Глава пятая.

Знамена свободы над Берлином

Штурм Берлина 5-я ударная армия начала 21 апреля с боев за его пригороды. После выхода к ним в ходе наступления передовых частей на рубежи сосредоточения усиленно подтягивались артиллерия, танки, войска готовились к вторжению в пределы Большого Берлина.

После мощной артиллерийской подготовки и бомбовых ударов авиации 16-й воздушной армии 26-й гвардейский и 32-й стрелковые корпуса с приданными танковыми частями 12-го гвардейского танкового корпуса перешли в атаку. Над пригородами взметнулись огонь и дым. Небо стало красно-багровым от пожаров. Пыль и дым застилали город. Казалось, что на землю спустились сумерки.

Это были грозные и в то же время торжественные минуты.

Наконец-то осуществилось сокровенное желание миллионов советских людей, всех подневольных народов, в том числе немецких антифашистов и демократов, жаждавших освобождения Германии от гитлеровского ига.

Чувства наших воинов в те незабываемые дни прекрасно выразил в своем очерке участник штурма фашистской столицы писатель Всеволод Вишневский:

«На рассвете 21 апреля мы ворвались в черту Большого Берлина. Это был необыкновенный рассвет. Перед нами лежал город, четвертый в мире по величине. С шеренгами колоссальных труб. С пятнами пожаров. Зловещий... Затаившийся... Город, в котором было до трех миллионов немцев. Город с подземельями, системой метро, засадами, ловушками и-с серией колец внутренней обороны...

И грянули первые залпы по Берлину... За тебя, земля наша русская, — за все истоптанные поля наши, за [173] крестьянские хаты, за всех сирот, за всех вдов, за всю боль, причиненную нам за четыре года войны! О, как яростно били мы и как неустанно! Берлин, тебе не будет спуску... И начался внутригородской бой. Били из окна в окно через улицу. Немцы пробовали пропускать авангарды наши и бить им из подземелий и метро в затылок...

Взвивались наши флаги в отдельных районах. Немцы пытались их сшибить. Били подряд сутки, двое. Безуспешно.

Грохот в городе стоял неумолчный. Летели стекла, и пыль — ужасающая пыль — окутывала это огромное сражение»{24}.

Да, это было так. Переползая через пробитые в ходе боев бреши в стенах зданий, политработники передавали из рук в руки обращение Военного совета к бойцам, сержантам, офицерам и генералам 5-й ударной армии: «Товарищи красноармейцы, сержанты, офицеры и генералы!

...Вы ворвались в пределы Берлина — столицы фашистской Германии. Противнику нанесен новый сокрушительный удар. Сегодня враг в предсмертной агонии еще продолжает упорно сопротивляться. Ему больше некуда бежать. Обреченный на смерть, боясь ответственности за свои злодеяния, он старается оттянуть час расплаты.

Перед нами задача — докончить разгром врага, нанести ему последний и решительный удар. Мы должны с честью и в кратчайший срок выполнить поставленную нам задачу — водрузить Знамя Победы над Берлином...

Военный совет армии поздравляет вас с новыми боевыми успехами, умножившими доблесть и славу советского оружия, и призывает всех вас к героической и самоотверженной борьбе за окончательный разгром противника.

На решительный штурм Берлина, за окончательную победу!»

Лозунг «Водрузить Знамя Победы над Берлином», взятый из приказа Верховного Главнокомандующего, был в те дни самым популярным и хорошо отражал стремления воинов. В приказе не говорилось, на каком здании конкретно его следует установить, но смысл призыва был предельно понятен и близок всем участникам штурма — наголову разгромить врага и полностью овладеть фашистской столицей.

Водружение красных знамен над важнейшими захваченными объектами — одна из славных боевых традиций [174] нашей 5-й ударной. Делом чести, славы и геройства считалось не только сокрушить врага, но и первым поднять над завоеванным городом наше алое победное Знамя. Те, кто добивался такой чести, законно гордились ею. Еще накануне наступления на Берлин в каждой части было подготовлено по нескольку таких флагов.

Первые красные флаги в столице Германии бойцы 5-й ударной армии водрузили в Марцане. При этом исключительное мужество проявил командир батальона 1008-го стрелкового полка 266-й стрелковой дивизии Герой Советского Союза майор Модест Алексеевич Алексеев. Стремительно продвигаясь вперед, воины возглавляемого им штурмового отряда первыми ворвались в Марцан и водрузили над одним из его зданий алый флаг. В уличном бою Алексеев был вторично ранен, но продолжал командовать батальоном.

В числе первых пробился в Марцан и 283-й стрелковый полк Героя Советского Союза гвардии полковника А. А. Игнатьева. Над одним из первых отбитых домов, воодушевляя бойцов, взвился красный флаг. Его под огнем противника водрузил младший сержант Анатолий Погребняк. Через несколько часов, когда в ходе боя гвардейцы значительно продвинулись вперед, на самом высоком здании Марцана появился еще один красный флаг. Его установил командир 2-го стрелкового батальона майор Елсаков.

Это были первые красные флаги, водруженные 21 апреля войсками 5-й ударной армии над фашистской столицей. Это было только начало. Впоследствии нашими красными флагами, как. вехами, отмечался весь победный ход боев в Берлине.

Вскоре вражеский гарнизон в Марцане оказался в огневом мешке. У него был один выход — либо сдаться, либо погибнуть. Наше предложение о капитуляции гитлеровцы отклонили. Все еще веря геббельсовской пропаганде, гитлеровцы сопротивлялись с отчаянием обреченных. Вновь разгорелись жаркие бои. Стреляли без передышки. Едкий дым поднимался ввысь, стлался по земле, тяжело было дышать...

Со штурмом Марцана у меня связаны личные и отнюдь не радужные воспоминания. К началу боев мы с генералом Павлом Андреевичем Фирсовым на двух автомашинах в сопровождении броневика выехали в 266-ю стрелковую дивизию. В пути пришлось несколько раз останавливаться: артиллерия противника яростно обстреливала подступы к городу. Однако удалось подъехать почти вплотную [175] к Марцану. Нам показали домик, в котором севернее шоссе размещался передовой наблюдательный пункт командира дивизии. Место было выбрано явно неудачно — строение стояло особняком, выделяясь на местности, было заметной целью и могло в любую минуту подвергнуться обстрелу. Приказав водителям замаскировать машины, мы пешком направились к НП.

Командира дивизии полковника С. М. Фомиченко там не оказалось — он убыл в один из полков. Не успели мы войти, как начался очередной артналет. Мою машину разнесло в щепки от прямого попадания, один красноармеец был убит, несколько бойцов получили ранения.

Едва начальник штаба полковник К. Е. Киреев стал докладывать об обстановке, как вновь начали рваться тяжелые мины. Пришлось спуститься в подвал.

Вначале серия снарядов взорвалась слева — метрах в семидесяти от НП. Затем послышались взрывы в противоположной стороне. Казалось, что нас берут в вилку и вот-вот снаряды ударят по нашему дому... Но потом взрывы уже послышались где-то в глубине. Признаться, мы пережили тревожные минуты. Приказав срочно перенести НП, мы с генералом Фирсовым и другими офицерами в перерыве между стрельбой вышли из дому и перешли в блиндаж...

После переноса наблюдательного пункта в один из близрасположенных домов, осмотрев поле боя в бинокли, мы вернулись к начальнику штаба дивизии. Он доложил, что полки уже глубоко вклинились в кварталы Марцана.

К вечеру 21 апреля, вернувшись на наш командный пункт в Альт Ландсберге, я ознакомился по оперативной карте с ходом боевых действий соединений. Докладывал заместитель начальника штаба полковник Л. В. Маслов. К исходу дня войска 26-го гвардейского стрелкового корпуса главными силами вклинились в северную и восточную окраины Берлина — Хоэншонхаузен и северную часть Марцана. Части корпуса продвинулись за день на 23 километра и очистили от противника Хоэншонхаузен. Успешно действуя, 32-й стрелковый корпус к этому же времени ворвался на северо-восточную окраину Берлина Вульгартен и Марцан. 9-й стрелковый корпус, обеспечивая левый фланг армии, к вечеру уже вел бои в районе южнее Альт Ландсберга.

В целом войска 5-й ударной армии во взаимодействии е 12-м гвардейским танковым корпусом 24 апреля продвинулись вперед на 22–24 километра, завершили прорыв внешнего оборонительного обвода города, прорвали также [176] внутренний обвод в районе Хоэншонхаузен, Марцан, Вульгартен.

Поблагодарив полковника Маслова за хорошие новости, я зашел к генералу Н. Э. Берзарину. Он недавно приехал из войск, еще не успел раздеться и так, стоя в кожаном реглане, о чем-то горячо разговаривал с начальником химической службы армии К. И. Краммом. Как я понял, речь шла о необходимости срочно перебросить еще одно подразделение огнеметчиков в 32-й корпус.

В это время зазвонил белый телефон ВЧ. Я поднял трубку. Говорил начальник штаба фронта генерал М. С. Малинин. Он интересовался ходом штурма Берлина. Я сообщил ему об успешных боевых действиях 94-й гвардейской и других соединений в Марцане. Вдруг Малинин прервал меня:

— Не отходите. Сейчас с вами будет говорить Георгий Константинович.

Послышался голос маршала Г. К. Жукова. Поздоровавшись, он спросил:

— Федор Ефимович, где именинник?

— Какой именинник? Сегодня мы чарку ни за кого не поднимали...

— А за генерала Берзарина?

— Впервые слышу. Кажется, он родился первого апреля...

— Командующему фронтом лучше знать, когда и у кого второй день рождения. Попросите командарма, если он на месте, к проводу.

Я недоуменно передал трубку Николаю Эрастовичу.

Мне не было слышно, о чем говорил с ним Жуков, но я заметил, как румянец залил лицо Берзарина. Потом он взволнованно проговорил:

— Служу Советскому Союзу! Очень благодарен и партии, и Ставке, и командованию за доверие. Постараюсь оправдать... Ей-ей, так неожиданно...

В телефоне слышался голос маршала, он что-то еще говорил, а Николай Эрастович, держа трубку в одной руке, второй нервно теребил свои густые, вьющиеся волосы. В таком возбужденном состоянии я давно его не видел.

Но вот разговор окончился. Берзарин, взволнованный, долго молчал. Наступила напряженная тишина. Я не выдержал:

— Николай Эрастович! Что же приключилось? Берзарин порывисто подошел, сжал мои плечи своими крупными жилистыми руками, потом тихо сказал: [177]

— Даже не верится, я — генерал-полковник! — и широко развел руками. Чувствовалось, что он очень растроган. Мы горячо поздравили командарма. Это было очень приятное событие для всех.

Вообще в тот день хорошие сообщения следовали одно за другим. Радовали боевые успехи соседних армий. 21 апреля войска 3-й ударной, 47-й и 2-й гвардейской танковой армий ворвались на северную окраину Берлина. На следующий день бои за город завязали также 8-я гвардейская общевойсковая и 1-я гвардейская танковая армии, а с юга — войска 3-й гвардейской танковой и 28-й армий 1-го Украинского фронта. Под мощными ударами соединений внутренний оборонительный обвод Берлина трещал по всем швам.

22 апреля силы ударной группировки 1-го Белорусского фронта охватили Берлин с севера и востока. Уже все его армии, прорвав внешний и внутренний оборонительные рубежи, завязали бои в кварталах города. 3-я ударная армия — наш сосед справа — сражалась в районе Вейсензее, сосед слева — 4-й гвардейский корпус 8-й гвардейской армии — завязал бои на юго-восточных окраинах Берлина.

В глубине обороны противника беспрерывно громыхали взрывы, в небе отсвечивались всполохи пожарищ... Там взлетали в воздух один за другим мосты, уничтожалось оборудование на многих заводах и фабриках. Специальные команды фашистских подрывников безжалостно осуществляли отданный Гитлером еще 19 марта 1945 года «нероновский приказ» о выжженной земле. В соответствии с ним все предприятия и другие материальные ценности Германии подлежали уничтожению. Для обоснования необходимости этих мер фюрер в приказе лицемерно ссылался на то, что все это, мол, может быть использовано противником «для продолжения войны». А ведь речь шла об уничтожении не только военных, но и всех без исключения предприятий промышленности, коммунального хозяйства и т. п.

В стремлении отсрочить свой неминуемый разгром немецко-фашистское командование подтягивало в Берлин все новые резервы и любыми средствами старалось заставить войска и население сражаться до последнего. В ночь на 22 апреля и в течение всего этого дня оно дополнительно ввело в Берлин 6 пехотных и других полков и до 40 отдельных батальонов. В срочном порядке формировались новые части фольксштурма, в которые часто насильственно зачислялись немцы преклонных возрастов. Для увеличения [178] численности войск по указанию Гитлера были освобождены из тюрем уголовные преступники и дезертиры. Среди выпущенных из одной лишь тюрьмы на Халерберштрассе было около 150 офицеров, лишенных свободы за нежелание воевать «до конца».

Пленные на допросах рассказали нашим разведчикам, что эсэсовцы объявляли населению приказ Гитлера от 22 апреля о повышении боевого духа армии. Он гласил: «Каждый, кто пропагандирует или одобряет мероприятия, ослабляющие нашу силу сопротивления, является предателем. Он немедленно подлежит расстрелу или повешению. Эти меры должны быть применены также и в том случае, если кто-либо отдает подобные приказы от имени имперского министра доктора Геббельса или тем более от имени фюрера. Гитлер»{25}.

Другими словами, фюрер требовал повысить «боевой дух» своей армии путем... расстрела или повешения инакомыслящих. Что ни говорите, оригинальный метод «взбадривания» своих войск! Кроме того, каждого офицера и солдата заставляли дать расписку в том, что при попытке сдачи в плен или измены фатерланду им угрожает смерть, а их семьям — репрессии. В Берлине появились листовки, которые кричали: «Началась борьба на последнем ринге, ни шагу назад!», «За каждой изгородью — противотанковое орудие!» и т. п. От жителей требовали в обязательном порядке писать на домах такие лозунги, как «Плюнь в лицо каждому, кто не хочет защищаться», «Победа или Сибирь» и т. п. Такими надписями были испещрены многие улицы, дома и тротуары.

И хотя войскам и населению объявляли все новые и новые приказы Гитлера — о праве солдат вешать или расстреливать своих командиров за стремление сдаться в плен, о стрельбе картечью в отступающих, — это мало воодушевляло и войсками берлинцев. Тогда эсэсовцы начали вешать на Унтер-ден-Линден и на других улицах и площадях офицеров и солдат за «неверие в фюрера».

В тот период специальные геббельсовские роты пропаганды вдалбливали в умы солдат, что, мол, на помощь берлинскому гарнизону движутся большие подкрепления, а раскол стран антигитлеровской коалиции неминуем, что вот-вот Гитлер даст указание о применении нового секретного «чудо-сверхоружия».

Пытаясь повысить стойкость войск столичного гарнизона, Геббельс пошел и на такой трюк: по его указанию [179] с самолетов над Берлином как бы по ошибке были сброшены тысячи листовок с призывом Гитлера к солдатам и офицерам армии Венка, которая якобы уже подошла к столице.

Командование советских войск знало, что в столице Германии находится многочисленное мирное население и большое количество беженцев из восточных районов страны. Положение их было крайне тяжелым. Люди голодали. Продовольственные магазины были пусты и не работали.

Военный совет 1-го Белорусского фронта, не желая допустить лишних жертв среди горожан, обратился к командованию немецко-фашистских войск с предложением прекратить бессмысленное сопротивление, избавить мирных жителей от лишений и смерти. Но это предложение было оставлено без ответа.

Чтобы не допустить излишнего кровопролития и ускорить капитуляцию берлинского гарнизона, следовало довести до сведения всех немецких войск и населения правду о гуманной политике Советского государства и его армии, о сложившемся к тому времени военном положении.

Открывалось огромное поле деятельности для наших офицеров политотдела по проведению работы среди немецких войск и населения. И нужно отдать должное этим труженикам войны, проводникам линии нашей партии и государства. Днем и ночью они неустанно вели передачи для противника. Только с 16 апреля по 1 мая через окопные звукоустановки 5-й ударной армии было проведено для войск врага и населения более 1400 звукопередач.

То, что умалчивали фашистское командование и печать третьего рейха, офицеры и солдаты узнавали из советских передач. Наши политработники не только зачитывали сводки Совинформбюро о положении на фронтах, об окружении и потерях фашистских войск, но и привлекали для выступлений немецких военнопленных и местных жителей, которые убедились в гуманности советских воинов в отношении к мирному населению. А таких немцев было немало. Так, рабочий Рихард Л. из поселка Гартенланд рассказал: «Мы ожидали монголов, сметающих все на своем пути. Думали, что нас поголовно вырежут или немедленно отправят в Сибирь. Ничего этого не случилось. Напротив, мы увидели крепких, сильных, молодых, хорошо вооруженных людей. Все советские солдаты и офицеры обращались с нами хорошо. Они давали нам есть, разговаривали и курили вместе с нами. Тогда мы поняли, как нагло нас обманывали фашисты». [180]

Помимо звукопередач одним из эффективных средств разъяснения военнослужащим гитлеровского вермахта их действительного положения стало массовое распространение среди них наших листовок. Их рассеивали с самолетов, забрасывали на передний край и в тыл с помощью «агитационных» мин. Ежедневно мы получали много листовок на немецком языке, которые сразу же попадали во вражеское расположение. За короткий срок боев в Берлине лишь в нашу армию поступило более 200 тысяч экземпляров листовок и другой пропагандистской литературы. И все они были доставлены на позиции и в тыл врага.

С большой нагрузкой работали и захваченные нами в ходе боев типографии. За небольшой срок было напечатано и потом распространено 112 тысяч экземпляров листовок девяти наименований на немецком языке.

Близость к действующим частям, показания военнопленных и захваченные документы фашистских частей и соединений давали интересный материал для оперативного ведения контрпропаганды. Так, например, из опроса военнопленных удалось установить, что за последние два дня боев 608-й полк немецкой пехотной дивизии «Берлин» понес огромные потери в живой силе и технике. Этот факт был сразу же использован в устной и печатной пропаганде. За одну ночь через «кочующую» громкоговорящую установку для личного состава этого полка было проведено несколько звукопередач. В них говорилось о безнадежном положении этой части, назывались фамилии погибших и плененных офицеров и солдат. Из наших звукопередач гитлеровцы узнали о тяжелом положении берлинской группировки и всей фашистской армии. Такие передачи, конечно, подрывали моральный дух гитлеровских войск, вызывали у солдат стремление сдаться в плен и сохранить свою жизнь.

В работе по разложению войск противника нам очень помогали немцы-антифашисты. В рядах 5-й ударной армии отважно сражалась коммунистка, подлинная патриотка Германии Марианна Вайнерт — дочь пламенного революционера и выдающегося немецкого поэта, президента Национального комитета «Свободная Германия» Эриха Вайнерта. Ныне она активный член Социалистической единой партии Германии, прогрессивная писательница. Марианна Вайнерт продолжает поддерживать тесную связь со своими бывшими сослуживцами. Мне хочется привести один отрывок из ее письма, который показывает, как работали антифашисты на фронте. [181]

«Ко мне привели молодого немецкого офицера, командира роты, который перебежал к нам и сам изъявил желание обратиться к своим солдатам, чтобы они последовали его примеру.

Я попросила офицера сесть рядом. Он долго и пристально, как бы изучающе, глядел на меня. Видимо, он не предполагал встретить девушку, да еще говорящую по-немецки. К слову говоря, такое же удивление я замечала на сотнях лиц военнопленных, с которыми мне довелось встречаться за два долгих военных года. Позже все радовались беседе со мной, ведь я отвечала им на тревожившие их вопросы, всячески успокаивала. Обычно они спрашивали меня: не расстреляют ли их? а смогут ли они впоследствии вернуться домой? каково будет отношение к ним в лагере?

...Немецкий офицер диктует мне свою речь несколько пространно и чуть заикаясь. Он все еще не может привыкнуть к моему присутствию. Подавляю улыбку и время от времени ненавязчиво и тактично помогаю ему как можно лучше сформулировать ту или иную фразу, советую, что следует сказать ярче, доходчивее, ведь много подобных обращений я уже написала сама...

— К решению покончить с войной вы пришли внезапно или эта мысль владела вами давно? — спрашиваю его, после того как текст был подготовлен.

— Я давно уже почувствовал, что дело, за которое мы деремся, недостойное, подлое... — ответил он и добавил: — Но полностью я это осознал недавно. В расположении моей роты позавчера ночью появились два солдата, утверждавшие, что они якобы отбились от своего батальона. Они рассказали нам всю правду. К сожалению, я не мог воспрепятствовать их расстрелу.

— А откуда же они эту правду узнали? — лишь для вида спрашиваю я, так как сразу же догадалась, кто эти смельчаки. Как и многие другие, захваченные в плен, они с нашей помощью возвратились через линию фронта в гитлеровские части для убеждения обманутых геббельсовской пропагандой немецких солдат, что не стоит им рисковать своей жизнью за неправое дело.

На молодом приятном лице капитана промелькнула почти детская улыбка. Он проговорил:

— Думаю, что вам это лучше знать, чем мне... — Но вот он сник и печально продолжил: — Письма с родины... Они полны такого отчаяния, что каждый лишний день твоего участия в войне действительно становится преступлением. [182]

Я киваю головой. Разве мне не приходилось читать подобные письма! Если бы все эти письма, находящиеся у военнопленных и собранные на поле боя, соединить воедино в книге, какой получился бы впечатляющий человеческий документ, какое это было бы коллективное свидетельское показание немцев о глубочайших муках и безмерном отчаянии женщин и мужчин Германии! Что может взволновать человека более, чем мысль о страданиях и горе близких? После того как капитан выступит сейчас перед своими солдатами, я прочитаю им стихотворение моего отца «Последние письма».

...До линии фронта мы добирались недолго. Маскируем нашу машину за деревьями, осматриваем и подыскиваем место, откуда с меньшим риском можно вести очередную звукопередачу для немецких войск.

— Можно начинать передачу! — кричит нам механик из машины и тут же включает микрофон. Но в тот момент, когда капитан обращается к солдатам, сидящим по ту сторону позиций, оттуда начинается пулеметная стрельба. Однако, как только немецкие солдаты узнали голос своего бывшего командира, все стихло, и, пока он выступал, не раздалось ни одного выстрела.

Капитан говорит хорошо, убедительно. Он очень волнуется и не может этого скрыть. Теперь моя очередь. Я читаю на немецком языке стихи своего отца Эриха Вайнерта:

Послания невест — и скорбь, и боль,
И жарких слез на них осталась соль,
И пожеланья доброго здоровья
Читал я под запекшеюся кровью!

И сквозь неровную тех строчек вязь
Я видел матерей и их страданья.
И матери-Германии рыданья
Я слышал, что состарилась, казнясь!

К вам тянут руки матери и чада,
Они кричат: «С войной покончить надо!»
Пусть слышит всякий, кто имеет уши!
В том кличе нет ни капли малодушья,

Все, кто вам близок, знаю, что война
Проиграна однажды и сполна.
Родные правы, говоря:
«Тебе не стоит гибнуть зря!»

На противоположной стороне — необычная тишина. Значит, немецкие солдаты и офицеры слушают нас. Но [183] позже, когда мы усаживаемся в машину, чтобы ехать обратно, нам вслед стреляют. Видимо, солдаты получили такой приказ и не осмелились его не выполнить.

Ночью восемь солдат этой роты перебежали к нам. В последующие сутки сдача в плен немецких солдат, и даже офицеров, значительно возросла...»

Немецкие антифашисты при помощи работников политических отделов соединений и армии вносили большой вклад в идеологическую борьбу с противником. Они несли слово правды гитлеровским войскам, развенчивали человеконенавистнические идеи, разъясняли позорные цели войны, развязанной фашистскими заправилами. И пусть не после каждой передачи появлялись перебежчики, не всегда возрастало количество немцев, сдавшихся в плен, патриоты-антифашисты продолжали свою работу, пробуждая сознание гитлеровских солдат и офицеров, ослабляя их волю к сопротивлению.

Характерно, что в ходе боев за Берлин активизировали подпольную деятельность отдельные антифашистские группы Сопротивления. Это мы почувствовали и по настроениям многих немцев в рабочих районах города, и по отдельным листовкам, которые они с риском для жизни расклеивали на стенах домов. Вот текст одной из них:

«Берлинцы! Красная Армия стоит у ворот Берлина! Солдаты Советского Союза пришли к нам не как наши враги, они пришли как враги наших угнетателей и эксплуататоров, как враги гитлеровского фашизма!

Берлинцы, будьте смелыми! Берите за горло палачей немецкого народа! Спасайте то, что у вас осталось!

Объединяйтесь поквартально! Не допускайте, чтобы ваша квартира стала точкой сопротивления нацистов! Жены и матери, не допускайте, чтобы ваших детей гнали на убой! Защищайте свой дом, но только против Гитлера! А шпионам и доносчикам — смерть! Смерть всем, кто затягивает войну! Вас — большинство! Вы — сила!

Объединяйтесь по предприятиям!.. Не допускайте взрывания предприятий! Не допускайте, чтобы вы остались надолго без зарплаты и хлеба! Защищайте ваши предприятия, но — против Гитлера! И тогда — смерть всем прислужникам предпринимателей!.. Вас — большинство! Вы — сила!

Объединяйтесь в фольксштурме! Не допускайте взрыва мостов и зданий! Не допускайте многонедельной блокады Берлина! Не допускайте лишений, нужды, голода и смерти ваших близких! Защищайте Берлин, но — против Гитлера! И тогда — настоящий фольксштурм! Смерть тем, [184] которые хотят гнать нас на смерть! Вас — большинство! Вы — сила!

Берлинцы, на борьбу! На борьбу за свои интересы, за демократию трудящегося народа!

На борьбу за свободную социалистическую Германию!»{26}

Очень действенной была и такая форма нашей политической работы по разложению войск противника, как засылка на его передний край и в тылы групп военнопленных, а также мирных жителей.

Подбор кандидатур для этой работы производился на пунктах сосредоточения пленных. Им разъясняли положение на фронтах, говорили о том, что до падения Берлина и всего фашистского рейха остались считанные дни, взывали к их чувству сострадания к мирному немецкому населению. Тех, которые вызывали к себе доверие и симпатию, особенно выходцев из рабочего класса, мы сосредоточивали в отдельных сборных пунктах и проводили с ними политическую работу; затем их забрасывали в тыл гитлеровских войск для распространения правды об освободительной миссии Красной Армии и гуманном отношении ее воинов к мирному населению и военнопленным. В нашей армии этой работой руководил деятельный и энергичный работник политотдела армии подполковник Г. А. Беседин.

Вспоминаю свое посещение одного из таких пунктов. Приехал я туда с лектором политотдела армии майором П. А. Селиверстовым. Здесь к тому времени было сосредоточено более 400 военнопленных, присутствовала и большая группа женщин. Вначале выступил майор Селиверстов. Его сорокаминутная лекция о международном положении вызвала живой интерес слушателей. Когда собравшимся показали на большой географической карте, как обстоят дела у фашистских войск на фронтах второй мировой войны, — все ахнули.

По сути, это был первый для немцев содержательный и правдивый обзор внешнего и внутреннего положения Германии после многих лет дезинформации населения фашистской пропагандой, о которой, как известно, и сам Геббельс говорил, что, «чем чудовищнее ложь, тем больше ей поверят».

Я давно не слышал выступления Петра Андреевича Селиверстова, и меня очень порадовали высокая идейность и глубокое содержание его доклада. Эрудированный [185] лектор, по профессии педагог, ветеран нашей армии, он прошел с боями в ее рядах от Сталинграда до Берлина.

После окончания лекции посыпались вопросы, по которым можно было определенно сделать и некоторые выводы о настроениях слушателей. Немцы живо интересовались: насколько продвинулись английские и американские войска? далеко ли они от Берлина? не направят ли военнопленных в Сибирь? действительно ли Гитлер, Борман и Геббельс с Гиммлером находятся в Берлине? как будет устроена послевоенная Германия?

Много такого рода вопросов было задано лектору. И на каждый из них П. А. Селиверстов дал исчерпывающий ответ.

Перед аудиторией содержательно и эмоционально выступил также немец-антифашист, представитель Национального комитета «Свободная Германия».

Потом пленные, узнав, что я из руководства армии, попросили сказать несколько слов и меня. Но я не видел необходимости выступать, так как лектор и представитель «Свободной Германии» достаточно полно изложили создавшуюся ситуацию, и предпочел сам задать собравшимся несколько вопросов:

— Есть ли здесь патриоты Германии, не верящие заправилам третьего рейха? В ответ послышалось:

— Конечно, есть.

— Сейчас на Берлин падают бомбы, на улицах рвутся снаряды, гибнут солдаты и многие мирные жители — женщины, старики и дети. Как вы считаете, не пора ли прекратить кровопролитие? Ведь сопротивление гитлеровских войск бессмысленно, не сегодня-завтра они будут окончательно разгромлены в боях.

И снова возгласы:

— Пора! Еще шесть лет тому назад было пора покончить с войной!

— С этим советское командование полностью согласно. А как это практически сделать? По-нашему, выход есть только один: рассказать тем солдатам и офицерам, которые еще не сложили оружие, что Красная Армия пришла в Берлин для завершения второй мировой войны и освобождения всех, в том числе и немецкого народа, от фашистской чумы. И пусть каждый из вас, немцев, подумает о личном участии в этом важном деле, пусть он убедит немецких солдат, чтобы они прекратили сопротивление и сдались в плен... [186]

Мы уехали, а политработники стали приглашать немцев по одному и договариваться о заброске их в тыл фашистских войск. Несколько женщин попросили не перебрасывать их через линию фронта, сославшись на то, что у них дети, а две откровенно признались, что очень уж они боятся стрельбы и эсэсовцев. Их, естественно, никто не неволил. Нашлись и добровольцы, которые согласились с предложением наших офицеров.

И на ряде участков фронта началась переброска этих людей в тыл противника.

Забегая вперед, скажу, что, когда 23 апреля наши воины, сражавшиеся в Берлине, окружили одно из зданий, из него не раздалось ни единого выстрела и сразу же на длинном шесте появился белый платок. Двадцать четыре солдата вермахта сдались в плен. Среди них оказались и двое немецких военнослужащих, посланных 21 апреля нашими политработниками во вражеское расположение... Как выяснилось, они уговорили остальных прекратить сопротивление, остаться на месте и сдаться в плен.

Таких примеров было очень много. Достаточно сказать, что с начала боев за Берлин и по 1 мая 1945 года офицеры политотделов армии и ее соединений перебросили на территорию противника 783 немца, из них 218 военнопленных, которые, вернувшись, привели с собой 3025 человек, в том числе 936 фольксштурмовцев.

Однако большинство частей и подразделений противника продолжало упорно обороняться. Что же оставалось делать советским войскам? Сломить сопротивление врага, добить в бою тех, кто отказывается сложить оружие.

Успешное продвижение нашей армии в течение 21 апреля привело к тому, что на следующий день командующий 1-м Белорусским фронтом, уточнив полосу боевых действий 5-й ударной армии и разграничительные линии с соседними общевойсковыми объединениями, определил в приказе, что ближайшей задачей армии является форсирование реки Шпрее и захват переправ и плацдармов, дальнейшей — овладение во взаимодействии с соседними армиями районом правительственных кварталов{27}. Для усиления нам придавался в ночь на 23 апреля 11-й танковый корпус, возглавляемый генералом И. И. Ющуком.

Причину передачи танкового корпуса нашей армии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков осветил в своих мемуарах.

«Учитывая особую важность боевой задачи этой [187] армии, — писал он, — овладение районом правительственных кварталов, расположенных в центре города, в том числе Имперской канцелярией, где находилась ставка Гитлера... кроме ранее приданных средств, мы усилили 5-ю ударную армию 11-м танковым корпусом...»{28}

22 апреля 1945 года исполнилось 75 лет со дня рождения В. И. Ленина. Имя Ильича было на устах у всех воинов. Его силуэт четко вырисовывался на Боевых Знаменах частей и соединений. На передний край войск, штурмовавших Берлин, доставили свежие армейские и дивизионные газеты, посвященные основным вехам жизни и революционной деятельности вождя.

Воины 5-й ударной армии, отмечая во фронтовой обстановке юбилей В. И. Ленина, ознаменовали этот день новыми боевыми успехами.

В то волнующее и тревожное время, когда войска нашей армии ворвались в Берлин и напряженные бои не прекращались ни днем ни ночью, спать приходилось урывками, и мы с Н. Э. Берзариным чередовали свой отдых. Так было и теперь. Поздно ночью командарм позвонил на армейский узел связи, приказал все телефоны переключить на меня и ушел передохнуть. Время горячее, на исходе был трудный день 21 апреля.

Спустя полчаса на командном пункте загудел зуммер полевого телефона. Я взял трубку. На проводе был командир 9-го стрелкового корпуса генерал И. П. Рослый. Он доложил о наступлении своей дивизии в городе, а потом сказал:

— Не иначе как перед своим уходом на тот свет Гитлер решил отправить в преисподнюю всю Германию. Я нахожусь на КП Шишкова. Командир дивизионной разведки майор Щербаков доложил, что сегодня в ночь в районе Карлсхорста разведчики разговаривали с немецкими рабочими. Они сами искали встречи с нашими воинами и сообщили красноармейцам Фургатову и Бокову, что большинство предприятий Берлина готовится к уничтожению. Уже заминирована самая крупная электростанция в Клингенберге. Ее приказано взорвать, как только приблизятся наши войска. Как быть?

Я посмотрел на карту Берлина. Электростанция находилась в полосе наступления 230-й стрелковой дивизии полковника Д. К. Шишкова. [188]

— Надо принять все меры к спасению электростанции, — ответил я. — Война заканчивается, и нельзя не думать о том, в каких условиях начнется жизнь многомиллионного города. А она во многом зависит от снабжения электроэнергией. Тщательно разберитесь в обстановке вместе с Шишковым и доложите ваше решение.

Мне сразу представилось волевое лицо командира 230-й дивизии. В нашу армию Даниил Кузьмич прибыл недавно — в январе, но успел прекрасно зарекомендовать себя: полками в бою руководил грамотно и твердо, проявлял разумную инициативу, всем сердцем болел за партийно-политическую работу. У него была очень интересная и, пожалуй, характерная судьба для многих людей, ставших командирами при Советской власти. Сын крестьянина-бедняка, в семнадцать лет стал рабочим на кирпичном заводе, вступил в комсомол, потом сражался с кулацкими бандами, служил в пограничных войсках, учился в школе ВЦИК и стоял на посту у Мавзолея В. И. Ленина, после демобилизации строил Московское метро, был парторгом шахты, а в 1935 году стал кадровым командиром. Боевое крещение получил на Карельском перешейке и с первого дня Отечественной войны был на фронте. В 1943 году Д. К. Шишков командовал полком и попал в окружение. Организованно, с Боевым Знаменем вывел он часть из кольца к партизанам. Полк сражался в тылу, а затем снова под командованием Шишкова вошел в состав действующей армии. За мужество при форсировании Днепра Даниил Кузьмич был удостоен звания Героя Советского Союза, он был несколько раз ранен, но ни разу не покидал строя.

...Снова позвонил генерал И. П. Рослый.

— План атаки Шишкова утвердил, — доложил он. — Основные усилия передового отряда, все три стрелковых полка дивизии и средства усиления переключаются на захват станции. Постараемся все сделать как можно быстрее. Уже отданы соответствующие распоряжения.

Боевые действия по спасению электростанции начались. Командир дивизии приказал артиллерийский огонь сосредоточить не по территории предприятия, а по окружающим его узлам сопротивления противника. После перегруппировки батальоны 988-го полка подполковника А. М. Ожогина скрытно сосредоточились на одном из участков с задачей наступать левее основного корпуса станции. На другом участке, правее, занял исходное положение 990-й полк подполковника А. И. Левина. Обеим частям [189] было приказано скрытно приблизиться к объекту на расстояние 50–100 метров и окружить его.

В то же время возглавлявший передовой отряд заместитель командира соединения подполковник Ф. У. Галкин и командир 986-го полка подполковник А. И. Смыков получили приказ изготовиться для непосредственного захвата энергоузла Клингенберг с задачей взять его в неповрежденном состоянии.

Спустя час разгорелся бой. По сигналу командира 370-го артиллерийского полка подполковника И. Ф. Дорошенко все приданные и поддерживающие дивизию средства открыли мощный огонь по укреплениям противника, окружавшим электростанцию. Затем в атаку бросились части 230-й дивизии. Сбивая и истребляя вражеские подразделения, захватывая сдающихся солдат и офицеров в плен, они неудержимо устремились вперед.

Гитлеровцы бросили против наступающих танки и пехоту. В ожесточенных схватках особенно мужественно дрался батальон 988-го стрелкового полка под командованием майора Н. Я. Железного. Воины начали штурм одного из узлов вражеского сопротивления и разгромили его. При этом они уничтожили около взвода гитлеровцев, а с чердака здания сбросили на мостовую установленную там пушку. Героически сражались здесь, часто врукопашную, капитан Г. И. Шевченко, красноармеец Н. Н. Зеленский, старшина И. Ф. Ковченко и многие другие.

Непосредственно перед объектом успешно действовали наши штурмовые группы. Одной из них, возглавляемой лейтенантом М. Гусевым, удалось захватить в плен двух вражеских саперов. Как выяснилось при допросе, они участвовали в минировании электростанции. Значение показаний этих пленных трудно было переоценить. Они охотно начертили схему расположения зарядов и электропроводки и согласились помочь нашим воинам в разминировании станции. В бою наши красноармейцы тщательно оберегали немецких саперов. И не напрасно. Под прикрытием минометного и автоматного огня штурмующих подразделений они помогли дивизионным саперам найти провода и перерезать их, что предотвратило подрыв энергоузла извне.

А вслед за тем пошли в стремительную атаку на гитлеровцев, закрепившихся на территории станции, воины передового отряда и батальонов 988, 990 и 986-го полков во главе с их командирами подполковниками А. М. Ожогиным, А. И. Левиным и А. И. Смыковым. [190]

Впереди всех шли, прикрываемые огнем автоматчиков, наши отважные саперы. Достигнув основного корпуса, они бросились в машинный ?ал. Немецкий инженер Карл Мейнинг, старший рабочий Кеплер и другие специалисты показали, где проложены провода к взрывчатке. Бойцы быстро приняли меры к предотвращению взрыва...

Вскоре в зал были доставлены и захваченные в плен вражеские саперы, они показали камеры, куда сами закладывали тол. Тут же началось изъятие взрывчатки...

А тем временем на территории станции бой продолжался. Засевшие в отдельных постройках гитлеровцы ожесточенно сопротивлялись. То и дело из укрытий раздавались выстрелы немецких снайперов и автоматные очереди. Одной из них был ранен прибывший сюда с передовыми батальонами командир 230-й дивизии Герой Советского Союза полковник Д. К. Шишков.

Весть о ранении отважного комдива сразу же облетела цепи атаковавших бойцов. Прокатился клич:

— Вперед, на врага!.. Отомстим за нашего командира!

Воины со всех сторон бросились на гитлеровцев, засевших в пристройке, с чердака которой стреляли в Шишкова... Буквально в несколько минут они овладели этим узлом сопротивления и покончили с его гарнизоном.

Так закончился бой за крупнейшую электростанцию Берлина. Ее спасли ценой своей крови наши бойцы. Многие из них отдали здесь и свои жизни, и эти жертвы были во сто крат большими, чем обычно, сейчас, когда война уже завершалась.

А в те минуты, когда раненный в бою полковник Д. К. Шишков докладывал по телефону командиру корпуса генералу И. П. Рослому о выполнении приказа, начальник политотдела дивизии полковник Иван Федорович Веремеев беседовал с дежурным инженером Мейнингом и рабочими электростанции. Все они остались на своих местах и охотно согласились произвести ремонт и обеспечивать в дальнейшем нормальную эксплуатацию энергоузла. По указанию начальника штаба дивизии их накормили из солдатского котла и дали каждому пакет с продуктами...

— Хорошие люди. Чувствуется у них пролетарская солидарность с советскими воинами-освободителями, — заметил Иван Федорович. — С такими немцами, как они, нам по пути...

Наш политработник сердцем почуял, что перед ними наши единомышленники — противники гитлеровского режима. Как впоследствии выяснилось, на электростанции уже давно действовала группа Сопротивления. В нее входили [191] антифашисты Альфред Вюлле, Роберт Цоркил и другие. Когда на энергоузел прибыли гитлеровские саперы, которые заложили под машины тол и подвели к нему кабель, немецкие патриоты сразу же решили связаться с наступающими советскими войсками, чтобы предотвратить взрыв.

Многие немецкие рабочие раньше, чем другие их соотечественники, поняли, что Красная Армия несет Германии освобождение от фашизма, и, несмотря на опасность, оказывали сопротивление гитлеровскому режиму, стремились по мере возможности внести свой вклад в борьбу с нацизмом. Именно так поступили рабочие Клингенберга. Но это был не первый случай.

В ходе продвижения к Берлину рота 899-го стрелкового полка 248-й дивизии захватила нефтесклад со всей охраной. Все немцы, караулившие цистерны, не оказали сопротивления, хотя у них имелось оружие и боеприпасы, а склад был подготовлен к взрыву. Командир подразделения охраны приказал поднять белый флаг. На складе сохранились сотни тонн авиационного бензина и смазочных материалов. Офицер штаба полка В. Е. Скоробогатов спросил немецкого лейтенанта:

— Почему вы не отступили?

— Потому что я тоже рабочий, — с гордостью ответил тот и показал свои широкие ладони с въевшейся металлической пылью.

Наши бойцы были удивлены и тронуты: многие из них впервые встретили немца, который имел представление о классовых задачах трудящихся.

Над нефтескладом повыше белого был поднят и красный флаг. А охрану Скоробогатов оставил на месте, посоветовав только заменить мундиры на рабочие куртки. Немецкому лейтенанту было выдано удостоверение, подтверждающее, что командование Н-ской части поручило ему заведовать складом до назначения в поселок советского коменданта.

Эти крупинки новых взаимоотношений советских людей с немцами в Восточной Германии дали добрые всходы и богатые плоды в послевоенное время.

За образцовое выполнение задания командования и личную отвагу, проявленную в боях за спасение электростанции Клингенберг, были удостоены звания Героя Советского Союза подполковники Ф. У. Галкин, А. М. Ожогин и А. И. Левин. Многие бойцы и офицеры также были отмечены правительственными наградами. [192]

...И сразу же подразделения 230-й стрелковой снова устремились вперед. Им предстояло форсировать реку Шпрее, затем наступать на Трептов-парк. А позади высилось огромное здание Клингенбергской электростанции, на постах у которой застыли наши часовые.

К исходу 22 апреля поступило еще одно радостное известие — передовые части 9-го стрелкового корпуса западнее Карлсхорста вышли к Шпрее и начали готовиться к форсированию реки.

Преодоление водной преграды в черте города должны были обеспечить инженерные войска армии, которыми командовал генерал-майор Д. Т. Фурса. Они имели 180 больших и 70 малых надувных и 50 деревянных саперных лодок. Кроме того, из резерва командующего фронтом в распоряжение 5-й ударной прибыли понтонно-мостовой батальон с переправочным парком и отряд речных кораблей Днепровской флотилии. Моряки оказали огромную помощь 9-му стрелковому корпусу в форсировании Шпрее, и об этом мне хочется рассказать подробнее.

В ходе наступления советских войск на Берлин на избитой фронтовой дороге внимание воинов привлекла необычная походная колонна — мощные грузовые автомашины везли громоздкие речные катера.

— Смотрите, смотрите, моряки с нами! — удивлялись пехотинцы.

— Привет властелинам морей! — кричали шутники. — А вы-то зачем сюда пожаловали по сухопутью?

Красноармейцы, конечно, не знали, что еще за несколько дней до начала Берлинской операции командование 1-го Белорусского фронта для форсирования с ходу довольно крупной водной преграды в столице Германии выделило в помощь 5-й ударной армии отряд полуглиссеров из 1-й Бобруйской Краснознаменной бригады кораблей Днепровской Краснознаменной военной речной флотилии.

Это флотское соединение, которым командовал капитан 1 ранга С. М. Лялько, было придано 9-му стрелковому корпусу и поддерживало его подразделения огнем с реки Одер во время боев на одерском плацдарме.

Изучая по карте местность, где предстояло наступать корпусу, генерал И. П. Рослый обратил внимание на многочисленность озер, одно из которых у населенного пункта Буков перекрывало всю полосу наступления. Далее, [193] в районе фашистской столицы и в самом городе, протекала река Шпрее.

У генерала возникла идея использовать полуглиссеры для преодоления этих водных преград. Он тут же связался с командиром бригады С. М. Лялько и спросил его:

— Можно погрузить полуглиссеры на автомашины?

— Вполне.

— А сколько времени уйдет на погрузку?

— Часов пять.

— Нужны ли вам будут дополнительно люди?

— Нет, своими силами управимся, были бы машины.

— Хорошо, я скоро еще позвоню...

Комкор доложил свои соображения Военному совету армии и попросил выделить ему 10 «студебеккеров». Командарм поддержал инициативу генерала И. П. Рослого и приказал направить в его распоряжение автомашины. Генерал Н. Э. Берзарин утвердил также его решение о перемещении моряков в составе первого эшелона корпуса.

Учитывая возможности отряда полуглиссеров, командиром которого был назначен лейтенант М. М. Калинин, генерал И. П. Рослый вместе с капитаном 1 ранга С. М. Лялько продумал возможные варианты использования их в наступлении на Берлин.

За несколько дней до начала боев генерал Н. Э. Берзарин позвонил командиру бригады, поинтересовался, как моряки подготовлены к операции, и сообщил, что им уже направлены автомашины.

После разговора с командармом С. М. Лялько сообщил начальнику политотдела бригады капитану 2 ранга Г. М. Обушенкову, что будет лично руководить погрузкой катеров, а его попросил подобрать хорошего политработника, который стал бы душой отряда.

— Мне думается, для этого подойдет старший инструктор политотдела по комсомольской работе товарищ Гавриил Семенович Суворов. Парень он боевой и с опытом, командир отряда будет доволен им.

— Согласен, человек он стоящий... — заметил Лялько. — А офицером для связи, видимо, назначим старшего лейтенанта Серегина. Они с Суворовым по характерам очень схожи.

...Возле небольшой деревушки на берегу реки Варта матросы погрузили полуглиссеры на автомашины. Утром колонна тронулась в путь.

У станции Вепре полуглиссеры, укрытые маскировочными сетями, все же обнаружила вражеская авиация. Четыре [194] бомбардировщика один за другим с большой высоты сбросили бомбы, но не попали в цель. Красноармейцы открыли по ним пулеметный огонь с катеров и подожгли один самолет. Это отличился старшина 1-й статьи М. Т. Сотников. Фашистский летчик выпрыгнул с парашютом. Другие самолеты поспешно удалились. Словом, отряд потерь не имел.

Гвардейцы-танкисты, следовавшие за колонной и видевшие, как смело действовали парни в флотской форме, подбежали к машинам.

— Молодцы, моряки, не растерялись! — возбужденно кричали они.

Сержант в промасленном комбинезоне протянул одному из краснофлотцев гитару:

— Держите на память от танкистов. Может, не доведется бить фашистов рядом — так на отдыхе вспомните о нас...

Командование танковой части составило акт о сбитом самолете и вручило его лейтенанту М. М. Калинину.

Когда шли особенно жаркие бои при прорыве укреплений врага, моряки, выполняя приказ, маскировали машины в лесах или между домами в населенных пунктах, а затем снова включались в поток неудержимо наступавших на Берлин соединений.

Части 9-го стрелкового корпуса, находившегося на левом фланге армии, прорвались 22 апреля к Шпрее в районе электростанции в Клингенберге и южнее. Первыми к реке пробились воины 301-й и 230-й стрелковых дивизий полковников В. С. Антонова и Д. К. Шишкова.

Для успешного продвижения вперед нужно было стремительно форсировать Шпрее с ее одетыми в бетон берегами. Эта водная преграда шириной до 200 метров являлась серьезным препятствием на пути к кварталам, где находились правительственные учреждения фашистской столицы.

В районе южнее Клингенберга река была особенно широкой и не имела мостов. Командование корпуса считало, что здесь противник вряд ли будет ожидать переправы советских войск. Это предположение подтвердилось. Разведчики 230-й дивизии, вернувшиеся с восточного берега, доложили, что в парке Плентервальд нет крупных сил врага и оборонительных сооружений, а сам берег удобен для высадки десанта.

Поздно вечером 22 апреля генерал И. П. Рослый вызвал к себе на командный пункт, расположенный в парке у завода по производству льда, командиров стрелковых [195] дивизии, приданных танковой и инженерно-саперной бригад, командование отряда полуглиссеров и поставил задачи на подготовку к форсированию.

В первом эшелоне по замыслу комкора переправляются 230-я и 301-я стрелковые дивизии. Для первого броска в соединениях готовились передовые отряды. Морякам следовало организовать три пункта переправ на Шпрее (в районах верфи, ресторана, купальни Вильгельмстранд) и обеспечить высадку передовых отрядов на восточный берег. Артиллерия корпуса и дивизий проводила пятнадцатиминутную огневую подготовку и поддерживала наступающие подразделения в бою на плацдарме. Форсирование предполагалось начать в час ночи 23 апреля. Инженерно-саперные части должны были немедленно приступить к сборке паромов для переброски артиллерии и танков.

— Обращаю внимание моряков, — сказал комкор, — на необходимость обеспечения стремительности переправы войск для первого броска. Учтите, времени на подготовку у вас очень мало.

Лейтенант М. М. Калинин разбил отряд на три группы. Командирами первой и третьей групп (по три полуглиссера в каждой) он назначил старшего лейтенанта Г. С. Суворова и старшину 1-й статьи А. П. Пашкова, а вторую (из пяти экипажей) возглавил сам.

Все моряки понимали всю ответственность, которая на них ложилась. На коротком митинге краснофлотцы, старшины и офицеры заверили командование, что готовы с честью выполнить боевую задачу. Выступая на митинге, старший лейтенант Г. С. Суворов сказал:

— Мы начинаем бой в семьдесят пятую годовщину со дня рождения Владимира Ильича Ленина и должны ознаменовать юбилей успешным выполнением боевой задачи. Будем же сражаться под знаменем Ленина и бить врага так, как завещал нам Ильич!

На митинге была единодушно принята клятва, «Нам, морякам, — говорилось в ней, — выпало большое счастье участвовать в штурме... Берлина. Клянемся, боевой флаг нашей Бобруйской Краснознаменной бригады речных кораблей пронести через все преграды!» Под этими словами подписались все до единого краснофлотцы, старшины и офицеры.

В полночь автомашины скрытно выдвинулись из Карлсхорста к пунктам переправ. Вскоре были спущены на воду первые катера. [196]

Сюда прибыл начальник штаба корпуса полковник Е. И. Шикин и на основании боевого приказа командующего 5-й ударной армией отдал распоряжение о начале форсирования.

— Десант, на катера! — раздалась команда.

Воины, покидая укрытия, устремлялись к реке и поспешно занимали места на валких суденышках. На корме одного из них стоял спокойный и собранный старшина 1-й статьи М. Т. Сотников. Он поторапливал красноармейцев и, стараясь взять как можно больше людей, размещал их плотнее. Приняв на борт 15 человек, Сотников первым повел катер № 111 к противоположному берегу.

Услышав рокот двигателей, противник осветил ракетами реку и открыл по переправлявшимся вначале ружейно-пулеметный, а затем орудийный и минометный огонь.

По сигналу командующего артиллерией корпуса полковника П. М. Игнатьева наши батарейцы обрушили мощный удар на заранее обнаруженные огневые точки врага. Немцы на какой-то момент затихли, но вскоре вновь возобновили обстрел. Гладь реки вздыбилась мощными всплесками и водяными столбами от густых разрывов снарядов и мин.

На преодоление реки требовалось всего лишь несколько минут, но для десантников, находившихся под непрерывным огнем, эти минуты показались бесконечно долгими.

Ведя катер к вражескому берегу, старшина Сотников все время маневрировал, старался не попасть под прицельный огонь. Он весь был поглощен управлением и, казалось, не замечал ни выстрелов с берега, ни разрывов вражеских снарядов вокруг полуглиссера.

— Выходи! — скомандовал Сотников, когда катер причалил, и, как только автоматчики высадились, развернул катерок. — Товарищ лейтенант, десант высажен без потерь, пехотинцы закрепились на плацдарме, — доложил он через пару минут командиру отряда.

Приняв на борт 10 человек с минометом и боеприпасами, Сотников повел катер в следующий рейс.

Один за другим стремительно подходили к западному берегу и другие полуглиссеры с десантами, которые, не мешкая, занимали на плацдарме выгодные рубежи и своим огнем обеспечивали форсирование реки другими подразделениями. Активизировался и противник. Он усилил обстрел восточного берега. Особенно интенсивно вражеская артиллерия обрабатывала пункты посадки советских воинов на катера. [197]

В одном из рейсов старшина 1-й статьи М. Т. Сотников был ранен, но не остался на берегу. Однако на полпути к противоположному берегу он вдруг выпустил штурвал из рук и упал. Моторист краснофлотец Николай Баранов приподнял товарища за плечи и заглянул ему в лицо: отважный командир группы был мертв. Став на его место, Баранов повернул на прежний курс, и вскоре катер был у берега. Когда десантники уже покинули катер, у самой кромки воды разорвалась мина. Осколки ранили Николая Баранова и пробили борт судна.

— Что, сильно задело? — спросил с тревогой подбежавший лейтенант Калинин. — До медсанбата дойдешь?

— Разрешите остаться. Рана небольшая.

Вместе со старшим краснофлотцем Николаем Филипповым, который был назначен командиром экипажа, Баранов заделал пробоины, и моряки продолжали выполнять боевое задание.

Всю ночь до рассвета экипажи переправляли бойцов на захваченный плацдарм. Утром при подходе к берегу в носовую часть катера № 111 попала мина. Были ранены Баранов, на этот раз тяжело, и несколько десантников. Десант все же удалось высадить. Но девятнадцатилетний краснофлотец Николай Баранов по пути в госпиталь умер от ран. При очередном рейсе погиб и Николай Филиппов.

Бой на плацдарме становился все ожесточеннее. Получив подкрепление, противник предпринял попытку оттеснить наши подразделения, усилил артиллерийский и минометный огонь по переправе. Из-за больших потерь личного состава форсирование реки пришлось приостановить. Командир корпуса генерал И. П. Рослый вызвал на наблюдательный пункт командира отряда полуглиссеров лейтенанта М. М. Калинина. Выслушав его доклад, он сказал:

— Форсирование будем продолжать. Нельзя терять время. Сейчас выходят на прямую наводку танки и противотанковые орудия, которые вас поддержат. Кроме того, будет поставлена дымовая завеса. Надо торопиться. От этого сейчас зависит успех наступления корпуса.

Поддерживаемый огнем танкистов и артиллерии, отряд моряков вновь стал перебрасывать подкрепления на левый берег. Накопив силы, наши подразделения перешли в атаку и заставили противника отступить.

На рассвете 23 апреля генерал И. П. Рослый доложил Военному совету армии, что ночью на западный берег Шпрее в районе южнее парка Плентервальд переправился [198] 1050-й стрелковый полк подполковника И. И. Гумерова в полном составе и, заняв плацдарм, ведет бой за его расширение.

Мы с командармом сразу же выехали на НП 9-го стрелкового корпуса. Отсюда далеко просматривались в бинокль панорама юго-восточного Берлина и река Шпрее. Вдали, за деревьями на противоположном берегу, виднелись громады серых зданий. Некоторые из них уже были разрушены нашей артиллерией, в других зияли провалы от прямых попаданий снарядов. Было отчетливо видно, как по реке стремительно несется катер с десантом. Сбоку от него разорвалась вражеская мина, и сразу же вверх взвился столб воды. Приблизился к берегу второй полуглиссер. Еще один разрыв снаряда. Не дожидаясь, пока катер причалит, бойцы прыгают в воду и, подняв над собой оружие и боеприпасы, спешат к берегу. Достигнув суши и пробежав несколько шагов, они залегают и открывают по врагу огонь, затем броском продвигаются вперед и скрываются за деревьями и строениями.

Слаженно действовали наши пехотинцы и артиллеристы, восхищение вызывала и отвага моряков, которые основательно оседлали Шпрее и успешно переправляли подразделения.

Здесь же, на наблюдательном пункте, генерал-полковник Н. Э. Берзарин дал указание генералу И. П. Рослому ускорить переброску частей через реку и уточнил задачи корпусу.

— После переправы дивизий первого эшелона, — сказал он, — немедленно приступайте к форсированию реки вторым эшелоном корпуса — двести сорок восьмой дивизией. Как только будет расширен плацдарм на западном берегу, инженерные части армии приступят к наведению здесь наплавного моста и тогда положение облегчится.

При форсировании Шпрее наши воины проявляли массовый героизм. Ведь каждый рейс, совершенный на небронированных катерах и лодках через реку под шквальным огнем противника, уже сам по себе был подвигом.

Тяжелая обстановка сложилась на участке левой группы, где командиром был старшина 1-й статьи А. П. Пашков. Противник, обнаружив десантников, готовящихся к посадке, открыл интенсивный огонь. Красноармейцы и краснофлотцы залегли. Выбрав короткий момент затишья, Александр Пашков скомандовал: «За мной!» — и бросился к катеру № 116, который был уже на [199] плаву. За ним последовали десантники. Через несколько секунд полуглиссер стрелой несся по реке.

Один пулемет противника внезапно ожил. Командир экипажа, передав управление мотористу, короткой пулеметной очередью подавил вражескую огневую точку. Приближаясь к плацдарму, катер снова попал в зону пулеметного огня. Выбыл из строя моторист Бочкарев, получил ранение в обе руки Александр Пашков.

— Держитесь, ребята, берег близко, мы победим! — крикнул Пашков и из последних сил стиснул руками штурвал.

Вскоре катер причалил к берегу. Но в этот момент осколок от разорвавшегося у самого катера фауста пробил грудь командира экипажа. Обливаясь кровью, Александр чуть слышно прошептал:

— Я тоже выполнил клятву... Прощайте, товарищи... Жаль...

На гибель своего отважного товарища моряки ответили еще более решительными действиями. Все новые и новые подразделения бойцов доставляли они на плацдарм.

На участке правой группы отряда, которой командовал старший лейтенант Г. С. Суворов, форсирование тоже шло полным ходом. Под артиллерийским обстрелом экипаж катера, возглавляемого старшиной 1-й статьи Георгием Дудником, за четыре часа перебросил на плацдарм больше двух стрелковых рот.

В одном из рейсов Г. Дудник получил ранение, но, несмотря на мучительную боль в правом плече, не бросил штурвал. Упираясь в спинку сиденья, он продолжал вести свой полуглиссер даже тогда, когда осколки мины вдребезги разбили ветровое стекло и поранили ему лицо. При подходе к берегу от прямого попадания снаряда катер загорелся. Дудник получил сильные ожоги, но все же сумел довести полуглиссер. У него еще хватило сил помочь мотористу А. Е. Самохвалову потушить пожар. Однако на обратном пути отважный старшина умер от многочисленных ран и ожогов. Командование взял на себя старший краснофлотец Самохвалов. Под огнем противника он сумел устранить неисправности и ввел катер в строй. Проявляя исключительную смелость и находчивость, этот девятнадцатилетний моряк продолжал выполнять боевую задачу до тех пор, пока вражеская пуля не оборвала и его жизнь.

Вскоре переправившиеся части расширили плацдарм. Настало время для переброски тяжелой военной техники. Саперы собрали паромы из понтонов и устанавливали на них танки, орудия и автомашины с грузами. Полуглиссеры [200] брали паромы на буксир и тянули на противоположный берег.

А в это время борьба на плацдарме приняла особенно острый характер. Фашистские войска, пытаясь сбросить наши части в реку, переходили в частые контратаки. Немецким «фердинандам» удалось прорваться непосредственно к Шпрее и открыть огонь по буксируемым паромам. От прямого попадания снаряда на одном из них загорелся танк, несколько человек было ранено. С минуты на минуту в тридцатьчетверке могли взорваться снаряды. Заметив, что танкистам и автоматчикам грозит смертельная опасность, старший лейтенант Г. С. Суворов прыгнул в катер № 117 и приказал мотористу краснофлотцу Виктору Черинову:

— К горящему танку. Полный вперед! Враг тотчас же перенес огонь на полуглиссер. Находящиеся на берегу танкисты кричали своим боевым друзьям:

— В воду, в воду бросайтесь!

Но среди десантников были раненые, кроме того, во всем походном обмундировании, с оружием некоторые бойцы вплавь вряд ли бы добрались до берега. А пламя бушевало, угрожая не только людям на пароме, но и команде катера, который с ходу причалил к нему. Прикрывая от огня лицо расстегнутым кителем, Г. С. Суворов и его краснофлотцы помогли раненым перебраться на полуглиссер, а другим воинам выбраться из воды на суденышко. Танкисты были спасены.

На берегу отважного политработника заключил в объятия командир 220-й танковой бригады полковник Д. С. Наруцкий. От всего сердца танкисты благодарили моряков за выручку.

На западном берегу непрестанно продолжали накапливаться наши силы. К утру 24 апреля на плацдарме вели ожесточенные бои 230-я и 301-я стрелковые дивизии со средствами усиления и 220-я танковая бригада, которые расширили захваченную территорию до 2,5 километра по фронту и до 2 километров в глубину. В течение дня они отразили пять контратак пехоты противника с танками, к вечеру продвинулись еще на 800–1000 метров и овладели Трешов-парком{29}.

В этих боях командир 1-го батальона 1050-го стрелкового полка Герой Советского Союза капитан Н. В. Оберемченко, как всегда, хладнокровно и умело руководил действиями подразделения, личным мужеством вдохновляя [201] на решительные атаки бойцов. При штурме опорного пункта вражеская пуля сразила отважного офицера. Тело Оберемченко покоится сейчас в Трептов-парке, том самом, на овладение которым он вел свой батальон.

И снова впереди были коммунисты и комсомольцы. Парторг 2-го батальона капитан Н. М. Егоренко лично забросал гранатами две огневые точки и уничтожил в схватках девять гитлеровцев. Не отставал от большевистского вожака и отважный комсорг этого батальона Салиджан Алимов. Он с группой воинов-комсомольцев на одном из первых полуглиссеров форсировал реку Шпрее, закрепился с ними на западном берегу и успешно прикрывал огнем переправу воинов своей части.

После расширения плацдарма и переправы главных сил 9-го стрелкового корпуса воины этого соединения стали успешно продвигаться вдоль берега реки и наносить удары но флангу и тылу войск противника, противостоящих 32-му стрелковому корпусу, который после этого тоже начал быстрее развивать успех.

В эти дни отряд моряков продолжал перевозить на своих суденышках личный состав, боевую технику, боеприпасы, продовольствие, а также обеспечивал связь между войсками, расположенными на обоих берегах реки, помогал наводить понтонные переправы. За трое суток катерники переправили 16 тысяч человек, 600 орудий и минометов, 27 танков, большое количество разного военного имущества{30}.

Действия экипажей отряда полуглиссеров высоко оценило командование 9-го стрелкового корпуса в специальном отзыве, выданном морякам, где отметило, что «героизм и храбрость команды полуглиссеров, безусловно, сыграли решающую роль в форсировании реки Шпрее, чем обеспечили выполнение дальнейшей задачи корпуса»{31}.

Военный совет 5-й ударной отметил всех моряков орденами и медалями, а особо отличившихся представил к высшим правительственным наградам. 31 мая 1945 года Н. А. Баранов, А. Е. Самохвалов, Н. А. Филиппов, В. В. Черинов, М. Т. Сотников, Г. Г. Дудник, А. П. Пашков, Г. П. Казаков и М. М. Калинин стали Героями Советского Союза. К сожалению, как уже знает читатель, многие из них посмертно. Грудь старшего лейтенанта Г. С. Суворова украсил орден Ленина. [202]

За активное участие в Берлинском сражении Днепровская Краснознаменная военная речная флотилия контр-адмирала В. В. Григорьева была награждена орденом Ушакова I степени, а 1-я Бобруйская Краснознаменная бригада речных кораблей получила почетное наименование Берлинской.

Забегая вперед, скажу, что после овладения нашими войсками Берлином личный состав отряда получил возможность осмотреть поверженную фашистскую столицу. И всюду, где бы ни появлялись моряки, они попадали в центр внимания. Уж очень необычным казалось появление краснофлотцев в Берлине. Их восторженно приветствовали возгласами: «Морякам слава!», «Привет флоту!». Моряки дружно, радостно тем же отвечали танкистам, пехотинцам и артиллеристам.

4 мая на полуостров Штралау, к берегу которого пришвартовались полуглиссеры отряда, приехал военный корреспондент газеты «Правда» Леонид Сергеевич Соболев. Моряки устроили горячую встречу любимому писателю. Леонид Соболев осмотрел места переправ, подробно записал рассказы очевидцев и участников форсирования реки Шпрее, а потом по просьбе моряков прочитал им свой рассказ «Индивидуальный подход».

Когда моряки вернулись в свою бригаду, которая базировалась в Штеттине, командование устроило им теплый прием.

— Молодцы, товарищи! — сказал перед строем отряда капитан 2 ранга Г. М. Обушенков. — Гордимся, что вы с честью донесли Военно-морской флаг до Берлина!

23 апреля войска 5-й ударной начали штурм крупнейшею в Берлине комплекса Силезского вокзала и прилегающих к нему жилых кварталов. О масштабах и характере боев здесь можно судить только по тому, что этот исключительно мощный укрепленный район противника на разных участках одновременно штурмовали несколько дивизий 26-го гвардейского и 32-го стрелкового корпусов и кровопролитная борьба длилась полтора дня.

Силезский вокзал — это две железнодорожные станции: новая и старая. Помимо того, здесь находились большое депо, железнодорожные мастерские, множество железобетонных пакгаузов, складов, электроподстанция, водокачка. Все они были заблаговременно подготовлены фашистами как долговременные укрепления. Противник создал мощную систему перекрестного огня, а на ряде [203] участков огромной территории вокзала, равной по площади примерно полусотне кварталов Берлина, оборудовал противотанковые районы и узлы сопротивления с круговой обороной. Значительная часть подходов к вокзалу была минирована. В промежутках между его зданиями высились бункера с многоэтажной подземной частью, в каждом из которых размещались крупные гарнизоны вражеских войск.

Поскольку Силезский вокзал прикрывал с востока районы правительственных кварталов, Военный совет и командование 1-го Белорусского фронта и нашей армии придавали исключительно большое значение быстрейшему разгрому противника на этом направлении.

Именно поэтому незадолго до начала штурма вокзала на КП 266-й стрелковой дивизии прибыли заместитель командующего фронтом генерал армии В. Д. Соколовский, Н. Э. Берзарин и П. И. Косенко. Так получилось, что после посещения в тот день 9-го стрелкового корпуса я тоже приехал на КП.

Помню до деталей, как произошла эта памятная для командира дивизии Саввы Максимовича Фомиченко встреча со старшими начальниками. Когда генералы вошли, он представился и отрапортовал Василию Даниловичу Соколовскому, что дивизия закончила подготовку к выполнению боевой задачи. И вдруг Николай Эрастович, обращаясь к комдиву, сказал:

— Значит, товарищ генерал-майор, мы можем быть вполне уверены в том, что ваша дивизия во взаимодействии с другими соединениями возьмет Силезский вокзал?

Савва Максимович явно растерялся. Его, полковника, сам командующий армией величает генерал-майором, да еще в присутствии заместителя командующего 1-м Белорусским фронтом! Он просто не знал, что сразу после блестящих действий 266-й дивизии на одерском плацдарме наш Военный совет представил его к очередному воинскому званию.

— Личный состав дивизии с задачей справится. Но... — замялся Савва Максимович.

Всем нам было ясно, что означает это его недоуменное «но».

— Без каких-либо «но», когда говорит начальство, — нарочито сурово прервал его командарм, и лицо его засветилось доброй улыбкой. Берзарин взглянул на Соколовского и Косенко. Не выдержав, мы дружно засмеялись.

Николай Эрастович крепко обнял Фомиченко и торжественно сказал: [204]

— Поздравляю с присвоением вам воинского звания «генерал-майор». Вот выписка из приказа, а здесь, — он взял из рук своего адъютанта пакет, — памятный подарок нашего Военного совета — генеральские погоны и фуражка. Носите их с честью... И если полковник Фомиченко с удалью и мастерством командовал войсками, то от генерала Фомиченко мы ждем еще большего. В ответ на наш презент мы надеемся получить подарок и от него — как минимум, часть Силезского вокзала. Для начала, разумеется...

Савва Максимович, растроганный и смущенный, поблагодарил командование за оказанное ему доверие и честь, затем заверил, что с такими бесстрашными людьми, какими он командует, любая задача по плечу.

— А теперь, — сказал В. Д. Соколовский, — товарищ генерал, доложите нам о противнике и свой план штурма вокзала.

Фомиченко и начальник штаба дивизии полковник К. Е. Киреев доложили по карте уже утвержденный командиром корпуса план штурма вокзала в полосе соединения. С небольшими поправками он был одобрен. Тут же генерал В. Д. Соколовский заметил:

— После Силезского вокзала в вашей полосе наступления будут ратуша, театр, министерства и другие очень важные здания. Надо постараться, но, конечно, не ценой излишних потерь, захватить их с наименьшими повреждениями.

Генерал Берзарин добавил:

— Все это впоследствии пригодится немецкому народу. И вот еще что. Когда мы пробирались к вам, то обратили внимание, что все улицы забиты войсковыми тылами и гужевым транспортом. В ходе боя это существенно ограничит маневр танков, артиллерии, да и стрелковых частей, скажется на подвозе боеприпасов... Как вы смотрите на то, чтобы оттянуть излишние обозы в наш тыл — Карлсхорст и Марцан?..

— Конечно, это будет разумное решение, — ответил комдив.

— Подумайте. И еще имей в виду, Савва Максимович, мы на финише. Через сколько смертей прошли наши люди! Берегите их. Не жалейте, ни снарядов, ни мин. Подавили вражеский огонь — и только тогда вперед!

Заместитель командующего фронтом и командарм уехали, а мы с генералом П. И. Косенко направились на КП армии. [205]

Настала ночь штурма Силезского вокзала. С НП комдива разошлись командиры частей, получившие последние указания. Все было готово. Генерал Фомиченко посмотрел на медленно движущуюся стрелку часов с черным циферблатом, перевел взгляд на радиста и скомандовал:

— Внимание, осталось три минуты!

Вскоре послышался могучий грохот... Это били по засеченным объектам врага батареи резерва Главного Командования, корпусная, дивизионная и полковая артиллерия.

Загудел зуммер полевого телефона. Докладывал командир 26-го гвардейского стрелкового корпуса генерал П. А. Фирсов:

— Дивизии двинулись на штурм. Артиллерия противника малоактивна — наша стрельба была эффективной. Огрызаются лишь отдельные орудия из глубины...

Через полчаса начальник штаба 32-го стрелкового корпуса полковник Г. С. Плохое сообщил нам по телефону:

— Наши части в скоротечной схватке овладели двумя пакгаузами. Меткими попаданиями артиллерии подавлены многоэтажный бункер и два бронеколпака. Захвачено восемьдесят два гитлеровца. Части корпуса продвигаются вперед. Наиболее успешно действуют штурмовые отряды шестидесятой стрелковой дивизии генерал-майора Соколова.

При штурме Силезского вокзала дерзко и умело действовали штурмовые отряды и группы 1006-го, 1010-го стрелковых полков, которыми командовали полковник И. И. Терехин и подполковник М. Ф. Загородский.

Первым повел свой батальон — основу штурмового отряда — в атаку майор П. Е. Платнов. Как и раньше, подразделение поддерживал дивизион САУ майора Н. А. Жаркова. И на этот раз слаженность действий стрелков и самоходчиков была отличной. Выдвинувшись в боевые порядки пехоты, батареи коммунистов-офицеров Чучупала и Кисленкова метким огнем подавили очаги вражеского сопротивления. Только на подступах к вокзалу уничтожили четыре орудия, истребили расчеты 10 пулеметов, 8 снайперов и 9 фаустников и обеспечили успешный прорыв к вокзальному зданию еще одного штурмового отряда.

Опередив других наступавших, отважно сражались воины роты старшего лейтенанта Всеволода Капского. Еще до начала атаки они сосредоточились у полуразрушенного дома, затем броском приблизились к вокзалу [206] и внезапно ворвались в него. Яростный бой завязался в залах, служебных помещениях, на цокольном этаже.

Одновременно взвод автоматчиков из отряда В. Канского по подземному переходу вырвался на перрон, где была сосредоточена большая группа гитлеровских солдат и офицеров. Те были так ошеломлены внезапным появлением советских бойцов, что почти не оказали сопротивления и сдались в плен.

А бойцы роты старшего лейтенанта Н. М. Тюсина начали выбивать гитлеровцев из вокзала Ост. Однако добиться успеха с ходу им не удалось: уж очень плотен был многослойный и перекрестный огонь, который вел враг как из самого здания, так и из приспособленных к долговременной обороне домов, расположенных на привокзальной площади и ближних улицах. Практически простреливался каждый метр, все подходы к вокзалу. Продвинуться вперед удавалось лишь отдельным храбрецам под угрозой смертельной опасности.

Командир роты выждал, пока артиллеристы открыли по фашистам огонь, обеспечивая действия его штурмовой группы, и скомандовал:

— Перебежками по одному, за мной к скверу, вперед!

Бойцы, то прячась за руинами, афишными тумбами и киосками, то перебегая от укрытия к укрытию, преодолели этот страшный рубеж. Вскоре большинство солдат и офицеров уже были в сквере. До здания оставалось всего метров, семьдесят совершенно открытого пространства, прегражденного сплошной завесой огня.

Под сильным воздействием наших орудий и минометов огневое сопротивление противника заметно ослабло. И тогда Николай Тюсин снова поднимает подразделение. Под прикрытием стреляющих прямой наводкой танков воины стремглав преодолевают привокзальную площадь и, приблизившись к вокзалу, одновременно бросают в окна гранаты. Химики с ранцевыми огнеметами направляют туда струи пламени. Заставив гитлеровских пулеметчиков и автоматчиков замолчать, красноармейцы стремительно врываются в вокзал и завязывают бой внутри здания.

Расчищая себе путь огнем автоматов и гранатами, штурмовая группа 1006-го полка во главе с младшим сержантом Таджи-али Бабаевым буквально через ливень свинца пробилась на крышу вокзала и водрузила там Красное знамя. На восточной части здания флаг поднял сержант Василий Афанасьевич Бовт из 180-го гвардейского полка. Т. Бабаев и В. А. Бовт стали Героями Советского Союза. [207]

Самоотверженно штурмовали укрепления противника в Силезском вокзале, а затем и мощный опорный пункт врага, оборудованный на обувной фабрике, воины 177, 180 и 185-го гвардейских стрелковых полков, которыми умело руководили полковник В. Н. Носов, подполковник Д. В. Кузов и полковник П. И. Мылов.

Во время штурма Силезского вокзала части 89-й гвардейской стрелковой дивизии облетела весть о подвиге двадцатитрехлетнего сержанта Архипа Маниты. Смекалистый сельский паренек с Украины прекрасно овладел не только личным, но и трофейным оружием. В берлинских боях Манита уже командовал отделением.

23 апреля на подступах к Силезскому вокзалу свинцовый ливень прижал к асфальту стрелков штурмовой группы. Огонь был настолько плотным, что люди не могли даже пошевелиться.

Командир взвода лейтенант Fl. M. Селезнев подполз к Архипу:

— Нужно подавить правую огневую точку, — сказал он. — Действуй!

— Есть! — тут же отозвался сержант и, быстро пополнив боезапас, пополз к зданию. Десятки глаз следили за бойцом. Вот он замер, прижавшись к асфальту.

— Неужели погиб? — вырвалось у кого-то.

— Нет, притаился. Видишь, заметили сволочи его и еще хлеще поливают, — сказал Селезнев.

Когда Манита снова начал продвигаться, никто не верил, что он уцелеет в этом кромешном аду. Но гвардейцу удалось вплотную приблизиться к стене. Одну за другой метнул он четыре гранаты в окно второго этажа, где был установлен пулемет. Как потом выяснилось, отважный сержант истребил и ранил 11 гитлеровцев.

... Но тут начал стрелять вражеский пулемет из подвала. Сержант в упор расстрелял автоматный диск по амбразуре. Пулемет замолчал, но, едва наши бойцы поднялись в атаку, вновь ожил. У Маниты не осталось ни гранат, ни патронов. И тогда гвардеец на миг обернулся к своим боевым друзьям, будто прощаясь с ними, а затем рывком бросился на амбразуру и закрыл ее своим телом. Манита сознательно, ценой жизни проложил путь подразделению.

Все бойцы без команды поднялись и стремительно бросились на штурм узла сопротивления.

Гвардии сержанту Архипу Самойловичу Маните было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

К исходу дня 23 апреля вся обширная территория Силезского вокзала была очищена от гитлеровцев. [208]

Этот успех имел очень важное значение. Два наших стрелковых корпуса вместе с приданными танковыми и артиллерийскими соединениями и частями в короткое время прорвали на обширном участке городской оборонительный обвод, прикрывавший с востока подходы по кратчайшему пути к правительственным кварталам Берлина.

Сразу же после овладения комплексом Силезского вокзала, где было захвачено более 1400 пленных, много грузов и различного имущества в железнодорожных составах и пакгаузах, войска 5-й ударной продолжили наступление. Поздно вечером 23 апреля 32-й стрелковый корпус пробился к Шпрее на двухкилометровом фронте юго-западнее вокзала. Части 60-й гвардейской дивизии попытались с ходу захватить мосты через реку. Однако они оказались сильно защищенными — за переправы начались кровопролитные бои. Они были все же взяты, но слишком дорогой ценой.

24 апреля еще один мост через реку Шпрее захватили воины 177-го гвардейского стрелкового полка 60-й гвардейской дивизии.

Таким образом, действуя штурмовыми отрядами, 32-й стрелковый корпус овладел двумя мостами и начал бои за расширение плацдармов.

9-й стрелковый корпус продолжал форсирование реки силами 301, 230 и 248-й стрелковых дивизий.

Много подвигов совершили в те дни воины нашей армии, в частности 1052-го стрелкового полка Героя Советского Союза полковника А. И. Пешкова. В боевых листках, например, рассказывалось об умелых и самоотверженных действиях помощника командира стрелкового взвода старшего сержанта Д. К. Федорина. Он возглавил группу бойцов, которые первыми в части форсировали Шпрее и, закрепившись на западном берегу, успешно отразили несколько яростных вражеских атак, подбив 4 танка и уничтожив 45 фашистов. Позже при отражении контратаки противника на плацдарме отважный воин лично уничтожил из станкового пулемета 35 гитлеровцев. Старшему сержанту Дмитрию Корнеевичу Федорину было присвоено звание Героя Советского Союза.

В Бакинском музее истории Великой Отечественной войны экспонируется фотопортрет командира взвода 3-го стрелкового батальона 1368-го полка лейтенанта Сардара Талиповича Гусейнова. А под снимком надпись:

«Гусейнов [209] С. Т. в боях с немецко-фашистскими захватчиками проявил себя исключительно храбрым воином. При форсировании водного рубежа в районе Корчмы он первым бросился в воду, увлекая за собой бойцов, затем ворвался в траншею и в бою уничтожил 12 гитлеровцев.

При форсировании Шпрее ему было поручено водрузить за рекой Красное знамя. Сардар Гусейнов охотно взялся выполнить эту трудную задачу и ринулся вперед со взводом красноармейцев. Добравшись до первого дома, бойцы, руководимые бесстрашным офицером, под сильным огнем овладели зданием, и над домом заалело Красное знамя.

Противник несколько раз переходил в контратаку, имея количественное превосходство. Но Гусейнов и его бойцы упорно сражались, удерживая завоеванный рубеж и давая тем самым возможность основным силам нашей пехоты форсировать Шпрее.

В этом бою взвод С. Т. Гусейнова уничтожил до 60 гитлеровцев».

Таких, как он, в наступающих частях было немало, особенно среди коммунистов и комсомольцев.

А вот передо мной наградной лист, в котором описывается подвиг наводчика противотанкового орудия 1054-го стрелкового полка коммуниста старшего сержанта М. И. Шкурко. Он первым в своей части вместе с другими бойцами форсировал Шпрее. Два томительных часа отражала горстка храбрецов одну за другой атаки противника, который любой ценой хотел сбросить их в реку. Врагу был нанесен очень большой урон. Один лишь Шкурко истребил 30 гитлеровцев. Макар Иванович Шкурко после взятия Берлина стал Героем Советского Союза.

Не всем, к сожалению, удалось увидеть победное окончание боев в Германии. В те дни мне не раз приходилось беседовать с ранеными в медсанбатах. И все красноармейцы и офицеры сожалели, что им не придется встретить День Победы вместе с однополчанами. Гвардеец В. Дюбин из 60-й дивизии, помнится, сказал:

— Когда меня ранило, я с обидой подумал, что совсем немного не дотянул до рейхстага. Но тут же другая мысль меня успокоила: до Шпрее ведь я дошагал...

Дошагал! Сколько гордости было в этих словах воина! И не только дошел, но и перешагнул боец эту реку в ходе кровопролитных сражений на пути к центру вражеской столицы. А это — великий подвиг.

24 апреля 5-я ударная армия продолжала вести ожесточенные бои по расширению плацдармов на западном [210] берегу Шпрее. Одновременно войска правого фланга армии значительно продвинулись к центру Берлина, в направлении правительственных кварталов, к площади Александерплац, к дворцу кайзера Вильгельма и берлинской ратуше.

Накануне Всесоюзное радио передало благодарственный приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что войска 1-го Белорусского фронта, прорвав оборону немцев, ворвались в столицу Германии — Берлин. Отмечалось, что в боях среди других отличились войска генералов Берзарина, Кузнецова, Чуйкова, Перхоровича, Кущева, Фирсова, Рослого, Жеребина, Косенко, Фурса, полковников Еремеева и Фалина. Родина орудийными залпами салютовала героям.

В 16.00, когда я находился в оперативном отделе, прибежал мой адъютант майор М. Ф. Паршин и сказал, что недавно звонил командир 89-й стрелковой дивизии генерал-майор М. П. Серюгин и просил срочно соединиться с ним.

Вскоре мы уже разговаривали. Михаил Петрович взволнованно доложил:

— Товарищ член Военного совета! Только что наша дивизия освободила бывшее здание Центрального Комитета Коммунистической партии Германии. Над ним уже развевается Красное знамя!

— Спасибо за добрые вести. Дом сильно пострадал?

— Он имеет повреждения, но балкон, с которого выступали руководители компартии, сохранился в целости...

Я приказал уточнить подробности этого боя и незамедлительно доложить. Однако обстановка на одном из участков 32-го стрелкового корпуса потребовала моего срочного выезда, и, когда вновь позвонил генерал Сарюгин, на месте ни командарма, ни меня не оказалось. Позже начальник политотдела 89-й стрелковой дивизии гвардии полковник П. X. Гордиенко доложил мне, как все произошло.

Еще в ходе боев за Силезский вокзал к заместителю командира 273-го гвардейского полка по политической части гвардии подполковнику М. А. Глагольеву красноармейцы привели старика, который хотел поговорить с кем-либо из старших офицеров. Он представился как коммунист и сообщил, что неподалеку, на Кляйне-Александерштрассе, рядом со станцией метро, находится бывшее здание ЦК компартии Германии, в котором, вплоть до захвата власти в стране гитлеровцами, работал вождь германского [211] пролетариата Эрнст Тельман. Там же находилась и редакция центрального органа КПГ — газеты «Роте Фане». Старик начертил в блокноте замполита маршрут движения от Георгенкирхштрассе, где проходила беседа, к этому дому.

Михаил Алексеевич Глагольев тотчас же доложил обо всем в политотдел.

— Вот что, Глагольев, — распорядился полковник П. X. Гордиенко, — сообщи артиллеристам, что это за дом. Да так, чтоб каждый знал. По возможности надо не допустить разрушений. Второе — подготовьте Красное знамя и, как только выкурите оттуда фашистов, установите его на здании ЦК.

Через несколько часов гвардейцы 273-го полка начали штурм опорных пунктов, выходивших на площадь Бю-ловплац (ныне Люксембургплац), где на углу улицы Кляйне-Александерштрассе находилось здание Центрального Комитета КПГ, известное населению Германии как Карл-Либкнехт-хауз. Атака, другая — и штурмовая группа во главе с М. А. Глагольевым уже вела бой в здании. Спустя час с фашистами здесь было покончено, и Красное знамя заполыхало над историческим зданием. Его водрузил с помощью группы бойцов бывший тульский рабочий-оружейник Михаил Алексеевич Глагольев.

Очень горько, что отважный офицер-политработник, любимец всей части погиб в последние дни боев за Берлин. С тяжелым чувством провожали мы его в последний путь.

Многим был примечателен день 24 апреля для нашей 5-й ударной армии. Но пожалуй, самым памятным событием для руководящего состава было сообщение о назначении генерал-полковника Н. Э. Берзарина первым советским комендантом и начальником военного гарнизона Берлина.

Еще в начале апреля на военной игре в городе Бирн-баум, на которой в деталях отрабатывался план фронтовой операции, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков официально объявил, что начальником берлинского гарнизона советских войск и первым советским комендантом поверженной столицы будет назначен командующий той армией, которая добьется наибольших успехов при наступлении и отличится при штурме Берлина. Позже в своих воспоминаниях Георгий Константинович напишет: «Учитывая наиболее успешное продвижение 5-й ударной армии, а также особо выдающиеся личные качества ее командарма Героя Советского Союза генерал-полковника Н. Э. Берзарина, 24 апреля командование назначило [212] его первым советским комендантом и начальником советского гарнизона Берлина»{32}.

Первым сообщил Николаю Эрастовичу о его назначении Г. К. Жуков, потом посыпались поздравления от боевых соратников Н. Э. Берзарина. Тепло приветствовали его командующие армиями: 3-й ударной — генерал В. И. Кузнецов, генерал С. И. Богданов (2-я гвардейская танковая), генерал М. Е. Катуков (1-я гвардейская танковая), генерал С. И. Руденко (16-я воздушная), генерал С. Г. Поплавский (1-я армия Войска Польского) и многие-многие другие.

Николая Эрастовича любили и уважали в войсках. Помнится, командир 26-го гвардейского стрелкового корпуса генерал П. А. Фирсов говорил:

— Назначили Николая Эрастовича очень правильно. Кто-кто, а он высокое доверие оправдает полностью. Талантливый полководец, умница, тактичен и чертовски отважен. Ведь не случайно еще Франческо Петрарка когда-то метко заметил, что никто не выбирает военачальником того, у кого рана на спине, или кормчим того, кто известен своими кораблекрушениями. Я считаю, что Берзарина рекомендовали на этот ответственный пост своими доблестными действиями и все наши войска...

С того дня работы в Военном совете нашей армии значительно прибавилось: наряду с руководством боевыми действиями приходилось вплотную заниматься жизнью немецкого населения города. Но главным для нас все же оставалось продолжение наступления. Еще шел штурм Берлина — решительный, непрерывный и кровопролитный. Войска 5-й ударной армии уже наступали непосредственно на центральный сектор обороны Берлина — «Цитадель».

Однако, несмотря на напряженность боев, Военный совет армии решил предоставить отдых некоторым частям и соединениям, наступавшим беспрерывно от самого Одера. Так, после овладения Силезским вокзалом во второй эшелон была выведена 89-я гвардейская стрелковая дивизия. Действия ее личного состава были выше всяких похвал. За подвиги, совершенные в боях, 18 человек были удостоены звания Героя Советского Союза. В дивизии умели воспитывать и храбрых людей, и командные кадры. Например, В. В. Москвитин вырос от командира саперного взвода до командира полка. Вадим Васильевич не раз смотрел смерти в лицо, был семь раз ранен, стал инвалидом. [213] И после войны он остался страстным патриотом родной дивизии, возглавил совет ее ветеранов.

Вместо 89-й гвардейской в бой ввели 94-ю стрелковую дивизию, которая не менее успешно выполняла поставленные задачи.

В те радостные, но бесконечно напряженные дни каждый веселый эпизод, шутка, пущенная по кругу остряками, в какой-то мере отвлекали нас от трудностей обстановки, давали, как говорится, разрядку. Но случались вещи, которые и смешили, и в то же время ставили командиров в тупик, поскольку шли вразрез с воинскими порядками.

Был в нашей армии член Военного совета по тылу полковник Василий Яковлевич Власов. Мы знали его как энергичного и отважного человека, всегда доброжелательного к людям, а главное — очень принципиального и решительного. До войны он в родных краях в Белоруссии был на ответственной партийной работе. В нашей армии все Власова очень уважали. Василий Яковлевич мог работать сутками. Его главной постоянной заботой было продвижение эшелонов и грузовиков с боеприпасами, горючим, продовольствием на передний край. По-отечески заботился он и о раненых.

Как-то полковник Власов пришел ко мне и сказал, улыбаясь:

— Ума не приложу, что делать. Изо дня в день в армии возрастает количество своеобразных чепе. Из соединений поступают начальнику тыла генералу Серденко новые донесения интендантов о чрезвычайных происшествиях. Вот и сегодня мне о них докладывали.

Я встревожился. Чрезвычайные происшествия, да еще в масштабах армии, — дело не шуточное. Но почему Василий Яковлевич, улыбаясь, ссылается на законы диалектики? Не видит ли он в этом отрицательном явлении и какую-то положительную сторону? А что, собственно, может быть в ЧП хорошего?

Но Власов сам все разъяснил. Речь шла о массовом нарушении воинской формы — с пилоток красноармейцев исчезали звездочки. А все дело было в том, что, как только наши войска овладевали очередными жилыми кварталами и гул боя перемещался в глубь города, из метро и подвалов навстречу вторым эшелонам частей выбегали освобожденные из неволи советские и иностранные девушки и женщины. Они плакали от радости, обнимали, целовали воинов [214] и тут же выпрашивали у них что-нибудь на память, «на всю жизнь». А какие сувениры у бойцов? А сердца у них отзывчивые, добрые. Они сами были растроганы до слез. И вот красные звездочки с пилоток перекочевывали на платья девушек, женщин и пиджаки немцев-антифашистов. Нарушалась, конечно, воинская форма, что с формальной точки зрения было ненормальным. Но разве можно было в приказном порядке что-то с этим поделать?

— Я видел, как один солдат, — рассказывал Василий Яковлевич, — агитатор одного из подразделений, отдавая свою звездочку немцу в полосатой одежде узника, разъяснял ему символическое значение своего сувенира: «На нашей звездочке пять расходящихся лучей. Это значит, что красная звезда пяти частям мира светит. Мы — интернационалисты!..» Немец, одобрительно кивнув головой, сказал: «Интернационалисты — зер-зер гут».

Поздно вечером я поделился с Берзариным «открытием» полковника Власова, который запросил у заместителя командующего фронтом по тылу резерв звездочек. Присутствовавший при разговоре руководитель делегации трудящихся Молдавской ССР П. М. Полоз живо заметил:

— Меня тоже на улице атаковали три голландские девушки. Уговаривали подарить им депутатский знак. Очень мне хотелось их чем-либо порадовать, особенно одну худенькую голубоглазую девчонку с косичками. Но знак депутата Верховного Совета СССР дарить нельзя...

— Как же вышли вы из этого положения?

— Я не знал, что и ответить, — откровенно признался Полоз. — Спасибо, выручил переводчик. Объяснил милым девушкам, что я — член правительства. Они ахнули и сразу бойко стали переговариваться между собой. Вскоре вокруг меня образовалась такая большая толпа, что проезжавший мимо майор-артиллерист посоветовал отойти всем за здание: «Заметят гитлеровцы, непременно откроют сразу огонь...» Мы беседовали более получаса. Частично это был урок политграмоты для ничего не знавших о Советском Союзе людей, в какой-то мере — информация о положении на фронтах, а больше всего беседа по системе «спрашивайте — отвечаем». Естественно, вчерашних невольниц больше всего интересовало, что теперь будет с ними и скоро ли их отправят домой... Так что, — в обычном для него юмористическом тоне резюмировал Полоз свой рассказ, — я активно веду массово-разъяснительную ч партийно-политическую работу: и в войсках, и с освобожденными, и среди немецкого населения. Учтите это [215] и напишите в наш актив. Члены делегации даром армейский хлеб-соль не едят...

— Насчет того, что именно зачислить в ваш политически!! акта и, мы еще подумаем, — прищурившись, отшутился наш командарм. — А вот о том, что вы симпатизируете юным голубоглазым голландкам, обязательно напишем и пошлем это сообщение не простой, а фельдъегерской почтой в конверте с сургучной печатью. Вот так... — И, повернувшись к нам, Николай Эрастович добавил: — Подумать только, женатый человек, а чем занимается...

Но шутки шутками, а все же было очень приятно слышать и наблюдать, как и офицеры, и красноармейцы, и агитаторы, и тот же член правительства — каждый подчеркивал интернациональную миссию Красной Армии и проводил политику нашего государства в этой весьма сложной обстановке. Все чувствовали здесь себя полпредами советского народа.

А что касается массового раздаривания звездочек, мы все же дали указание о неукоснительном соблюдении формы одежды, а заместителя командующего армией по тылу генерала Н. В. Серденко обязали сразу же, после окончания боев, позаботиться об изготовлении сувенирных значков с эмблемой Советского Союза. [216]