Глава четвертая.

От Одера до Шпрее

Война проверяет на прочность все физические и духовные силы человека. И непомерно высокие нагрузки ложатся на него не только в бою. И не только на поле брани, в схватках с врагом показывали героизм советские люди.

Повседневный тяжелый труд во имя победы — тоже подвиг. О нем мало рассказывается, реже пишется. Героизм ратного труда выглядит предельно просто и буднично, потому его легко не заметить и трудно оценить все величие. Горячее сердце патриота и натруженные жилистые руки — вот облик защитника Родины в моем представлении. Громовым раскатам орудий и могучему русскому «ура», возвещавшим о начале наступления, всегда пред7 шествовала та самая незаметная, но грандиозная по объему работа, целиком лежавшая на плечах красноармейца, рядового бойца. Так было и перед решающей битвой — сражением за Берлин, дальние и ближние подступы к которому гитлеровцы укрепили необыкновенно сильно.

Изучение разведданных показало, что гитлеровское командование сконцентрировало на берлинском направлении крупную группировку войск и возводило мощные укрепления. При строительстве оборонительных рубежей гитлеровцы использовали благоприятный для этого рельеф местности: реки, гряды высот, крупные лесные массивы, озера, каналы, узкие межозерные дефиле. Все населенные пункты, заводы, кирпичные постройки, фольварки были приспособлены для круговой обороны. Густая сеть железнодорожных путей и шоссейных дорог давала возможность противнику широко маневрировать силами.

Уже к началу апреля 1945 года между Одером и Берлином были возведены три оборонительные полосы, [121] а между ними ряд промежуточных позиций. Общая глубина главной полосы вражеской обороны достигала 7–10 километров.

Передний край второй полосы обороны гитлеровцев проходил в 10–12 километрах от их главной полосы — по западному берегу реки Альт Одер и далее Гузов, Зелов.

Она состояла из двух позиций глубиной 5–8 километров. Была еще и третья (тыловая) полоса обороны, отстоящая на 28–30 километров от переднего края ее главной полосы. Общая глубина этой полосы составляла 3–4 километра. Большие оборонительные работы провели фашисты и на ближних подступах к своей столице.

Всего на берлинском направлении немецко-фашистское командование сосредоточило 48 пехотных, 9 моторизованных, 6 танковых дивизий и много других частей и соединений. Кроме того, из населения в районе Берлина было сформировано 200 батальонов фольксштурма. Таким образом, общая численность войск противника составила около 1 миллиона человек. Здесь враг имел 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий и 3300 самолетов.

Но было уже совершенно очевидно, что никакие укрепленные районы, полосы, зоны не могут сдержать наступления войск Красной Армии и спасти фашистскую Германию от неминуемого поражения.

Для проведения этой грандиозной операции советское командование сконцентрировало огромные силы. Помимо войск трех фронтов — 1-го, 2-го Белорусских и 1-го Украинского — к боевым действиям были привлечены часть сил Балтийского флота, Днепровская военная флотилия и авиация дальнего действия.

Как же конкретно мыслилось участие 1-го Белорусского фронта в проведении Берлинской операции? Во исполнение директивы Ставки Верховного Главнокомандования командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков решил мощным ударом с кюстринского плацдарма рассечь оборону противника, а затем, расширяя и углубляя прорыв, обойти фашистскую столицу с северо-запада и юго-востока, окружить врага и, уничтожая его по частям, штурмом овладеть Берлином и уже на двенадцатый — пятнадцатый день операции выйти на Эльбу.

5-й ударной армии предстояло наступать в центре первого эшелона главной группировки войск 1-го Белорусского фронта. Перед ней была поставлена боевая задача: фронтальным ударом взломать оборону противника, обеспечить ввод в прорыв 2-й гвардейской танковой армии, [122] а затем во взаимодействии с соседними армиями выйти к Берлину и штурмом овладеть его северо-восточной частью.

Из резерва Главного Командования 5-й ударной армии придавались мощные средства усиления. Вместе со штатными средствами она насчитывала около 2500 орудий и минометов калибра выше 76 мм, 360 танков и самоходно-артиллерийских установок. В оперативное подчинение командующего были выделены 6-й штурмовой и 6-й истребительный авиационные корпуса 16-й воздушной армии. Это была огромная сила! Достаточно сказать, что в армии удалось создать такую оперативную плотность на один километр фронта наступления — 274 орудия и миномета, более 40 танков и самоходно-артиллерийских установок. Ни в одной из операций мы не имели такого превосходства над противником в технике.

Для выполнения поставленной задачи командующий 5-й ударной армией генерал Н. Э. Берзарин принял решение построить стрелковые корпуса в один эшелон. Боевой порядок их был таким: в 26-м и 32-м корпусах — по две дивизии в первом эшелоне и по одной во втором, а в 9-м корпусе — в первом и втором эшелонах по одной стрелковой дивизии. Третья дивизия этого корпуса (230-я) находилась в резерве командарма. Особое внимание уделялось обеспечению превосходства сил и средств на семикилометровом участке прорыва. Здесь было сосредоточено 6 стрелковых дивизий, более 1800 орудий и минометов, 361 реактивная установка, все 360 танков и самоходно-артиллерийских установок и около 50 инженерно-саперных рот.

Оперативное построение войск нашей армии в один эшелон было целесообразным и потому, что за ее боевыми порядками в районе Кюстрина находилась 2-я гвардейская танковая армия, предназначенная для последующего ввода в сражение в нашей полосе наступления.

Для обеспечения предстоящих боевых действий нужно было провести колоссальную подготовку, организовать и направить к единой цели труд тысяч людей.

В начале апреля меня и начальника штаба армии пригласил к себе Н. Э. Берзарин.

— Только что получена директива фронта: на наш плацдарм вводятся войска Третьей ударной и Сорок седьмой армий. Мы передаем им двадцать три километра линии фронта, а все наши соединения на плацдарме перегруппировываем на девятикилометровую полосу, исключая Зофиенталь-Гольцов. [123]

— Какие сроки определены для перегруппировки? — спросил генерал Кущев.

— С восьмого по четырнадцатое апреля. На нас же возложена обязанность подготовить в инженерном отношении весь плацдарм, в том числе и участки, передаваемые другим войскам. Прошу вас, Александр Михайлович, подготовить приказ и вечером представить на подпись...

Эта перегруппировка была весьма трудоемкой и требовала большого воинского искусства. Перемещение огромного количества людей и техники предстояло провести в ночных условиях, с соблюдением мер свето — и звукомаскировки.

Плацдарм менялся на глазах. Он бесшумно «бурлил»... На нем шло массовое непрестанное передвижение людей по бесчисленным ходам сообщения и траншеям на новые участки. Преображение плацдарма началось за много суток до начала разведки боем передовыми батальонами. Началось и с того времени ни на мгновение не прекращалось. С рассвета и до поздней ночи велись земляные работы, выполняемые не только саперами, но и воинами других родов войск. Ведь нужно было оборудовать в инженерном отношении весь исходный район для наступления! О том, какой это огромный труд, можно судить хотя бы по тому, что на каждом километре фронта было вырыто и замаскировано 13 километров траншей и ходов сообщения полного профиля. К проведению этих работ службы тыла фронта и армии заранее тщательно подготовились. Вот сколько на плацдарме было использовано инвентаря и материалов: 80 тысяч больших и малых саперных лопат, 8 тысяч топоров, 25 тысяч поперечных пил, 245 тонн (!) гвоздей, 70 тонн взрывчатки... Казалось, не было ни одного метра земли, которого не коснулась бы лопата красноармейца при оборудовании исходного рубежа для грядущего прыжка вперед.

Огромные усилия затрачивали воины и на различные работы по маскировке объектов, позиций, батарей. Почти ежедневно ее состояние проверялось с воздуха офицерами штаба и армии и лично командирами корпусов.

Столь большое внимание, уделяемое маскировке, было не случайным. Готовясь к наступлению, мы понимали, что противник ожидает наш удар, и именно с кюстринского плацдарма, где советские войска были ближе всего к Берлину. Но гитлеровцы не знали, когда начнется операция, на каком участке плацдарма намечается прорыв обороны, какими силами его планируется осуществлять. [124]

Чтобы полностью исключить возможность просачивания каких-либо сведений о действительных планах командования, на плацдарме категорически запрещалось пользоваться радиосвязью. Письменных приказов не отдавалось, указания поступали непосредственным исполнителям, и то лишь на топографических картах. В светлое время суток передвижение в сторону плацдарма, к Кюстрину, строжайше воспрещалось. И наоборот, специально выделенные части и значительное количество транспорта усилено, почти не таясь, передвигались лишь в восточном и штеттинском, северном, направлениях, чтобы создать ложное впечатление о концентрации здесь наших сил.

Более того, пехотинцы с рассвета и до сумерек почти открыто укрепляли на плацдарме свои позиции, чтобы создать у врага уверенность в переходе войск 5-й ударной армии к жесткой обороне.

Как-то ко мне зашел начальник инженерных войск армии генерал Д. Т. Фурса.

— Дмитрий Трофимович, а не перегибают ли ваши подчиненные палку? — спросил я.

— Что вы имеете в виду?

— Темпы возведения «долговременной обороны».

— Нет, все идет по плану.

— По плану-то, по плану, но уж слишком демонстративный характер имеют эти работы.

— А разве есть сведения о том, что противник догадался о наших намерениях?

— Пока таких данных нет, но вот наши, даже неискушенные, бойцы из пополнения уже догадываются и добродушно посмеиваются: «Коль начальство говорит — переходим к долговременной обороне, значит, так и надо говорить». А ведь противник у нас опытный...

— Хорошо, учтем. Сегодня же приму меры для частичной маскировки земляных работ.

Еще один ложный маневр увенчался успехом. На протяжении двух ночей — на 11, а затем и 12 апреля — всего лишь в 400–800 метрах от переднего края, в районах Геншмара, Танненхофа и у северного берега реки Штром, военно-инженерные части изготовили большое количество макетов танков. Делались они из фанеры, дерева, окрашивались в темно-зеленый цвет и присыпались землей. Причем все это маскировалось так, чтобы гитлеровцы могли установить, что здесь не боевые машины, а именно макеты, и сделать вывод, что советские войска только имитируют подготовку к наступлению. [125]

Вначале фашисты приняли макеты за скопление настоящих танков и открыли по ним мощный артиллерийский огонь. Однако, убедившись вскоре, что это ложные цели, перестали стрелять. А в это время несколько в стороне были сосредоточены наши боевые машины. По ним противник уже не стрелял, полагая, что это тоже макеты.

— Кажется, немцы клюнули на нашу приманку, — докладывал мне начальник разведки нашей армии полковник А. Д. Синяев. — На направление главного удара они не перебрасывают дополнительных сил...

— А вы уверены в этом?

— Уверен. Это подтверждается многими данными. Кроме того, наша разведка достоверно установила, что из тыла они гонят сюда эшелоны, на платформах которых установлены макеты танков и другой техники.

— Значит, контрманевр?

— Точно. Но эту хитрость мы разгадали...

Мы видели в этой дезинформации, проводимой врагом, лишь еще одно подтверждение того, что цель нашей оперативной маскировки достигнута и что гитлеровцы не перебрасывают на главное направление нашего предстоящего удара на Берлин свои силы.

В ходе подготовки к решающей битве всем командирам и политработникам, партийным и комсомольским организациям предстояло провести значительную работу с личным составом армии. К тому времени на пополнение прибыло много маршевых рот и недавно сформированных частей, еще не побывавших в бою. Поступило и большое количество новой боевой техники, которую предстояло освоить за короткий срок.

Одновременно с учебой, проводившейся в перерывах между боями на плацдарме, командиры соединений и частей по согласованию с вышестоящими штабами ночью выводили подразделения на восточный берег Одера. Здесь в течение нескольких суток с воинами проводились занятия, тактические учения на местности. Они форсировали водные преграды, совершенствовали свои навыки ведения боя в лесу, при штурме города. Особое внимание уделялось подготовке штурмовых отрядов и групп, организации и отработке взаимодействия пехоты, танков и артиллерии в ночных условиях.

Одно из занятий на тему «Ведение боевых действий штурмовой группой в населенном пункте» было проведено в Кюстрине под непосредственным руководством командарма генерала Н. Э. Берзарина. Оно вызвало большой интерес командиров корпусов, дивизий и Стрелковых полков. [126]

И это понятно: занятие проводила одна из штурмовых групп, участвовавшая в кюстринских боях и штурмовавшая форт этого города-крепости. Теперь она как бы повторяла на местности уже завершенные здесь боевые действия. Затем состоялся детальный разбор, на котором были отмечены и положительный боевой опыт, и отдельные недочеты в ходе штурма Кюстрина. Показные учения для командиров стрелковых батальонов и рот были проведены и в соединениях.

Такая форма учебы приобрела особый размах после военной игры, проведенной с 5 по 7 апреля под руководством командующего 1-м Белорусским фронтом Г. К. Жукова, где был «проигран» ход Берлинской операции с указанием полос боевых действий каждой армии. Это уже было руководством к действию. Теперь в нашей армии, как и в других объединениях фронта, все было подчинено задаче подготовки к грядущему наступлению. Штаб детально разработал план проведения наступательной операции, и Военный совет его утвердил. Вскоре генерал Н. Э. -Берзарин провел в Нойдамме военную игру с участием командиров корпусов и дивизий, начальников политорганов и штабов. Здесь с учетом конкретных задач детально отрабатывались варианты боевых действий соединений и приданных частей на картах и макетах местности. На крупном макете столицы фашистской Германии, изготовленном нашими инженерами, была наглядно показана вражеская оборона как внутри города, так и в пригородах. От этого макета даже после «проигрыша» операции еще долго не отходила большая группа генералов...

Военная игра в нашей армии прошла поучительно. Некоторые участники предложили свои варианты выполнения задач. Их обсуждали коллективно. Разгорелись споры, а в них, как известно, рождается истина. Кое с чем командование армии согласилось и внесло в план операции уточнения.

Когда военная игра закончилась, макет Берлина был возвращен в штаб фронта. А через многие годы мне довелось еще раз увидеть его. В 1968 году я в составе делегации приехал в Берлин. Нас пригласили в мемориальный музей в Карлсхорсте. После осмотра экспозиции политработник майор И. Н. Кудинов сказал мне:

— У нас в запаснике есть большой макет Берлина и пригородов, а вот кто и когда его создал, мы до сих пор не разобрались... Может быть, вы поможете в этом?

— Давайте посмотрим. [127]

Достаточно было взглянуть на макет, как живо вспомнились проведенные в те апрельские дни 1945 года фронтовая и армейская военные игры...

— Да это же для вас сокровище! — сказал я Кудинову. — Ведь именно на этом макете отрабатывалась фронтовая операция по штурму Берлина.

Офицер обрадовался:

— Мы немедленно реставрируем его и сразу включим в экспозицию музея...

Когда я в следующий раз посетил музей, там на почетном месте, вызывая всеобщий интерес, уже был выставлен этот редкостный экспонат завершающего этапа Великой Отечественной войны.

Наряду с подготовкой операции по линии командования и штабов сверху донизу велась подготовка к ней политическими органами, партийными и комсомольскими организациями.

Уже в первой декаде апреля состоялось собрание партийного актива полевого управления армии, обсудившее задачи коммунистов в предстоящем наступлении. В принятой резолюции партийцы заверили Военный совет, что свои задачи по подготовке и проведению армейской наступательной операции они выполнят с честью.

Собрания партийного актива были созваны и во всех соединениях армии. В частях состоялись полковые, батальонные и ротные собрания партийных и комсомольских организаций. Они прошли активно, по-деловому, мобилизовали всех участников на образцовое выполнение воинского долга.

Особое место в подготовке к наступлению заняла политико-воспитательная работа в войсках. И вовсе не потому, что идейный уровень личного состава был недостаточно высок. Красноармейцы и офицеры выполняли поставленные перед ними боевые задачи как высокосознательные советские патриоты, что, в частности, было ярко продемонстрировано в боях на одерском плацдарме, удерживать который бойцам пришлось многие сутки в сложнейших условиях. Не было необходимости и усиливать контрпропаганду против всяких вымыслов противника, который сбрасывал на плацдарм и в прифронтовой тыл с самолетов листовки с такой, например, геббельсовской стряпней: «...Мы тоже были у Москвы и Сталинграда, но их не взяли. Не возьмете и вы Берлин, а получите здесь такой удар, что костей не соберете. Наш фюрер имеет [128] огромные людские ресурсы и секретное оружие, которое он берег дл того, чтобы на немецкой земле окончательно уничтожить Красную Армию...»{15} У всех воинов, мы были уверены, к этим бумажкам было совершенно определенное отношение: они, мол, даже на завертку цигарки не годятся — грубые, из эрзаца сделаны...

Вся политическая работа подчинялась главной задаче — воодушевить воинов на последний этап борьбы с врагом, борьбы до победного конца, неустанно популяризировать ратное мастерство лучших бойцов, мобилизовать весь личный состав на образцовое решение боевых задач. Мы разработали обстоятельный план политического обеспечения предстоящей армейской операции на берлинском направлении. Военный совет армии поставил задачу привлечь к осуществлению этого плана не только политаппарат и агитаторов, но и весь командный состав старшего и высшего звена.

Одной из больших наших забот в те дни было укрепление партийных организаций в ротах и батареях. В предыдущих боях из строя выбыло немало коммунистов, которые первыми шли в атаки и первыми попадали под губительный огонь врага. В части прибыло и необстрелянное в боях пополнение. В подразделениях возникла необходимость по-новому расставить боевой актив, и в первую очередь коммунистов, принять меры к организационному укреплению ротных и батарейных первичных парторганизаций. Для этого по согласованию с командирами было произведено перемещение коммунистов по ротам и батареям с учетом их боевого опыта, военной специальности и политической подготовки. В некоторых случаях организации пополнялись коммунистами, переведенными из тыловых подразделений. К тому же многие лучшие фронтовики вступили в ряды ВКП(б). В результате было создано много новых парторганизаций. К началу наступательной операции в армии уже было 738 первичных, 1669 ротных и им равных парторганизаций, а в них — 23 489 членов и кандидатов в члены партии{16}.

Опыт показывал, что часто парторги выбывали из строя в ходе боев. Поэтому во всех ротах и батареях назначалось по два заместителя парторга, с которыми проводились инструктивные занятия. Помимо того, при каждой дивизии был создан резерв парторгов. В целом же 5-я ударная имела в резерве около 1000 партийных организаторов. Они [129] в ходе боев потом выдвигались для замещения выбывших из строя политработников в подразделениях.

В процессе подготовки к Берлинской операции армейская парторганизация увеличилась на 1500 человек. Особенно много лучших воинов — 1200 человек — вступило в ряды ленинской партии накануне наступления. Значительно пополнились и комсомольские ряды. В 1844 организациях насчитывалось 17 140 членов ВЛКСМ. К началу Берлинской операции в комсомол вступило более 1000 бойцов и командиров.

Характерно, что коммунисты и комсомольцы составляли 38–45 процентов личного состава общевойсковых соединений. Это была огромная сила!

Невозможно рассказать о всех формах работы, которые использовали политорганы, партийные и комсомольские организации, готовя бойцов к наступлению. В плане, о котором я говорил, была одна характерная особенность — требование дифференцированного подхода к людям. Вот почему я сразу же после утверждения плана спросил генерала Е. Е. Кощеева, что сделано политотделом для подготовки слетов боевого актива армии и как привлекается эта категория воинов к воспитательной работе. Ведь уже тогда в наших соединениях и частях было 202 Героя Советского Союза и более 30 тысяч красноармейцев, сержантов, офицеров и генералов, награжденных орденами и медалями.

Генерал Е. Е. Кощеев доложил, что подготовка к слету уже началась.

Нужно сказать, что боевой актив нашей армии сыграл большую роль в воспитании у личного состава патриотических чувств, наступательного порыва. Беседы орденоносцев с молодыми красноармейцами всегда проходили живо, создавали у людей хороший настрой. Боевые дела и подвиги воинов повседневно освещались в армейской газете «Советский боец», в дивизионных многотиражках, листовках, стенгазетах и боевых листках. О секретах воинского мастерства проводили беседы политработники и агитаторы, призывая всех равняться на передовых воинов.

Мне запомнились оба слета боевого актива частей, проведенные в прифронтовом тылу. Прошли они интересно, по-боевому. На первом присутствовали все Герои Советского Союза армии. Сердце радовалось, когда мы увидели их в зале. Столько замечательных людей сразу вместе, столько Золотых Звезд! [130]

На слете по-деловому обсуждались вопросы подготовки воинов к решающим боям. Много говорилось и о необходимости гуманно относиться к мирному немецкому населению. Большой группе Героев Советского Союза, снова отличившихся в последнее время, командарм вручил правительственные награды. Настроение у этих отважных людей было чудесное. По всему чувствовалось, что они так и рвутся в решающий бой с врагом.

Затем все Герои приняли участие в трехдневном слете боевого актива, проходившем 5–7 апреля в Нойдамме. Обстановка позволяла провести его, как говорится, с размахом. На слет пригласили представителей всех родов войск, по одному передовому бойцу или офицеру от каждой роты и батареи.

Заместитель начальника политотдела армии полковник Яков Иванович Цукаленко, отвечавший за «техническую часть», с неукротимой энергией отлично выполнил свою задачу: были развернуты палатки банно-прачечного отряда, работали парикмахерские, сапожные и другие мастерские, буфеты и столовые, магазины и киоски военторга. Интенданты придирчиво осматривали обмундирование и обувь собравшихся и тут же взамен поношенных вещей выдавали новые.

В первые два дня участники слета заслушали доклады об опыте уличных боев, о действиях при прорыве подготовленной обороны противника, об особенностях ведения боевых действий ночью, об организации взаимодействия мелких подразделений пехоты с артиллерией и танками и об опыте работы по укреплению дисциплины в роте.

В заключительный день состоялась встреча Военного совета с участниками сбора боевого актива. В одной из моих фронтовых тетрадей сохранилась запись об этой встрече. Как много в ней фамилий отважных и славных людей, которые умели и достойно сражаться, и ярко рассказать о том, что их волновало!

Герой Советского Союза комбат Н. В. Оберемченко, обращаясь к Военному совету от имени боевого актива, твердо заявил:

— За свою многовековую историю наш народ не раз бивал тех, кто грязными сапожищами топтал нашу священную землю. Еще Александр Невский сказал: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет». Так будет и с подлыми фашистами. Русские дважды овладевали Берлином в минувшие века, мы его возьмем в третий раз. Жизни не пожалеем, а немецко-фашистскую гидру добьем до конца... [131]

Трудно передать, что творилось в это время в зале. Все встали. Возникнув где-то в глубине зала, мощными перекатами троекратно прокатилось могучее русское «ура-а!». К большому сожалению, тогда я видел Оберемченко в последний раз — через несколько дней он погиб смертью храбрых при штурме Берлина.

Аплодисментами встретили все и появление на трибуне молодой женщины с погонами младшего лейтенанта. Это была Маша Хабибулина, командир саперного взвода. И напрасно она, радостная и в то же время смущенная, махала рукой, мол уймитесь! Рукоплескания продолжались.

— Нас, женщин, почему-то называют слабым полом, — сказала Мария, когда наступила тишина. — Александр Васильевич Суворов подтрунивал над слабовольными мужчинами так: «Он храбр в амазонском полку». Понимай, среди женщин. Но война показала, что не так уж мы слабы. Одних лишь девушек-комсомолок в нашей Пятой ударной армии более трех тысяч, и воюют все они, хрупкие да нежные, здорово! Мы не знаем, когда наступит время «Ч» — момент начала атаки, это военная тайна. Саперы догадываются о нем на какую-нибудь ночь раньше других красноармейцев, когда получают приказ проделать проходы в минных полях. Знаем — не все вернутся с боевого задания, но будьте уверены, что наказ партии и приказ командования мы любой ценой выполним и откроем путь для наступления. Даю слово коммуниста и офицера... — И снова аплодисменты. — Чего хлопаете! Не артистка я, а боец! — воскликнула Хабибулина, и зал громыхнул смехом.

Тепло приняли и внимательно слушали все выступления членов делегации Молдавии, которые приехали в армию в дни боев за Кюстрин. Депутат Верховного Совета Союза ССР и Молдавской ССР П. М. Полоз, член Президиума Верховного Совета Молдавии Р. Д. Оника, секретарь ЦК ЛКСМ Молдавии М. Ф. Дьеур рассказали о восстановлении Кишинева, других городов и сел республики, о самоотверженной работе тружеников тыла, о постоянной заботе ЦК партии и правительства о семьях фронтовиков и инвалидах войны.

— Мне радостно, что многие воины нашей республики уже отличились в боях и удостоились чести быть посланными от своих подразделений на этот слет, — сказал М. Ф. Дьеур. — Дома мы расскажем о ваших подвигах всей комсомолии республики. Наши поэты напишут о вас стихи, а композиторы — песни. ЦК комсомола Молдавии гордится, [132] что и его воспитанники будут штурмовать логово Гитлера. От всего сердца желаю вам водрузить Красное знамя над Берлином, приблизить час окончания войны и вернуться домой с победой.

И вновь раздалось громовое «ура»...

На слете было сообщено о награждении орденами и медалями Советского Союза многих отличившихся в последних боях. Награды тут же были вручены участникам слета.

Можно себе представить, с каким подъемом и воодушевлением возвращались воины в свои части...

Кстати, в период подготовки к Берлинской наступательной операции награды получили многие воины. Именно в эти дни пришло известие, что 6 апреля 1945 года наш командарм Н. Э. Берзарин удостоен звания Героя Советского Союза.

В ту пору политотделы соединений при участии командиров и политработников частей и подразделений внимательно ознакомились с боевой деятельностью каждого человека в последних сражениях, определили тех, кто достоин ордена или медали. Только с 10 по 15 апреля в войсках 5-й ударной было награждено 8500 красноармейцев, сержантов и офицеров{17}. А это сыграло чрезвычайно важную роль в повышении боевого духа, наступательного порыва личного состава.

Много правительственных наград тогда было вручено и в госпиталях раненым бойцам.

В те же дни Военный совет армии и командование соединений и частей присвоили трем тысячам младших и средних командиров очередные воинские звания. Одновременно вышестоящему командованию были представлены аттестации на присвоение очередных званий еще на 510 старших офицеров.

С большим подъемом встретили все наши воины и вручение им грамот с благодарностью Верховного Главнокомандующего за участие в боях за освобождение и взятие ряда городов. За три дня до начала наступления на Берлин в армии их получило 130 тысяч человек!

Очень воодушевило многих бойцов и отправление благодарственных писем командования их семьям и близким, на предприятия, в колхозы и организации, где они работали до призыва в армию. Не забыли мы и о красноармейских невестах. Такие письма перед их отправлением в родные края зачитывались перед строем подразделений. [133]

В повышение политико-морального состояния войск большой вклад внесла и правительственная делегация Молдавской ССР. Гости выступали на красноармейских митингах в прифронтовой полосе, на различных семинарах и слетах боевого актива. Они привезли шесть вагонов с подарками. Фрукты, кисеты, табак, необходимые бытовые вещи сразу же раздали воинам, находящимся в госпиталях и траншеях переднего края.

Кстати, представители солнечной республики уехали на родину лишь после окончания войны. Расставались мы с ними неохотно: очень привыкли к этим замечательным людям, к их деятельному участию в жизни армии.

Помню, как-то еще в ходе боев я предупредил членов делегации, чтобы они были осторожнее на передовой — Военный совет отвечал за их безопасность. И тогда П. М. Полоз шутливо сказал:

— Вы что, хотите одерживать победы без нас? Не выйдет! То-то я заметил, что в ежедневных донесениях товарищу Жукову вы упорно умалчиваете о наших делегатских делах. Придется доложить куда следует, что ваши донесения недостаточно полные.

Все мы дружно засмеялись. Позже, во время наступления, каждый раз, когда на КП заходил П. М. Полоз, генерал Н. Э. Берзарин, поднимаясь с места, докладывал ему:

— Товарищ член правительства! Рапортую: сегодня войска Пятой ударной армии с боями овладели населенными пунктами... — Командарм перечислял названия и после паузы добавлял: — С участием делегации Молдавской ССР!

Эта добродушная шутка Николая Эрастовича вскоре стала достоянием не только штаба армии, но и командиров соединений. В ней, как и в каждой шутке, была большая доля правды. Постоянное присутствие делегации в действующих соединениях бодрило и радовало всех нас — от красноармейца до генерала.

— Когда видишь на переднем крае, в траншее людей в гражданском, то чувствуешь, будто весь советский народ смотрит на армию, надеется на нее, — сказал однажды один из сержантов. Хорошо сказал...

Когда размышляешь о событиях заключительного этапа войны, вспоминается многообразие тех проблем, которые тогда вставали не только перед нами, руководителями армии, но и перед всем командно-политическим составом, [134] партийными организациями частей и соединений. Приходилось решать не только чисто военные задачи, но и вопросы, связанные с интернациональной, освободительной миссией Красной Армии.

Нужно представить себе, как сложен был процесс перестройки психологии бойцов многотысячной армии, чтобы понять, насколько непростой была эта задача. Ведь семьи многих красноармейцев и офицеров очень пострадали от зверств гитлеровцев, у каждого был свой личный счет к фашизму. Что ни говори, а ему, человеку, воспитанному, поднятому на бой лозунгом «Смерть немецким оккупантам!» еще в первые дни войны, теперь соблюсти в себе хотя бы лояльное отношение к немецкому населению, из среды которого вышли те же гитлеровские вояки, тоже было непросто. И требовалась терпеливая, настойчивая работа с каждым бойцом. Особая роль в этом отводилась не только командному и политическому составу, но и всему партийно-комсомольскому активу. Нужно было внушить каждому красноармейцу и сержанту, что советские воины сражаются с вражеской армией, но отнюдь не с мирным немецким населением, среди которого тоже есть немало пострадавших от произвола фашистских карательных органов. Военных преступников ждет законное возмездие, но недопустимо считать всех мирных жителей фашистами.

И здесь огромную роль сыграл тот классовый подход и интернациональное чувство, в духе которого партия воспитала весь советский народ. Еще в конце января Военный совет армии получил директиву Ставки Верховного Главнокомандования, а затем и указания Главного политического управления РККА и Военного совета 1-го Белорусского фронта о гуманном отношении наших войск к немецкому населению.

В обращении Военного совета фронта говорилось, что «настоящий воин Красной Армии... никогда не уронит достоинства советского гражданина и за безрассудной «личной местью» не может забыть главного — священной и благородной цели войны, ради которой наш народ взялся за оружие, — разгромить немецко-фашистскую армию и покарать фашистских преступников. Мы не мстим немецкому народу, обманутому фашистскими главарями, отравленному ядом человеконенавистнической расистской пропаганды, а хотим помочь ему сбросить с себя это кровожадное чудовище — фашизм».

Содержание этих документов было доведено до всего личного состава. Кроме того, Военный совет нашей армии [135] провел специальное заседание по этому вопросу, вызвав на него всех командиров и начальников политотделов соединений и отдельных частей.

Припоминаю, как в канун заседания ко мне зашел командующий армией.

— Вот готовлюсь, — сказал Николай Эрастович. — Хочется выступить с хорошо аргументированным докладом. Помнится, Ленин в одной из своих работ очень хорошо отметил принципиальную разницу в нашем отношении к немецкой буржуазии и рабочему классу. Но где? Не поможешь ли найти этот материал?

— Сейчас посмотрим...

Через полчаса командарм уже записывал в свой блокнот замечательные слова В. И. Ленина:

«Ненависть к немцу, бей немца» — таков был и остался лозунг обычного, т. е. буржуазного, патриотизма. А мы скажем: «Ненависть к империалистическим хищникам, ненависть к капитализму, смерть капитализму» и вместе с тем: «...Оставайся верен братскому союзу с немецкими рабочими»{18}.

Заседание Военного совета армии прошло активно. Генерал Н. Э. Берзарин выступил с яркой речью, в которой привел слова В. И. Ленина и предложил всем неуклонно руководствоваться указаниями вождя революции во всей своей деятельности и массово-политической работе среди воинов.

Все выступавшие на заседании Военного совета особо подчеркивали, что главная идея, которую следует широко пропагандировать среди личного состава армии, — беспощадная вооруженная борьба — с сопротивляющимся врагом, высокая воинская и политическая бдительность и в то же время гуманное отношение к местному населению и сдающимся в плен. Затем Военный совет принял обращение к войскам.

Командиры и начальники политотделов, собрав весь командно-политический состав, парторгов и комсоргов в соединениях и частях, повсеместно провели партийные, комсомольские, красноармейские собрания, где, популяризируя ленинские идеи пролетарского интернационализма и политику нашей партии, напомнили воинам о том, что Германия — родина К. Маркса и Ф. Энгельса, К. Либкнехта, Э. Тельмана и других революционеров, приводили конкретные примеры борьбы честных немцев-коммунистов против фашизма. [136]

Во всех подразделениях агитаторы проводили громкие читки передовой статьи газеты «Правда» за 26 марта 1945 года, в которой указывалось: «Советский человек в Европе — носитель высоких начал ленинской политики равноправия народов, их сотрудничества и дружбы. Это налагает высокую ответственность на советского человека за рубежом его родной страны. Он должен быть достоин благородной освободительной миссии, выпавшей на его долю. С честью должен он носить самое высокое, самое почетное звание — звание гражданина СССР!»

В своей разъяснительной работе политорганы делали особый упор на индивидуальные беседы с теми красноармейцами и сержантами, которые в годы войны потеряли своих близких.

Мне не забыть беседы в кабинете коменданта Ландсберга с молодым красноармейцем, которого задержали патрули за бестактное отношение к одному немецкому гражданину.

Передо мной стоял бледный веснушчатый боец лет девятнадцати. Потупившись, он долго молчал, а потом, всхлипнув, сказал:

— Немцы дотла спалили все наше село в Белоруссии, деда повесили... Отец погиб на фронте... Обеих сестер угнали в Германию. Не знаю, живы ли они... Разве такое забывается? И вот посмотрел я на эти целые дома, набитые всяким добром, и взяло меня зло: почему они должны вернуться сюда и жить здесь в хоромах, в достатке, когда таксе горе они принесли всем нам? Это несправедливо... — И он вдруг навзрыд заплакал.

Мы долго говорили с ним, и юноша дал слово, что ничего подобного больше не допустит.

Характерно, что этого бойца задержали два рядовых солдата — коммунист и комсомолец. Значит, они правильно понимали свои задачи и образцово выполняли воинский долг.

Создавались и другие ситуации. Интересный случай мне рассказал заместитель командира 180-го полка 60-й гвардейской стрелковой дивизии по политической части гвардии подполковник А. Л. Кузьминский. Много горя фашисты принесли командиру роты старшему лейтенанту А. Петрову и его семье. Немало боевых друзей потерял он на фронте. Еще в 1941 году он выгравировал на рукоятке своего пистолета слова «Смерть немцам!». Пока война шла на нашей земле, смысл этой надписи не вызывал ни сомнений, ни возражений. Но ведь не собирался же офицер [137] теперь в Германии убивать каждого немца, которого он встретит на своем пути.

Командир роты понял это. Он пришел к подполковнику А. Л. Кузьминскому и сказал:

— И офицеры, и красноармейцы части знают о надписи на пистолете. Считаю, что в нынешней ситуации она ошибочна и, чтобы не было кривотолков, прошу заменить мне оружие. Хотя, откровенно говоря, очень жаль расставаться с ним: как-никак прошагал я со своим ТТ по дорогам войны немало.

Со своим пистолетом Петров расстался ненадолго. Командир полка подполковник Д. В. Кузов приказал удалить в оружейной мастерской надпись на оружии и вернуть его офицеру. Однако, как это ни прискорбно, старшему лейтенанту не довелось дойти со своим проверенным в боях пистолетом до победы. Вскоре отважный офицер, ведя роту в бой, погиб смертью храбрых.

Некоторые бойцы понимали необходимость тактичного, доброжелательного отношения к трудящимся немцам, конечно, не сразу. Поэтому с теми, кто лично пострадал от зверств гитлеровцев, политработники, агитаторы вели большую индивидуальную работу. И хотя на сердце у многих красноармейцев и офицеров лежал тяжелый груз переживаний, зовущий к мести за кровь родных и близких, они поняли требование партии, правительства, командования и сдерживали свои чувства, давая им волю лишь в бою с фашистами.

Вместе с командармом мы побывали в 60-й гвардейской дивизии 32-го стрелкового корпуса. После беседы с руководством соединения генерал Берзарин решил поговорить с красноармейцами и офицерами. Николай Эрастович в общении с бойцами, как я уже говорил, был очень прост, глубоко знал их психологию, умел поддержать с каждым непринужденный разговор. Мы зашли в ленинскую комнату — просторный блиндаж подразделения. Завязалась беседа с воинами, собравшимися там. Посыпались вопросы. Пожилой усатый сержант со шрамом на щеке допытывался у меня: когда же конец войны?

Н. Э. Берзарин не спеша подошел к нему и дружелюбно спросил:

— А издалека пришел на Одер, дружище?

— Из-под Великих Лук, товарищ генерал. Только уж очень кружно было идти...

— Почему же кружно? [138]

— Когда началась война, прибыл с эшелоном в Москву. Целое лето бился с фашистами на московском направлении. Ранило. Потом через Харьков — на Сталинград. Контузило. А уж от матушки-Волги, тоже с боями, — в Донбасс, Николаев, Одессу, Молдавию. Опять ранило. А затем через Польшу — сюда на Одер... Хочется поскорее добить проклятого фашиста, потому и спросил я у товарища члена Военного совета...

— И правильно, что интересуетесь, — одобрил сержанта командарм. — А путь-то свой длинный все пешком?

— Когда подвезут, а больше пешком...

Этот негромкий разговор слышали все. Берзарин с минуту помолчал, пытливо всматриваясь в обветренные лица бойцов, снова перевел взгляд на Васильева, высказавшего то, что было на душе у каждого, положил ему руку на плечо и убежденно сказал:

— Ну коль мы уж с тобой, сержант, на Одер пришли, то и до Берлина дойдем. Как думаете, товарищи бойцы?

— Обязательно дойдем! — раздались дружные голоса. — С победой!

— Так и будет! А иначе-то и сапоги ни к чему было стаптывать. Старшина никогда не простил бы нам такой промашки... — весело сказал командарм, и снова перейдя на деловой тон, добавил: — И еще скажу: по всему видно, что в Берлине война окончится. Наше с вами дело — конец фашизма приблизить.

Мы вышли из ленинской комнаты довольные. Такие встречи помогали глубже познавать настроение людей, их нужды и заботы. Да и у воинов поднималось настроение, больше появлялось уверенности в успехе предстоящих боевых действий.

Побывали мы и в 180-м стрелковом полку этой же дивизии, ознакомились с положением батальонов на переднем крае, осмотрели огневые позиции артиллерии, наблюдали в стереотрубу за поведением противника. Здесь же, на НП, генерал Н. Э. Берзарин беседовал с командирами и политработниками полка. Он рассказал им об обстановке, об особенностях вражеских укреплений, обратил внимание на необходимость постоянного ведения разведки. Я поинтересовался, что сделано в части для ведения непрерывной партийно-политической работы в наступлении, эвакуации раненых, напомнил офицерам о том, что Военный совет дал указание изготовить во всех полках красные флаги для водружения их в ходе боев над важнейшими военными объектами, а при штурме Берлина — и над правительственными зданиями. [139]

— Активные боевые действия советских войск не за горами, — сказал Н. Э. Берзарин, прощаясь с офицерами. — Помните: самое дорогое для нас — люди, грамотно применяйте технику, поддерживайте взаимодействие в бою, воюйте не числом, а умением. Надо добиваться победы с малыми жертвами, беречь офицеров и красноармейцев — наших советских людей, настоящих героев. Сердечнее будете заботиться о них, и бойцы еще успешнее будут сражаться...

Из 60-й гвардейской дивизии мы уезжали в полной уверенности, что подготовка к наступлению идет целенаправленно, что люди рвутся в бой и понимают: скоро начнется решающее наступление на Берлин.

С 8 апреля по пяти мостам и трем паромам, наведенным через реки Одер и Штром, на плацдарм каждую ночь стали переправляться артиллеристы. Двигались они по четкому графику, с точным соблюдением правил светомаскировки и интервалов, под строгим контролем комендантских постов. Каждый командир колонны заранее знал маршрут, и машины двигались по хорошим дорогам на определенные, уже подготовленные в инженерном отношении огневые позиции. В соответствии с армейским графиком за ночь на западный берег Одера приходила в среднем одна артиллерийская бригада. Уже к 14 апреля вся артиллерия армии, кроме двух артиллерийских полков и одного дивизиона особой мощности, была на плацдарме.

Несколько ночей начиная с 11 апреля через Одер по трем мостам грузоподъемностью 60 тонн шли танки. До рассвета переправлялось 75–90 машин. За четверо суток все они заняли свои исходные позиции.

Обеспечить скрытность переправы такого большого количества боевой техники не так-то просто. Дело в том, что до позиций фашистских войск были считанные километры — многоголосый гул мощных дизелей слышался далеко окрест. Чтобы заглушить его, артиллеристы открывали из отдельных орудий или батарей огонь. Под утро наши химики ставили над Одером дымовые завесы...

Исключительно сложной была и перегруппировка стрелковых соединений из полос, которые 5-я ударная армия передавала 47-й и 3-й ударной армиям. По плану перегруппировки в течение трех ночей нужно было передислоцировать весь личный состав шести стрелковых дивизий с приданными средствами. После передачи участков наши соединения должны были скрытно сняться [140] с переднего края и перейти на восточный берег реки. Затем им предстояло совершить, соблюдая требования маскировки, ночной марш на расстояние от 25 до 50 километров, в ту же ночь — уже во второй раз — переправиться через Одер и занять новые позиции на плацдарме.

Эта задача была решена предельно четко, оперативно и организованно. Отлично действовали наши саперные войска. На переправах не было потеряно ни одной минуты темного времени суток. По каждому мосту за ночь переправлялись на плацдарм две стрелковые дивизии, 30 самоходок и танков, 50 орудий и тяжелых минометов.

За день до начала разведки боем передовыми батальонами уже вся армия в полной боевой готовности заняла исходный район для наступления.

К тому времени одерский плацдарм целиком был заполнен нашими войсками и боевой техникой. Во многих местах его рассекали до самого переднего края отмеченные флажками и указками ровные незанятые колонные пути, «нарезанные» саперами. Они предназначались для последующего подтягивания бригад 2-й гвардейской танковой армии от выжидательного района до рубежа ввода в прорыв. Сейчас же танков не было видно: они еще скрытно сосредоточивались в лесных массивах и оврагах, неподалеку от восточного берега Одера.

Командный пункт штаба армии уже 10 апреля разместился в районе замка Тамзель, а узел связи — в подвальных помещениях замка. Наблюдательный пункт командующего был оборудован на плацдарме, в трех километрах от переднего края, северо-восточнее Геншмарера. «Глаза» штаарма — три наблюдательных пункта — находились в полутора километрах от переднего края, на уровне наблюдательных пунктов командиров дивизий. Еще ближе расположились НП командиров полков — во. второй траншее, а в первой, в полукилометре от позиций врага, — наблюдательные пункты командиров батальонов и рот.

Огромную работу в ночное время проделали войсковые саперы, создавая проходы в заграждениях противника, причем разминирование они продолжали и в процессе разведки боем. Если на своем плацдарме они проделали еще раньше 127 проходов для пехоты и 11 — для танков, то в минных полях противника ими было сделано 19 проходов для танков и 109 — для пехотинцев, снято около 2500 мин.

Во время разминирования одна из групп обеспечения захватила в плен ефрейтора из 17-й немецкой пехотной [141] дивизии. Тот рассказал, что его начальство называет нашу армию таранной и утверждает, что командует ею бывший работник НКВД.

— Хоть биография у меня несколько иная, — рассмеялся Н. Э. Берзарин, когда ему сообщили об этом, — но в основном фашисты правы: сильна наша Пятая ударная, как никогда...

В ночь на 13 апреля, когда сгущавшаяся темнота начала закрывать горизонт, а поднявшийся с реки туман окутал одерский плацдарм, красноармейцы, сержанты и офицеры по разветвленным ходам сообщения стали бесшумно продвигаться в передние траншеи и вскоре заняли их подразделениями полного состава. Наступил самый напряженный и волнующий момент. Каждый понимал: как только раздадутся громовые раскаты нашей артиллерии, надо, прижимаясь к огневому валу, стремительно броситься вперед...

Из глубины плацдарма орудийные расчеты при помощи пехотинцев катили вручную на заранее оборудованные огневые позиции пушки. Маскировочные сети с них были сброшены, стволы расчехлены. Из тыла подносили ящики с боеприпасами, распаковывали их и укладывали снаряды в открытые ниши у батарей. А ранним утром к переднему краю вышли подразделения саперов.

На наблюдательном пункте армии находились генерал Н. Э. Берзарин, командующий артиллерией генерал П. И. Косенко, начальник оперативного отдела полковник С. П. Петров, представители разведывательного отдела и поддерживающей нас воздушной армии. Рядом, в блиндаже, расположилась оперативная группа.

Большинство офицеров штаба и политического отдела армии было в соединениях, а вернее, в тех частях, усиленные батальоны которых должны были на рассвете провести разведку боем для уточнения характера обороны и системы огня противника, состава его группировки. На 5-ю ударную возлагалась также задача провести разведку боем и на участках плацдарма, переданных нами 47-й и 3-й ударной армиям.

По мере приближения установленного срока напряжение на нашем НП возрастало. И это было естественно. Командование фронта придавало разведке боем большое значение. От ее успеха зависело очень многое. Хотя наша разведка засекла много целей, а авиация несколько раз сфотографировала передний край, рубежи и полосы обороны [142] противника, у нас не было уверенности, что они действительно полностью заняты вражескими частями, а не дежурными подразделениями и кочующими батареями. Советские войска не раз приступали к прорыву обороны на рассвете, и поэтому гитлеровцы нередко практиковали отвод основной массы своих частей в предрассветные часы в глубину. А если так они поступили и теперь? Этот вопрос волновал нас всех.

На наблюдательном пункте командарма и в блиндаже начальника штаба генерала А. М. Кущева время от времени раздавались телефонные звонки. Вот с командного пункта командира 32-го стрелкового корпуса генерала Д. С. Жеребина доложил начальник инженерных войск армии генерал Д. Т. Фурса:

— Готовность проверил лично. Наши саперы сосредоточились в первых траншеях для сопровождения передовых батальонов...

— Справятся? — переспросил командарм.

— Сделано все возможное.

— Желаю удачи!..

В 7 часов подготовка к началу разведки боем полностью закончилась. Мы с командармом вышли на прикрытую маскировочной сеткой площадку для наблюдений, подошли к стереотрубе. Рассветало, поблекли звезды, по небу хороводом плыли тучки...

Стояла тишина, тишина перед бурей. И она грянула... Через полчаса вдоль всего плацдарма раздался орудийный грохот. Небо рассекли огненные шлейфы — это заработали гвардейские реактивные установки. После каждого пуска поднимались густые коричневые клубы дыма, которые ветер относил в сторону. Со стороны противника послышались громкие раскаты взрывов, было видно, как там взлетали какие-то обломки, потом вдруг полыхнуло зарево, и все увеличивающийся в размерах черный султан дыма с желтыми языками пламени пополз вверх. Не иначе наши снаряды угодили в склад боеприпасов или горючего.

Мимо наблюдательного пункта из ближнего тыла по направлению к линии фронта пронеслись подразделения танков и самоходок. В открытых люках боевых машин стояли командиры экипажей. Раньше они не могли выдвинуться к переднему краю, чтобы преждевременно не привлечь внимание противника гулом моторов. Сейчас же мощный гром артиллерийского налета перекрывал все другие звуки... На борту одной из боевых машин я насчитал пять нарисованных красных звезд: счет побед экипажа. [143]

Дым на плацдарме постепенно рассеивался, хотя и теперь еще стлался по земле, от него першило в горле, трудно дышалось. С наблюдательного пункта в бинокль было хорошо видно, как, обгоняя друг друга, по ничейной полосе в сторону врага стремительно ринулись наши воины.

Противник вел огонь из глубины, с флангов. Среди наступавших то и дело поднимались вверх фонтаны земли. Но вот в боевых порядках пехоты появились наши танки и самоходки. Обгоняя стрелков и ведя на ходу огонь, они неслись вперед.

Грохот боя постепенно удалялся, с наблюдательного пункта были слышны лишь залпы артиллерии, перенесшей огонь в глубину вражеской обороны, все приглушеннее становились россыпи автоматных очередей.

Уже спустя полчаса стали поступать первые донесения из соединений. Разведка боем всюду проходила успешно. Усиленные батальоны вклинились в первую позицию противника, нанесли ему значительный урон и захватили 60 пленных, в том числе двух майоров.

Артиллерийские разведчики, продвинувшиеся вперед в составе усиленных батальонов, засекли много новых огневых точек. Они быстро передавали собранные данные на артиллерийские батареи и корректировали их огонь...

Вскоре в небе появились наши самолеты. Получив целеуказания, они нанесли по вражеским опорным пунктам и узлам сопротивления сильные и точные бомбовые удары, что сразу резко снизило боевую активность фашистов и способствовало дальнейшему продвижению наших стрелковых подразделений.

Наступило некоторое затишье, лишь изредка прерываемое огневой дуэлью артиллерии. Батальоны закреплялись на захваченном рубеже, к ним протянули связь, подбрасывали все необходимое для боя, а в тыл эвакуировали раненых.

На следующий день, 15 апреля, разведка боем продолжалась, и наши части еще глубже вклинились в оборону противника. Под прикрытием стрелковых подразделений саперы продолжали снимать и взрывать мины на местности, ранее занятой гитлеровцами...

На КП армии вновь прозвучал сигнал аппарата ВЧ. На проводе был маршал Г. К. Жуков. Он потребовал ввести в бой свежие силы и развить успех передовых батальонов, [144] чтобы овладеть первой позицией противника во всей полосе армии.

В 15 часов того же дня после пятнадцатиминутного огневого налета в бой были введены восемь стрелковых полков первых эшелонов всех трех наших корпусов. Вместе с танковой бригадой и тремя танковыми полками при поддержке пяти минометных бригад, двух минометных полков, семи артиллерийских бригад, артиллерийского дивизиона особой мощности, десяти дивизионов легких артиллерийских и гаубичных полков, а также других средств усиления они, перейдя в решительную атаку, начали взламывать вражескую оборону.

Загрохотали наши орудия, все поле боя заволокло дымом...

И вскоре вновь обозначился успех. В ожесточенной схватке с противником советские подразделения полностью овладели всей его первой позицией, а на отдельных участках вклинились и во вторую. Затем разгорелся огневой бой, который с небольшими перерывами продолжался и следующие сутки. За два дня наши войска продвинулись на 3–4 километра. При этом было разгромлено несколько частей врага и уничтожено много его боевой техники. Часть своих сил немецкое командование отвело на вторую полосу — Зеловские высоты.

Однако пробиться дальше на этот раз не удалось. Подтянув резервы, противник открыл сосредоточенный огонь с заранее оборудованного рубежа Амт Воллуп, Бушдорф, Аннахов. Тогда наши части по приказу командования приостановили наступление и закрепились на захваченных позициях.

Таким образом, в ходе разведки боем была выявлена система огня противника, взята его первая позиция, что значительно ослабило главную полосу вражеской обороны. Войска 5-й ударной завершили подготовку к решающему удару на подступах к столице Германии.

Последние часы перед наступлением были предельно напряженными. Каждому было ясно, что скоро все начнется. Но когда? Об этом еще точно не знали не только бойцы, но и большинство офицеров, в том числе и старших. Но все были в ожидании. Ночью, за два часа до начала активных боевых действий, в части поступил приказ, а затем обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта, в котором говорилось: [145]

«Боевые друзья! Пришло время нанести по врагу последний удар...

Пришло время вызволить из ярма фашистской неволи еще томящихся в ней наших отцов и матерей, братьев и сестер, жен и детей.

Пришло время подвести итоги страшным злодеяниям, совершенным гитлеровскими людоедами на нашей земле, и покарать преступников. Пришло время добить врага и победно закончить войну.

...Славой наших побед, потом и своей кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него, первыми произнести грозные слова сурового приговора нашего народа немецким захватчикам... Стремительным ударом и героическим штурмом мы возьмем Берлин, ибо не впервой русским воинам брать Берлин... За нашу Советскую Родину! Вперед, на Берлин!»{19}

С величайшим воодушевлением восприняли красноармейцы, сержанты, офицеры 5-й ударной этот призыв. Обстановка не позволяла провести митинги ни на переднем крае, ни в глубине плацдарма. Стояла глубокая ночь. Соблюдалась тщательная маскировка — даже курить в рукав было наистрожайше запрещено. И вот командиры и политработники, накрывшись плащ-палатками и подсвечивая под ними лучами фонариков, читают в траншеях группам сгрудившихся вокруг них красноармейцев текст обращения, затем идут дальше, вновь останавливаются... В блиндажах и подвалах уцелевших зданий на плацдарме полным-полно воинов. Здесь, как и во втором эшелоне по ту сторону Одера, чтение обращения все же нередко стихийно переходило в митинги. И на них, и на проведенных делегатских партийных и комсомольских собраниях обсуждался один волнующий вопрос — об авангардной роли коммунистов, комсомольцев и всего боевого актива в наступлении на Берлин. Проходили они накоротке — время торопило!

А потом по траншеям пронесли расчехленные Боевые Знамена частей. Впереди шли командиры полков или их заместители по политической части, затем знаменосцы с развернутыми Знаменами. И всюду из конца в конец траншей тихо, но внятно передавали:

— Внимание! Смирно! Несут наше Боевое Знамя!

Никогда не забыть последние минуты перед началом атаки. Бойцы молча обнимали друг друга, обменивались [146] адресами родных и клялись, что никогда не забудут о семьях погибших, будут заботиться о них.

...И вот пришел этот час.

Еще было темно, когда 16 апреля, в 5 часов по московскому времени (в 3 часа по берлинскому), началась мощная артиллерийская подготовка, во время которой на девятикилометровом фронте нашей армии по врагу было выпущено 50 тысяч снарядов. Двадцать пять минут во вражеской обороне полыхал огненный смерч, а затем соединения при свете 36 мощных прожекторов ринулись на врага. Противник был ошеломлен этим невиданным еще, непонятным и поэтому страшным для него зрелищем. Как рассказывали потом пленные, им показалось, что русские применили новое оружие, от которого можно ослепнуть. Конечно, дело было не только в психическом воздействии на гитлеровцев, хотя эта цель была достигнута сразу же. Подсветка ускорила выдвижение пехотинцев и боевых машин через минные поля, а это помогло обеспечить с самого начала высокие темпы наступления.

Характерно, что вначале наши стрелковые, танковые и самоходно-артиллерийские части и подразделения почти не несли потерь. Но дальше продвигаться стало трудно. Из-за густого дыма значительно снизилась точность прицельной стрельбы. Хотя плотность артиллерии и была очень высокой, но, поскольку огонь велся преимущественно по площадям, часть вражеских батарей и пулеметных гнезд в укрытиях осталась неподавленной.

Противник довольно быстро оправился от потрясения и начал оказывать упорное сопротивление.

На правом фланге армии наступал 26-й гвардейский корпус генерала П. А. Фирсова. Преодолевая огневое сопротивление противника и успешно отражая контратаки танков и пехоты, воины соединения уже к 12 часам овладели второй позицией, а к исходу дня полностью заняли все три позиции главной полосы обороны врага. За день боя они продвинулись на 6–8 километров и, выйдя на рубеж Кинвердер (иск.), Вульков, подошли ко второй полосе фашистской обороны.

Особенно отличились бойцы 288-го и 283-го гвардейских стрелковых полков 94-й дивизии, которыми командовали гвардии подполковники В. В. Кондратенко и А. А. Игнатьев. Совершив скрытый маневр, эти части незаметно обошли вражеские опорные пункты на сахарном заводе в Фосберге и затем, перейдя на разных участках [147] в решительные атаки, нанесли сокрушительный удар по 652-му полку 309-й пехотной дивизии гитлеровцев. Враг понес значительные потери в живой силе и боевой технике и неорганизованно отступил{20}.

Первой ворвалась на территорию сахарного завода рота гвардии старшего лейтенанта И. Середова. Не давая фашистам опомниться, наши воины забрасывали их гранатами, уничтожали огнем из автоматов. Гитлеровцы отошли и засели в цехах завода, отчаянно отстреливаясь. Каждое помещение приходилось брать штурмом. В бою многие воины действовали бесстрашно и умело. Пулеметчики Владимир Ахачев и Иван Лысюк одну за другой уничтожили пять пулеметных точек. Гвардии рядовой Атдыл Норматов, заменив в ходе боя выбывшего командира, бросился во главе подразделения в штыковую атаку. Завязалась рукопашная схватка. Наши воины разгромили целое подразделение.

Когда полки штурмом овладели цехами завода, победное Красное знамя водрузил над ним гвардии рядовой Егор Рожков.

В городе Лечин гитлеровцы, засев в каменных зданиях, сильным огнем заставили залечь наше подразделение. Воины не могли поднять головы. Тогда комсорг 3-го стрелкового батальона 286-го гвардейского полка гвардии младший сержант Василий Шаповал с возгласом «За мной, друзья! Враг не устоит!» первым поднялся и, стреляя из автомата по окнам и амбразурам, устремился вперед. Вслед за ним бросилась в атаку вся рота. В ход пошли гранаты. Десятки взрывов громыхнули внутри дома, и засевший в нем гарнизон сдался.

Вскоре 286-й гвардейский стрелковый полк полностью овладел Лечином. Но радость победы бойцов 3-го батальона была омрачена горестной вестью. В последнюю минуту боя вражеская пуля сразила мужественного комсорга.

В центре оперативного построения армии наступали войска 32-го стрелкового корпуса. И они добились наибольшего успеха.

Бои в полосе наступления корпуса были чрезвычайно напряженными. Фашисты неоднократно в течение всего дня организовывали при поддержке крупных сил артиллерии, танков и авиации частые контратаки. Начались затяжные и кровопролитные встречные бои. Части 60-й и 295-й дивизий, выйдя к рассвету к Бушдорфу, пытались атакой с ходу захватить его, однако не добились успеха. [148]

В 10 часов подтянутый из тыла батальон 25-го авиадесантного полка противника при поддержке 10–15 танков перешел в контратаку, нанося удар по стыку между соединениями. По гитлеровцам был открыт мощный артиллерийско-минометный огонь, и их контратака была отражена. Однако продвижение наших частей было незначительным, так как немцы, опираясь на свои узлы обороны, подходы к которым были заранее пристреляны и заминированы, продолжали отчаянно сопротивляться.

В 11 часов командиры стрелковых полков для наращивания ударов ввели в бой свои вторые эшелоны. Это дало нужный эффект. Уже к 14 часам соединения корпуса овладели второй позицией врага и начали бой за третью. Как выяснилось впоследствии, ее обороняли два батальона 25-го авиадесантного полка 9-й авиадесантной дивизии. И хотя этой позицией сразу овладеть не удалось, в ходе боя здесь была вскрыта система обороны и огня противника.

Генерал Д. С. Жеребин, учитывая создавшуюся обстановку, принял решение подтянуть войска и боевую технику, чтобы овладеть и последней позицией главной полосы обороны врага. По его распоряжению с 14 до 16 часов все соединения и части готовились к атаке.

В 16 часов 10 минут вся артиллерия корпуса провела 10-минутный огневой налет, после чего части 295-й и 60-й дивизий на ряде участков атаковали третью позицию противника. В то время когда артиллерия и минометы разрушали вражеские укрепления и подавляли опорные пункты, стрелковые подразделения продвигались по проходам в минных полях и преодолевали заграждения перед третьей позицией. Особенно трудно было захватить высокую, в несколько метров, железнодорожную насыпь у поселка Бушдорф, на обратных скатах которой были врыты вражеские огневые точки. Здесь завязался яростный бой, и, несмотря на то что фашисты сопротивлялись с упорством обреченных, не прошло и двух часов после начала наступления, как над железной дорогой взвился красный флаг.

Ликвидация опорных пунктов противника на насыпи в известной мере нарушила систему его обороны на этом участке и положительно сказалась на дальнейшем ходе боевых действий 32-го стрелкового корпуса. Продолжая наступление, соединения уже к 20 часам штурмом захватили всю третью позицию главной полосы вражеской обороны. [149]

Это был значительный успех. К исходу дня, продвинувшись на 8 километров, частя корпуса вышли на правый берег реки Альт Одер, ко второй полосе обороны противника на участке Платков, Гузов.

На левом фланге 5-й ударной армии успешно наступали войска 9-го стрелкового корпуса. В напряженных и трудных схватках с врагом, укрепившимся на северных скатах Зеловских высот, части 301-й стрелковой дивизии полковника В. С. Антонова смелой атакой захватили вторую позицию противника, а затем с вводом в бой второго эшелона дивизии — 1050-го стрелкового полка во главе с его командиром отважным сыном башкирского народа подполковником И. И. Гумеровым — овладели и третьей позицией.

Но в дальнейшем продвижение войск вперед осложнилось. Это было вызвано тем, что левый фланг корпуса — он же левый фланг армии — оголился на протяжении нескольких километров в связи с упорным сопротивлением гитлеровцев на Зеловских высотах, где наш сосед, 4-й гвардейский стрелковый корпус 8-й гвардейской армии, ведя упорный бой, несколько задержался.

Для того чтобы обезопасить незащищенный фланг от возможных ударов, командир корпуса генерал И. П. Рослый выдвинул из второго эшелона 248-ю стрелковую дивизию генерала Н. З. Галая и ввел ее в бой.

К исходу 16 апреля войска 9-го стрелкового полностью преодолели северные отроги Зеловских высот, продвинулись на 6 километров и вышли на рубеж северо-западная окраина Ной Лангзов, станция и поселок Вербиг.

Отважно и мастерски действовали воины корпуса при прорыве вражеской обороны. 16 апреля в районе северо-западнее Цехина совершил подвиг линейный надсмотрщик взвода связи 1042-го стрелкового полка старшина Г. Н. Харламов. Он получил приказ восстановить связь командира батальона с наступавшей на высоту ротой. Под ураганным минометным и ружейным огнем связист пополз вдоль провода. В пути его ранило. Перевязав руку, старшина вновь начал продвигаться и устранять повреждения. Даже получив второе ранение, он продолжал выполнять задание, пока не восстановил связь. Вскоре бойцы роты ринулись на врага. Среди наступавших был и отважный старшина. Высота была взята штурмом, но еще раньше силы покинули Георгия Николаевича Харламова, и он не дожил до победной минуты... [150]

Особо жаркие бои развернулись с противником, закрепившимся на станции Вербиг и по железнодорожной насыпи восточнее Ной Лангзов. Эти два населенных пункта немцы превратили в мощный опорный пункт. Подходы к ним были заминированы, все здания превращены в узлы сопротивления. Враг отчаянно оборонялся. Для того чтобы сломить его, командир корпуса генерал И. П. Рослый приказал сосредоточить на опорном пункте огонь не только дивизионной, но и корпусной артиллерийских групп. Только после второго огневого налета удалось подавить доты и дзоты, оборудованные в насыпи, и пехотинцы снова поднялись в атаку. Под прикрытием артиллерии к железной дороге подошли и танкисты 220-й танковой бригады, которые стали в упор расстреливать огневые точки врага.

Первыми преодолели этот трудный рубеж батальоны майоров П. Костюченко, В. Емельянова, А. Перепелицына и Г. Айрапетяна. Три раза переходила из рук в руки станция Вербиг.

Не менее жестокая схватка завязалась за Ной Лангзов.

Тяжелый и кровопролитный бой воины 301-й дивизии вели у Зеловских высот четыре часа. Наши люди здесь показали изумительные морально-боевые качества. Не случайно командование частей очень многих воинов представило к правительственным наградам.

Когда мне после событий у Вербига принесли на подпись наградные листы, в глаза невольно бросилось то, что в списке были воины многих национальностей нашей Отчизны.

Грант Арсенович Авакян... Армянин, лейтенант, комсорг стрелкового батальона. 95 комсомольцев этого подразделения, где было 110 красноармейцев и офицеров, за мастерство и отвагу при наступлении с кюстринского плацдарма были представлены к орденам и медалям. В ходе боев 12 молодых бойцов вступили в ряды ВЛКСМ, а пятеро были рекомендованы в партию. Это не просто цифры из сухого отчета, а показатель работы молодого офицера с личным составом батальона. Неутомимый лейтенант успевал и с людьми поговорить, и боевой листок оформить, и письмо написать родным погибшего товарища.

Но пожалуй, главное, на чем держался авторитет Авакяна, — это безудержная удаль и отвага в бою. При атаке Вербига он с одним бойцом сумел зайти в тыл опорного пункта, огонь которого мешал продвижению батальона. Взрывы гранат, брошенных комсоргом в окна кирпичного [151] здания, где засели фашистские пулеметчики, вызвали панику среди гитлеровцев, и те бросились бежать.

В этом бою батальон, выполнив свою задачу, истребил 56 фашистов и 14 пленил.

Иван Гаврилович Деметрашвили... Грузин, капитан, командир роты 1054-го стрелкового полка. В одной из контратак враг нанес главный удар по его подразделению. Несмотря на шквал артиллерийского огня, бойцы выстояли, а затем Деметрашвили поднял воинов в атаку и на плечах отходившего врага ворвался на железнодорожную станцию Вербиг. Более 100 фашистских солдат и офицеров было уничтожено в бою, 17 взято в плен. Но в этой схватке Иван Гаврилович пал смертью храбрых.

Иван Степанович Зайцев... Белорус, сержант, командир отделения 1050-го стрелкового полка. Он повторил подвиг Александра Матросова. 16 апреля 1945 года Зайцев грудью закрыл амбразуру дзота на подступах к Вербигу, обеспечив тем самым штурмовой группе продвижение вперед.

Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 31 мая 1945 года Г. А. Авакян, И. Г. Деметрашвили, И. С. Зайцев, Г. Н. Харламов были удостоены звания Героя Советского Союза.

В этом же указе значится и фамилия командира батальона 1052-го стрелкового полка 301-й дивизии украинца майора Петра Андреевича Костюченко. За добродушие и требовательность, отвагу и хладнокровие бойцы подразделения между собой уважительно называли его Батей. 14 апреля комбат отлично организовал прорыв вражеской обороны в районе города Гольцов. Преследуя отступавших гитлеровцев, воины батальона разгромили 12 опорных пунктов, истребили около 400 фашистских солдат и офицеров, а 210 захватили в плен. Но через два дня, при штурме города Гузов, Костюченко погиб.

На ход наступления 5-й ударной армии оказало существенное влияние взаимодействие различных родов войск. Да иначе и быть не могло. Ведь в каждый успех пехотинцев весомый вклад вносили и их боевые друзья — танкисты, летчики, артиллеристы, саперы, воины других специальностей. С какой радостью встречали все мы появление во фронтовом небе наших славных соколов или выдвижение на исходные рубежи для наступления мужественных танкистов! В Берлинской наступательной операции боевое содружество родов войск было особенно зримым. [152]

Наступление 5-й ударной поддерживали четыре авиационных корпуса и три авиационные дивизии 16-й воздушной армии, которую возглавлял опытнейший командарм генерал-полковник авиации С. И. Руденко. Наши летчики добились полного господства в воздухе, надежно прикрывали наземные войска от авиации противника, наносили по его позициям, резервам и тылам мощные бомбовые удары. Это, естественно, обеспечивало успешное наступление наших соединений.

Чтобы ускорить прорыв вражеской обороны, командующий 1-м Белорусским фронтом 16 апреля приказал ввести в полосе наступления 3-й и 5-й ударных армий 2-ю гвардейскую танковую армию. В 18 часов 9-й и 12-й танковые корпуса вступили в бой и значительно повысили наступательные возможности стрелковых соединений. Танкисты действовали исключительно самоотверженно и стремительно. Очень помогли нашей армии в форсировании водных преград и приданные нам отряды Днепровской военной флотилии.

Однако, несмотря на героические усилия всех войск 1-го Белорусского фронта, план первого дня операции полностью выполнить не удалось. Это касалось, конечно, и нашей армии.

Вечером 16 апреля генерал Н. Э. Берзарин обсуждал с членами Военного совета итоги первого дня наступления, В целом войска 5-й ударной в упорных боях прорвали главную полосу обороны противника и обеспечили своевременное выдвижение к переднему краю и ввод в сражение 2-й гвардейской танковой армии. Но анализ показывал, что в боевой деятельности соединений и частей имелись существенные недочеты. В частности, из-за недостаточной распорядительности некоторых командиров отдельные стрелковые части слабо маневрировали на поле боя. Вместо того чтобы обходить основными силами опорные пункты врага, поручив их ликвидацию вторым эшелонам, офицеры иногда втягивали свои полки в затяжные фронтальные бои, что задерживало их продвижение.

В процессе подготовки к наступлению наша разведка не сумела достаточно точно установить систему огня противника, поэтому во время артиллерийской подготовки не удавалось полностью подавить его огневые средства. К тому же в самом начале боя не во всех частях действенно использовались орудия непосредственной поддержки пехоты. Из-за недочетов в инженерном обеспечении в некоторых соединениях танки и артиллерия отставали от пехоты, что задерживало ввод в бой вторых эшелонов. [153]

Ряд серьезных недостатков обнаружился и при введении в сражение танковой армии. Взаимодействие между ее войсками и частями и соединениями 5-й ударной армии на этот раз было недостаточно четким и эффективным.

Проанализировав ход и результаты первого дня наступления, Военный совет армии наметил мероприятия по повышению боевой активности войск, развитию их наступательного порыва. Эти меры оказались своевременными. Рано утром был получен приказ Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, смысл которого сводился к одному — увеличить темпы наступления. Он поступил во все армии фронта, так как промедление в развитии операции могло привести к истощению войск раньше, чем они овладеют Берлином.

Многие из требований Г. К. Жукова совпали с решением, принятым Военным советом 5-й ударной, поэтому план мероприятий был только несколько расширен, и Берзарин отдал боевой приказ.

Собственно говоря, боевые действия не прерывались. Они продолжались и ночью. Частью своих сил стрелковые корпуса к утру 17 апреля продвинулись на 2–3 километра.

А потом после двадцатиминутной артиллерийской подготовки основные силы 5-й ударной армии двинулись в наступление.

266-я стрелковая дивизия 26-го гвардейского корпуса прорвала оборону противника в районе юго-восточнее Кваппендорфа и реки Альт Одер, форсировала водный рубеж, а затем стала успешно продвигаться в направлении Ной Харденберга.

Бои носили крайне ожесточенный характер. Командиры, политработники и коммунисты своим мужеством и выдержкой воодушевляли весь личный состав. Этого требовала сложившаяся обстановка. 17 апреля в 283-м гвардейском стрелковом полку 94-й дивизии погиб, поднимая подразделение в атаку, заместитель командира батальона по политической части лейтенант В. Синицын. В его партийном билете нашли записку: «Если потребуется — умру по-гвардейски, так, как требует Родина и присяга. 16.4.1945 г.».

Овладев населенным пунктом Платков, 1038-й и 1040-й стрелковые полки 295-й дивизии во взаимодействии с частями 301-й дивизии продолжали наступать на запад и вскоре прорвались к Ной Харденбергу и южнее. Укрепившись на заранее подготовленном мощном рубеже обороны, фашисты пытались удержать его любой ценой, неоднократно [154] переходя в контратаки. Тогда артиллеристы 819-го артиллерийского полка (командир подполковник Н. Н. Жохов, его заместитель по политической части подполковник Н. З. Рымарь) подтянули свои пушки в боевые порядки пехоты и начали вести стрельбу прямой наводкой. Орудийный расчет коммуниста старшины Г. Галактионова прямыми попаданиями подавил семь огневых точек. Метко стреляли и другие батарейцы. Путь пехоте был снова открыт.

На левом фланге армии, успешно взаимодействуя с 11-м танковым корпусом, наступали войска генерала И. П. Рослого. Перед его соединениями стояла задача разгромить сильный узел вражеской обороны в Гузове. Пользуясь выгодным расположением этого пункта, из которого далеко просматривалась местность, противник вел ожесточенный огонь по нашим войскам.

Гузов решительно атаковали два соединения 9-го корпуса. Вначале части 248-й дивизии генерала Н. З. Галая повели наступление в обход Гузова с юга. Обнаружив этот маневр, враг начал постепенно отступать. Тогда, проявив инициативу, командир 301-й стрелковой дивизии полковник В. С. Антонов поднял свои части, и они, ударив по городу с востока, штурмом овладели населенным пунктом. В дальнейшем обе дивизии, четко взаимодействуя друг с другом, обошли лес Вульковер, с боем продвинулись на 13 километров, прорвали вторую полосу вражеской обороны и к 20 часам вышли на рубеж Хермерсдорф, Оберсдорф.

Впоследствии плененный офицер 56-го немецкого танкового корпуса в своих показаниях заявил, что 16 и 17 апреля советские войска разорвали фронт 9-й немецкой армии, и, чтобы предотвратить дальнейший прорыв, немецкое командование вынуждено было бросить в бой две резервные мотодивизии. Но эта мера не улучшила положение гитлеровцев.

Таким образом, второй день наступления 5-й ударной армии увенчался большим успехом. Стрелковые корпуса, тесно взаимодействуя с частями 2-й гвардейской танковой армии, к концу дня 17 апреля, завершив прорыв тактической зоны обороны врага, продвинулись на 11–13 километров и вышли на рубеж Рингенвальде, Хермерсдорф, Оберсдорф.

К этому времени наш сосед справа — 12-й гвардейский стрелковый корпус 3-й ударной армии — во взаимодействии с 9-м гвардейским танковым корпусом 2-й гвардейской танковой армии вышел на рубеж Кунерсдорф, озеро [155] Клостерзее. Наши левофланговые соединения значительно опередили 4-й гвардейский стрелковый корпус соседней армии, вышедшей к исходу этого дня лишь на рубеж Альт Розенталь, Гельсдорф, и поэтому у нас возникла необходимость прикрыть создавшийся разрыв. Генерал Н. Э. Берзарин с утра 17 апреля передал 9-му стрелковому корпусу свой резерв — 230-ю стрелковую дивизию, которая продолжала наступать, обеспечивая фланг корпуса и армии.

Следующие двое суток 5-я ударная прорывала третью оборонительную полосу врага.

18 апреля противник подтянул к фронту из своего оперативного резерва свежие части 18-й моторизованной дивизии, танкоистребительную бригаду «Гитлерюгенд» и ввел их в бой в районе юго-восточнее Штраусберга. Это значительно осложнило характер боевых действий на этом участке. Гудела земля, содрогался воздух от орудийных залпов и бомбовых ударов. Всюду шел упорный бой, завязывались рукопашные схватки.

Особенно памятны нам, участникам этой битвы, ожесточенные бои, которые вели силы 9-го стрелкового корпуса в районе Хермерсдорфа с контратакующими частями 18-й моторизованной дивизии СС. С фанатичными юнцами из бригады «Гитлерюгенд» отважно сражались подразделения 26-го гвардейского стрелкового корпуса.

Запомнился боевой эпизод, в котором отличились воины 283-го гвардейского полка 94-й дивизии. В 4 часа утра 18 апреля два батальона гитлеровцев попытались выйти в тыл дивизии. Однако разведчики обнаружили их. Командир полка Герой Советского Союза гвардии полковник А. А. Игнатьев и его заместитель по политчасти гвардии подполковник К. И. Зайцев быстро приняли ответные меры. Совершив ночной марш, полк выдвинулся в район южнее озера Кицерзее и на правом берегу реки Штобберов окружил в лесу, а затем истребил до 200 фашистов. Успех этого трудного боя в значительной мере обеспечил батальон Героя Советского Союза гвардии майора В. Д. Демченко. Бойцы и офицеры этого подразделения, ведя огонь из всех видов оружия, внезапно обрушились на гитлеровцев. В пылу схватки комбат Демченко не заметил, как был окружен группой немцев. К тому же его ранило. Рискуя жизнью, на выручку командиру рванулся сержант Н. Марий. Метким огнем истребив несколько солдат, он разорвал вражеское кольцо, а затем вынес с поля боя майора и доставил его на медпункт. [156]

Выбывшего из строя командира заменил парторг старший лейтенант К. Савченко. Под его командованием батальон завершил разгром прорвавшейся группировки противника, с боем форсировал реку Штобберов и ворвался на северную окраину Карлсдорфа.

Отважно действовали в наступлении и воины 288-го гвардейского стрелкового полка, ведомые полковником В. В. Кондратенко и его заместителем по политчасти подполковником А. Б. Качтовым. В ночное время восточнее Кваппендорфа было оставлено только прикрытие. А два батальона скрытно обошли этот населенный пункт с юго-запада и взяли его штурмом. В дальнейшем, прочесывая прилегающий к западной части Кваппендорфа лесной массив, воины захватили в плен 180 немецких солдат и офицеров. В этот день много гитлеровских вояк было пленено и другими частями армии.

Во время наступления 9-го стрелкового корпуса командир батальона из 1052-го полка майор С. Нурмагомбетов, отделив от колонны несколько военнопленных, направил их для допроса на командный пункт 301-й стрелковой дивизии. Для нас было важно выяснить политико-моральное состояние гитлеровцев. И в этом смысле весьма характерна беседа с одним из военнопленных.

— Почему все захваченные нами ночью в плен солдаты оказались в нетрезвом состоянии? — спросил его начальник штаба соединения полковник М. И. Сафонов.

— Нам выдали шнапс для храбрости, — ответил солдат. — К тому же у всех было хорошее настроение, потому что перед атакой офицер заверил нас, что по приказу фюрера в нынешнем бою будет применено новое секретное оружие...

— Где же оно, это оружие? — спросил пленного командующий артиллерией дивизии полковник Н. Ф. Казанцев.

— Нас не в первый раз обманывают... — хмуро признался пленный.

Итоги первых трех суток боев нас радовали. За это время войска 5-й ударной прорвали тактическую зону обороны противника, овладели его промежуточной позицией. Ближайшая задача была выполнена. Наши соединения завершили первый этап операции и продвинулись вперед на 23–27 километров. Более того, уже в ходе наступления они вплотную вышли к третьей (тыловой) полосе вражеской обороны, проходившей вдоль населенных [157] пунктов Предиков, Грунов, Буков. Следует отметить, что к этому времени противник уже занял ее, создав и здесь, как и в первых двух полосах, плотную систему огня.

Пленные показали, что в прошедших боях в 90-м полку 20-й немецкой моторизованной дивизии выбыло больше половины личного состава, почти полностью уничтожен вместе со всей боевой техникой 2-й механизированный полк танковой дивизии «Мюнхенберг» и пехотный полк дивизии «Великая Германия». В ротах же 27-го полка 9-й авиадесантной дивизии осталось всего по 40–50 солдат.

Только в полосе 5-й ударной армии за трое суток враг потерял около 7000 человек убитыми и ранеными. Помимо того, было захвачено в плен 1040 вражеских солдат и офицеров{21}.

Немецко-фашистское командование по приказу Гитлера попыталось остановить наступление советских войск на третьей оборонительной полосе. 18 и в ночь на 19 апреля туда начали стягиваться резервные части — 11-я моторизованная дивизия СС «Нордланд», зенитные подразделения берлинской зоны противовоздушной обороны, крепостной пулеметный батальон, остатки 309-й пехотной и 9-й авиадесантной дивизий, 1-я бригада и 21-й батальон фольксштурма.

18 апреля маршал Г. К. Жуков дал войскам новые указания по дальнейшему наступлению на Берлин. Он требовал увеличения темпов продвижения вперед, чтобы не позволить противнику создать оборону на промежуточных рубежах.

В связи с тем что наибольший успех был достигнут на правом фланге главной группировки фронта, командующий уточнил направление ее удара. 3-й, 5-й ударной и 2-й гвардейской танковой армиям было приказано наступать быстрее и ворваться на северо-восточную и восточную окраины Берлина, а войскам 47-й армии и 9-му гвардейскому танковому корпусу начать охват города с севера и северо-запада.

Утром 19 апреля наступление возобновилось. В упорных боях 26-й гвардейский, 32-й, 9-й стрелковые и 12-й гвардейский танковый корпуса к исходу дня прорвали третью полосу обороны противника на участке Грунов, Буков, продвинувшись за день на 9 километров. [158]

Штаб армии в целях большей оперативности в управлении войсками из Геншмарера переместился в Ной Харденберг.

Среди поступивших за день донесений о взятии населенных пунктов, об успешном выполнении других боевых задач были и волнующие документы о подвигах красноармейцев и офицеров.

В 177-м гвардейском полку при подходе к реке Штобберов бойцы батальона, где парторгом был гвардии лейтенант М. В. Соловьев, залегли под плотным огнем. Тогда Соловьев бесстрашно рванулся вперед и первым бросился в воду. Его примеру последовали остальные гвардейцы. Они переправились на противоположный берег и, сломив в скоротечном бою сопротивление гитлеровцев, начали их преследовать. Но вскоре немцы перешли в контратаку при поддержке танков и самоходных орудий. Завязалась горячая схватка, в ходе которой парторг был ранен и оказался в окружении. Истекая кровью, он продолжал разить фашистов и уничтожил несколько солдат. Но вот опустел диск его автомата, а враги в двух шагах. И тогда офицер бросил рядом с собой последнюю гранату. Соловьев погиб, подорвав и двух вражеских солдат.

В боях за населенный пункт Харденберг мужественно сражался парторг батальона 180-го гвардейского стрелкового полка 60-й гвардейской дивизии младший лейтенант Ф. И. Марченко. Под шквальным огнем он поднял подразделение в атаку, первым ворвался во вражескую траншею и истребил несколько фашистов. Бойцы батальона стремительным ударом выбили противника из окопов и. стали преследовать отступавших. Но в этот момент; зажав руками смертельную рану на груди, Марченко упал на землю...

Михаилу Васильевичу Соловьеву и Федору Илларионовичу Марченко было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Массовый героизм стал нормой поведения не только коммунистов и комсомольцев, но и тысяч других мужественных бойцов, которых в войсках справедливо называли беспартийными большевиками. Перед каждым боем многие из них подавали заявления с просьбой принять их в ряды партии: только в период наступления на Берлин коммунистами стали более 1500 красноармейцев и офицеров.

Большую роль в повышении наступательного порыва воинов играла военная печать — газеты, листовки и другие печатные и рукописные издания. Они поднимали боевой [159] дух бойцов, учили громить врага, умело взламывать вражескую оборону, наращивать темпы наступления. Армейская газета «Советский боец» наставляла воинов: «Действуй внезапно, быстро и хитро. Ворвавшись в город или населенный пункт, не медли... Не передвигайся открыто по улицам и площадям — гитлеровцы держат их под обстрелом. Пробирайся через проломы в стенах, дворами, огородами. Врывайся в дом вдвоем: ты да граната. Граната впереди, ты за ней. Не задерживайся в доме. Ищи незаметный подход к следующему зданию и атакуй его...»

Ответственный редактор нашей газеты подполковник А. П. Барышников был очень интересным человеком. Сын рабочего, он в свои восемнадцать лет при оккупации японцами Приморья уже работал в подполье, а затем ушел в партизанский отряд, где воевал больше года, там же вступил в комсомол, а позже и в партию. После гражданской войны Андриан Петрович был на многих ответственных партийных, советских, военных постах, участвовал в проведении коллективизации, работал и в органах госбезопасности. С 1942 года он — на фронте.

Газета «Советский боец» с приходом А. П. Барышникова стала еще боевитее и интереснее. Нужно отметить, что большая заслуга к этом была и ответственного секретаря газеты майора Арташеса Саркисовича Тертеряна. В редакцию он пришел с должности помощника начальника штаба полка и хорошо знал жизнь войск. Он был прекрасным организатором и неистощимым автором метких заголовков, остроумных «Фитилей», огненных передовиц. Многие его материалы специалисты считали журналистскими находками. А. С. Тертерян длительное время был заместителем главного редактора «Литературной газеты». Отлично работал и заместитель редактора нашей армейской газеты А. И. Шифман.

У всех сотрудников редакции газеты была характерная черта — стремление искать яркие и убедительные материалы на передовой, в тех частях, что находились на направлении главного удара. И когда возникала необходимость, они сражались с фашистами вместе с бойцами, о ком хотели писать. Многие из них показывали примеры мужества, героизма и самоотверженности. Так, парторг редакции майор Иван Александрович Винокуров в критическую минуту поднял красноармейцев, лично повел их в атаку, добился перелома в ходе боя, но сам геройски погиб. Посмертно он был награжден орденом Красного Знамени. В ожесточенной схватке с врагом пал и талантливый армейский поэт лейтенант Владимир Яковлевич Кудрин. [160]

С глубоким чувством благодарности и уважения вспоминаю я всегда таких работников армейской и дивизионной печати, как В. А. Вихренко, Л. О. Речмедин, И. А. Бабенко, К. Ф. Вачнадзе, В. В. Рудим, В. А. Боровских, И. П. Донченко, А. М. Николаев, Г. И. Осипов, В. К. Золотое, Н. П. Железняк, А. В. Кизилов, М. В. Шерстобитов, С. Я. Шухман, А. Нудельман и другие. Они доносили до сознания масс слово партийной правды, воспитывали в бойцах чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма. Наряду с материалами о боевом опыте и успехах подразделений в наступлении газета «Советский боец» в апрельских номерах постоянно напоминала и разъясняла требования партии, правительства и командования о необходимости гуманного отношения к местному населению, призывала беречь немецкие города и села от пожаров и разрушений, высоко держать честь советского воина за рубежом нашей Родины.

Наступая в глубь Германии, мы сразу увидели, что жители крайне запуганы россказнями о «зверствах русских». О том, какой страх обуял население и какая путаница была в умах немцев, весьма характерен рассказ рядового 286-го стрелкового полка 94-й гвардейской дивизии Г. А. Сыромятникова.

— Наш первый батальон был в составе передового отряда и взял Райхенберг. После боя в поисках притаившихся гитлеровских солдат и офицеров мы стали обходить дома. В один из них на рассвете я зашел с красноармейцем Лупаном. Хозяйка сказала, что никого из посторонних нет, но вела себя очень нервозно. Это вызвало подозрение, и мы решили осмотреть квартиру. Вначале все шло нормально: обошли кухню, ряд комнат, оставалось осмотреть последнюю. Но когда мы подошли к ней, немка вдруг закрыла своим телом дверь. Мы подумали, что там скрываются гитлеровцы, и, решительно отстранив хозяйку, вошли в комнату. Здесь стояли рядышком две кровати, на которых спали в голубых ночных рубашках дети. Трудно передать, что творилось с их матерью. Она рванулась вперед, упала перед нами на колени. Лицо белое как полотно, глаза наполнились слезами.

Кое-как жестами мы ее успокоили, оставили немного сахару и вышли. Подумать только, как одурачивала немцев геббельсовская пропаганда байками о «зверствах русских»! Теперь нам стало понятно, почему в первых [161] населенных пунктах Германии не оказалось ни одного человека, а в сараях ревел голодный и непоеный скот...

Нашу беседу Г. А. Сыромятников закончил такими словами:

— Нет, не питал зла наш воин-освободитель к немецкому народу. Не путал он нацистов со всем немецким народом. Понимал, что нужно помочь нации сбросить с себя цепи, в которые заковал ее фашизм. Об этом говорили в беседах все наши политработники, представители партийного актива, писала наша дивизионная газета.

После взятия войсками нашей армии Ной Харденберга, когда бой переместился вперед, а второй эшелон танковой бригады отдыхал и приводил себя в порядок, мы с генералом Н. Э. Берзариным, проезжая через городок, увидели у полевой кухни возле повара в белом халате, разливающего большим черпаком обед столпившимся танкистам, белобрысого мальчонку в красноармейской форме лет девяти-десяти.

Николай Эрастович тронул за плечо водителя. Машина остановилась. Вблизи мальчик показался еще меньше ростом. Берзарин рассмеялся и сказал:

— Что-то не помню в нашей армии таких низкорослых бойцов. Очутись здесь хромой Геббельс или кто-либо из его борзописной братии, обязательно напечатали бы его фотографию в газете и завопили на весь мир: силы Красной Армии иссякли, уже призвали детишек! Посмотрим-ка поближе этого мальца...

Это и впрямь было интересно. Когда мы вышли из машины, раздалась команда, красноармейцы приняли стойку «смирно».

— Вольно, вольно...

Командующий стал расспрашивать бойцов о том, как им нравится обед, о настроении, об отдыхе, о письмах из дому. Настроение у всех было отличное: ведь до Берлина остались считанные километры!

Н. Э. Берзарин слушал бойцов, а сам все время посматривал на мальчонку. Красноармейцы это заметили, и вдруг один из них, высокий, со шрамом на лице и с выбивающимся из-под пилотки каштановым чубом ефрейтор, насупив брови, хмуро сказал:

— Товарищ генерал! Где такое видано? Моих двух детей фашисты в Виннице убили, а наш повар обрядил фриденка в военную форму, да и пилотку с красной звездой ему схлопотал... Понимаю, дай ему котелок каши — это куда ни шло, пусть лопает, а вот форма, звездочка — это, думаю, негоже... [162]

Рыжебородый повар смутился, а ефрейтор, недобро глядя на него, добавил:

— Черпаком орудуешь ловко, а вот голова у тебя, — он постучал указательным пальцем по своему лбу, — ни чуточки не варит... А варить обязана правильно, потому ты к вареву приставлен. — Затем он обратился к командарму: — Сегодня битых два часа толкую ему об этом, а он политически совсем несознательный. Подумать только, фриценку — звезду... Может, вас послушает...

Николай Эрастович ничего не ответил бойцу, только хитро прищурился и обратился к мальчику:

— Как твое имя?

Тот, сияя голубыми глазами, смущенно пожал плечами, просительно, как бы ища поддержки, посмотрел на повара и протяжно произнес:

— Не па-ни-ма... Ихь ферштейе нихт... Тогда Николай Эрастович повторил свой вопрос по-немецки.

Мальчик вежливо поклонился и ответил:

— Петер.

— Петер, — с улыбкой повторил командующий. — Хорошее имя.

Он повернулся к повару, нервно теребившему свой белый халат:

— Почему же ты, браток, так поступил? Тот совсем растерялся;

— Простите, товарищ генерал, если допустил промашку. Сынок у меня стольких же годков дома остался — Петрушка, то есть Петя. А вот этот малец вроде тот же Петя. Приветливый он такой, все к моей кухне жмется. Я не просил — смотрю, охапку дощечек на подтопку принес. Родных — мне перевели с ихнего, немецкого, — у него нет: отец погиб, а мать завалило при бомбежке Кюстрина. Только соседка одна и осталась. Беженцы они. Одежка у Петера страсть как обносилась. Ну и попросил я ему сшить путную. А они в пошивочной новую красноармейскую по росту сделали, да еще сапожки и пилотку... Обрадовался он так, что и словами не передать. Тянется ко мне, как к батьке. Ежели в чем я и виноват — прошу, не обессудьте, товарищ генерал... Может, действительно сплоховал...

Николай Эрастович ничего не ответил повару, а потом сказал:

— Дайте-ка мне котелок каши. Отведаю, чем наших доблестных танкистов кормите... [163]

Через минуту котелок с гречневой кашей, от которой струился пар, уже был в руках командарма.

Вдруг Николай Эрастович спросил повара:

— Вы всем так накладываете или только начальству? Ведь здесь на двоих хватит. Дайте, пожалуйста, еще одну ложку.

К крайнему недоумению бойца, только что рассказавшего про аполитичность повара, и явному удовольствию всех других красноармейцев командарм подозвал Петера, протянул ему вторую ложку и пригласил поесть с ним. На глазах у воинов и немецких жителей ели из одного котелка советский генерал и немецкий мальчик.

Потом, крепко пожав руку повару, Николай Эрастович сказал:

— Широкая у вас русская душа и трезвый ум. У ефрейтора горе большое — детей гитлеровцы загубили. Настанет время — всех злодеев, чьи руки в крови невинных жертв, найдем и покараем. Только знайте, что первыми, кого банда Гитлера уничтожила, были немецкие антифашисты. Сразу же после прихода к власти его головорезы устроили «ночь длинных ножей», «хрустальную ночь» и другие массовые погромы с тысячами жертв. Так что не будем стричь всех немцев под одну гребенку. А этот Петер с нами не воевал и воевать не собирается. И между прочим, он никого из немцев на войну не посылал. Петер — сам жертва войны. Чувствуется, что он парнишка хороший и доброжелательный. А красная звездочка всему миру светит, да и ему к лицу. Пусть носит... Петеры — это будущее новой демократической Германии. Таким, как он, ее строить и в ней жить...

Так командарм 5-й преподал урок тому, кто еще не окончательно уяснил характер освободительной миссии Красной Армии в Германии.

Уже в пути генерал Н. Э. Берзарин, обменявшись со мной впечатлениями об этом случае, задумчиво сказал;

— С Петером у нас полное взаимопонимание уже теперь, до окончания войны. Но как такие же контакты найти со всем трудовым народом Германии? Дело сложное. Ведь его сознание фашисты много лет отравляли ядом нацизма...

Мы с Н. Э. Берзариным ни на минуту не выпускали из своего поля зрения все участки фронта и накануне прорыва третьей полосы обороны противника решили, что он [164] поедет в 32-й корпус, я — в 9-й, после чего встретимся на НП армии.

С группой офицеров штаба и политотдела армии я выехал на наблюдательный пункт 301-й стрелковой дивизий, располагавшийся северо-восточнее города Буков. Командир соединения полковник В. С. Антонов доложил о ходе боев за город, через который проходила третья полоса обороны противника. Первые результаты были обнадеживающими. Наступление началось после мощной артиллерийской подготовки, четко проведенной 823-м артиллерийским полком подполковника Г. Г. Похлебаева. Прорвав вражеские позиции, один стрелковый полк ворвался в Буков с северо-востока, а два других обходили его с севера. Здесь особенно отличились штурмовые группы 1050-го и 1052-го стрелковых полков, которыми командовали подполковник И. И. Гумеров и полковник А. И. Пешков.

Когда я приехал на КП, дивизия уже овладела центральной, восточной и северной частью Букова, а некоторые части уже вели бои за городом, в лесу и за озером.

В командном звене соединения чувствовалась большая четкость управления боем. Время от времени раздавались телефонные звонки: командиры полков сообщали о достигнутых рубежах, контратаках врага, просили помочь огнем артиллерии. Полковник В. С. Антонов энергично и оперативно давал необходимые указания, ставил подчиненным задачи, подбадривал их.

Побеседовав с начальником штаба полковником М. И. Сафоновым и начальником политотдела полковником П. С. Коломыйцевым, я связался по телефону с Берзариным.

— На мой взгляд, здесь все нормально. Антонов хорошо управляет боем, его части наступают решительно. Коломыйцев и Сафонов отлично помогают командиру. Задерживаться здесь дальше мне нет необходимости. Думаю, Николай Эрастович, что надо бы объявить благодарность воинам соединения за успехи в боях за Буков.

— Согласен. Поощрения они заслужили...

Вскоре из штаба армии в дивизию по телеграфу поступил благодарственный приказ Военного совета. Поощрение воинов в ходе боя всегда прибавляет им сил, воодушевляет людей.

Перед самым моим отъездом полковник Коломыйцев сообщил, что в бою погиб замполит 823-го артполка майор К. З. Цуцкиридзе. Я его знал еще по учебе в Академии имени В. И. Ленина. Сын крестьянина-бедняка Константин [165] Захарович перед войной заведовал отделом агитации и пропаганды Чиатурского райкома ЛКСМ Грузии, начал свой боевой путь на Кавказе. В бою под Буковом он заменил тяжелораненого командира батареи. Артиллеристы, которых возглавил Цуцкиридзе, подбили три танка врага и сорвали его контратаку.

Здесь же, в боях за Буков, героически погиб, ведя в бой подразделение, и отважный заместитель командира 2-го стрелкового батальона 1054-го полка по политической части Н. М. Полюсук. За проявленные храбрость, решительность и мужество ему и К. З. Цуцкиридзе было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Когда мы подъехали с юго-восточной стороны к Букову, где вела бой 248-я стрелковая дивизия генерала Н. З. Галая, над городом поднялось зарево пожара, ярко выделявшееся на фоне черных туч. Командный пункт соединения был в глубоком подвале дома на окраине. Генерал-майор Н. З. Галай доложил мне обстановку: полки действуют успешно, они уже захватили южную часть города, на ряде улиц противник вынужден, прикрываясь отдельными подразделениями, отступить на следующий рубеж.

Когда зашла речь об активности частей, стало ясно, что ход боевых действий известен комдиву лишь в общем плане, и я предложил Галаю улучшить управление войсками и перенести наблюдательный пункт ближе к действующим частям. Это было тем более необходимо, что дивизия наступала на левом открытом фланге армии. Командир дивизии тотчас же отдал приказание о переносе командного пункта.

Главным событием дня 19 апреля было то, что на правом фланге 5-й ударной войска 26-го гвардейского корпуса во взаимодействии с 12-м танковым корпусом прорвали оборону частей 11-й мотодивизии СС «Нордланд» на рубеже Бацлов, Райхенберг. А к исходу дня наши 94-я и 266-я дивизии завершили прорыв третьей полосы обороны противника и с боем вышли на рубеж фольварк Кенсдорф, лес восточнее Клостердорфа.

В то же время 60-я и 295-я дивизии 32-го стрелкового корпуса, сломив в напряженных боях сопротивление гитлеровцев, к 20 часам также прорвали третью полосу их обороны и продвинулись за день на 8 километров.

На левом фланге армии 9-й стрелковый корпус силами 301-й и 248-й дивизий взломал последнюю полосу обороны [166] врага в районе Букова и полностью овладел городом. Умелое использование соединениями взаимодействия с частями 2-й танковой армии и обходного маневра особенно благоприятно сказалось на продвижении их вперед. Таким образом, за четыре дня наступления войска армии, преодолев с боями. 22–30 километров, вышли к сильно укрепленному внешнему оборонительному обводу Берлина, почти вплотную приблизившись к воротам столицы фашистского рейха.

На последнем этапе войны гитлеровское командование прилагало все усилия для создания мощной обороны как на подступах к Берлину, так и непосредственно в городе.

В Берлине проводились большие фортификационные работы. Там возводились мощные оборонительные сооружения, рассчитанные на длительное ведение боев, заблаговременно оборудовалось огромное количество противотанковых и других опорных пунктов и узлов сопротивления. Было построено много баррикад, подступы к которым густо минировались, создана разветвленная система перекрестного огня. Одновременно гитлеровцы предусматривали и возможность широкого маневра войск: узлы сопротивления, бункеры и огневые точки в железобетонных и других толстостенных зданиях были связаны между собой траншеями и подземными переходами.

Весь берлинский оборонительный район состоял из трех кольцевых обводов: внешнего, проходившего в 25–40 километрах от центра города, внутреннего, который пересекал окраины берлинских пригородов и состоял из 3–5 линий траншей, и городского, построенного вдоль кольцевой электрической железной дороги. Город делился на восемь секторов, радиально расходящихся от центрального участка Берлина — «Цитадели». Особое внимание фашистское командование уделяло обороне восточных (1-го и 2-го), юго-восточного (3-го) секторов и «Цитадели», в которую входили правительственные кварталы в центре города с имперской канцелярией, где была ставка и личный бункер Гитлера, многими ведущими государственными учреждениями, включая гестапо, министерство военно-воздушных сил Геринга, рейхсбанк, министерство иностранных дел, имперское министерство пропаганды, рейхстаг. Там же располагались массивные городские строения, вокзалы, была наиболее густая сеть метро и других подземных сооружений. Все улицы «Цитадели» [167] преграждали баррикады, способные выдержать удары даже снарядов крупных калибров.

Оборону политического, военного и административного центра фашистской Германии держали помимо специальной эсэсовской бригады многие другие кадровые части, отряды и батальоны, общее руководство которыми осуществлял начальник личной охраны Гитлера обергруппенфюрер СС фон Монке. Заранее было предусмотрено, что, в случае отступления войск берлинского гарнизона в «Цитадель», они выходили из ведения командующего обороной Берлина и переподчинялись фон Монке, над которым стоял лично Гитлер.

После выхода советских войск на Одер фюрер назначил имперским комиссаром своей столицы «барабанщика войны» Геббельса, а комендантом Берлина эсэсовского генерала Реймана, которого 24 апреля сменил генерал артиллерии Вейдлинг — командир 56-го танкового корпуса.

Для прикрытия Берлина была привлечена помимо других боевых средств почти вся имеющаяся в нем зенитная артиллерия, а более шестисот зениток использовались как противотанковые орудия на позициях непосредственно в городе.

На решающих направлениях и перекрестках многих улиц, площадях и других ключевых участках стояли железобетонные многоэтажные башни, железобетонные колпаки, врытые в землю танки с неисправной ходовой частью, но с действующими орудиями. Верхние этажи и чердаки зданий фашисты приспособили для ведения оттуда пулеметного и снайперского огня, а подвалы даже для стрельбы из орудий.

Гитлеровское командование рассчитывало навязать нашим войскам затяжное сражение, чтобы обескровить их на подступах к Берлину, а затем, дождавшись подкрепления, перейти в контрнаступление. Но этим планам не суждено было сбыться.

Внешний берлинский оборонительный обвод проходил в нашей полосе наступления по линии озер Фингер, Гросс Латт и Штраус. Населенные пункты с каменными постройками, лесистая местность со множеством озер — все было использовано противником для создания прочной обороны, центром которой был город Штраусберг. От этого рубежа до фашистской столицы оставалось всего 20–25 километров. Но какие это были трудные километры! [168]

Сколько жизней они могут унести, сколько сил нужно затратить на их преодоление.

На рассвете 20 апреля части 26-го гвардейского стрелкового корпуса, взаимодействуя с 12-м гвардейским танковым корпусом, начали наступление. Оно развивалось успешно. Наши войска продвинулись на 12 километров, к вечеру вышли на рубеж Везендаль, Гартенштадт и вклинились во внешний оборонительный обвод Берлина. К исходу этого же дня 32-й стрелковый корпус подошел к Штраусбергу и завязал на подступах к нему упорные бои, а 9-й стрелковый корпус продвинулся на шесть километров и вышел на рубеж Гарцин, Хоэнштейн, Гладовсхез.

Как впоследствии показал на допросе командир немецкого 56-го танкового корпуса генерал Вейдлинг, «...20 апреля... было самым тяжелым днем для... корпуса и, пожалуй, для всех немецких частей. Они понесли огромные потери в предыдущих боях, измотанные и усталые до крайности, не могли больше выдержать огромного натиска превосходящих русских войск»{22}.

Командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в связи с успешным продвижением 47-й и 3-й ударной армий в обход Берлина с севера своей директивой изменил задачу, поставленную ранее 5-й ударной. Ей теперь предстояло штурмовать Берлин не с северо-востока, а с востока и юго-востока{23}. Директивой устанавливались и новые разграничительные линии.

При подходе наших войск к внешнему оборонительному обводу противник на рубеже озер, леса, города Штраусберг напрягал все силы, чтобы не допустить прорыва своей обороны и закрыть дороги к Берлину. 3-я ударная армия — наш правый сосед — добилась значительного успеха, продвинувшись вперед на 5–6 километров. 8-я гвардейская армия слева в трудных условиях наступала уступом за нами.

Оценив создавшуюся обстановку, командующий 5-й ударной армией решил использовать успех правофлангового 26-го корпуса и соседней 3-й ударной армии. Трем дивизиям была поставлена задача во взаимодействии с частями 2-й гвардейской танковой армии в ночь на 21 апреля стремительным марш-маневром обогнуть Штраусберг и выйти к пригородам Берлина — Альт Ландсберг, Аренсфельде и Хёнов. Далее планировалось [169] внезапно атаковать вражеские части, оборонявшие внутренний обвод Берлина.

Выполняя решение командарма, 89, 94 и 60-я гвардейские дивизии провели перегруппировку сил и совершили стремительный ночной двадцатикилометровый марш. Если сосредоточение войск на исходном рубеже удалось совершить скрытно, то последующее их передвижение враг обнаружил, и оно происходило под огневым воздействием. Однако такой вариант предусматривался руководством армии при планировании перегруппировки, поэтому движение колонн постоянно прикрывали зенитные установки и авиация фронта.

В то время я выехал с группой офицеров в район марша для быстрейшего «проталкивания» соединений к Берлину. Мы уделяли серьезное внимание контролю за соблюдением маскировки и интервалов между колоннами войск, боевой техники и транспортных средств, прокладке колонных путей, организации одновременного продвижения по нескольким параллельным шоссе и лесным дорогам. Приходилось решительно пресекать самовольство некоторых командиров, стремившихся опередить тех, кто должен был действовать в первом эшелоне.

Группе удалось добиться необходимой дисциплины движения и, следовательно, ускорить осуществление маневра. Соединения продвигались организованно, рассредоточенными колоннами.

Решение командования 5-й ударной армии о проведении обходного маневра, поддержанное Военным советом 1-го Белорусского фронта, было сопряжено с известным риском, потому что мы наступали с открытым левым флангом армии. Но оно тогда являлось наиболее целесообразным, так как вытекало из правильной оценки обстановки. Впереди 26-го корпуса успешно продвигались с боями войска 12-го гвардейского корпуса. В ночь на 21 апреля они овладели мощным узлом сопротивления Альт Ландсберг, а к 6 часам утра захватили Хёнов и перерезали кольцевую берлинскую автостраду. Марш-маневр обеспечивал выполнение трех важных задач: захвата крупного узла обороны — города Штраусберг, разгрома противника на ближних подступах к Берлину и вывода наших войск непосредственно к внутреннему оборонительному обводу столицы гитлеровской Германии. Высокие темпы наступления подтвердили правильность этого решения.

Уже к утру 21 апреля 89-я и 94-я дивизии, успешно осуществив обходный маневр, вырвались на рубеж Аренсфельде, [170] Хёнов, то есть к внутреннему берлинскому обводу, а 60-я дивизия вышла в район восточнее Мерова. В то время как эти соединения сковывали врага огнем, 32-й стрелковый корпус в течение дня продвинулся на 23 километра и во взаимодействии с 266-й дивизией 26-го гвардейского корпуса ночным штурмом овладел Штраусбергом.

Трудно передать словами ту атмосферу общего воодушевления, которое охватывало наших воинов по мере их приближения к фашистской столице. Они так долго мечтали о победном завершении войны, о часе возмездия гитлеровским извергам! И вот он наступил. Преодолев окружную дорогу, наши передовые части броском вышли на гребни высот, и вдруг перед ними возникла панорама огромного полыхающего города. Берлин был перед ними...

Но враг, ошеломленный нашим продвижением, не сдавался, еще предстояли ожесточенные схватки с ним.

События тех дней навсегда запомнились всем, кто сражался на подступах к Берлину. Я обращаюсь к памяти санинструктора 832-го артполка 266-й стрелковой дивизии Маланьи Васильевны Юрченко. Вот что она рассказала после победы:

— Я стояла неподалеку от орудия, когда около позиций нашей батареи остановились две легковые машины. Из них вышли несколько офицеров, а впереди шел бодрый, среднего роста, коренастый генерал. Послышалась команда «Смирно!», а вслед за тем последовал рапорт офицера о том, что расчеты готовы к бою. Кто-то из красноармейцев шепнул мне: «Это командующий нашей армией генерал-полковник Берзарин».

Поговорив несколько минут с артиллеристами и посмотрев в бинокль в сторону противника, генерал спросил командира орудия сержанта Николая Васильева: «А подходящие снаряды для стрельбы по Берлину у вас есть?»

«Есть и осколочные, есть и подкалиберные», — ответил сержант. «Вот и хорошо, — одобрил командующий. — А надпись для первого снаряда по Берлину подготовили? Ведь это, по сути, исторический момент». Тут я не выдержала и, подойдя поближе к генералу Берзарину, попросила его разрешить мне сделать на снаряде надпись. Командующий пожал мне руку и сказал: «Наши героические женщины больше всех прочувствовали войну и на фронте, и в тылу, и в семье. Это право вы, безусловно, заслужили. Пишите все, что чувствуете...» Немного подумав, я написала на снаряде: «За Сталинград, за Донбасс, за Украину, за сирот и вдов. За слезы матерей». Командарм прочитал, [171] подошел ко мне и как-то очень душевно проговорил: «Под этими кровью сердца написанными словами вместе с вами подписались бы миллионы советских людей». И тут же раздалась команда: «Зарядить!» А через минуту уже не команда, а радостный выкрик: «По фашистам в Берлине — огонь!» Громыхнул залп, на позиции все заволокло дымом, а на душе было празднично и радостно...

Да, конечно, души воинов тогда захлестывала радость. Каждый понимал, что заветная цель не за горами, что скоро конец войне, и поэтому отдавал все силы приближению победы. Наступательный порыв бойцов был необычайно высок, и 5-я ударная успешно продвигалась вперед по всему фронту.

К этому времени активизировались находившиеся в подполье немецкие коммунисты и антифашисты. В Берлине появились антифашистские листовки:

«Берлинцы! Дело идет о жизни или смерти! Сложите оружие или поверните его против Гитлера! Немедленно покончить с войной! Беседуйте с солдатами! Долой нацистских палачей! Берлинцы! Неужели наш город должен полностью подвергнуться разрушению? Неужели мы все должны умереть с голоду? Нет! Есть дорога к спасению! Долой Гитлера и его нацистскую банду!»

При бое частей 32-го корпуса за город Штраусберг их встречали немецкие коммунисты с Красным знаменем. Ныне оно хранится в Берлинском музее германской истории. [172]