Глава пятая.

Друзей в беде не оставляют

Первые шаги

Да, больших и малых дел, из которых складывалось выполнение нашей главной задачи — организации и упрочения обороны Порт-Артура и полуострова Гуаньдун, — было действительно много. Тем не менее Военному совету армии приходилось с каждым месяцем все глубже вникать в экономические, социальные и культурные проблемы жизни населения полуострова, решать которые должна была бы гражданская администрация. По советско-китайским соглашениям о Порт-Артуре и Дальнем формировать ее надлежало китайскому правительству, понятно, с учетом интересов СССР в данном районе. Как и местная китайская общественность, мы ожидали приезда представителей из Чунцина — тогдашней резиденции гоминьдановского руководства — для решения столь неотложного вопроса.

Однако чанкайшисты появляться на Гуаньдуне не спешили. В те дни мы не могли найти объяснения такому их безразличию как к интересам соотечественников, так и к обязательствам по советско-китайскому договору.

Понадобилось время понять, что дело не в безразличии, а в преднамеренной, согласованной с представителями США политике, смысл которой состоял в том, чтобы вызвать в районе беспорядки и создать предлог для введения на полуостров чанкайшистских и американских войск. Расчет был прост: чем сложнее будет положение на Гуаньдуне и особенно в Дальнем, тем это выгоднее для Чан Кайши и американцев.

Лишь во второй половине ноября 1945 года в Дальний неожиданно приехал сын Чан Кайши и его наместник в [180] Маньчжурии Цзян Цзинго. Об этом я расскажу чуть позже, но к тому времени органы самоуправления и в Дальнем, и на всем Гуаньдуне уже действовали, так что высокопоставленному визитеру оставалось только признать их. Чем-либо помочь населению района и местным властям Цзян Цзинго и не мог, и не хотел.

Между тем с той жизнью, какую мы увидели на полуострове, мириться было невозможно. Нищета, бесправие, почти поголовная неграмотность китайского населения — вот что оставляли после себя японские колонизаторы. Оккупационные власти являлись орудием чудовищной эксплуатации и грабежа населения, ко всему остальному они не проявляли никакого интереса. Это может показаться невероятным, но в японском губернаторстве отсутствовали даже какие-либо данные о составе населения на его территории.

Нам и пришлось начать со сбора сведений для демографической характеристики полуострова.

Считалось, что до прихода советских войск на полуострове проживало приблизительно 1200 тысяч человек. Но поскольку границы, порты и многочисленные бухты Гуаньдуна были открыты, то численность населения менялась буквально ежедневно. Так, к середине октября 1946 года, по подсчетам местных инициативных групп, население составляло уже 1500 тысяч человек. Около миллиона проживало в районе Дальнего, а в самом городе — до 700 тысяч. Столь заметное увеличение населения объяснялось главным образом притоком японцев из центральных районов Маньчжурии — теперь их общая численность здесь приблизилась к 300 тысячам. В районе Дальнего насчитывалось также около 7 тысяч корейцев и немногим более одной тысячи русских.

Были собраны данные о социальном составе китайского населения (общая его численность оценивалась в 1,2 млн. человек): крестьян — более 350 тысяч, рабочих — около 300 тысяч, служащих и мелких торговцев — около 180 тысяч человек. Рабочие, служащие, торговый люд жили в основном в Дальнем. Вообще этот город определял демографическую обстановку на полуострове, поэтому расскажу о нем несколько подробнее.

Дальний (китайское название Далянь) был основан русскими на месте китайского рыбацкого поселка в конце XIX века, и за несколько десятилетий развился в один из крупнейших на востоке торгово-промышленных центров. Его незамерзающий порт мог одновременно принимать десятки океанских судов, не говоря уже о каботажном флоте. [181]

В отличие от большинства других крупных городов Маньчжурии, Дальний, особенно в центральной своей части, имел вполне европейский вид: его широкие, прямые улицы, просторные площади были застроены огромными зданиями банков, торговых фирм, фешенебельными отелями, ресторанами, магазинами, роскошными особняками бизнесменов; всюду много зелени.

В буржуазную элиту Дальнего входило несколько русских купцов и промышленников. Среди них выделялся владелец большого гастрономического магазина Чурин; «чуринская водка» была известна не только во всей Маньчжурии, но и за ее пределами.

Но Дальний был и городом контрастов: на его окраинах теснились убогие домишки, принадлежавшие китайской и корейской бедноте. Тут обитала и основная масса русских эмигрантов — мелкие чиновники, владельцы лавчонок, мещанская голытьба. Появились они здесь после гражданской войны в нашей стране в общем потоке эмигрантов либо осели еще после русско-японской войны 1904–1905 годов. Теперь редко кто из них не страдал ностальгией по России, не мечтал вернуться в родные края. Естественно, наши политорганы проводили с ними немалую работу.

Уродливая суть колониальных порядков проявлялась в Дальнем не только в том, что коренное население могло жить в нем лишь на окраинах. Мы узнали, что в огромном городском хозяйстве, в порту, на промышленных предприятиях китайцы использовались исключительно как чернорабочие. Среди инженерно-технического состава не было ни одного китайца. В порту трудился лишь один китаец-лоцман, получивший мореходное образование. Японцы терпели его только потому, что по своей квалификации он был незаменим в таком крупном порту, окруженном мелкими островами. Как и во всей Маньчжурии, должности инженерно-технического персонала, даже места, где требовались квалифицированные рабочие, занимали только японцы. К примеру, среди паровозных машинистов и их помощников мы не встретили ни одного китайца. Если же случалось выполнять одинаковую работу, то японцы получали за нее в два-три раза больше, чем китайцы.

Забегая вперед, скажу, что, когда при нас в Дальнем были открыты первые курсы и вечерние школы, в ускоренном порядке готовившие под руководством советских специалистов инженерно-технических работников и квалифицированных рабочих из числа китайцев, это народ встретил с огромным энтузиазмом. Чтобы дать о нем представление, [182] приведу только один факт, описанный в нашей газете журналистом В. Я. Сидихменовым.

Три китайские девушки — Тянь Гуиинь, Би Гуиинь и Ван Баохун — с помощью советского специалиста Лысова были подготовлены как единая паровозная бригада. По этому случаю на привокзальной площади Дальнего состоялся целый митинг. После него девушки повели поезд в первый рейс. Люди плотными рядами стояли по обе стороны железнодорожного пути и горячо приветствовали первых железнодорожниц. На каждой станции, где останавливался поезд, девушкам преподносили цветы, крепко жали руки, скандировали в их честь лозунги.

Организация такой учебы, содействие ее развертыванию в Дальнем и на всем полуострове, я думаю, были на первых порах одной из самых важных форм нашей помощи китайским друзьям. Рабочие с большой охотой шли на курсы, готовы были учиться и днем и ночью. Это открывало и для наших людей широкую возможность общения с трудовыми коллективами местных предприятий.

Чтобы узнать обстановку в сельской местности, работники политотдела армии и редакции армейской газеты специально выезжали в некоторые деревни, знакомились там с жизнью крестьян, особенно в северной части зоны.

Свысока или предвзято об этой жизни мы, разумеется, не судили. Все знали, что советская деревня, серьезно ослабленная за годы войны, в то время тоже была бедной. Однако беспросветная нужда, в которой находились местные крестьяне, буквально удручала.

Китайцы — народ очень трудолюбивый, и на Гуаньдуне всюду можно было наблюдать, как они с рассветом до позднего вечера копошатся на своих полях.

Земля здесь песчано-глинистая, плотнощебенистая. Особенно трудные грунты были в районе Порт-Артура. Вокруг города, куда ни глянь, одни голые каменистые вершины гор. Для разработки на склонах гор даже небольших площадок и серпантина тропок к ним требуется огромный труд, а никакого урожая без внесения в большом количестве органических или минеральных удобрений все равно не соберешь. Вот и рвет свои силы крестьянин, используя допотопные орудия труда — кирку, мотыгу, в редких случаях соху да такую тягловую силу, как ишак или мул.

Но главной причиной нищеты местного китайского селянина долгие годы была безжалостная эксплуатация. Японские власти злонамеренно пресекали любые попытки крестьян хоть в чем-то улучшить свою жизнь. [183]

Китайцам запрещалось, например, выращивать для себя рис и пшеницу, разрешалось сеять только грубые крупяные культуры — гаолян и чумизу. Крестьяне, жившие на побережье, были умелыми рыбаками, но японцы не разрешали им уходить далеко в море, тем самым лишали их этого подсобного занятия. Китайцу-крестьянину нравится торговать. Еще с начала века сохранилось здесь искаженное русское слово «купеза» (купец); стать «купезой», то есть что-то продавать из своей скудной продукции, было мечтой многих селян. Но за это полагалось от японцев суровое наказание.

Впрочем, приведу на этот счет свидетельства, что называется, из первых рук.

Через полгода после прихода советских войск, когда нам что-то уже удалось сделать в помощь местному трудовому люду, армейская газета «Во славу Родины» в номерах за 7, 8 и 9 марта 1946 года опубликовала обстоятельную беседу сотрудника редакции капитана А. Лаптева с крестьянином Лин Минсеном из деревни, расположенной близ станции Шихэ.

Перед беседой староста деревни представил Лин Минсена журналисту как уважаемого, очень трудолюбивого потомственного землевладельца, как он сказал, хотя и неграмотного, но очень толкового.

В начале беседы крестьянин поблагодарил Красную Армию, которая принесла его народу освобождение. «Нам вернули яркое солнце и радость, — говорил он, — которые были отобраны японцами, этими «сяо бицза» (буквально «маленький нос» — презрительная кличка японцев). Отец оставил мне 9 му (му — 1/6 гектара) земли, разделенных на несколько клочков, соху, мотыгу и одного ишака. Подросли два сына, и я вместе с ними отвоевал у камней еще 6 му и стал арендовать несколько му у местного землевладельца. На своей земле мы трудились ежедневно по 18 часов в сутки. В 1944 году собрали урожай 1200 цзинов (цзин — 590 граммов) кукурузы, чумизы и гаоляна. Но «сяо бицза» сели нам на шею и не давали покоя. Полицейский пришел со своими записями и расчетами и оставил нам по 30 цзинов на восемь человек семьи, это 240 цзинов, и ни зернышка для ишака и птицы. Остальные 960 цзинов мы обязаны были сдать японцам. Не сдашь — последует тяжелая расплата: штраф, побои, арест. И так из года в год. Для нас, китайцев, существовали 33 запрета, которые каждый должен был знать на память. Многое, очень многое запрещалось, и самое главное — запрещалось жить по-человечески». [184]

Лин Минсен перечислил некоторые из этих запретов: китаец не имел права купить стекла для окон своей мрачной, сырой, а зимой холодной фанзы, одежду и обувь для членов семьи. Один раз в год по карточкам мужчине продавалась одна пара резиновых тапочек. Женщинам и детям и того не полагалось. Все ходили в рубищах, в соломенных накидках и босые. Торговля была в руках японцев. Однажды сосед Лин Минсена по случаю семейного торжества вышел на улицу «нарядно одетым». «Сяо бицза» заметил его в таком виде и немедленно отправил в военную полицию Шихэ. Там дознались, где он купил эту одежду, и тех, что продали костюм, как и его самого, арестовали. Китайцам запрещалось есть рис, им полагались только гаолян, чумиза и кукуруза. Запрещалось читать газеты, отмечать всякие торжества, включая Новый год. Категорически, под угрозой смертной казни, всем запрещалось отлучаться без разрешения оккупационных властей из своей деревни.

До прихода Красной Армии китайцы-крестьяне совсем не имели медицинской помощи. Они даже, как ни удивительно, боялись, что ее навяжут, — настолько дорого лечение для них стоило. Больные предоставлялись воле судьбы.

А теперь Лин Минсен радуется, радуется его семья, радуется вся деревня. «У нас нет ни одного запрета, — сказал он. — Мы свободны...»

Лин Минсен пригласил офицеров зайти в его фанзу. Там было светло и чисто. Окна застеклены, потрескивали дрова в очаге, жилая комната теплая. Нашлось даже скромное угощение — пампушки, горячий чай. Вот только сахаром семья пока не обзавелась: это было еще роскошью.

Хочу сказать, что китайские труженики правильно воспринимали наш интерес к их жизни и ее сложностям, понимая, что за ним стояло не праздное любопытство, а желание оказать помощь в самом неотложном и необходимом — налаживании производства, подготовке кадров, скорейшем устранении вопиющих социальных несправедливостей. Мы не только говорили им, что можем передать свой опыт, но придерживались этого и на практике. Потому наши отношения были простыми и сердечными.

У меня не выходит из памяти одна тогдашняя встреча с китайскими женщинами.

Однажды, проезжая по улице в старой части Порт-Артура, я встретил большую группу женщин, которые окружили плачущую китаянку. Полагая, что с ней что-нибудь случилось, я остановил машину и подошел к горожанкам. Встретили меня теплыми приветствиями, а плачущая женщина [185] подошла и низко поклонилась. Переводчика со мной не было, и я не понял, чем это вызвано. Тогда женщины взяли меня за руки и, подведя к забору, начали показывать на играющих за ним детей. Вижу: играют веселые, радостные малыши. А почему плачет мать?

Все выяснилось, когда подошел переводчик. Оказывается, женщины собрались здесь, чтобы посмотреть, каково детям в только что открытом детском саду. Они очень довольны всем. А женщина плачет просто от радости. Ее дочь никогда еще не питалась так, как кормят здесь детей, и никогда ее так не одевали, как здесь.

Я узнал от женщин, что они очень тревожатся, как бы эту новую для них жизнь не отняли: врагов-то у бедных людей немало. Пришлось как можно понятнее разъяснить им, что этого не случится, потому что по советско-китайскому договору ответственность за безопасность Гуаньдуна взяла на себя Красная Армия.

Было видно, как радостно воспринимали женщины мои слова. Потом я получил письмо, в котором они сердечно благодарили советский народ и Красную Армию за освобождение и оказываемую помощь. Оно глубоко затронуло мою солдатскую душу, и я передал этот волнующий документ о нашей дружбе, о советско-китайских отношениях в музей Порт-Артура.

Общаясь с нами, жители полуострова впервые узнавали правду о коммунистах. Нечего и говорить, что при японской власти организаций китайской компартии здесь не было и стать не могло, а японский чиновничий аппарат вбивал в головы неграмотной массы самые нелепые представления о КПК, о коммунистах, о нашей стране.

К моменту прихода советских войск в городах Гуаньдуна, даже в Дальнем с его открытым портом, коммунистов не было. Но уже в сентябре 1945 года они начали появляться в Порт-Артуре и Дальнем. Прибывали они с юга, с Шаньдунского полуострова, отделенного от Гуаньдуна широким проливом, прибывали путями и способами, известными только им самим. Эти первые представители КПК избрали, на мой взгляд, единственно верную тактику: они стали организаторами профсоюзов на полуострове, считая их опорными базами в распространении влияния партии на массы. Понятно, что мы активно поддерживали их усилия по созданию профсоюзов и других общественных организаций трудящихся, на которые могли и сами опираться при решении задачи по улучшению уровня жизни населения, укреплению общественного порядка. [186]

К середине октября на полуострове сложилась такая обстановка, когда администрация японского губернаторства от практических дел отходила, а новая администрация еще не была создана. Напряженность усугублялась тем, что актив китайской инициативной группы в Дальнем с большими перебоями решал административно-хозяйственные вопросы. В городе положение становилось все более неуправляемым, росла неразбериха. Наблюдались факты воровства и даже грабежей. Китайцы, даже японцы, в их числе представители полиции, все чаще стали обращаться к нам с просьбами о наведении порядка в Дальнем.

В этих условиях становление профсоюзов, с первых дней проявивших себя влиятельной среди населения организацией, нас радовало.

Благодаря активности коммунистов профсоюзная организация росла быстро. К 15 октября в Дальнем насчитывалось около 50 тысяч членов профсоюзов, а через год их стало уже более 120 тысяч (на всем полуострове 190 тысяч). Во главе организации стоял Совет профсоюзов. Бурно развивались профсоюзы по всему Гуаньдуну. Они становились силой, с которой считались хозяева предприятий, китайская общественность.

Не случайно агенты гоминьдана открыто, а чаще скрытно, вели агитацию против создания профсоюзов, как, впрочем, и органов местного самоуправления, резонно опасаясь, что эти массовые организации за чанкайшистами не пойдут.

Особенно в гору пошло дело становления профсоюзов, когда председателем их Совета был избран член КПК с 1937 года Тань Юньань — опытный организатор и руководитель (нам было известно, что он входил в состав ЦК КПК).

При тогдашней обстановке в Китае свою работу на Гуаньдуне китайские коммунисты и их организации должны были проводить как бы нелегально, не открывая себя. На этот счет выносилось даже специальное решение бюро ЦК КПК по Северо-Восточному Китаю (или по Северо-Востоку, как чаще говорили), которого придерживались и мы.

В сентябре 1945 года бюро ЦК КПК по Северо-Востоку приняло решение с целью усиления коммунистического влияния на Гуаньдуне образовать здесь территориальный комитет (ТК) Коммунистической партии Китая с местом пребывания в городе Дальнем. Этим же решением секретарем территориального комитета был назначен первый секретарь Мукденского горкома КПК, член бюро ЦК КПК по Северо-Востоку [187] Хань Гуан, прибывший в Дальний в первой половине октября.

В эти осенние дни численность коммунистов на полуострове быстро росла, только в Дальнем, Порт-Артуре и Цзиньчжоу в ряды партии было принято около 500 человек. Соответственно этому шел процесс оформления партийных органов. В начале ноября в Дальнем кроме территориального комитета был образован городской комитет, в Порт-Артуре городской, в Цзиньчжоу уездный, в Сакагоу районный комитеты КПК.

С этого времени начались официальные контакты Военного совета и политотдела армии с вновь созданными партийными органами полуострова, кстати, по их инициативе. Мы, в частности, по предложению Хань Гуана заслушали его информацию о намечаемой на ближайшее время работе территориального комитета. Задачи коммунистов им формулировались так: охватить своим влиянием население Гуаньдуна, в первую очередь коллективы промышленных предприятий; укрепить связь с органами самоуправления, профсоюзами, молодежной организацией и организациями советско-китайской дружбы; разоблачать пропаганду гоминьдановцев, их курс на гражданскую войну в стране.

Вопросы секретарем ТК КПК ставились, мы считали, в целом правильно, хотя носили довольно общий характер. Это можно было объяснить тем, что тогда еще шел процесс формирования партийных организаций и становления их руководства. К тому времени мы уже довольно обстоятельно ознакомились с обстановкой на Гуаньдуне и по просьбе китайских товарищей высказали им свои пожелания в более конкретной форме, хотя, признаться, опасались, будет ли на первый раз их выполнение им под силу.

Но Хань Гуан успокоил нас, поблагодарив за полезные советы. Этот первый обмен мнениями назвал полезным и содержательным и присутствовавший на нем член Военного совета Объединенной демократической армии{14} Сяо Цзингуан, приехавший к нам для знакомства.

Наши связи с партийными органами КПК с этого времени стали систематическими и полезными и для китайцев, и для нас.

Влияние партийных органов на всю жизнь Гуаньдуна [188] заметно росло, парторганизации пополнялись новыми членами. Забегая вперед, скажу, что в июне 1946 года их ряды насчитывали более 3900 человек. Организации КПК были созданы уже во многих волостях, районах, на важнейших предприятиях и в учреждениях.

Это способствовало еще большему укреплению наших связей с китайским населением. Они оставались в течение всех лет нашего пребывания на Гуаньдуне прочными и эффективными. В дружественной атмосфере этих отношений оперативно разрешались те или иные возникавшие недоразумения, расшивались, как говорится, узкие места.

Остановлюсь на наиболее существенном в этом плане примере.

И мы, и китайские организации в ходе нелегкой работы к весне 1946 года в какой-то мере упорядочили производство на промышленных предприятиях Дальнего, вместе радовались увеличению продукции, лучшей организации труда, особенно на созданных к тому времени смешанных советско-китайских предприятиях. И вдруг как гром среди ясного неба: в мае 1946 года нам прислали доклад одного китайского профсоюза, из которого следовало, что некоторые предприятия Дальнего похожи скорее на советско-японские, чем на советско-китайские, — на них, мол, работает больше японских, чем китайских рабочих. Неожиданным было то, что профсоюз возлагал ответственность за это на советскую сторону.

Конечно, можно было указать на необъективность этого вывода и отклонить доклад, поскольку набор рабочей силы проходил во всех случаях под контролем китайских профсоюзов, а квалифицированные специалисты и рабочие из числа японцев оставались на предприятиях тоже с согласия профорганизаций, чтобы не снижать производственные показатели. Однако существо дела от этого не поменялось бы: действительно, японцев на предприятиях было много, иногда больше, чем китайцев, и соотношение это не улучшалось.

Так что в принципе китайские профсоюзы своим докладом выдвигали перед Военным советом проблему достаточно актуальную. В полемику с ними мы вступать не стали, а совместно провели дополнительную проверку практики набора рабочей силы на ряде предприятий, в частности на паровозостроительном заводе и в «Дальдоке».

Проверка подтвердила возможность более широкого привлечения на работу китайцев. Было установлено также, что некоторые советские представители на смешанных предприятиях [189] Дальнего, опасаясь снижения производственных показателей, эту возможность не всегда используют.

После проверки мы собрали при комендатуре Дальнего всех наших представителей. От имени Военного совета я рекомендовал им энергичнее вести на предприятиях перераспределение рабочей силы за счет увеличения доли в ней китайцев, способных заменить у станка японских рабочих. Предполагалось также прикреплять к японцам китайских дублеров, чтобы они возможно скорее овладевали необходимыми специальностями. В этих же целях было решено создать на предприятиях учебные группы и курсы китайских рабочих для повышения их квалификации.

В то же время Военный совет обратился с просьбой к профсоюзам шире разъяснять рабочим нецелесообразность в данное время массовой замены на предприятиях японских специалистов, поскольку это затормозило бы как подъем экономики, так и формирование национальных кадров и в Дальнем, и на всем полуострове.

К нашему удовлетворению, и профсоюзы, и рабочие предприятия поддержали рекомендации Военного совета армии. Профсоюзы объявили поход рабочих за овладение необходимыми специальностями и повышение производственной квалификации.

Так было улажено довольно щекотливое в тогдашней обстановке дело, затрагивавшее и национальные, и экономические интересы трудящихся. Военный совет мог продолжать свою программу оживления экономики на полуострове, еще шире опираясь на профсоюзы.

Сам по себе вопрос о национальном составе рабочей силы на предприятиях, возможно, и не был бы так обострен профсоюзами, если бы он не касался других сложных сторон становления новой жизни на Гуаньдуне. Среди них своей неотложностью отличалось создание органов самоуправления.

Напомню, что, освобождая районы Маньчжурии, Красная Армия повсюду передавала административное управление, руководство предприятиями и железными дорогами местным китайским органам. На Гуаньдуне порядок создания китайской гражданской администрации предусматривался советско-китайскими соглашениями о Порт-Артуре и Дальнем. Имея вроде бы добрые намерения соблюсти этот порядок, инициативная группа коммерсанта Чи, как помнит читатель, а потом и другие общественные организации просили нас временно сохранить японскую администрацию до прибытия официальных представителей правительства Чан [190] Кайши. Представители эти все не прибывали, в результате чего сложилась прямо-таки парадоксальная ситуация: старые колониальные власти продолжали, хотя и под нашим контролем, управлять населением полуострова, которое их ненавидело! И эта ненависть порой так переносилась на все японское, что даже китайская общественность обращалась к нам с просьбой, чтобы Красная Армия взяла под защиту японское население, включая и функционеров из японского губернаторства. Управителей надо было охранять от управляемых!

С другой стороны, происходило расслоение тех общественных элементов, от имени которых действовала в Дальнем инициативная группа, осуществлявшая некоторые шаги в направлении создания национальных органов самоуправления. В Дальнем образовались две группировки: «Общество по поддержанию порядка» — «Вэцзихуэй» и «Общество единения с профсоюзами» — «Лянхэхуэй», между которыми развернулась острая борьба за влияние в городе.

Более многочисленной и более заметной группировкой первое время была «Вэцзихуэй», отражавшая интересы реакционной части торговой буржуазии. Это общество опиралось на правые слои гоминьдановцев, многие из его сторонников ранее сотрудничали с японцами; уже по этой причине оно не могло привлечь на свою сторону городские массы и вскоре стало распадаться. А вот общество «Лянхэхуэй», несравнимо более демократическое по целям и по составу — оно объединяло интеллигенцию, часть промышленных рабочих, мелкую торговую буржуазию, общественный актив, — росло количественно и укрепляло свой авторитет в городе. На это общество и на профсоюзы можно было опереться при создании новой гражданской администрации.

Таким образом, к середине октября 1945 года в Дальнем, Порт-Артуре и на всем полуострове сложилась обстановка, когда замена японской администрации становилась не только неотложной, но и обеспечивалась широкой общественной поддержкой, отпадала необходимость и дальше ставить это важное дело в зависимость от того, когда им займется наконец правительство Чан Кайши.

Территориальный комитет КПК и Совет профсоюзов, исходя из этой конкретной обстановки, нашли тогда, по нашему мнению, единственно верное решение. С участием ранее созданных инициативных групп они организовали повсеместно проведение собраний рабочих, членов профсоюзов, коллективов общественности, на которых были представлены все социальные слои городского населения, сходки [191] крестьян в сельской местности по выборам представителей в муниципальные органы.

Они в свою очередь избирали мэров, определяли структуру органов администрации, назначали должностных лиц.

Замечу, что никакие эмиссары Чан Кайши, явись они в Дальний, наверняка не сумели бы сформировать новые органы власти так демократично и оперативно.

По завершении выборов территориальный комитет КПК, Совет профсоюзов и ряд других общественных организаций обратились к Военному совету армии с просьбой передать гражданскую власть в Дальнем и на всем полуострове избранным органам китайской администрации.

22 октября Военный совет рассмотрел этот вопрос на расширенном заседании. Были заслушаны доклады начальника политотдела армии генерала Н. П. Петрова, коменданта Дальнего генерала Г. К. Козлова, коменданта Порт-Артура полковника М. А. Волошина, сообщения наших генералов и офицеров, которым поручалось ознакомиться с данным вопросом в других крупных населенных пунктах.

Отметив в своем постановлении, что органы самоуправления Гуаньдуна избраны при активном участии населения — рабочих, служащих, крестьян, торговцев и их общественных организаций, Военный совет выразил согласие с безотлагательной передачей им всех функций по управлению.

Комендантам городов было предложено оказывать необходимую помощь в передаче китайским органам самоуправления финансов, административных зданий и другого коммунального имущества.

Военный совет решил оказать помощь в обучении кадров для местной администрации из актива китайской общественности, в первую очередь для органов народного образования, здравоохранения, коммунального хозяйства; рекомендовалось также использовать японский инженерно-технический персонал. Была отмечена целесообразность выпуска на Гуаньдуне двух-трех газет на китайском языке.

Сообщу, что три китайские газеты начали выходить в Дальнем с конца 1945 года. Кроме того, по инициативе политотдела армии в начале 1946 года в Дальнем была организована еще и наша газета на китайском языке — «Ши-хуабао» («Голос народа»). Для этого, конечно, потребовались немалые усилия наших специалистов, офицеров и служащих, а также китайских активистов, владевших русским языком. Редактором газеты был назначен подполковник В. Я. Сидихменов. [192]

В постановлении Военного совета было также записано, что до прибытия представителей китайского национального правительства административные органы Гуаньдуна будут выполнять свои функции под контролем советских военных комендантов. Этим подчеркивалось, что советская сторона в данном вопросе действует в соответствии с соглашениями о Порт-Артуре и Дальнем.

Политотделу армии поручалось провести ряд пропагандистских и других мероприятий как среди личного состава советских войск, так и среди китайского населения в связи с началом деятельности новых органов самоуправления.

Все эти меры имели принципиальное значение, и мы с командующим армией в тот же день доложили о них Военному совету Приморского военного округа. Там их, судя по всему, рассматривали очень внимательно. Помню, маршал К. А. Мерецков подробно расспрашивал меня, насколько юридически обосновано решение Военного совета армии, не ограничивает ли оно компетенцию правительства Китая. В ответ я ссылался на тот пункт решения, где упоминается о представителях этого правительства, следовательно, сохраняется юридическая основа их возможного участия в упрочении органов самоуправления на Гуаньдуне, тем более что в их состав были избраны не только коммунисты и беспартийные, но и гоминьдановцы. Самое же главное было в том, докладывал я, что совершенно невозможно было дальше откладывать решение этого вопроса, о чем Военному совету округа было хорошо известно.

Через два дня наше постановление о местных органах власти было утверждено Военным советом округа. Теперь задача состояла в том, чтобы провести передачу управления китайской организации организованно и использовать ее для повышения политической активности населения.

Этому как нельзя лучше способствовала начавшаяся подготовка к празднованию 28-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, вызвавшая, к нашему удовлетворению, широкий интерес китайской общественности.

Церемония официального начала деятельности китайской администрации была назначена в городе Дальнем и на всем полуострове на 12 часов 7 ноября 1945 года. В ней приняли участие и мы с И. И. Людниковым и Г, К. Козловым.

На большой площади и прилегающих к ней улицах Дальнего к этому времени собрались огромные массы народа, как нам сообщили, до 70 тысяч человек. Люди стояли [193] на балконах, на крышах домов, забирались на деревья. Перед зданием бывшего японского губернаторства стояла большая трибуна. С нее очень хорошо просматривалась вся заполненная людьми площадь, расцвеченная огромным количеством красных флагов.

При открытии митинга на китайском и русском языках прозвучали слова глубокой благодарности советскому народу и его Красной Армии, принесшей в Северный Китай свободу. Бурным ликованием встретило их людское море на площади. Длительное время его нельзя было успокоить.

Первым выступил мэр Дальнего Ши Цзысян. Он тоже благодарил советский народ и Красную Армию и свою речь завершил словами: «Для нас настало то долгожданное время, когда восстановлена честь и свобода китайского народа и нашего города».

Ши Цзысян объявил программу хозяйственной и общественно-политической деятельности городских органов и от их имени произнес клятву верно служить китайскому народу.

Выступившие затем вице-мэр Чень Юньдао, представители Совета профсоюзов и других общественных организаций дружно одобрили программу деятельности администрации. С таким же единодушием была отвергнута противопоставлявшаяся ей программа группировки «Вэцзихуэй».

Представитель профсоюза напомнил, что одни из членов этой организации приспосабливаются, другие стоят в стороне и брюзжат: посмотрим, дескать, что получится у новой администрации. Есть и такие члены «Вэцзихуэй» из числа ярых националистов, которые в страхе перед пробудившейся народной активностью ушли в подполье и оттуда пытаются ее дискредитировать и не скупятся в своих листовках на клевету против каких-то «чужих народов».

Даже один из крупных дальнинских коммерсантов Джан Веньчжан сказал на митинге: «Организация «Вэцзихуэй» с реакционной программой не может представлять китайский народ. Она должна быть распущена. Там сосредоточены антидемократические элементы, бывшие пособники японцев, которые и сейчас действуют против народа».

О выступлениях на митинге в Дальнем я говорю еще и потому, что впервые в них услышал неодобрение китайцами политики, проводимой совместно с американцами Чан Кайши. В некоторых речах прямо высказывалось, что эта политика носит антинародный характер.

Энтузиазмом, активностью отличались в этот день и церемонии, [194] посвященные передаче управления в других населенных пунктах.

Организаторская и общественно-политическая активность вновь созданных муниципальных органов проявилась сразу же в таком необычном для них деле, как празднование на Гуаньдуне годовщины Великого Октября. Юбилей был, как говорится, некруглый, но китайское население отнеслось к нему с большим и искренним энтузиазмом. Ведь здесь это было первое открытое чествование праздника не только советского, но и всемирного пролетариата!

Территориальный комитет КПК, Совет профсоюзов, мэр Дальнего Ши Цзысян заранее информировали нас о том, что рабочие, все население активно готовятся встретить праздник.

В Дальний и в другие населенные пункты Гуаньдуна изъявили желание прибыть делегации с островов договорной зоны, а также из населенных пунктов Маньчжурии, расположенных севернее границы зоны. Нас просили дать указания советским войскам, чтобы они пропустили китайские делегации, которые прибудут через сухопутную границу в пеших колоннах о красными знаменами, а с островов на лодках.

Делегации эти действительно прибыли, были встречены нашими и китайскими уполномоченными и приняли затем участие во всех праздничных мероприятиях.

6 и 7 ноября прошли торжественные собрания и митинги во всех городах и населенных пунктах, причем там, где можно было обеспечить перевод с русского языка на китайский и наоборот, в них участвовали и советские воины. Все эти собрания были многолюдными; впервые в торжествах активно участвовали женщины, которые до этого вообще не показывались в общественных местах.

В Порт-Артуре под руководством мэра, профсоюзов и представителей общества советско-китайской дружбы 7 ноября был митинг на центральной площади города. Она заполнилась народом задолго до начала собрания, тысячи людей пришли на прилегающие к центру улицы. После каждого выступления раздавалось могучее, потрясающее площадь «Вансуй!» («Ура!»). Такой же мощной была затем демонстрация ликующих жителей и гостей города.

В Дальнем 6 ноября на городском стадионе и на площадях города прошли митинги, а 7 ноября на стадионе вновь с утра собрались десятки тысяч жителей. До самого вечера в этот день торжествовал народ, впервые ощутив свою свободу. [195]

Очень кстати на эти предпраздничные и праздничные дни к нам, на Гуаньдун, прибыла весьма представительная группа артистов Большого театра СССР. Они выступили в Порт-Артуре и Дальнем. Их концерты, а также выступления армейского ансамбля и коллективов солдатской самодеятельности всегда принимались китайскими зрителями восторженно.

У меня создалось впечатление, что празднование годовщины Октября будто бы преобразило общественную жизнь Гуаньдуна, укрепило стремление китайских тружеников к новым переменам. Радостно было видеть в те дни, как светлели лица китайцев, раньше всегда озабоченных вечной нуждой и притеснениями японских колонизаторов. Теперь они при встрече с советскими воинами искренне улыбались, охотно пожимали протянутую руку.

Празднование 28-й годовщины Октября получило настолько заметный в условиях Гуаньдуна резонанс, что прибывшие вскоре в Порт-Артур маршал К. А. Мерецков и генерал-полковник Т. Ф. Штыков серьезно заинтересовались отчетом Военного совета армии об итогах этого политического мероприятия. Они отметили важность проведенной нами работы, способствующей развитию советско-китайских отношений, укреплению дружбы советских воинов с населением полуострова.

Пусть никто не подумает, что это было для нас в то время как нечто само собой разумеющееся. Китай переживал канун гражданской войны, любой наш неточный шаг мог в той или иной мере осложнить обстановку, нанести ущерб позиции наших друзей — коммунистов Китая в их обострявшейся по вине Чан Кайши и американского империализма борьбе с гоминьдановский правительством. Поэтому высокая оценка нашей работы со стороны Военного совета округа в данном случае, как и в других, служила для нас прежде всего ориентировкой в дальнейших отношениях с местными китайскими органами и населением.

Зная, что наша линия при выборах органов самоуправления и праздновании Октябрьской годовщины была правильной, мы, к примеру, увереннее себя чувствовали во время приезда в Дальний в конце ноября 1945 года сына Чан Кайши Цзян Цзинго.

Появившись в Дальнем неожиданно для мэра Ши Цзысяна, наместник Маньчжурии заслушал его доклад о порядке избрания органов самоуправления и заявил о своем с ним согласии. Ввиду законности избрания местных властей, [196] заверял Цзян Цзинго, можно рассчитывать на их утверждение правительством Чан Кайши.

Было ли это пустой фразой или гоминьдановцам вскоре стало не до таких вопросов, никакой реакции на этот счет от правительства в дальнейшем не последовало.

На Цзян Цзинго произвела впечатление хозяйственная и политическая деятельность на Гуаньдунском полуострове, восстановление активных торговых связей Дальнего со странами Азии. Посмотрел он улицы центральной части города, порт и основные торговые заведения. Мэру города и сопровождавшему его офицеру советской комендатуры Цзян Цзинго высказал удовлетворение чистотой и порядком в городе. «Если бы такой порядок был и в других городах Китая, — уверял он, — мы считали бы это большим достижением».

Польщенный мэр спросил, что гость еще хотел бы посмотреть. Тот попросил проводить его в порт рыбаков. Оказывается, во время осмотра города Цзян Цзинго заметил, что улица, ведущая в порт, перекрыта шлагбаумом, там стоят часовые, и это его насторожило.

Но вот его машина с национальным флагом Китая в сопровождении машины мэра подошла к шлагбауму, однако часовые — советский от комендатуры и китайский из полицейского управления — дорогу ей не дали.

Цзян Цзинго с недовольным видом вышел из машины. Мэр извинился и объяснил, что здесь установлен санитарный кордон в связи со вспышкой эпидемии холеры в порту.

Пока шел этот разговор, к шлагбауму подошел офицер комендатуры вместе с советской женщиной, представившейся врачом, ответственным за работу пропускного пункта. Требования Цзян Цзинго дать ему осмотреть порт врач и офицер категорически отвергли. Но гость был настойчив. Тогда врач предложила ему противохолерную инъекцию. Цзян Цзинго, как и мэру Ши Цзысяну, пришлось с этим согласиться.

Разрешение этого конфликта и процедура уколов, видимо, носили забавный характер и послужили поводом для разных разговоров среди горожан Дальнего.

Пребывание Цзян Цзинго в порту и в самом карантине каких-либо недобрых последствий не оставило. Последующие дни он провел в основном в своем особняке, принял руководителей гоминьдановский группы и на все их жалобы отвечал, что надо учиться работать у мэра города и советских врачей. Пожалуй, действительно, ничего лучшего он им посоветовать и не мог. [197]

Проводы наместника Маньчжурии городскими властями были скромными.

Демократические выборы самоуправления и особенно празднование 28-й годовщины Октября дали сильный толчок дальнейшему развитию общественно-политической жизни на Гуаньдуне. Это можно было видеть по бурному росту прогрессивных организаций.

Так, общество китайско-советской дружбы, насчитывавшее на 1 января 1946 года 11 тысяч человек, за один последующий год выросло до 25 тысяч. За тот же период Демократический союз молодежи увеличил свои ряды с 5600 до 30 тысяч человек, а женская лига — с 15 тысяч до 45 тысяч человек.

И все-таки это было только первыми шагами, только накоплением сил для того, чтобы взяться за налаживание экономики, культурное строительство, решение других проблем, от которых зависел уровень жизни населения.

Проблемы эти были настолько сложны, что местные органы власти, лишенные какой бы то ни было помощи со стороны китайского правительства, одни справиться с ними не могли. Ими приходилось заниматься Военному совету армии, а иногда — Военному совету Приморского военного округа и более высоким советским инстанциям. Делалось это не в силу обязательств, вытекавших из советско-китайских соглашений (таких обязательств не существовало), а исключительно исходя из пролетарского интернационализма, солидарности и дружбы с китайским народом.

Фронт помощи

Острее всего вставали вопросы материального обеспечения населения полуострова.

Собственно об экономике, то есть о какой-то системе производства промышленных и сельскохозяйственных продуктов для удовлетворения потребностей населения., этого небольшого региона, говорить не приходилось.

Промышленность, сосредоточенная главным образом в Дальнем, была довольно развитой: здесь имелось свыше 20 заводов (судостроительный — «Дальдок», паровозостроительный, нефтеперегонный, стекольный, цементный, кожевенный, лакокрасочный и др.), много мелких фабрик и мастерских. Но, как и во всей Маньчжурии, эта промышленность складывалась как колониальная, как придаток к соответствующим предприятиям в метрополии. [198]

Поясню это на примере судостроительного завода «Дальдок» — одного из самых крупных предприятий не только в Дальнем, но и в Манчьжурии. Он был построен правительственными ведомствами России в 1903 году, а по Портсмутскому договору 1905 года вместе с другими русскими предприятиями был передан Японии. Японцы значительно расширили и технически оснастили его. Оборудование завода позволяло строить морские суда водоизмещением до 12 тысяч тонн. Но этот завод строил только корпуса судов и простейшие судовые механизмы, а двигатели и другое оснащение доставлялось из Японии. Кстати, при его монтаже на судах запрещалось использовать китайских рабочих.

То же самое можно сказать о паровозостроительном заводе. Важнейшие детали для паровозов, например воздушные тормоза и воздухораспределители, доставлялись из Японии, и к их установке китайцы также не допускались.

Излишне пояснять, что продукция дальнинских предприятий не имела отношения к удовлетворению потребностей местного населения.

Другая крайне негативная особенность состояла в том, что промышленные предприятия Гуаньдуна (кроме солеварен) работали исключительно на привозном сырье и топливе, доставлявшихся раньше из центральных и северных районов Манчьжурии. Начавшаяся гражданская война (о ней будет сказано дальше) полностью прервала железнодорожную связь с этими районами. На Гуаньдун перестали поступать уголь и сырье, что вызвало тяжелейшие последствия.

Остановились промышленные предприятия Дальнего. Замерла жизнь в порту. Прекратило работу дальнинское отделение Китайской Чанчуньской железной дороги, имевшее в своем распоряжении 128 паровозов и более двух тысяч вагонов.

Бесперебойно работали в районе Порт-Артура и Цзиньчжоу лишь предприятия по добыче и переработке соли да выходили в море артели рыбаков. Но это не могло, конечно, остановить резкий рост безработицы. Только в Дальнем из 230 тысяч рабочих лишились работы 140 тысяч человек. Покинули производство большинство японских специалистов, многие из них уехали в Японию.

С прекращением железнодорожной связи с Маньчжурией и морской торговли обострялся продовольственный вопрос.

На полуострове имелось около 105 тысяч гектаров земли, из них 6 тысяч — под садами. Лишь небольшая часть [199] пашни отводилась под рис и пшеницу, весь урожай которых раньше предназначался исключительно японцам. Для своего пропитания китайцы выращивали кукурузу, чумизу, гаолян и овощи.

Опиралось сельское хозяйство на весьма слабую тягловую базу: около 17 тысяч ослов, около 18 тысяч мулов, 3,5 тысячи лошадей.

Обеспеченность населения полуострова продуктами питания выглядела так: по зерновым и бобовым на 48%, мясу на 20%, рыбе на 70%, овощами на 75%. Так что уделом китайца здесь искони было полуголодное существование.

Мы, советские люди, оказавшись лицом к лицу с этими бедами дружественного нам населения, естественно, не могли не прийти ему на помощь. Вначале, когда еще имелось сырье и топливо, мы решили использовать собственные силы, чтобы вдохнуть жизнь в промышленность Дальнего. К заводам были прикреплены офицеры из числа инженерно-технического состава, знавшие то или иное производство (таких в армии, на военно-морской базе и среди авиаторов оказалось немало). Опираясь на квалифицированных рабочих — китайцев и японцев, они сумели восстановить процентов на 20 объем производства на большинстве крупных предприятий Дальнего. Но большего мы добиться не могли, а с прекращением поступления грузов из Маньчжурии и этот уровень стал быстро падать.

Стало ясно, и Военный совет армии доложил об этом командованию округа, что без налаженного обеспечения Гуаньдуна сырьем и топливом морским путем из Владивостока восстановить работу предприятий в Дальнем не удастся.

Но это значило, что необходимо было возможно быстрее наладить работу порта Дальний. Для новой китайской администрации, как и для Военного совета, восстановление порта и стало начальной задачей в большой работе по оживлению экономики полуострова.

Огромное значение имело тогда решение Советского правительства направить в порт Дальний советских специалистов во главе с начальником порта Желтовским, а также соответствующее оборудование. Под руководством наших специалистов и после монтажа советского оборудования порт в 1946 году был реконструирован и модернизирован, и работа его начала постепенно улучшаться.

Для местной администрации восстановление порта стало примером эффективности прямого ее сотрудничества с советскими организациями. Вскоре администрация предложила создать на полуострове несколько отраслевых советско-китайских [200] промышленных обществ, а также назначить на крупнейшие предприятия советских руководителей. Примечательно, что инициаторами этого предложения выступили представители коммерческих кругов, входившие в состав администрации Гуаньдуна.

Деловое предложение китайской администрации было поддержано упоминавшимся выше представителем Министерства внешней торговли СССР полковником М. И. Сладковским и вскоре принято Военным советом Приморского военного округа.

На Гуаньдуне были организованы советско-китайские общества в промышленности, сюда командированы советские начальники нескольких предприятий, усилился подвоз сырья морским путем. Одновременно была налажена помощь населению полуострова продовольствием.

Насколько большое значение экономическому положению Гуаньдуна придавало Советское правительство, показывал приезд в Дальний в конце 1945 года специального представителя СНК СССР М. З. Сабурова. Мне довелось дважды встречаться с Максимом Захаровичем, и я помню, как он глубоко интересовался работой Военного совета по оказанию помощи администрации и населению Гуаньдуна, по стабилизации здесь экономической обстановки.

В 1946 году в Дальнем по решению Советского правительства были образованы советско-китайские акционерные общества, имевшие целью полностью наладить работу предприятий этого промышленно-транспортного узла. В связи о этим решением возрастал завоз сюда сырья из дальневосточных районов СССР, значительно увеличена подача электроэнергии из Северной Кореи. Впервые организовывалась широкая подготовка китайских инженерно-технических и административно-хозяйственных кадров, повышение квалификации рабочих.

К началу 1947 года на Гуаньдуне трудились 264 советских инженерно-технических работника и около 3 тысяч рабочих высшей квалификации. Все они были не только наставниками, но и добрыми друзьями китайцев. К каждому советскому специалисту, при обязательном выполнении им личных производственных планов, прикреплялся дублер, а к некоторым и по нескольку учеников. Китайские рабочие учились с большим усердием и лучших своих товарищей выдвигали в руководители производства.

Конечно, в полном объеме массовой подготовкой специалистов, деятельностью акционерных обществ Военный совет армии уже не занимался, но мы всегда были в курсе этих [201] вопросов, получая информацию как от наших специалистов, так и от местных китайских органов.

Главное было в том, что работа промышленности, порта, вся экономическая обстановка на Гуаньдуне уже в 1946 году начали заметно улучшаться, и в выигрыше от этого впервые становились трудящиеся массы местного населения. Сократилась безработица, возросли заработки рабочих, доходы крестьян, оживились торговля предметами первой необходимости, связи коммерсантов с внешним миром.

Это создавало благоприятные возможности для решения других жизненных проблем населения. Среди них я выделю те, к которым Военный совет армии, наши политорганы и некоторые службы имели непосредственное отношение.

Как уже отмечалось, китайское население полуострова было в большинстве неграмотным. Здесь имелось десятка три начальных школ, в которых работал, как правило, один учитель. В гимназии, специальные учебные заведения и институты китайцы практически не допускались, а если единицы из них туда и попадали, то отнюдь не для того, чтобы готовиться к службе своему народу.

Мне довелось тогда познакомиться с журналистом китайцем Жень Феномом, учившимся когда-то в средней школе в Дальнем. Он рассказал мне, что китайский язык в ней был запрещен. Все занятия велись по-японски. Китайские ученики должны были называть себя гражданами Квантунской области, а не китайцами. Им внушали, что Китай для них такая же иностранная держава, как Англия или Франция. Заставляли подробно изучать географию и историю Японии, а не Китая. Китайским учащимся вдалбливали в голову, что земля, по которой они ходят, пища, которую они едят, и они сами — все это принадлежит японскому императору.

Так колонизаторы готовили себе слуг, держа китайские массы в темноте.

Между тем население Гуаньдуна необычайно тянулось к образованию. В течение одного 1946 года китайской администрации удалось, используя эту тягу, добиться многого. Справедливости ради скажу, что большую роль в этом сыграли наши политорганы и работники советских школ. Возглавляли помощь в организации народного образования в городах и сельской местности полуострова начальник политотдела армии генерал Н. П. Петров, его заместитель полковник В. А. Греков, начальники отделений подполковник В. С. Осьминин и майор Л. Н. Думан. Их работа была хлопотливой, [202] но, не боюсь сказать, благородной по самому высокому счету.

К 1 января 1947 года на Гуаньдуне было введено всеобщее бесплатное начальное образование, созданы 23 средние, 244 начальные и семилетние школы, 100 из них — вечерние, для взрослых. В школах обучалось 94 тысячи учеников, работало 2,5 тысячи учителей. Около тысячи учителей проходили подготовку и переподготовку на различных курсах, но главным образом в педагогическом институте, открытом в Дальнем.

Одновременно с институтом был создан ряд специальных курсов для подготовки инженерно-технического персонала. Здесь преподавательский персонал состоял из офицеров наших войск, имевших необходимую подготовку. Нужно сказать, что таких специалистов, особенно среди летчиков, моряков, артиллеристов и танкистов, в наших войсках было довольно много. Некоторых из них нам пришлось освободить от своих прямых обязанностей и направить постоянно работать на курсы, а для абсолютного большинства преподавание являлось дополнительной нагрузкой. В этих же целях широко использовались и специалисты, командированные из Советского Союза для работы в смешанных советско-китайских акционерных обществах.

Первоначально вопросы организации народного образования и подготовки инженерно-технических работников находились практически в ведении наших политорганов и военных комендатур, но постепенно и все более полно ими стали заниматься китайская администрация, территориальный партийный комитет и профсоюзы.

Накануне праздника 1 Мая в 1946 году секретарь территориального партийного комитета Хань Гуан в очередной беседе сообщил Военному совету и политотделу армии о первых итогах работы в области общеобразовательной подготовки населения. Результаты были хорошие и вызывали у китайских товарищей полное удовлетворение.

На Гуаньдуне при господстве японцев не было ни одного студента, обучавшегося на китайском языке, а к моменту нашей встречи с Хань Гуаном училось уже около трех с половиной тысяч человек. Предполагалось создать еще два института и довести количество студентов до 7 тысяч.

Самое главное, считал Хань Гуан, состояло в том, что в учебу повсеместно втягивались трудящиеся. Ею было охвачено более 250 тысяч человек, а это означало, что почти каждый четвертый человек на Гуаньдуне учился. В учебу люди включались с большим энтузиазмом, с завидным упорством [203] и настойчивостью. Территориальный комитет КПК считал, что это одна из самых выдающихся перемен в жизни населения Гуаньдуна.

Откровенно говоря, тогда меня это в какой-то мере поразило. Я хорошо помнил ликбезы, вообще широкий поход за знаниями в нашей стране и не думал, что это может где-либо повториться. Хотелось самому взглянуть на какую-нибудь народную школу, но, к сожалению, в летнее время возможностей для этого не было.

И вот осенью 1946 года я наконец оказался в вечерней женской школе рыболовецкого поселка в районе северной границы зоны. Тогда Военный совет по причинам, о которых я скажу позднее, был озабочен обстановкой на этой границе, и мы здесь бывали часто. Местное отделение общества китайско-советской дружбы пригласило И. И. Людникова и меня посетить по желанию мужскую или женскую вечерние школы поселка. Иван Ильич вырос на берегу Азовского моря, среди рыбаков, и решил посмотреть, как учатся мужчины — люди знакомой ему профессии, а я отправился в женскую школу.

В этой школе, а скорее, в классе, потому что он был один на всю школу, занимались женщины разных возрастов, включая пожилых. Одеты они были по-праздничному, с аккуратными прическами, чем, мне показалось, значительно отличались от женщин, встречавшихся на улицах поселка. Перед каждой из них лежали книги в довольно простеньких обложках.

— Кто из учеников имеет лучшие успехи в учебе? — спросил я после обычной церемонии знакомства.

Класс дружно указал на сидящую за первым столом китаянку.

Я попросил, подойдя к ней, открыть наугад какую-нибудь, ну, например, 39-ю, страницу и прочитать вслух то, что там написано. Когда страницу нашли и другие, начался оживленный разговор. К моему приятному удивлению, на этой странице начиналась повесть А. Гайдара «Тимур и его команда». Трогательное впечатление произвела на меня аудитория. Молодая китаянка читала текст с удовольствием и очень выразительно. Мне казалось, что я понимаю ее хорошо и без переводчика. Ее подруги внимательно следили за чтением. Надо было видеть, какая радость отражалась в это время на лице китайской женщины!

Надолго запала мне в душу эта встреча, отразившая атмосферу духовного раскрепощения труженика китайца после японской оккупации. [204]

Я вспоминал ее и два десятилетия спустя, когда с горечью читал в газетах о препонах, воздвигнутых «великой культурной революцией» на пути китайских трудящихся к образованию, к свету, о пресловутых догмах, смысл которых сводился к тому, что, мол, чем меньше образован народ, тем для него это лучше.

Уверен, что на Гуаньдуне и по сей день есть люди, сохранившие благодарную память о тех месяцах после освобождения от японской оккупации, когда они с помощью советских друзей начинали свой поход за знаниями.

Фронт нашего взаимодействия с китайской администрацией имел один очень беспокоивший всех участок.

В конце 1945 года и особенно к весне 1946 года на Гуаньдуне и прилегающих к нему островах наблюдалась крайне неблагополучная эпидемиологическая обстановка.

Как известно, в Красной Армии всегда и в любых условиях предупреждению инфекционных заболеваний, борьбе с ними уделяется первостепенное внимание.

Еще в Монголии наша медицинская служба, весь личный состав войск готовились к преодолению инфекционных очагов, с которыми мы могли встретиться в ходе наступления в Маньчжурии. Было известно, что в районах восточных отрогов Большого Хингана имеются случаи заболевания чумой, а ее разносчики — суслики, тарбаганы, полевки — в изобилии водятся и по ту сторону Хингана, в Монголии.

Поэтому, как только войска армии прибыли в выжидательный район, медсанслужба армии немедленно приступила к иммунизации всего личного состава против чумы и до начала боевых действий полностью ее завершила. В результате профилактических мер, организованности и дисциплины личного состава, несмотря на большую жару и трудности с обеспечением войск водой, за время наступления и марша в войсках не было зарегистрировано ни одного инфекционного заболевания.

На Гуаньдуне мы сразу же встретились с гораздо более сложной ситуацией.

В Дальнем, Цзинъчжоу и на периферии полуострова были установлены очаги таких опасных инфекционных заболеваний, как чума, холера, японский энцефалит, натуральная оспа и возвратный тиф. Особенно распространенными оказались холера и японский энцефалит, притом энцефалит для нашей медицинской службы был заболеванием не только неожиданным, но и неизвестным с точки зрения борьбы с ним. [205]

Основные пути распространения холеры шли через города Дальний{15} и Цзиньчжоу, через их открытые джоночные порты. Болезнь проникала сюда из Южной Кореи, Шаньдунского полуострова и Маньчжурии. Так, с 1 августа по 15 октября 1945 года в Цзиньчжоу было зарегистрировано 143 случая холеры, из них 66 со смертельным исходом, в Дальнем — 117 случаев, 57 человек скончались.

Для лечения заразных больных меры и режим местных гражданских больниц были совершенно непригодны. Знакомые и родственники свободно посещали больных, могли вести за ними постоянный уход. Никаких мер профилактики среди населения не принималось. Лица, имевшие соприкосновение с больными, контролю не подвергались, больше того, они его боялись сильнее, чем самой чумы, так как содержание в карантине стоило больших денег.

Военному совету и отделу медицинской службы армии было над чем задуматься. Требовалось принять с нашей стороны самые серьезные меры борьбы с инфекционными заболеваниями.

Медицинская служба армии, которой руководил начальник медотдела полковник медслужбы Н. П. Волков, а также главный эпидемиолог армии полковник медслужбы К. Н. Попов, начальник эпидотделения подполковник медслужбы Л. С. Гуревич и другие медработники с первых же дней нашего пребывания в Порт-Артуре взяли на себя тяжесть всей противоинфекционной работы на полуострове.

Военный совет подключил к ней командиров, начальников политотделов и начальников медслужб корпусов и дивизий. Было принято постановление о мерах по борьбе с холерой среди войск гарнизона, семей генералов и офицеров и среди гражданского населения полуострова, учреждалась специальная комиссия во главе с генералом В. И. Кожановым и его заместителем полковником Н. П. Волковым с широким представительством военных комендатур и гражданских властей. Она наделялась большими правами по применению мер борьбы с холерой и другими эпидемическими заболеваниями. Вводилась в действие система других мероприятий, которые вполне можно было назвать чрезвычайными.

Были закрыты все порты и бухты, чтобы исключить передвижение населения на шхунах и лодках. Контроль за [206] этим возлагался на командование военно-морской базы и начальников гарнизонов.

Комиссия немедленно предупредила население о недопустимости скрытия очагов холеры и фактов заболевания, ввела в местных больницах бесплатную карантинизацию и лечение больных.

Для борьбы с холерой подключилась вся печать, наша и китайская, были изданы памятки о мерах предосторожности, в газетах давались сообщения о том, где обнаружены очаги холеры.

Но собственных сил и средств армии для борьбы с эпидемией было недостаточно. Военный совет округа очень оперативно откликнулся на наш доклад и на самолетах направил в распоряжение медслужбы войск на Гуаньдуне две противохолерные и две санитарно-контрольные медицинские группы.

Медицинская служба войск под руководством полковника Н. П. Волкова очень интенсивно и результативно использовала все свои силы и возможности.

Приведу такой пример. Капитан медицинской службы С. А. Джарылгасов со своим отрядом был направлен в самый опасный район заболевания холерой, прилегающий к джоночному порту в Дальнем. В самое короткое время он раскрыл пути заноса и очаги болезни и вместе с частями гарнизона и местными органами поставил надежную преграду против притока в город больных. Здесь была налажена карантинная работа, профилактическая пропаганда, открыты дополнительные лечебные точки. Смертность в Дальнем быстро пошла на убыль. Очень важно, что кроме большого труда, прямо вложенного им в профилактику и лечение, Султан Алиевич вместе с другими офицерами медслужбы скрупулезно обобщил деятельность своего отряда и других лечебных учреждений в Дальнем. Наши медики получили ценный материал по мерам борьбы с холерой, нашедший затем широкое применение далеко за пределами армии.

Военный совет армии все мероприятия по борьбе с холерой держал под постоянным контролем. Мы закрыли приток больных в города и в довольно короткое время — к лету 1946 года — ликвидировали очаги болезни на полуострове. Добавлю, что даже при такой ее массовой вспышке, не было среди наших военнослужащих и их семей ни одного случая заболевания.

Китайская администрация и территориальный партийный комитет с признательностью отмечали эффективную [207] организацию борьбы с эпидемиями. Мэр Дальнего, обращаясь к вновь назначенному коменданту города генералу В. И. Кожанову, подчеркнул поучительность этого опыта для китайских органов самоуправления. О том же заявил Военному совету секретарь территориального парткома Хань Гуан: «Если бы мы даже не знали результатов боевых действий войск Красной Армии, а видели только ваши меры борьбы с холерой, то все равно были бы все основания восхищаться вашим умением сосредоточивать все силы для нанесения удара по врагу».

Но вот в то время, когда мы подводили итоги борьбы со вспышками холеры, нас подстерегла еще большая беда — совсем неизвестная нашим армейским медикам болезнь — японский энцефалит, поражающий головной мозг человека. Переносчиком его вируса являлся энцефалитный комар. О том, что он особенно опасен на Гуаньдуне в августе — сентябре, мы не знали, потому защитные меры против него заблаговременно не были приняты.

Вот именно август 1946 года и дал очень высокую вспышку заболеваний людей энцефалитом с необычайно высокой смертностью, доходившей иногда до 40–45 процентов.

Для беспокойства и тревоги оснований было больше чем достаточно. Военный совет, командиры и политорганы, вся медицинская служба, даже наши семьи были подняты на борьбу с этим опасным заболеванием. К нам на помощь прибыли из Москвы самые известные в нашей стране ученые — П. А. Петрищева, Н. И. Гращенков, А. А. Смородинцев. Особенно много и полезно поработала в Порт-Артуре профессор П. А. Петрищева.

Общими усилиями ученых, офицеров медслужбы армии, командиров и политорганов, женской общественности, команд тимуровцев из наших школ при общей координации действий со стороны Военного совета армии и большой помощи командования округа было проведено настолько много мероприятий по борьбе с разносчиком инфекции, что случаи заболевания энцефалитом на полуострове резко сократились, а число смертельных исходов за два года снизилось до пяти процентов.

Но все же и нам не удалось избежать потерь, особенно в районе Порт-Артура. Там мы оставили немало могил наших воинов. За три года в наших войсках на Гуаньдуне было зарегистрировано немало случаев заболевания энцефалитом, часто со смертельным исходом. [208]

Первая годовщина

Август 1946 года мог бы стать заметной вехой на долгом пути борьбы китайского народа за национальное освобождение. Исполнился год со времени разгрома японского империализма, и мы видели, как многого достигли за этот короткий исторический срок трудящиеся Гуаньдуна. Китайские друзья говорили нам, что там сложился новый общественный климат, что люди ощутили радость труда на себя, а не на колонизаторов, что они потянулись к знаниям.

Но Гуаньдун — крошечная частица Китая, и его первый шаг к новой жизни в условиях мира не повлиял на ход дел во всей огромной стране, круто повернувшей к гражданской войне. Дыхание этой войны чем дальше, тем все большие сказывалось и на Гуаньдуне, особенно на его экономике, так и не изжившей своих трудностей из-за полной оторванности полуострова от Маньчжурии, ее снабжения сырьем, топливом, продовольствием.

Администрация Гуаньдуна старалась ослабить проявление этих трудностей. Местные коммерсанты под ее контролем в июне — июле завезли в Дальний тысячи тонн зерна, других продовольственных товаров. Однако этого было мало, требовалась наша помощь.

Для улучшения снабжения рабочих, служащих и частично сельского населения советские торговые организации наладили поставки из Приморья зерна, растительного масла, консервов, сахара. Грузы шли морским путем через Владивосток, через северокорейские порты. На Гуаньдуне распределением продуктов занимались профсоюзы, женская лига, молодежные организации, учитывавшие в первую очередь потребности многосемейных жителей, низкооплачиваемых трудящихся и инвалидов.

Нужно ли говорить, с какой признательностью воспринимало население полуострова эту нашу помощь. Для того чтобы выразить эти чувства, китайская общественность широко использовала, в частности, первую годовщину со дня подписания советско-китайского договора о дружбе и союзе.

По инициативе территориального партийного комитета начиная с 14 августа в Дальнем, Порт-Артуре, Цзиньчжоу и многих других населенных пунктах прошли массовые митинги, все китайские газеты напечатали материалы, посвященные этой дате.

Вновь, как и в дни празднования 28-й годовщины Октября, население Гуаньдуна всюду единодушно поддерживало [209] курс на дружбу китайского народа с Советским Союзом. На митингах высказывалось и осуждение линии Чан Кайши, который ратовал за отход от этого курса, за развязывание по указке США гражданской войны в Китае.

Наши политработники в августе побывали на многих манифестациях, посвященных первой годовщине победы над Японией. Всюду она отмечалась как праздник советско-китайской дружбы, в которой участники митингов видели гарантию улучшения жизни китайского народа.

Помнится, новый начальник политотдела армии полковник Н. С. Демин, делясь своими впечатлениями о многотысячном собрании в Порт-Артуре, особо отмечал участие в нем многих китайских женщин и молодежи. Действительно, это свидетельствовало о глубоких сдвигах в политическом сознании народных масс, о раскрепощении наиболее обездоленных и запуганных колонизаторами слоев местного населения. Председатель лиги женщин Порт-Артура Ван Цземин от имени своей многочисленной организации благодарила Советский Союз и Красную Армию, принесших свободу китайскому населению полуострова. Обращаясь к присутствующим на митинге советским женщинам, она просила передать эту горячую признательность всему советскому народу, гневно осудила преступные действия Чан Кайши и правительства США, спровоцировавших гражданскую войну в Китае.

В Саншилипу на торжественном собрании молодежи один из выступавших говорил: «Мы никогда не должны забывать о тех, кто дал нам, китайцам, возможность учиться на родном языке. Сейчас мы можем свободно распоряжаться собой и своим временем, потому что мы сами себе хозяева».

И так было повсюду. Для нас такое единодушное выражение дружеских чувств к Советскому Союзу значило многое. Дело в том, что в течение нескольких месяцев чанкайшисты под диктовку американцев распространяли клеветнические измышления, будто Советский Союз задерживает вывод своих войск из Маньчжурии. Советские компетентные органы неоднократно опровергали эти инсинуации.

Например, в заявлении штаба маршала Малиновского в Маньчжурии, опубликованном 26 февраля 1946 года в Чанчуне, разъяснялось, что вывод советских войск из Маньчжурии был начат еще в ноябре 1945 года, а если и откладывался, то только по просьбе китайского правительства либо потому, что китайские воинские части не успевали подойти ко времени ухода наших войск. Однако и при [210] этих условиях, сообщалось в заявлении, вывод частей Красной Армии будет осуществлен раньше установленного срока.

В новом заявлении от 22 мая сообщалось, что советские войска покинули Маньчжурию до 3 мая 1946 года в соответствии с советско-китайским соглашением по этому вопросу. В июне ТАСС опубликовал еще одно опровержение сообщений гоминьдановской печати о том, что в Харбине якобы еще остаются советские войска, хотя их там, как и во всей Маньчжурии, не было.

Но клеветники продолжали наращивать шумиху вокруг этого вопроса. Она была нужна им не только в расчете на подрыв доверия китайцев к Красной Армии, но и как дымовая завеса при подготовке к гражданской войне, к разгрому народно-освободительных сил в Маньчжурии, превращавшейся китайскими коммунистами в подлинную революционную базу.

Что касается доверия населения Китая к нашей армии, то ни пропагандистскому аппарату Чан Кайши, ни стоявшим за ним американцам поколебать его не удалось, о чем так ярко и свидетельствовали митинги, проходившие на Гуаньдуне в связи с первой годовщиной разгрома японских захватчиков.

Хочу подчеркнуть, что различные антисоветские инсинуации, источником которых были американские военные и дипломатические органы в Китае, вполне вписывались в широкую программу «холодной войны», которую в то время активно разрабатывали США. Речь шла о том, чтобы создать для Советского Союза обстановку «двух фронтов» — с запада и востока.

Пропагандистские мероприятия дополнялись неоднократными попытками сил американского флота высадиться на Гуаньдуне, о чем мы докладывали Военному совету Приморского военного округа.

Была, однако, случаи, когда о затеваемых американцами крупных провокациях против Порт-Артура прежде становилось известно в Москве.

Вечером 27 февраля 1946 года мы с И. И. Людниковым были вызваны в «Алексеевский дворец» — обычное место работы маршала К. А. Мерецкова и генерала Т. Ф. Штыкова, когда они прибывали в Порт-Артур. Они прилетели еще накануне, с тем и другим мы уже встречались, все вопросы, казалось, рассмотрели, и этот новый вызов был для нас с командующим армией в какой-то мере неожиданным.

Оказалось, что К. А. Мерецкову звонил Сталин и специально [211] обратил его внимание на то, чтобы мы здесь удвоили свою бдительность в отношении наших бывших союзников — американцев. Было ли это предупреждение вызвано обострением общей обстановки — ведь дело происходило за неделю до выступления У. Черчилля в Фултоне, призвавшего к «крестовому походу» против СССР, — или основывалось на каких-то конкретных данных разведорганов, я не знал. Да это и не имело принципиального значения.

Действительно, американское военное командование в Китае свою главную задачу видело в том, чтобы превратить Маньчжурию в плацдарм для борьбы с народно-освободительным движением, возглавляемым китайской компартией, для агрессии против СССР. Для этих целей в 1946 году США содержали здесь огромные силы армии и флота. Больше всего они тяготели к району Желтого моря, Бохайского пролива и Ляодунского залива, откуда прямо угрожали Порт-Артуру и всей Маньчжурии.

США усиленно вооружали и обучали войска Чан Кайши, всеми мерами ускоряли их переброску в район Маньчжурии. Не раз американские корабли пытались использовать Дальний, Инкоу, другие порты Ляодуна для высадки гоминьдановских войск. Это было прямым вмешательством во внутренние дела Китая, провокацией против Советского Союза.

Поэтому заботы о повышении бдительности были вполне обоснованными.

В тот вечер вместе с командованием округа мы обстоятельно и конкретно обсудили свои контрмеры по отражению возможных враждебных действий со стороны американцев. Естественно, нам было сказано, что советские войска на Гуаньдуне не останутся при решении этой задачи одинокими перед лицом агрессора.

Самая критическая обстановка в Маньчжурии сложилась к осени 1946 года. Несколько обученных и хорошо вооруженных американцами гоминьдановских дивизий уже завязывали бои с еще не закончившими сколачивание и подготовку частями ОДА, а также Новой 4-й армии, которые были вынуждены отступать, в частности и по направлению к северной границе нашей зоны. Это порождало тревогу и у населения Гуаньдуна.

Тем не менее 29-я годовщина Октябрьской революции отмечалась на полуострове широко и празднично. 6 ноября во всех городах и гарнизонах советских войск проводились торжественные собрания и встречи воинов и актива местных [212] общественных организаций, рабочих, крестьян, интеллигенции. 7 ноября состоялись демонстрации и митинги населения, парады советских войск в гарнизонах. Впервые мы провели приемы для представителей местных органов: в Дальнем — Людников и я, в Порт-Артуре — Демин и Ципанович, в Цзиньчжоу — Бажанов, Безуглый и Щукин.

В Дальнем на приеме присутствовало свыше ста представителей китайской администрации и общественности. Были приглашены также генеральный консул США в Дальнем Бенингоф и вице-консул Петч.

Гостей приветствовал И. И. Людников. Он кратко рассказал, как выполняют свои задачи на Гуаньдуне советские войска, об обстановке вокруг этого района. Китайские представители одобрительно встретили слова командарма о том, что гражданская война не должна коснуться Гуаньдуна.

Мэр города Ши Цзысян назвал годовщину Октября праздником всех свободолюбивых народов мира, а Советскую страну — лучом их надежды. Он говорил, что Советский Союз отменил все неравноправные договоры с Китаем, заключенные царским правительством, помог освободиться от японской оккупации, что китайский народ высоко ценит огромную помощь советского народа.

Председатель Совета профсоюзов Тань Юньань напомнил о решающей роли Советского Союза в разгроме фашизма на западе и на востоке, о его последовательной борьбе за мир и демократию, в которых кровно заинтересованы миллионы простых людей во всем мире.

И мэр Щи Цзысян, и профсоюзный деятель Тань Юньань не скрыли своей озабоченности судьбой страны, ввергнутой в гражданскую войну, и выразили сожаление, что к ее развязыванию причастны американские власти.

Консул США сидел прямо перед нами, и мы видели, как он нервно реагировал на слова наших китайских гостей. Потом он попросил слова, произнес дежурные уважительно-дипломатические фразы по поводу истории России, трудностей, которые довелось преодолеть Советскому Союзу в войнах, о его победе над фашизмом. Но о гражданской войне и других событиях в Китае Бенингоф не сказал ни слова.

К этому выступлению американского дипломата вполне подходило старое изречение: надо много говорить, чтобы ничего не сказать.

Заключить прием довелось мне. Поблагодарив выступавших за добрые слова в адрес нашей страны, я подчеркнул ее верность договору от 14 августа, поскольку он провозглашает [213] дружбу и союз между советским и китайским народами. Верность эта доказана своевременным выводом всех советских войск из Маньчжурии. Советские люди, на собственном опыте познавшие, что такое гражданская война, сказал я, разделяют тревогу своих китайских друзей в связи с навязанной их стране Чан Кайши и поддерживаемой США гражданской войной. «Дверь комнаты, в которой скрыто дурное, трудно закрыть», — напомнил я китайскую пословицу, которая казалась мне очень подходящей для характеристики тогдашней политики Чан Кайши и его американских вдохновителей: дверь гражданской войны они открыли, а закрыть ее оказалось под силу не им, а китайскому народу, изгнавшему из своей страны и продажное гоминьдановское правительство, и его «заботливых» хозяев.

Мероприятия, проведенные по инициативе Военного совета армии в связи с советским национальным праздником, имели одной из своих целей успокоить население Гуаньдуна, подчеркнуть, что оно не останется беззащитным перед бедами гражданской войны.

Думаю, что эта цель была тогда достигнута.

Повторю, что во всю нашу работу с местными китайскими органами очень внимательно, могу даже сказать — придирчиво, вникал Военный совет Приморского военного округа. И командующий округом маршал К. А. Мерецков, и член Военного совета генерал Т. Ф. Штыков получали наши письменные или радиодоклады, сами часто приезжали в Порт-Артур.

За прошедшие месяцы отношения Людникова и мои с командованием округа получили необходимую служебную четкость, которая облегчила нам решение многих вопросов.

С Кириллом Афанасьевичем Мерецковым меня связывало то, что мы оба были участниками советско-финляндской войны: он командовал 7-й армией, а я в соседней с ней 13-й армии был комиссаром полка. При всей разнице в служебном положении мы оба хорошо знали, какой ценой тогда достался всем нам прорыв проклятой линии Маннергейма, и при случае вспоминали о тех суровых боях. Это старое знакомство, однако, не мешало маршалу в служебных делах относиться ко мне, возможно, даже требовательнее, чем к другим.

Однажды — в те времена, когда нам особенно много приходилось заниматься экономикой Гуаньдуна, — мы с И. И. Людниковым были вызваны в «Алексеевский дворец». [214]

Как всегда, маршал Мерецков и генерал Штыков, час назад прилетевшие в Порт-Артур, выслушали нашу информацию о положении дел в войсках. Потом я стал, как обычно, докладывать о нашей работе с китайскими властями и общественными организациями.

Маршал слушал меня вроде бы раздраженно, несколько раз прерывал, а когда я умолк, сурово заключил:

— Зазнаётесь вы, товарищ Бойко!

Для меня это было так неожиданно, что я не знал, как реагировать на реплику. Молчали Штыков и Людников, посматривая на меня, как на провинившегося школьника.

Собравшись с мыслями, я попросил Кирилла Афанасьевича объяснить, в чем выражается мое зазнайство. Но он только повторил обидную для меня фразу, ничего к ней не добавив.

Штыков, который, очевидно, хотел побыстрее прояснить ситуацию, спросил меня, что за совещание с представителями смешанных советско-китайских предприятий я недавно проводил и почему Военный совет округа получает об этом сведения окольным путем.

Так вот в чем дело! Я догадался, что о совещании стало известно в округе от генерал-майора Б. Г. Сапожникова, руководителя группы офицеров Главного политического управления, проверявшей некоторое время назад нашу работу с местным населением. Он слышал, как мне было известно, самые положительные отзывы о совещании, не было сомнений, что генерал объективно проинформировал обо всем политуправление округа. Тем не менее выходило вроде бы так, что наши непосредственные начальники узнавали обо всем через представителя вышестоящей инстанции.

Поэтому в двух словах я рассказал о совещании, «покаялся», что мы не сделали необходимое сообщение Военному совету округа, хотя, конечно, не по зазнайству. Мы просто считали, сказал я, этот вопрос рядовым, повседневным, одним из тех, которыми мы занимаемся чуть ли не ежечасно, не видя необходимости докладывать об этом по инстанции, особенно если все проблемы успешно решаются на месте. Нервозность обстановки вроде бы понемногу сглаживалась, но я решил, однако, ответить командующему округом по поводу моего «зазнайства» до конца. О чем таком могла пойти речь, если мы с И. И. Людниковым сейчас работаем, как и на фронте, от зари до зари, без выходных дней. Когда я с семьей выехал однажды в жаркий день на побережье, моя маленькая дочь с удивлением спросила, получил ли я право отдыхать. И действительно, это был [215] мой первый после войны и пока что единственный выходной день... Об этом тоже доложил маршалу. Он, знавший, кстати, хорошо мою семью, после этого вполне дружелюбно сказал:

— Ладно, убедил, убедил..

На этом мы и расстались.

И хотя я еще долго переживал незаслуженный упрек, этот эпизод едва ли остался бы в моей памяти, если бы он не имел приятного последствия.

Буквально через десять дней из округа было получено указание: И. И. Людникову и мне с группой генералов и офицеров управления армии прибыть в штаб округа. Нам предстояло принять участие в штабном учении — рекогносцировке хребта Сихотэ-Алинь от бухты Тетюхе до Владивостока.

Если бы мы служили на территории своей страны, то отнеслись бы к этой поездке как к обычной форме повышения своей оперативной подготовки. Но все из нашей группы уже более года не ходили по родной земле, не видели, как живут советские люди, не отрывались от напряженной службы. Мы радовались!

Поскольку такая поездка планом округа на 1946 год не предусматривалась, мы с Иваном Ильичом имели основание догадываться, что маршал Мерецков помнил о последнем нашем разговоре в «Алексеевской дворце», — нам явно предоставлялась возможность в ходе рекогносцировки, сочетая полезное с приятным, отойти от бесконечных служебных дел, отдохнуть.

Так оно и вышло в действительности.

Учение было хорошо организовано, начиная со встречи на аэродроме, инструктивного занятия в штабе, обеспечения заданием, картами. К полевой поездке была привлечена внушительная колонна машин, имевших разнообразное предназначение, вплоть до фургонов военторга, санитарных машин.

Кроме остановок, предусмотренных планом учений, по маршруту имелись другие остановки — для нашего отдыха, для общения с удивительно впечатляющей природой Сихотэ-Алиня. Впрочем, изучение природных данных участниками рекогносцировки входило в их прямую учебную задачу.

Экзотическую красоту природы Сихотэ-Алиня воспринимали каждый по-своему.

Я вспоминал памятные с детства неброские картины родной Украины, ставшие такими же близкими леса и холмы [216] Подмосковья, военные дороги по Калининской, Смоленской областям, Белоруссии, Литве, изуродованную войной природу Восточной Пруссии... Все эти места по-своему красивы. Но Сихотэ-Алинь буквально врывался во все мой прежние представления о красоте природы, ошеломлял меня суровостью своих хребтов и горных рек с их обрывистыми берегами, нетронутостью лесов с непугаными зверями и птицами. Давно прочитанные страницы книг исследователя этих мест В. К. Арсеньсва, казавшиеся когда-то сказочными, оживали в памяти, усиливая мои дорожные впечатления. И так продолжалось по всему маршруту до самого Тетюхе.

Даже встречи с местными жителями, мне казалось, выходили у нас «по Арсеньеву». Хорошо запомнилась одна из остановок в небольшой деревеньке, приютившейся у западного подножия хребта. Хозяйка дома, около которого мы остановились, жена колхозного конюха, любезно пригласила нас войти в комнату. Около нее, не спуская с нас глаз, вертелся мальчишка лет десяти. Женщина, заметив, что мы собираемся раскладывать свои сухие пайки, предложила нам отведать свежей речной рыбы. Мы с удовольствием согласились. Ее сынишка, тотчас взяв сеть и ведро, отправился к речке, к нему присоединился адъютант Людникова капитан Салов, слывший у нас любителем рыбной ловли.

Нам же с Иваном Ильичом хозяйка решила покамест показать свою пасеку, огороженную, к нашему удивлению, довольно высоким и крепким частоколом. Оказалось, что он защищает пасеку от непрошеных гостей — медведей, частенько наведывавшихся сюда, особенно в дни медосбора.

Мы поинтересовались, много ли дает меда пасека, в которой ульи стояли в два этажа, и как он используется.

— Сбор бывает разный, — отвечала женщина. — Во время войны добывали и до 10 центнеров, а в другие годы — по 5–6 центнеров. Наш мед очень целебный, мы отправляли его в госпитали, на фронт.

Тем временем вернулись с речки Салов и мальчик почти с целым ведром форели. Кстати, парнишка сказал, что они, как здесь принято говорить, «взяли» рыбу, а не наловили ее.

Хозяйка приготовила форель, и наш завтрак был на редкость аппетитным. Мы с Людниковым потом долго о нем вспоминали.

Добравшись до бухты Тетюхе, мы сели на корабль и весь участок побережья наблюдали уже с палубы или капитанского мостика. [217]

В этой полевой поездке мы были заняты 12 дней. Получив важное для нас представление о Приморье, мы одновременно отдохнули, насладились чарующей красотой природы. Да, маршал К. А. Мерецков знал, что сделать, чтобы поправить наше настроение. Это ведь завидное качество человека!

* * *

Прошел год пребывания наших войск на Гуаньдунском полуострове. Его итоги Военный совет армии решил подвести на широком совещание командиров и начальников политорганов. Уже давно мы не имели возможности собраться в таком составе: размещение войск на полуострове, организация их материально-технического обеспечения и боевой службы гарнизонов, демобилизация воинов старших возрастов и прием пополнения, взаимоотношения с китайским населением — слишком велик был перечень неотложных дел, чтобы оторваться от них одновременно многим нашим генералам и офицерам.

И вот теперь вновь я вижу вместе тех, с кем прошли мы невообразимый по протяженности путь от Кенигсберга до Порт-Артура: И. С. Безуглого, А. П. Квашнина, В. И. Кожанова, П. Н. Бибикова, Л. Н. Лозановича, К. Д. Малахова, Н. В. Пекарева, А. И. Рыбанина, Ф. А. Чурилова и других командиров соединений, начальников политорганов. Невольно я отметил, что уже нет среди них Г. К. Козлова, Н. Н. Олешева, Н. П. Петрова, отбывших к новому месту службы, искал глазами тех, кто их заменил...

Напряженный труд минувшего года, точнее сказать, всех четырех-пяти прошедших лет, в течение которых отпусков нам не полагалось, наложил на лица этих людей тень усталости, неизбывности больших и малых забот. Однако на этом совещании они размышляли не о долгожданном отдыхе, а о том, как лучше выполнить новые задачи, как избежать старых ошибок. Зная, что такое война, они серьезно оценивали обстановку, складывавшуюся вокруг нас из-за обострения отношений между Коммунистической партией Китая и Чан Кайши, в которые открыто вмешивались американцы. Речь шла о том, как надежно защитить границы Гуаньдуна и отсюда оказать посильную помощь революционным силам Китая. В конечном счете все сводилось к обеспечению высокой бдительности и боеготовности наших войск — именно на это в первую очередь нацеливал Военный совет всех командиров и политработников, ставя задачи на 1947 год. [218]

После совещания мы с командующим армией доложили Военному совету округа об итогах деятельности войск за минувшее время и план работы Военного совета армии на предстоящий год. Военный совет округа и особенно маршал К. Л. Мерецков хорошо знали положение дел на Гуаньдуне, поэтому наш доклад был воспринят без особых замечаний и предложения наши поддержаны.

Гражданская война

Гражданские воины, являющиеся самой острой формой разрешения классовых противоречий в обществе, порождаются многими причинами. Это в полной мере относится и к войне, которую развязали Чан Кайши и его генералы против революционных сил китайского народа, возглавляемых компартией. Естественно, говоря о ней, я ограничусь лишь отдельными заметками, относящимися ко времени моего пребывания в Порт-Артуре, когда эта война затрагивала нашу службу, наши взаимоотношения с китайскими товарищами.

Казалось, что с разгромом японских захватчиков во второй мировой войне перед китайским народом открылся прямой и скорый путь к полному национальному освобождению и демократизации жизни.

Реальная действительность, однако, оказалась иной. Страна оставалась разделенной на два лагеря, отношения между которыми обострялись.

Летом и осенью 1945 года все помыслы правительства Чан Кайши, контролировавшего около трех четвертей территории страны, были устремлены не на мирное переустройство, а на борьбу против Коммунистической партии Китая, возглавлявшей народно-освободительное движение. Чан Кайши лихорадочно усиливал свои вооруженные силы, развертывая новые соединения, оснащая их американским и японским оружием.

В районах Китая, находившихся под контролем гоминьдана, условия жизни резко ухудшались, что вызывало возмущение народа. Прокатилась волна забастовок, студенческих выступлений, выдвигавших политические требования. В северо-восточных провинциях, освобожденных Красной Армией, народные массы решительно отвергали руководство гоминьдана и создавали демократические органы самоуправления.

Именно Маньчжурия становилась надежной базой для развертывания и укрепления революционных сил, их прочным [219] тылом. Центральный комитет КПК начал форсированными темпами перебрасывать сюда свои регулярные войска и кадровых работников из других районов. «Для нашей партии и последующей борьбы китайского народа, — считал ЦК КПК, — это имеет решающее значение»{16}.

Китайским коммунистам при всестороннем содействии Советского Союза удалось создать в Маньчжурии мощную революционную базу, сыгравшею решающую роль в победе китайской революции.

Вместе с тем Коммунистическая партия Китая выступала против гражданской войны как средства решения вопросов общественно-политического и экономического переустройства страны. В декларации, опубликованной КПК 28 августа 1945 года, выдвигались задачи укрепления внутреннего положения, дальнейшей демократизации страны, улучшения условий жизни народа, построения независимого и свободного Китая. Решать эти задачи предлагалось объединенными усилиями Коммунистической партии и гоминьдана, других демократических сил страны.

Боясь разоблачения своих реакционных, антинародных планов, правительство Чан Кайши согласилось на переговоры с КПК. Однако с самого начала оно превратило их в ширму для подготовки и развязывания гражданской войны.

Начиная с ноября 1945 года Чан Кайши при непосредственной поддержке боевых кораблей и авиации США усилил переброску своих войск с юга на север страны, доведя их численность здесь до 500 тысяч, что многократно превосходило в то время вооруженные силы КПК в этом районе. В Шанхайгуане, Инкоу и ряде других пунктов гоминьдановские войска нападали на части революционных сил.

Советский Союз, верный договору от 14 августа, своему интернациональному долгу, делал все, чтобы предотвратить гражданскую войну в Китае. По его инициативе совещание министров иностранных дел СССР, США и Англии, состоявшееся в Москве в декабре 1945 года, высказалось за мирное объединение Китая и скорейший вывод из него советских и американских войск.

Следствием этого явились новые мирные переговоры между КПК и гоминьданом и приостановка военных действий между ними.

Однако достигнутые соглашения были вновь сорваны Чан Кайши, опиравшимся на возросшую военную и экономическую помощь США. [220]

Гражданская война в Китае стала реальным фактом.

Как нас информировали китайские друзья, в феврале — марте 1946 года обстановка в Маньчжурии сильно осложнилась. Гоминьдановское правительство объявило, что оно не признает местные народно-демократические органы власти, ввело на направлении вдоль Китайской Чанчуньскои железной дороги огромные силы. К маю в Южной Маньчжурии сосредоточились 10 гоминьдановских армий; их первый эшелон составили дивизии, обученные и оснащенные американцами. В таком составе войска Чан Кайши перешли в наступление. В довольно короткое время они овладели Мукденским, Чанчуньским и Гиринским промышленными районами. И только на подступах к городу Харбину и Китайско-Маньчжурской железной дороге частям ОДА удалось приостановить гоминьдановцев.

Одновременно с этим гоминьдановские войска в составе 8 дивизий нанесли удар в направлении Ляодунского полуострова против небольшой группы войск 8-й армии КПК и оттеснили их к Гуаньдунскому полуострову.

Таким образом, летом 1946 года — на первом этапе гражданской войны — войска Чан Кайши добились значительных успехов. Они овладели основными промышленными центрами и всей территорией южной и центральной части Маньчжурии, начали накапливать на линии Харбина силы для окончательного разгрома частей ОДА и завершения гражданской войны в свою пользу. Именно в это время Чан Кайши громогласно объявил миру, что «в ближайшие три месяца» он покончит со всеми вооруженными силами коммунистов в Китае.

Временные успехи войск гоминьдана объяснялись как их значительным численным превосходством над революционными войсками, так и всесторонней поддержкой США и их прямым вмешательством в гражданскую войну в Китае.

Уже упоминалось, что чанкайшистские армии обильно снабжались американским вооружением и боевой техникой. О том, что в этом случае американцы не скупились, говорит хотя бы такой факт. Когда летом 1946 года возросла переброска гоминьдаиовских войск морским путем, им был передан из состава 7-го флота США 271 военный корабль, а в конце того же года еще 50 кораблей.

Еще в сентябре — октябре 1945 года дивизии морской пехоты США оккупировали порты Северного Китая; в дальнейшем планировалось использовать морских пехотинцев для захвата на севере и северо-востоке Китая ряда городов, [221] аэродромов, железных дорог и удержания их до подхода гоминьдановских войск. К концу года в Китае насчитывалось 113 тысяч американских военнослужащих. Они обеспечивали тылы гоминьдановских войск, вторгались на территории Освобожденных районов.

США явно спешили занять место Японии в черном деле грабежа и угнетения китайского народа. Наиболее полно этот курс был выражен и закреплен в американо-китайском договоре от 11 ноября 1946 года, по которому американцы получали исключительные привилегии, вплоть до права вмешиваться во внутренние дела Китая. Уже в этом году на долю США приходилось 53% всего внешнеторгового оборота Китая, что удушало национальные торговые фирмы и предприятия: за одно полугодие и только в 27 китайских городах закрылось около 77 тысяч предприятий.

Клика Чан Кайши, подписавшая договор, превращала Китай в полуколонию США.

С особенным вожделением смотрели американские империалисты и военные круги на Маньчжурию. Оно подогревалось ее огромными природными богатствами и крупным промышленным потенциалом, но не в меньшей мере и соседством Маньчжурии с советским Дальним Востоком. Во что бы то ни стало проникнуть в Маньчжурию, овладеть ее богатствами, превратить ее в военно-стратегический плацдарм, нацеленный на советский Дальний Восток, — таковы были приоритетные планы США. Они вынашивались еще до начала гражданской войны в Китае.

Как позже стало известно из признаний самого президента Трумэна, в то время, когда в Москве шли советско-китайские переговоры, американские стратеги разрабатывали планы высадки своих войск в Маньчжурии. Это подтверждает и американский адмирал Ф. Шерман. В книге «Американские войска в войне на Тихом океане» он вспоминает: «13 августа, в один из последних дней войны, я вылетел на самолете в район боевых действий... Адмирал Нимиц сообщил мне, что он только что получил от президента Трумэна директиву оккупировать порт Дальний, около бывшей японской базы Порт-Артур, прежде чем туда вступят русские».

Этот замысел находился в полном противоречии с Ялтинским и Потсдамским соглашениями, но Трумэн после только что осуществленной тогда по его приказу атомной бомбардировки двух японских городов, видимо, пребывал в особом состоянии: ему, как мы говорим, море тогда казалось по колено. Русские, однако, освободили Дальний раньше, [222] чем полагали его советники, и американцам там делать было уже нечего.

Но намерений своих под тем или иным предлогом оказаться в Дальнем и продвинуться отсюда в Маньчжурию американская военщина не оставила. В этом пришлось убедиться и нам.

В сентябре — декабре 1945 года командование 7-го флота США неоднократно обращалось к нам с предложениями высадить в порту Дальнем войска США с гоминьдановцами для дальнейшей их переброски по железной дороге в Маньчжурию. Мы, естественно, отказывали им в этом. Во-первых, потому, что это противоречило советско-китайскому договору от 14 августа, который предусматривал использование порта Дальний только для торгового флота, и, во-вторых, потому, что речь шла о переброске гоминьдановских войск, а с просьбой обращались представители США.

В конце октября 1945 года в Порт-Артуре была получена радиограмма командующего эскадрой 7-го флота вице-адмирала Т. Стелла с новой просьбой дать разрешение на высадку гоминьдановских войск в порту Дальний. Ситуация повторялась: просьба американская, а войска гоминьдановские. По сути, это означало, что высадка гоминьдановскях войск должна проходить под флагом США.

В Военном совете мы обменялись мнениями, и командующий армией и на эту просьбу дал отрицательный ответ.

Тем не менее вице-адмирал Стелл сосредоточил свою эскадру на внешнем рейде порта Дальний у небольшого острова Дашаньдао и стал настойчиво добиваться разрешения на ввод американских кораблей в порт Дальний. Только после того, как был подтвержден отказ и командующий эскадрой предупрежден, что советское командование не может гарантировать безопасность кораблей на внешнем рейде порта, эскадра удалилась восвояси.

Помню, весть о намерениях высадить с американских кораблей гоминьдановские войска в порту разошлась в Дальнем необычайно быстро. В различных местах города, особенно в прилегающих к порту, стихийно начали возникать демонстрации протеста. К нашей комендатуре прибыла большая делегация и просила запретить высадку гоминьдановских войск.

Нам стоило большого труда успокоить китайское население.

Так настойчивые попытки американцев и гоминьдановцев высадить тогда свои войска на Гуаньдуне закончились провалом. Представителям правительства Чан Кайши было [223] разъяснено, что по советско-китайскому договору Дальний является торговым портом, предназначенным для перевозки товаров, но отнюдь не войск.

Местные китайские органы благодарили советское руководство за решительные действия против высадки гоминьдановских войск на Гуаньдунском полуострове.

В это же время американцами были пущены в ход другие средства. На упоминавшемся выше Московском совещании министров иностранных дел в декабре 1945 года государственный секретарь США Бирнс навязывал предложение о передаче контроля над Маньчжурией правительству Чан Кайши, то есть фактически самим США. Этот провокационный план был решительно отвергнут советской делегацией.

В итоге Советское правительство, Красная Армия сделали все, чтобы защитить Маньчжурию от иностранного и гоминьдановского вторжения, сохранить ее в руках дружественного китайского народа. Это было не только важным вкладом нашей страны в народно-освободительную борьбу китайского народа, но и исключительно дальновидным шагом в советской политике на Дальнем Востоке. Значимость его для обеспечения безопасности наших дальневосточных границ можно хорошо представить, если принять во внимание послевоенную политику США, которым удалось втянуть в орбиту своих империалистических планов новые территории. Известно, что в Японии и Южной Корее развернуты сотни американских военных баз, сосредоточены крупные группировки войск, сил флота, авиации, постоянно угрожающих СССР и другим странам региона.

Подсчитано, что, опираясь на эти базы, США в послевоенные годы почти 230 раз прибегали к использованию своих вооруженных сил в Азии, причем в 33 случаях на грани применения ядерного оружия.

Подобные же замыслы американской гегемонистской стратегии довольно четко обозначились и в отношении Маньчжурии, и политическое и военное руководство СССР сделало из них в свое время безусловно правильные выводы.

Но вернемся к перипетиям гражданской войны в Китае, центр которой сместился в Маньчжурию.

Как я отмечал, обстановка там развивалась весной 1946 года крайне неблагополучно для войск, руководимых Коммунистической партией Китая.

Надо, однако, отдать должное тем китайским товарищам, кто в это время возглавлял борьбу революционных сил на самом главном и вместе с тем остром ее участке. Бюро ЦК [224] КПК по Северо-Востоку и командование Объединенной демократической армии сохранили выдержку перед лицом опасностей.

Важную роль в определении верного курса действий имело постановление Бюро ЦК от 20 июля 1946 года, вселявшее уверенность в окончательной победе сил революции. В нем отмечалось:

«Борьба в Маньчжурии будет затяжной. Мы создали уже здесь надежные опорные пункты. Перспективы материального обеспечения войск улучшаются. Наши кадры растут количественно и качественно, а вместе с этим растут силы революции, способные остановить и разгромить силы гоминьдановский войск».

Постановление нацеливало бойцов, прежде всего членов КПК, все население преодолеть пацифистские настроения, не оставлять без боя городов и крупных населенных пунктов. Ставилась задача усиления политической работы среди рабочих и крестьян, разоблачения антинародной проамериканской политики гоминьдана и его репрессивной практики на захваченных территориях Маньчжурии. Излагались и другие актуальные вопросы деятельности партийных организаций и возглавляемых ими местных демократических органов власти и общественных организаций.

По существу, это постановление явилось первым развернутым политическим документом, формулировавшим задачи превращения Маньчжурии в революционную базу. Оно имело важное значение не только для Северо-Востока, но и для других районов борющегося Китая.

Меры, принятые по выполнению постановления Бюро ЦК в войсках и на местах, довольно быстро дали результаты. Сопротивление частей ОДА гоминьдановский войскам значительно усилилось.

Гражданская война отчетливо раскрыла не только замыслы, но и политическое лицо воюющих сторон. Народные массы Маньчжурии за эти месяцы ясно увидели, кто есть кто.

Гоминьдановцы повсеместно ликвидировали местное самоуправление, жестоко расправлялись с активом местных органов, терроризировали население захваченных районов. Особенно зверски они относились к членам Общества китайско-советской дружбы, учиняя массовые расстрелы его актива, как это было в Сыпингае. Трудящиеся делали из этого необходимые выводы. Где была возможность, люди уходили в горы, присоединялись к частям ОДА. За 15 лет японского ига они научились распознавать тех, кто стоял [225] за спиной всяких навязанных народу чиновников. И теперь они разгадали, что за Чан Кайши и его генералами, приведшими в Маньчжурию свое воинство, стояли новые колонизаторы — американцы.

Правительство Чан Кайши не имело поддержки со стороны местного населения Маньчжурии и не искало его. Оно опиралось на силу штыков, на возраставшую помощь США, их войск в Китае.

Но время в Маньчжурии да и во всем Китае работало против Чан Кайши и США. Это сказывалось даже на гоминьдановских войсках, заметно терявших свой наступательный пыл, подогретый первыми легкими успехами.

Нам стал известен, например, такой факт. Революционные части провели 26–30 мая 1946 года к северу от Ляодунского полуострова небольшими силами наступательную операцию, в ходе которой на их сторону перешла 84-я пехотная дивизия гоминьдановской армии. А в июле отмечались уже многие случаи массовой сдачи в плен или перехода гоминьдановцев на сторону революционных войск, как это было с 39-м полком 13-й дивизии, 19-й бригадой 83-й дивизии. Китайские товарищи информировали нас и о других случаях перехода на их сторону частей и подразделений гоминьдановцев, о восстании солдат в 55-й пехотной дивизии.

Военные действия в Маньчжурии, естественно, не могли не привлекать внимания руководства Вооруженных Сил СССР, командования военных округов Дальнего Востока и, конечно, нас на Гуаньдуне. Военный совет армии каждодневно анализировал боевую обстановку в Маньчжурии. Как всегда, основным докладчиком был начальник разведывательного отдела армии полковник М. А. Волошин.

Регулярную информацию мы получали от секретаря территориального комитета КПК на Гуаньдуне Хань Гуана. Много раз был у нас заместитель командующего — член Военного совета ОДА Сяо Цзингуан. Вместе с этими ответственными представителями ЦК КПК и другими китайскими товарищами мы старались составить объективное представление о ходе военных действий, о боевых качествах войск противоборствующих сторон.

В первое время нас, понятно, сильно беспокоило поспешное отступление революционных сил.

Мы высказывали китайским товарищам, что оставление войсками ОДА без упорных боев Мукдена, Чанчуня, Гирина и других важных пунктов Центральной Маньчжурии, с нашей точки зрения, является ошибкой, так как это лишало [226] армию связи с основными рабочими центрами, на которые она до этого опиралась. Удовлетворительного объяснения по этому важному вопросу от Сяо Цзингуана мы тогда не услышали. Он только пожимал плечами и лаконично говорил: «Приказ», но соглашался, что этот просчет способствовал успехам гоминьдановских войск, хотя дело было не только в нем.

Главной причиной этих успехов Чан Кайши в Маньчжурии Сяо Цзингуан считал большое превосходство в силах на стороне гоминьдана, в сколоченности его войск и в лучшем их вооружении.

В то же время вооруженные силы КПК перед началом гражданской войны переживали, может быть, один из самых критических моментов в своей истории. Они были разбросаны по всей огромной стране, что крайне затрудняло централизованное управление ими. Почти в два раза сократилась занимаемая ими территория, значительно уменьшилась численность личного состава — до 1,3 млн. человек против многих миллионов у Чан Кайши. Всего отрицательнее сказывалось на боеспособности революционных вооруженных сил слабое вооружение, обеспечение боеприпасами. «Не случайно, — говорил Сяо Цзингуан, — самой высокой наградой во многих наших соединениях считалась выдача бойцу 15 боевых патронов».

И с перебазированием революционных сил в Маньчжурию сразу преодолеть это оказалось невозможным, убеждал нас Сяо Цзингуан. Разумеется, мы относились к его словам с полным пониманием.

Обстоятельному рассмотрению в наших совместных анализах подвергалась тактика частей вооруженных сил КПК, сформулированная их руководством сверху: «Противник наступает, мы отступаем. Противник остановился, мы тоже остановились. Противник отступает — мы наступаем».

Мы указывали своим собеседникам на слабость такой тактики, при которой тем самым революционные части лишились основного источника приобретения оружия и боеприпасов.

Сильной стороной ОДА мы считали наличие в ней опытных, прошедших суровую проверку и закаленных в боях командных и политических кадров. Этот очень важный фактор обязательно должен был сказаться в решающих сражениях гражданской войны. Так оно впоследствии и произошло, когда Народно-освободительная армия Китая в победоносных боях сокрушила полчища Чан Кайши.

Но до этого должно было пройти еще три года. А во второй [227] половине 1946 года главная сила КПК в Маньчжурии — Объединенная демократическая армия только еще сдерживала гоминьдановские войска, нанося в ряде мест контрудары.

Сложная обстановка продолжала оставаться на южном участке фронта — на Ляодунском полуострове. Здесь части 8-й армии КПК были оттеснены к Гуаньдуну — к границе договорной зоны. Командование 39-й армии вынуждено было принять необходимые меры, чтобы предотвратить худшее.

В район наступающих гоминьдановских войск мы направили с небольшой группой сопровождения нашего представителя полковника М. А. Волошина. Он добрался до штаба гоминьдановский армии, войска которой наступали в направлении на Гуаньдун, и встретился с ее командующим. После соответствующих разъяснений Волошина на карте гоминьдановского генерала был обозначен рубеж той территории, которая находится под огнем нашей артиллерии. Было сказано, что переход рубежа повлечет за собой опасные последствия. Гоминьдановец, конечно без особого желания, дал обещание не переходить рубеж, и оно впоследствии твердо выполнялось.

Этими мерами, исключавшими вступление гоминьдановских войск на территорию Гуаньдуна, мы успокоили его население. Выполнено было и давнее наше обещание местной администрации учитывать интересы жителей в зоне 8–10 километров севернее границы Гуаньдуна.

Но главное состояло в том, что эту зону активно использовали отступающие сюда части 8-й армии.

С этого времени наши связи с местными органами самоуправления, с секретарем территориального комитета КПК Хань Гуаном и заместителем командующего — членом Военного совета ОДА Сяо Цзингуаном стали еще более частыми и деловыми.

Кстати скажу, эти официальные китайские представители были хорошо известны многим моим боевым друзьям по Порт-Артуру. В послевоенные годы меня часто спрашивали о них. Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе Хань Гуана и Сяо Цзингуана и их деятельности в Коммунистической партии Китая, поэтому могу говорить только о наших прежних встречах. Я и сейчас убежден, что наши связи и отношения носили тогда искренний и чистосердечный характер. Это позволяло нам правильно понимать друг друга, принимать соответствующие обстановке решения.

Помню, как в одной из встреч ранней весной 1946 года [228] Сяо Цзингуан в присутствии Хань Гуана очень обстоятельно и, по нашему мнению, весьма объективно информировал Военный совет армии о состоянии войск ОДА. «Положение с оружием и боеприпасами настолько тяжелое, — говорил он, — что если мы не получим необходимой помощи, то устоять против гоминьдановских войск, так мощно вооруженных американским оружием, будет невозможно. Я уполномочен Бюро ЦК КПК по Северо-Востоку и командованием ОДА доложить эту крайне тяжелую для нас обстановку, не преувеличивая и не преуменьшая ее сложности, и просить советское командование передать нам трофейное японское оружие».

Как нам стало известно позже, такие просьбы были направлены и Главному советскому командованию в Маньчжурии. Понимая сложность этого вопроса, Сяо Цзингуан не требовал от нас немедленного ответа.

И. И. Людников и я доложили Военному совету округа эту просьбу и наше мнение о возможности передать ОДА имеющееся у нас (до 80 вагонов) трофейное японское оружие.

Вскоре было решено в интересах китайского и советского народов оказать ОДА помощь оружием и военной техникой.

Не теряя времени, мы сообщили Сяо Цзингуану, что через неделю сосредоточим на полуострове Дагушань, в 15 километрах севернее города Дальний, первые 15 вагонов трофейного оружия.

Передача оружия была возложена на полковника Волошина и полковника Позднякова — опытных офицеров, не раз доказывавших свою распорядительность и оперативность. Эта и последующие передачи были ими организованы хорошо.

Наши китайские друзья также показывали высокую организованность. Несмотря на большие трудности в условиях непосредственного соприкосновения с гоминьдановскими войсками, они в течение одной ночи погрузили в баржи, джонки, рыбацкие лодки все оружие, буквально до последнего патрона, и к рассвету незамеченными доставили его к местам разгрузки. Вечером мы узнали, что оружие уже находится в местах назначения и распределяется по воинским частям.

— У нас большой праздник, — говорили возвратившиеся на Гуаньдун представители ОДА.

Хорошо зная сложную обстановку в частях ОДА, мы не видели в этом преувеличения. [229]

В конце июня Сяо Цзингуан и Хань Гуан снова прибыли в Порт-Артур: их известили, что на полуострове Дагушань для ОДА приготовлена другая партия оружия и боеприпасов.

От имени КПК и Военного совета ОДА они благодарили за помощь нашу партию, правительство и советское командование. Просили передать Советскому Верховному Главнокомандованию заверения Военного совета ОДА, что недалеко время, когда ее части начнут наносить сокрушительные удары по гоминьдановский войскам.

Вспоминается и наша помощь частям КПК, действовавшим в районе Шаньдунского полуострова.

Однажды пришел ко мне Хань Гуан и без обычных вступлений передал мне от имени КПК просьбу срочно помочь революционным частям Шаньдунского полуострова оружием и боеприпасами. Говорил он взволнованно и не скрывая тревоги за судьбу этой разрозненной гоминьдановцами и американскими морскими пехотинцами, обескровленной группировки революционных сил, прижатых к побережью. Гоминьдановцы, готовясь нанести последний удар, перегруппировывали свои части. Медлить было нельзя.

Мы понимали опасность, с какой столкнулись революционные части на Шаньдуне, как и то, что, кроме нас, в это время никто не окажет им помощь. Но как это было сделать, не осложняя отношений с правительством Чан Кайши?

После коллективного обсуждения этого нелегкого вопроса Военный совет армии пришел к выводу, что откликнуться на просьбу ЦК КПК мы можем только при помощи местных китайских коммерсантов.

Управление тыла армии поддерживало тесную связь с купцом, который тогда не пожелал раскрывать себя и назвался нам как купец «Ц». Он располагал своими отделениями банка в Азии, Африке и Южной Америке, мог закупать и привозить куда угодно любой товар. «Ц» имел деловые отношения с нашими внешнеторговыми организациями и часто выражал удовлетворение их точностью и аккуратностью. Кстати, я слышал такие отзывы о нашем тогдашнем Внешторге и от японских бизнесменов.

Так вот, к купцу «Ц» мы и обратились с просьбой зафрахтовать для Совета профсоюзов торговое судно. Его клеркам удалось сделать это быстро, и зафрахтованное судно типа «либерти» без промедления было загружено дальнинскими рабочими, как значилось в судовых документах, пшеницей, гаоляном и чумизой. На самом же деле главным [230] «товаром», правда, замаскированным от лишних глаз, были оружие и боеприпасы. Оставалось переправить его через пролив Бохай в условное место на Шаньдуне, что и было сделано. Вся операция заняла менее пяти суток.

Этот «профсоюзный подарок» был, может, и невелик, но, подоспевший ко времени, расценивался нашими друзьями на вес золота, о чем мне вскоре рассказал Хань Гуан.

Оказывается, гоминьдановские генералы, зная о тяжелом положении войск КПК на Шаньдунском полуострове и предвидя легкую победу, не спеша готовили наступление и совсем не позаботились о прикрытии своих флангов и тыла.

Командование войск КПК воспользовалось этим и, вооружив наиболее крепкие части, нанесло внезапный и успешный удар по гоминьдановцам. Было взято большое количество пленных, захвачены американское оружие и боеприпасы. Все это позволило довооружить революционные части и продолжать борьбу.

Хань Гуан, как всегда, от имени ЦК КПК сердечно поблагодарил нас за эту помощь.

В конце августа мы снова встретились с Сяо Цзингуаном и Хань Гуаном в Порт-Артуре. Сяо Цзингуан объявил, что Военный совет ОДА наградил И. И. Людникова и меня золотыми часами. Во врученном мне специальном адресе был такой текст:

«Товарищу генерал-лейтенанту Бойко В. Р.

В знак благодарности за оказанную Вами заботу и помощь китайской революции, в связи с годовщиной освобождения Маньчжурии, от имени Объединенной демократической армии Маньчжурии дарю на память золотые часы.

С приветом — Сяо Цзингуан

24 августа 1946 года».

Такой же дарственный адрес был вручен и Ивану Ильичу Людникову.

Я бережно храню этот документ и часы. Для меня они являются символом моих дружеских отношений с китайскими товарищами, сыгравшими немалую роль в освободительной борьбе своего народа.

Сяо Цзингуан рассказал нам в тот раз, как части ОДА отвечали на нашу помощь своими боевыми делами. Не ввязываясь в затяжные бои, они наносили по гоминьдановский войскам короткие чувствительные удары, эффективность которых месяц от месяца возрастала.

Эти первые успехи Сяо Цзингуан связывал с тем, что [231] ОДА была с нашей помощью снабжена оружием лучше, чем войска КПК, сражавшиеся с гоминьдановцами в других районах Китая.

И действительно, маньчжурской группировке войск КПК советским командованием было передано огромное количество трофейного японского оружия — как позже подсчитано, свыше 3,7 тысячи орудий, минометов и гранатометов, 600 танков, 861 самолет, около 12 тысяч пулеметов. Немалая часть этого оружия была захвачена войсками 39-й армии, значит, благодарность за помощь, которую выражал Сяо Цзингуан, относилась и к нам.

Наша материальная поддержка ОДА выражалась не только в передаче оружия. С обострением обстановки на фронтах гражданской войны приходилось решать и другие вопросы, вызванные просьбами командования ОДА.

Так, летом 1946 года Военный совет ОДА через Сяо Цзингуана сообщил нам о критическом состоянии локомотивного парка Харбинского железнодорожного узла. Оно возникло после отступления частей ОДА на север, когда большинство паровозов оказалось в руках гоминьдановцев, а имевшиеся в харбинском депо были до крайности изношены. Создались непреодолимые трудности для перевозки войск и грузов. Военный совет ОДА просил нас передать харбинской дороге часть паровозов из Дальнинского отделения КЧЖД.

Действительно, другой возможности помочь Харбину не находилось. К примеру, советские паровозы, если бы их перебросить с территории СССР, для китайских дорог не подходили из-за узкой колеи.

В то же время в Дальнинском депо имелось свыше сотни исправных локомотивов, была возможность в случае необходимости обеспечить их ремонт.

Но как их было перегнать к Харбину? Ведь вся центральная часть Маньчжурии, все имевшиеся тут железнодорожные пути находились в руках гоминъдановских войск.

Вот тогда и возникла мысль перебросить паровозы морским путем в один из портов Северной Кореи, а оттуда по железной дороге перегнать к маньчжурской границе. Мы доложили об этом маршалу К. А. Мерецкову и получили его указание досконально изучить возможность погрузки паровозов на суда в Порт-Артуре.

По поручению Военного совета армии группа инженеров из войск и военно-морской базы во главе с начальником инженерных войск армии полковником В. Ф. Тимошенко занялась конкретными сторонами этого вопроса. Командир [232] базы контр-адмирал В. А. Ципанович и полковник Тимошенко вскоре доложили, что в принципе вопрос разрешим. Для этого надо было построить двухкилометровую железнодорожную ветку от Артурского вокзала до участка Восточной бухты, где находился стационарный подъемный кран; предстояло также реконструировать мост через реку Лунхэ, по которому пройдет ветка. Тимошенко уже дал команду командиру 32-й инженерно-саперной бригады полковнику И. Т. Пархомчуку быть готовым к выполнению этих работ.

При мне командующий армией сам спросил по телефону полковника Пархомчука, сможет ли бригада приступить к делу. Тот доложил, что необходимые инструменты находятся на месте, рельсы и шпалы подвозятся, батальоны бригады готовы к строительству ветки и завершат ее за несколько ночей, если на это время проезд транспорта по трассе строительства будет закрыт.

Маршал К. А. Мерецков был удовлетворен докладом И. И. Людникова по этому вопросу, и вскоре мы были извещены, что необходимые плавсредства направлены в Порт-Артур.

Организованно и оперативно справилась со строительством ветки наша инженерная служба, так что оставалось теперь одно — с приходом плавсредств погрузить на них паровозы. Правда, перед этим пришлось основательно поволноваться еще и насчет подъемного крана.

Кран был смонтирован русскими инженерами и рабочими еще в 1904 году, но оставался в исправном состоянии. Только вот его оптимальная грузоподъемность вызывала сомнения, тем более что никакой технической документации к нему не сохранилось.

При помощи городского комитета партии мы разыскали в городе довольно пожилого китайца, который раньше работал на этом кране. Он сообщил, что грузоподъемность крана 100 тонн, даже несколько раз повторил русское слово «сто», а для большей убедительности и чтобы его правильно поняли, еще десять раз взмахнул обеими руками. Это разъяснение успокаивало: паровоз без тендера весил 108 тонн, а кран, наверное, рассчитывался на какие-то допустимые перегрузки.

Группа инженеров в течение трех дней поднимала на разную высоту паровоз, пока не убедилась в надежности крана.

А вскоре специальные суда, подготовленные для перевозки паровозов, уже ставились под загрузку. [233]

В результате в 1946 году в северо-восточную часть Маньчжурии было перевезено из Порт-Артура 30 паровозов и, как мне позже стало известно, еще несколько десятков в 1947 году.

Во всей этой хлопотливой для нас акции очень заметно проявил себя полковник В. Ф. Тимошенко, которому Военный совет выразил тогда особую благодарность.

Владимира Феофановича я знал еще с августа 1942 года, когда он был командиром батальона в 158-й стрелковой дивизии. Молодой капитан отличился тогда во время строительства плотины через реку Молодой Туд, благодаря чему наши войска ускорили наступление. Спустя небольшое время после этого Тимошенко назначили начальником штаба, а затем и начальником инженерных войск армии. Вот и здесь, в Порт-Артуре, он быстро разработал проект строительства ветки, согласовал его с командиром бригады, в результате чего потребовался минимум времени для проведения трудоемкой работы.

Хочу сказать, что летом и осенью 1946 года, когда ОДА после тяжелого отступления накапливала силы, наша посильная помощь была особенно важна для китайских товарищей.

В это время войска Красной Армии были выведены из Маньчжурии, тогда как США кроме возросших поставок Чан Кайши вооружения и техники непосредственно поддерживали гоминьдановцев силами своего флота и авиации, помощью военных специалистов.

Тревогу в связи с этим проявляли даже те органы китайской печати, которые выходили в контролируемых гоминьданом районах. Так, в сентябре 1946 года шанхайская газета «Ляньхэвань бао» так комментировала политику США в Китае: «Красная Армия вывела свои войска из Маньчжурии, и нет никаких симптомов вмешательства СССР во внутренние дела Китая и советского участия в китайской гражданской войне. Страной, которая принимает участие в гражданской войне в Китае, являются США».

Резко критиковалась политика президента Трумэна и в самих США. Например, в журнале «Чайна уикли ревю» в июне 1946 года отмечалось: «Трумэн заявил о необходимости продолжения поставок по ленд-лизу вплоть до отъезда из Китая последнего японца, о необходимости обучения и снабжения вооружением китайской армии численностью один миллион человек. Таким образом, сброшена маска американского нейтралитета в гражданской войне в Китае». [234]

Обстановка, сложившаяся к осени 1946 года, трезво оценивалась бюро ЦК КПК по Северо-Востоку и Военным советом ОДА. Несмотря на все трудности, отразить наступление гоминьдановских войск и экспансии США в Маньчжурии можно было только одним — противопоставить этой силе свою силу.

Все решительнее войска ОДА вводились в сражения против армий Чан Кайши, направляемых американскими военными советниками и инструкторами.

Представители КПК, обычно Хань Гуан, продолжали регулярно информировать нас о боевых действиях в Маньчжурии и на других фронтах в Китае. Сведения поступали обнадеживающие: революционные войска крепли, наносили все более ощутимые удары по врагу, вызывавшие в его рядах растерянность, а часто и панику.

В мою задачу не входит приводить здесь хронику событий гражданской войны в Китае. Подчеркну только, что наиболее масштабные из них в этот период происходили именно в Маньчжурии и являлись следствием боевых успехов ОДА.

«События в Маньчжурии включали в себя период накопления революционных сил в условиях временных успехов гоминьдановских войск, а затем резкий перелом в пользу компартии Китая, который завершился стремительным наступлением народных вооруженных сил из Маньчжурии на юг страны, крахом гоминьдана и его американских покровителей, созданием КНР»{17}.

Я заканчивал свою службу в Порт-Артуре в самом конце февраля 1947 года, когда этот перелом еще не наступил. Однако предпосылки для него уверенно назревали.

В сводке агентства Синьхуа от 29 ноября 1946 года сообщалось, что части ОДА и 8-й Народно-освободительной армии с июля до середины ноября взяли в плен более 50 тысяч гоминьдановцев, в том числе более 30 генералов и равных им по званию и 52 полковника (фамилии этих генералов и полковников в сводке перечислялись). Среди пленных генералов указывались командующий 10-й армией, начальник штаба 19-й армии, три командира дивизии и другие.

В итоговой сводке Синьхуа от 16 февраля 1947 года отмечалось, что начиная с июля минувшего года бои носили напряженный характер. За это время разгромлено полностью [235] 56 бригад гоминьдановцев, освобождено 190 городов, взято огромное количество пленных, в том числе 86 генералов. Особенно напряженные бои шли в Маньчжурии.

27 февраля я в последний раз слушал информацию представителя Объединенной демократической армии о положении на фронтах. Достижения революционных сил были по-прежнему значительными. Народно-освободительная армия Китая, самой сильной и лучше вооруженной составной частью которой стала ОДА, увеличила к этому времени свою численность до 2 миллионов человек. Она готовилась к летним боям, вылившимся в решительное стратегическое наступление против войск гоминьдана.

Поскольку, как видел читатель, мне довелось иметь определенное личное отношение к гражданской войне в Китае, я, расставаясь с китайскими друзьями, которых приобрел за время службы в Порт-Артуре, разделял и их радость в связи с боевыми успехами НОА, и их уверенность в грядущей победе над гоминьдановцами.

И тогда, и позже я не раз задумывался над тем, почему победила китайская революция. Конечно, анализу причин этой победы посвящено множество исторических книг и трудов.

Но одно дело усваивать какие-то выводы из книжек, а другое — извлекать их из собственных наблюдений, из собственного, пусть и скромного, участия в событиях; в последнем случае истины наполняются более конкретным содержанием, становятся более, что ли, рельефными, убедительными.

Бесспорно, что главной и решающей силой китайской, как и всякой, революции является народ, поднявшийся против гоминьдана, против новых угнетателей — американских империалистов.

В моей памяти решимость этого народа изменить свою тяжкую долю, избавиться от ярма унизительной колониальной зависимости, от произвола очередных бессовестных и жестоких сатрапов встает во многих образах. В ликующих толпах, радостно встречавших нас, советских воинов, на площадях больших и малых городов, на тесных улочках деревень. В кумачовых флагах и страстных выступлениях на митингах в честь годовщины Октябрьской революции. В упорном стремлении забитых до этого людей овладеть трактором, станком, лучше обработать свой крохотный земельный участок, чтобы победить голод, нищету. В удивительном желании немедленно покончить с темнотой, безграмотностью, приобщиться к книге. В бурных собраниях, избиравших [236] представителей местной власти на Гуаньдуне. В гневных демонстрациях протеста тысяч людей против намерений американской эскадры высадить десант в Дальнем...

Такой народ, будь у него надежный руководитель, не мог не добиться своих справедливых целей.

У китайского народа был закаленный десятилетиями борьбы руководитель — Коммунистическая партия, что и стало важнейшим фактором победы революции.

Деятельность центрального партийного руководства мне, конечно, была менее известна. Более полно я знал о работе бюро ЦК КПК по Северо-Востоку Китая. Я не раз убеждался, что бюро — зрелый руководящий орган, всегда оперативно реагирующий на ход событий и делающий из них правильные выводы. Энергичные действия и решения бюро, его постоянная забота о непрерывном росте численности и укреплении боеспособности ОДА и других революционных частей и соединений решающим образом влияли на весь ход борьбы против гоминьдановских войск в Маньчжурии. Я считал и считаю постановление бюро ЦК КПК по Северо-Востоку от 20 июля 1946 года выдающимся политическим документом, внесшим перелом в работу партийных и военных организаций в Маньчжурии, нацелив их прежде всего на связь с массами трудящихся.

Сила КПК в руководстве национально-освободительной борьбой отчетливо выразилась в том, что партия воспитала преданные революции военные кадры, привила им высокие политические и морально-боевые качества, умение жить интересами рядовых бойцов, никогда не отрываться от них.

Уже более сорока лет перед моими глазами как живые стоят Сяо Цзингуан и Хань Гуан, на мой взгляд, воплотившие самые привлекательные черты китайских партийных кадров революционного времени. Особенно мне импонировали их поразительная неутомимость в работе, простота, скромность. Авторитет этих партийных руководителей, основанный на личном примере, был таков, что по первому их слову люди брались за самое тяжелое дело.

Я храню память о добрых, дружественных отношениях с этими китайскими товарищами, высоко ценившими помощь Советского Союза, Красной Армии. Сяо Цзингуан, как член Военного совета ОДА, хорошо знал объем и разнообразие этой помощи, считал, что без нее революционные войска не смогли бы добиться перелома в боевых действиях в Маньчжурии. Хань Гуан помимо работы в гуаньдунской территориальной партийной организации был тесно связан с борьбой коммунистов на Шаньдунском полуострове и всячески [237] ей помогал, опираясь на возможности освобожденного Красной Армией Гуаньдуна.

Разгром Квантунской армии и освобождение от японских захватчиков Маньчжурии, активное содействие китайским коммунистам в создании здесь мощной революционной базы, в оснащении ОДА и других революционных войск оружием и боевой техникой, решительное противодействие экспансионистским замыслам США — все это было действительно огромным вкладом советского народа и его Вооруженных Сил в победу революции в Китае.

Теперь, по прошествии десятилетий, эти события стали достоянием истории. А тогда мы, их участники, видели в них живое каждодневное проявление чувств дружбы к китайскому народу, чувств, которые сформировались еще до нашего похода против Квантунской армии.

Однажды в беседе с Сяо Цзингуаном я рассказал ему, как советские солдаты, готовясь к походу против Квантунской армии, были вдохновлены тем, что им предстояло помогать китайскому народу. Сяо Цзингуан спросил, не могу ли я снабдить его каким-либо свидетельством на этот счет, которое бы он мог, вернувшись в свою армию, воспроизвести для своих товарищей. Я ответил, что в таком случае ему стоило бы узнать, что говорили наши солдаты на митингах накануне перехода границы Маньчжурии.

Вскоре перед нами лежала выписка из донесения политотдела армии политуправлению Забайкальского фронта от августа 1945 года, содержавшая изложение нескольких солдатских выступлений на митингах.

Помню, ознакомившись с ними, мой собеседник, отлично знавший русский язык, переписал себе кое-что в блокнот и сказал:

— Китайский народ будет вечно благодарен советскому солдату...

Много позже, уже в годы так называемой «культурной революции», в китайской прессе о временах борьбы за освобождение страны говорилось так: «Нам ветер не был попутный».

Времена сейчас другие, и если я напоминаю об этом, то только потому, что нам, ветеранам, слишком дорога память о солдатах и офицерах нашей 39-й армии, всех советских воинах, отдавших свои жизни за освобождение Северо-Восточного Китая, о том, что свою бескорыстную помощь китайскому народу оказывали они в чрезвычайно трудное для себя время. [238]

А что касается ветра, то, к счастью китайского народа, в самую важную годину он оказался ему попутным и дул он из Советского Союза.

Этот могучий ветер за один месяц смел миллионную Квантунскую армию, разогнал черные тучи, пятнадцать лет висевшие над Маньчжурией, и расчистил путь к дальнейшей борьбе.

Главные события гражданской войны в Китае в 1946–1948 годах развернулись именно в Маньчжурии. Здесь сложилась самая мощная и боеспособная группировка войск Народно-освободительной армии, разгромившая главные силы гоминьдана. Освободив в 1948 году Северо-Восточный Китай, она успешно продвигалась на юг и в январе 1949 года вступила в Тяньцзинь и Пекин.

К осени НОА очистила от чанкайшистских войск весь континентальный Китай. В октябре 1949 года была провозглашена Китайская Народная Республика.

Рядом с молодым народным государством, подпирая его своим плечом, стоял, как и в дни вооруженной борьбы, Советский Союз.

14 февраля 1950 года между СССР и КНР был заключен договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. Он упрочил положение нового Китая перед лицом угроз со стороны США и всего мирового империализма, озлобленного победой народной революции в крупнейшей стране мира.

Договор явился образцом нового типа межгосударственных отношений, основанных на полном равноправии и взаимопомощи. В частности, он предусматривал широкое содействие СССР в ликвидации экономической отсталости Китая. Только за первые десять лет договорных отношений наша страна помогла Китаю построить более 250 крупных промышленных объектов, создать базовые отрасли индустрии и подготовить большой отряд национальных кадров.

Отмечая пятилетие договора, тогдашние руководители КНР Мао Цзэдун, Лю Шаоци и Чжоу Эньлай писали о нем как о «великом мирном договоре, символе великой дружбы между Китаем и СССР».

На протяжении длительного периода советские люди радовались и гордились глубокими дружественными отношениями с китайским народом; в свою очередь китайские руководители не скупились на признания огромного значения для судеб КНР бескорыстной помощи со стороны Советского Союза.

Думаю, что не будет преувеличением сказать, что все это воплощало в историческую практику вещие слова великого [239] китайского революционера Сунь Ятсена, с которыми он перед своей смертью в 1925 году обратился в ЦИК СССР: «Дорогие товарищи! Прощаясь с вами, я хочу выразить мою пламенную надежду — надежду на то, что скоро наступит рассвет. Настанет время, когда Советский Союз как лучший друг и союзник будет приветствовать могучий свободный Китай, когда в великой битве за свободу угнетенных наций обе страны рука об руку пойдут вперед и добьются победы».

Однако всем нам лишний раз пришлось убедиться, что история движется вперед не по гладкой дороге.

Со временем на пути советско-китайских отношений были, к сожалению, воздвигнуты горы недоверия, необоснованных претензий и даже лжи. Об этом много написано, и у меня нет желания что-либо повторять. Хочу только отметить, что за все это время я не встретил ни одного советского человека, который бы не испытывал чувства огорчения в связи с тяжелым недугом, временно ослабившим отношения двух наших великих народов.

Очень бы хотелось верить в то, что это — пройденный этап. Всей душой я разделяю последовательный курс нашей партии на улучшение взаимоотношений СССР с социалистическим Китаем, закрепленный в решениях XXVII съезда КПСС. Надежды на это основаны на глубоких объективных факторах, о которых напомнил в Политическом докладе на съезде Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев: «Думая о будущем, можно сказать, что резервы сотрудничества СССР и Китая огромны. Они велики потому, что такое сотрудничество отвечает интересам обеих стран; потому, что неразделимо самое дорогое для наших народов — социализм и мир»{18}.

В последние годы и в Китае высказываются оценки и положения, основанные на реалиях и заботе об улучшении отношений между нашими странами. Если я читаю или слышу о них, мне это доставляет личное удовлетворение. Мне тогда вспоминается, что я имел хотя и малое, скромное, но непосредственное соприкосновение с огромной важности событиями, в итоге которых родилась КНР, что вместе с моими боевыми товарищами и китайскими друзьями я переживал эти события, огорчался неудачам и радовался боевым успехам китайского народа.

Именно так, например, я воспринял информацию наших [240] газет о том, как 3 сентября 1985 года в далеком Пекине состоялся митинг, посвященный 40-й годовщине победы в войне сопротивления китайского народа против японских захватчиков, победы антифашистских сил во второй мировой войне. На этом митинге выступил председатель постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей Пэн Чжень, бывший в годы гражданской войны уполномоченным ЦК КПК в Маньчжурии. В его речи снова звучали слова правды о том, что Советский Союз выдержал в этой войне самые суровые испытания, внес решающий вклад в победу, что победа в Европе и особенно сокрушительные удары, нанесенные Советским Союзом по германскому фашизму, оказали мощную поддержку Китаю, а участие Советских Вооруженных Сил в войне против Японии в Северо-Восточном Китае стало важным фактором обеспечения победы над общим врагом.

В те же дни в посольстве Китайской Народной Республики в Москве состоялся прием по случаю 40-летия победы над Японией. В числе приглашенных оказались и мы о генералом М. И. Дружининым.

Когда по окончании его мы направились к выходу, к нам подошел молодой генерал — китайский военный атташе. Оказывается, он знал нас как участников освобождения Северо-Восточного Китая и выразил нам в связи с этим благодарность, заверил, что китайские трудящиеся никогда не забудут о той помощи, которую оказал им Советский Союз. Сами по себе такие жесты внимания в других обстоятельствах были бы обычными, но, что греха таить, к ним приходилось привыкать заново.

* * *

Известно, что чувство дружбы приложимо не столько к области официальных отношений государств, сколько к народам. С полным основанием можно сказать, что советские люди никогда не изменяли своих дружеских чувств к китайскому народу, с болью воспринимали известия о тяжелых испытаниях, выпавших на его долю в ходе «великого скачка», «великой культурной революции» и других негативных событий недавнего прошлого. В последнее время мы радуемся сообщениям о повышении уровня жизни в Китае, большим сдвигам в его экономике.

Ну, а каковы были чувства китайского народа к нам, советским людям? Не потерпели ли они под напором «великой культурной революции» или за частоколом из «больших препятствий» эволюции к равнодушию или даже к вражде? [241]

Я уверен, что советские воины, все советские люди за время пребывания на Гуаньдуне оставили по себе добрую память. Но сохранилась ли она?

Мне всегда хотелось получить ответы на эти вопросы, как говорится, из первых рук — от тех людей, неравнодушных к китайцам, которые в нынешней обстановке побывали среди них, лично соприкоснулись с их настроениями.

И вот такая счастливая возможность неожиданно, а скорее сказать, закономерно для меня открылась.

В составе делегации Общества советско-китайской дружбы в Китае побывал ветеран 39-й армии, а ныне народный художник РСФСР председатель Иркутского областного общества советско-китайской дружбы Виталий Сергеевич Рогаль. В рядах нашей 17-й гвардейской дивизии разведчик и пулеметчик Рогаль прошел фронтовой дорогой от Витебска до Кенигсберга, затем через Большой Хинган до Порт-Артура. Талантливый художник, он не оставлял карандаша и кисти и на фронте, в своих рисунках запечатлел боевой путь своей прославленной дивизии. Очень много он рисовал и находясь на Гуаньдуне. Когда мы открыли там школы для детей советских военнослужащих, Виталий Сергеевич помог в этом незнакомом нам деле как учитель рисования, одновременно стал организатором армейской студии военных художников.

Очень нужным был он нам человеком в Порт-Артуре, но пришлось уважить его страстное желание поступить учиться в Академию художеств, и в августе 1946 года рядовой Рогаль был демобилизован. Поскольку решался этот вопрос при моем участии, мы и в дальнейшем не прерывали доброго знакомства. Насколько позволяла служба, я с интересом следил за неутомимой деятельностью своего бывшего сослуживца, ставшего известным художником Сибири — за его поездками по крупным стройкам на востоке страны, на Украину, в Белоруссию, братскую Монголию. Периодически мы переписывались, и я знал, что всюду, где В. С. Рогаль был, успешно проходили выставки его произведений.

И вот в мае 1987 года Виталий Сергеевич побывал в Пекине, Шанхае, Мукдене, Дальнем и других городах Китая, на все взглянул цепким взглядом художника, откликнулся на все чуткой душой советского человека.

Мне он прислал подробное письмо-дневник, которое дало ответ на упомянутые выше вопросы. Приведу некоторые выдержки из этого письма, которые, на мой взгляд, пояснений не требуют. [242]

«...На первом приеме в Пекине в Обществе китайско-советской дружбы встретили нас очень тепло и сердечно. Когда в ходе беседы наши представители сказали, что мы приехали восстанавливать дружбу, китайские собеседники предложили более точную формулировку: продолжать дружбу... Приятно было, что везде, где бы мы ни были, простые люди, да и руководители предприятий и отделений общества дружбы оказывали нам большое уважение, проявляли заботу, особенно ко мне, как представителю Советской Армии, освобождавшей Северо-Восточный Китай».

«...Посетили Шанхай, 12-миллионный город, побывали в селах провинции. И село и город принимали нас, как родных. Дело в том, что в нашей делегации были профессора Московского, Ленинградского и Киевского университетов, в которых до «культурной революции» учились русскому языку и проходили стажировку китайские студенты. Эти бывшие студенты, теперь сами профессора иностранных факультетов, где учатся русскому языку, со слезами радости обнимали своих прежних учителей».

«...Но самой удивительной и потрясающей радостью для меня было лететь в Харбин, да еще над Ляодунским полуостровом. Я ведь здесь все когда-то перерисовал, потому и сверху многое узнавал — вот высокие горы Ляотышань, а дальше Порт-Артур, за ним Дальний... Промелькнула гора Самсон, за ней Цзиньчжоу, где стоял штаб нашего корпуса...

Встреча в Харбине непередаваема... Почти все, кто встречал нас, говорят на чистом русском языке. Везут нас по городу, а он выглядит почти русским — ну точь-в-точь как наша иркутская главная улица!..

Весь Харбин перерезает улица Красноармейская, на обоих ее концах стоят монументы советским воинам, к подножию которых советская делегация возложила цветы...

Особенно торжественной была встреча на привокзальной площади — той площади, на которой генерал А. П. Белобородов в 1945 году принимал парад Победы. Многие пожилые китайцы помнили этот парад, сегодня они пришли и заполнили всю площадь, встречали и провожали нас, жали нам руки, а многие по-русски говорили нам, что помнят подвиг советских воинов, что наша дружба вечна»...

«...В Мукден прилетели самолетом. После отдыха делегация выехала в центр города. На площади железнодорожного вокзала уже были сотни людей. Венок и цветы к монументу в честь советских воинов мы несли через живой коридор людей... Я отошел от монумента и зарисовал то, что [243] увидел: сотни склонившихся с обнаженными головами людей, опустивших взоры в землю, где похоронены наши однополчане, серебристые здания города, синее небо, венок у памятника, надписи на русском и китайском языках: «Вечная память советским воинам!»

Вечером в зале приемов гостиницы на банкете в честь нашей делегации нас радостно приветствовал председатель местного отделения китайско-советского общества Мэн Хань. Он очень тепло говорил о нашей стране, о нашей дружбе, поднял тост за Советскую Армию, освободившую город и весь Северо-Восточный Китай.

За столом сидели ветераны китайской революции и войны с японскими империалистами, они говорили, что хорошо помнят о помощи, которую мы оказывали им из района Гуаньдунского полуострова».

«...После заезда в город химиков Ляомень и город металлургов Анынань, предприятия которых строились при помощи Советского Союза, о чем нам напомнили наши китайские спутники, мы поездом направились в город Дальний. Ах, какая знакомая дорога — когда-то, догоняя своих, я ехал на площадке перед котлом паровоза, чтобы лучше видеть и рисовать!

Вот и гора Самсон, что под Цзиньчжоу; правда ее вершина срезана: на ней телеретранслятор. На остановке в Цзиньчжоу вышел. Вокзал и перрон — те же, что и были, осмотрел их с волнением...

А затем — в Дальний. Вокзал здесь тоже не изменился, но за ним открывался новый торговый порт, показавшийся мне величественным, — сюда нас сразу же пригласили на смотровую площадку. У меня сердце замерло, когда я бросил взгляд вдоль берега на запад — там в дымке мне чудился Порт-Артур, а может я и в самом деле что-то видел, скорее всего памятник на горе Перепелиной, маячивший белым пятном... Порт-Артур, или Люйшунь по-китайски, теперь закрытый город, посещение его нашим планом не предусматривалось. Но на мое счастье, сопровождавшая нас на смотровую площадку молодая китаянка, прекрасно говорившая по-русски, оказалась жительницей Порт-Артура. Я попросил ее положить на Русском кладбище к братским могилам русских воинов 1904 года и советских воинов 1945 года цветы от нашей делегации. Через два дня, перед отъездом из Дальнего, мне сообщили, что эта славная девушка в сопровождении своих подруг и родственников привезла на Русское кладбище полную тележку самых лучших цветов, засыпав ими могилы. Так с ее помощью я словно бы [244] побывал в Порт-Артуре, чтобы почтить память соотечественников — портартурцев.

А в Дальнем нас торжественно встретила большая делегация Общества китайско-советской дружбы во главе с заместителем председателя Люй Ваншанем.

В городе уже широко знали о приезде советской делегации, и на всем протяжении от вокзала до гостиницы «Далянь», что на площади Сун Ятсена на берегу Желтого моря, нас приветливо встречали горожане.

После отдыха Люй Ваншань повез нас в центр города на площадь, где возвышается монумент в честь советских воинов, сооруженный уже после ухода советских войск о Гуаньдуна.

Огромная площадь, где город проводит свои торжества, заполнена народом насколько хватает глаз. Наше появление на трибуне вызвало овации. Люй Ваншань, представляя всех нас, сказал, что я народный художник, председатель Иркутского областного общества советско-китайской дружбы и участник освобождения Ляодуна, что в 1945 году я рисовал Дальний и Порт-Артур... А я и сейчас рисовал эту величественную площадь, этих людей, каждый из которых старался пожать мне руку, сказать «сесе» — спасибо. Ко мне подошел старик, с улыбкой взял у меня лист бумаги, уверенно нарисовал силуэт горы Высокой и сказал: «Я Ван Мой, а вы — Ло-га-ли». Не успел переводчик перевести эти слова, как мы с Ван Моем крепко обнялись, а потом стерли слезы радости. Я признал Ван Моя и стоявшего рядом с ним человека — тех молодых в 1945 году людей, которые помогали мне в работе по запечатлению исторических мест Порт-Артура. Они и сейчас жили в Порт-Артуре и приехали, узнав о прибытии нашей делегации. Вот какая произошла встреча! Я с радостью подарил старым знакомым свои рисунки, и мы расстались с надеждой встретиться еще раз: ведь я не побывал тогда в Порт-Артуре...

Нам показали весь город. Старый Дальний, казавшийся нам в 1945 году огромным, — теперь маленький островок в современном Даляне, протянувшемся на 40 километров к самому Цзиньчжоу, фактически ставшему пригородом...

Прощание с Люй Ваншанем и всей китайской делегацией в аэропорту было сердечным. Они благодарили нас за посещение города, просили высказать советским людям чувства любви и уважения. Особый привет они передавали со мной всем ветеранам нашей армии, освобождавшим Северо-Восточный Китай и Ляодунский полуостров». [245]

После XXVII съезда КПСС наши межгосударственные, торговые и культурные связи с КНР начали расширяться. Их взаимная выгодность признается обеими сторонами, а это значит, что они будут развиваться и впредь.

Рубежное значение на этом пути имел визит М. С. Горбачева в Китайскую Народную Республику в мае 1989 года. Он ознаменовал нормализацию межгосударственных отношений двух великих социалистических держав, восстановление связей между Коммунистической партией Советского Союза и Коммунистической партией Китая.

Не надо доказывать, что такая перспектива взаимоотношений СССР и КНР отвечает глубоким надеждам советских людей. [246]