Глава третья.

Страда

«Прощай, Москва, долой Гитлера!»

Авантюра с блицкригом потерпела неудачу, и это теперь начали понимать в вермахте.

«Четыре года я в армии, два года на войне, но. мне начинает казаться, что настоящая война началась только сейчас. Все, что было до сих пор, — это учебные маневры, не больше. Русские — отчаянные смельчаки, они дерутся как дьяволы... — писал брату ефрейтор Конрад Думлер. — Командование убаюкивает нас, как маленьких детей, уверяя, что мы близки к победе. Эта самонадеянность опротивела, ибо собственными глазами солдаты видят, что делается на самом деле».

На конверте этого письма, перехваченного цензурой 8-й немецкой пехотной дивизии, имелась следующая резолюция: «Странно! Думлер участвовал во многих кампаниях, всегда был на хорошем счету. По характеристике командира роты — исполнительный и храбрый солдат. Все же установить особый надзор. Завести карточку».

Комментарии, как говорится, излишни!

«Сразу же после первых дней наступления, — писал перед смертью ефрейтор Альфред Ранц из того же 774-го пехотного полка, — мы увидели, что западный поход по сравнению с этим был увеселительной прогулкой. Если бы мы не взяли с собой на фронт немного прежней удачи... то было бы совсем неважно».

«Немного прежней удачи...» Не в этих ли словах разгадка одной из причин, почему германскому командованию удавалось бросать свои изрядно потрепанные дивизии в новые «решительные» наступления на восточном фронте? Тем более что эти дивизии получали свежее пополнение [72] из Германии и оккупированных стран Европы. Теперь же основным мотивом «решительного» наступления становилась близость Москвы. Гитлер любой ценой хотел добиться решительных успехов, но сопротивление Красной Армии срывало его планы. И он истерически требовал: «Учитывая важность назревающих событий, особенно зиму, плохое материальное обеспечение армии, в ближайшее время любой ценой разделаться со столицей Москвой».

Не «овладеть», как принято в военной терминологии, а «разделаться» — по-бандитски, «чтобы ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог покинуть город». На захват «Москвы возлагались главные надежды гитлеровцев. «Солдаты! — обращалось немецкое командование к войскам. — Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами. Вы прошли по улицам лучших городов. Осталась Москва. Заставьте ее склониться. Покажите ей силу вашего оружия, пройдите по ее площадям. Москва — это конец войны. Москва — это отдых. Вперед!» Итак, в ход пущено все: и тщеславие — «все столицы склонились перед вами», и близость цели — «перед вамп Москва», и посулы пограбить — «пройдите по ее площадям», но главное: «Москва — это конец войны».

Советское командование, как известно, принимало все меры, чтобы сорвать этот коварный план Гитлера, измотать и обескровить его войска и перейти в контрнаступление. Подтягивались резервы, готовились новые дивизии. Высокий моральный дух советского народа и его армии противостоял оголтелой нацистской шумихе о якобы уже одержанной победе на Востоке, для закрепления которой, по заявлениям Геббельса, нужны лишь последние усилия. Эти усилия действительно окажутся последними, говорилось в наших пропагандистских материалах, ибо силы вермахта с каждым днем слабеют, истощаются, растут кладбища с железными касками на крестах. В одной из наших листовок была приведена выдержка из документа 18-й немецкой танковой дивизии. Ее командир генерал-майор Неринг заявил: «Мы допобеждаемся до своей собственной гибели». Он признавал, что потери «необычайно велики, несмотря на успешное продвижение», «его продолжение в течение длительного времени недопустимо».

Однако враг продолжал наступление, уверовав в то. что единственная возможность покончить с «адом» — это [73] овладеть Москвой. Но с каждой новой атакой росли потери, росло отчаяние. «До Москвы осталось очень немного, — писал своим родителям перед смертью ефрейтор Отто Золфинтер, — и все-таки мне кажется, что мы бесконечно далеки от нее. Мы уже свыше месяца топчемся на одном месте. Сколько за это время полегло наших солдат! Если собрать трупы всех убитых немцев в этой войне и положить их плечом к плечу, то эта бесконечная лента протянется, вероятно, до самого Берлина. Мы шагаем по немецким трупам и оставляем в снежных сугробах своих раненых. О них никто не думает. Раненый — балласт. Сегодня мы шагаем по трупам тех, кто пал впереди, завтра станем трупами мы, и нас так же раздавят солдаты и гусеницы танков».

Настроение, в какой-то мере характерное для воевавших под Москвой немецких солдат... Это подтверждали и трофейные документы и опросы пленных. Всемерно усиливать эти настроения, чтобы они обезволили немецкого солдата, — такую цель преследовали мы, разработав в отделе 200 тезисов и аргументов и сгруппировав их вокруг 10 основных тем: «Лозунги устрашения», «Ты нужен своей семье», «Позор для честного немца», «Спасай свою родину» и т. д. Эти аргументы легли также в основу фронтовой и армейской пропаганды — листовок и агитпередач, обострявших переживания немецких солдат. «Судьба Наполеона и замерзшего французского солдата», как утверждали пленные, угнетающе действовала на военнослужащих группы армий «Центр».

Как и Наполеон, Гитлер погубит здесь лучшие силы, цвет немецкой нации, подчеркивали мы в своих листовках. Помимо листовок и агитпередач была развернута широкая и непрерывная информация войск противника в форме еженедельных бюллетеней «Известия с фронта» и «Что происходит в Германии?» (вскоре к ним прибавились еще два — «Жизнь военнопленных в Советской России» и «Международная жизнь»). Эти бюллетени составлялись из достоверных фактов — со ссылкой на авторитетные, преимущественно документальные источники, — которые должны были подрывать веру немецких солдат в победу и угрожать им гибелью под Москвой. Именно под Москвой моральные и материальные силы вермахта были особенно перенапряжены, и именно под Москвой без преувеличения назревали крупные военные события. В сообщении Совинформбюро еще от 23 ноября было сказано: [74] «Советский народ закончит войну только полным разгромом врага. И этот разгром врага должен начаться под Москвой».

И действительно, 5-6 декабря началось мощное контрнаступление советских войск.

Командование и политорганы Красной Армии, создавая в войсках высокий наступательный порыв, одновременно принимали меры к тому, чтобы в ходе контрнаступления подрывать моральный дух противостоящих частей врага. К решению этой задачи подключился и наш отдел.

5 декабря с двумя фотокорреспондентами из «Фронтиллюстрирте» я выехал в район Крюкова в 16-ю армию К. К. Рокоссовского — нужно было собрать в ходе контрнаступления нужные нам материалы для листовок. Не стану утомлять читателя подробным описанием увиденного и пережитого, скажу только, что брошенная, еще догорающая вражеская боевая техника, трупы немецких солдат и офицеров — кто в нижнем белье, а кто и вовсе полуголый, — как и другие свидетельства поспешного бегства, говорили о том, что немцы не предполагали нашего наступления: оно явилось для них неожиданностью.

Это подтверждали и мешки трофейных документов, которые вскоре стали поступать в ГлавПУ РККА из политорганов. В мешках — фашистские газеты и журналы, приказы и распоряжения командования, обращения и воззвания к войскам с призывами к «последнему натиску», дневники и письма солдат и офицеров.

Рядовой А. Фольтгеймер в письме к жене жаловался: «Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести... Умоляю тебя, перестань мне писать о шелке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми — я погибаю, я умру, я это чувствую...» Письмо это оказалось не отправленным. Жена Фольтгеймера не получила ни шелка, ни резиновых ботинок: ее муж погиб под Москвой.

Таких свидетельств было немало.

Материал, доставленный к нам в мешках, тщательно изучался при помощи специально созданных переводческих бригад (в том числе Иноиздата и других учреждений Москвы), и на его основе был составлен обзор «Разгром немцев под Москвой (признание врага)», изданный, отдельной книжечкой.

Контрнаступление под Москвой переросло в общее [75] наступление Красной Армии, которое продолжалось до весны 1942-го. В зимних боях идейно-политическое воздействие на противника осуществлялось значительно интенсивнее, чем прежде. Прорыв вражеской обороны, окружение и преследование отступающего противника — все это вызвало появление новых форм пропаганды и агитации, которая теперь опиралась на такие неопровержимые аргументы, как крушение гитлеровского блицкрига и развенчание мифа о «непобедимости германской армии». Командование и политорганы вели разговор с противником уже другим тоном — повелительным. Этот тон отражался в лозунгах и листовках, разработанных нашим отделом и одобренных бюро военно-политической пропаганды.

28 лозунгов были переданы в политорганы уже 7 декабря, а вслед за ними мы издали листовки, которые являются характерными для нового стиля и направления. Одна из листовок называлась: «Под Москвой начался разгром гитлеровской армии!» И это подтверждалось разгромом немецких частей под Тулой и Наро-Фоминском, под Калинином, Клином и Сталиногорском. Силы Красной Армии росли, подходили все новые и новые ее дивизии, в то время как силы немецких войск все больше и больше истощались, гитлеровцы замерзали в своем летнем обмундировании. Поэтому наш призыв «Бросай оружие!» становился боевым лозунгом дня. «Но, — предупреждала листовка, — если враг не сдается, его уничтожают!» Помню, как, утвердив эту листовку, начальник Главного политического управления протянул мне неряшливый, очевидно побывавший не в одних руках, вырванный из тетради клочок бумаги, на нем латинскими буквами было написано: «Proschai, Mosckva, doloi Hitler!» («Прощай, Москва, долой Гитлера!»)

— Прислали из политуправления Западного фронта, подобрана в окопе после отступления немцев, — сказал он. — Обратите внимание, как кратко выражено настроение определенной части немецких солдат. Это их лозунг, их желание... Он может стать паролем для перехода немцев в плен. — Затем, подумав немного, добавил: — Надо написать специальную листовку; она нужна для обоснования пароля. Так ее и назовите: «Прощай, Москва, долой Гитлера!»

Так и печатались эти слова на всех издаваемых нами листовках. Вплоть до апреля 1942 года, когда стало ясно, [76] что как пароль они исчерпали себя. Но в период поспешного отступления разбитых вражеских частей записка отражала сиюминутное настроение солдат группы армий «Центр», переживавшей тяжелый кризис из-за поражения под Москвой. И слова «Прощай, Москва, долой Гитлера!», сопровождавшие наши листовки, оказывали определенное воздействие на какую-то часть немецких солдат. Но теперь они уже устарели: во-первых, не отражали настроения всей массы солдат вермахта; во-вторых, из того, что немцам действительно пришлось проститься с Москвой, даже с самой мыслью захватить ее, отнюдь не вытекало, что они тем самым выступают против фюрера. Требование «Долой Гитлера!» было лозунгом антифашистов, а их в вермахте было немного. Склонить же к сдаче в плен нужно было и тех, кто еще не порвал с нацизмом, но хочет сохранить свою жизнь.

В ходе зимнего наступления наших войск все чаще стали появляться листовки с официальными обращениями командования к окруженным немецким войскам. В листовках-обращениях объяснялись сложившиеся условия и предлагалось в интересах сохранения жизни прекратить сопротивление. Неумолимые факты, хорошо известные солдатам противника, и подпись под обращением: «Советское командование» — все это, конечно, привлекало внимание, и не только солдат, но и офицеров, вызывая брожение в стане неприятеля. Такие обращения были распространены среди окруженных войск противника в районе Клина, Сухиничей, Калинина и других пунктов. Познакомлю читателя с одним из этих обращений, в подготовке которого участвовали политуправление Западного фронта и наш отдел.

«От русского командования — к немецким войскам, окруженным в Клину

В Клину и Рогачеве вы узнали истинную правду войны на русской земле.

Сейчас все немецкие части, находящиеся в Клину, окружены.

Ваши танки, автомашины и мотоциклы разбиты и сожжены в районе Рогачев, КЛРН. Взрывы от ваших складов боеприпасов в Борисовке и Дорошеве, видимо, вам были слышны. [77]

Трупы солдат и офицеров тысячами разбросаны по подмосковным селам и городам.

Вы сами видели в Рогачеве, как по приказанию немецких офицеров свалили в одну кучу ваших раненных в боях солдат, облили керосином и при отходе сожгли всех. Большей подлости, чем жечь собственных раненых солдат, представить себе нельзя.

Командир 14-й мотодивизии генерал Фюрст опять зовет вас в бой, а сам, спасая свою шкуру, приготовил самолет, чтобы удрать из Клина. Он не хочет умирать, а вас гонит на верную смерть в русских лесах.

Командир 58-го мотополка полковник Бельгам уже приказал своему адъютанту капитану Хагенау держать наготове бронемашины. Он тоже приготовился удирать.

Вам обещали уют и тепло в Москве, теперь вы убедились, что все это вранье. Вас съедают вши. Вы голодаете. Страшная холодная смерть уже покосила немало обманутых ваших товарищей.

Русские танки и кавалерия зашли к вам в тыл. Ваши танки и машины остались без горючего. Последняя надежда — колонна с бензином, которую вел к вам лейтенант Дистель, уничтожена русскими партизанами.

Штаб вашей дивизии, бежавший в Борозду, тоже окружен.

Немецкие солдаты!

Русское командование предлагает вам немедленно сложить оружие и сдаться. При сдаче в плен русское командование гарантирует вам жизнь.

Русское командование предупреждает: если условия сдачи в плен не будут приняты, то вы все до единого будете истреблены.

Командование русской армии».

И правдивая информация о событиях и фактах, и оперативность в ее подаче, и апелляция к непосредственному опыту немецких солдат («вы сами видели», «вам, видимо, были слышны», «вам обещали»), и, наконец, уже первые слова обращения: «...вы узнали истинную правду войны на русской земле» — все в этой небольшой листовке было направлено на то, чтобы разоблачить лживые нацистские утверждения и обещания. Но самое главное в листовке — тон, в котором чувствуется уверенность и. превосходство в силе, подкрепляющие естественное желание избежать ненужного кровопролития.

К сожалению, в Клину, как и в ряде других пунктов, [78] немецкие гарнизоны отказались сложить оружие и сдаться в плен. Их пришлось вышибать силой, причем немало немцев было перебито. Что ж, мы еще раз напомнили ненецким солдатам слова великого писателя Максима Горького: «Если враг не сдается — его уничтожают».

Коротко расскажу о листовке «Вы окружены!», изданной политуправлением фронта и обращенной к немецким солдатам в Тихвине. Две цифры: 6000 трупов, собранных красноармейцами в освобожденных ими деревнях, и 1462 солдата, сдавшихся в плен, подкрепляли содержащийся в листовке призыв: «Сопротивление бесцельно. Вывешивайте белые флаги! Поднимайте руки вверх! Переходите в плен группами и в одиночку!» Распространенная в критический для врага момент, эта листовка принесла желаемые результаты: для многих немецких солдат она послужила пропуском в плен.

В ходе битвы под Москвой родилась и такая неизвестная ранее форма листовки, как листовка-приказ, обязанная своим происхождением командующему Западным фронтом Г. К. Жукову. История ее появления такова. Командующий приказал седьмому отделу политуправления фронта подготовить листовку, которая помогла бы перехватить бегущих вражеских солдат и побудила бы их сдаться в плен. Листовку написал батальонный комиссар М. П. Соколов, уже зарекомендовавший себя к тому времени способным пропагандистом. А спустя какое-то время командующий пригласил его к себе:

— Ваша листовка правильная, но слишком гладкая, литературная. Немецкий же солдат привык к коротким, чеканным фразам, к официальному языку. — С этими словами он протянул Соколову другой листок бумаги: — Вот возьмите, я сам написал...

«Приказ войскам Западного фронта» — гласил заголовок листовки, после которого шло всего два пункта и подпись:

«1. Всех немецких солдат, ефрейторов и унтер-офицеров, сложивших оружие и добровольно отказавшихся драться против частей Красной Армии, немедленно принимать на свою сторону, хорошо накормить, раздетых одеть и, не задерживая, направлять в глубь страны.

2. Настоящий приказ является пропуском через линию фронта русских для неограниченного количества пленных.

Главное командование Западного фронта». [79]

Листовка-приказ была напечатана тиражом 800000 экземпляров и в тот же день распространена среди отступавших войск противника.

Немцы все еще боялись плена — верили фашистской болтовне, будто в плену их расстреляют. Официальный же приказ за подписью командования в значительной степени ослаблял этот страх и в отличие от обычных листовок воспринимался с большим доверием: немецкие солдаты и унтер-офицеры привыкли с почтением относиться к приказам, даже в том случае, если приказ исходит от командования противной стороны. Должен заметить, что упомянутая листовка-приказ отвоевала у Гитлера немало его солдат и тем самым сохранила жизнь многим советским воинам.

Разоблачая ложь и клевету

Обстановка на фронтах позволяла значительно расширить военно-политическую информацию, рассчитанную на население и войска противника. Уже упоминавшийся мной бюллетень «Известия с фронта» пестрел в ту зиму сообщениями: «Русские прорвали укрепленные линии немцев» (на южном и юго-восточном направлениях), «Тяжелое положение немцев на центральном участке фронта», «Наступление Красной Армии продолжается», «Путь на запад устлан тысячами трупов немецких солдат и офицеров», «Богатые трофеи русских войск» и т. д. Нередко эти сообщения печатались в сопровождении выразительных иллюстраций: схем или фотографий. «Известия с фронта» чаще всего готовил в нашем отделе старший политрук Ф. П. Куропатов, хорошо знавший военную обстановку.

Отличался оперативностью и бюллетень «Что происходит в Германии?» (его редактировал сотрудник отдела подполковник Г. Е. Константиновский). Материалы этого бюллетеня также оказывали морально-психологическое давление на солдат противника, обостряли их переживания, связанные с положением семьи, разгулом фашистского террора, полуголодным пайком одних и роскошной жизнью других. В номере от 2 февраля 1942 года, например, разоблачалось выступление Гитлера 30 января, в котором он, признавая поражение под Москвой, попытался реабилитировать себя перечислением прошлых заслуг. Какие же это заслуги? [80]

«Гитлер оказал, что получил в наследство 3 миллиарда марок государственного долга и погасил его. Это — ложь. Газета «Франкфуртер цайтунг» 25 декабря сообщила, что государственный долг Германии составляет теперь уже 110 миллиардов марок. Гитлер сказал, что получил в наследство омертвевшую торговлю и оживил ее. Это — ложь. Министр Функ совсем недавно заявил: «В Германии нарушено равновесие между наличием товаров и количеством денег». «Денежный оборот заменяется товарообменом», — писала и газета «Данцигер форпостен». И так факт за фактом. «Но самая большая ложь Гитлера, — говорилось в заключение, — это та, когда он говорит, что, придя к власти, стремился к мирному процветанию немецкого народа, к культурному строительству и социальным преобразованиям. С первого же дня прихода к власти Гитлер стал готовить войну за мировое господство. Гитлер — виновник этой войны и всех страданий и мучений немецкого народа». Так немецкие солдаты подводились к выводу: Гитлер нашел козлов отпущения в лице нескольких десятков генералов — он отстранил их от командования, объявил себя главнокомандующим сухопутными войсками, но тем самым еще больше ухудшил положение вермахта. «Не пора ли покончить с этим кровавым безумцем, толкающим германский народ в пропасть? — спрашивали авторы материала. И призывали: — Сговаривайтесь между собой! Создавайте в каждой части солдатские комитеты борьбы за прекращение войны! Кончайте с Гитлером и его войной! Ваш пароль: «Домой!»...»

Казалось бы, обстановка благоприятствовала этому новому лозунгу — сговариваться между собой и создавать солдатские комитеты, — и он должен был найти отклик у широкой массы солдат. Однако этого не произошло. Разумеется, были случаи, когда отдельные группы немецких солдат действительно сговаривались и переходили в плен (чаще всего при отступлении своих частей они оставались в избах у местных жителей, поджидая войска Красной Армии), но в массе своей солдаты разбитых вражеских дивизий предпочитали отступать. Они не смели ослушаться офицеров, боялись как огня слежки и репрессий — вездесущее гестапо пресекало малейшие попытки к организованной антивоенной оппозиции. Но была и еще одна причина — пленобоязнь: редкий солдат или офицер не верил тому, что его расстреляют или сошлют на каторгу [81] в Сибирь. Нацистская пропаганда всячески пугала немцев ужасами советского плена.

Надо было усиливать борьбу с пленобоязнью у солдат противника. А для этого требовалась хорошо продуманная система (именно система!) пропаганды и агитации за плен, чтобы с помощью фактов и документов систематически и убедительно опровергать лживые заявления больших и малых фюреров. Наряду с публикацией сообщений Совинформбюро, официальных заявлений правительственных органов и приказов советского командования об отношении к пленным мы начали выпускать бюллетень «Жизнь военнопленных в Советской России», в котором печатались заявления самих военнопленных об отношении к ним со стороны Красной Армии, их письма на родину. Чтобы эти заявления и письма не вызывали никаких сомнений в их .подлинности, указывались точные адреса родных, публиковались фотографии пленных, в том числе сюжеты из повседневной жизни в лагерях.

Слов нет, пленобоязнь была органически связана со всей системой идеологического оболванивания солдат в вермахте. Но нельзя было сбрасывать со счетов и любовь людей к родине. Наконец, многие военнослужащие опасались расплаты за преступления на нашей земле, совершенные как по приказу начальства, так и в соответствии с общей политикой нацизма. В этой связи одного только «Положения о военнопленных» оказывалось явно недостаточно — нужен был документ еще большей политической силы, вызывающий доверие к русскому плену. И такой документ вскоре появился. Я имею в виду приказ № 55 народного комиссара обороны И. В. Сталина от 23 февраля 1942 года. К такого рода документам, как уже отмечалось, немецкие солдаты относились не как к «вражеской пропаганде», а с особым пиететом — как к официальному заявлению. У Красной Армии, говорилось в этом приказе, нет и не может быть таких целей, как истребление немецкого народа или уничтожение германского государства. Красной Армии приходится уничтожать немецко-фашистских оккупантов, поскольку они хотят поработить нашу Родину, или когда они, будучи окружены нашими войсками, как это было в районах Калинина, Клина, Сухиничей, Андреаполя, Торопца, отказались сложить оружие и сдаться в плен. В приказе нарком обороны — и это было очень важно — четко и [82] ясно сформулировал отношение Красной Армии к пленным: «Красная Армия берет в плен немецких солдат и офицеров, если они сдаются в плен, и сохраняет им жизнь. Красная Армия уничтожает немецких солдат и офицеров, если они отказываются сложить оружие и с оружием в руках пытаются поработить нашу Родину»{38}.

Политорганы Красной Армии разъясняли вражеским солдатам истинный смысл этих слов. В листовках и звукопередачах выдвигались положения: плен — верный путь на родину после войны; Красная Армия пленньм не мстит и против безоружных не воюет; сдача в плен для немецкого солдата — не позор, а акт благоразумия; грабительский характер войны освобождает немецких солдат от верности присяге фюреру и т. д.

Еще в большем количестве, чем прежде, издавались листовки (и целевые номера бюллетеней) о жизни военнопленных в СССР, причем нередко с рассказами об этом выступали сами пленные немецкие солдаты, а чуть позже — даже и генералы. «Пожалуй, нас считают пропавшими без вести, — писали, например, взятые в плен солдаты 347-го немецкого пехотного полка своим друзьям в листовке «Мы живы!», изданной политуправлением Калининского фронта. — Пропавший без вести! Какое это страшное слово для родных. Они будут думать, что мы уже погибли: ведь всем нам старательно вдалбливали в голову, что красные не берут в плен. И все-таки мы находимся в плену. Здоровы, бодры и вне какой бы то ни было опасности. Просим сообщить об этом нашим родным, чтобы они не отчаивались». Далее следовали их адреса и фамилии.

Признание врага

Агитация за плен, несомненно, оказала воздействие на солдат противника, хотя мы ощутили это не сразу. Для нас же очевидным было одно: «внешняя политработа» в ходе зимнего наступления сильно встревожила германское командование. К нам все чаще попадали трофейные документы, приказы и циркуляры, посвященные борьбе с «вражеской пропагандой». Еще 10 декабря начальник штаба оперативного руководства ОКВ Йодль [83] направил в войска директиву «О контрпропаганде», в которой, в частности, указывалось: «Советское правительство в области пропаганды развивает исключительную деятельность. Зима будет в еще большей мере использована противником для усиления разложения. Поэтому невыполнение запрещения слушать радиопередачи противника и неисполнение приказа о сдаче или уничтожении вражеских листовок могут повлечь за собой тяжелые последствия и даже смертельную опасность для армии и народа». Йодль требовал «в инструктировании личного состава особый упор делать на то, чтобы борьба с пропагандой велась так же беспощадно, как и против всякого другого оружия врага»{39}.

Германское командование издало для солдат специальную памятку «10 заповедей против вражеской пропаганды». Эта памятка попала в наши руки, и мы сразу же откликнулись листовкой — разъяснили немецким солдатам, что в действительности вражеской пропагандой для них является геббельсовская пропаганда. «Она ведется для прикрытия империалистических стремлений Гитлера. Это лживая пропаганда. Твоя правда — это правда рабочих и крестьян. Содействуй ее распространению», — говорилось в нашей листовке.

Продолжим, однако, рассказ о трофейных документах. В них отмечалось, что солдат «подвержен воздействию вражеской пропаганды», что «в любом подразделении найдутся люди, стремящиеся охватить духовные проблемы войны и раздумывающие над ними», что «встречаются колебания в настроениях» и т. д. В начале 1942 года штаб 6-й немецкой армии издал специальный приказ о борьбе с «пропагандой противника», в котором признавалось, что солдаты «собирают листовки, читают их и отправляют в письмах к своим родным и знакомым»{40}. Приказ угрожал строгим наказанием за распространение советских листовок.

Итак, лед, несомненно, тронулся. Зимние победы Красной Армии заставили многих солдат противника дать себе труд задуматься, а это означало, что один из мифов — миф о невосприимчивости солдат вермахта к советской пропаганде — начинал «терять в весе»: покровы с мифа спадали, обнажая его иллюзорность. [84]

Помимо приказов о «вражеской пропаганде» германское командование принимало и другие решительные меры, чтобы как-то приостановить кризис, наметившийся после поражения под Москвой. Первым в ряду этих мер, безусловно, был обнаруженный нами среди трофейных документов приказ Гитлера от 3 января 1942 года «О ведении боя на Востоке». Гитлер предупреждал, что «всякое оперативное движение, связанное с оставлением местности», то есть отступление, подлежит его личной санкции. Другой приказ требовал создавать штрафные роты и батальоны (на первое время формировалось 100 таких подразделений, в том числе офицерских); кроме того, вводились суды и «отряды заграждений» с их «показательными» расстрелами за самовольное «оставление местности». В газетах, наводнивших воинские части, предписывалось «крепить фронт солдатского духа». А командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Рундштедт в газетенке «Страж на Востоке» (11 января 1942 года) объявил «маловеров» и «демократические элементы» особо опасными, предлагая «бить им морды — тогда мы сдержим наступление русских и весной снова начнем побеждать». Смешно, но, как говорится, того, что написано пером, не вырубишь топором.

Если же говорить серьезно, то Московская битва конечно же многих отрезвила. Об этом свидетельствовали и солдатские письма, попадавшие к нам в качестве трофея. Мы разбили их на три группы: 4100 писем были датированы июнем-августом 1941 года, 6100 — сентябрем — октябрем и несколько тысяч — ноябрем — декабрем. Если в первой группе недовольство войной выражали 18,5 процента авторов, то во второй уже 43, а в третьей — 77 процентов. А вот процент профашистски настроенных корреспондентов неуклонно падал (соответственно 20, 15 и 10). Резко сокращались и письма нейтрального содержания (соответственно 61,5, 42 и 13 процентов){41}.

Иным становилось и отношение немцев к нашим пропагандистским выступлениям. Вот, к примеру, что рассказал на допросе пленный фельдфебель из 55-го пехотного полка 17-й пехотной дивизии: «В начале войны солдаты смеялись над вашими листовками. Теперь они их ищут и жадно читают, так как только из них узнают [85] правду о событиях на фронте, о положении в Германии, о международных новостях. Листовки производят на всех большое впечатление. Солдаты не раз убеждались, что все, написанное в них, правильно. Листовок в расположение части попадало очень много. Разбрасывались они часто, и каждый раз новые. Я был бессилен запретить солдатам читать их. Никакие запрещения не могли иметь успеха»{42}.

Очень важно было довести до немецкого солдата не только значение, но и закономерность поражения гитлеровской армии под Москвой, развить у немцев сомнения в благоприятном исходе войны в целом и, в частности, того нового «весеннего решительного наступления», которое нацистская пропаганда уже рекламировала со свойственной ей шумихой.

Политорганы энергично взялись за решение этой задачи. Они исходили при этом из тех военно-политических оценок сложившейся обстановки, которые были выработаны ЦК ВКП(б) и изложены в приказах от 23 февраля и 1 мая наркома обороны СССР И. В. Сталина. В листовках указывалось на провал гитлеровского плана «молниеносной войны», на то, что немецкая армия полностью лишилась тех преимуществ, которые давала ей внезапность нападения, что теперь судьба войны зависит от таких постоянно действующи* факторов, как прочность тыла, моральный дух армии, организаторские способности военачальников, количество и качество дивизий... К длительной же войне против мощных сил антигитлеровской коалиции фашистский рейх не способен. Красная Армия, разъяснялось обманутым немецким солдатам, ведет не захватническую, не империалистическую, а отечественную, освободительную, справедливую войну, и в этом ее громадное преимущество. Боевая мощь Красной Армии все более возрастает.

В. И. Ленин учил, что срывание всех и всяческих масок — важная часть идеологической борьбы за умы и сердца людей, что политические обличения являются «сами по себе одним из могучих средств разложения враждебного строя»{43}. И наша пропаганда неустанно разоблачала гитлеровский фашизм. Вопрос ставился прямо: «Кто же они, наши враги, немецкие фашисты?» Приводилась [86] слова Сталина о национал-социалистах, особенно положение о том, что «было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается»{44}.

«Гитлер — банкрот», «Генерал фон Буш — виновник гибели 30 000 немецких солдат, «Заводы и дела Германа Геринга» — вот названия лишь некоторых листовок, которые мы издали и распространили в те дни.

Хотелось бы особо сказать о листовке «Спасение Германии в немедленном прекращении войны». Она написапы членом Политбюро ЦК ВКП(б), Председателем Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калининым. Я приведу отдельные строки из этой листовки.

»...Взгляните трезвыми глазами, хоть немного раскиньте умом: уже два миллиона немецких солдат убито, не говоря о раненых и пленных, а победа сегодня еще дальше, чем полгода назад. Гитлер уложит еще два миллиона, ведь ему не жалко жизни простых немецких людей, но победа будет столь же далека. Конец войны может быть только один: страшное поражение немецкого народа, чудовищное истребление жизнедеятельного мужского населения Германии... Женская молодежь не видит молодых немцев и никогда их не увидит, ибо одни немцы умирают в снегу на фронтах в СССР, другие в горячих песках Африки... Вот о чем должны подумать немецкие солдаты.

Немецкие солдаты! Если вы хотите спасти Германию, надо скорее кончать войну, не боясь поражения Гитлера, так как поражение Гитлера и его нацистской шайки не есть поражение немецкого народа.

Гитлер при помощи охранных отрядов задушил волю народа к свободе, задушил рабочий класс и обескровил его войной. Народное возмущение в Германии велико, но сегодня оно еще не в состоянии приостановить войну. У вас остается возможность — это сдаться в плен. Пока это — единственная возможность для каждого честного немца, желающего счастья своему народу.

Сдаваясь в плен, вы бьете преступную гитлеровскую банду, отмежевываетесь от ненавистной шайки грабителей, [87] приближаете конец войны. Сдаваясь в плен, вы сохраняете жизнедеятельное население Германии. При первом же случае используйте пропуск на сдачу в плен».

Листовка, написанная М. И. Калининым, — пример подлинно партийного подхода в объяснении социально-политической сути выдвинутого советской пропагандой лозунга: переход в плен не просто ради спасения своей жизни, а именно ради спасения родины — Германии!

Заметное место в разоблачительной пропаганде занимали иллюстрированные издания. Приведу два пришедших на память примера. Первый — из газеты «Фронтиллюстрирте». Фотомонтаж: генерал-фельдмаршал Мольтке-старший, весьма популярная в Германии историческая личность, поднимает Гитлера за шиворот и говорит ему: «Остерегайтесь вступать в бескрайние русские просторы, берегитесь силы сопротивления русских!» Другой пример — листовка-памфлет «Хорошо живется немецкому солдату» (художник — Борис Ефимов). Карикатуры на главарей фашистского рейха сопровождались лаконичными подписями: «Гитлер думает за него», «Геринг ест за него», «Лей пьет за него», «Геббельс говорит за него», «Гиммлер заботится о том, чтобы его жена не осталась бездетной», а под изображением убитого на снегу солдата дана текстовка: «Ему самому не остается ничего другого, как погибать на фронте». По совету пленных эта многокрасочная листовка издавалась нами много раз. На фронте она часто служила пропуском в плен.

Чтобы повысить эффективность

Пользуясь наступившим на фронтах затишьем, Главное политическое управление в марте — апреле 1942 года провело три кустовых совещания пропагандистов. Впервые за время войны мы получили возможность встретиться с начальниками седьмых отделов (отделении) политорганов и редакторами газет на иностранных языках. На совещаниях тщательному анализу подверглись все вопросы — от подбора кадров и выпуска продукции до наличия и использования технических средств пропаганды. Обмен мнениями позволил выявить причины недостаточной эффективности политработы среди войск и населения противника. Отмечалось, что листовки не всегда доказательны и убедительны, а газетам не хватает оперативности, их публикации часто абстрактны, [88] малоинтересны; все еще слабо налажена устная агитация, которую должны вести пропагандисты политотделов дивизий и армий; в работе, отдельных пропагандистов допускались ошибки: гневное разоблачение Гитлера и его клики порой подменялось руганью, что дискредитировало нашу пропаганду, снижало силу ее воздействия.

Кустовые совещания оказались очень полезными. Они помогли политорганам определить свои перспективные планы с учетом характера боевых действий и особенностей противостоящих вражеских частей. Из наиболее существенных и общезначимых рекомендаций, выработанных совещаниями, упомяну о формулярах, которые должны были завести седьмые отделы (отделения) на каждое противостоящее вражеское соединение. В формуляр заносились сведения о командном составе, о потерях и пополнениях, о настроениях солдат — все, что необходимо для подготовки листовок и агитпередач, адресованных личному составу соединения. В случае если соединение меняло дислокацию, формуляр пересылался соответствующему политоргану. (К июлю 1942 года формуляры были заведены на 75 вражеских дивизий, а к концу войны — на 406.) Это была кропотливая работа, по она закладывала основу для эффективной агитационной работы.

По итогам совещаний были приняты меры, направленные на повышение оперативности газет. Теперь они стали выходить малым форматом и на двух полосах.

Кустовые совещания во многом помогли и нам, работникам седьмого отдела ГлавПУРа. Из первых уст мы услышали и узнали о том, что заботит наших фронтовых товарищей, каковы их нужды, чем в первую очередь следует помочь им. Материалы совещания дали возможность обобщить опыт политработы среди войск и населения противника за 10 месяцев войны.

Доклад на эту тему был представлен в Центральный Комитет партии, а 5 мая состоялась беседа у кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) А. С. Щербакова. Эта беседа, на которой присутствовал и Д. З. Мануильский, хорошо запомнилась мне.

«Большое видится на расстоянье», — справедливо заметил русский поэт, и сегодня, по прошествии многих лет, я понимаю, что в докладе нам не в полной мере удалось осветить основные вопросы идеологической борьбы. Но и тогда, в текучке напряженной работы, мы все-таки [89] сделали ряд важных выводов. В частности, в докладе отмечалось, что, несмотря на крупное поражение вермахта, фашистской верхушке удалось не только предотвратить разложение своих войск, но и привести их в порядок, подготовить к новому наступлению. Мы подчеркивали, что на данном этапе войны наибольшей силой воздействия обладают не общеполитические, а конкретно-оперативные листовки и агитпередачи для солдат определенных частей и соединений, касающиеся наиболее чувствительных для них переживаний. Однако фронтовые и армейские политорганы еще недостаточно занимаются такой агитацией, повторяя главным образом тезисы и аргументы общеполитической пропаганды. Между тем из миллиарда экземпляров пропагандистских материалов, изданных и распространенных среди войск противника, четвертая часть приходится на долю политорганов фронтов, армий и дивизий. Следовательно, возможности используются далеко не в полную силу.

Отмечались в нашем докладе и другие недостатки: недокомплект технических средств, нехватка квалифицированных дикторов, слабое знание многими пропагандистами языка противника, а также недооценка значения идеологической работы со стороны некоторых командиров и политработников. Но главный недостаток в содержании общеполитической пропаганды сформулировал Д. З. Мануильский.

— Нужны четкие, ясные, определенные, понятные для немецких солдат лозунги о перспективах Германии и немецкого народа, — сказал он. — В изданиях политорганов все еще нет развернутой программы борьбы за свободную и независимую Германию. А ведь немецкого солдата больше всего волнует: что будет с ним и его родиной, семьей, народом после неизбежного военного поражения?

Да, Дмитрий Захарович прав. Гитлеровцы говорят немецкому солдату: победа или смерть. Они твердят: в случае поражения Германия будет уничтожена, немецкий народ — истреблен. Наша же пропаганда недостаточно активно разъясняет тезис «гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается».

Должен признать, что мы не совсем трезво оценивали первые результаты идеологического воздействия на вражеские войска. Трофейные документы, цитированные [90] выше приказы, письма, показания пленных как бы подталкивали нас к мысли, что перелом в отношении к советской пропаганде у значительной части солдат вермахта уже произошел. На деле же, однако, перелом к тому времени еще не наступил. Центральный Комитет поправил нас.

— Явного разложения немецко-фашистской армии нет, — подытожил свои впечатления от доклада А. С. Щербаков. — Немецкие солдаты партиями в плен не сдаются. Причины: угроза расстрела со стороны гитлеровских офицеров, опасения расстрела в плену, боязнь поражения, тревога за судьбу Германии и всего народа после нашей победы. — Он говорил спокойно, не торопясь, четко формулируя свою мысль. — Задача нашей пропаганды в том, чтобы рассеять страх немцев, разбить главные тезисы фашистской пропаганды, особенно тезис о том, будто поражение Гитлера означает уничтожение германского государства и народа. Надо неустанно доказывать неизбежность поражения гитлеровской Германии, но в то же время подчеркивать, что это станет гибелью фашистского режима, а не Германии и ее народа. Все это есть в последних приказах товарища Сталина... — А. С. Щербаков сделал небольшую паузу, поправил свои большие круглые очки и продолжил: — И вот еще что... Надо активнее привлекать к работе немецких товарищей-политэмигрантов, тем более что они сами жаждут такой работы, а также добровольцев из военнопленных. Но не смешивать их выступления против войны и фашизма с пропагандой наших политорганов. Выступления политэмигрантов и военнопленных привлекательны, так как ведутся немцами и для немцев с национально-патриотических позиций! Они отстаивают в первую очередь интересы своей родины и своего народа. Мы и немцы-антифашисты — это единый фронт идеологической борьбы. Этот фронт надо создать! Установить более тесное и активное содружество Красной Армии, ее политорганов с национально-патриотическими антифашистскими силами Германии и оккупированных ею стран.

Беседа в ЦК партии тем и памятна, что в ходе ее были намечены новые пути повышения эффективности пропаганды среди войск и населения противника. Наступал новый этап этой пропаганды, связанный с широким участием в ней антифашистов из стран и армий, входивших в гитлеровский блок. [91]

Антифашистская школа

Еще в начале войны под Москвой, в районе Красногорска, был создан пересыльный лагерь для военнопленных, главным образом офицеров вермахта. Близость к Москве и частая смена состава лагеря позволяли нашему отделу получать здесь свежую информацию, а заодно и проверять, как реагируют пленные на наши пропагандистские материалы.

В Красногорском, а затем и в других лагерях постепенно выявлялись и сплачивались антифашисты, создававшие под влиянием немецких коммунистов различные самодеятельные организации: советы, комитеты, кружки, группы содействия газете «Фрайес Дойчланд». К марту 1942 года в Красногорском лагере уже действовала группа антифашистски настроенных пленных немецких офицеров во главе с артиллерийским капитаном Э. Хадерманом, учителем по профессии. По его заявлению, он и в Германии не разделял программы национал-социалистской партии, уродовавшей, как он считал, молодое поколение. В лагере же Эрнст Хадерман открыто выступал против нацистских взглядов офицеров, обличал Гитлера, осуждал войну, доказывал, что в интересах Германии покончить с ней. Ему, да и всей его группе, на первых порах было трудно — многие офицеры третировали их, даже угрожали физической расправой. Но антифашисты не сдавались, смело отстаивали свои взгляды.

И вот они выступили с листовкой-обращением к офицерам вермахта (это было после поражения группы армий «Центр» под Москвой). Листовка-обращение изобличала Гитлера, обнажала противоречия в вермахте и направляла растущее недовольство среди офицеров против Гитлера. Авторы обращения указывали, что «смещение генерал-фельдмаршала фон Браухича — это пощечина всему германскому офицерству. Верховное командование Гитлера — это несчастье для всей германской армии, для каждого офицера и солдата... Гитлер внес раздор в ряды немецкой армии. Недоверие друг к другу, групповая борьба раскалывают офицерство. Тон задают сопляки из СС и гестапо. Дух нацистских ландскнехтов вытесняет дух дружбы, традиций и чести».

Далее пленные офицеры доказывали соотечественникам, что «ни при каких обстоятельствах Германия не может выиграть войну против Англии, России и Америки [92] «. Выход? «Взять знамя в собственные руки и спасти наше отечество» — пусть даже ценой внутренней борьбы «между присягой, которую мы принесли недостойному, и долгом по отношению к нашему отечеству».

«Начинайте борьбу за спасение Германии, за свержение Гитлера и его режима!» — таким призывом заканчивалось это обращение, ставшее, без преувеличения, новым словом в пропаганде среди офицеров вермахта, ибо оно, во-первых, учитывало недовольство Гитлером старых служак-офицеров и даже генералов бывшего рейхсвера — недовольство, еще не вылившееся, правда, в какие-либо формы противодействия, а во-вторых, оправдывало нарушение военной присяги, коль скоро принесена она «недостойному». Понятно, что такой афронт со стороны еще недавних «боевых друзей» вызвал в лагере жаркие дискуссии, способствовавшие дальнейшему размежеванию среди пленных офицеров.

Эта политическая акция бывших офицеров вермахта, перешедших в лагере для военнопленных в стан антифашистов, стала, конечно, известна и в самом вермахте — из листовок и специальных статей, опубликованных газетой «Фрайес Дойчланд», вызвав, как утверждали новые пленные, в офицерской среде расслоение, скорее, разумеется, тайное, скрытое, нежели явное и открытое, которому еще предстояло зреть и зреть...

Красногорский лагерь часто посещали руководящие деятели коммунистических партий Германии, Румынии, Италии, Венгрии и Австрии. Они встречались с военнопленными, вели среди них антифашистскую пропаганду. 9 апреля я получил указание сопровождать в Красногорский лагерь Председателя ЦК КПГ Вильгельма Пика и члена ЦК Антона Аккермана. Германские коммунисты уже не раз адесь бывали, но вот контакты с пленными офицерами налаживались трудно. Поскольку влияние политорганов Красной Армии на офицерский корпус противника все еще было незначительным, эта поездка имела определенный смысл и для меня. Я до сих пор слышу глуховатый, рокочущий бас Вильгельма Пика, несколько резковатый, когда он возбуждался, разговаривая с офицерами, которые, словно бы нарочно, не хотели понимать его.

В памяти сохранились два эпизода: беседа и спор. Беседа с группой Э. Хадермана, которая радушно встретила старейшего германского коммуниста, соратника [93] Карла Либкнехта, Розы Люксембург и Эрнста Тельмана. Разговор шел о самом злободневном — об отношении пленных к войне. Рассуждения офицеров группы не отличались теоретической ясностью, но важно было то, что возможность покончить с войной они видели в антифашистской борьбе.

А спор у В. Пика вышел с прогитлеровски настроенным офицером — долговязым и необычайно развязным для немца, выходцем из гамбургских студентов, недоучившимся на философском факультете. Собравшиеся во дворе пленные стали свидетелями того, как лидер германских коммунистов камня на камне не оставил от аргументов офицера в защиту нацистских теорий. Так и пришлось уйти несолоно хлебавши этому «молокососу от философии», как назвал его В. Пик под дружный смех присутствовавших. Полемическому темпераменту страстного пропагандиста марксизма я подивился еще раз, год спустя, когда сопровождал его в Суздальский лагерь для военнопленных на встречу с генерал-фельдмаршалом Паулюсом. Но о той встрече еще пойдет речь. Результатом же этой поездки явилась листовка-обращение «К соотечественникам на фронте», с которой мне хочется познакомить читателей.

«Солдаты! Соотечественники!

К вам обращается Вильгельм Пик, избранный немецким народом депутат рейхстага. Прислушайтесь к словам старого человека, всю жизнь бывшего борцом и всегда говорившего правду своему народу. Я изведал много горя, пережил тяжелые времена. Но теперь, оглядываясь на 66 лет, прожитых мною, я могу сказать: бороться стоило!

Я боролся за дело трудового народа, я хотел уберечь наш народ от войны. Я боролся за доброе, правое дело, которое победит вопреки всем временным ударам судьбы. Вы сражаетесь за ложь, неправое, проигранное дело. Вы сражаетесь за Гитлера, который хочет поработить свободный советский народ, за того, который умножает прибыли немецких военных спекулянтов. Вы умираете за Гитлера, который толкает Германию в пропасть. Для меня ужасна мысль о том, что так много сынов немецкого народа бессмысленно проливают свою кровь.

Мне от души хотелось бы дать вам совет: уходите с фронта! Возвращайтесь на родину, и лучше сегодня, чем завтра. В России вы ничего не выиграете и все [94] потеряете. Но я знаю, что этому совету последовать трудно. Этот путь в Германию далек. Он ведет через страны, где вас проклинают, где вы будете окружены ненавистью народа. Поэтому я советую вам — изберите более легкий и краткий путь. Последуйте примеру ваших товарищей, которые перешли в русский плен и счастливы, что война для них кончилась, что они вернутся в Германию, мирную и свободную!»

Иллюстрированная фотографией автора, беседующего с группой немецких военнопленных, листовка заканчивалась призывом: «Спасайтесь от бессмысленной смерти! Германии нужна не ваша смерть, а ваша жизнь!» Не буду комментировать этот замечательный пропагандистский документ, укажу лишь на доверительность его интонации, которая как бы поглощает всю «агитацию и пропаганду», но на самом деле вовлекает в размышление, неназойливо доводит идею до сознания того, кто прочтет это выстраданное послание. Кто возьмется подсчитать, сколько немецких солдат перешло к нам с этой листовкой, провозгласившей: «Германии нужна не ваша смерть, а ваша жизнь».

Мы получили для издания обращение «К немецким солдатам-соотечественникам» старейших германских коммунистов, бывших депутатов рейхстага — Вильгельма Флорина, Вальтера Ульбрихта, Густава Собботки. От группы деятелей революционных профсоюзов «К рабочим в шинелях, соотечественникам» обращение подготовил Антон Аккерман.

Взятые в плен немцы часто цитировали стихи поэта-антифашиста Эриха Вайнерта о девяти годах фашистской диктатуры в Германия, изданные отдельными листовками. Эти стихи, по рассказам пленных, передавались из рук в руки и тайно декламировались солдатами в окопах. И то сказать: кого оставят равнодушным кровью сердца написанные строки:

Грудой развалин Европа легла,
Смерть над людьми нависла.
Родина, ты никогда не была
Миру так ненавистна!

Кстати сказать, этот аргумент — ненависть к гитлеровской Германии, ее международная изоляция — особенно давил, по свидетельству пленных, на сознание солдат, пробуждая их озабоченность будущим своей страны. [95]

Наше сотрудничество с немецкими антифашистами успешно развивалось.

— Немецкие товарищи, — сказал однажды Д. З. Мануильский, пригласив меня к себе, — вносят предложение создать антифашистскую школу для пленных солдат и офицеров. Что вы об этом думаете? — Не выслушав ответа, он стал развивать эту мысль: — Из истории гражданской войны известно, что Владимир Ильич Ленин и ЦК нашей партии весьма одобрительно относились к созданию политшкол для военнопленных-интернационалистов, поддерживавших молодую Советскую Республику. Помните?.. Тогда эти школы помогли одетым в шинели рабочим и крестьянам глубже понять свои классовые интересы...

— Во фронтовых лагерях для военнопленных, — поспешил я заметить, — уже имеются созданные на основе добровольности небольшие группы агитаторов-антифашистов. Политработники проводят с ними беседы и доклады... Школа, о которой вы говорите, могла бы стать центром подготовки кадров для фронтовой работы антифашистов.

— Роль антифашистской школы, — заметил Д. З. Мануильский, — более значительная. В школе будут обучаться пленные, которые после войны смогут стать политическими организаторами и пропагандистами в своих, освобожденных от фашизма странах. Такими, какими были в свое время, после гражданской войны, интернационалисты из числа бывших пленных. Теоретическую, марксистско-ленинскую подготовку они получат в школе, а практическую закалку, испытание в антифашистской борьбе — на фронте, в лагерях для пленных, в рабочих батальонах. Здесь они пройдут проверку на преданность своему народу, на верность пролетарскому интернационализму...

Я согласно кивал головой, все больше загораясь этой идеей. Д. З. Мануильский улыбнулся:

— Ну что ж, будем считать, что и вы поддерживаете инициативу немецких товарищей. Как вы считаете, кто из военных мог бы возглавить учебную и воспитательную часть школы? Нужен опытный я грамотный политработник, педагог...

Я тут же назвал Николая Францевича Янцена, батальонного комиссара с Северо-Западного фронта, редактора фронтовой газеты на немецком языке. [96]

— Партийный пропагандист, в прошлом учитель... Впрочем, Дмитрий Захарович, вы с ним знакомы...

Д. З. Мануильский, действительно знавший Янцена лично, согласился с его кандидатурой.

Антифашистская школа создавалась на базе лагеря, располагавшегося в Горьковской области, затем она была переведена в Красногорск. Обучались в ней 3 месяца. Для начала отобрали 60 пленных солдат и несколько офицеров — противников фашизма и войны. 2 мая школа была открыта. Система обучения включала лекции, самостоятельную подготовку и семинары. Нелегко давалась нам разработка учебной программы. Подобных школ, казалось, не было, во всяком случае, мы не знали о них и опытом не могли воспользоваться. (Лишь позже нам стало известно, что такие школы для польских солдат — перебежчиков и пленных существовали в 1920 году.) Поэтому дебаты о том, какой должна быть антифашистская школа для солдата, еще вчерашнего нашего врага, шли горячие, заинтересованные. Вставал, например, вопрос: преподавать курс марксизма-ленинизма или курс актуальных проблем антифашистской борьбы на основе марксизма-ленинизма? Верх одержала вторая точка зрения.

Утвержденная программа содержала 4 раздела: правда о гитлеровской Германии; Советский Союз — страна социализма; вторая мировая война и неизбежность поражения фашистской Германии; основные понятия об обществе и государстве. В ходе обучения программа, естественно, совершенствовалась. Уже для второго набора был включен пятый раздел — об опыте пропагандистской работы антифашистов, а затем — это было уже в 1944 году — еще один раздел — о будущей новой Германии.

Постоянными преподавателями школы были известные немецкие коммунисты Гейнц Гофман (ныне министр национальной обороны ГДР), Герман Матери, Эдвин Гернле, Рудольф Линдау, а также Георге Стойко (Румыния), Ференц Мюнних (Венгрия). Часто посещали школу Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт и другие деятели КПГ. Вальтер Ульбрихт, можно сказать, был политическим шефом школы, он хорошо знал всех курсантов, принимал непосредственное участие в их наборе и обучении, в распределении выпускников. Вел занятия с курсантами и руководитель школы Янцен. Периодически [97] наезжали в школу сотрудники нашего отдела — читали доклады и лекции. У меня сохранился «План тематических лекции на ближайшее время». Он невелик, и я приведу его целиком: «1) КПГ на современном этапе. — В. Ульбрихт. 2) Современная фашистская пропаганда. — А. Пик. 3) Борьба сил реакции и прогресса в Германии. — Ф-. Рубинер. 4) Борьба прогресса и реакции в истории русского народа. — Подполковник Н. Н. Берников. 5) Учение В. И. Ленина по национальному вопросу. — Подполковник К. Л. Селезнев. 6) Политический разгром фашизма. — Капитан Ю. А. Жданов. 7) Законы социалистической экономики. — Майор Г. Е. Константиновский. 8) Культура и быт в СССР. — Подполковник М. М. Кияткин. 9) Военно-политический обзор. — Подполковник В. И. Немчинов. 10) Борьба за коммунистическое мировоззрение. — Полковник И. С. Брагинский. 11) Советская художественная литература. — Капитан В. Л. Мартенс. 12) Крах германской военной доктрины. — Капитан В. В. Лосев».

Закончившие школу антифашисты принимали присягу, в которой клялись: «Бороться, пока мой народ не будет снова свободным и счастливым, пока не будет смыт позор и стыд фашистского варварства и не будет уничтожен гитлеровский фашизм».

Выпускники так отзывались о школе: «Здесь я научился наконец самостоятельно мыслить», «Какими же мы были идиотами! Нам надо было попасть в плен к русским, чтобы стать настоящими людьми!». Но эти отзывы появились потом. В первые же недели занятий школы никто бы не мог сказать, не покривив душой, что сознание курсантов заметно изменилось. «Многие из них не откровенны, сдержанны, общественно и политически недостаточно, активны», — доводилось мне слышать от Янцена.

Надо было искать какие-то формы идейного воздействия, которые ускорили бы «очищение мозгов» от накипи прошлого и помогли бы воспринять новые нравственные нормы, новые политические взгляды. Посоветовавшись, мы рекомендовали Янцену ввести в практику самоотчеты: пусть каждый курсант самокритично расскажет о своей жизни до войны, на фронте и в лагере военнопленных, о своем отношении к преподаванию в школе и ее внутреннему распорядку, поделится своими предложениями и пожеланиями. Самоотчеты вызвали активность [98] у курсантов, стали действенной формой их влияния друг на друга, средством разоблачения преступлений на войне.

Янцен не успокоился: он продолжал поиски средств воздействия, чтобы у курсантов скорее раскрылись глаза на мир. Философ не только по образованию и профессии, но и по складу ума, он предложил ввести курс лекций по основам марксистско-ленинской философии, не убоявшись того, что сама мысль эта — школа только начинала работать — могла показаться поспешной. Ему разрешили прочитать 10 лекций по диалектическому и историческому материализму. Результаты превзошли все ожидания. Так в учебной программе появился еще один курс — философский.

В августе в антифашистской школе состоялся первый выпуск. Большинство курсантов сдали экзамены на «хорошо» и «отлично». Часть из них тут же попросилась на фронт — агитаторами или дикторами «звуковок». Другая часть вошла в пропагандистские бригады А. А. Самойлова и И. С. Брагинского, выезжавшие на Сталинградский и Калининский фронты. Немецкие антифашисты успешно выдержали боевое крещение. Отличились в районе Великих Лук рядовой Ф. Гольд и обер-лейтенант Ф. Аугустин — за умелое и мужественное выполнение задания командования первый был награжден орденом Красной Звезды, второй — медалью «За боевые заслуги».

Итак, антифашистская школа принесла первые плоды. Вскоре состав ее слушателей был увеличен вдвое. Кроме того, в Южском лагере Горьковской области были открыты курсы, на которых обучалось до 1000 антифашистов. Во главе этого учебного центра был поставлен М. М. Кияткин, способный организатор, эрудированный и вдумчивый сотрудник нашего отдела. Позднее, уже в 1943 году, политуправлениям фронтов разрешалось по мере необходимости открывать фронтовые антифашистские школы, служившие учебной базой для политработы среди противостоящих войск противника. Такая школа была создана и при нашем отделе. В ней помимо обучения антифашисты участвовали в разработке тематики и аргументов пропагандистских выступлений, рассчитанных на фронт и тыл вражеских стран.

Антифашистская школа в Красногорске стала центральной. Среди первых ее выпускников, активных фронтовых [99] пропагандистов, были, в частности, Г. Кесслер — ныне заместитель министра национальной обороны ГДР, начальник Главного политического управления Национальной народной армии, Ф. Шефлер, ставший в последующем контр-адмиралом ВМС ГДР, Ф. Райер, Ф. Гольд, Г. Флайшнер, Г. Циппель, Г. Вольф, И. Шредер. Кстати, окончили Центральную школу и два пленных немецких генерала. Они принимали активное участие в борьбе с гитлеризмом, а после войны — в создании Национальной народной армии ГДР. Всего же только в Центральной антифашистской школе и на Центральных антифашистских курсах обучалось более 5000 антифашистов. Они внесли большой вклад* в становление национально-патриотического антифашистского движения среди военнопленных, которое с тех пор развивалось и вширь и вглубь. На фронте, в лагерях, в рабочих батальонах они выступали организаторами антифашистской борьбы, проводниками новых, социалистических идей. Однако основная борьба за идейно-политическое прозрение широких масс немецких солдат, унтер-офицеров и офицеров была еще впереди.

Идеологическая борьба совершенствуется

К весне 1942 года Гитлер не сумел подготовить и начать обещанного «решающего» наступления, которое мы в листовках к немцам называли «весенним блефом Гитлера». Но он продолжал готовиться к боям, безудержно рекламировал свой новый поход на восточном фронте, который откладывал на лето. Для этой цели Гитлер поставил под ружье более 6 миллионов человек — немалую часть этой армии (810 тыс. чел.) составляли войска сателлитов. На его стороне было превосходство в боевых самолетах и транспортных средствах. Главный удар был намечен на южном направлении — на Кавказ и Волгу, на Сталинград.

Зная о предстоящем летнем наступлении вермахта, Красная Армия усиленно готовилась как к оборонительным, так и к наступательным сражениям.

13 июня заместитель начальника Главного политического управления Красной Армии Ф. Ф. Кузнецов собрал руководящий состав ГлавПУ РККА.

— Вчера Центральный Комитет партии, — сообщил он, — обсудил вопрос о состоянии партийно-политической работы в войсках. Речь шла о коренном ее улучшении... [100]

Из дальнейшей информации мы узнали, что особое внимание ЦК обращал на массово-политическую работу, на повышение роли живого слова командира и политработника, на то, чтобы вся партийно-политическая работа подчинялась задаче дня: ни шагу назад, разгромить и отбросить врага!

По решению ЦК партии Л. З. Мехлис был освобожден от должности начальника Главного политического управления. На этот пост был назначен кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б), первый секретарь Московского областного и городского комитетов партии А. С. Щербаков. При начальнике ГлавПУРа создавался Совет военно-политической пропаганды, призванный научно обобщать практику партийно-политической работы и на этой основе определять дальнейшие пути и средства повышения ее эффективности. В состав совета вошли А, С. Щербаков (председатель), А. А. Жданов, Д. З. Мануильский, Е. М. Ярославский, И. В. Рогов (начальник Главного политического управления Военно-Морского Флота), Г. Ф. Александров, Л. З. Мехлис, Ф. Ф. Кузнецов. С образованием совета прекращалась деятельность бюро военно-политической пропаганды. Теперь идеологическая работа среди войск и населения противника рассматривалась в органическом единстве со всем комплексом вопросов партполитработы, направленной на выполнение боевых задач Красной Армии. Все мы восприняли решение ЦК с огромным удовлетворением.

Первое заседание Совета военно-политической пропаганды состоялось 16 июня в кабинете начальника Главного политического управления на Кировской улице, в здании, где размещались тогда члены Ставки и руководящие работники Наркомата обороны и Генерального штаба Красной Армии. Совет рассмотрел вопрос о мерах по улучшению пропаганды и агитации в войсках Красной Армии. Затем был заслушан мой доклад, но его обсуждение не состоялось. А. С. Щербаков предложил на очередном заседании совета заслушать отчет политуправления Западного фронта и политотдела одной из армий об их работе среди противостоящих войск противника и тогда — на основе всестороннего анализа положения дел — принять решение.

Дней через десять открылось второе заседание совета. Докладчики — начальник седьмого отдела политуправления Западного фронта бригадный комиссар [101] И. И. Никифоров и начальник седьмого отделения политотдела 20-й армии старший батальонный комиссар М. Я. Маркушевич доложили о содержании, формах и методах политработы среди солдат противника в оборонительных и наступательных боях. Они просили помочь пропагандистскими кадрами, хорошо знающими немецкий язык, а также походными звуковещательными установками, типографиями, в которых нуждались политотделы армий.

Заседание проходило оживленно. Выступили, кажется, все члены совета, и каждый проявлял заинтересованность, вносил свои предложения и замечания. Е. М. Ярославский, например, убедительно доказал совершенно неудовлетворительное содержание фронтовой газеты на немецком языке «Ди Вархайт» («Правда»). Своими общими статьями, говорил он, газета «не может привлечь внимание тех, для кого она предназначена». В качестве меры, призванной исправить этот недостаток, он предложил воспользоваться услугами немецких политэмигрантов — журналистов и литераторов (среди тех, кто затем выехал для работы в редакцию этой газеты, был известный немецкий поэт-антифашист И. Бехер).

Д. З. Мануильский в своем выступлении также указал на существенные недостатки пропаганды: она зачастую ведется «слишком по-русски» — ее аргументы убедительны для советского бойца, но не всегда задевают за живое немецкого солдата. Нацисты запугивают своих солдат последствиями военного поражения Гитлера, и этот страх наша пропаганда подрывает еще очень слабо, хотя поражение Гитлера в действительности обернется благом для Германии и ее народа. Дмитрий Захарович резко осудил шаблон в нашей агитации, когда пропагандисты с одними и теми же лозунгами и аргументами обращаются к разным слоям личного состава вражеских войск. Он высказался за предоставление политорганам фронтов и армий большей самостоятельности и активности в работе по разложению войск противника.

В ходе заседания совета А. С. Щербаков с особым пристрастием выяснял, какую конкретную помощь оказывают пропагандистам руководители политорганов, в частности присутствующие на заседании начальник политуправления Западного фронта дивизионный комиссар В. Е. Макаров, начальник политотдела 20-й армии бригадный комиссар С. И. Паша, как они занимаются [102] вопросами политработы на войска противника. Увы, ни тот, ни другой ничего конкретного и определенного сказать не могли. Свое выступление А. С. Щербаков и начал с того, что выразил крайнее неудовольствие столь «прискорбным фактом». Он дал понять, что руководители политорганов должны непосредственно и повседневно направлять всю пропагандистскую работу на войска противника.

— А эта работа, — подчеркнул А. С. Щербаков, — еще не достигла нужных результатов. Она ведется без должного учета морального облика и политического уровня солдат и офицеров вермахта. Основная их масса растлена Гитлером. Это — смердяковы, если воспользоваться образом, созданным Достоевским. Доказывать им, что они поступают плохо, как это нередко делается в нашей пропаганде, — напрасный труд. Немного среди них тех, кто понимает, что они творят преступления. Лучшее средство убеждения гитлеровцев — сокрушительные удары Красной Армии. Сейчас, пока ходом самой войны немецкие солдаты еще не прозрели, их надо устрашать нарастающими ударами Красной Армии. Доказывать, что война с их стороны не только преступна, но и невыгодна ни солдатам, ни Германии, ни немецкому народу. Ваши последние листовки, — А. С. Щербаков обратился непосредственно к нам с А. А. Самойловым, — удачны потому, что показывают силу и мощь Красной Армии, всей антигитлеровской коалиции, убеждают немецких солдат, что Гитлер войну не выиграет ни теперь, ни в будущем. Этот тезис и должен стать главным, так или иначе он должен пропагандироваться каждой нашей листовкой...

Сделав небольшую паузу, А. С. Щербаков продолжал:

— Гитлер вытравил у своих солдат все человеческие чувства в отношении к другим людям и народам. Излишне, вероятно, напоминать вам признание фюрера: «Мы воспитали молодежь, перед которой содрогнется мир, — молодежь грубую, требовательную, жестокую. Я хочу, чтобы она походила на диких молодых зверей». Но вместе с тем немецкие солдаты оказались сентиментальны — оборотная сторона жестокости,, что ли. И поэтому мы должны усилить «сентиментальную» пропаганду, чтобы таким образом воздействовать на их психику и сознание. Я помню, как летом прошлого года мне докладывали о листовке «Фатер ист тод!» — ее действие превзошло все ожидания. Мне рассказывали, что не было пленного, [103] который не упомянул бы о ней, и что многие немецкие солдаты, поднимая руки, сжимали эту листовку как пропуск в плен.

Я живо вспомнил эту листовку: снежное поле, замерзшие трупы немецких солдат, а на этом фоне крупным планом плачущий ребенок — слезы градом катятся из его глаз, и под рисунком всего три слова: «Fater ist tod!» («Папа убит!») Да, многие немецкие солдаты, вероятно, понимали, что смерть за фюрера ничем не оправдана в глазах этого ребенка, их ребенка, но страх, как путами, стреножил мысль и волю этих солдат. Да еще тупое послушание...

А. С. Щербаков продолжал:

— Наконец, надо сильнее, чем это делается, использовать внутренние противоречия между Германией и ее вассалами, противоречия внутри немецкой армии. Это не новый вопрос для нас... С другой стороны, поражение Гитлера под Москвой не может не вызвать недоверия кадровых генералов и высших офицеров к Гитлеру. Таким образом, создается благоприятная обстановка, чтобы вклиниваться во все старые и новые конфликты и противоречия, отрывать недовольных от Гитлера. Я хочу напомнить вам в этой связи приказ начальника штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии (ОКВ) Кейтеля — тот самый, в котором сквозит явное беспокойство по поводу того, что «вражеская», то есть наша, пропаганда стремится нанести удар «по взаимоотношениям между нацией, партией и народом, между Германией и ее союзниками». Приказ — лишнее подтверждение правильности нашей линии. В нем снова и снова предписывается усилить борьбу против проникновения нашей пропаганды; следовательно, наша задача — еще и еще раз усилить ее... Но при этом ни на миг не забывать, что наша сила — в правде. Нам незачем приукрашивать действительность, преувеличивать потери той или иной дивизии противника. Бить врага правдой, и только правдой! В ней — залог нашей непобедимости!{45}

Естественным следствием этого заседания совета явилась разработка соответствующих указаний начальникам политорганов. Составить же эти указания после выступлений А. С. Щербакова и Д. З. Мануильского было нетрудно, [104] и уже 4 июля директива была направлена в войска. В ней указывалось, что впредь пропаганду и агитацию среди войск противника необходимо строить на конкретном фактическом материале и дифференцировать ее применительно к специфическим особенностям вражеских частей и соединений. Так вырабатывался тактический курс на подведение солдат противника к восприятию общеполитических лозунгов. На первое место выдвигалась пропаганда возрастающей мощи Красной Армии, а также антигитлеровской коалиции, чтобы прочно внедрить в сознание солдат и офицеров вражеских армий безусловную неизбежность военного поражения гитлеровской Германии и ее союзников.

Директива способствовала развитию инициативы политорганов. В этой связи важное значение имели и такие меры, как реорганизация фронтовых газет на иностранных языках (за исключением газеты Карельского фронта на финском языке) в редакционно-издательские отделения (РИО) седьмых отделов политуправлений.

Укреплялись и седьмые отделения политотделов армий, им. кроме того, придавались подвижные типографии.

Одновременно газеты, издававшиеся седьмым отделом ГлавПУРа для военнопленных, теперь предназначались и для солдат вермахта и других вражеских армий. Увеличивались тиражи этих газет: они распространялись не только в лагерях военнопленных, но и по ту сторону фронта — среди войск противника. И это было весьма разумно: центральные газеты были более интересными и содержательными, в них принимали участие квалифицированные литераторы-политэмигранты, а также пленные антифашисты.

И еще об одном должен сказать: для непосредственного руководства идеологической борьбой с противником по решению ЦК ВКП(б) в июле 1942 года был прикомандирован к Главному политическому управлению член ЦК партии Дмитрий Захарович Мануильский. Мы хорошо его знали. Видный деятель международного коммунистического движения, талантливый пропагандист и агитатор, он с первых дней войны принимал активное участие в работе по идеологическому воздействию на войска противника. Теперь же он был с нами постоянно. Повседневное общение с Д. З. Мануильским неизмеримо много дало всем нам. Так и стоит перед глазами картина; [105] знакомый кабинет полон людьми — политработники, писатели-антифашисты, сотрудники нашего отдела... Обсуждаются актуальные проблемы пропаганды, содержание листовок, убедительность аргументов... Дмитрий Захарович расхаживает по кабинету, размышляя вслух и стараясь придать занимающей его мысли четкую, законченную формулировку.

Лозунги в листовках, над которыми тут же трудились авторы, должны были быть, по убеждению Д. З. Мануильского, короткими, афористичными, стреляющими. Ему это, как правило, удавалось с ходу. А когда не получалось, он, бывало, останавливался смущенно, морщил лоб, потирал виски и с глубоким вздохом усаживался за стол, но листовку доводил до кондиции. Поздно вечером он уезжал домой, но мы не расходились — знали, что через 15-20 минут последует звонок и Дмитрий Захарович кого-то пригласит к себе: «Знаете, у меня тут по дороге кое-какие новые мысли появились...» Только тогда, когда работа над листовками завершалась окончательно, я докладывал о них начальнику ГлавПУРа, чтобы получить разрешение на массовое издание и распространение.

С приходом Д. З. Мануильского неизмеримо вырос научный уровень постановки и разработки проблем политработы среди вражеских войск, повысилось качество пропагандистских материалов. Была создана по-настоящему творческая обстановка, способствующая развитию коллективной мысли. Высоко ценились смелость и инициатива в пропагандистских поисках. К разработке проблем пропаганды среди войск противника были привлечены опытные люди, в том числе руководящие деятели антифашистских организаций ряда стран.

С первого же дня работы Д. З. Мануильский взял высокий темп. Начал он с того, что попросил собрать «полковничий триумвират» — так он называл руководство седьмого отдела: начальника и двух заместителей — А. А. Самойлова и И. С. Брагинского (все мы в то время были полковыми комиссарами) — и проинформировать его о том, что представляют собой вражеские группировки, противостоящие Красной Армии на южном и юго-западном направлениях. За его спиной висела карта — синие флажки зашли в глубь страны: две ударные немецкие группы достигли Дона — одна нацелилась на Сталинград, а другая на Ростов-на-Дону и Кавказ. [106]

Мы доложили Д. З. Мануильскому, что в личном составе вермахта произошла заметная дифференциация. Ударную силу группы армий «Юг» все еще составляли «старые фронтовики». И хотя среди них зрело глубокое недовольство ходом войны — более других они устали от беспрерывных боев, — в целом «старые фронтовики» не потеряли веры в обещания Гитлера добиться победы; развращенные захватами и грабежами, мечтая о реванше за поражение под Москвой, они сломя голову бросались в новые его авантюры. Заметим, что части вермахта, продвигавшиеся на южном и юго-восточном направлениях, сами непосредственно не испытали горечи катастрофы под Москвой. Они шли на Восток в благоприятных климатических условиях, захватывали богатые продовольствием области Украины, Северного Кавказа.

Влились в вермахт и сотни тысяч мобилизованных юнцов 17-18 лет из гитлерюгенда. Эти юнцы слепо верили фюреру, беспрекословно повиновались командирам и рвались в бой, мечтая о чинах, наградах и грабежах, но, не имея боевого опыта и достаточной выучки, быстро скисали в горячей обстановке.

Немало находилось в группе армий «Юг» и резервистов от 40 лет и старше, в основном рабочих, лишенных брони и замененных на своих предприятиях пленными или пригнанными рабочими из оккупированных фашистами стран. Встречались среди резервистов и давние противники нацизма. Многие воевали еще в первую мировую войну на восточном фронте, то есть против России. Они не лезли вперед, старались спасти свою жизнь и вернуться домой.

И, наконец, такой контингент вермахта, как тыловики, пригнанные на фронт, в основном побывавшие ранее в сражениях, выздоровевшие раненые и больные. Пережитые страдания оставили в их сознании страх перед окопами, и отправка на фронт после спокойной и безопасной службы в тылу вызывала известное недовольство, не выходившее, однако, за рамки послушания.

Успехи могли увлечь немецких солдат. Тем более что нацистская пропаганда, отличавшаяся непомерной парадностью, крикливостью, хвастовством, прославлением сверхъестественных качеств фюрера, поддерживала их дух, а гестапо пресекало нарушения дисциплины всеми возможными средствами. Солдат ободряли, в частности, [107] и тем, будто резервы Красной Армии иссякли, а союзники СССР — Англия и США — открывать второй фронт отказались.

Группа армий «Юг» была сильно разбавлена не очень-то желающими воевать, да и недостаточно вооруженными румынскими, итальянскими, венгерскими и словацкими частями. Это — самое слабое звено вермахта...

— Его ахиллесова пята, — вступил в разговор внимательно слушавший нас Д. З. Мануильский. — Стало быть, в условиях нового летнего наступления фашистских захватчиков это обстоятельство надо учитывать. В нашем активе по-прежнему остаются и провал гитлеровского блицкрига, и страх перед еще одной такой же развязкой, как разгром под Москвой. А как только вступят в строй наши свежие танковые и воздушные армии, части реактивной артиллерии, можно быть уверенным: фактор страха, как в вермахте, так и особенно в подвассальных ему армиях, станет действовать еще сильнее и это, рано ли, поздно ли, приведет к росту пораженческих настроений.

Д. З. Мануильский напомнил, что у Гитлера не оказалось достаточно сил для наступления сразу на нескольких направлениях: он смог начать его лишь на одном — южном.

— Но это не значит, — подчеркнул Дмитрий Захарович, — что не надо ожидать мощного натиска вражеских сил, стремящихся к реваншу. Напротив, к реваншу всегда готовятся основательно, с полной верой в успех.

Пропагандистское оружие Красной Армии теперь нацеливалось на то, чтобы ослабить наступательный натиск противника, вселить в сознание немецких солдат чувство неизбежной обреченности. Это направление в пропаганде мы подкрепили в листовках новыми военно-стратегическими аргументами. «Побеждает не тот, кто выигрывает отдельные сражения, — говорилось в одной из наших июльских листовок 1942 года, — а тот, кто выигрывает войну. Длительную же войну может выиграть тот, у кого более могущественные союзники, у кого больше возможностей для производства вооружения, у кого более крепкий тыл, у кого меньше врагов и больше друзей в мире. По всем этим и другим показателям войну выиграют СССР, США и Англия. Дело Гитлера безнадежно. Наше правое дело победит». Но поскольку гитлеровцы усиленно наступали на Сталинград и Кавказ, в [108] листовке разъяснялось, во что им обходятся эти временные успехи: «Вы считаете свои победы количеством пройденных километров, а мы считаем победы количеством уничтоженных немецких дивизий. Наша земля к нам вернется, а ваши погибшие дивизии не вернутся к вам никогда. Победа будет за нами».

Мы снова обращались к урокам истории: «На Россию ходили ваши предки — рыцари Тевтонского ордена. Их кости сгнили на дне Чудского озера. На Россию ходил Фридрих II. Его поход закончился капитуляцией Берлина перед русскими войсками. На Россию ходил Наполеон. Он окончил свои дни в заточении как пленник. На Россию ходил Вильгельм II. Он погубил миллионы немцев и потерял корону. По их следам ведет вас Гитлер. Вы истекаете кровью, но победы не добьетесь. Победить Россию невозможно!»

Политорганы фронтов и армий, оснащенные теперь необходимыми техническими средствами и располагающие кадрами литераторов, по-боевому развертывали агитацию в противостоящих вражеских частях. Отдел наш, естественно, старался оказать политорганам всемерную помощь. Одна за другой наши пропагандистские бригады выезжали на Сталинградский, Южный и Закавказский фронты, организуя там массированное политическое воздействие на каждую вражескую дивизию. Для этих фронтов мы выпустили в Москве листовки массовыми тиражами.

Почти ежедневно к нам поступали из политуправлений фронтов изданные ими листовки к солдатам противостоящих частей противника и программы агитпередач. Оперативно, два-три раза в неделю, начальники седьмых отделов докладывали по прямому проводу, как строят они свою работу по разложению вражеских войск.

Главной темой пропагандистских выступлений политорганов становились теперь потери врага. «Сколько потеряла ваша дивизия в последних боях?» Следуют цифры и факты. «Сколько стоит жизнь солдата вашего полка?» Следуют примеры из вчерашнего боя этого полка. «И тебя настигнет пуля, — предупреждали агитпередачи перед новой атакой вражеской роты или батальона, — как настигла она вчера твоих товарищей». «Сколько немцев погубил Гитлер на восточном фронте?» И следуют итоги, свидетельствующие о том, как редеет армия, как истощаются ее резервы. Оригинальную листовку «Письмо [109] могильщика» издало политуправление Воронежского фронта. Ее текст гласит:

«Солдаты и офицеры 323-й пехотной дивизии! С 17 июля по 15 сентября я своими руками захоронил на кладбище в Николаевке 620 солдат и офицеров 323-й дивизии. Всего же дивизия потеряла под Воронежем убитыми и ранеными не менее 5000 человек. Вы сами видите, как от рот, батальонов, даже полков остаются жалкие остатки. Если так будет продолжаться и дальше, то скоро вся 323-я дивизия переселится на кладбище в Николаевке. Во время последних атак русских даже нас, солдат похоронной команды, послали в бой. Зачем эти ужасные жертвы? Подумайте о ваших женах и детях! Кончайте с войной! Переходите в плен! Могу вас заверить, что русские с пленными обращаются по-человечески».

Под листовкой стояла подпись — имя и фамилия солдата похоронной команды.

Трудно, да, наверное, и невозможно, было командиру» дивизии опровергнуть листовку с письмом могильщика. Эта листовка равносильна меткому выстрелу. Причем «духовную пулю» не вынешь никаким хирургическим инструментом — она проникает и в сердце и в разум, если только солдат способен хоть в какой-то мере воспринимать правду.

«Почему здесь нет эсэсовцев?» — обращалась к немецким солдатам листовка политуправления Южного фронта. «Обильно льется ваша кровь под Сталинградом, смекая на пыльную степную землю. За любую попытку продвинуться вперед вы ежедневно платите тысячами трупов». И те, к кому обращались, видели это своими глазами. Теперь они невольно задумывались. А им подавалась «информация для размышления» о роскошной жизни эсэсовцев в Германии: там они «получают теплые местечки», «выколачивают теплые вещи для «добровольной зимней помощи», «пристают к солдатским женам», «гонят вас на смерть» и т. д. Одним словом, здесь, под Сталинградом, «их нет». Вывод? «Спасайтесь от неотвратимой массовой гибели на фронте! Пусть вас заменят толстобрюхие гитлеровские крысы!»

Или вот листовка-обращение «К солдатам 3-й и 23-й танковых дивизий!», изданная политуправлением Закавказского фронта: «Не считаясь с огромными потерями, Гитлер гонит немецкую армию на Кавказ. Вашими трупами [110] он хочет завалить ущелья и горные потоки Кавказа. Только за один день боев, 23 августа, в районе Моздока уничтожено 73 ваших танка». И это — только начало, предупреждала листовка, в которой по именам я фамилиям были названы перешедшие в плен немецкие солдаты и унтер-офицеры, решительно заявившие: «Довольно этой бессмысленной и страшной войны. Плен — наше спасение, нам он несет покой, нашим семьям — счастье!»

«Кавказ — могила для немецких солдат», — говорилось в агитпередаче. В ней содержался призыв «не опьяняться временными успехами», а подумать о своей жизни и о своей семье. «Здесь, на Кавказе, каждый аул, каждая гора, каждая скала и каждое ущелье станут вашей могилой!»

Большую работу по разложению войск противника проводили Военный совет и политуправление Черноморского флота. Член Военного совета дивизионный комиссар Н. М. Кулаков вникал буквально во все — от рассмотрения текстов листовок до их распространения морской авиацией.

Хочется отдать должное начальнику седьмого отдела политуправления флота батальонному комиссару Н. В. Краспопольскому, замечательному организатору и журналисту. За короткий срок он обеспечил издание свыше 400 различных листовок к немецким и румынским солдатам. Эти листовки были распространены более чем в 10 миллионах экземпляров.

Пропагандистские усилия политорганов фронта и флота по разложению вражеских войск на Кавказе способствовали успеху оборонительных сражений наших войск и, в частности, явились, как показывали пленные, «побудителями антивоенных настроений» некоторой части немецких и румынских солдат, их групповых переходов на сторону Красной Армии.

Кстати, до войны моряки не создавали отделов по работе среди войск противника, ссылаясь на специфику флота («кругом вода»), но когда такая необходимость возникла, они их ввели. Вспоминается одна из встреч с Н. В. Краснопольским — в то время уже подполковником, — высоким, несколько сутуловатым, с простым и добрым лицом, на котором выделялись небольшие, но очень пышные усы. Рассказывая, Николай Васильевич то и дело поглаживал или подкручивал их. [111]

— Под Севастополем мы были загружены до отказа, работали в напряженном, бешеном темпе, но нам приходилось учиться многому, хотя и получили кое-какой опыт еще под Одессой. — Он помолчал, подыскивая, видимо, какой-нибудь пример. — Вот, скажем, подбор действенной аргументации. Это была, пожалуй, наибольшая трудность для нас: противник-то оказался не тот, что под Одессой. К немецким солдатам, крепко оболваненным фашистской пропагандой, нужен был иной подход... Да, Начали мы с показа потерь, убеждая немцев, что они не окупаются достигнутыми успехами. Вроде бы верно? Но знаете, что нам сказал пленный офицер-тиролец, когда мы ему показали свою листовку? — Николай Васильевич лукаво глянул на меня и подкрутил левый ус. — Он сказал: «Напрасно вы начинаете с многозначных цифр наших потерь. Геббельс приучил нас относиться к большим числам с недоверием. Читаем мы его сводки о потерях русских, делим число на 4, а то и на 5 и говорим: вот это ближе к истине. Так отнесутся к вашим цифрам и прусские мармеладники или баварские пивовары — ведь их мышление прямолинейно, как дышло. Я не имею оснований не верить вашим цифрам, но я сделал бы иначе. Сначала я показал бы, сколько потеряла под Севастополем одна какая-то рота, потом — другая, третья, назвал бы кое-какие фамилии убитых, а уже потом делал бы вывод, что не лучше обстоят дела и на других участках фронта. Вот тогда итоговая цифра вызвала бы большее доверие». — Изобразив в лицах свой разговор с тирольцем, Николай Васильевич серьезно закончил: — Добрый совет этого немецкого патриота, ненавидящего гитлеровские порядки, пошел нам на пользу. Наши листовки стали более убедительными, а всего под Севастополем политорганами было издано 250 листовок, информационных бюллетеней, газет, брошюр, открыток, писем, памяток, советов, обращений и другой печатной продукции...

Да, политорганы все более предметно старались вести идеологическую борьбу с врагом, обретали вкус к ней, если можно так выразиться. «Раньше мы этому делу не уделяли должного внимания... — прочел я спустя много лет в воспоминаниях одного из видных политработников генерал-полковника М. X. Калашника, а в то время начальника политотдела армии. — Но теперь (осенью 1942 года, — М, Б. ) с каждым днем все больше убеждались [112] в важности работы по разложению войск противника. И мы вели ее непрерывно, как бы ни складывалась обстановка на фронте, старались делать ее все более действенной»{46}. Действенной же она бывала тогда, когда политорганы занимались борьбой с конкретным, совершенно определенным противником. И происходило это, повторяю, все чаще и чаще. Политуправление Сталинградского фронта, например, обратилось к солдатам 513-го пехотного полка 295-й немецкой пехотной дивизии с листовкой «Кровью ваших товарищей обозначен ваш путь к Сталинграду!». В листовке говорилось: «С 10 по 20 сентября ваша дивизия потеряла 1600 убитыми и больше чем в два раза ранеными». Указывались непосредственные виновники потерь — командиры дивизий и полков — по званиям и фамилиям. (Впоследствии многие солдаты этой дивизии сдались в плен, стали антифашистами.)

Такого рода листовки говорили о многом: и о том, что политорганы изучают противника, используют по назначению добытые о нем сведения, и о том, что агитация находит отклик у солдат врага даже в период его наступления, и о том, наконец, что наши пропагандисты по-настоящему учатся работать с пленными. Таким образом, в летне-осеннюю кампанию 1942 года наша пропаганда на войска противника, действующие на сталинградском и Кавказском направлениях, приобретала все более конкретный, целеустремленный характер.

* * *

Ощутимее становилась «внешняя политработа» и на других фронтах. Свое воздействие на противника политорганы все чаще осуществляли путем концентрации сил и средств. Например, на Карельском фронте были созданы две звуковещательные батареи (по четыре окопные громкоговорящие установки в каждой). Развернутые с интервалом в 800-1000 метров, эти батареи в течение двух-трех дней одновременно вели агитпередачи в полосе немецкой дивизии. Тут уж, хочешь не хочешь, передачу приходится слушать: ее ничем не заглушишь. И немецкие солдаты слушали. Работа звуковещательных батарей, по мнению политуправления фронта, была более эффективной. К тому же выводу пришли и политработники [113] Брянского фронта, сконцентрировавшие средства агитации против 56-й немецкой пехотной дивизии, по которой только что был нанесен удар в районе Волхова. В течение двух дней три мощные звуковещательные станции с земли и воздуха усиленно агитировали гитлеровцев сдаваться в плен. Появились и перебежчики, которые согласились выступать по «звуковкам».

Политуправление Северо-Западного фронта провело агитацию среди личного состава 123-й немецкой пехотной дивизии всеми средствами. Помимо листовок, ОГУ и рупоров здесь была применена еще и наглядная агитация — щиты-плакаты, выставленные перед передним краем врага. Обычно противник открывал огонь по пропагандистским щитам, стремился изрешетить, уничтожить их. Но это и учитывали политработники. На этот раз они выставили щиты с изображением Гитлера, под. которым была надпись: «Он твой враг — стреляй в него!» Щиты привели в замешательство не только солдат — надо ли стрелять, но и офицеров — надо ли отдавать соответствующую команду...

Результативной была агитпередача политотдела 20-й армии (Западный фронт), адресованная солдатам 267-й немецкой пехотной дивизии. В этой дивизии служили поляки (они составляли четвертую часть личного состава), насильственно мобилизованные в гитлеровскую армию и, естественно, не желавшие проливать кровь в интересах фашистской Германии. Агитпередача склонила к переходу в советский плен большие группы солдат-поляков.

* * *

Как-то ранним утром (это было уже в октябре) ко мне зашел К. Л. Селезнев, начальник отделения информации нашего отдела.

— Ваше задание выполнено, — доложил он и положил передо мной добрую сотню машинописных листов.

Это были оригиналы статей первого номера ежемесячного бюллетеня «Опыт работы», издание которого предпринималось отделом по решению Совета военно-политической пропаганды. В статьях рассказывалось об опыте идеологического воздействия на противника, в том числе о концентрации средств агитации, о которых я уже рассказал читателям.

— Вот это оперативность! — вырвалось у меня. [114]

Бюллетень «Опыт работы» (как и «Информационный бюллетень», освещавший политико-моральное состояние населения и армий вражеских государств) рассылался в военные советы и политорганы. Он помогал нашим кадрам совершенствовать пропагандистское мастерство{47}.

Активнее стали работать пропагандисты политотделов соединений. С Западного фронта, например, сообщалось, что старший инструктор политотдела батальонный комиссар Халимов умело использовал в агитпередачах трофейные письма. В этих письмах немецкие солдаты осуждали гитлеровскую войну и выражали желание «найти возможности выйти из нее». Халимов подготовил обзор таких писем и через ОГУ рассказал о них солдатам 208-й немецкой пехотной дивизии. «Вы еще сидите в окопах, а завтра можете разделить участь погибших товарищей. Они не успели воспользоваться возможностью выйти из войны, — предупреждал пропагандист. — Смотрите же, не опоздайте и вы...»

На Волховском фронте дивизионный пропагандист лейтенант Мазь установил, что во время боя немецкие солдаты поднимают руки с явным намерением получить ранение, чтобы таким образом избежать смерти. Он тут же написал листовку, которая была размножена на стеклографе. И еще не кончился бой, а ее уже читали немецкие солдаты. В листовке указывалось место, где можно переходить линию фронта, — для тех, кто решил покончить с войной...

Политотделу 62-й армии через пленных стало известно: немецких солдат в разгар боев под Сталинградом больше всего волнует отмена отпусков на родину. «Берите, — говорилось в агитпередаче, — отпуск с передовой сами: плен — вот самый короткий и верный путь на родину, чтобы увидеться с родными после войны...»

На одном из участков Северо-Западного фронта экипаж мощной громкоговорящей установки курсировал вдоль боевого охранения одной из дивизий противника, транслируя устную газету, составленную из записанных на пленку выступлений немецких солдат, взятых в плен [115] в утреннем бою... Пропагандист политотдела политрук Семенов выставил перед немецкими окопами несколько деревянных крестов, на которых крупными буквами были написаны имена и фамилии убитых во вчерашнем бою. (На последнем кресте — два слова: «Кто следующий?»

О том, как действовали старшие инструкторы политотделов дивизий на переднем крае фронта, об их находчивости и умении можно было бы рассказывать еще и еще. Но я упомяну, пожалуй, только об одном — о политруке Хаккорайнене. Он сконструировал рупор дальнего действия (РДД) с удлиненной трубой и раструбом, позволявший усиливать звук вдвое и вести передачи в условиях меньшей опасности — из укрытия; слышимость при этом достигала 500-1000 метров в тихую погоду. РДД стали изготовлять централизованным порядком, и они применялись на всех фронтах.

Старшие инструкторы политотделов дивизий становились той центральной фигурой агитации среди войск противника, какой они должны были быть. И чем только им не приходилось заниматься! Они вели агитпередачи, подбирали в каждой части агитаторов и рупористов, были политразведчиками, опрашивали пленных, наблюдали за поведением немецких солдат на поле боя, распространяли листовки агитминами, агитснарядами, а также при помощи разведчиков, уходивших в ночной поиск, организовывали сбор трофейных документов и первыми знакомились с ними, обобщали сведения о противнике, выступали о нем с докладами перед коммунистами, командирами и политработниками...

* * *

С лета 1942 года налаживалось наше взаимодействие с партизанскими отрядами. Наряду со своей главной задачей — вооруженной борьбой — они воевали и оружием слова. В этом у них было неоспоримое преимущество: находясь в тылу врага, партизаны имели возможность развернуть агитацию непосредственно в его гарнизонах, установить связи с солдатами-антифашистами, пользоваться помощью тех советских людей, у которых квартировали или останавливались проходившие на фронт или to фронта оккупанты. Приведу один пример. Политуправление Воронежского фронта из 350 тысяч экземпляров листовок, которые были обращены к венгерским войскам, брошенным против партизан, 120 тысяч распространило [116] через подпольные организации и партизанские отряды.

Начальник седьмого отдела политуправления Брянского фронта полковник М. Т. Турин рассказывал мне, что в Сещанском подполье активно действовала польско-чехословацкая интернациональная группа и что он поддерживал связь с подпольем и партизанами, помогавшими распространять листовки и вести устную агитацию в гарнизонах вермахта и в подходивших к фронту маршевых формированиях.

В партизанской бригаде А. Н. Сабурова на Украине также была интернациональная группа. Она систематически вела агитацию среди солдат словацкого полка, в результате чего большая часть этого полка во главе с капитаном Я. Налепкой перешла к партизанам и влилась в их отряд. В последующих боях, выполняя особо важное задание, Я. Налепка, отважный патриот-интернационалист, погиб смертью храбрых, и ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Посмертно был удостоен звания Героя Советского Сою,т и немецкий антифашист-партизан Фриц Шменкель, выполнивший волю отца, рабочего-коммуниста: он перешел к партизанам и в отряде «Смерть фашизму» вел антифашистскую пропаганду до последнего часа своей жизни. «Товарищ Шменкель и другие немецкие герои-антифашисты, — говорил Л. И Брежнев, — бесстрашно шли на смерть в борьбе против черной тирании гитлеризма, потому что они твердо верили в светлое социалистическое будущее Германии»{48}.

Да, именно этот высокий идеал вел немецких антифашистов — подвижников, борцов, революционеров — в ряды пропагандистов. Именно в разгар гитлеровского наступления на юге 60 политэмигрантов-антифашистов — бывшие депутаты рейхстага, профсоюзные деятели, писатели и художники — обратились с воззванием к «немецким мужчинам и женщинам, солдатам германской армии», призывая их «не позволить снова обмануть себя победными фанфарами и лживыми экстренными сообщениями... верховного командования», которыми оно пытается «заглушить вопль отчаяния... смертельный хрип десятков тысяч германских солдат...». Немецкие патриоты разъясняли, что Гитлер хочет «запугать народ тем, [117] будто его, Гитлера, гибель является гибелью Германии. Но и это является самой подлой ложью. Падение Гитлера — спасение для Германии».

Антифашисты-политэмигранты входили в состав пропагандистских групп Главного политического управления Красной Армии, выезжавших чаще всего под Сталинград и на Кавказ. Дважды сюда выезжал Д. З. Мануильский. В политорганах Северной и Черноморской групп войск Закавказского фронта вместе с К. Л. Селезневым работал еще один представитель нашего отдела — политэмигрант Артур Пик. Как раз в эти дни пришло донесение от начальника политуправления генерал-майора С. С. Емельянова, в котором сообщалось, что в результате массированного огня и массированной агитации при помощи перебежчиков удалось отвоевать у немецкого командования целую словацкую дивизию — она «как боевая часть перестала существовать, ее солдаты в боях у Горячего Ключа отказались идти в бой».

* * *

Работа политорганов среди войск противника стала идти в рост и, несмотря на, казалось бы, неблагоприятные условия — наступление противника продолжалось, — все чаще приносила непосредственные результаты. Разумеется, главное слово принадлежало оружию — Красная Армия изо дня в день изматывала вражеские армии, перемалывала их личный состав, но и оружие слова вносило свою лепту. Эта лепта становилась все более и более заметной, весомой, существенной, так что вражеское командование, не ограничиваясь констатацией факта, вынуждено было принимать контрмеры. Советские листовки «явились для солдат превосходным подстрекательством к дезертирству из своих частей и созданию групп лесных партизан, а также к проведению диверсионных актов», — отмечал, например, отдел надзора главной квартиры финской армии.

Командир венгерской восточной дивизии в своем приказе за № 796 от 31 декабря 1942 года объявлял циркуляр командующего 2-й венгерской армией, в котором указывалось, что большая часть гонведов (венгерских солдат) до сих пор не понимает, почему они «должны участвовать в войне против Советов. По их мнению, венгерские дела не имеют ничего общего с нынешней войной; война — исключительно дело немцев», по отношению [118] к которым «развивается до известной степени антипатия. Солдаты между собой говорят о том, что венгры только используются немцами, а в нужных случаях не получают от них достаточной поддержки. И продовольствием немцы снабжают венгров хуже, чем собственные войска». В этом «легко распознать влияние разлагающих лозунгов вражеской пропаганды... Солдаты подхватили эти лозунги и уже частично усвоили их... Нынешнее положение не может быть терпимо, ибо существует угроза, что идейным руководством войск завладеет враг. Описывать последствия этого излишне»{49}.

Излишне, вероятно, и нам комментировать документ, свидетельствующий, с одной стороны, о нежелании солдат продолжать войну, а с другой — об успехах советской пропаганды, вызвавшей такие настроения среди гонведов. Командующий 5-м румынским армейским корпусом в приказе от 1 октября 1942 года также предлагал создать в каждой дивизии, в каждом полку и батальоне особую «службу пропаганды» для борьбы с «пропагандой противника», то есть нашей. Он требовал «не только собирать и уничтожать листовки, но и оспаривать их, разъяснять солдатам их подрывное содержание».

Специальный «Контрразведывательный бюллетень» (№ 9), изданный штабом 2-й германской армии 3 ноября 1942 года, целиком и полностью был посвящен «большевистской пропаганде». Едва ли не впервые мы получили анализ работы политорганов Красной Армии, сделанный с той, вражеской стороны. Противник подтверждал широкий размах советской пропаганды: «находящиеся на восточном фронте немецкие войска буквально засыпаются разлагающими советскими листовками и слухами»; признавал ее предметность и целенаправленность: «большевистская разлагающая пропаганда и ее методы работы продуманы и систематизированы»; подчеркивал ее общедоступность, демократичность, антифашистскую направленность: «интересно отметить, что по возможности избегаются такие выражения, как «коммунизм», «большевизм», «буржуазия», «классовая борьба»; обращал внимание на ее массовость: «советская пропаганда работает как истинно массовая пропаганда на широчайшей базе... говорит она народными, солдатскими и специфически местными выражениями, дает возможность [119] немцам обращаться к немцам»; признавал ее опасность, давал конкретные указания о борьбе с ней{50}.

А в конце 1942 года даже само ОКВ — верховное командование германских вооруженных сил — обратилось к офицерскому корпусу с таким предупреждением: «Пропаганда противника является оружием, направленным на разложение армии. С каждым месяцем противник все чаще пускает в ход оружие пропаганды. К ней надо подходить серьезно»{51}.

Что ж, не будем оспаривать этих выводов, хотя в то время мы понимали: нам еще многое предстоит сделать, чтобы повысить эффективность всех звеньев «внешней политработы».

Измотанный непрерывными боями и понесший колоссальные потери в живой силе и технике, противник глубокой осенью 1942 года прекратил свое наступление. Теперь он вынужден был повсюду перейти к стратегической обороне.

Начинался новый, второй период Великой Отечественной войны. [120]