Имя на фюзеляже
Их было немного — всего двенадцать человек, хмуро сидевших у капонира.
Молчание затянулось, потому что никто не знал, каким должно быть первое слово. Но вот поднялся замполит капитан Зубков и, решительно махнув рукой, тихо бросил:
— Говорить здесь долго нечего... Вопрос?.. Какой же вопрос?! Так и запишем: «Протокол общего собрания авиаэскадрильи». Повестка дня тоже ясна: «Отомстить за смерть нашего боевого комсомольского руководителя Игоря Васильевича Громова». [130]
— Начинай! Верно! — послышались одобрительные возгласы.
Сохранился и этот «Протокол № 1». Приведу его целиком как ярчайшее свидетельство раздумий, которыми мы жили.
«Повестка дня: 1. Отомстить немецко-фашистским захватчикам за смерть нашего боевого секретаря комсомольской организации Громова Игоря Васильевича.
Слушали заместителя командира по политчасти капитана товарища Зубкова:
Товарищ Громов имел 113 боевых вылетов. Он воевал против фашистских варваров на Ленинградском фронте. Оттуда был переведен в нашу часть. Тов. Громов за время войны участвовал в защите г. Севастополя и до конца жизни громил врагов нашей Родины. Тов. Громов был передовым организатором комсомольской работы. Личным боевым примером показывал комсомольцам, как нужно драться. Этим примером он сплотил вокруг себя комсомольцев своей организации.
Комсомольцы должны дать клятву: мстить фашистским захватчикам за товарища Громова, показать себя честным и воевать так, как воевал Громов.
Выступили:
Жуковский. — Товарища Громова я знаю почти с начала войны как хорошего товарища, как боевого секретаря и организатора. Клянусь перед комсомольцами, что до конца своей жизни буду мстить за нашего боевого секретаря тов. Громова!
Оплетин. — Товарищи комсомольцы, это первое собрание, на котором нет Громова. Не один Громов погиб от фашистской руки. От этих врагов погибли миллионы ни в чем не повинных советских людей. Поклянемся же, товарищи, что беспощадно будем мстить за нашего друга. Гитлеровцы заплатят сотнями своих солдат за нашего секретаря. Товарищи, я предлагаю на одном из боевых самолетов написать лозунг: «Отомстим фашистским варварам за нашего боевого секретаря товарища Громова!»
Постановили:
Заслушав сообщение капитана Зубкова о героической смерти экипажа старшего лейтенанта Евстифеева, в состав которого входил секретарь лейтенант Громов, общее комсомольское собрание выражает глубокую скорбь по [131] случаю гибели нашего секретаря и друга. Проклятые гитлеровские разбойники вырвали из наших рядов отважного борца и авторитетного руководителя, до конца преданного коммуниста, секретаря комсомольской организации. Поклянемся отомстить за смерть своих товарищей.
Будем бить врага так же метко, как Громов. Сохраним же о нем светлую память в наших сердцах и понесем ее как знамя смертельной ненависти к врагу, как знамя окончательной победы над врагом.
Комсомольское собрание предлагает написать лозунг на одном из боевых самолетов: «Отомстим за товарища Громова!»
Голосовали молча. Молча и расходились. А через полчаса их машины уже выруливали на старт.
Я не позавидовал тем фашистским летчикам, которые встретятся им в этом полете...
Солнце палило немилосердно. Травы пожухли, и все поле подернулось пепельным белесым цветом.
Даже фюзеляжи самолетов, казалось, раскалились докрасна: дюраль жег пальцы.
Спасительная тень — только под крылом. Но разве под ним спрячешься, если ты не один, и не двое... Гимнастерки взмокли. На лицах — крупные капли пота.
— Пожалуй, начнем! — капитан Демидов жестом подзывает лейтенанта Нужина. — Давай карту.
Карту расстилают прямо на земле.
Летчики усаживаются кружком.
— Вот так орлы... — в голосе Демидова озабоченность. — Штурмовка на этот раз серьезная. Будем бить по кораблям в водах Дуная. Здесь и здесь... — Карандаш стремительно летает по карте.
— Что известно о зенитной обороне?
— У холмов — батарея. Это точно. Но точно и то, что такие «объекты», как Дунай, одной батареей не охраняются. Значит, встретим еще что-нибудь. Замаскированное, а потому, видимо, и не обнаруженное... Еще вопросы есть?
— Вопросы будут на месте. — Нужин поднимается с земли. — Только решать их придется самим.
— А ты с Гитлером посоветуйся. На крайний случай — с Герингом. [132]
— Пробовал. Не соединяют. Обюрократились, сволочи. Я им лично «пожалуюсь». Когда в Берлин приду!
— Вот-вот. Наведи у них там порядок.
— Сегодня и начнем «наводить»...
Давыдов улыбнулся. Это хорошо, что у ребят перед полетом отличное настроение. А шутки? Это не беззаботность. Без шуток в их деле нельзя. Скорби на войне и так хватает.
— За штурмовики, хлопцы, головой отвечаете!
— А мы всегда головой отвечаем...
Вот тяжело нагруженные штурмовики поднялись в воздух. Через считанные секунды стартовали «яки». Построились в боевой ордер. Истребители на сей раз вели Локинский и Кологривов.
Под крылом блеснула широкая гладь Дуная. «Куда же делись корабли?» — озабоченно думает Локинский.
— Шеф, смотри — они у пирсов замаскировались! — в наушниках голос Кологривова.
Локинский уже сам различает сторожевики, катера, баржи. Неуклюжим сундуком в них вклинилась землечерпалка.
— Начинайте!..
Первая волна штурмовиков проходит над кромкой берега.
И сразу — взрывы, огонь, дым.
— Следи за воздухом! — Локинский знает, что и Кологривову «не терпится». Но они договорились атаковать «по очереди». Конечно, ежели «мессеры» не появятся.
Три баржи пылают. Это поработали штурмовики Давыдова.
Локинский бьет по катеру. Тот вспыхивает костром.
Но в воздухе — гроздья огня: опомнившиеся фашистские зенитчики вступили в дело. Но ненадолго. Вот над их батареей взлметнулись взрывы.
«Молодец Кологривов, — благодарно думает Лакинский. — В самое время ударил: вторая шестерка «илов», которую вел Нужин, уже заходит на цель».
Землечерпалка вдруг начинает чадить и через мгновение выбрасывает высокий сноп искр. Горящие катера расползаются по реке. С их бортов прыгают в воду солдаты. [133]
— Кто атаковал катера? — не удерживается Локинский. — Отлично сработано!
— Молодежь! — В голосе ведущего — гордость: Сандбаталов, Еремин, Иванов...
— Пора домой...
— Вроде бы дело сделано...
Самолеты круто отворачивают от Дуная.
Нет безымянных штурмовиков. За ними — подвиг. За ними имена героев. Вот они: Локинский, Кологривов, Давыдов, Нужин, Иванов, Сандбаталов, Еремин, Новиков, Шакиров, Косихин, Дойников, Петрищев. И только еще начинающие свой ратный труд — Алексеев, Понамарев, Козлов. Это их работа: 2 БДБ были сильно повреждены, уничтожено до сотни вражеских солдат и офицеров. После первого же захода большой транспорт, стоявший в порту, катер и баржа врага были подожжены прямыми попаданиями бомб. На берегу вспыхнуло четыре больших пожара.
Так шла по земле наша месть. За товарищей, сгоревших в небе. За руины, оставшиеся за спиной, за развалины освобожденных городов. За безмерное горе народное...
Друзья комсорга Игоря Громова не бросали слов на ветер. Где бы ни проходили наши самолеты, они несли на крыльях своих возмездие.
Где зимуют раки
Ведущий второй пары Николай Петров вышел из боя в самом его начале: пушечная очередь «мессера» распорола бензобаки, штурмовик вспыхнул как факел. К счастью, летчику удалось выброситься на парашюте. Впоследствии он рассказал:
— Прикрывали вы нас хорошо, сам видел! — Я не в счет. Таких штурмовок без потерь не бывает... Но я — о другом. Это был тот редкий случай, когда летчик с земли наблюдает за действиями своих же товарищей в воздухе. [134]
— Но как же тебя не схватили? Ведь ты приземлился почти рядом с колонной, которую мы штурмовали?
— Просто повезло. У самой земли ветром меня снесло в кустарник. А гитлеровцам, сам понимаешь, было не до меня — каждый из них думал только о своей шкуре. — Они разбегались по кюветам и обочинам, падали и смотрели, естественно, в землю, а не по сторонам. Конечно, я был бы, мягко говоря, огорчен ежели бы они ринулись к кустам и напоролись на меня. Тогда бы пришлось прощаться с жизнью во второй раз. Но добежать до кустов у них просто не было времени. Мы, вернее вы, — поправился он, — уже утюжили дорогу. И тут было не до перебежек.
— А ты?
— А что я? В руках — пистолет. Не идти же с ним «помогать» штурмовикам. Что я с этой хлопушкой сделал бы? Ну — пристрелил бы одного немца. А второй меня тут же прихлопнул бы. Но и этого мне бы сделать не удалось: огонь с воздуха был убийствен. Все горело и летело к чертям. Сделай я десяток шагов — и оказался бы вместе с фашистами на том свете у врат господних.
— Ну и как все это выглядело?
— Бр-р! Не хочется вспоминать. Мороз — по коже. Вначале накрыли голову и хвост колонны. Машины — в щепки. А бронированные тягачи опрокинулись. Сразу — пробка. Немцам ни вперед, ни назад. Уцелевшие грузовики и легковушки через кюветы — в поле. А кювет глубокий. Половина транспорта забуксовала. Тут как раз вы во второй раз зашли...
Да... С воздуха мне такого не приходилось видеть. Все горит, рушится. В воздухе свистят и осколки, и щепа разбитых кузовов, и какие-то железки. В общем — концерт. Все залегли. Не разберешь, кто мертв, кто жив. Только один офицер минуты три стоял и все из пистолета в небо пулял.
— Для чего? — изумился я. — Не самолеты же он сбивать собрался.
— И я думал — для чего? Скорее всего рехнулся. Нервы сдали. Не отдавал себе отчета в действиях.
— Что же с ним было?
— Или пуля срезала или осколок. Подпрыгнул он как-то и бревном на землю...
— Как же тебе самому удалось уйти? [135]
— А мне ничего и придумывать не пришлось. Только соизволили вы удалиться, поднялся такой ералаш, что тут не одного человека — роту бы не заметили. Те, кто остался в живых по шоссе и обочинам — на запад. Каким-то чудом уцелело два грузовика. Их так забили, что, думаю, развалятся по дороге. И все в страхе на небо оглядывались: не появитесь ли вы снова...
— Значит, неплохо поработали... Но все же как ты до нас добрался.
— Нормально. Теперь ведь не сорок первый! Пересидел для перестраховки с часок в кустах. Потом выполз — и на восток. Для предосторожности шел ночами. Наткнулся на крестьянина с лошадью. Вначале тот испугался, думал я — немец. Пришлось изъясняться на пальцах. Кое-как поняли друг друга. Подвез он меня, сколько мог. Днем отсиделся, а ночью — снова в путь. Так трое суток прошло. А потом увидел танки. «Не фашистские ли?» Пригляделся — наши T-34!..
Лаконичные строки рапортов тех дней фиксировали и ярость и напряжение работы летчиков: «...В результате двух ударов уничтожено 2 орудия, 20 повозок с войсками и грузами, разрушено 2 блиндажа, вызвано несколько очагов пожаров и истреблено до 50 солдат и офицеров противника».
«...Истребители активно действовали на коммуникациях врага. 10 истребителей произвели бомбоштурмовой удар по скоплениям войск противника. На следующий день 22 истребителя с высоты 1500-2000 метров штурмовали войска и технику противника в районе Залакарь-Шаганы. В результате удара было уничтожено 17 автомашин, 60 повозок и более сотни солдат и офицеров».
«...Гвардейцы с бреющего полета один за другим неожиданно обрушили по вражескому буксиру ураганный огонь пушек и пулеметов... Подожженный меткими очередями буксир загорелся и врезался в берег».
Это только три «рядовых» штурмовки... А сколько их было!
Однажды разведчики вернулись с задания возмущенные и раздраженные:
— Мы ребят в боях теряем, а они там курорт устроили! Как будто и войны нет. Плавают, загорают... [136]
— Кто курорт устроил? — удивился я. — Кто загорает?
— Немцы, товарищ командир.
— Какие немцы? Где?
— Самые обыкновенные... Мы прошли на бреющем — ноль внимания. Гогочут, веселятся, на лодках катаются. Судя по всему раков ловят, на прифронтовой речке. И на озерах, которые между морем и холмами...
Такое действительно «задевало за живое». Я подошел к карте.
— Покажите.
— Вот здесь. — Лейтенант очертил голубой виток реки. — И здесь. — Карандаш пометил синенькие кружки и овалы — озера.
— Сколько машин нужно, чтобы они прекратили ловить раков. И заодно показать, где эти раки зимуют?
— Звена три, думаем, будет достаточно.
— Добро! По самолетам!
Наши «яки» появились над головами гитлеровцев неожиданно — спикировали со стороны солнца.
Действительно, открывшаяся нам картина была воистину идиллической: кто-то размашисто плыл кролем. Кто-то отдыхал на спине. Солдаты брызгали и поливали друг друга водой. На берегу, прикрыв лица газетами, загорало десятка три человек. Обмундирование лежало рядом, на камнях. Словом — воскресный пляж курортного городка, да и только.
«Сейчас мы вам позагораем!»... И вот фонтанами вздыбилась вода. С треском разлетались и тонули лодки.
«Отдыхающих» с пляжа как ветром сдуло. Голые, метались они в ужасе по откосу, выискивая малейшие выемки в земле, чтобы укрыться от беспощадного огня, обрушившегося на них с неба.
В воде — сущее столпотворение: купающиеся спешат к берегу. Но редко кто до него дотягивает.
Один заход. Второй. Третий. Смотрю вниз — все кончено.
Повсюду — трупы солдат и офицеров. А если кто и уцелел — лежит недвижимо, боится пошевелиться.
Делаем последний заход. Уже, так сказать, «психический», почти над самой землей.
Теперь — можно домой. Не один десяток солдат не досчиталось в тот день гитлеровское командование. [137]
Ночью у командира 13-й...
Вы спросите — откуда я знаю эти подробности, описывая события, о которых речь пойдет ниже?
Все очень просто: даже в тех случаях, когда я не называю ни себя, ни летчиков нашего полка, мы не были сторонними наблюдателями этих событий. Наши «яки» шли рядом, сверху, снизу, на флангах атакующих армад.
И в день, когда военные объекты в Феодосии превратились в гигантский пылающий костер. И в черные часы Констанцы. И в кромешном оду, развернувшемся над Сулином, Аккерманом, Теплицем.
Как пишет гитлеровский генерал Манштейн в своей книге «Утерянные победы», Гитлер приказал, чего бы то ни стоило, удержать Крым в своих руках. «Противник, — заявил Гитлер, — не должен получить Крым, который он использует как плацдарм для действия русской авиации против румынских нефтяных промыслов».
Но мы использовали и Крым. И степи Одесщины. И до промыслов не только «дотянулись» — дошли «собственными персонами».
Командир 13-й авиадивизии Корзунов вызвал начальника политотдела полковника Борзенко и инженер-полковника Груздева в два часа ночи.
«С чего это такая спешка! — недоумевал Виктор Груздев, накидывая на плечи кожаную летную куртку. — Кажется, все идет нормально... А, может быть, что-нибудь случилось?.. Тревога уже начала закрадываться в его сердце.
Корзунов, кажется, спать вообще не ложился. Внешне он был прежним: густая копна волос, тонкое немного усталое лицо, глубоко запавшие глаза под густыми бровями. Он ходил взад-вперед по широкой горнице, машинально вертя в руках карандаш и, видимо, что-то мучительно обдумывая.
— По вашему приказанию... — начал было Груздев (Борзенко уже сидел у командира)...
— Отставить, — Корзунов махнул рукой. — Сейчас не до официальностей. Есть дела поважнее. [138]
На столе у Корзунова лежала карта Черного моря.
— Садитесь, орлы! — командир жестом пригласил боевых помощников к карте. — Нужно кое-что обмозговать. И обмозговать серьезно. — Корзунов подошел к двери, поплотнее прикрыл ее и вернулся к столу.
С минуту командир молчал.
— Так вот, братцы, наступил момент, которого мы ждали почти всю войну. В 20-х числах августа 2-й и 3-й Украинские фронты перейдут в наступление. Это не простое наступление. Цели его колоссальны: разгром гитлеровской группировки «Южная Украина», полное освобождение не только Украины но и Молдавии. И более того — глубинное вторжение в саму Румынию. Нам поручено нанести удары по военным объектам в Сулине и Констанце...
Борзенко и Груздев сидели ошеломленные.
— Но Пе-2 туда и обратно не дотянут, — начал размышлять вслух Груздев. — Горючего не хватит...
То, что они не выражали восторгов по поводу только что услышанного, было естественным: у них был это своего рода «рабочий стиль»: радость — радостью, но нужно сразу, как любил говорить Корзунов, «брать быка за рога» и «обмозговать» дело.
— Ясно, что не дотянут. А нужно, чтобы дотянули. Это уже твоя забота! — Корзунов с улыбкой посмотрел на Груздева.
— Разве что дополнительные бензобаки поставить, — продолжал размышлять Груздев.
— Видишь, ты уже становишься рационализатором. — Корзунов засмеялся. — В общем, задача тебе ясна. Иди обмозговывай с ребятами. Помни одно — сроки... А мне с комиссаром еще нужно поговорить.
Когда Груздев вышел, Корзунов сел рядом с Борзенко:
— Вот какие дела, комиссар!.. Сам понимаешь — здесь одним бензином не обойдешься. За Груздева я спокоен. Его дьяволы, когда нужно, придумают что угодно. Да и летчики с курса не свернут. Сейчас они, извини за высокопарность, летят на крыльях Победы. Хоть до края света доберутся. — Он помолчал. — Но нам лишних жертв не нужно. Надо, чтобы люди и задание выполнили, и живыми на аэродром вернулись. С атакой Констанцы война не кончается. Нам каждый летчик дорог. По своей [139] линии я уже кое-что наметил. — Корзунов заглянул в блокнот. — Первое — проведем летно-тактические учения. Второе — каждый летчик должен наизусть знать план Констанцы и Сулины. Третье — разведка: мы до мелочей обязаны знать систему их противовоздушной обороны. Четвертое... — Корзунов перечислял пункт за пунктом, потом вдруг остановился и без всякого перехода сказал:
— Пожалуй, это самое главное наше с тобой партийное поручение, комиссар!.. И не только наше с тобой — каждого. Что думаешь делать?
— Всех политотдельцев завтра же — на аэродром. Чтобы с каждым человеком поговорили...
— Дельно! А кого пошлешь на основные аэродромы?
— Александра Макарова, Михаила Зубкова, Александра Кожевникова... — он долго перечислял имена и фамилии. Характеризовать их не было нужды: Корзунов отлично знал этих замечательных коммунистов. Их слову верили в частях, как слову партии.
В полках проведем партийные и комсомольские собрания...
— Это само-собой, — прервал его вдруг Корзунов. — А что, если еще и нам с тобой выступить с обращением к личному составу.
— Обязательно! — идея Борзенко понравилась. — Пусть до сердца каждого дойдет — в какой большой полет поднимает нас партия!