Трудное лето сорок второго

Учебные будни мы начали с тщательного анализа боевого опыта, приобретенного за минувший период. Шесть месяцев, которые дивизия провела на переднем крае, стали для всех нас и суровой проверкой, и одновременно большой школой воинского мастерства. Части и подразделения с честью выдержали все выпавшие на их долю испытания: они стойко и жестко держали оборону, не раз сражались в полуокружении, стремительно наступали, совершали форсированные марши по бездорожью. И теперь, оглядываясь на пройденный путь, командование, штаб и политотдел дивизии могли с удовлетворением констатировать, что напряженная и целенаправленная учеба, которой дивизия занималась еще до отъезда на фронт, на Дальнем Востоке, оправдала себя полностью.

Вместе с тем боевой опыт привнес много нового в методику обучения и воспитания. Это и понятно. Ведь мы вели борьбу с противником, который все еще обладал огромным количеством танков, а также мотопехотой, в связи с чем он имел большие, чем мы, возможности для быстрого маневра и сосредоточения войск. В различных видах боя, в том числе при массированных атаках фашистских танков, нас всегда выручала отлично подготовленная артиллерия. Контрманевр артиллерийскими средствами, умение незамедлительно противопоставить удару вражеских танков глубокую противотанковую оборону, огневое и тактическое мастерство наших артиллеристов, их мужество и героизм — все это сыграло очень большую роль в разгроме танковых и моторизованных соединений гитлеровского вермахта под Москвой. Отсюда и то пристальное внимание, которое теперь, в ходе учебы, мы уделили анализу и обобщению опыта борьбы с вражескими танками.

Успех этой борьбы определялся, разумеется, не только огневым мастерством артиллеристов, но также их четким взаимодействием с пехотой и саперами, хорошо налаженной связью, глубокой и действенной разведкой, которая позволяла заранее [130] выявить сосредоточение подвижных войск противника на том или ином участке. Таким образом, борьба с главной ударной силой фашистской армии, с ее танковыми и механизированными соединениями, охватывала целый комплекс важных вопросов, и, планируя учебу, мы стремились к тому, чтобы части и подразделения всесторонне отработали каждый из них.

В дивизию поступило новое пополнение. Проблема была в том, как в короткий срок сделать накопленный боевой опыт достоянием каждого бойца и командира. Артиллерийские части и подразделения в этом смысле нас меньше беспокоили. Конечно, они тоже понесли некоторые потери и в людях и в технике, однако сохранили основной костяк командиров, политработников, сержантов и красноармейцев. Поэтому, получив новую материальную часть, наша артиллерия в считанные дни полностью восстановила свою боеспособность.

Сложнее обстояло дело в стрелковых частях. В них потерь было больше, а пополнение, которое мы получили, в большинстве своем еще не нюхало пороху. Правда, должности командиров батальонов и рот нам удалось укомплектовать офицерами-фронтовиками, но командиры взводов были, как правило, недавними выпускниками ускоренных курсов. Основная же масса новобранцев вообще была слабо обучена.

Между тем времени у нас в обрез. Дивизия дислоцировалась в прифронтовом районе, поэтому были все основания предполагать, что пребывание ее в тылу не затянется. Война вообще чревата подобными ситуациями, когда требуется в кратчайший срок воссоздать боеспособные полки и дивизии из пополнения, где преобладают либо очень молодые солдаты, либо, наоборот, солдаты старших возрастов. Сделать это командному составу трудно, если нет опытных и толковых помощников — сержантов, специалистов своего дела, людей с педагогическими способностями, умеющих коротко, точно, внятно объяснить подчиненным тонкости боевого мастерства.

Возьмите, к примеру, станковый пулемет "максим". Замечательное оружие, но — в умелых руках. В таких руках один "станкач", как это не раз бывало в битве за Москву, способен отразить атаку целого пехотного батальона. Но для того, чтобы выиграть этот неравный бой, мало быть храбрым, мало иметь отважное сердце и верный глаз. Надо еще и знать свой пулемет, как самого себя, надо ухаживать за ним, как за малым ребенком, — так, как умели это Петр Огнев, Валентин Хаметов, Сергей Третьяков и другие пулеметчики 9-й гвардейской дивизии. Надо со знанием дела подмотать сальники на стволе, отрегулировать станок, чтобы пулемет "не болтался", проверить [131] прицельные приспособления. Даже ленту — и ту набивать патронами надо с умом. Словом, меткость пулеметного огня, как, впрочем, и всякого другого, зависит от предварительной и очень сложной черновой работы пулеметчика. И освоить эту работу в считанные дни молодой солдат — тот же второй номер пулеметного расчета — сможет только тогда, когда рядом с ним есть хороший учитель — сержант.

Особое внимание штаба дивизии к кадрам младшего комсостава, соответствующая их расстановка, сборы по специальностям с привлечением лучших командиров в качестве преподавателей — все это помогло нам в короткий срок обучить и новое пополнение, в котором бывалые фронтовики составляли незначительную прослойку.

В ходе боевых действий дивизии на полях Подмосковья пригодилась маршевая подготовка ее личного состава. Поэтому и здесь, в резерве, мы с первых же дней стали втягивать наше пополнение в это трудное, но необходимое для каждого пехотинца дело. Форсированные марши в составе взвода, роты, батальона следовали один за другим, маршевая выносливость молодых бойцов росла прямо на глазах.

Различного рода полевые и штабные учения чередовались с выходами на стрельбища и артиллерийский полигон. Стреляли много, успехи того или иного подразделения стрелков, пулеметчиков, артиллеристов и минометчиков широко освещались в многотиражке. Кстати говоря, и здесь, в тылу, 22-й гвардейский полк был впереди по всем показателям.

* * *

Первомайские праздники прошли торжественно, с участием наших шефов — трудящихся подмосковного города Мытищи. Делегация во главе с секретарем городского комитета партии Н. Ф. Соловьевым привезла целый вагон подарков, собранных мытищинцами для воинов дивизии. На митингах в частях и подразделениях был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении 9-й гвардейской стрелковой дивизии орденом Красного Знамени и ее лучшего полка — 22-го гвардейского стрелкового — орденом Ленина.

29 мая мы получили приказ грузиться в эшелоны. Через два дня от станций Мятлево и Полотняный завод эшелоны двинулись на восток. За Тулой они свернули к югу. На четвертые сутки, в ночь, достигли города Валуйки. Станционные постройки здесь были охвачены пожаром. Гудели фашистские бомбардировщики, скрещивались на них лучи прожекторов, тянулись в небо цветные цепочки трассирующих пуль. Состав [132] проскочил станцию с ходу, и тьма ночи опять обступила нас. Лишь снопы искр сыпались из паровозной трубы да справа тускло отсвечивала гладь реки Оскол. Впереди был город Купянск, степные края, та местность, которая в сводках Информбюро именовалась харьковским направлением.

До Купянска мы не доехали, выгрузились севернее города, на станции Двуречная. Офицер связи вручил мне приказ командования Юго-Западного фронта: занять оборону в районе Гусинка, Шиповатое, Маначиновка. Это в 20 — 25 км западнее Двуречной, в тыловом районе 38-й армии генерал-майора К. С. Москаленко. Здесь, оборудуя оборону, дивизия несколько дней находилась в резерве фронта.

Первая половина дня 10 июня прошла спокойно. Бойцы занимались обычной работой: копали траншеи, оборудовали огневые позиции, устанавливали проволочные заграждения. Солнце палило нещадно, всхолмленная степная даль струилась в знойном мареве. В небе кружили фашистские самолеты-разведчики. Их активность резко возросла после полудня, а вскоре мы услышали и глухие перекаты артиллерийской стрельбы. Значит, в течение дня линия фронта приблизилась к нам.

В тот же день я получил боевое распоряжение штаба Юго-Западного фронта. С целью усилить стык флангов 28-й и 38-й армий и предотвратить стремление противника продвинуться на северо-восток 9-я гвардейская дивизия передавалась в состав 38-й армии. Один из наших полков, усиленный артиллерией, должен был немедленно выдвинуться на рубеж Большие Хутора, Никольский и прочно оборонять его, имея правым соседом 38-ю дивизию 28-й армии, левым — 34-ю мотострелковую бригаду 38-й армии. Главные силы 9-й гвардейской оставались на прежнем рубеже, в готовности нанести контрудар в направлении Новый Бурлук, Отрадное, Ивановка.

Опять, как и в октябре 1941 года на Озерне, мы вступали в бой одним стрелковым полком, и опять у нас не было сомнений, каким именно. Конечно же нашим лучшим полком, тем же самым, тогда — 258-м, ныне — 22-м гвардейским ордена Ленина.

Александр Иванович Витевский нанес на карту предназначенный полку рубеж обороны. Рубеж развернут фронтом на юго-запад, он образует тупой угол с обороной соседних соединений 38-й армии. Уже одно это, дополненное строкой приказа о противнике, стремившемся вбить клин на стыке двух армий, говорило о серьезности положения.

22-й полк Романова, теперь уже подполковника, стоял во втором эшелоне дивизии, в районе села Шиповатое. В соответствии [133] с приказом он был немедленно собран по тревоге и форсированным маршем двинулся к переднему краю. День клонился к вечеру, а жара не убывала. Раскаленный воздух был недвижим — ни ветерка, с запада наползали черные тучи. "Быть грозе!" — подумал я, выезжая на машине в Купянск, в штаб армии.

В штабе с первых же слов командующего я понял, что обстановка в полосе 38-й армии чрезвычайно обострилась. Генерал Москаленко несколько изменил нашу задачу. Теперь 22-й полк, выйдя в назначенный район, к Большим Хуторам, должен был С ходу контратаковать наступавшего противника. Детали боевой задачи и общую обстановку обрисовал мне начальник штаба армии полковник С. П. Иванов.

Он сообщил, что на рассвете после сильной артиллерийско-авиационной подготовки фашистские танки и мотопехота нанесли удар в центре 38-й армии, вдоль дороги Харьков — Купянск. Видимо, гитлеровское командование стремилось решить задачу наступательной операции на кратчайшем оперативном направлении и, овладев Купянском, выйти на рубеж реки Оскол. Однако соединения 38-й армии стойко встретили удар танковых и моторизованных соединений, и прорвать фронт противнику не удалось. Тогда фашистская ударная группировка резко повернула на север, к правому флангу армии, и оттеснила его к реке Большой Бурлук. В нашей обороне образовался разрыв. Закрыть этот разрыв и отбросить противника от реки Большой Бурлук на исходные позиций, к Северскому Донцу, — в этом и состояла задача, поставленная командармом перед 22-м гвардейским полком.

Задача, трудная во всех своих пунктах. Во-первых, в течение ночи полк должен совершить 20-километровый марш. Во-вторых, жесткий лимит времени не позволит нам ни произвести рекогносцировку незнакомой местности, ни тем более подготовить ее в инженерном отношении. В-третьих, судя по всем данным, полку предстоит встречный бой с подвижными частями противника.

Полк Романова я нагнал на марше. Хлынул проливной дождь, стало темно, моя "эмка" то и дело "садилась" в колдобины мгновенно раскисшей полевой дороги. Полковая колонна продвигалась медленно, бойцы вытягивали застрявшие в грязи грузовики и конноартиллерийские упряжки. Заданный темп марша явно не выдерживался.

Из непроглядной стены дождя появилась знакомая фигура командира полка. Я поставил Романову новую боевую задачу, предупредил, что сейчас фактор времени играет для нас главную роль. Успеем до рассвета занять исходные позиции, успеем атаковать противника первыми — это уже половина успеха. [134]

Не успеем — вражеская авиация обнаружит нас на марше и последствия окажутся самыми неблагоприятными. Растолковывать это Ивану Никаноровичу не надо: сам побывал в подобных передрягах.

Дождь лил всю ночь, и всю ночь по непролазной грязи шел 22-й полк. Его бойцы сделали, казалось, невозможное. В полном составе вместе с приданным полку дивизионом артиллерии они еще до рассвета вброд переправились через Большой Бур-лук и, приняв боевой порядок, двинулись дальше, к дороге, что тянулась параллельно реке с юга на север. Именно эту дорогу со вчерашнего дня противник пытается использовать для прорыва к Ново-Александровке, в стык флангов 28-й и 38-й армий.

НП оперативной группы управления я выбрал на высотке на восточном берегу реки. Отсюда связисты потянули телефонный провод вслед за уходящим вперед полком. Около четырех часов утра подполковник Романов доложил:

— Разведка вышла к дороге у Красноармейского. Продвигаюсь к Большим Хуторам, батальон Воробьева сбил боевое охранение противника.

Следующий доклад Романова содержал неприятную новость. Севернее Больших Хуторов, в рощах, разведчики обнаружили несколько групп немецких танков, по грубому подсчету — более 120 машин. Сам населенный пункт занят фашистской мотопехотой — до полка. Выходит, что перед нами целая танковая дивизия. Отмечу заранее, что данные разведки впоследствии подтвердились — это была 14-я немецкая танковая дивизия, выдвинувшаяся накануне в междуречье Северского Донца и Большого Бурлука.

Иван Никанорович задал мне естественный в подобных обстоятельствах вопрос. Противник занимает район, который согласно приказу должен занять 22-й полк. Что делать? Атаковать танки или?...

— Что "или"?

— Положим полк, а задачу не выполним, — ответил он.

Молчу, думая о том же. Трупный момент для меня как командира дивизии. Куда более трудный, чем под Вязьмой, когда надо было выполнить один из двух приказов, противоположных по смыслу.

Размышляю, что предпринять, а время не ждет. Рассвет уже набрал силу, и первые косяки "юнкерсов" потянулись на восток над нашими головами. Появились и фашистские самолеты-разведчики. Сейчас, при свете дня, при полном господстве вражеской авиации, бросить стрелковый полк в атаку на Большие Хутора, на изготовившуюся к наступлению танковую дивизию, [135] — значит только формально выполнить приказ. Ведь суть поставленной перед нами боевой задачи не в том, чтобы со штыками наперевес в открытом поле атаковать танки. Суть в том, чтобы выбить максимальное количество этих танков, нанести противнику такой урон, который снизит боеспособность его подвижных частей и заставит его отказаться от главной цели — прорыва на стыке двух наших армий. А сделать это стрелковый полк может в случае, если быстро закопается в землю и создаст надежную противотанковую оборону. Только так нужно действовать, чтобы выполнить боевую задачу по существу. Следовательно, в новой обстановке я обязан принять соответствующее решение, взять на себя полную за него ответственность.

Прямой связи со штабом армии у меня не было, а часовая стрелка показывала четыре утра. Накануне противник начал наступление именно в это время. Если так случится и сегодня, то, пока я буду согласовывать свой замысел со старшим начальником, 22-й полк, не успев занять оборону, попадет под удар большого количества танков, поддержанных авиацией.

Я рассказываю о своих затруднениях столь подробно потому, что подобные ситуации — далеко не редкость в боевой работе командира-фронтовика. В них испытываются — и очень сурово — его командирская зрелость, его умение быстро и верно оценить изменившуюся обстановку и действовать так, как она подсказывает. Опыт Великой Отечественной войны подтвердил известную истину: инерция в командирском мышлении, нежелание взять на себя ответственность за новое решение поставленной задачи — все это в конечном результате приводит к тяжелым потерям и поражениям.

Подполковник Романов ждал у телефона. Я приказал:

— Атаку отставить. Полку занять оборону, немедленно закопаться в землю. Всю артиллерию — на прямую наводку. Особо плотно прикройте дорогу на Ново-Александровку.

Полчаса спустя 22-й полк начал спешно оборудовать оборону на участке Орошимовка, Красноармейское. Мои опасения, что противник предпримет атаку с рассветом, к счастью, не оправдались. Он почему-то не торопился. Возможно, его наступление задержал тот же проливной дождь, размывший дороги и затруднивший подвоз горючего и боеприпасов; возможно, вражеское командование было вынуждено дать отдых танкистам после вчерашнего жестокого боя с соединениями 38-й армии.

Как бы там ни было, но время сработало на нас. 22-й полк закопался в землю, глубоко эшелонировав свою оборону. Дивизион 28-го артполка кроме основных огневых позиций [136] оборудовал и запасные. А это в бою с танками, где успех зависит не только от маневра огнем, но и от быстрого маневра колесами, имеет важнейшее значение.

Еще ранним утром, когда наши стрелки и артиллеристы начали занимать участок Орошимовка, Красноармейское, по дороге к Ново-Александровке проскочили две разведывательные группы противника — легкие танки и бронетранспортеры. Романов, чтобы не демаскировать полк, приказал пропустить фашистскую разведку. Около восьми утра на дороге появилась более крупная группа танков — 10 — 12 машин. Наша артиллерия открыла огонь, подбила три танка, остальные отошли.

В полдень перешли в наступление главные силы фашистов. Нанесла удар их артиллерия, налетели "юнкерсы". Сотни разрывов накрыли оборону полка. Бомбы, снаряды, мины вздыбливали землю, горели хаты в ближайшей к нам Орошимовке, горели они и в Красноармейском. Угарная черно-серая пелена плыла над степью, заволакивая даль.

Проводная связь с Романовым оборвалась, и какое-то время я мог следить за развитием боя только визуально. Бомбежка и артобстрел еще продолжались, когда из-за холмов вынырнули первые фашистские танки. Отсюда они казались маленькими темными жуками, медленно сползавшими по зеленому склону высоты. Передний край 22-го полка скрывали дымные облака. С напряжением ожидая наших артиллерийских залпов, я считал танки. Досчитал до двадцати и сбился. Танки то взбирались на бугры, то исчезали в лощинах, а из-за пологой высоты появлялись новые. Следом за ними цепями шла пехота.

Наши молчали.

— Есть связь с третьим! — звонко выкрикнул телефонист и подал мне трубку.

— Ждешь? — спросил я Романова.

— Жду. Пусть выйдут на дальность прямого выстрела.

— Потери?

— Уточняю. В батальоне Назарова — значительные.

— Как артиллерия?

— В дивизионе майора Тимофеева двое ранено.

Между тем головные танки приближались к обороне полка. Метрах в семистах один из них как бы споткнулся, дымок взвился над ним. Кусты разрывов выросли рядом с другими машинами. Это ударили все двенадцать пушечных стволов дивизиона Тимофеева. Потом вступили в дело и сорокопятки стрелкового полка. Огонь был плотен и результативен, танки стали маневрировать, немецкая пехота залегла.

С моего НП оборона правофлангового батальона старшего [137] лейтенанта С. С. Воробьева не просматривалась, она была скрыта складкой местности. А главные события разыгрались именно там.

Натолкнувшись на организованную противотанковую оборону в районе Орошимовка, Красноармейское, гитлеровское командование начало искать слабый в ней участок. Такой участок у нас был. Дело в том, что установить локтевую связь с частями 28-й армии нам не удалось, и с десяток танков атаковал батальон Воробьева, обходя его открытый правый фланг. Здесь стояла хорошо замаскированная 45-мм пушка сержанта Мабаканова. Он сам встал за прицел и подбил фашистский танк, но был тяжело ранен. Его место занял наводчик Некрасов и вскоре тоже упал, раненный. Однако пушка продолжала вести огонь, пока не выбыл из строя последний артиллерист — замковый Бухлобов. Орудийный расчет сделал свое дело. Три танка с разбитыми гусеницами и пробоинами в бортовой броне остались близ огневой позиции. А главное, герои этого неравного поединка выиграли столь необходимое полку время. Подполковник Романов успел выдвинуть к правому флангу батарею старшего лейтенанта Гладышева. Фашистские танки, прорвавшиеся в глубину нашей обороны, встретил меткий огонь пушек 28-го артполка.

Романов доложил:

— Прорыв танков ликвидирован, оборона на правом фланге восстановлена. Пехоту к переднему краю не подпустили — отсекли огнем. Противник отошел на исходные позиции.

А час спустя все повторилось сначала. Опять бушевал над окопами гвардейцев вражеский артиллерийский огонь, пикировали на них "юнкерсы", опять пошли на полк десятки танков и густые цепи пехоты.

Так продолжалось в течение всего этого долгого летнего дня. 22-й полк отбивал сильнейшие атаки, в ходе которых отдельным танкам противника удавалось иной раз прорываться через передний край. Но развить успех фашисты не могли. Их пехота, отсеченная огнем от танков, была вынуждена отходить с большими потерями.

Выше всяких похвал дрались петеэровцы роты старшего лейтенанта А. В. Кондрашова. Пропуская танки над своими окопами, они били их в самое уязвимое место, в моторную группу, и сожгли восемь машин.

К шести часам вечера полк отбил уже три танковые атаки, в одной из которых участвовало до 45 машин. Было подбито и сожжено около 20 танков, часть из них ремонтные подразделения противника отбуксировали в свой тыл, остальные мертво стыли перед обороной полка и в его глубине. [138]

Романов докладывал о больших потерях в батальонах Воробьева и Назарова. Подкреплений он не просил, отметил только, что три четверти личного состава роты противотанковых ружей выбыло из строя, в полковой противотанковой батарее исправны две пушки, две другие отправлены в ремонт.

Нам уже подали телефонную связь со штабом армии, и я попросил разрешения взять хотя бы еще артдивизион и один-два батальона с тылового рубежа, где находились главные силы дивизии. Полковник Иванов информировал меня, что армия наносит контрудар в центре, вдоль дороги на Харьков, положение там очень напряженное, успеха нет, и 9-я гвардейская дивизия сейчас — единственный резерв командарма.

В 20.00 началась очередная атака фашистов на участке 22-го полка. И артиллерийская ее подготовка, и налеты "юнкерсов" были гораздо более интенсивными и продолжительными, чем прежде. Потом сквозь грохот канонады мы услышали слитный гул танковых моторов. Танки выползали из-за холмов ряд за рядом, они заполнили все видимое с моего НП пространство.

— Идут! — глухо доложил в трубку Романов. — Штук сто, если не больше.

Говорить ему какие-то утешительные слова я не мог, да и не хотел. Каждый фронтовик, встречавший в своем окопе массированную атаку танков, знает, как бесполезны в этот момент всякие фразы. Кроме одной. Одно только говорили нам начальники и, в свою очередь, говорили мы подчиненным в трудный час: "Держись, товарищ!"

— Держись, товарищ Романов! — сказал я.

И гвардейцы 22-го полка держались. Адский огонь обрушился на их окопы. Била по ним тяжелая артиллерия, пикировало до полусотни "юнкерсов", сотню снарядов посылали в них за один залп танковые стволы. Но, заваленные землей, оглушенные, ослепленные дымом и гарью, бойцы, командиры и политработники встретили надвигавшиеся танки прицельным огнем и гранатами. Гвардейцы подбили несколько машин перед передним краем, а когда бронированная лавина ворвалась в глубину обороны, били фашистов и там. Полк был расчленен на отдельные группы, танки крутились на окопах, пытаясь смять, раздавить гвардейцев и морально, и физически.

Бой разбился на десятки поединков. Пять танков подбили бойцы 28-го артполка — расчеты сержантов Ивана Молоканов а, Павла Жука, Федора Козлитина и Геннадия Серебрякова. Гранатами подорвал танк командир 3-го батальона старший лейтенант Пожарский. Политрук 4-й роты Слабунов, вскочив на танк, застрелил из пистолета фашиста, выглянувшего из башенного [139] люка. Два танка подбил командир взвода противотанковых ружей младший лейтенант Г. Ф. Маслюк. Еще один танк подбил гранатой командир роты младший лейтенант Александр Кондратов уже будучи тяжело раненным.

Связь моя с подполковником Романовым прерывалась часто и надолго: танки, ползавшие по обороне полка, наматывали телефонный провод на гусеницы. Одно мне было ясно видно с НП — мотопехота противника не прошла вслед за танками. Она все еще лежала в поле, и все ее попытки атаковать отбивались огнем гвардейцев.

Конечно, передний край 22-го полка в полном смысле этого слова уже не существовал. Но отдельные группы бойцов, командиров и политработников, имея в своем тылу десятки танков противника, продолжали вести ожесточенный бой с его пехотой. Одну такую группу объединил командир роты лейтенант Утешев, другие возглавили младшие лейтенанты Кривошеин, Мальцев, Серебренников, сержант Немиров, красноармейцы автоматчик Чернов и стрелок Волков, ручные пулеметчики Присяжнюк и Хромшин. А в целом геройское сопротивление этих маленьких, иногда в два-три человека, групп не позволяло вражескому командованию закрепить прорыв танков прорывом своей пехоты.

Уже в сумерках опять удалось восстановить связь с командным пунктом Романова.

— Мой КП окружен танками, веду с ними бой, — доложил он.

— Связь с передним краем имеешь?

— Имею. Там, в окопе, сидит геройский парень. Телефонист Рожков Владимир Иванович. Сидит и все мне сообщает. Держимся, товарищ генерал.

Я доложил обстановку в штаб армии: 22-й полк продолжает вести ночной бой с пехотой и танками противника на прежнем рубеже. Полк окружен и расчленен, но Романов сохраняет управление частью своих подразделений.

Вскоре я получил приказ генерала К. С. Москаленко вывести полк из окружения и занять оборону по берегу реки Большой Бурлук. Туда же были двинуты форсированным маршем главные силы 9-й гвардейской дивизии. 18-й и 31-й стрелковые полки заняли оборону в назначенном районе, а 22-й полк, выведенный ночью из окружения, был поставлен во втором эшелоне дивизии.

Мы подвели итоги дня: гвардейцы Романова подбили и сожгли 27 танков противника{34}.

В последующие дни фашистские танки и мотопехота не раз [140] пытались форсировать Большой Бурлук, но были отбиты с большими для них потерями.

С 14 июня на всем фронте 38-й армии установилось относительное затишье. Как показали пленные, приказ перейти к обороне получили, в частности, действовавшие против нас и ближайших наших соседей 14-я танковая и 71-я пехотная немецкие дивизии. Приказ этот имел веские основания: за четыре дня наступления немецко-фашистские войска продвинулись незначительно, а потери понесли огромные. Согласно разведывательным данным, боевой состав той же 14-й танковой дивизии сократился до 50 — 60 танков{35}. Следовательно, дивизия потеряла около 100 танков. Причем 30 из них подбили и сожгли гвардейцы нашей дивизии, главным образом 22-й полк.

Подвиг этого полка был по достоинству оценен и армейским и фронтовым командованием. Боевым делам полка посвятила яркие материалы газета Юго-Западного фронта{36}. К нам приехал член Военного совета 38-й армии бригадный комиссар Н. Г. Ку-динов. Он побывал и в 22-м стрелковом полку Романова, и в 28-м артиллерийском Осипычева.

А несколько дней спустя в Гусинку, где находился КП дивизии, приехали представители фронтового командования. Мы с комиссаром Бронниковым осматривали оборону 22-го полка, стоявшего во втором эшелоне дивизии, когда неподалеку от нас остановились несколько легковых машин и бронетранспортеры с бойцами охраны. Из машины вышла группа командиров; среди них был невысокий, коренастый человек во френче и фуражке военного образца, но без знаков различия. По всему было видно, что он здесь старший. Я представился ему, он крепко пожал мне руку:

— Член Военного совета фронта Хрущев.

Никита Сергеевич попросил показать ему 22-й полк, сказал, что наслышан уже о его геройской борьбе с танковой дивизией фашистов. Мы побывали в полку, член Военного совета беседовал с бойцами и командирами, расспрашивал о подробностях боя 11 июня. Я доложил, что в этом бою более трети личного состава полка выбыло из строя, что такие потери в лучшем нашем полку сказываются на боеспособности всей дивизии. Никита Сергеевич ответил, что информирует о нуждах дивизии маршала Тимошенко и, если будет возможность, пополнение нам пришлют. И действительно, на другой же день прибыло отлично подготовленное пополнение — 500 курсантов учебного батальона.

Вслед за курсантами прибыло и артиллерийское усиление — [141] 233-й артполк РГК и 51-й гвардейский минометный полк ("катюши"). Нам была поставлена задача наступать с форсированием реки Большой Бурлук, однако на следующий день, 18 июня, приказ о наступлении был отменен.

9-я гвардейская дивизия продолжала совершенствовать свою оборону, развивая ее в глубину и к флангам. Особенности построения противотанковой обороны подсказывала местность. Речку Большой Бурлук атакующая вражеская пехота могла преодолеть вброд, так как глубина ее от 0,5 до 2 м, а ширина не превышает 10 м. Однако берега реки сильно заболочены, и поэтому она непроходима для танков. Единственный мост на этом участке был подорван саперным взводом лейтенанта В. Н. Кезаря еще 11 июня, когда, атакуя оборону 22-го полка, 14-я немецкая танковая дивизия пыталась одновременно прорваться и в наши тылы, на восточный берег Большого Бурлука.

Теперь противник активности не проявлял. Это настораживало. Разведка наблюдением давала нам скудные сведения, так как фашисты занимали правый, высокий берег с господствующими над местностью высотами. Там, в глубине, в лощинах и оврагах, противник мог незаметно для нас сосредоточить и крупные силы танков, и артиллерию, и пехоту.

Почти ежедневно мы проводили либо разведку боем, в которой участвовало от взвода до роты стрелков, либо разведывательный поиск. Разведчики 12-й гвардейской разведроты под командованием лейтенанта А. Ф. Дмитриевского и 18-го гвардейского полка захватили несколько пленных. Их показания подтвердили, что пассивность фашистов — лишь маскировка. Вражеское командование сосредоточивало к правому флангу 38-й армии крупные силы. Помимо уже известных нам немецких дивизий — 14-й танковой и 71-й пехотной, здесь появились две новые — 60-я и 297-я пехотные.

В ночь на 21 июня мы с разрешения штаба армии подготовили залп "катюш" по точно установленному скоплению пехоты в лесистой лощине на западном берегу реки. Командир 51-го гвардейского минометного полка майор А. Д. Никонов-Шеванов сам рассчитал исходные данные для стрельбы. Ночной залп был очень эффективным. Реактивные снаряды накрыли и пехоту и склады с боеприпасами. Мощные взрывы гремели в лощине до утра, зарево пожара освещало реку. У противника поднялась паника, и, воспользовавшись ею, разведчики 18-го полка опять захватили пленных. От них мы узнали, что особенно большие потери понес располагавшийся в лощине 522-й пехотный полк 297-й немецкой дивизии.

День 21 июня прошел в напряженном ожидании. К вечеру [142] штаб армии предупредил нас, что наступление немецко-фашистских войск начнется в ближайшие часы. Я отдал приказ: частям дивизии быть в полной готовности, всем бодрствовать, вести активную разведку, ночью иметь на переднем крае дозоры автоматчиков через каждые 100 метров. Около полуночи разведчики Дмитриевского привели в штаб дивизии очередного пленного из 191-го пехотного полка 71-й немецкой дивизии. Он подтвердил, что его дивизия заняла исходные позиции для наступления.

Доложив эти сведения в штаб армии, я позвонил соседям командирам 6-й гвардейской кавдивизии и 34-й мотострелковой бригады. И справа, у кавалеристов, и слева, у мотострелков, обстановка была напряженной. Группы фашистских автоматчиков, переходя вброд реку, пытались просочиться в глубину обороны наших соседей. Несколько взятых в плен автоматчиков оказались переодетыми в красноармейскую форму.

В три часа утра ударила вражеская артиллерия. Сотни орудийных и минометных стволов били и по переднему краю нашей дивизии, и по ее тылам. В 4.15 появились с запада первые эскадрильи "юнкерсов", они шли эшелонами, и скоро утреннее июньское небо от края до края покрылось черными крестами. Заваливаясь на крыло и включая сирены, около 150 бомбардировщиков с надрывным воем пикировали на боевые порядки дивизии. Серии бомбовых разрывов сливались с разрывами мин — и снарядов. Взрывная волна с гигантской силой раз за разом била по тройным перекрытиям блиндажей и наблюдательных пунктов, осаживая и обрушивая бревна. Окрестности затмила сплошная двадцатиметровая стена вздыбленной земли. Она не успевала опадать, подбрасываемая вверх сотнями новых одновременных разрывов.

Артобстрел и бомбардировка продолжались более двух часов. Под прикрытием огня первые цепи фашистской пехоты пошли через Большой Бурлук и атаковали оборону дивизии по всему фронту — от населенного пункта Средний Бурлук до Аркадьевки, до стыка с 34-й мотострелковой бригадой. Именно оттуда, с левого фланга, в пять утра поступил первый тревожный сигнал: в ходе вражеской артподготовки мотострелки понесли тяжелые потери и теперь отходили, обнажая наш левый фланг. Вражеская пехота захватила плацдарм на восточном берегу реки, немецкие саперы уже наводили переправу для своих танков.

Доложив мне об этом, командир 31-го полка полковник Докучаев добавил, что готовит контратаку. Я направил к нему свой резерв — учебный батальон. Стрелки и курсанты контратаковали противника и задержали его продвижение до двух [143] часов дня. Однако локтевую связь с 34-й бригадой восстановить не удалось. Фашисты переправили танки на восточный берег реки и стали обходить наш левый фланг.

К тому времени обострилась обстановка и в центре боевых порядков дивизии, на стыке 18-го и 31-го полков. Здесь гитлеровской пехоте удалось форсировать реку и продвинуться примерно на километр к востоку. Таким образом противник охватил и правый фланг 31-го полка. Стрелки Докучаева дрались уже в полуокружении. Надо было предпринимать срочные меры и восстановить наш передний край по Большому Бур-луку, пока вражеское командование еще не успело переправить через реку танки и на этом участке.

Звоню правому соседу — командиру 3-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майору В. Д. Крюченкину, информирую о создавшейся обстановке. И хотя мы с ним подчинены разным командующим — один командарму 28, другой командарму 38, я знаю: в трудный час генерал Крюченкин всегда выручит. Внешне резковатый, он был очень хорошим товарищем, с прямым характером и открытой душой.

— Два полка фашистской пехоты пробивают мне центр, -сказал я Крюченкину. — Готовлю контратаку двумя батальонами. Чувствуешь, какое соотношение сил?

— Понятно! — ответил он. — На мои танки намекаешь?

— Да. Дай хоть взвод.

— Дам больше, — сказал он. — Договорись о деталях с комбригом Скубой. Я ему позвоню.

Час спустя в мое распоряжение прибыли девять танков из 6-й гвардейской танковой бригады подполковника М. К. Скубы. Вместе со стрелками 22-го полка они контратаковали прорвавшихся-гитлеровцев. Это был стремительный и сильный удар. Пехота противника — 522-й и 524-й полки 71-й дивизии — не выдержала. Теряя оружие, немцы бежали за реку, под защиту своих танков. Мы захватили немало пленных. Передний край дивизии в центре и на правом фланге был полностью восстановлен по восточному берегу Большого Бурлука.

Однако положение на левом фланге внушало все большую тревогу. 34-я мотострелковая бригада продолжала отходить, в связи с чем был вынужден отводить на восток и растягивать боевые порядки своего 31-го полка полковник Докучаев.

К исходу дня 22 июня оборона дивизии представляла собой уже прямой угол. Его западная сторона по-прежнему твердо стояла на рубеже реки Большой Бурлук, и сражавшиеся здесь полки Романова и Кондратенко успешно отбивали все атаки противника. А южная сторона этого угла тянулась от реки [144] на восток до станции Гусинка, до района, который еще утром считался у нас тыловым. Оборонявшиеся под Гусинкой полк Докучаева и учебный батальон вели тяжелые бои с фашистскими танками и мотопехотой, которые обошли левый фланг дивизии на глубину до 8 км.

Противник, несмотря на большие потери, продолжал сохранять громадное численное и техническое превосходство. В полосе обороны 9-й гвардейской дивизии наступали две немецкие пехотные дивизии (71-я и 297-я) и около ста танков, причем большая их часть действовала против нашего левого фланга, в образовавшемся разрыве с соседними соединениями.

Отход войск 38-й армии сопровождался упорными боями. Каждый километр продвижения на восток, к Купянску, стоил фашистской ударной группировке больших усилий. Ее танковые и моторизованные дивизии к концу первого дня наступления так и не смогли вырваться на оперативный простор, выйти к переправам на реке Оскол и создать предпосылки для окружения 38-й армии в районе Купянска. Танковый клин завяз в нашей обороне. Это подтвердила и запись в служебном дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск гитлеровской Германии генерала Гальдера. Суммируя итоги дня 22 июня, он отметил: "Наступление "Фридрикус II" (Изюм Купянск) сначала благодаря внезапности развивалось хорошо, но потом задержалось западнее Купянска из-за встреченного здесь упорного сопротивления противника"{37}.

Наш бывший командующий, ныне Маршал Советского Союза, Кирилл Семенович Москаленко уже говорил в своих воспоминаниях о заблуждении командования гитлеровского вермахта насчет "внезапности" наступления. Надеюсь, факты, которые я привел выше, также убедительно подтверждают это. Они взяты мной из журнала боевых действий 9-й гвардейской дивизии, где на основе разведданных прослеживаются действия вражеской группировки, противостоявшей нам и ближайшим нашим соседям. Никакой внезапности в наступлении врага для нас не было. Он имел громадный численный и технический перевес. Но и это не принесло быстрого успеха.

23 июня, с утра, противник продолжил массированные танковые атаки, поддержанные непрерывными ударами бомбардировочной авиации. Он стремился любой ценой расширить и углубить клинья, вбитые накануне в оборону 38-й армии, и прорваться к Купянску, к главным переправам через Оскол.

Один такой клин был нацелен на станцию Гусинка и одноименный [145] населенный пункт. Сюда, к левому флангу нашей дивизии, мы были вынуждены перебросить все свои резервы — вплоть до саперного батальона и 12-й разведроты. И все же фашистам удалось захватить Гусинку, их танки и мотопехота продвигались к реке Нижне-Двуречная, отсекая дивизию от главных сил 38-й армии. В еще более трудном положении оказались соседние соединения. К исходу дня 242-я, 162-я и ряд других стрелковых дивизий дрались уже в полуокружении. По распоряжению штаба фронта командующий армией генерал К. С. Москаленко начал отводить войска на восточный берег Оскола.

Последней на западном берегу реки осталась 9-я гвардейская дивизия. Отсеченная слева от главных сил своей армии, она имела прочную фланговую связь с правым соседом — 28-й армией, точнее с 3-м гвардейским кавкорпусом генерала В. Д. Крюченкина. Ему и подчинил дивизию главком Юго-Западным направлением Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко в ночь на 24 июня{38}. Вместе с кавалеристами мы еще девять суток удерживали плацдарм на западном берегу Оскола, последовательно обороняясь на рубежах двух впадающих в Оскол рек Нижне-Двуречной и Верхне-Двуречной.

Этот короткий по времени, но очень насыщенный боями период позволил мне ближе узнать генерала Крюченкина. Работать под его командованием было легко, хотя боевая обстановка складывалась чрезвычайно тяжелая. Подчеркивая этот факт, я далек от всякого рода парадоксов. Ведь известно, что, чем труднее боевая обстановка, тем более важными являются для войск личные качества их начальника. У генерала Крюченкина как руководителя требовательность к подчиненным хорошо сочеталась с доверием к ним, к их командирскому опыту и мастерству. Отдав приказ, он жестко требовал его выполнения, но никогда не опекал по мелочам, давая полный простор командирской инициативе. К этой черте его характера тесно примыкала и другая. Старый кавалерист, большой знаток своего рода войск, он, если нужно, не стеснялся посоветоваться с подчиненным ему командиром — будь то пехотинец, танкист или артиллерист. Этому я не раз был свидетелем, это я испытал и на себе.

Когда я доложил командиру корпуса, что дивизия оставила Гусинку, что левый фланг ее "повис" и танки противника заходят в тыл 18-му полку, он быстро спросил:

— Твое решение? [146]

Отвечаю, что, на мой взгляд, цепляясь за невыгодную для нас, пехоты, и выгодную для вражеских танков открытую местность, мы только проиграем во всех отношениях. Лучше сразу отойти на рубеж реки Нижне-Двуречная, на тактически выигрышную позицию, где можно организовать надежную противотанковую оборону.

— Добро! — сказал Крюченкин. — Ночью оторвешься от противника и отведешь левый фланг к Кутьковке.

Остается добавить, что этот маневр позволил нам на целую неделю задержать продвижение противника. Закрепившись на восточном берегу Нижне-Двуречной, дивизия успешно отбила многочисленные атаки гитлеровской ударной группировки.

26 июня противник предпринял сильную атаку с целью прорвать оборону 3-го гвардейского кавкорпуса на левом его фланге, в полосе нашей дивизии. На узком участке — от Кутьковки до поселка Двуречная — гитлеровское командование сосредоточило до четырех пехотных полков и 50 — 60 танков. Трижды отбрасывали фашистов воины 22-го полка, но к вечеру в обороне образовался разрыв, вражеские танки с десантом автоматчиков ворвались в деревню Кутьковка, где находился штаб полка.

На деревенской улице, во дворах и на огородах завязался ближний бой. Командир саперного взвода лейтенант Кезарь с группой бойцов — саперов и автоматчиков в течение часа стойко оборонял штаб. Начальник химической службы полка старший лейтенант Ойгенблик собрал бойцов тыловых подразделений и повел их в контратаку. Бойцы, возглавляемые Ойгенбликом, пробились к штабу и соединились с группой Кезаря. Фашисты были выбиты из Кутьковки.

Тем временем командир полка Романов был на переднем крае. Он вывел туда машину с зенитно-пулеметной установкой и противотанковую батарею. Огонь счетверенных "максимов" осадил прорвавшуюся вражескую пехоту, батарея 45-мм пушек капитана С. П. Кузнецова подбила два танка. Бой завершила стремительная контратака батальона старшего лейтенанта Воробьева. Враг был отброшен, оборона 22-го полка полностью восстановлена.

В последующие дни гитлеровцы предприняли серию атак, сосредоточивая силы то в нашей полосе, то перед соседними соединениями. Вечером 1 июля мне позвонил генерал Крюченкин. Он сообщил, что противник вынудил отойти 6-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию и надо выровнять фронт, чтобы обезопасить тылы нашей дивизии. Командир корпуса приказал нам в течение ночи оторваться от противника и занять новый [147] оборонительный рубеж по восточному берегу реки Верхне-Двуречная.

Собравшись накоротке в штабе, мы обсудили план отвода частей. Начальник штаба Витевский доложил, что из вражеских тылов вернулась разведгруппа Дмитриевского. Судя по всему, противник с утра перейдет в большое наступление.

Что ж, говорю, — пусть наступает. Надо заставить его поверить, что наша дивизия все еще обороняет этот рубеж. У кого и какие есть предложения?

Высказались Витевский, начальник артиллерии Полецкий, и мы сообща придумали одну военную хитрость. Я тут же доложил по телефону Крюченкину. Он наш план одобрил.

Ночью полки, совершив марш-бросок, заняли оборону по восточному берегу Верхне-Двуречной. На прежнем рубеже оставлено было прикрытие — по роте автоматчиков от каждого полка. Я сам проинструктировал их, что и как надо делать, чтобы ввести противника в заблуждение.

Всю ночь группы автоматчиков, переходя из траншеи в траншею, вели огонь. Первая часть плана удалась. Это мы поняли в пять утра, когда фашистская артиллерия, а следом за ней и "юнкерсы" начали обрабатывать наш, теперь уже опустевший передний край. Сорок минут продолжалась артиллерийско-авиационная подготовка.

Роты прикрытия отлично изобразили поспешное отступление. Причем, согласно второй части плана, автоматчики отходили не к новому переднему краю дивизии, а параллельно ему — на север. Это, видимо, тотчас заметили и доложили своему командованию и наземные наблюдатели противника, и его авиаразведка. Иначе ничем не объяснишь тот факт, что наступавшая гитлеровская пехота свернулась в батальонные колонны и двинулась за отходившими автоматчиками. Это "преследование" продолжалось до тех пор, пока колонны не вошли в зону действенного огня 28-го гвардейского артполка. Артиллеристы подполковника Ф. М. Осипычева ударили по колоннам осколочными снарядами, фашисты стали разбегаться, у них возникла паника, и в конце концов, потеряв до 500 человек убитыми, они отошли на исходные позиции.

Целых шесть часов понадобилось вражескому командованию для того, чтобы привести в порядок свои части. Только в полдень начали они новое наступление — на этот раз уже на наш передний край по восточному берегу Верхне-Двуречной. Ожесточенный бой длился до вечера. Последней, шестой за день атакой фашистам удалось вклиниться в оборону дивизии и в центре, и на правом фланге, в стыке с 32-й кавалерийской дивизией. [148]

Контратаками нам удалось локализовать прорыв на фланге, но в центре, на участке 31-го полка, обстановка оставалась критической. Здесь противника отделяли от реки Оскол 4-5 км, и он угрожал рассечь оборону дивизии надвое. Темнота прервала бой.

Мы с комиссаром Бронниковым отправились в объезд переднего края. Он поехал на правый фланг, к Романову, я в центр, к Докучаеву. Ориентируясь по звездному небу да по ракетам, взлетавшим над передним краем противника, я добрался до КП 31-го полка. Полковника Докучаева нашел в мелком, спешно отрытом окопчике. Николай Гаврилович, всегда настроенный оптимистично, любивший пошутить даже в сложной обстановке, сейчас был очень сдержан.

— Снаряды и патроны на исходе, — доложил он. — Люди предельно утомлены, вторые сутки без сна.

Мы с. ним обошли батальоны. Никто не спал. Во тьме слышалось звяканье лопат и шорох выбрасываемой земли. Бойцы работали быстро и молча. Каждый по опыту знал, что здесь, в открытой степи, устоять против танков можно только в добротном окопе.

Вернувшись на КП дивизии, я встретил Бронникова. Он рассказал о последних боевых событиях в 22-м полку. Положение там полностью восстановлено, но с боеприпасами тоже плохо.

Подхожу к телефону, чтобы связаться со штабом корпуса, но звонок оттуда меня опередил. На проводе командир корпуса. Генерал Крюченкин, выслушав мой доклад, сказал:

— Поделюсь, чем смогу, но имей в виду, боеприпасов у нас мало. Теперь слушай мой последний приказ.

— Последний?

— Да. По распоряжению штаба армии я ухожу с корпусом к Валуйкам — там еще труднее, чем здесь. Тридцать вторая кавдивизия остается твоим соседом. Ты входишь в непосредственное подчинение командующего двадцать восьмой армией. А последний мой приказ такой: артиллерию и обозы немедленно переводи на восточный берег Оскола. Ясно?

— Ясно!

Он помолчал и уже другим тоном добавил:

— В случае чего, действуй самостоятельно. Ну, до встречи!

6-й гвардейский кавкорпус снялся с переднего края и ушел в тыл. Какое-то время было тихо, но в одиннадцать вечера вдруг загремели залпы фашистской артиллерии. Противник, вопреки обыкновению, начал ночные атаки по всему фронту. Полевой телефон на КП зуммерил не переставая. Доклады [149] из стрелковых полков сводились к одной фразе: "Веду ближний бой, патронов в обрез, держусь на штыках и гранатах". По-прежнему самый опасный у нас участок — центральный. 31-й полк Докучаева медленно подается назад, к Осколу. Отдельные группы фашистских автоматчиков, воспользовавшись темнотой, проникли в овраги, выходящие к берегу реки.

Позвонил командир 32-й кавдивизии полковник А. П. Москаленко. Противник обошел его правый фланг севернее деревни Колодезное и продвигается к селу Каменка, что на Осколе. Стремится овладеть понтонным мостом. Спрашиваю комдива:

— Связь со штабом армии имеешь?

— Нет. А ты?

— Не имею.

Надо что-то решать — и без промедления. За нами, на том берегу Оскола, никаких частей нет. Если фашисты овладеют переправами и создадут плацдарм здесь, на стыке 28-й и 38-й армий, в тяжелое положение попадут не только наши дивизии, но и обе армии. Посоветовавшись с комдивом 32-й кавалерийской, мы решили отвести части на восточный берег реки, с тем чтобы к рассвету занять там оборону.

Отдаю приказ в полки:

— Оставить прикрытие, отходить к переправам в боевых порядках.

Командиру 18-го полка полковнику Кондратенко ставлю особую задачу: его полк, как более полнокровный, должен, развертывая правый фланг, прикрыть отход дивизии.

Данила Степанович Кондратенко отлично выполнил поставленную задачу. Перед рассветом, когда и главные силы дивизии, и большая часть 18-го полка уже переправились на восточный берег Оскола, противник попытался смять прикрытие — батальон старшего лейтенанта Н. С. Гальпина. Гальпин поднял бойцов в контратаку. В жестоком рукопашном бою фашисты были отброшены. Батальон присоединился к дивизии, взорвав за собой понтонную переправу. Благополучно отошла на восточный берег и 32-я кавдивизия.

Утром противник попытался с ходу форсировать Оскол Из оврагов, выходящих к урезу реки, показались группы вражеских саперов и пехотинцев. Они несли на руках лодки и плотики. Однако попытка эта с первых же минут была пресечена гвардейцами 28-го артполка. Пушки подполковника Осипычева открыли огонь, уничтожая врага и его переправочные средства.

Несколько дней спустя комиссар Бронников специально съездил к артиллеристам 28-го полка, чтобы зачитать им письмо, найденное у пленного фельдфебеля 193-го полка 71-й немецкой [150] пехотной дивизии. Письмо достаточно ясно характеризовало боевую работу артиллеристов. Приведу здесь небольшой отрывок из него: "... Мы должны были переправиться через Оскол на поплавках. Мой взвод стоял уже на очереди, когда нас обстреляли. У меня выбыли из строя лучшие солдаты, у саперов тоже было много убитых и раненых. Да, война на Востоке требует больших жертв. В моем взводе осталось 19 человек, некоторые роты потеряли только убитыми по 40 человек: "{39}

В полдень 3 июля мы получили приказ командующего 38-й армией. Дивизия опять вошла в состав ее войск. Нам была поставлена задача "оборонять полосу с передним краем по восточному берегу р. Оскол..."{40}. В ближнем нашем тылу проходила железная дорога Валуйки — Купянск, и левый фланг дивизии находился всего лишь в 10 км севернее станции Двуречная, где мы месяц назад выгружались из эшелонов.

За это время, ведя почти непрерывные бои с противником, отражая его массированные танковые атаки, наша дивизия понесла значительные потери. В 31-м гвардейском стрелковом полку в строю числилось 940 человек, в 22-м гвардейском — 1260, в 18-м гвардейском — 1600. Большой урон понесла и артиллерия, особенно противотанковая. Если из 12 полковых 76-мм пушек исправными остались 9, то из такого же числа противотанковых 45-мм пушек — только 4.

Дивизия остро нуждалась в пополнении людьми и техникой еще и потому, что полоса обороны, назначенная ей первоначально, затем была значительно расширена (до 18 км) и занять ее плотно мы не могли. Пришлось строить оборону по принципу опорных пунктов, промежутки между которыми прикрывались лишь огнем. Его плотность также была значительно ниже нормальной из-за больших потерь в орудиях и особенно в пулеметах. Справа от нас такую же широкую полосу обороняла 38-я стрелковая дивизия 28-й армии, слева — 300-я стрелковая дивизия 38-й армии.

Затишье продолжалось недолго — всего два дня. Утром 5 июля, после сильной артиллерийско-авиационной подготовки, противник форсировал Оскол на фронте 38-й и 28-й армий. До вечера 6 июля мы вместе с приданными нам частями — 9-й танковой бригадой и 5-м гвардейским минометным полком — вели ожесточенный бой на линии железной дороги, в районе населенных пунктов Лиман 2-й, Орловка, Петровка, разъезд Грениково. В 23.00, в соответствии с приказом генерала Москаленко, [151] дивизия начала отходить на новый рубеж, прикрываясь 18-м полком.

За ночь дивизия совершила марш-бросок и заняла оборону в 30 км восточное Оскола, на рубеже Лантратово, Троицкое, что на железной дороге Валуйки — Луганск Столь значительный отход мог означать только одно: противник прорвал фронт где-то севернее нашей 38-й армии. Утренняя информация из штаба армии это подтвердила — фашистские танковые соединения заняли уже город Россошь (100 км восточнее Оскола), вышли к Дону и продвигались на юг, угрожая тылам 38-й армии.

Едва мы приступили к инженерным работам, как поступил новый приказ командарма: отойти в район населенного пункта Кривоносово и организовать оборону фронтом на север, обеспечивая фланг и тыл армии с направления Россоши{41}. Дивизии предстояло пройти за сутки 90 км.

Было ясно, что, если дивизия двинется к новому рубежу компактно, пешим маршем, мы не уложимся в назначенный нам срок. Тем более что бойцы и часа не поспали после форсированного ночного марша. Но приказ есть приказ. Сажаем на грузовики около 200 стрелков, связистов, артиллеристов и минометчиков 22-го полка и с орудиями на прицепе отправляем по маршруту. Говорю Романову напоследок:

— Успеем мы к тебе на подмогу или не успеем, но Кривоносово держи до последнего. Не удержишь, фашист запустит танковую клешню в тыл всей армии.

— Удержим! — кивает Иван Никанорович. Он четко козырнул, вскочил на подножку грузовика, и скоро степная пыль скрыла автоколонну.

Главные силы дивизии двинулись к Кривоносово пешим маршем. Это был трудный день. В небе — ни облачка, зато в степи, насколько хватает глаз, над дорогами висят облака пыли, поднятой марширующими колоннами. Пыльные завесы столь плотны, что только вблизи можно определить, чья это колонна — советской пехоты или немецкой. Ошибались и фашистские летчики. Иногда они не бомбили нас, принимая за своих, и наоборот — бомбили своих, принимая за нас.

Романов отлично выполнил приказ. Его отряд, на сутки обогнав главные силы дивизии, вышел в район Кривоносово и занял оборону на 12-километровом участке, фронтом на север. Удалось отряду опередить и противника — танковые части 4-й немецкой танковой армии, наступавшие от Россоши на юг, на тыловые коммуникации 38-й армии, подошли к этому рубежу на несколько часов позже. [152]

Бойцы Романова уже вели бой с разведгруппами фашистов, а дивизия прошла еще только половину пути. Труднее всех пришлось 18-му полку. Он вел арьергардные бои и вместе с тем не должен был отрываться от главных наших сил. Часто вражеские колонны пересекали ему путь отхода, и гвардейцы Кондратенко пробивались на восток, ведя бой на два фронта.

К утру 9 июля уже вся дивизия, совершив за двое суток 90-километровый марш, вышла в район Кривоносово и прямо с марша приняла бой с гитлеровскими танками и мотопехотой. Коммунисты и комсомольцы, как всегда, показывали пример стойкости. В лучших традициях дивизии действовали политработники. Сотрудники политотдела все до единого влились в стрелковые цепи, словом и делом добиваясь выполнения задачи, поставленной командармом.

Бойцы 9-й гвардейской стояли насмерть. В том бою подвиги были в полном смысле слова коллективными. Между Кривоносово и Поддубное 30 фашистских танков и батальон мотопехоты окружили 2-ю стрелковую роту 22-го гвардейского полка. Рота, состоявшая из 25 человек, геройски пала, но не отошла ни на шаг. Фашисты потеряли здесь 5 танков. В роще, что южнее деревни Кривоносово, защищая штаб того же полка, погибли почти все штабные офицеры. Они гранатами подорвали 4 танка.

После полудня 10 вражеских танков и мотопехота ворвались в деревню Ново-Белая. Гвардейцы 18-го полка в уличном бою сожгли 3 танка, истребили сотни вражеских пехотинцев.

31-й гвардейский полк десять долгих часов отбивал танковые атаки на деревню Волоконовка и отошел только ночью по моему приказу, чтобы избежать полного окружения.

Упорное сопротивление гвардейцев, массовый героизм, проявленный ими в районе Кривоносово, нарушили планы вражеского командования. Ударная его группировка, потеряв полтора десятка танков, продвинулась за день лишь до деревни Бондарево, то есть на 2 — 3 км.

Наступила ночь. Мы готовились к новому бою, спешно пополняли поредевшие стрелковые батальоны группами бойцов, отбившихся в ходе отступления от своих частей. Среди них были, в частности, кавалеристы знакомой нам 32-й дивизии и других соединений 28-й армии, а также бойцы истребительного батальона 38-й армии. Однако сражаться на этом рубеже дивизии больше не пришлось. От генерала Москаленко прибыл связной с приказом отойти в район хутора Бокай и занять там оборону. Этот очередной 80-километровый марш дивизия совершила за 32 часа. Если прежде мы отходили на восток, то, теперь шли почти строго на юг — через Ново-Марковку, Бугаевку, [153] Кантемировку, Морозовку. Подвижные соединения противника, опережая нас, пересекали пути отхода к Дону.

В самом начале марша наша штабная колонна едва не попала под удар фашистских танков. Летняя ночь была темна — хоть глаз выколи. А слышимость отличная. Близ хутора Высочинов нашу "эмку" остановил майор Тычинин, работавший теперь начальником оперативного отделения штаба. Он доложил, что дозорные обнаружили в Высочинове группу солдат противника, автофургон и мотоцикл; с хутора доносился громкий разговор на немецком языке. По моему приказу все, кто был в машинах (в основном это работники штаба и политотдела), тотчас рассыпались в стрелковую цепь, артиллеристы противотанкового дивизиона привели в боевую готовность пушки. В хутор отправился взвод автоматчиков во главе со старшим лейтенантом Хижняковым. Вскоре там простучали очереди немецких и наших автоматов, и все стихло.

Однако с высотки, что темнела впереди, ударили немецкие танковые пушки, бледный свет ракет озарил степь. Противник бил наугад, трассирующие снаряды шли то у нас над головами, то в стороне.

Разведчики привели пленного. Он оказался шофером из хозяйственного подразделения, ехал с командой за продуктами. С помощью сотрудника разведотделения штаба Д. П. Веселова, хорошо владевшего немецким языком, удалось выяснить расположение немецких частей. На высотке стояли рота легких танков и две роты мотопехоты. Их выдвинули сюда, чтобы перехватить нам пути отхода на перекрестке дорог.

Между тем со стороны высотки послышался шум танковых моторов, он явно приближался. Противотанковый дивизион открыл огонь, стреляли на звук. Танки сперва встали, затем отошли. Я оставил на перекрестке прикрытие — комендантскую роту и две пушки; наша колонна обошла высотку степной целиной и благополучно прибыла в Морозовку. Здесь удалось установить связь со штабом армии, генерал Москаленко подтвердил приказ занять оборону под хутором Бокай.

В пять утра 11 июля передовые части дивизии прибыли в Бокай, а три часа спустя они уже приняли бой с танками и мотопехотой гитлеровцев. Это был, пожалуй, самый тяжелый день с момента нашего отхода с рубежа реки Оскол к Дону. Дивизия была сильно ослаблена. Конечно, всякое отступление под натиском численно превосходящих сил противника чревато потерями, особенно в тех случаях, когда пехоте приходится под непрерывными, интенсивными авиационными бомбежками прорываться сквозь танковые заслоны. Как бы ни был вынослив пехотинец, состязаться с мотором ему трудно. [154]

За пять коротких летних ночей 9-я гвардейская дивизия совершила в общей сложности 200-километровый марш. Это по прямой. А ведь мы были вынуждены совершать многочисленные обходы по бездорожью. А главное в том, что, совершив очередной ночной переход, стрелковые полки с утра и до наступления темноты вели ожесточенный бой с танками. Практически бойцы отдыхали не более двух часов в сутки, а командиры и политработники того меньше. Такое неимоверное физическое и нервное напряжение сказывалось на их боеспособности, а следовательно, росли и потери.

Итак, утром к хутору Бокай вышла только часть наших сил — 18-й полк, противотанковый дивизион, артиллерийский полк и штабные подразделения. 31-й полк был еще на марше, 22-й полк вел арьергардные бои, прикрывая отход дивизии.

18-й полк Кондратенко, растянувшись буквально в нитку, занял 12-километровый рубеж обороны. Основной нашей силой была артиллерия — 17 орудий и 4 миномета. Командующий артиллерией Полецкий и командир 28-го артполка Осипычев разместили ее так, чтобы при необходимости обеспечить маневрирование огнем и колесами на широком фронте.

В восемь утра налетели пикирующие бомбардировщики фашистов, затем от хутора Колядва двинулись на оборону 18-го полка около 30 танков с десантом автоматчиков. Встреченные артиллерийским огнем, танки были вынуждены отойти. На пшеничном поле остались 6 подбитых машин.

Два часа спустя атака повторилась. На этот раз 60 танков шли тремя группами, охватывая оба фланга 18-го полка и позицию артиллерии. С северо-западной окраины хутора Бокай, с крыши хаты, я наблюдал за боем. Орудийные расчеты подполковника Осипычева работали быстро и точно. Танки загорались один за другим, черный маслянистый дым свечками тянулся в безветренное небо. Горело пшеничное поле, фашистские автоматчики спрыгивали с брони и, прикрывая рукавами лица, бежали сквозь огонь обратно к Колядве.

Рядом с хатой, в вишневом саду, разорвался снаряд, за ним второй и третий. Артиллерийский обстрел продолжался минут двадцать. Взвилось пламя над ближними хатами, и скоро вся окраина Бокая пылала пожаром. В грохоте боя я услышал треск мотоциклетных моторов. Как и где обошли фашисты оборону полка, не знаю (впрочем, сделать это было легко, ибо фланги наши были открытыми). Тяжелые мотоциклы с пулеметами, по четыре в ряд, выскочили из широкой лощины примерно в километре от нас и, развертываясь на ходу веером, стреляя из пулеметов, ринулись к окраине Бокая. [155]

Кричу Бронникову:

— Комиссар, выводи артиллеристов!

Михаил Васильевич кинулся в соседний двор, где стоял мой единственный резерв — две противотанковые пушки лейтенанта Коргалева. Бронников вскочил на подножку грузовика, бойцы и сержанты на ходу прыгали в кузов. Две машины с пушками на прицепе скрылись в проулке в дыму пожара. Больше я их не видел. Слышал только, как пять минут спустя в общий шум боя ворвались звонкие частые выстрелы противотанковых орудий.

Мотоциклы, около ста машин, были уже близко, когда в их рядах брызнул огонь, метнулись комья земли, взвихрились пыльные столбы. Летели вверх колеса, заваливались набок коляски с пулеметами, бежали и падали спешенные мотоциклисты. Остальные быстро поворачивали назад и уходили к лощине. Видимо, командующий артиллерией Полецкий успел скорректировать и огонь 20-го отдельного минометного дивизиона. Уже на подходе к лощине сгрудившиеся мотоциклы накрыл минометный залп.

Рокот танковых моторов, пушечная пальба раздавались в тылу дивизии. Там, южнее Бокая, располагались огневые позиции двух батарей 28-го артполка. Телефонная связь с ними прервалась. Осипычев пытался пробраться туда сам, но не смог: батареи были окружены кольцом фашистских танков и мотопехоты. Гвардейцы-артиллеристы дрались до последнего человека. Обе батареи, подбив более десятка танков, геройски погибли в том неравном бою.

В полдень, когда мы были, по существу, окружены, когда противник уже в нескольких местах ворвался на передний край 18-го полка, я дал приказ отходить к деревне Щедровка. Гвардейцы пробились сквозь вражеское кольцо и поздно вечером 12 июля, перейдя через реку Чир у станицы Боковская, вышли к Дону, к переправе у станицы Клетская. Здесь я установил связь с армейским штабом. К тому времени 38-я армия вошла в состав войск Сталинградского фронта. Мы заняли оборону в районе станицы Ново-Григорьевская (штаб дивизии находился в хуторе Вилтов). Начались бои местного значения.

В первых числах августа 9-я гвардейская дивизия была отведена в тыл и совершила пеший марш в город Камышин. Вскоре мы погрузились в эшелоны и по железным дорогам двинулись на восток страны, на Урал.