В Селецких лагерях на Оке

Наш железнодорожный состав, пересекая юго-восточную часть Венгрии, теперь везет нас по Румынии. Едем долго. Места здесь горные, дорога петляет по равнинам и вдоль рек. На станциях выходим. В Румынии мужчины и женщины торгуют красным вином, салом, варенной картошкой, пирожками, соленьями, вареньями и всякой другой снедью. У нас нет советских денег. Любители вина довольствуются разрешенной пробой. Имеющие что-то трофейное, меняются. Некоторым нашим гвардейцам понравилось традиционное румынское блюдо из кукурузы — мамалыга. На головах румын-мужчин — черные, сужающиеся кверху, каракулевые шапки-папахи. Они сами шутят: «Чем папаха на нем выше, тем он считается богаче!» Что-то не очень видно богатых. Одеваются в основном в овечьи шубейки-безрукавки мехом вовнутрь, сшитые и отделанные вышивками в национальном стиле.

Проехав через города: Брашов, Плоешти, Бузэу, наконец достигаем румынского пограничного города Галац. Здесь меняется железнодорожная колея. У них — уже, наша — шире. Нашему эшелону долго меняют ходовую часть. Наконец вступаем на землю Молдавии.

Через несколько недель ночью нас привозят на станцию Дивово, расположенную на берегу реки Оки в 18 км северо-западнее города Рязани. Прямо через реку Оку переходим ночью по мосту и оказываемся в сосновом лесу в Селецких лагерях, основанных в 30-х годах еще при наркоме К.Е.Ворошилове. Название лагеря происходит от имени ближайшего селения Сельцы. Казармы здесь земляные, с заросшими травой дерновыми крышами. Стены и потолки внутри из бревен, не то что кирпично-каменные казармы венгерского адмирала Хорти.

Всю зиму занимались по расписанию боевой и политподготовкой. Физически закалялись ходьбой на лыжах по просекам сосновых лесов. Повторно изучали материальную часть техники и вооружений, по принципу: повторение — мать учения.

Настала весна 1946-го года. Ока разлилась так широко, что местами ее ширина достигала 11 км. Еле-еле видно другой берег. Поневоле вспоминается песня «Широка Ока в Рязани». Наш лагерь остается на полуострове. Почту, газеты бросает У-2 над лагерем.

К нам прибыл новый командир дивизии 36 летний пышущий здоровьем и физической закалкой генерал-майор Бочков. Он вселился с семьей в деревянный домик лагеря, на песчаном пригорке в сосновом бору. Он даже играл в сборной футбольной команде дивизии. Вскоре заменили весь наш офицерский состав. Нам прислали офицеров из негвардейских и не воевавших частей. Высокое руководство мотивировало это тем, что офицерский состав на фронте якобы сжился с рядовым и сержантским составом. Для исключения подобного панибратства и поддержания должной дистанции между офицерами и солдатами срочной службы было придумано и осуществлено мероприятие — замена офицеров. Вдруг получаю письмо от земляка Туяка Сертекова с фотографией. Он воевал на знаменитых «Катюшах». Оказывается, ему прислали мой адрес с письмом из Новой Казанки. Мы с ним долго потом переписывались и обменивались фотографиями.

В боях, походах, в перебежках и падениях наши личные оружия, автоматы, карабины и винтовки испытывали на себе различные механические удары и сотрясения. Теперь им требовалась корректировка мушек, прицелов и пристрелка. Однажды командир роты гвардии старший лейтенант Денисов приказал мне пойти к оружейникам и пройти у них проверку на допуск к пристрелке оружия роты.

Оружейники находились в расположении артиллеристов. Там меня встретили гвардии инженер — подполковник и гвардии инженер — майор в серебренных с молотками погонах. Я доложил о цели своего визита, они повели меня к полевому оборудованному небольшому стрельбищу в их расположении и подвели к черной прямоугольной мишени в белых мелких сетках, установленной на расстоянии 50 метров. Такую мишень я видел впервые. Объяснили мне как и куда целиться на такой контрольного типа мишени. На линии огня лежал пристреленный по всем правилам и готовый к применению карабин оружейников. Для стрельбы лежа был положен упор из куска обтесанного бревна. Выдали мне три боевых патрона и я выполнил три выстрела лежа с упора. Затем мы все трое подошли к мишени. Гвардии инженер-майор прямыми линиями соединил следы пуль и стал считать количество клеток между ними. А гвардии инженер-подполковник, обращаясь ко мне, произнес:

— Товарищ гвардии сержант, у вас — зверское зрение.

Экзамен по стрельбе был сдан, оружейники допустили меня к пристрелке оружия всей роты.

В течении целых трех дней мы с оружейником, гвардии техник лейтенантом выполняли работу по пристрелке оружия роты. Он имел при себе технические инструменты, которыми регулировал «мушку» по высоте, вворачивая или выворачивая ее, и в горизонтальной плоскости, «чуточку» сдвигая ее вправо или влево. К каждому оружию прилагался паспорт с сетчатой мишенью, с отметками попадания последних трех пуль при пристрелке. Паспорт скреплялся нашими фамилиями, подписями и датой. После этой работы у меня несколько дней болело правое плечо от отдачи прикладом назад при стрельбе из винтовок и карабинов.

Здесь, в Селецких лагерях мне присвоили звание гвардии старший сержант и я был назначен начальником радиостанции РСБ-Ф средней мощности, смонтированной на автомашине. Теперь наш расчет радиостанции состоял из начальника радиостанции, старшего радиста, двух дежурных радистов и шофера-электрика. По штату начальником такой радиостанции должен был быть офицер, техник-лейтенант или младший техник-лейтенант. Но за неимением таковых в то время приказом был назначен я — гвардии старший сержант. Мы тогда придерживались золотого правила: на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся.

Благодаря четырем с половиной годам непрерывной службы в армии, каждый из нас достиг вершин профессионального мастерства в своей отрасли. Преобладающее большинство из нас стали на деле высококлассными специалистами. Теперь, когда победно закончили войну, мы стали воинами «понюхавшими запах пороха». Такой бесценный опыт можно приобрести только опытом — непосредственным участием в боях. После Победы мы находились на уровне хорошо подготовленной, оснащенной передовой техникой, умеющей воевать и побеждать не численным превосходством, а умением, профессиональной армии. Этим самым я хочу высказаться не за увеличение срока службы в армии, а за то, чтобы армия стала профессиональной. Тогда военная служба, как всякая профессия, станет по зову сердца, с любовью и сознательно избранной профессией здорового душой и телом гражданина государства, посвятившего себя целиком делу защиты своей страны.

Однажды к нам в Селецкие лагеря прибыла группа генералов и старших офицеров — инспектора Главного штаба воздушно-десантных войск. Состоялся инспекторский смотр. Они проверили нашу боевую подготовку по стрельбе на капитально оборудованном стрельбище в лесу. Мы вначале отстрелялись повзводно, затем каждый в отдельности, индивидуально, из личного оружия. Здесь я отличился дважды меткими поражениями целей, за что впервые за время службы в армии мне предоставили краткосрочный отпуск домой. Я с несказанной радостью и счастьем побывал в своей родной Новой Казанке. Встречу с родственниками, близкими и знакомыми аульчанами вернувшегося с войны живым и здоровым солдата описать словами невозможно.

Родные сестры Майжихан и Майаптап, мать и тетя моего не вернувшегося домой с фронта школьного друга Жусупа Мухамеджанова обняли меня прямо на улице и, обильно заливая меня горючими слезами, запричитали:»Ой, дорогой Кабдул, где теперь твой друг, наш единственный Жусупжан?! Он не вернулся домой! Мы не знаем, где он сложил свою головушку?! Нам никогда не забыть, как ты с ним, с нашим единственным, ходил в школу, как вы играли вместе, дружили. Сейчас, когда мы встретились с тобой, нам показалось, что вернулся наш Жусупжан!...»

Горе матерей, выливавшееся в таких встречах, трогало до глубины души всех присутствующих. Это было народное горе. Гибель родного человека в бою, плен, контузии и увечья коснулись многих семей.

После возвращения из отпуска в Селецкие лагеря я узнал, что 324-ый гвардейский полк расформирован. Его личный состав пополнили подразделения других частей. Этим же летом 1946-го года перебазировали нас в Белоруссию в город Полоцк.