ханко проходило по территории Финляндии на основании заключенного с ней договора. Однако, если правительство Маннергейма нарушит добрососедские отношения с нами, оборонять Ханко придется не только с моря, но и с суши.
Командующий округом генерал-лейтенант Маркиан Михайлович Попов побывал на Ханко, осмотрел береговые укрепления и дал новые указания командиру базы генерал-лейтенанту С. И. Кабанову и командиру 8-й отдельной стрелковой бригады полковнику Н. П. Симоняку.
После этого, не дожидаясь, когда саперы закончат долговременные сооружения военно-морской базы, моряки-балтийцы и пехотинцы ускоренно стали создавать полевую оборону. Трехкилометровый перешеек на границе с Финляндией уже пересекал противотанковый ров, на наиболее опасных участках создавались дерево-земляные огневые точки. [6]
Николай Павлович Симоняк, человек плотного сложения, на вид добродушный, но с приметной хитрецой в карих, узкого разреза глазах, говорил нам с П. А. Зайцевым:
— Так-то надежнее будет, когда еще дождемся вашего железобетона.
На северных участках границы с Финляндией, как и здесь, параллельно со строительством железобетонных сооружений войска строили полевые позиции.
По возвращении с Ханко в Ленинград я сразу же выехал по заданию командующего на выборгский участок границы, где также форсировались оборонительные работы.
В штабе округа в эти дни внешне все выглядело обыденным, спокойным.
Командующий войсками выехал на кандалакшско-мурмаиское направление, взяв с собой большую часть старших командиров. На Дворцовой площади многие кабинеты опустели.4 За командующего остался начальник штаба округа генерал-майор Дмитрий Никитич Никишев.
20 июня он срочно вызвал меня по телефону из Выборга:
— Приезжайте немедленно.
Через три часа я был у него в кабинете.
— Обстановка, братец, стала усложняться. Финны на Карельском перешейке активизируются. Будем начинать боевое прикрытие границы. Понятно?
— Не совсем.
— Готовь саперов к установке минных полей на границе.
— Но у меня все люди заняты на бетонных работах, Дмитрий Никитич.
— Так сними!
— А из Москвы на этот счет указания есть? Я считаю, что укладку бетона прекращать нельзя,
Никишев сердито перебил:
— Мало ли что ты считаешь! Сейчас нет времени ждать указаний, самим головой работать надо. Собери все мины, что есть на складах, и вывези в войска. А пока будем писать указания армиям.
Я принес недавно разработанный план инженерного прикрытия границы и стал писать распоряжения в 14-ю, 7-ю и 23-ю армии о перекрытии минными полями важнейших направлений и дорог. Начальник штаба подготовил приказание командующему 23-й армией генерал-лейтенанту П. С. Пшенникову о выдвижении в район Выборга одной дивизии из второго эшелона. Этим пока и ограничились.
Никишев сразу же заперся в своем кабинете с работниками разведывательного и оперативного отделов. А я засел у себя за свои рабочие карты, стараясь представить, какие задачи могут встать перед Инженерным управлением округа в случае возникновения войны. Всего месяц назад Генеральный штаб потребовал от нас сосредоточить главное внимание на укреплении рубежей севернее Ленинграда. Псковский и Островский укрепленные районы, подчинявшиеся до 1940 года нам, перешли к Прибалтийскому особому военному округу. Полевых войск на юге наш округ тоже не имел, если не считать 1-й танковой дивизии в районе Струг Красных.
В эти часы раздумий я не знал, чем занимается мой коллега — начальник Инженерного управления Прибалтийского особого военного округа генерал-майор В. Ф. Зотов. Позже он рассказывал мне, что 21 июня спешно собирал население для рытья траншей и окопов на границе с Восточной Пруссией. Начали даже минировать некоторые участки границы.
21 июня я уехал домой поздно ночью. А через час позвонил дежурный и передал, что в штабе объявлена тревога.
Собрались быстро. Командиры ходили из комнаты в комнату, пытаясь выяснить причины тревоги, но толком никто ничего не знал.
Лишь около пяти часов утра генерал Никишев пригласил к себе в кабинет начальников родов войск.
— Война, товарищи! Фашистская Германия напала на нас. Всем приступить к исполнению планов, — распорядился он.
Вынули из сейфов опечатанные папки. И сразу перед нами возникла уйма неотложных дел: два инженерных и один понтонный полк надо переформировать в отдельные батальоны и подготовить к переброске на усиление армий. Бетонные работы в укрепленных районах придется прекратить.
Начальник отдела боевой подготовки нашего управления майор Николай Сергеевич Иванов засомневался:
— Может быть, не торопиться с этим?
— Сейчас нет времени ждать указаний, — повторяю я то, что слышал от Никишева. — Есть план, и надо его выполнять. Строительные материалы передадим войскам, металл и цемент перебросим на второй армейский рубеж.
Отдаю приказания, а мысленно спрашиваю себя: «А не спешу ли?»
Майор Иванов — человек сдержанный, спокойный, все делает размеренно, суматохи не терпит. Протирая платком очки, он в раздумье говорит:
— Значит, война? — И решительно заканчивает: — Ну что ж, будем воевать!
Через час разведывательный отдел штаба сообщает новость. На Карельском перешейке наши зенитчики сбили немецкий самолет Ю-88. Он вылетел из Восточной Пруссии, прошел через Прибалтику, пересек Финский залив и сфотографировал всю южную часть Ленинградской области. Из экипажа в живых остались бортмеханик и радист. Опрос показал, что немцев интересует передвижение войск к югу от Ленинграда и на Карельском перешейке.
В восемь часов начальник штаба фронта{1} ознакомил нас с телеграфной директивой наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко и начальника Генерального штаба генерала армии Г. К. Жукова. В ней содержалось требование советским войскам разгромить вражеские силы, вторгшиеся на нашу территорию.
Но границу переходить запрещалось, так же как и бомбить территорию Финляндии.
Итак, немцы осуществили вторжение. А что предпримут финны?
В коридоре меня встретил начальник разведывательного отдела штаба комбриг П. П. Евстигнеев. Спрашивает:
— Директиву читал?
— Читал. А как вы думаете, Петр Петрович, финны выступят?
Евстигнеев укоризненно крутит крупной лобастой головой с удивительно спокойными голубыми глазами. Заученным жестом поглаживает реденькие волосы, расчесанные на пробор. Его, как видно, поразила наивность моего вопроса.
— Без сомнения, выступят! Немцы нацеливаются на Мурманск и Кандалакшу. А Маннергейм мечтает о реванше. Авиация его уже действует... [10]
Мой заместитель подполковник Николай Михайлович Пилипец, попыхивая любимой трубкой, очень похожей на голову Мефистофеля, в спешном порядке подсчитывает, сколько потребуется нам взрывчатых веществ и мин. Результаты малоутешительны, и он ворчит:
— Дело — швах. У нас нет и десятой части потребного. Скандал!
Посылаем телеграфный запрос в Москву, в Главное инженерное управление. В ответ сообщают: «Покрытие ваших потребностей из центра или по плану центра сейчас невозможно. Есть более важные направления, чем ваше. Организуйте использование местных ресурсов».
В хлопотах проходит весь день. А утром 23 июня меня вызывает командующий, вернувшийся из Мурманска, и предупреждает:
— Будем создавать дополнительные оборонительные рубежи на псковском направлении в районе Луги. Подробные указания получите у генерал-лейтенанта Пя-дышева.
К вечеру стало известно, что войска Прибалтийского особого военного округа, теперь Северо-Западного фронта, отходят с тяжелыми боями к Западной Двине.
Вместе с заместителем командующего генерал-лейтенантом К. П. Пядышевым мы засели за разработку схемы новых рубежей.
Константина Павловича за десять лет службы в Ленинградском округе я узнал довольно хорошо. В тридцатых годах он руководил военно-учебными заведениями. Проводил много учений, маневров. Во время рекогносцировок укрепленных районов часто возглавлял [11] комиссии, и мы вместе исходили пешком не одну сотню километров вдоль границы. Его грудь украшали два ордена Красного Знамени, полученные за боевые подвиги во время гражданской войны. Богатая военная эрудиция, ровный характер и большой такт в обращении с подчиненными тоже вызывали к нему симпатию у окружающих.
Пядышев проводит на карте линию от Кингисеппа на Лугу и к озеру Ильмень.
— Это будет лужская позиция. Видимо, придется выделять отдельную группу войск для ее обороны.
Я предлагаю побыстрее заняться предпольем перед Лугой и отправить туда отряды заграждения из общевойсковых и саперных частей. Пядышев соглашается и тут же утверждает план рекогносцировки предполья.
Подполковник Пилипец в который уж раз берет в руки бланк ответной телеграммы на наш запрос в Москву, будто надеясь найти в ней скрытый смысл. Горько иронизирует:
— Местные ресурсы. Им легко рассуждать...
— А что, — перебиваю я его, — почему бы нам не связаться с предприятиями города? Они в состоянии помочь.
— Да ведь мы ничего не знаем о их возможностях, мощностях, — резонно возражает Николай Михайлович.
Это правда. Только столкнувшись с трудностями, я понял, как много потеряли мы, работники окружного штаба, не занимаясь в мирное время изучением конкретной экономики своего района. Теперь сама жизнь заставила быстро исправлять эту ошибку.
— Ну что ж, — решаю я, — придется обратиться за помощью в горком партии.
Горком быстро откликнулся на нашу просьбу. К нам пришел заведующий промышленным отделом Михаил Васильевич Басов. Его мы знали главным образом по собраниям партийного актива и конференциям. Всем нам нравились его деловые, немногословные выступления. Сейчас было заметно, что прошедшие двое суток заведующий промышленным отделом провел без сна. Его суховатое лицо с темно-серыми внимательными глазами осунулось, побледнело. И седины на висках как будто прибавилось. [12]
— Горком направил меня для помощи, вроде комиссара к тебе, — сразу определил Басов наши взаимоотношения. Порывшись в кармане, он достал записную книжку — свою «карманную энциклопедию» — и с места в карьер стал расспрашивать:
— Ну так что же вам нужно от нас в первую очередь?
Я молча протянул ему телеграмму из Москвы и наш запрос с длинной колонкой различных наименований и цифр. Басов прочитал, подумал и убежденно заявил:
— Картина ясна. Начнем, пожалуй, с противотанковых мин. Сто тысяч на первые пять суток хватит?
Прикидываем, где их можно изготовить. На помощь приходит записная книжка Басова. Оказывается, металлические корпуса мин заводы не смогут производить из-за отсутствия штампов. Решаем делать деревянные.
— Тысяч сорок мин даст завод имени Аврова, — говорит Басов. — Директором там Пушников. Шестьдесят тысяч распишем по мастерским Древтреста. Чертежи у вас есть? Посылай их сразу на завод и в трест. Взрывчатку возьмем из Взрывпрома с гражданского строительства. Запиши адреса и телефоны, а потом давай поговорим о колючей проволоке...
Уже через день-два ленинградские заводы стали подавать в войска инженерные средства первой необходимости.
25 июня немецко-фашистские войска прорвались на подступы к Даугавпилсу. Возникла реальная угроза падения города и выхода передовых отрядов противника к Западной Двине. К этому времени определилось направление главных ударов вражеских армий в Прибалтике: [13] они нацелились на Ригу и Псков. Напряженная обстановка требовала быстрых решений и действий.
В тот же день состоялось заседание Военного совета фронта. Кроме генерал-лейтенанта М. М. Попова и корпусного комиссара Н. Н. Клементьева на нем присутствовали секретарь горкома партии А. А. Кузнецов и секретарь обкома Т. Ф. Штыков.
Военный совет заслушал и утвердил доложенную генерал-лейтенантом К. П. Пядышевым принципиальную схему обороны на юго-западном фасе фронта. Было решено немедленно начать инженерные работы на намеченных рубежах силами населения ближайших районов и одновременно приступить к мобилизации на оборонительное строительство трудящихся Ленинграда.
Генерал-лейтенанту Пядышеву предстояло возглавить командование будущей Лужской группы войск. Он предложил сразу же перебросить на юг две-три дивизии с Карельского перешейка. Командующий в принципе против этого не возражал, но хотел посоветоваться с наркомом обороны. Хотя на границе с Финляндией пока царила тишина, активных действий там можно было ожидать с часу на час.
Саперных частей для работ на Лужском рубеже у нас было крайне мало, и Военный совет разрешил использовать курсантов Военно-инженерного училища. Начальника училища подполковника А. Д. Цирлина назначили начальником инженерных войск Лужской группы. Майору М. М. Зязину, работавшему в училище, поручили сформировать управление военно-полевого строительства.
Михаил Матвеевич — старый сапер. Мы знакомы давно и понимаем друг друга с полуслова.
— Сколько человек будет работать на строительстве? — спрашивает он.
— Сколько сумеете мобилизовать с помощью Лужского райкома партии. Указания туда даны. От нас приедут майор Иванов и подполковник Лисовский с саперами и понтонерами.
— Какие войска будут занимать оборону, с кем согласовывать места сооружений?
— Еще не известно. Пока начинайте рыть противотанковые рвы и готовить огневые позиции для артиллерии перед Лугой. [14]
Зязин уехал, а мы с подполковником Пилипцом и майором Ивановым принялись обсуждать порядок минирования Лужского предполья.
Пилипец стал возмущаться:
— Черт знает что такое. Войска Лужской группы неизвестны. Как развернутся дела дальше, не знаем.
За столом у него висит большая топографическая карта, и в свободную минуту он не прочь поразмышлять — «заняться стратегией». Вчера доказывал нам, что как только гитлеровцы пойдут на Даугав-пилс — Остров, им немедленно будет нанесен удар по флангам. С севера — из Эстонии и с юга — из Белоруссии. Он часто поднимается из-за стола, ходит по комнате, сосет трубку. Противник поспешных решений, Пилипец советует не торопиться с минированием предполья.
— Наставим там мин, а они могут потом своим войскам помешать.
Н. С. Иванов теперь настроен решительнее. Он категорически утверждает:
— Начинать минирование надо немедленно. Мы по финской войне знаем, что такое предполье.
Чтобы прекратить спор, я предложил:
— Пока привезут мины, проведите разведку. К тому времени могут и войска подойти. Опоздаем — совсем плохо будет. А где ставить мины, решайте сами, руководствуясь, однако, принципиальной схемой.
Андрей Александрович Жданов срочно возвратился из отпуска и на первом же заседании горкома партии определил конкретные задачи партийных и советских [15] органов в строительстве укреплений. «Три четверти наших усилий должно быть обращено на это», — сказал он.
Многие работники горкома, обкома и горсовета пришли на строительные участки как уполномоченные местной власти. Эта форма взаимодействия с войсками целиком себя оправдала.
У нас в инженерном штабе, кроме М. В. Басова, стали работать заместители председателя горисполкома В. М. Решкин и Н. Н. Шеховцев.
Николай Николаевич Шеховцев, рослый, круглолицый, заражающий всех своей бурной энергией, знал, казалось, все и всех. Вначале он пришел только за тем, чтобы ознакомиться со схемой рубежей, но сразу же стал отвечать на вопросы. По телефону кто-то спрашивал, где достать точильные камни для лопат.
— Хорошо, камни дадим, — пообещал Николай Николаевич. — А где будут мыться женщины, что работают на противотанковых рвах? Не знаете?.. Алло, девушка, соедините меня с Головиным. Да, да, банно-прачечный трест... Товарищ Головин? Шеховцев говорит. Ты что же думаешь, как в песне у Демьяна Бедного — «без тебя большевики обойдутся?» Сколько можешь дать котлов для устройства полевых бань на рубежах? Пропускная способность тебе нужна? Хорошо, сейчас подсчитаю... Давай пока на пять тысяч в сутки. Это завтра. А сегодня десять котлов в Лугу отправишь начальнику работ Зязину... Сейчас же. Инструкторов для организации бань тоже выделяй... Что?.. Душевые установки? Согласен. Завтра доложишь мне, что сделано... Алло, девушка, я еще не кончил. Дайте-ка мне Кингисепп, секретаря райкома, потом Лугу, потом Красно-гвардейск...
Хотя голос у Николая Николаевича охрип, телефонистки [16] города и области узнавали его сразу и находили любого работника, который ему требовался.
27 июня Военный совет фронта решил приостановить строительство Верхне-Свирской ГЭС, гидростанции Энсо{2}, линии электропередачи Энсо — Ленинград и строительство Ленинградского метрополитена. Инженерно-технический персонал, рабочие, машины и материалы передавались войскам для строительства обороны. Начальник Метро-строя И. Г. Зубков явился ко мне в тот же день. Грузноват, лет под сорок, в путейской форме.
— Инженер Зубков, воентехник первого ранга запаса. Прибыл в ваше распоряжение.
— Почему же инженер — и воентехник запаса? — не удержался я от улыбки.
— А это у вас, военных, надо спросить, — в свою очередь усмехнулся он. — Когда мы институт кончали, нам больше трех «кубиков» не полагалось. А военному инженеру «шпала» положена{3}.
— Позвольте, Иван Георгиевич, так после окончания вами института сколько времени прошло? Наверное, лет десять? Неужели с тех пор вы как военный специалист не росли?
— Э, что говорить! Просто забыли про нас в военкоматах, — махнул он рукой. — Для кого мы, инженеры, руководим тысячами людей, а для военкоматов — все воентехники.
Чувствовалось, что Зубков на язык остер. [17]
— Вы в армии не служили?
— Нет, у меня только кровь в жилах донская, казачья... А скажите: нам дадут оружие? Ребята воевать хотят. До двух батальонов могу сформировать из плотников, бетонщиков, проходчиков и такелажников.
— Товарищ Жданов сказал, что метростроевцев не будут призывать. Мы вас временно мобилизуем как строителей.
— Если так, что поделаешь! Ставьте задачу. У нас есть экскаваторы, краны, автомашины.
Отряд Зубкова мы направили вначале на Карельский перешеек, но уже через несколько дней его пришлось перебросить под Кингисепп.
Каждый день все новые коллективы и отряды из разных организаций города и области приступали к работе на растянувшихся рубежах фронта. Люди ехали поездами и на машинах, шли большими колоннами. Чаще всего в этом людском потоке мелькали лица веселых неунывающих парней и девушек. Молодежь уходила в неизвестность с песнями, налегке. Так что было и страшно за нее, и завидно. Вот так же когда-то и мы отправлялись на войну с интервентами и белогвардейцами.
Как-то мне позвонила старшая дочь — студентка первого курса университета:
— Папа, до свидания. Уезжаем на работы.
— Куда?
— Ну туда, ты знаешь, наверное. На машинах едем, тороплюсь.
— Что берешь с собой?
— А что брать? Полотенце, мыло. Больше ничего не надо.
— Подожди, девочка, а плащ, котелок, ложку, рюкзак? Обязательно хлеба возьми, сахару, белье.
— Ты шутишь, папа! Никто из девочек ничего не берет. Мы же ненадолго. Спать будем на сеновале... Передай маме, чтобы не беспокоилась. До скорого свидания!
Девушки вернулись в город совсем не так скоро, как думали. К тому же не на машинах, а пешком. И вернулись далеко не все. В пути оставляли иногда могилки подруг, погибших от бомбежек и пулеметного огня с самолетов... [18]
28 июня Военный сонет решил рассредоточить руководство оборонительными работами. Создали специальное Управление строительства тыловых оборонительных рубежей (УСТОР). Его возглавил помощник командующего округом по укрепленным районам генерал-майор И. А. Зайцев. Нашему Инженерному управлению поручили руководство работами войск и саперных частей, находившихся в соприкосновении с противником. Конечно, мы должны были взаимодействовать с УСТОРом.
Такая организация руководства объяснялась обострением обстановки в Прибалтике. Возникла реальная угроза прорыва немецко-фашистских частей через Лугу.
Учитывая эту возможность, Военный совет и обком партии поручили мне создать в лесах и болотах северо-восточнее Пскова, а также между Псковом и Гдовом склады взрывчатых веществ для партизанских отрядов. Уточняя на карте конкретные пункты тайников, А. А. Жданов вдруг спросил:
— Скажите, товарищ Бычевский, а четвертая парфюмерная фабрика выполняет какие-либо заказы для фронта?
Вопрос удивил меня. Хотя для работы на оборону были привлечены не только крупные предприятия, но и многие мелкие, вроде артелей «Примус» и «Металлоигрушка», я не знал, чем нам могут быть полезны парфюмеры.
— Поговорите с товарищами с фабрики, — посоветовал Жданов. — Полагаю, что некоторые их предложения заинтересуют вас.
На другой день мы с М. В. Басовым рассматривали [19] принесенные с фабрики обломки кирпича, куски каменного угля, гальку, щебень. Даже при самом внимательном осмотре трудно было определить, что все это изготовлено из папье-маше.
— Чудесная имитация! — восхищался Михаил Васильевич. — Чем не корпуса для мин?!
— Разумеется, — поддержал я его. — А если немного уменьшить размеры, они будут очень подходящи для партизан.
Наши инженеры из отдела заграждений тоже высоко оценили выдумку работников парфюмерной фабрики.
— Можете изготовить эти вещицы граммов по сто двадцать — сто пятьдесят? — спрашиваю директора фабрики.
— Конечно. А не слабоваты будут?
— Ступню оторвет и такой заряд. К тому же габариты будут удобны.
— Сколько вам таких корпусов нужно? — в свою очередь интересуется директор.
— Делайте первую партию в двести тысяч.
— Хорошо.
Отпустив директора фабрики, Басов сообщил последнюю новость: СНК и ЦК партии приняли директиву о задачах партийных и советских органов прифронтовых областей по организации отпора врагу.
— На бюро горкома решили создавать народное ополчение, — сказал он. — Из добровольцев будем формировать по дивизии в каждом районе города.
Народное ополчение! Мне — кадровому офицеру — не все было понятно. Во что оно выльется? Какова может быть роль ополчения в современной войне?
— Время на формирование — всего пять — семь дней, — продолжал между тем Басов. — Положение обязывает торопиться. Фашисты форсировали Западную Двину. В горкоме шел разговор, что ополченцам придется отстаивать лужскую оборонительную полосу.
И опять я не в состоянии был представить себе, как можно в такой срок создать десять — пятнадцать дивизий сверх мобилизационного плана, оснастить их всем — от котелков и шинелей до гранат и пушек. Ведь заводы и без того работали напряженно, по военным графикам... [20]
Рано утром 29 июня мне позвонил начальник оперативного отдела генерал-майор П. Г. Тихомиров:
— С обстановкой хочешь познакомиться? Тогда заходи ко мне.
У генерала я застал начальника разведывательного отдела комбрига П. П. Евстигнеева. Они готовили материал к докладу на Военном совете.
— Вот, полюбуйся, — кивнул мне Павел Георгиевич на оперативную Сводку.
Я пробежал бумагу глазами. Штаб 14-й армии из Мурманска доносил, что до двух немецких дивизий при поддержке авиации атаковали позиции 95-го полка 14-й стрелковой дивизии.
— Петр Петрович говорит, что на Мурманск идут «герои Нарвика», — заметил Тихомиров.
— Точно, — подтвердил Евстигнеев. — Еще зимой наша разведка сообщала, что после оккупации Норвегии немецкие офицеры взялись изучать наш Север и русский язык.
Тихомиров провел пунктиром на своей рабочей карте синюю стрелу от границы к Мурманску. Участок границы в двадцать километров, где начались бои, оборонял один наш полк.
— Не густо, — вслух размышлял он. — Особенно гели иметь в виду, что у немцев две егерские дивизии и одна пехотная. Нанося удар по прямой на Мурманск, немцы задумали двух зайцев убить: город взять и отрезать два полка четырнадцатой стрелковой дивизии на полуостровах Средний и Рыбачий.
— А что предпринимает командующий четырнадцатой армией? — спросил я. [21]
— Генерал Фролов еще вчера должен был посадить пятьдесят вторую дивизию на второй армейский рубеж по реке Западная Лица, — ответил Тихомиров. — Но вот доносят, что дивизия эта еще находится на марше.
Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел направленец{4} с телеграфной лентой в руках и картой Карельского перешейка.
Тихомиров прочитал телеграмму и только рукой махнул:
— Час от часу не легче. В двадцать третьей армии, у генерала Пшенникова, тоже началось.
Направленец развернул карту.
На выборгском участке, который мы считали самым опасным из-за близости к Ленинграду, начал разведку боем батальон финнов. Его попытки вклиниться в нашу оборону были отбиты огнем. Но севернее, на узком участке в полосе сто сорок второй стрелковой дивизии, наступала вторая пехотная дивизия финнов. Ей удалось продвинуться километра на два. На сортаваль-ском участке, самом близком к Ладоге, продолжалась пока пограничная перестрелка.
Тихомиров провел на своей карте синюю стрелу в направлении Элисенвара — Лахденпохья.
— Дорогу хотят перерезать, а потом к Ладожскому озеру выходить, — заключил он.
Отпустив направленна, Тихомиров опять вернулся к своей рабочей карте.
— Главная цель немцев на севере — Мурманск, — продолжал генерал. — Эту операцию они взяли на себя, а финнам не доверили. Только усилили свой горный корпус одной финской дивизией... Второй ударный кулак нацелен на Кандалакшу. И тут тоже находится германский корпус, усиленный финской дивизией. Он боевых действий пока не начал, но вот-вот перейдет в наступление. Цель — перерезать Кировскую железную дорогу.
— Прошу, Павел Георгиевич, обратить внимание на то, что в Рованиеми разместился крупный штаб противника, — добавил Евстигнеев. — Вероятнее всего, это командный пункт генерал-полковника Фалькенгорста, командующего северной армейской группой. Считайте, [22] что здесь сосредоточилась вся немецкая армия «Норвегия».
— Согласен... И вот третье, петрозаводское направление. Здесь известная нам карельская армия Маннергейма. Сколько там дивизий, Петр Петрович?
— Пять финских и одна германская.
— Ну вот. А еще на Ухту, на Ребола — по одной, — генерал стал загибать пальцы, — на Карельском перешейке — семь дивизий и три бригады, против Ханко — одна... Итого — девятнадцать дивизий и три бригады. Надо иметь в виду еще отдельные части усиления. А у нас только тринадцать стрелковых дивизий. Да ширина фронта какая!..
Тихомиров провел колесиком курвиметра по линиям оборонительных рубежей, подсчитал в уме и объявил:
— Девятьсот километров!
В тиши кабинета анализируются события, удаленные отсюда на огромные расстояния, делаются выводы, предположения.
Павел Георгиевич — ветеран Ленинградского округа. Коротко подстриженные ежиком волосы сильно тронуты сединой, хотя генерал еще сравнительно молод. Он не особенно разговорчив, чуть-чуть заикается.
— А как же с лужской позицией? Кто туда пойдет? — спрашиваю я.
Сейчас этот вопрос волнует меня больше других. Павел Георгиевич пожимает плечами:
— В этом-то и загвоздка. Вчера командующий намечал перебросить туда семидесятую, и двести тридцать седьмую стрелковую дивизии, да двадцать четвертую танковую из резерва фронта. Но теперь вряд ли это возможно.
Тихомиров вопросительно смотрит на Евстигнеева. Но и у него, к сожалению, нет достаточно полных сведений о немецко-фашистской группировке, прорвавшей Северо-Западный фронт. От соседей и из Москвы поступают слишком общие данные, и это затрудняет оценку положения на нашем фронте.
— Но чем-то вы все-таки располагаете? — допытывался начальник оперативного отдела. — Что мы можем доложить Военному совету?
— Очень немногое. Знаем только, что войска нашего левого соседа отступают, ведя на отдельных рубежах [23] сдерживающие бои. Известно также, что впереди у немцев танковый клин из двух дивизий, — кажется, сорок первый танковый корпус. За ним следуют армейские корпуса. Пехота посажена на бронетранспортеры и автомашины.
— Что известно об авиации противника, действующей против нас?
— Генерал Новиков считает, что у немцев может быть от семисот до тысячи самолетов. Бомбардировщики действуют почти без прикрытия истребителей. Вот, пожалуй, и все, что нам известно.
Тихомиров молча складывает карты в папку, собираясь к командующему.
Хладнокровие генерала не удивляет, а раздражает, хотя я не могу толком объяснить почему.
— Так когда же все-таки будут войска на лужской полосе обороны, Павел Георгиевич? — спрашиваю я, не в силах сдержать себя. — Ведь там одни женщины с лопатами и сотня саперов, а мы все еще подсчитываем, сколько у врага танков и самолетов.
— На Военном совете все выяснится, — спокойно отвечает Тихомиров.
На лужской оборонительной полосе работают тридцать тысяч ленинградцев. Фронт работ так велик, что вся эта огромная масса людей с лопатами, пилами, топорами как бы растворилась, стала незаметной. Людей не хватает. Машин и инструмента — тоже. Ленинградцы работают днем и ночью. Спят тут же — на брустверах окопов. Спорят о глубине и ширине рвов, о том, где выгоднее ставить колючую проволоку, почему мало роем окопов, а больше строим «точки».
Мы с Пантелеймоном Александровичем Зайцевым объезжаем строительство из конца в конец. На нас, знающих хотя бы в общих чертах тяжелую обстановку в Прибалтике, отсутствие здесь войск производит тягостное впечатление. Впереди, в предполье, лишь мелкие подразделения саперов, подготавливающих минные поля. На основных рубежах — главным образом женщины.
В послевоенной литературе лужское сражение [24] с 12 июля до 23 августа, то есть до прорыва немцев к Красногвардейску{5}, называют «боями на дальних подступах к Ленинграду». На мой взгляд, слова «дальние подступы» в данном случае совсем не отражают серьезности положения и глубины опасности для Ленинграда.
От Восточной Пруссии до реки Луга — шестьсот километров. Противник прошел этот путь с боями за двадцать дней. От Луги до Ленинграда оставалось меньше ста сорока километров. А еще с севера прорывалась почти полумиллионная финско-немецкая армия.
Думается, что в таких условиях лужскую оборонительную полосу вернее было бы именовать ближними подступами к Ленинграду. По крайней мере, никому из участников обороны города и в голову не приходило рассматривать ее иначе. Недаром в приказе войскам фронта от 14 июля 1941 года говорилось: «Над городом Ленина — колыбелью пролетарской революции — нависла прямая опасность вторжения врага...»
В центре обороны на подготавливаемом рубеже первыми появились подразделения 177-й стрелковой дивизии под командованием полковника А. Ф. Машошина. Встреча войск со строителями началась с мелких конфликтов: не там поставили дот, не туда глядит амбразура, не простреливается противотанковый ров...
— Приходил бы раньше, — в сердцах бросает генерал Зайцев командиру дивизии. — Хозяйничай теперь сам, ставь бойцов на работы.
— А когда людей к бою готовить? — возмущается Машошин. — Дивизия несколоченная, необстрелянная. За всеми смотреть приходится, пулеметы и то сам пристреливаю.
Машошин — командир старой кавалерийской закалки, с выразительным командным языком. Про него говорят, что он воспитывает подчиненных «словом и делом». Шутки-шутками, но молодые бойцы нет-нет и покосятся на палку, которой полковник проверяет окопы. Уж больно строго меряет! Того и гляди скажет «сочное» словцо.
Слушая возражения Машошина, Пантелеймон Александрович Зайцев недовольно поглаживает черный ус. Он понимает, что командир дивизии абсолютно прав. [25]
В тот же день вслед за дивизией А. Ф. Машошина на реку Лугу вышло и пехотное училище имени С. М. Кирова. В первые дни войны его направили к Нарве, а теперь вот перебросили под Кингисепп. Дали полосу обороны в восемнадцать километров.
Начальника училища Г. В. Мухина я встретил на рекогносцировке. Пять лет назад мы с ним были преподавателями этого учебного заведения. Многие из его состава участвовали в гражданской и советско — финляндской войнах. Сам Мухин в свое время воевал с басмачами, затем на Халхин-Голе с японцами. Кряжистый, темнокожий, быстрый, он был солдатом по крови, по духу, по складу. С восемнадцати лет в партии и в армии.
— Ну как дела, Герасим Васильевич? — спрашиваю его, когда мы присели отдохнуть на берегу реки. — Как твои воспитанники настроены?
Мухин крякнул, почесал голову:
— Курсанты — золото. Уверен, не спасуют, когда дело дойдет до драки. И все-таки у меня на душе кошки скребут.
— Почему?
— Да ведь, видишь ли, дело какое. Сейчас на одном энтузиазме далеко не ускачешь. А у нас всего четыре батальонные пушки на две тысячи человек. Автоматов — по одному в отделении, и то не в каждом. Был вчера у вашего начальника артиллерии генерала Свиридова. Он только гудит басом: «Подожди, батенька, придет и твоя очередь. У тебя впереди еще вся Эстония...»
Мухин умолк. Я не находил слов, которые могли бы его подбодрить. Да и Герасим Васильевич не из тех, кто нуждается в утешении. [26]
— Понимаешь, обидно, когда люди зря погибают, — заговорил он снова. — Вот и сосед у меня левый — стрелково-пулеметное училище — безлошадный. Все оружие на руках тащат. А справа, говорят, сядут ополченцы. Но их пока нет, формируются. Давай хоть ты скорее своих саперов, мины, проволоку... Вечером мы с генералом Зайцевым докладывали Военному совету фронта о состоянии дел на лужской позиции. Было решено ускорить строительство укреплений.
На следующий день Ленинградский горисполком направил на работу еще пятнадцать тысяч человек. Начали срочно перебрасывать туда с Карельского перешейка гранитные надолбы. Отряды метростроевцев во главе с Зубковым с экскаваторами и кранами пошли на кингисеппское направление. Из разных мест города и области двинулись новые эшелоны с материалами. Заводы «Невгвоздь», «Баррикада», Балтийский и строительные тресты получили ускоренные графики выпуска сборных железобетонных сооружений и колючей проволоки.
А тем временем обстановка все обострялась. Каждый день Военный совет фронта должен был возвращаться к положению дел на лужской оборонительной полосе и сокращать сроки строительства укреплений.
На одном из заседаний было решено создать Особую артиллерийскую группу. Для этой цели генерал-лейтенант К. П. Пядышев стал спешно подтягивать к Луге курсантские дивизионы 1-го, 2-го и 3-го артиллерийских училищ и артполк АККУКС{6}. Командиром группы был [27] назначен полковник Г. Ф. Одинцов.
5 июля пришло сообщение: войска Северо-Западного фронта оставили город Остров. Трудно было поверить этому. Что же стало с гарнизоном укрепленного района? Летом 1939 года мы создали опорные пункты Колотиловский, Ольховский, Гилевский, Зорин-ский, прикрывавшие основные дороги из Прибалтики. Под Островом были заложены и забетонированы десятки артиллерийских и пулеметных бункеров. А дальше располагался еще Псковский укрепленный район...
Только много лет спустя я узнал некоторые причины столь быстрого прорыва врагом укреплений на нашей старой государственной границе. 111-я стрелковая дивизия, назначенная для занятия Островского укрепленного района, выгрузилась в городе Острове 1 июля и тут же попала под удары немецкой авиации и танков. Так и не успев занять позиции, она начала отход. Штаб дивизии сразу потерял связь с полками, и те действовали самостоятельно. Один из работников Управления Северо-Западного фронта, полковник С. В. Рогинский, принявший в те дни командование 111-й дивизией, сумел собрать основные ее силы лишь в районе Луги. Там оказались все командиры отступавших полков со своими штабами и до шести-семи тысяч красноармейцев.
Тому, кто не участвовал в боях под Островом, трудно представить всю сложность обстановки на этом участке фронта. Может быть, именно быстрый отход спас половину личного состава дивизии, опоздавшей в заданный район не по своей вине...
К 8 июля окончательно выяснилось, что немцы наступают на псковско-ленинградском направлении двенадцатью дивизиями, а на рижско-нарвском — шестью.
В голове ударных группировок противника двигались два корпуса 4-й танковой группы. Чтобы парировать этот удар, Военный совет решил срочно перебросить с северного участка фронта на лужскую полосу обороны две наши танковые дивизии из 10-го механизированного корпуса, а также 70-ю и 237-ю стрелковые дивизии.
Но тут произошло нечто непредвиденное: Главком Северо-Западного направления К. Е. Ворошилов передал 70-ю и 237-ю стрелковые и 21-ю танковую дивизии Северо-Западному фронту, где он наметил нанести контрудар. Для лужской полосы обороны снова не оказалось нужных сил, и в то же время мы ослабили себя на севере. Единственной надеждой для нас становились части народного ополчения. Однако они еще только формировались.
На рассвете 10 июля комбриг Евстигнеев сообщил мне, что неприятель занял Псков, а в сторону Луги лавиной катятся перемешавшиеся войска Северо-Западного фронта.
Не успел я положить телефонную трубку, как меня вызвал командующий фронтом генерал-лейтенант М. М. Попов:
— О падении Пскова слышали? Чувствуете, как сразу осложнилась обстановка? Так вот, немедленно отправляйтесь в лужское предполье. Надо во что бы то ни стало ускорить там постановку минных заграждений. Кстати, где у вас рота специального минирования{7}?
— В Красногвардейски товарищ командующий. В полной готовности. Радиостанция укрыта в парке.
— Радиостанцию держите там, а команду с приборами возьмите с собой. Лично организуйте постановку крупных фугасов в районах Струги Красные, Городище, Николаево. Немецкие танки могут подойти туда завтра.
Я доложил, что в предполье уже поставлено много минных заграждений и меня сильно беспокоит, как бы на них не подорвались войска нашего левого соседа. [28]
Маркиан Михайлович пустил черта в чей-то адрес и резко спросил:
— Мы же сообщили штабу Северо-Западного фронта зоны минирования?
— Сообщили. Но штаб-то у них, по-видимому, не имеет связи со многими отходящими соединениями.
— Тем более вам надо поспешить туда, — подчеркнул командующий. — А я тем временем передам генералу Пядышеву, чтобы он незамедлительно принял все возможные меры предосторожности...
И вот мы уже на шоссе между Псковом и Лугой. Со мной команда минеров и радистов из роты старшего лейтенанта В. С. Яковлева, майор Николай Иванов, лейтенанты Евгений Гуляницкий и Александр Шелков.
Ох как тяжело уничтожать созданное народом добро! Ощущение этой горечи усиливают картины бедствия на дорогах отступления. Семьи, оставшиеся без крова, горящие дома, плачущие на руках у матерей дети, страдающие от жары и жажды. Тут и там вперемешку с беженцами бредут разрозненные группы бойцов. Нескончаем поток машин, всевозможных тележек. II над всем этим пестрым водоворотом стоит угнетающий гул, в воздухе висит едкая пыль.
Горе людей, гонимых пожаром войны, леденит сердце.
Над шоссе только что пронесся на бреющем полете «мессершмитт». Пулеметная очередь скосила двух девочек и трех женщин.
Вот-вот вернется с завывающим свистом вражеский истребитель. Измученные люди шарахнутся по канавам, а на шоссе опять останутся лежать несколько бездыханных тел. Мы советуем беженцам уходить с дороги в поле. А сами продолжаем свое дело: взрываем мосты, шоссе, ставим минные поля. Кое-где сохраняем проходы для отступающих войск. Их потом закроют саперы, которых мы здесь оставим.
Взрываемые по радио фугасы в сотни килограммов весом закладываем в местах возможного скопления вражеских войск и техники. Старший лейтенант Владимир Яковлев, высокий, смуглый, угрюмый, проверяет каждый радиоприбор, сам маскирует его.
Минеры молчаливы. Многие из них не так уж давно, в советско-финляндскую войну, в одиночку подползали [29] со взрывчаткой к амбразурам железобетонных дотов. Побывали под пулеметным огнем, пережили гибель друзей. Но то в атаках, во время штурма вражеских укреплений, а здесь приходится взрывать свое, народное добро. Временами слышны проклятия и крепкое словцо.
Николай Сергеевич Иванов уже не выглядит добродушным, как несколько дней назад. Глаза его мрачно поблескивают за стеклами очков.
Лейтенант Гуляницкий, плотный коротыш-украинец, которого товарищи зовут просто Женей, отдает саперам резкие, короткие команды.
Встречи наших людей с бойцами, бредущими от Пскова, ограничиваются короткими перебранками:
— А ну, проходи! Раз драпаешь, нечего глаза пялить!
Попытки огрызнуться слабые, больше для виду:
— Ладно, герой! Посмотрим, каков сам будешь перед танком...
Невысокий минер, вытирая пилоткой пот с лица, зло укоряет:
— И куда только прете? Там же Ленинград!
— Сами, что ль, идем? Ведут. На Луге, говорят, рубеж занимать будем.
— Во-во, правильно. Пока вы маршируете, ленинградские женщины окопы для вас роют, руки в кровь рвут. Они вас встретят там лопатой по спине. А ну топай быстрее, пока на свои мины не напоролся!..
Командующий фронтом ненамного ошибся. Через день несколько танков, мотоциклисты и бронетранспортеры с пехотой противника появились перед рекой Плюссой у переднего края предполья. 483-й полк 177-й стрелковой дивизии и часть орудий Особой артиллерийской группы готовились встретить передовой отряд врага.
К вечеру меня вместе с другими начальниками родов войск вызвали в Ленинград. Командующий собирался на доклад в Смольный к А. А. Жданову и только что прибывшему Главкому Северо-Западного направления К. Е. Ворошилову. Перед этим он хотел уточнить обстановку.
Маркиан Михайлович Попов принял Ленинградский округ только в феврале 1941 года. Но до начала войны [31] успел уже объездить всю его огромную территорию от Баренцева моря до полуострова Ханко. Командующий слыл непоседой, и мне всегда почему-то казалось, что служебный кабинет тесен для него. Вот и на этот раз ему никак не сидится за столом. Слушая доклады, он размашисто прохаживается из угла в угол, нагнув красивую светловолосую голову, и только ненадолго останавливается у карты.
Сведения, которыми мы располагаем, не очень конкретны и часто противоречивы.
Командующий Лужской группой генерал-лейтенант К. П. Пядышев утверждает, что, по его мнению, через предполье пробивается передовой отряд танковой дивизии силой примерно в две роты танков и до батальона пехоты. Бои с этим отрядом идут на реке Плюссе.
У начальника артиллерии фронта генерал-майора В. П. Свиридова несколько иные данные. Ему сообщили, что подразделения 483-го стрелкового полка не выдержали натиска танков и уже отошли за Плюссу. В бою артиллеристы подбили двенадцать вражеских машин.
Командующий военно-воздушными силами фронта генерал-майор авиации А. А. Новиков докладывает, что летчики обнаружили в районе Струг Красных скопление автомашин и танков общим числом до двухсот единиц. Отмечено большое движение войск по дорогам от Пскова на Гдов и на Порхов.
— Чего стоит такая разведка? — сердится командующий. — Ни одного пленного, никакой документации... Чьи танки в Стругах Красных? Кто движется на Гдов? Вы, Петр Петрович, можете уточнить? — обращается он к Евстигнееву.
Начальник разведотдела развертывает свою карту:
— Из Пскова на Гдов с боями отходит сто восемнадцатая стрелковая дивизия Северо-Западного фронта. Разведчики, которых мы выслали в район боев, радируют, что против нее действуют первая и пятьдесят восьмая пехотные дивизии немцев. Обе они значатся в составе восемнадцатой армии.
— Но соединения восемнадцатой армии отмечены и в Эстонии. Выходит, она наступает по обоим берегам Псковского и Чудского озер?
— Должно быть, так, товарищ командующий. [32]
— А к Луге кто рвется? Видимо, четвертая танковая группа Геппнера? Какие именно дивизии?
— Не могу доложить, — отвечает Евстигнеев. Генерал Никишев высказывает предположение, что главный удар танковой группировки следует ждать на Лугу, откуда открывается прямой и самый короткий путь на Ленинград. Командующий с этим соглашается, но выражает недоумение, почему часть танков противника на полпути от Пскова до Луги повернула к Гдову. Может быть, оттого, что там в лесах есть дороги не только на Гдов, но и на Кингисепп? Недаром под Кингисеппом все время висит воздушная разведка немцев.
— А когда будет под Кингисеппом вторая дивизия народного ополчения? — спрашивает М. М. Попов.
Начальник штаба заверяет, что первые эшелоны дивизии ополченцев должны уже завтра выгрузиться на станции Веймарн в десяти километрах от своих позиций. Не забывает он сказать и о пехотном училище имени С. М. Кирова, которое уже заняло оборону по реке Луге у деревни Сабек.
Попов нервно трет большое родимое пятно на подбородке:
— Пехотное училище, конечно, сила! Сколько у него сейчас пушек?
— Генерал Пядышев выделил полковнику Мухину два дивизиона из артиллерийского училища, — докладывает Свиридов. — Больше нельзя. Основные силы артиллерийской группы надо сохранить под Лугой, товарищ командующий.
Попов опять возвращается к своей карте. Слабость войск на правом фланге лужского рубежа очевидна, хотя путь туда от шоссе Псков — Луга кажется длинным и из-за плохих лесных дорог малоудобным для моторизованных частей противника.
— Надо все-таки прикрывать направление Нарва — Кингисепп, — принимает решение командующий. — Перегруппируем сто девяносто первую стрелковую дивизию из Кингисеппа фронтом на юг. Отведем ей полосу: южнее Сланцев до озер Самро и Долгое, — показывает он на карте. — Товарищ Никишев, отдайте соответствующее приказание генералу Пядышеву... И завтра же следует контратаковать в предполье на Плюссе. Задача — отбросить противника за реку... [33]
С тем Маркиан Михайлович и ушел в Смольный. А возвратившись оттуда уже ночью, приказал мне взорвать три тяжелых фугаса, заложенных в Стругах Красных. По данным разведки, минированные нами здания и дворы были заняты вражескими частями.
В глухом углу Гатчинского лесопарка, укрытая от любопытных глаз и строго охраняемая, стоит машина со специальной мощной радиостанцией. Командир роты В. С. Яковлев бессменно находится у сложной аппаратуры.
Когда я приехал, он спал. Но от слов «взорвать фугасы» следы сна на его лице сразу пропадают.
Мы идем к рации. Яковлев проверяет по схеме номера шифрованных радиосигналов, дает команду радисту.
Рация включена. Мощные волны-импульсы идут в эфир. Их примут радиоприборы с зарядами, установленные в Стругах Красных... Пусть знают фашисты, что ждет их и впредь на ленинградской земле.
— Все? — спрашиваю Яковлева.
— Все, товарищ подполковник. Хорошо бы попросить летчиков проверить результаты. Все-таки по двести пятьдесят килограммов в каждом заряде{8}.
Вечером 13 июля я снова выехал в Лугу. Для работ на оборонительном рубеже прибыло еще шестьдесят тысяч ленинградцев. Теперь они трудились вместе с войсками, спешно создавая завалы, танковые ловушки, рвы. Саперы закладывали мины перед главной полосой обороны и в предполье.
Мы с начальником строительства М. М. Зязиным осматривали орудийные доты из сборных бетонных блоков, когда подошел старший лейтенант Гуляницкий. Он только что вернулся из 177-й стрелковой дивизии, видел первую контратаку в предполье, а потому был возбужден и полон впечатлений.
— Ох и дали же фашистам по зубам! — волнуясь рассказывал старший лейтенант. — Представляете, идет штук двести автомашин да около тридцати танков. Гитлеровцы такие нахалы — из люков высунулись, будто на прогулку едут. А тут наши танки как выскочат из [34] леса, да как ударят во фланг! Разрезали колонну — и давай давить! А возглавлял контратаку замкомандира двадцать четвертой танковой дивизии полковник Родин... В общем, фашистов снова отбросили за Плюссу.
Слух о первом нашем боевом успехе быстро распространился среди строителей укреплений. Начались расспросы: сколько подбили фашистских танков, далеко ли отбросили неприятеля. Пришел кто-то из политотдела дивизии, состоялся импровизированный митинг, на котором были названы конкретные цифры потерь, понесенных врагом. Оккупанты оставили на поле боя полсотни машин и не менее двух батальонов пехоты.
Гуляницкий лично наблюдал два случая, когда танки противника наскакивали на минные поля, но наши старые мины оказались слабыми. Они почти не причиняли вреда тяжелым танкам. Это, кстати, отмечалось и на других фронтах.
— Сам видел, — рассказывал Гуляницкий, — под танком взрыв, его тряхнуло, а он все идет, проклятый.
Потом мы, военные инженеры, столкнулись еще с одной неприятностью: артиллеристы без энтузиазма принимали сооружения из бетонных блоков, а иные категорически отказывались залезать в них.
— Я было пошутил: окружения, мол, боитесь, — рассказывал Зязин, — да после сам едва ноги унес. «Ни черта, говорят, вы, строители, не понимаете. Нам открытая позиция выгоднее, с нее удобнее танки уничтожать. А ваша амбразура — узенькое окошко».
Узкий сектор обстрела из амбразур долговременных огневых точек с давних пор был слабым местом нашей фортификации. Бронекуполов с круговым обстрелом мы не имели даже в укрепленных районах.
Эти мои невеселые размышления прервал телефонный звонок из Ленинграда. Звонил подполковник Пилипец. Он сообщил, что командующий фронтом требует немедленной отправки отряда опытных минеров в полосу действий 2-й дивизии народного ополчения.
— Там возле Поречья фашисты проскочили через броды на реке Луге и захватили плацдарм, — докладывал подполковник.
— А Угрюмовская дивизия? Что с ней?
— Первый эшелон прибыл на станцию Веймарн. Выгружался под бомбежкой. Вступил в бой. А что [35] дальше было, не знаю... У Сабека к вечеру немцы тоже пытались переправиться. Но курсанты Мухина отбили их.
— Где командующий?
— В Кингисеппе. И вам приказал прибыть туда же. Только обязательно с ротой минеров. Я уже отправил туда тысячу мин, но саперы у ополченцев необученные, на них надежд мало.
— Доложи командующему, что через тридцать — сорок минут выезжаю. Ехать придется кружным путем, через Волосово. Так что смогу прибыть на место часов через пять. Постарайся доставить туда еще мин и колючей проволоки. Пока я привезу минеров, хорошо бы послать в помощь ополченцам кого-нибудь из штаба. Еще лучше — отправляйся сам.
Сборы мои заняли действительно не больше получаса. На правый фланг лужской полосы обороны я поехал с ротой минеров. По пути с тревогой думал о не занятом нашими войсками стокилометровом пространстве [36] между Гдовом, Нарвой и Кингисеппом. Поможет ли решение командующего фронтом о перегруппировке 191-й стрелковой дивизии из Кингисеппа к югу? Противник ударом от Пскова на Кингисепп может отрезать всю Эстонию, где дерется 8-я армия Северо-Западного фронта.
Когда добрался под Кингисепп, там оказались и командующий фронтом генерал-лейтенант М. М. Попов, и Главком Северо-Западного направления Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. Они стояли за пригорком, всего в пятистах метрах от окраины села Ивановское, занятого противником. Ополченцы развернулись в цепь. Их первая попытка контратакой освободить село окончилась неудачей.
Теперь шел огневой бой. Наши снаряды ложились в центре Ивановского, избы горели. Ветер временами доносил оттуда клубы дыма. В бинокль можно было разглядеть, как за изгородями на окраине передвигаются вражеские танки. Вспышки выстрелов выдавали их.
Ворошилов встретил меня неприветливо:
— Саперы всегда опаздывают.
Не обращая внимания на недалекие разрывы и свист осколков, он продолжал вести наблюдение за полем боя.
В пулеметном расчете ополченцев, расположенном поблизости, слышался негромкий разговор:
— Это же сам Ворошилов, Клим.
— Ишь стоит, словно в землю врос.
— Мне мать говорила — бывают такие люди, заговоренные от пуль.
— То пуля! А тут снаряд!..
Голос, произнесший последние слова, был густой, суровый. Чем-то он заинтересовал меня, и я обернулся в сторону говорившего. У пулемета лежал пожилой боец, весьма неодобрительно поглядывавший на группу больших начальников, стоявших во весь рост.
А Ворошилов в это время отчитывал Попова за плохую организацию артиллерийского огня:
— Какое же это обеспечение контратаки? Бьют по пустому месту, хаты жгут, а немцы уже на окраину вылезли!
— Из эшелонов только что выгрузились, товарищ маршал, — объяснял командующий фронтом. На случайных [37] огневых позициях встали, разведки провести не успели.
— Так потрудитесь хоть теперь разобраться в обстановке. Выбить противника из села надо до ночи, пока еще он не закрепился. Сейчас там, видимо, только разведгруппа. Захватила броды на Луге и пустое село, пока вы дивизию выгружали. А ночью непременно подвалят главные силы.
Попов пошел к танкистам и вдруг сам решил боем разведать силы противника. Ворошилов не успел остановить его, только махнул рукой и выругался:
— Вот черт!..
Танк командующего получил повреждение, и ему пришлось вернуться с полпути. М. М. Попов вылез из башни пошатываясь. Климент Ефремович встретил его новыми упреками:
— Ты что, с ума спятил? Если в разведку ходить станешь, кто будет фронтом командовать?
Вероятно, Ворошилов забыл в эту минуту, что и сам он, наблюдая первый бой народных ополченцев, ведет себя неосмотрительно. Клименту Ефремовичу было в ту пору шестьдесят лет, а Маркиану Михайловичу — сорок. Но они, как и мы, менее опытные командиры, тогда только что начинали познавать современную войну, хотели все видеть собственными глазами.
Вскоре Главком и командующий уехали в Кингисепп. И перед отъездом Ворошилов еще раз строго-настрого приказал командиру 2-й дивизии народного ополчения уничтожить прорвавшегося неприятеля и освободить плацдарм. Но выполнить этот приказ оказалось не так-то просто: гитлеровцы под прикрытием авиации продолжали переправляться через мелкую речку. И только к вечеру они несколько притихли.
В воздухе все еще плавал запах гари и перегретого масла. Воспаленные от бессонницы глаза разъедал сизый дым. В голове роились тревожные думы: «Что же теперь будет? Противник Лугу форсировал, и сбить его с плацдармов не удается. Удержат ли оборону ополченческая дивизия и курсантские батальоны полковника Мухина? Позади ведь никаких войск нет. Надо, чтобы удержали! И мы, инженеры, должны им помочь!»
Прибывшие со мной минеры готовы с наступлением темноты ставить заграждения. Командир роты уже провел [38] инструктаж, проверил оснащение бойцов. Каждый сапер имеет по две противотанковые мины. На случай неожиданной встречи с врагом — в карманах по две гранаты-лимонки, за спиной — винтовка, на поясе — нож.
Я слежу за действиями командира роты. Мне не приходится вмешиваться в его распоряжения: они правильны.
Такое умение приходит не сразу. Владимир Петров прошел хорошую боевую школу. Во время советско-финляндской войны был взводным. Участвовал в штурме линии Маннергейма, взорвал со своими саперами два бетонных дота. После полученного тогда ранения он слегка прихрамывает.
— Работать попарно, — дает последние указания ротный. — Под ракетами лежать тихо. При встрече с немцем тоже не шуметь. Лучше, если он не заметит, пропустить. Понятно?
Он часто употребляет это слово, и ему каждый раз отвечает несколько голосов:
— Понятно...
— Лейтенант Холодков, будете у деревни Юрки работать. Слишком не зарывайтесь. Там у фашистов, по сведениям пехоты, три пулемета около дороги. Понятно?
Холодков, недавний курсант, а ныне командир 2-го взвода, сводит тонкие брови. Не первый раз ротный напоминает о его излишней горячности.
— Пункты сбора взводов после работы уточнить на местах. К пяти утра всем быть здесь, — продолжает Петров.
— А если раненые будут? — спрашивает кто-то из сержантов.
— Говорил об этом. Связные есть и по санитару назначено. Еще напоминаю: раненых провожать на ротные и батальонные пункты пехоты; к себе потом заберем.
— Языка, в случае чего, брать, товарищ командир? — интересуется татарин Файруллин, отличный разведчик и первый силач.
— Ни в коем случае. Шуму не поднимать. Ваше дело работать. Понятно?
Пришлось вмешаться. Вообще-то командир прав. Но до сих пор мы слишком мало знаем противостоящего [39] противника. Пожалуй, следует рискнуть. И я советую не сковывать инициативу разведчиков. Петров так же спокойно отвечает:
— Слушаюсь. Если так, возьмем пленного, товарищ подполковник.
— Вопросы еще есть? — заканчивает ротный. — Я буду с первым взводом. Политрук пойдет с Холодковым.
Политрук Шумов весело подмигивает взводному. Но тот обидчиво отворачивается, усмотрев и в этом намек на его горячность.
— Разрешите отправлять людей на работу? — обращается ко мне Петров.
— На выполнение боевого задания, товарищ Петров, — поправляю его.
Я понимаю так: работа — это когда создаешь что-то полезное человеку, обществу. Может быть, мы, саперы, поэтому особенно любим строить мосты. Тут и запах смолы, и песня пилы, и задорный перестук топоров. А при минировании все наоборот. Чаще всего минер уничтожает созданное человеком. А потому и действует «по-тихому». Разве это работа?..
Темнеет. В воздух поднимаются ракеты, обозначая установившуюся линию фронта.
Проводив минеров, мы с Пилипцом, недавно приехавшим из Ленинграда, идем на наблюдательный пункт дивизии. По пути советуемся, как еще укрепить оборону. Обстановка сложная. Дивизия народного ополчения не успела занять рубеж по северо-восточному берегу реки. Противник удержал плацдарм и теперь будет стремиться расширить его.
— Спирали из колючей проволоки придется ставить, это быстрее, — высказываю я свои соображения.
— Тоже времени много займет, — сомневается Николай Михайлович. — Здесь, пожалуй, пакеты МЗП{9} лучше подойдут, если их скреплять в сплошную полосу. Они не только пехотинцев, но и легкий танк могут запутать. В прошлом году мы пробовали. Намотается на гусеницу — и стоп машина!
Мысль у Пилипца отличная. Договариваемся ночью [40] собрать все запасы МЗП и использовать их здесь. Намечаем также перебросить сюда отряд метростроевцев для установки надолб на дорогах и в дефиле.
После трех суток напряженной работы в зоне боев и неоднократных разъездов между Кингисеппом и Лугой я вернулся наконец в штаб фронта. Здесь только и разговоров, что о контрударе войск Северо-Западного фронта южнее озера Ильмень в районе Сольцов. В этой операции участвуют три наши дивизии, переброшенные с петрозаводского направления и Карельского перешейка. Достоверно известно, что под Сольцами окружена танковая дивизия противника.
В Инженерном управлении на стене висит большая карта и возле нее всегда кто-нибудь да комментирует события:
— Вот бы ударить теперь всем Северо-Западным фронтом прямо на шоссе Псков — Луга и отрезать вражескую группировку, что к нам от Пскова подошла. А потом прижать бы фашистов к Псковскому и Чудскому озерам, как Александр Невский...
Недавно прибывший к нам на должность комиссара управления Николай Александрович Муха улыбается уголками рта.
— Мы забыли про Белоруссию, товарищи, — подает он реплику. — Фашисты к Смоленску подходят.
— Ну и что? — горячо отзывается инженер-электрик Л. В. Смаглий. Он у нас один из признанных «стратегов», большой любитель порассуждать над картой. — Можно не только псов-рыцарей, но и Наполеона вспомнить...
Я коротко информирую инженеров о положении под Лугой и Кингисеппом. Рассказываю и о том, при каких обстоятельствах погиб Шелков, сотрудник нашего управления.
Это первая потеря в коллективе Инженерного управления фронта. Сашу Шелкова, черноволосого молодого командира, многие знали еще по советско-финляндской войне. Его грудь украшал орден Красного Знамени.
Но наши тревоги за будущее были в те дни так велики, а дел и забот так много, что боль от потери даже [41] близких людей и товарищей по оружию невольно приглушалась...
— Как выглядят дивизии, что отошли от Пскова на лужский рубеж? — спрашивает комиссар.
— Неважно. Но сейчас их приводят в порядок.
— А у ополченцев и в пехотном училище как дела?
— Держатся. Хотя потери несут большие. Много людей погибло во время контратак. Бойцы стремятся сблизиться, чтобы ударить в штыки, а фашисты из автоматов лупят. И минометы их лупят, и минометы их большой урон наносят. Женские рабочие отряды придется отводить из-под Кингисеппа. Бомбежки там очень уж свирепые. Надо пойти к Алексею Александровичу Кузнецову. Он обещал выделить людей из трудовых лагерей. Многие отбывают наказание за мелочь и очень просятся на фронт.
Комиссар в свою очередь рассказал мне о положении со снабжением войск инженерным имуществом, о выполнении заводами наших заказов. С первого дня нашей совместной службы с Николаем Александровичем мы договорились, что помимо руководства партийно-политической работой он будет держать связь с промышленностью и контролировать все ее поставки. По образованию Муха инженер, и это ему вполне под силу.
Штаб нашего Северного фронта первоначально находился на Дворцовой площади. Однако истинным центром руководства обороной города все время был Смольный, где размещались городской и областной комитеты партии. Пожалуй, невозможно перечислить все [42] то, что решалось и организовывалось в этом здании. В Смольном непрерывно встречались и совещались люди в военной форме и гражданской одежде, с партийными билетами и без них. Сюда приносили и здесь обсуждали новые графики выпуска орудий и боеприпасов, планы и сроки создания дивизий народного ополчения, эвакуации детских учреждений, схемы строительства оборонительных рубежей, проекты маскировки важнейших объектов города, предложения о расстановке сил местной противовоздушной обороны.
Секретаря горкома партии А. А. Кузнецова я звал про себя «человек-пружина». В свои еще не полные сорок лет он отличался громадной работоспособностью, напористостью.
Помню, как-то зазвонил у меня на столе телефон.
Слышу в трубке голос Кузнецова:
— Вы давно не были в Мариикском театре, товарищ Бычевский? Поедемте-ка сейчас.
Шел четвертый час ночи, и я ничего не мог понять, Мне показалось даже, что Кузнецов шутит.
В. сутолоке горячих дней из памяти совсем выскочило, что незадолго перед тем наше управление дало задание декоративным мастерским театра. Алексей Александрович напомнил об этом.
— Что же вы не посмотрели заказанные макеты ложных танков и орудий? Собирайтесь-ка скорее.
Возглавив комиссию по оборонительному строительству, Кузнецов постоянно советовался с крупнейшими научными работниками, хотя и не особенно любил возражения. Но этот недостаток с лихвой компенсировался энергичной его деловитостью.
Явившись к Алексею Александровичу со своими соображениями об отводе женских строительных бригад [43] из-под Кингисеппа, я застал у него председателя Лен-горисполкома Петра Сергеевича Попкова. Они обсуждали меры борьбы с возможным нарушением водоснабжения города в результате ожидаемых массированных налетов авиации.
— Смотрите, как у нас децентрализован этот жизненно важный участок, — недовольно морщась, говорил Кузнецов. — Водоснабжением города занято больше двадцати организаций. Тут и Бурвод, и Комбурводтрест, и Главгидрострой, и Спецгидропроект, и Горгеосъемка, и Нерудтрест, и прочие, и прочие.
— Должен сказать, — добавил Попков, — что у всех этих организаций есть и оборудование для бурения скважин.
— А зачем? Сосредоточим все это в одном месте, например в Инженерном управлении или Геологическом институте, — предложил Кузнецов и, обращаясь ко мне, добавил: — Организуйте у себя в управлении отдел военной гидрогеологии. В первую очередь надо ускорить бурение скважин и создание насосных станций в заводских районах.
На этом и порешили.
Когда я доложил Кузнецову о продолжающемся у нас кризисе со взрывчаткой, он сразу вспомнил:
— Сегодня был на Кронштадтской базе. У них есть старые ненужные глубинные бомбы по сто тридцать килограммов. Они вам подойдут?
— Подойдут. Разрядим.
— А старые бронебойные двенадцатидюймовые снаряды?
— Тоже возьмем.
— Вот и договаривайтесь с командующим флотом товарищем Трибуцем.
Так же быстро Кузнецов решил и вопрос о выделении на оборонительные работы людей из трудовых лагерей.
— Я думаю, есть смысл создать специальное управление из строительного «треста НКВД, — предложил он. — Возложим на него руководство работами под Кингисеппом. Пошли к Андрею Александровичу.
Был пятый час ночи. Но во всех кабинетах Смольного еще бурлила жизнь. Пока мы шагали по коридорам, то и дело открывались двери бесчисленных комнат, [44] входили и выходили люди с картами, телеграфными лентами, бумагами. Партийный штаб работал круглосуточно.
А. А. Жданова в тот день больше всего интересовали сроки подготовки обороны на узлах дорог к Ко-порскому плато. Его беспокоило, что в случае прорыва под Кингисеппом возникает опасность выхода противника к побережью Финского залива, а значит, создается угроза береговым фортам, прикрывающим Кронштадтскую базу.
Андрей Александрович одобрил идею Кузнецова использовать на этом направлении строительные отряды НКВД. Только посоветовал:
— Обязательно надо иметь под Кингисеппом и подвижные отряды заграждений. По типу созданных в предполье перед Лугой.
Темные глаза Жданова смотрели пристально, словно проверяя, правильно ли понята его мысль.
— Копорье так же важно для нас, как и самые близкие подходы к городу, — сказал он в заключение. — Соберите, Алексей Александрович, комиссию по обороне, обязательно пригласите академиков Галеркина, Иоффе, Семенова, Байкова. Посоветуйтесь и с моряками, как быстрее укрепить побережье.
Так было положено начало еще одному рубежу, названному приморским сектором обороны.