Освобождение Белоруссии

1944 году начался новый период Великой Отечественной войны: 1-й Белорусский фронт вместе с 2-м и 3-м Белорусскими фронтами и 1-м Прибалтийским участвовал в нанесении стратегического удара, завершившегося освобождением Белоруссии и выходом наших войск на Неман и Вислу. В январе и феврале 1944 года войска нашего фронта овладели Мозырем, Калинковичами, Рогачевом.

Ранней весной штаб 1-го Белорусского фронта все еще размещался в Гомеле. Там же находились и некоторые руководящие органы Белорусской республики. Штаб тыла фронта со всеми управлениями расквартировался в Добруше, в 25 километрах восточнее Гомеля, в полуразрушенных помещениях бумажного комбината. Примерно одна шестая часть республики была освобождена до начала летнего наступления.

Когда наступило время пахать, бороновать, сеять, встали вопросы: кому это делать? Чем? Где взять семена, тягловую силу, горючее?

Я вспомнил, как в 1942 году примерно так же стоял вопрос о помощи со [134] стороны войск Брянского фронта населению неоккупированных районов Орловской области. Командующий фронтом К. К. Рокоссовский пошел навстречу просьбам секретаря обкома партии Н. Г. Игнатова. Помощь была оказана большая, несмотря на то, что мы сами были недостаточно обеспечены. И командование Брянского фронта поступило тогда, как я убежден, совершенно правильно.

В 1944 году 1-й Белорусский фронт располагал гораздо большими возможностями, чем в свое время Брянский. Узнав от секретаря ЦК Белорусской коммунистической партии П. К. Пономаренко, в чем республика испытывает сильнейшую нужду, Военный совет поручил мне подготовить проект развернутого решения о мерах помощи народному хозяйству Белоруссии.

Это задание не могло быть выполнено посредством «кабинетного творчества». Подготовка решения превратилась в проверку возможностей всех управлений фронта, в выяснение, что думают начальники родов войск и служб. Одновременно наши представители выехали в армии, чтобы заручиться поддержкой армейского командования.

В сущности фронту во время войны нужно все, и ничего лишнего у него нет. Но в войне уже наступил перелом; уже три года, обеспечивая действующую армию всем необходимым, наша страна ограничивала другие свои потребности; теперь армия могла постепенно возвращать Родине часть полученных ресурсов и помогать ей в залечивании ран.

Решение Военного совета фронта было озаглавлено «О мерах помощи со стороны фронта в восстановлении народного хозяйства Белорусской республики».

Чем дальше уносит нас время от событий минувшей войны, тем с большим интересом воспринимаются многие явления и факты тех дней. К волнующим документам того времени я отношу постановление Военного совета фронта от 25 февраля 1944 года.

«На долю Белоруссии выпала тяжесть с самого начала войны попасть под иго германского фашизма. Издевательства немцев над белорусами беспримерны в истории. Все, что создал белорусский народ за 25 лет Советской власти, подверглось уничтожению, сожжению и разграблению немецкими варварами».

Так оценивал Военный совет фронта положение в той части БССР, которая была освобождена от фашистских захватчиков к весне 1944 года.

Как выяснилось впоследствии, еще не освобожденная тогда, основная, часть БССР была разрушена еще более зверски. Целые районы республики оказались стертыми с лица земли. [135]

В то время речь даже не шла о восстановлении нормальной жизни, а о создании сколько-нибудь приемлемых бытовых условий.

Перед Коммунистической партией и правительством Белоруссии в 1944 году встала неизмеримо трудная задача — хоть как-нибудь пригреть, накормить детей, чтобы после этого, не теряя времени, приступить к созданию городов и сел на месте развалин и пепелищ.

Могут показаться «немасштабными» по сравнению с нынешними временами мероприятия, намеченные в решении Военного совета. Например:

«Выделить для весенней пахоты 45 тракторов, обеспеченных горючим и трактористами; выделить команду специалистов с необходимым инструментом и запасными частями для ремонта сельхозинвентаря; построить высоководный мост через реку Сож в Гомеле; создать строительную бригаду с выделением стройматериалов для ремонта жилых помещений; найти и оборудовать помещения под детские интернаты и ясли, обеспечив их кроватями, постельными принадлежностями, одеялами, тумбочками, продуктами питания на год вперед, из общего расчета на 2000 детей; построить в селах 400 бань; передать правительству Белоруссии питомник с 300 племенными лошадьми и 2200 жеребятами; обследовать на сап 10 тысяч лошадей из хозяйств республики; поместить в госпитали фронта всех местных жителей, больных сыпным тифом; восстановить здания и оборудовать 15 больниц; послать на работу в местные больницы 10 врачей и 25 лиц среднего медперсонала; отпустить 350 тонн керосина, 200 тонн дизельного топлива и 100 тонн солидола; восстановить про-мышленно-коммунальные здания общей площадью 25 тысяч квадратных метров; передать 2500 кубометров лесоматериалов; передать народному хозяйству тысячи повозок, упряжи, дуг, большое количество гвоздей, столярного клея, бумаги, ученических тетрадей» и так далее и тому подобное.

А главное — побольше запахать и посеять. Для этого были выделены сотни тонн зерна и картофеля из ресурсов фронта.

В постановлении говорилось:

«Военный совет фронта обязывает все армии, дивизии, отдельно стоящие полки, тыловые части и учреждения, без ущерба для боевой деятельности войск, оказать всемерную помощь в подготовке и проведении весеннего сева. Каждый трактор, каждая лошадь, если позволяет обстановка, должны быть использованы на пахоте и севе. Личный состав частей должен принимать активное участие в возделывании колхозных и индивидуальных огородов, в первую очередь семьям красноармейцев, офицеров и жертв немецких оккупантов. Военный совет обязывает генералов, офицеров и политорганы добиться, чтобы каждая крупная и мелкая [136] часть, не находящаяся на нашей передовой линии, включилась в эту большую работу: пахота, сев, ремонт сельскохозяйственного инвентаря, колхозных построек, отдельных домов, принадлежащих вдовам, сиротам и т. д.».

Организуя выполнение этого важного решения, я снова перенесся мыслью в Запорожскую область, к своим землякам. Догадываются ли там наши товарищи, освободившие ту местность, чем-либо помочь местному населению, находившемуся в таких же неимоверно тяжелых условиях, как белорусы?

Опыт 1-го Белорусского фронта показал, что при любых условиях такую помощь оказать можно — было бы желание.

Считая постановление Военного совета фронта документом особого значения, я отсылаю читателей к № 6 «Военно-исторического журнала» за 1964 год, где оно напечатано полностью. Пусть читатель вдумается в каждую строку этого документа, помня при этом, что он написан более чем за год до конца войны. Еще предстояли такие операции, как Белорусская, Висло-Одерская, Берлинская.

Я уверен, что многие из ныне здравствующих товарищей, стоявших тогда у руководства республикой, многие генералы, офицеры и солдаты 1-го Белорусского фронта хорошо помнят, сколько инициативы, энергии, изобретательности вкладывали бойцы и офицеры в это большое всенародное дело.

В моих воспоминаниях, естественно, я рассказываю о своем фронте. Но то же происходило, как мне известно, и на всех других фронтах, где личный состав наших частей, как только представлялась возможность, участвовал в возрождении городов и сел, городского и сельского хозяйства, разрушенных фашистами.

Непобедима страна, воспитавшая такую армию!

* * *

Прежде чем мы непосредственно приступили к подготовке летней наступательной операции, пришлось решать много других организационно-хозяйственных задач. Среди них важное место занимал прием советских граждан, освобождаемых из фашистских лагерей.

Казалось бы, угроза окончательного военного поражения должна была заставить фашистов как-то подумать о том, чтобы смягчить справедливый гнев советского народа; но они не переставали глумиться над нашими гражданами. Почти непосредственно за передним краем они, готовясь отходить, сосредоточили в концентрационных лагерях тысячи советских женщин, детей и стариков, больных сыпным тифом. В связи с этим в полосе продвижения 1-го Белорусского фронта складывалась трудная эпидемиологическая обстановка. Положение осложнялось тем, что все больницы Полесья и других освобожденных [137] районов были разрушены врагом, а число зарегистрированных сыпнотифозных очагов в войсковых тыловых районах 3-й, 48-й, 65-й, 28-й армий 1-го Белорусского фронта составляло свыше 4 тысяч.

Огромная масса больных, завшивевших, голодных, разутых и полураздетых людей хлынула навстречу нашим войскам, ожидая помощи во всем — в лечении, одежде, питании, обогреве. Надо было спасти их и уберечь армию от эпидемии сыпняка.

В апреле 1944 года стояла холодная, неустойчивая, сырая погода. Дороги еще не полностью освободились от снежного и ледяного покрова; в оттепель была непролазная грязь. Населенных пунктов в прифронтовой полосе, где можно было бы разместить бредущих по дорогам больных людей, осталось ничтожно мало. Местные власти не в состоянии были решить эту задачу — она легла на органы и службы тыла.

Дорожники и медики установили на всех путях и перекрестках контрольно-пропускные пункты, где был организован первый опрос и осмотр граждан, идущих из лагерей. Одних тут же отправляли в лечебные учреждения, других — на специальные пункты, где выдавали чистое белье и продезинфицированную одежду, кормили по специальной диете для дистрофиков. Автомобилисты перевозили этих людей на фронтовом транспорте глубже в тыл. Военные железнодорожники предоставляли им санитарные или другие вагоны. Службы вещевого и продовольственного снабжения изыскивали дополнительные ресурсы, чтобы их одеть и накормить. Политотдел тыла фронта совместно с партийными и советскими органами областей и районов проводил разъяснительную работу среди этих людей. Лишь благодаря единству и многостороннему характеру системы тыла можно было успешно выполнить эту большую и спешную работу. Опасность сыпнотифозной эпидемии была устранена.

* * *

В апреле 1944 года у нас произошли большие изменения. Ставка приказала принять в состав 1-го Белорусского фронта часть войск 2-го Белорусского фронта, находившихся в то время на ковельском направлении под командованием генерала П. А. Курочкина.

Из Гомеля специальным поездом выехала большая группа руководящих работников фронта во главе с К. К. Рокоссовским через Овруч, Коростень на Сарны и далее до железнодорожной станции Маневичи. По дороге наш поезд дважды подвергался авиационному нападению. Больше всего доставалось тогда железнодорожным узлам Коростень и Сарны; над ними почти непрерывно висела авиация противника. [138]

Процедура принятия трех общевойсковых армий — 70-й, 47-й и 69-й, 2-го и 7-го гвардейских кавалерийских корпусов, входивших во 2-й Белорусский фронт, продолжалась недолго, — кажется, около суток. Во время войны расширение или сужение границ фронта было частым явлением и достигалось либо присоединением соседних армий, либо передачей соседу фланговых армий. Однако в данном случае упразднялся целый фронт, а 1-й Белорусский фронт увеличивался вдвое, получая, кроме трех вышеупомянутых общевойсковых армий, еще и 6-ю воздушную.

Состояние принимаемых нами войск выдвигало перед нами, тыловиками, немалую задачу. Число раненых на этом направлении в несколько раз превосходило возможности госпиталей, и они были переполнены. Санитарная эвакуация уже давно прекратилась — железные дороги противник разрушил, других эвакотранспортных средств не хватало.

Продовольственное обеспечение армий было близко к нулю, особенно плохо было с хлебом, но как раз это не могло нас смутить, и интендант фронта из заготовленного нами хлеба отпустил вновь принятым армиям запас на 30 суток сразу.

Плохо было также с горючим и боеприпасами — резервов никаких, а это было для нас тоже затруднением: хотя на складах 1-го Белорусского фронта было то и другое, но эти склады находились в 700 — 800 километрах от Ковеля. Пришлось осуществить спешный и значительный по масштабу маневр материальными средствами с правого крыла фронта на левое.

В тот день, когда мы формально принимали армии 2-го Белорусского фронта, К. К. Рокоссовский поручил мне выяснить возможность перевода к нам со 2-го Белорусского фронта главного хирурга этого фронта профессора Н. П. Еланского.

— Хотя бы на том основании, — сказал командующий, — что мы приняли от них столь большое количество раненых.

От медицинских работников своего фронта я много слышал о Еланском. О нем говорили как о крупном ученом, блестящем и опытном хирурге, участнике первой мировой и гражданской войн, боев на Халхин-Голе в 1939 году, финской войны в 1940 году. Он часто бывал в медсанбатах дивизий, в госпиталях первой линии и обучал молодых хирургов, сам становясь за хирургический стол для проведения сложных операций.

Меня предупредили, что он очень привязан к коллективу работников медицинского управления 2-го Белорусского фронта.

— Зря будете терять время на разговоры с Еланским — не согласится он перейти на наш фронт, — говорили мне мои сослуживцы-медики. [139]

Солнце ярко освещало здание и двор, где размещались штаб фронта и подразделения обслуживания. Мощенный булыжником двор был уже убран, пешеходные дорожки хорошо подсохли. Чтобы нам никто не мешал, я пригласил профессора Еланского пройтись по двору и завел с ним разговор, как говорят, издалека. Беседа наша продолжалась более часа. Когда мы совершали тур по дорожкам, куда выходили окна из помещений штаба фронта, я заметил, что Рокоссовский и другие стоявшие рядом с ним товарищи хохочут до упаду. А смеяться, видимо, было над чем. Николай Николаевич был очень велик ростом. Беседуя с ним, я вынужден был запрокидывать голову, чтобы видеть лицо собеседника, а чтобы солнце при этом не слепило мои глаза, я часто прикладывал руку ко лбу — как смотрят вдаль, когда желают получше вглядеться, а Еланский вынужден был сгибаться в поясе, чтобы смотреть мне в лицо. Именно это развеселило наблюдавших за нами. Но я тут же забыл о насмешниках. Мне было не до них. Еланский упорно отказывался переходить в наше фронтовое управление.

Так и не довелось мне поработать с ним вместе на одном фронте. Об этом мы с Николаем Николаевичем не раз жалели впоследствии, спустя несколько лет после войны, когда поселились под одной крышей в подмосковной зоне отдыха и прожили так ровно 15 лет. [140]

Занимая после войны почетные посты главного хирурга Вооруженных Сил страны и директора хирургической клиники 1-го Московского института имени И. М. Сеченова, Николай Николаевич не изменил главному своему призванию: он делал самые трудные, самые сложные операции и не переставал лично обучать молодых людей и передавать им свой богатейший опыт.

Еще одно неоценимое качество увидел я в этом человеке: он был прост и доступен. Не было случая, чтобы он отказал кому-либо во врачебном внимании у себя дома или на даче. Но горе было тому, кто начинал свою речь к нему не словами о болезни, а заверениями, что «отблагодарит» за помощь, за консультацию. С трудом стерпев оскорбление и оказав все же помощь, он после этого с досадой выпроваживал такого пациента.

Много раз мне приходилось слышать от Еланского о его опасениях, что в послевоенные годы ослабевает внимание к подготовке военных врачей. Всякая война требует военных врачей высокой квалификации — именно военных, т. е. таких, которые еще в мирное время прошли суровую школу воинского воспитания и дисциплины. В подтверждение этой мысли Николай Николаевич мог бы сослаться на свою собственную жизнь, долгую службу в армии, в которой он провел почти 50 лет, и свое беззаветное служение Коммунистической партии, членом которой он стал в наиболее тяжелую годину войны с фашизмом.

Таким был Николай Николаевич Еланский.

* * *

Необычной была конфигурация нашего переднего края: беря начало из района Быхов (БССР), линия его проходила по Днепру, восточнее Жлобина, затем шла на юго-запад, пересекая Березину, потом снова поворачивала на юг, пересекая Припять, далее по южному берегу Припяти уходила далеко на запад к Ковелю и, обогнув последний с востока, снова шла на юг.

Рассматривая схему полосы фронта после прирезки к нам армий, расположенных южнее Припяти, командующий обратил наше внимание на выгодность положения южного крыла нашего фронта по отношению к группировке противника, находившейся в Белоруссии и Прибалтике.

Высказывались предположения, что с наступлением устойчивой погоды и после усиления левого крыла фронта войсками и техникой Ставка наверняка примет решение ударить именно с этого направления во фланг и тыл белорусской группировки противника. Исходя из такого предположения, я и обдумывал план возможной организации оперативного тыла. [141]

В первой мировой войне Припять служила разграничительной линией между двумя фронтами, участвовавшими в боях с германцами и австрийцами. Но наша Ставка решила этот вопрос по-другому: она отдала одному фронту весь бассейн Припяти с ее многочисленными притоками, лесами и болотами. Фактически вся полоса 1-го Белорусского фронта делилась на два самостоятельных операционных направления: одно — на Бобруйск, Барановичи, Брест, Варшаву; другое — на Ковель, Хелм, Люблин, Варшаву. Это требовало резко выраженной группировки войск на каждом направлении, а следовательно, такой же организации тыла фронта. По сути дела здесь было два фронта, объединенных одним командованием.

В течение короткого времени в район Ковеля одна за другой прибыли 8-я гвардейская армия Чуйкова, 2-я танковая армия Богданова, 1-я польская армия Берлинга.

Ясно было, что здесь создается мощная ударная группировка. Для обеспечения ее были открыты фронтовые склады в районах Сарны и Киверце; сюда же были подтянуты транспортные средства и мощная госпитальная база фронта. Представлены были также заявки в центр на десятки тысяч тонн боеприпасов и горючего для южного крыла фронта.

В районах Овруча и Коростеня оборудовались складские и госпитальные базы фронта для обеспечения его левого крыла.

Короче говоря, все наши действия были направлены сюда, на ковельское направление. Да и штаб фронта переместился из района Гомеля в Овруч, откуда удобнее было руководить наступлением левого фланга.

Как выяснилось позже, ставка Гитлера также ожидала удара именно с ковельского направления, но не в сторону Белоруссии, а в юго-западном направлении, в сторону Карпат.

Однако в конце мая 1944 года положение резко изменилось. Ставка приняла решение нанести стратегический удар четырьмя фронтами на белорусском направлении, в связи с чем правое крыло 1-го Белорусского фронта приобретало первостепенное, ведущее значение. Это крыло усилили 28-й армией, одним кавалерийским и одним танковым корпусами, а также не менее чем 20 артиллерийскими полками. В соответствии с директивой Генерального штаба в течение 15 — 20 дней на фронт поступило дополнительно 300 — 350 эшелонов, и все они должны были быть разгружены в районе Гомеля, Жлобина, Калинковичей. Вместе с текущим поступлением приток железнодорожных поездов составлял 50 — 60 единиц в сутки, тогда как пропускная способность направления Бахмач — Ново-Белица не превышала 36 пар поездов в сутки. Железнодорожный узел Ново-Белица приобретал важнейшее значение. Как раз в мае было закончено восстановление крупного железнодорожного [142] моста Через Сож у Гомеля, но через него с большим трудом можно было пропустить 12 пар поездов в сутки.

Военный совет возложил на начальника тыла фронта персональную ответственность за пропуск поездов в заданном темпе и за быстрейшую разгрузку их в назначенных районах.

Как же обеспечить прием 50 поездов в сутки? Решение этой задачи вылилось в своего рода самостоятельную операцию тыла.

В эти дни — в начале июня 1944 года — прибыл в Гомель заместитель Наркома путей сообщения СССР В. А. Гарнык. Я впервые тогда познакомился с ним. Это был типичный представитель старой гвардии железнодорожных машинистов. Незаурядные организаторские способности, большой опыт работы на должности машиниста и на должности руководителя паровозной службы выдвинули его на высокий пост.

В Гомеле у нас образовался импровизированный штаб начальника тыла фронта, усиленный представителями служб, не входящих в систему тыла, — от отдела комплектования, от штаба артиллерии, от командующего БТМВ (бронетанковыми и механизированными войсками) и других. Все они хорошо знали «начинку» каждого поезда. И артиллерист, и танкист, и инженер — каждый из них хотел продвинуть свои грузы возможно ближе к войсковому району, а это означало, что поезда надо пропустить по Ново-Белицкому мосту. Но ведь всех поездов не пропустишь! Надо было выбрать те, которые имели наименее транспортабельную технику, т. е. наиболее тяжелые машины, артиллерию крупных калибров и т. п. А то, что могло двигаться своим ходом или на автомашинах, подлежало выгрузке еще за 20 — 30 — 50 километров до Ново-Белицы. Иначе говоря, фронт разгрузки растягивался на 50 километров к востоку от Гомеля и на 50 — 100 километров западнее его. Только так можно было обеспечить прием и выгрузку 50 поездов в сутки.

Но чем дальше от районов сосредоточения выгружаются войска, тем больше требуется бензина и дизельного топлива на их дальнейшее передвижение. А войска, как правило, прибывали с ничтожными запасами горючего. В обязанность начальника службы ГСМ входило выдвижение подвижных складов горючего и смазочных масел со средствами заправки ко всем пунктам выгрузки войск, а таких пунктов было не менее 20.

Большая задача ложилась в этой операции на дорожную службу — она должна была обеспечить войска дорогами от пунктов выгрузки до выхода их на основные фронтовые магистрали. [143]

Некоторые эшелоны находились в пути по две-три недели, люди нуждались в санитарной обработке и уже давно не получали горячей пищи; пришлось выдвинуть к пунктам разгрузки душевые установки, врачебно-контролъные группы и автомобильные кухни с горячей пищей. На обязанности вещевиков лежало обеспечение вновь прибывших нательным бельем и исправным летним обмундированием.

Автомобильная служба организовала тут же технический осмотр машин и текущий ремонт их.

Представители ветеринарной службы фронта проводили осмотр и лечение лошадей.

Особенно большая ответственность пала на службу военных сообщений, т. е. на военных железнодорожников. От их находчивости, энергии и порой готовности принять на себя риск за пропуск поездов на наиболее трудных перегонах в немалой степени зависел успех всего оперативного сосредоточения.

Из сказанного читатель видит, что, на первый взгляд, чисто железнодорожное мероприятие может вылиться в целый комплекс мероприятий сложной системы тыла. Этот пример из опыта войны еще раз доказывает, насколько правильным было решение правительства, которое ввело в 1941 году новую структуру тылового обеспечения Красной Армии. Только благодаря единству и многогранности системы тыла можно было выполнить в срок треборание Ставки о принятии в состав [144] фронта столь значительной массы войск и техники, предназначенной для проведения Белорусской операции. Начальник тыла был поставлен в такие условия, что он никому не должен был кланяться, ему не надо было никого просить о какой-либо материальной помощи — все необходимые службы ему подчинялись, и все зависело от его собственной инициативы, организованности, изобретательности. Это прекрасно понимал командующий фронтом, возлагая всю ответственность за выполнение указанной выше директивы Ставки о перевозках на своего заместителя по тылу.

Как я сказал, большая заслуга в организации этих перевозок принадлежала органам ВОСО фронта и, в частности, заместителю начальника ВОСО полковнику Неловко, который своим неутомимым трудом, находчивостью, отличным знанием обстановки, умением согласовывать свою работу с высоким начальством от НКПС (я имею в виду заместителя наркома В. А. Гарныка) добивался того, что поезда нигде не застаивались, быстро разгружались, а порожняк своевременно «выбрасывался».

Не каждый понимает, что значит своевременный возврат порожняка. Нарушив этот процесс, мы создаем «пробки» на дороге и резко снижаем их пропускную способность. Сколько принял вагонов, столько же и сдай за сутки — таков непреложный закон железнодорожного движения. Не зря же пропускная способность железных дорог исчисляется не числом поездов, а числом пар поездов, иными словами: сколько поездов может пропустить данный участок или все направление (с учетом наиболее узких мест) туда и обратно в течение суток.

Но в данной операции нам пришлось нарушить этот принцип. Ввиду чрезвычайно острой обстановки решено было в течение нескольких дней допустить одностороннее движение поездов — только в сторону фронта. Оперативные эшелоны шли один за другим, а порожняк, как правило, приходилось отгонять на свободные тупики и на малозначительные железнодорожные станции.

Необходимо ли это было? Да, необходимо.

Хорошо ли это было? Хорошо, но не со всех точек зрения.

Мы тут же почувствовали и отрицательные последствия такой меры: тысячи вагонов, заполнивших прифронтовые участки железной дороги, представляли очень соблазнительную цель для авиации противника... А сколько «шуму» было со стороны начальства! Надо было ждать, и мы ждали выговора либо в приказе по всей Красной Армии для всеобщего назидания, либо в «персональной телеграмме». Однако на сей раз все обошлось довольно благополучно. Часть порожних вагонов мы отправили в тыл сдвоенными поездами, а большую [145] часть с разрешения центра «сбросили» соседу слева — 1-му Украинскому фронту через Калинковичи, Овруч, Коростень, Киев.

Немалую помощь оказал нам Гарнык, который видел на месте всю сложность положения.

Как я уже сказал, противник следил за движением на наших дорогах. Его авиация непрерывно патрулировала и фотографировала, а наши зенитки грохотали днем и ночью, отгоняя немецких наблюдателей. Разумеется, противника привлекал не только порожняк, скопившийся на мелких станциях. Он выслеживал и более ценные составы, и ему удалось нанести несколько сильных авиационных ударов по станциям Ново-Белица и Гомель. После одного такого налета движение поездов временно прекратилось.

Однажды на рассвете нас разбудили разрывы бомб и грохотание зениток в непосредственной близости к той окраине Гомеля, где размещалась наша оперативная группа и где был оборудован мощный узел связи. Выйдя на улицу вместе с Гарныком, мы увидели группы фашистских бомбардировщиков, волнами налетавших на железнодорожный мост и узел Ново-Белица. Казалось, что мост будет разрушен. Но наши зенитки работали настолько дружно, что противник не добился ни одного точного попадания. Движение поездов приостановилось лишь из-за того, что недалеко от моста сошел с рельсов паровоз, тянувший за собой воинский эшелон.

Мы с Гарныком помчались на «Виллисе» к месту происшествия. Приходилось дорожить каждой минутой — тем более что над остановленным эшелоном авиация противника могла появиться вновь. Мы увидели паровоз, врезавшийся тремя парами передних колес в шпалы и насыпь. Он сошел с рельсов в результате воздушной волны от взорвавшейся мощной авиабомбы.

Что делать? Никаких подъемных механизмов поблизости не было. И тут помогла смекалка старого паровозника Гарныка. Повернувшись ко мне, он сказал:

— Если бы можно было собрать побольше людей с бревнами, я бы попробовал решить задачу без механизмов.

За 15 — 20 минут мне удалось собрать сотню солдат и офицеров из укрывшихся в блиндажах и щелях в ожидании очередного налета авиации.

Виктор Антонович руководил устройством нескольких рычагов из подручного материала, подведением их под колеса, сошедшие с рельсов. Он поставил в три цепочки людей с бревнами вокруг паровоза: одна линия упора бревен проходила у самого низа паровоза, другая — чуть повыше, а третья — еще выше. Сам Гарнык подставил свои могучие плечи под передний крюк. [146] Мне он поручил подавать команды: «Раз-два, взяли!» И произошло чудо: громадная металлическая масса была приподнята и установлена на рельсы. В ту минуту мне казалось, что сам Гарнык заменил собой несколько «лошадиных сил»! Через несколько минут паровоз был отогнан с главного пути...

Хорош был этот заместитель наркома!

Задание по сосредоточению войск было выполнено 20 июня 1944 года — в последний день данного нам на перевозку времени.

Каждый из нас понимал, что готовится грандиозная битва. Об этом свидетельствовал также и тот факт, что недалеко от Гомеля на вспомогательном КП фронта находился первый заместитель Верховного главнокомандующего маршал Советского Союза Г. К. Жуков, который, как было известно, зря не приезжает, а появляется только в чрезвычайных случаях, когда надо координировать боевые действия фронтов на том или ином стратегическом направлении. Он присутствовал при последнем инструктаже, проводимом К, К. Рокоссовским с командармами правого крыла фронта перед началом Белорусской операции.

Ежедневно я докладывал командующему фронтом о ходе оперативных перевозок; каждый представитель рода войск [147] из моей группы докладывал по своей линии о прибывших артиллерийских частях, о числе танков и др.

В то время совершался грандиозный маневр силами и средствами тыла фронта с левого крыла фронта на правое. Ведь совсем недавно мы сосредоточивали усилия на левом крыле, а теперь все надо было «перекантовать» направо и, по возможности, скрытно от противника.

Около 4 тысяч транспортных машин 18-й автомобильной бригады под командованием Б. Н. Кугутова, загруженные боеприпасами, горючим, инженерным и другим имуществом, совершили переход из района Сарны в район Гомеля — километров 300 — 400. Сюда же переместились многие госпитали фронта, находившиеся до этого на левом крыле.

Поезда с боеприпасами и горючим, шедшие из центра на левое крыло фронта, заблаговременно были повернуты в сторону Бахмач, Ново-Белица и далее по армейским базам снабжения.

На соседних фронтах этого направления проходила такая же подготовительная работа и накапливались материальные средства. В итоге наступательная операция в материально-техническом отношении была обеспечена на уровне требований Ставки и командования фронтов.

В каком же количестве были созданы запасы перед началом наступательной Белорусской операции, которая проводилась силами четырех фронтов?

К началу операции обеспеченность фронтов характеризовалась следующими данными:

Из данных таблицы видно, что обеспеченность фронтов в целом была равномерной и в общем достаточной, если не считать некоторой нехватки боеприпасов на 3-м Белорусском фронте и автомобильного бензина — на всех фронтах. [148] Нелишне знать, что в то время пробег машины на одной заправке составлял всего лишь 150 километров. Поэтому на четырех заправках больше 600 километров не проедешь. А если принять во внимание довольно частые случаи работы моторов на месте, а также всевозможные объезды и заезды, то четырех заправок хватит не более чем на 400 километров (или 200 километров в один конец). Как известно, фактическая глубина операции составляла для большинства фронтов свыше 600 километров; в связи с этим трудность обеспечения войск горючим в ходе боев была неимоверно велика.

Думаю, современному читателю небезынтересно знать, во что обошлась эта операция нашему государству в смысле расхода материальных средств.

Забегая вперед, назову цифру общего расхода материальных средств в Белорусской операции. Боеприпасов было израсходовано свыше 400 тысяч тонн, горючего — около 300 тысяч тонн, продовольствия и фуража — свыше 500 тысяч тонн. Если считать, что в зимне-весенний период в боях за освобождение одной шестой части БССР было израсходовано не менее 300 тысяч тонн боеприпасов, горючего и продовольствия, то в целом операция, в результате которой Белоруссия была освобождена полностью, потребовала не менее 1,5 миллионов тонн основных видов материально-технических средств (не считая сотен тысяч тонн всевозможных материалов, израсходованных на восстановление железнодорожных и шоссейных мостов).

Как обеспечивались наступающие войска в ходе операции? Насколько правильно планировался расход боеприпасов, горючего, продовольствия? Совпал ли фактический расход с запланированным? Справился ли тыл с подвозом?

Постараемся на все эти вопросы ответить как можно короче. Я буду при этом говорить лишь о работе тыла 1-го Белорусского фронта.

В продовольственном снабжении планирование простое: одна суточная дача в день — ни больше, ни меньше. Отклонения если и были, то не в сторону уменьшения, а в сторону повышенной нормы питания для солдат. Еще накануне наступления начальник продовольственного управления фронта распорядился выдать каждому бойцу сверх нормы сухой паек, в состав которого входили 300 — 400 граммов отварного мяса, кусок сала, сахар, бутерброд с маслом и др. Таких индивидуальных пайков было выдано 300 тысяч.

В ходе операции, как известно, войска несут потери. Подсчет их всегда отстает, вернее отчетность приходит со значительным опозданием. Людей стало меньше, иногда даже вдвое, втрое, а вышестоящая инстанция продолжает выписывать [149] продукты на первоначальную численность личного состава. Солдат в ходе наступления получал поэтому неограниченное количество пищи. Правда, не всегда можно было подавать горячую пищу в передовые части.

С водкой же дело обстояло так: выдавалась она обычно для того, чтобы человек мог согреться, находясь в окопе и чтобы повысить аппетит; но вместо обычных 100 граммов во время наступления каждому доставалось, как правило, больше.

В ходе войны не раз вставал вопрос: когда лучше выдать солдату водку, перед наступлением или после наступления? Некоторые считали, что водку лучше всего выдавать перед поднятием людей в атаку, чтобы было больше смелости и порыва. Но мнения по этому вопросу расходились. Большинство командиров соединений и частей пришли к выводу, что водка перед атакой далеко не всегда действует возбуждающе, чаще — угнетающе и даже вызывает сонливость. Поэтому в большинстве случаев выдача водки приурочивалась к концу боя, перед ужином, но тогда водки доставалось на человека зачастую больше нормы, и боец крепко засыпал.

В общем, каждый командир решал этот вопрос по-своему.

С продовольственным питанием войск во время Белорусской операции затруднений, можно сказать, не было.

В обеспечении войск боеприпасами перебои наступили уже на седьмой день наступления из-за неравномерности подвоза, и не потому, что не хватало автомобильного транспорта (его, кстати замечу, не хватало на протяжении всей войны), а потому, что здесь были особые условия подвоза. Откуда вывозить? По каким дорогам? Одно дело — брать с фронтовых складов, расположенных у хороших дорог и обеспеченных хотя и примитивными, но все же механическими средствами погрузки (рольганги и т. п.). Другое дело — собирать боеприпасы в лесу, в труднодоступных местах, где прежде находились огневые позиции артиллерии, и везти по бездорожью. Приходилось искать боеприпасы в белорусских лесах, и это оказалось нелегкой задачей.

Как мы вскоре убедились, при планировании артиллерийского обеспечения Белорусской операции был механически, по шаблону, использован опыт предыдущих операций, без учета особых условий. Но в битвах на Волге и под Курском обстановка была совсем не похожа на ту, что сложилась в Белоруссии летом 1944 года.

В 1943 году, находясь на Курской дуге в обороне, Центральный и Воронежский фронты стремились максимально обеспечить свою артиллерию боеприпасами на огневых позициях. По некоторым калибрам было выложено до пяти боевых комплектов. И это себя целиком оправдало, ибо артиллерия [150]

имела возможность вести непрерывный и сокрушительный огонь по наступающему противнику, не рискуя остаться без боеприпасов. Не будь на огневых позициях столь значительного количества боеприпасов до начала сражения, артиллерия не смогла бы выполнить так свою задачу, потому что тыл не обеспечил бы бесперебойного подвоза снарядов в ходе сражения.

Летом 1944 года положение на фронтах сложилось иное. Противник повсеместно перешел к обороне. Плотность нашей артиллерии на один километр фронта увеличилась в два-три раза по сравнению с 1942 — 1943 годами. Однако принцип эшелонирования боеприпасов и нормы расхода их в исходном положении были оставлены такие же, как в предыдущие годы. Считалось необходимым выложить на огневые позиции от двух до двух с половиной боевых комплектов, около одного боекомплекта содержалось на дивизионных и армейских складах и около четверти — на фронтовых складах. Продолжительность артподготовки планировалась не менее двух часов, в течение которых предполагалось израсходовать боеприпасы, выложенные на огневых позициях исходного положения.

Фактически продолжительность артподготовки почти везде сокращалась, и большое количество боеприпасов оставалось неизрасходованным. В какой-то мере это бывало результатом активных действий передовых отрядов накануне операции, посредством которых уточнялась система обороны и группировка войск противника. Но главная причина такого рода несоответствий и неожиданностей — шаблон в планировании. Для ясности приведу данные о запланированном и фактическом расходе боеприпасов войсками 65-й армии 1-го Белорусского фронта, находившейся на направлении главного удара (в боекомплектах) :

Таким образом, разница между запланированным и фактическим расходом достигала в среднем по всем калибрам за первый день более половины, а за последующие девять дней было израсходовано менее 30% запланированного количества боеприпасов. [151]

Сама по себе такая солидная экономия — факт отрадный. Но образовалась эта экономия не на складах, а в районе огневых позиций, оставленных войсками через несколько часов после начала наступления. В условиях Белоруссии огневые позиции артиллерии располагались чаще всего вдали от дорог, в лесах, на песчано-болотистом грунте. Сюда завозили боеприпасы в течение многих дней, нередко с помощью артиллерийских частей, их тягачей и личного состава. Когда же войска уходили вперед, этой помощи уже не было, а боеприпасы оставались в местах, куда подойти машинам было очень трудно; таких «островков» в полосе правого крыла 1-го Белорусского фронта насчитывалось около 100. В результате создалось такое странное положение, когда боеприпасы быстрее и удобнее было подавать со складов ГАУ (Главного артиллерийского управления) за 1500 — 2000 километров, нежели собирать их в исходных районах. Но просить у ГАУ боеприпасы не было формального основания, поскольку за фронтом их значилось в наличии более двух боевых комплектов, и центр справедливо требовал, чтобы мы приложили все усилия для сбора и вывоза оставшихся боеприпасов.

Бесспорно, что при подготовке Белорусской операции в исходном положении на огневых позициях артиллерии были выложены лишние боеприпасы, и отсюда возникли потом большие дополнительные трудности.

10 июля (если не ошибаюсь) было созвано совещание первых членов военных советов армий, начальников тыла армий и начальников артснабжения армий левого крыла фронта в деревне Мельница, в 20 километрах восточнее Ковеля. Я выступал с докладом на тему «Некоторые уроки из опыта материального обеспечения войск в Бобруйской операции и задачи тыла армий левого крыла фронта». Вопрос о правильном эшелонировании боеприпасов и о недопустимости образования мелких кучек их вдоль линии фронта был центральным. Сами артснабженцы признали целесообразным не выкладывать в данных условиях на огневые позиции сразу полтора-два боекомплекта, а сократить наполовину эту норму, остальные же боеприпасы складывать у узлов дорог, где и держать в готовности даже загруженный боеприпасами автомобильный транспорт. Перейдя через восемь суток (18 июля 1944 года) в наступление, левое крыло нашего фронта избежало отмеченных выше ошибок в планировании, и там не был потерян ни один снаряд. А на правом крыле поиски боеприпасов продолжались не только до конца Белорусской операции, но и до конца войны, и даже после войны еще находили штабеля боеприпасов, оставленные нашими войсками в белорусских лесах... [152]

При планировании своей работы тыл фронта исходил из директив Ставки относительно глубины и длительности операций. По директиве Ставки 1-му Белорусскому фронту, например, глубина задачи определялась взятием Бобруйска и выходом в северо-западном направлении всего на глубину 140 километров с продолжительностью операции 10 — 13 суток; далее — «в зависимости от обстановки». Для фронтового звена тыла обеспечение войск в операции глубиной 150 — 200 километров не составляло каких-либо трудностей. Однако такое малое по глубине ориентирование служб тыла объективно вело к ослаблению усилий этих служб, ограничивало перспективы, снижало готовность к маневру. При более глубоком планировании по-иному строились бы планы тылового обеспечения и меньше было бы просчетов.

Отрицательно влияла на планирование тылового обеспечения в 1944 году неполная и несвоевременная осведомленность руководящих лиц фронтового и армейского тыла относительно замысла операции. Начальника тыла не всегда приглашали на оперативные совещания, где уточнялись задачи и отрабатывалось взаимодействие. В результате неглубокого планирования Белорусской операции создалось совершенно неудовлетворительное положение с горючим. Его хватило лишь на 8 — 10 дней наступления, на глубину 200 километров, т. е. на запланированную глубину операции. С формальной стороны все обстояло благополучно, и начальник тыла фронта не имел основания требовать от центра более высокой обеспеченности; но потому-то спустя 10 — 12 дней после начала наступления фронт стал испытывать истинный голод в горючем. Правда, вся страна в то время испытывала в нем большую нужду.

Командование хорошо понимало обстановку, и поэтому у нас была развернута еще до начала наступления жесточайшая борьба против перерасходов. Значительная часть автомашин была поставлена на прикол, «на консервацию». Категорически запрещалось использование грузовых машин вместо легковых. Немалое значение имели регулировка моторов, недопущение «холостых» пробегов, инструктирование водителей, обучение их лучшему управлению машиной.

Но самым эффективным способом экономии горючего было быстрейшее восстановление железных дорог фронта. Опытным путем мы установили, что каждые 100 километров восстановленных железных дорог в сторону войск сокращают расход горючего на тысячу тонн. Поэтому командование фронта не скупилось на оказание всесторонней помощи железнодорожным восстановительным войскам. [153]

Обеспечению фронтов горючим мешал несвоевременный возврат в тыл наливного подвижного состава. Мы это прекрасно понимали, но вынуждены были задерживать цистерны на фронте, превращая их как бы в «передвижные склады на колесах». За это я получил однажды выговор в телеграмме начальника тыла Красной Армии А. В. Хрулева.

— Я вас отлично понимаю, Николай Александрович, у вас другого выхода не было, но я не могу не реагировать, на меня жмут, — пояснил мне по телефону Андрей Васильевич.

А задержка на сутки или двое происходила оттого, что мы ожидали открытия движения поездов на головном железнодорожном участке. Пропуская наливной поезд на 100 — 150 километров ближе к войскам, мы экономили не менее 1000 — 1500 тонн бензина. Вот и думаешь каждый раз: сливать ли бензин за 300 километров от войск, чтобы быстрее возвратить цистерны, или подождать день-два, пока восстановят железную дорогу, и сократить таким образом пробег автоцистерн на 100 — 150 километров.

Обычно избираешь второй путь, хотя за ним неизбежно следует «вздрючка».

В ходе Белорусской операции снабжение горючим было порой настолько плохим, что его приходилось выдавать армиям микродозами — по 30 — 40 тонн при потребности в 300 — 400 тонн.

Не число автомашин, а количество горючего было причиной перебоев в подаче войскам боеприпасов и другого боевого имущества. По той же причине в ряде случаев снижалась боевая активность танковых и артиллерийских частей. Например, 27 июля 1944 года значительная часть артиллерии 28-й армии отстала, потому что не было горючего. 3-й танковый корпус 2-й танковой армии не мог вести активных боевых действий под Варшавой, так как не имел дизельного топлива, и вся танковая армия фактически перешла к обороне на подступах к Варшаве. 29 июля 1944 года 6-я воздушная армия, имевшая в своем составе 1400 самолетов и превосходившая противника в два-три раза, произвела всего лишь 95 самолето-вылетов, а 30 июля — 232 самолето-вылета.

Со стороны центра принимались энергичные меры к тому, чтобы пополнить запасы горючего в фронтовых складах. С разрешения начальника тыла Красной Армии начальник ОСГ 1-го Белорусского фронта полковник Н. И. Ложкин сформировал 20 фронтовых железнодорожных «вертушек» на 1000 тонн горючего каждая. Смысл этого мероприятия состоял в том, что поезд цистерн закреплялся за нашим фронтом, во главе его стоял офицер службы ГСМ фронта, который сопровождал поезд до Баку или Грозного, там принимал меры к быстрейшему наполнению [154] его горючим, а затем в пути всеми правдами и неправдами «проталкивал» вверенный ему поезд. Доставив его до фронтового склада ГСМ, офицер быстро сливал горючее и снова отправлялся в Баку или Грозный. Надо сказать, что такой «чрезвычайный» способ самоснабжения, хотя и не очень прогрессивный, в то время играл положительную роль. Позднее мы сами отказались от «вертушек», так как, узнав о них, коменданты станций, подчиненные ЦУП ВОСО по пути от Баку до фронта стали переадресовывать эти цистерны, и наши «чрезвычайные» сопровождающие офицеры были бессильны что-либо против этого сделать. Впрочем и положение с горючим к концу 1944 года в стране настолько улучшилось, что отпала необходимость в таких необычных формах самоснабжения.

За период Белорусской наступательной операции наш фронт израсходовал более 100 тысяч тоны горючего, или около 170 поездов. Он мог бы по своей оснащенности техникой израсходовать гораздо больше, и наступательная операция от этого только бы выиграла.

Прямым результатом недостаточной глубины планирования операций была неудовлетворительная готовность железнодорожных войск к началу наступления, а также нереальность запланированных темпов восстановления железных дорог.

В составе 1-го Белорусского фронта к 24 июня 1944 года (начало наступления правого крыла) фактически была всего одна железнодорожная бригада, другая находилась в стадии формирования, а третья работала в глубоком тылу, вне границ фронта, по заданию НКПС. Между тем другие фронты, участвовавшие в данной операции, имели по две и три бригады. Правда, фронт получил уведомление об отправке ему с юга трех железнодорожных бригад во главе с Управлением военно-восстановительных работ № 20 (УВВР № 20), но эти бригады прибыли лишь к концу третьей недели наступления и не приняли участия в восстановлении наиболее разрушенных участков железной дороги. Причиной такого запоздалого маневра железнодорожными войсками было, по моему мнению, то, что эти войска на протяжении всей войны находились в подчинении Наркомата путей сообщения, который не всегда был в курсе оперативно-стратегических замыслов Ставки. Если бы железнодорожные войска находились в системе начальника тыла Красной Армии (наравне с дорожными и автомобильными), то в плане тылового обеспечения стратегической операции [155] вопросы железнодорожного восстановления стояли бы на первом месте; да и Генеральный штаб принимал бы более действенное участие в укомплектовании и своевременном нацеливании этих войск. (Нельзя, однако, отрицать, что подчинение железнодорожных войск НКПС в первый год войны себя оправдало.)

Что касается запланированных темпов восстановления железных дорог, то здесь мы явно не учли действительного размера и характера разрушения. Так, 1-й Белорусский фронт намечал вести восстановление железнодорожного участка Шацилки — Жлобин — Бобруйск темпом 5 километров в сутки. А что же оказалось в действительности? Посмотрев на карту, читатель увидит, что железнодорожный участок Шацилки — Жлобин протяжением около 40 километров лежал в непосредственной близости к линии фронта, а от Жлобина до Бобруйска железная дорога проходила в тактической зоне обороны противника; именно в этой зоне степень разрушения намного превысила все расчеты. Было разрушено не только верхнее строение, но и насыпь: противник изрыл ее сплошными нишами и укрытиями для техники и людей. В таком состоянии железные дороги бывали и на многих других участках и в других операциях, особенно там, где железная дорога шла параллельно линии фронта. [156]

Участок Шацилки — Жлобин — Бобруйск восстанавливался единственной у нас железнодорожной бригадой со скоростью 1 — 2 километра в сутки. Первый поезд подошел к Бобруйску лишь 15 июля 1944 года, т. е. на 21-й день наступательной операции, когда войска ушли вперед на 350 — 400 километров.

С приходом еще трех железнодорожных бригад во главе с генералом Н. В. Борисовым темпы восстановления резко повысились, в удачный день проходили 50 — 60 километров. Но это было уже после 15 июля, в оперативной глубине обороны отброшенного противника.

Здесь мне кажется уместной оговорка, относящаяся к «средним» показателям. В одном из трудов, изданных ЦУП ВОСО, мы читали, что средние темпы восстановления железных дорог в полосе 1-го Белорусского фронта в данной операции достигли 32 километров в сутки; но ведь общеизвестно, что средние темпы наступления войск составили в этой операции 16 километров в сутки... Как же это железнодорожники наступали впереди танков и пехоты? И чем же объяснить тот неопровержимый факт, что железная дорога отстала от наступающих войск на 400 километров? Объяснение этому несоответствию мы дали выше.

В оперативной глубине своей обороны противник редко успевал, за исключением подрыва крупных мостов, сколько-нибудь серьезно разрушить железную дорогу. Восстановление в этой полосе сводилось в основном к перешивке путей на нашу колею. А если еще учесть при этом, что генерал Борисов получил от тыла фронта около 200 автомобилей для развозки людей и стройматериалов вдоль железной дороги, благодаря чему работы можно было вести сразу на широком фронте и во встречных направлениях, то не удивительно, что «средние» темпы получились в начислении за всю операцию довольно высокие. В этой цифре нет преувеличения, но, конечно, рискованно пользоваться таким методом «средних» показателей при планировании восстановительных работ в будущем. Необходимо дифференцировать оценку состояния железных дорог в тактической зоне обороны противника и в оперативной глубине ее. Мы извлекли этот урок из Белорусской операции и воспользовались им в дальнейшем ходе войны.

Немаловажен правильный выбор направления железных дорог, подлежащих восстановлению. Опыт данной операции показал, что более выгодным является не самое короткое, а наименее разрушенное направление. Если есть возможность обойти сильно разрушенные участки и даже направления, то в интересах наступающих войск это надо делать со всей решительностью. [157]

В полосе правого крыла 1-го Белорусского фронта кратчайшим и к тому же двухпутным было направление Калинковичи — Лунинец — Жабинка (458 километров); но оно пересекалось множеством притоков Припяти с заболоченными поймами, кроме того, огромное число искусственных сооружений подверглось здесь разрушению. На другом, более длинном направлении — Калинковичи — Жлобин — Бобруйск — Осиповичи — Барановичи (650 километров) — железная дорога была значительно меньше разрушена; к тому же рядом с ней проходила шоссейная дорога, и это облегчило боковой подвоз строительных материалов на широком фронте. Военный совет утвердил для восстановления именно это, более благоприятное, хотя и более длинное направление. В результате дорога была восстановлена сравнительно быстро и с относительно небольшими затратами; а кратчайшее направление удалось восстановить лишь через два месяца по окончании операции.

В ходе Белорусской операции большую помощь тылу фронта оказали наши летчики, уничтожив злейшего врага — шпалоразрушитель, которым противник успел вывести из строя 25 километров пути между Жлобином и Бобруйском. Еще больше помогли танкисты, которые вышли в глубокий тыл противника в районе Осиповичей и помешали ему разрушить железные дороги; более того, немцы вынуждены были оставить в Осиповичах крупные продовольственные склады. [158]

Строительство железнодорожных мостов было в то время ключом к решению всех остальных задач тыла. Поэтому, например, на восстановлении моста через Днепр у г. Речицы использовалась разнообразная техника и работало около 2 тысяч человек. Работы велись одновременно с трех точек: из центра и от обоих берегов.

Особое значение имел в то время железнодорожный мост через Березину у деревни Шацилки. Здесь восстановительные работы велись на виду у противника. Железнодорожники несли большие потери от методического огня артиллерии и от налетов вражеской авиации, но не прерывали своей работы. Да и строители других мостов не уступали им в мужестве. Подъехав к одному из восстанавливаемых железнодорожных мостов через Припять, я увидел шестерку приближавшихся к нему немецких стервятников. Не менее 500 человек гнездилось в это время на фермах моста: они клепали, варили, укладывали шпалы, рельсы, тянули провода. Служба ПВО предупреждала о приближении самолетов противника минут за 10 — 15 — можно было успеть спуститься с моста и уйти в укрытие; но ни один человек не уходил, работа продолжалась. На мой вопрос к одному из солдат «Почему не идете в укрытие?» он ответил: «Надоело ходить. Если по каждой тревоге бегать в щели, то и работать будет некогда».

23 апреля 1944 года газета «Красная звезда» писала:

«Беззаветный труд, дерзновенная отвага и блистательное мастерство советских военных железнодорожников сыграли немалую роль в нашей борьбе с врагом. Проблема коммуникаций была всегда одной из важнейших, решающих проблем войны. Тем более возросло значение коммуникаций, когда потребности войск неизмеримо увеличились, когда успешная боевая работа возможна лишь при бесперебойном питании фронта резервами, техникой, боеприпасами, продовольствием в самых грандиозных размерах. И тот факт, что наши военные железнодорожники наперекор всем преградам, в труднейших условиях обеспечивают решение этой важнейшей задачи, делает их гордостью всей Красной Армии, всего советского народа».

Хочется сказать о наших больших боевых друзьях и помощниках — рабочих, техническом персонале и служащих фронтовых железных дорог, энергично помогавших войскам на всех этапах Белорусской операции. Среди начальников дорог хорошо помню А. М. Васильева (Калининская железная дорога), В. П. Егорова (Западная железная дорога), Н. И. Краснобаева (Гомельская железная дорога), Н. И. Петрова (Ковельская железная дорога). Под их руководством многочисленная армия гражданских железнодоржников самоотверженно проводила поезда непосредственно в расположение сражающихся [159] войск, зачастую подвергаясь ожесточенным воздушным бомбардировкам и артиллерийскому обстрелу.

Советские воины и советский народ никогда не забудут выдающегося патриотического подвига гражданских железнодорожников.

* * *

Если при подготовке операции главная тяжесть перевозок лежала на железной дороге, то в ходе ее, с первых дней наступления, решающую роль в подвозе играл автомобильный транспорт. Работать ему приходилось в условиях крайне ограниченной сети автомобильных дорог. В 1944 году в центральной части Белоруссии густота сети автомобильных дорог составляла 20 километров на каждые 100 квадратных километров площади, из них 3 километра шоссейных и 10 — 15 километров улучшенных грунтовых. В полосе 1-го Белорусского фронта густота дорог была в два раза меньше — около 6 километров грунтовых и 2 километра шоссейных на 100 квадратных километров площади.

На большей части дорог было множество искусственных сооружений, и требовалось много сил и средств для поддержания их в исправном состоянии.

Дорожная сеть нашего фронта составляла около 1500 километров в исходном положении. На каждом крыле фронта проходило по одной фронтовой дороге. Каждая армия имела одну или две армейские дороги, доведенные до войск.

Дорожные войска 1-го Белорусского фронта, насчитывавшие в то время около 25 тысяч человек, уже накопили большой опыт строительства мостов и дорог и показывали высокое мастерство в своей работе. Правда, механовооруженностъ в исчислении на одного дорожника не превышала в то время 2 лошадиных сил, тогда как вскоре после окончания войны она превысила 20 — 25 лошадиных сил. Особой заботой и вниманием были окружены мостостроительные части, так как от них требовалась особенно высокая производительность труда. Два-три мостостроительных батальона возводили низководный мост через такие реки, как Припять, Березина, Днепр, за три дня. В помощь мостовикам придавались, в случае надобности, обыкновенные дорожные части, личный состав которых в короткий срок приобретал нужные навыки.

Во главе дорожных войск фронта стоял выдающийся организатор генерал Г. Т. Донец, о котором я уже упоминал.

Очень важней задачей для нас было строительство дорог с твердым покрытием. Мы не имели тогда необходимых материалов, [160] не было у нас бетоноукладчиков, асфальтоукладчиков. Дорожили каждым бульдозером и грейдером. Были участки. протяженностью в 30 — 50 километров, по которым без предварительного покрытия их хотя бы кирпичной щебенкой нельзя было пропускать мощные потоки автотранспорта. А где ее взять? Использовали груды битого кирпича от разрушенных заводских строений, школ и пр. Но этого было мало. Предприимчивый генерал Донец и его заместитель по снабжению полковник П. С. Сочиенков решили обратиться к общинам верующих, чтобы те разрешили использовать камень от разрушенных церквей. И надо отдать должное этим общинам — они передавали военно-дорожным частям не только щебень, но и уцелевшие стены полуразрушенных церквей, желая помочь Красной Армии быстрее изгнать ненавистного врага.

Работали дорожники фронта в контакте с инженерными войсками. Начальник этих войск генерал А. И. Прошляков всегда помогал дорожным войскам всевозможными механизмами и материалами. В свою очередь дорожные войска немало оказывали услуг инженерным частям, когда возводились искусственные сооружения.

На обязанности военно-дорожной службы лежала забота и о строительстве дорог, и о правильной их эксплуатации, о соблюдении порядка на дорогах. На основных трассах были открыты питательные пункты для проходящих команд и одиночек-военнослужащих, пункты технической помощи для автомашин, заправочные пункты ГСМ, пункты сосредоточения тары для отправки ее в тыл обратным порожняком, медицинские пункты, витрины Совинформбюро. Для офицерского и генеральского состава через каждые 250 — 300 километров были открыты придорожные гостиницы.

Основная забота дорожников на фронте — пропустить возможно больше грузовых автомашин с боеприпасами, горючим, продовольствием, войсками.

В составе фронта в 1944 году насчитывалось около 70 тысяч автомобилей разного назначения. Из них около 8 тыс., т. е. 11%, специально транспортных машин войскового, армейского и фронтового подчинения. Подготовка к большой операции для автомобилистов — это прежде всего приведение всего автомобильного парка в хорошее техническое состояние. Техническая готовность машин к началу Белорусской операции достигла 95%. Каждая машина могла пройти не менее 5 тысяч километров.

Объем работы, осуществляемой автомобильным транспортом, определяется в основном количеством грузов, предназначенных к перевозке, состоянием дорог и их протяженностью. [161]

Войскам правого крыла фронта мы должны были подвозить ежедневно 3 — 4 тысячи тонн различных грузов, для чего требовалось 1,5 — 2 тысячи автомашин (в 2-тонном исчислении при одном обороте в сутки). В летних условиях суточный пробег автомобиля определяется в 200 километров. При планировании автомобильных перевозок в масштабе фронта автомобильный парк дивизий и частей в расчет не брался: он был мал, и отвлекать его на далекие рейсы не следовало. Транспортных автомашин фронтового и армейского подчинения насчитывалось 5697 грузоподъемностью 9600 тонн.

При среднем темпе наступления в 15 — 16 километров и при высоком напряжении сил водительского состава бесперебойный подвоз материальных средств автомобильным транспортом мог осуществляться в течение первых 12 — 14 суток, после чего, если не вступала в работу железная дорога, неизбежно должен был наступить кризис в подвозе материальных средств. Мы уже говорили о том, что железнодорожная магистраль Калинковичи — Жлобин — Бобруйск вступила в строй не на 12-й, а на 21-й день наступательной операции, что не. могло не отразиться на темпе ее развития.

Фактическая растяжка грунтовых коммуникаций была следующей (имеется в виду расстояние от головной железнодорожной станции до войск): к 1 июля, т. е. на 5 — 6-й день операции, — 170 километров, к 5 июля — 300 километров, к 16 — 17 июля — 400 — 500 километров. Отсюда ясно, что автомобильный транспорт был не в состоянии обеспечить подвоз всего необходимого войскам, особенно при постоянной нехватке автомобильного бензина и разбросанности боеприпасов по обширной лесисто-болотистой местности БССР.

И все же наш автомобильный транспорт сумел обеспечить выход войск на глубину 600 — 650 километров. Но и водителям и обслуживающему персоналу это досталось дорогой ценой. Были дни, когда автомобилисты доводили суточный пробег своих машин до 500 — 600 километров. Водители, механики, дорожники, работники службы ГСМ — все трудились с колоссальным напряжением.

11 июля 1944 года для войск 65-й армии сложилась благоприятная обстановка: они могли бы с ходу, т. е. с минимальными потерями, форсировать реку Шара. Но боеприпасов в войсках было настолько мало, что и в случае успеха удерживать плацдарм им было бы нечем. Поэтому командующий фронтом генерал армии К. К. Рокоссовский, находившийся в расположении 65-й армии, прежде чем разрешить форсирование реки Шара, вызвал к проводу начальника тыла фронта и спросил: могут ли быть поданы к установленному сроку 500 тонн боеприпасов? [162] Командующий подчеркнул исключительную важность решения этого вопроса для всей операции фронта. Не желая получить немедленный, а потому, быть может, и опрометчивый ответ, Рокоссовский дал два часа на подсчеты и добавил: «Если нет такой возможности, так прямо и скажите. Я задержу дальнейшее продвижение войск». Через командиров частей и подразделений вопрос, поставленный командующим, был доведен до шоферов. Водители автомашин обещали отдать все свои силы ради успеха наступления. Я сообщил об этом Рокоссовскому. Водители Чогуб, Домашев, Шмаль, Песчерин, Гладышев, Иванов, Лаврухин, Воронов из 57-го автомобильного полка 18-й бригады в эти дни почти утроили плановый пробег машин. Взвод лейтенанта Летуня из 56-го автомобильного полка совершил за сутки пробег машин с боеприпасами на 400 километров. Вся рота старшего лейтенанта Шума ежесуточно совершала пробег в среднем 430 километров. 92 автомобиля 57-го полка за 47 часов прошли 920 километров, причем водители сами грузили и разгружали перевозимый груз.

Водители работали самоотверженно и перебросили требуемое количество боеприпасов досрочно. Они удостоились правительственных наград.

Из этого примера видно, с одной стороны, как считался командующий фронтом с возможностями тыла, с другой — как гибко может тыл реагировать на требования командующего, если личный состав тыла хорошо понимает важность задания, а начальник тыла знает оперативную обстановку.

Успешности труда водителей способствовали хорошая организация и взаимодействие дорожной и диспетчерской служб. Немалая заслуга в этом принадлежала командиру 18-й автомобильной бригады полковнику Б. Н. Кугутову. Эксплуатировавшаяся бригадой трасса дороги Бобруйск — Барановичи протяженностью в 300 километров была разделена на три участка. Во главе каждого участка стоял офицерский контрольный пост; кроме того, действовали подвижные офицерские посты. Через каждые 100 — 120 километров были подготовлены пункты для больших привалов, где можно было получить питание, заправку, медицинскую и техническую помощь. Здесь были палатки для отдыха водительского состава, походные бани, парикмахерские, агитпункты с газетами и витринами Совинформбюро, а также столы с писчей бумагой и конвертами. Водитель получал горячую пищу и кипяток в любое время суток; при себе он имел всегда три суточные дачи сухого пайка. Такая забота обеспечила большей части автомобилей 18-й бригады пробег до 350 километров в сутки.

Это не был предел наших возможностей. Не будь частых и длительных простоев под погрузкой и выгрузкой, результаты [163] были бы еще выше. Но для погрузочно-разгрузочных работ механизмов почти не было, всюду основная тяжесть работ ложилась на плечи солдат. А ведь сколько разговоров было задолго до войны о механизмах, хотя бы простейших, для облегчения труда грузчиков! Издавались плакаты с изображениями всевозможных механизмов, как будто надо было убеждать кого-то в бесспорном преимуществе механизированного труда над ручным... А когда началась война, кроме рольгангов и узкоколейных железных дорог с вагонетками для крупных складов, никакой другой механизации в войска не поступило. Да и в первый годы после войны, когда мне приходилось наблюдать работу складов в полевых условиях, пятипудовые мешки с мукой, крупой, сахаром перетаскивали люди на спине с машины в штабель или обратно. Во время Белорусской операции простои машин составили 3254 машино-дня.

Нельзя умолчать и о том, что многие командиры частей и соединений, в чей адрес доставлялся груз, не торопились с разгрузкой машин, а старались оставить их при себе возможно дольше и продвигать фронтовые и армейские машины вслед за своими безостановочно наступающими войсками. Это также резко снижало оборачиваемость автотранспорта фронтового и армейского подчинения.

Известный интерес представляет вопрос о принципе управления автомобильным транспортом на фронте. В журналах и газетах военного времени можно было видеть высказывания в пользу как централизованного, так и децентрализованного метода.

Сторонники временного прикомандирования транспортных средств фронта к потребителям (артснабжению, инженерным войскам, госпиталям для их перевозки, к отдельным армиям и т. п.) считали, что таким способом — способом «раздачи» — надежнее решаются конкретные задачи подвоза и меньше претензий к фронтовому управлению тыла. На первый взгляд это как будто и так. Артснабженцы особенно бывали рады, если им удавалось «оторвать» у начальника тыла два-три автотранспортных батальона, чтобы самостоятельно подвозить боеприпасы в ходе операции. Некоторое время и начальник тыла фронта чувствовал себя так спокойнее — ему меньше трепали нервы, а если иной раз он и слышал от того или иного командующего, что с подвозом боеприпасов плохо, то тут же мог отпарировать: «Вы просили два автобатальона, я их дал — значит, жаловаться вам не на кого».

Да, так спокойнее. Но только на первый взгляд. Ведь боевая обстановка неумолимо диктует свое: подавай боеприпасы! Управляй транспортом как хочешь, но боеприпасы давай! И в первую голову сами артснабженцы начинают убеждаться [164] в своем легкомыслии, пожелав иметь «собственный» автотранспорт: кроме того, что надо следить за обеспеченностью войск боеприпасами, заботиться о получении этих боеприпасов с центральных складов или изыскивать внутри фронта, приходится еще самим управлять двумя-тремя транспортными батальонами, знать дорожную обстановку и пр. А нередко возникают еще и такие ситуации, когда этих «своих» перевозочных средств оказывается недостаточно, их надо удвоить, т. е. снова обращаться к начальнику тыла, а последний и рад бы помочь, да нечем, так как все роздано по потребителям, сам же он остался с ничтожным резервом. В результате страдает дело, возникает угроза задержки наступления, как это чуть не случилось в районе реки Шара, если бы у начальника тыла фронта не было под рукой достаточного резервного транспорта.

Мой опыт подсказывал мне другое. Ни в коем случае не разбазаривать транспорт! Крепко держать его в своих руках! И чем его меньше вообще, тем неукоснительнее должен быть проведен принцип централизованного управления.

Если у начальника тыла нет постоянного резерва транспортных машин, он уже не начальник тыла, а беспомощный созерцатель нарастающих на фронте трудностей. Они только еще начинаются, а он уже расписался в своем бессилии. И больше всего придется выслушивать ему нареканий от тех «потребителей», которым он в самом начале операции любезно предоставил автомобили «в полное их распоряжение»... Попробуйте в ходе операции изъять прикомандированный автотранспорт! Это почти безнадежно. Зная, что его могут отобрать, «временный владелец» устраивает так, чтобы прикомандированный транспорт все время находился в пути, чтобы его нельзя было «поймать». На трассе в 300 — 400 километров, где снуют тысячи машин, разве можно выловить в короткий срок розданный автотранспорт?!

Таков печальный результат, к которому приводит метод децентрализованного управления фронтовым автотранспортом.

Нет сомнения, что держать в своих руках столь значительную массу машин — дело довольно сложное, оно требует от начальника фронта много внимания, хлопот, неизмеримо повышает его ответственность за своевременную подачу на фронт всего необходимого. Это бесспорно так. Но ведь для того ты и начальник, чтобы отвечать за порученное дело!

В ходе Белорусской операции мне ежедневно клали на стол сводку об использовании автомобильных частей фронта, и в этой сводке была самая важная графа: «Состоит в резерве на 18 часов...» — это те машины, на которые может рассчитывать командующий фронтом в любой момент. Такой момент может либо никогда не наступить, либо он наступит [165] совершенно неожиданно — это часто бывает на войне. Как важно иметь возможность быстро откликнуться на изменение обстановки на фронте!

Острые ситуации чаще всего складывались на завершающем этапе операции, когда наш натиск уже слабеет, а сопротивление противника растет, и он норовит устроить нам ту или иную каверзу. Командующий фронтом в этом случае быстро принимает оперативное решение на тот или иной маневр войсками и техникой, а от начальника тыла потребуется немедленно обеспечить этот маневр боеприпасами, горючим, выдвижением госпиталей, дорожных сил и средств. И тут нужен мощный резерв автотранспорта. Хорошо, если он есть!

Очень важно до конца «выдерживать характер», не поддаваться нажиму с разных сторон, когда тебе каждый доказывает, что уже наступил самый кризисный момент операции, и требует от тебя последнюю сотню машин — «иначе все погибнет». .. А на следующий день обстановка еще ухудшилась, и опять на тебя жмут, опять требуют. И так каждый день.

В таких «крайних» положениях лучше всего начальнику тыла советоваться с начальником штаба фронта, с командующим и членом Военного совета фронта. Но не считай, что ты можешь таким образом снять с себя ответственность. Это заблуждение. Начальник тыла всегда за все в ответе. Его сила — в умении сохранить резервы до самого конца операции. Такой же точки зрения строго придерживался и начальник автомобильного управления 1-го Белорусского фронта полковник П. С. Вайзман. Он и подчиненный ему аппарат показали исключительную гибкость в управлении сложным и большим автомобильным хозяйством. За штабом тыла сохранялись лишь общее руководство и контроль над автомобильными перевозками. Вся же организационная работа и управление перевозками осуществлялись автомобильным управлением фронта, и свою задачу автомобилисты решили хорошо.

Но опыт Белорусской операции учит, что в некоторых случаях, в соответствии с обстановкой, надо решительно отказываться от метода централизованного управления. В наступательной операции войск правого крыла важную роль должна была выполнить конно-механизированная группа генерала И. А. Плиева. Эта подвижная группа предназначалась для выхода в оперативную глубину обороны противника. При этом возможны были отрыв группы от баз снабжения и даже временное окружение ее немецкими войсками. Надо было подумать о материальной обеспеченности группы Плиева, не допуская, однако, чрезмерной перегрузки ее тылами.

Военный совет фронта утвердил специальный план, в соответствии с которым группе придавались два автомобильных [166] батальона из резерва фронта, полностью укомплектованных наиболее исправными машинами и хорошо подобранным водительским составом. Эти два батальона находились при группе Плиева до завершения операции. Более того, личный состав этих батальонов, среди которого было много коммунистов и комсомольцев, принимал непосредственное участие в вооруженных столкновениях с фашистами и показал себя с наилучшей стороны.

* * *

В середине июля 1944 года создалась такая невероятная растяжка коммуникаций, что никакие виды наземного транспорта не могли обслужить далеко ушедшие вперед войска.

В этот момент мне позвонил К. К. Рокоссовский:

— Хочу сообщить вам приятную новость. Товарищ Сталин обещает помочь транспортной авиацией. Будьте готовы к приему и использованию ее. Обо всем договоритесь с командующим 16-й воздушной армии генералом Руденко.

Вызываю начальника штаба тыла генерала Шляхтенко:

— Радость-то какая, Михаил Кондратьевич! Нам обещана помощь воздушным транспортом. Не знаю, сколько дней пройдет, [167] пока появятся самолеты, но вы примите немедленно меры, чтобы использовать их прежде всего под горючее и наиболее дефицитные боеприпасы.

Начальник штаба радостно улыбнулся.

Надо сказать, что до 1944 года мы не пользовались авиацией для внутрифронтовых перевозок. На Курской дуге, как упоминалось, транспортная авиация резерва Главного командования под управлением генерала Н. С. Скрипко ощутимо помогла Центральному фронту подачей боеприпасов и эвакуацией раненых обратным порожняком. Но там вся организационная работа выполнялась центральными органами тыла, со стороны же тыла фронта требовалось лишь принимать грузы и подвозить на аэродром раненых из близлежащих госпиталей. Другого опыта в использовании транспортной авиации мы не имели.

Пока мой начальник штаба созванивался с артснабженцами и «гесеэмовцами», раздался звонок с командного пункта 16-й воздушной армии: 䋴 транспортных самолетов сели на наши аэродромы и ждут дальнейших указаний. Где ваши грузы? Простои недопустимы».

Радость наша сменилась тревогой. Я-то рассчитывал на два-три дня, пока прибудет авиация, а она появилась через несколько часов! И тут выяснилась полная неподготовленность тыла фронта к ее столь мобильному использованию. Вблизи аэродромов не оказалось наших складов с горючим и боеприпасами. Мягкая тара для подачи горючего по воздуху уже два года не проверялась, и начальник тыла 16-й воздушной армии генерал Кириллов рассматривал хранение этой тары на своих складах как обузу и как одолжение со своей стороны интенданту фронта, который, по его мнению, должен был бы хранить мягкую тару на своих складах. В тот момент не время было разбираться, кто из них прав: пришлось тыловикам 16-й воздушной армии безотлагательно заняться подготовкой тары. Пока проверяли тару, пока подвозили к аэродромам и готовили к погрузке необходимые виды горючего и боеприпасов, авиация простаивала.

Откровенно говоря, я уже не рад был этой помощи и готов был даже доложить командующему фронтом об отказе от нее.

К исходу суток было организовано взаимодействие транспортной авиации с фронтовыми складами и армейским командованием, в чей адрес авиация должна была доставить грузы. Но тут выявилась и другая трудность. Для того чтобы самолеты могли совершать рейсы без дополнительной заправки в оба конца (общая длина пути 1000 километров), им приходилось брать для собственных нужд столько горючего, что оставалось [168] мало места для полезных грузов. Но это нас не остановило: слишком велико было значение каждой сотни килограммов своевременно полученного передовыми частями груза, а войскам фронта было подано по воздуху в этой операции около 600 тонн грузов, главным образом горючего. Может быть, самую ценную услугу наземным войскам оказали все же самолеты По-2 (переименованный У-2), доставлявшие боеприпасы подвижной группе генерала Плиева, действующей у гитлеровцев в тылу.

Вспоминая роль этих самолетов в войне и особенно в операциях, которые велись в тылу врага, я задумываюсь: почему бы не воздвигнуть пьедестал с настоящим самолетом По-2 или скульптурный памятник этому неутомимому труженику войны?

* * *

Выше отмечалось, что планирование Белорусской наступательной операции на недостаточную глубину отрицательно сказалось и на организации медицинского обеспечения. Значительная часть фронтовых госпиталей к началу наступления оставалась далеко в тылу: не считалось нужным приближать их к войскам, поскольку задача фронта не простиралась дальше Бобруйска и Осиповичей, а железная дорога к тому же была забита оперативными перевозками. Потребовались особые усилия, чтобы важнейшие требования по медицинскому обеспечению были в этих условиях выполнены.

В годы войны медицинские работники стремились постоянно совершенствовать свои знания, обобщая опыт предыдущих операций. Хирургические конференции проводились в каждой дивизии, в армиях и фронте.

Общефронтовая хирургическая конференция была проведена в Овруче незадолго до начала Белорусской операции. На ней присутствовало свыше 500 врачей, а также выдающиеся специалисты-медики из Москвы. Нашим постоянным куратором от Главного военно-медицинского управления был профессор В. С. Левит, общепризнанный авторитет для молодых хирургов. Всем были известны его научная деятельность и высокое мастерство как хирурга и педагога на посту главного врача 5-й Московской городской хирургической клиники.

Свою врачебную деятельность он начал еще как земский врач. Не раз он рассказывал молодежи, в каких условиях приходилось тогда работать на селе: и оперировать, и роды принимать, и лечить от простуды, от психических расстройств, быть «специалистом» по детским и инфекционным болезням, безотказно являться к любому больному по бездорожью, [169] в пургу, в знойную жару, на повозке, на санях, а то и пешком ва десяток километров.

Обычно перед фронтовыми конференциями Владимир Семенович бывал во многих дивизиях, наблюдал работу молодых хирургов, сам становился за операционный стол. Его выступления на конференциях носили строго деловой характер.

На этой же конференции выступал главный хирург фронтового эвакопункта профессор И. С. Жоров. Он постоянно заботился о том, чтобы полевые врачи прониклись сознанием того, как важна организация медицинского обеспечения именно на самых ранних его этапах. Он приводил примеры инфекций после ранения, в то время довольно частых; виной этому были неудовлетворительная организация выноса раненых с поля боя, слабая работа низового звена медицинской службы.

После конференции началась подготовка медицинского обеспечения в Белорусской операции. Прежде всего надо было освободить госпитали от раненых с длительными сроками лечения: в армейских госпиталях не должно было оставаться ни одного раненого, срок лечения которого превышал бы 20 суток, их эвакуировали во фронтовые учреждения. Но и на фронте их задерживать было нельзя, так как и там должны были оставаться резервные койки на случай большого притока новых раненых. Следовательно, необходимо было усилить санитарную эвакуацию поездами в глубь страны.

На протяжении всей войны наблюдалось такое явление: армейское командование не желало отдавать свои контингента раненых фронтовым госпиталям. Это кажется странным на первый взгляд. Но для этого было немало оснований. Значительная часть излеченных и возвращаемых на передовую раненых стремилась возвратиться именно в свою армию, в свою дивизию, в свой полк, и с этим желанием нельзя было не считаться. К тому же армейское и дивизионное командование, как говорится, на вес золота ценило обстрелянных бойцов, являвшихся прочной основой высокой боеспособности всей части. Вот почему к 23 июня 1944 года, т. е. к началу наступления правого крыла 1-го Белорусского фронта, загрузка передовых госпиталей ранеными оставалась сравнительно высокой — от 2 до 3 тысяч человек в каждой армии; все они подлежали выписке в свою часть в ближайшие дни.

Особое внимание было уделено подготовке низового звена медицинской службы — санитаров, санитаров-носильщиков. Обычно это звено комплектовалось за счет выздоравливающих в госпиталях бойцов. Более 750 человек прошли подготовку санитаров-носильщиков и были обучены элементарным способам доврачебной помощи (остановка кровотечения, наложение [170] шины, жгута, и т. д.) Эта работа имеет, можно сказать, решающее значение для быстрейшего излечения раненого. Опыт предшествующих боевых операций показал, что чем раньше оказана первичная доврачебная, а затем и врачебная помощь раненому, тем больше у него шансов на выздоровление. Это особенно относится к раненным в грудь, брюшную полость, череп. Установлено, что из 100 раненных в живот, получивших квалифицированную медицинскую помощь в первые два — четыре часа после ранения, выздоравливало свыше 90 процентов; если же помощь оказывалась через 15 — 20 часов, то смертельные исходы достигали 90 — 100 процентов. Вот почему проблема своевременного выноса раненых с поля боя всегда была краеугольным камнем всей практики военно-медицинской службы.

Собственно, это задача не чисто медицинская. В не меньшей мере ее решение прямо входит в компетенцию командира подразделения или части. Постоянная забота об организации выноса раненых с поля боя — прежде всего забота о розыске их в земле, в обвалившемся окопе или землянке, в обломках зданий, в густой траве — во многом способствует лучшим результатам лечения.

От умелости и отваги санитара-носильщика, санитарного инструктора и командира взвода санитаров-носильщиков зависела жизнь раненого, а равно и их собственная жизнь, [171] подвергавшаяся большой опасности. Так, на участке наступления 109-го стрелкового полка 37-й стрелковой дивизии 65-й армии за один день вышли из строя 11 санитаров, санитарный инструктор и командир взвода санитаров-носильщиков. Восполнять такие потери трудно, и командир должен всегда иметь подготовленную замену.

Большого внимания требовало снабжение передовых и фронтовых учреждений медицинским имуществом, особенно перевязочными материалами, противостолбнячной сывороткой, гипсом, наркотическими и сульфаниламидными препаратами, глюкозой, а также консервированной кровью и кровозамещающими жидкостями и т. п.

Перед началом наступления все медико-санитарные батальоны дивизий первых эшелонов и большая часть армейских госпиталей были полностью развернуты и подготовлены к приему и обработке раненых. Важная оговорка: если такой принцип развертывания медицинских учреждений был плодотворным в Белорусской операции, то через полгода, когда мы готовились к Висло-Одерской операции, он оказался совершенно неприемлемым, о чем будет сказано ниже. Для приема раненых в полосе войск правого крыла фронта было сосредоточено 70 тысяч госпитальных коек на удалении от 10 — 12 до 100 километров от переднего края. Резерв свернутых госпиталей располагался в 35 километрах. Мы не забывали также и о левом крыле фронта, которое вот-вот должно было перейти в наступление: там было сосредоточено еще 50 тысяч госпитальных коек.

Мы созвали специальное совещание начальников всех служб тыла, перед которыми выступил с докладом начальник медицинского управления фронта генерал А. Я. Барабанов. Он говорил о лечебно-эвакуационном плане в предстоящей операции. Медицинская служба широко опиралась на поддержку остальных служб тыла — службы военных сообщений, автомобильной, дорожной, интендантской и др., и это благотворно сказалось на судьбе раненых.

В целом медицинская служба пришла к началу Белорусской операции всесторонне подготовленной и в медицинском, и в организационном отношении.

Благодаря возросшему мастерству командиров в управлении боем санитарные потери в отдельных армиях во время наступления с 23 июня по 15 августа 1944 года не превысили 15 — 18 процентов. Отрадным было и то, что на полковые [172] медицинские пункты 82 — 83 процента всех раненых доставлялись не позже, чем через четыре часа с момента ранения. Однако все-таки 15 — 20 процентов раненых выносили с поля боя несвоевременно, и это свидетельствует о серьезных недочетах в низовых звеньях медицинского обеспечения.

Заслуживают внимания данные, характеризующие способ доставки раненых с поля боя на батальонные и полковые медицинские пункты (в процентах):

Остальные шли с поля боя без специальных сопровождающих, большей частью группами, помогая друг другу.

Характерно, что основными способами доставки раненых на батальонные медицинские пункты являются носилки, плащ-палатки, волокуши, а также пешее передвижение. Никакой механизации в низовом звене эвакуации не применялось. Уже в то время медики неоднократно ставили вопрос о конструировании какого-то низкосидящего бронетранспортера, способного брать раненого с земли прямо внутрь специальными лапами, чтобы таким образом оградить от повторного ранения, но в минувшую войну эта техническая проблема так и осталась неразрешенной. В звене батальон — полк основным средством санитарной эвакуации была повозка. Для современной высокомоторизованной армии повозка выглядит анахронизмом, на смену ей придет мобильная и, надо полагать, более комфортабельная техника.

Весь комплекс организационных и профилактических мероприятий дал сравнительно высокий процент возврата излеченных раненых в строй. Так, если в Сталинградской операции было возвращено в строй 32,3 процента, в битве под Курском — 45 процентов, то в Белорусской операции — 50 процентов. [173] Эта статистика охватывает только войсковые, армейские и фронтовые лечебные учреждения, без центральных. Более 20 — 25 процентов раненых излечивались и возвращались в строй вне границ фронта.

* * *

Весьма сложной и громоздкой задачей для тыла было ветеринарное обеспечение наступательной операции. С учетом трех кавалерийских корпусов во фронте насчитывалось 145 тыс. лошадей.

К началу наступления весь конский состав имел хорошую упитанность, был полностью перекован; все инфекционные заболевания были сведены к минимуму. Улучшению состояния конского поголовья во многом способствовал «смотр боевого коня», проведенный в мае — июне 1944 года; благодаря участию в этой большой кампании политических органов, партийных и комсомольских организаций, а также солдат и офицеров смотр дал хорошие результаты.

В ветеринарном обеспечении, как и в медицинском, важнейшее значение имела организация. Она была блестяще осуществлена под руководством выдающегося специалиста в этой области начальника ветеринарной службы фронта профессора [174] и генерала Н. М. Шпайера. Вся сеть фронтовых и армейских ветеринарных учреждений была максимально приближена к местам наибольшего скопления конского состава. Хорошо была поставлена эвакуация раненых лошадей. Потери конского состава в ходе наступления были незначительные, но для конно-механизированной группы Плиева они оказались чувствительными, так как эта группа попала под ожесточенный обстрел с воздуха и потеряла убитыми и ранеными 7300 лошадей.

На левом крыле фронта под неослабным наблюдением ветеринарных работников находилось два кавалерийских корпуса. Больших усилий от ветеринарной службы фронта потребовали профилактический осмотр и сортировка 11 тыс. лошадей, отбитых у противника в районе Бобруйска. Как уже упоминалось, ветеринарная служба фронта провела также обширные проти-воэпизоотические мероприятия в народном хозяйстве Белоруссии, одновременно способствуя этим и благополучию конского состава фронта. Наконец, ветеринарные работники фронта и армий несли ответственность за качество мяса, поступавшего на довольствие; по-прежнему за каждой армией следовали гурты, в общей сложности десятки тысяч голов скота.

Общая картина разнообразной деятельности органов тыла была бы неполной, если бы мы не сказали о трофейных органах, которые занимались в начале войны сбором и эвакуацией [175] в тыл подбитой на полях сражений боевой техники, стреляных гильз и специальной укупорки.

По мере того как расширялся масштаб вооруженной борьбы, особенно после Сталинградской битвы, роль трофейных органов многократно возросла. За 1943 год было отгружено с фронтов на заводы и базы 112 650 вагонов металлолома и 21 114 вагонов вооружения. Серьезным недостатком трофейной службы в то время была неосведомленность об оперативных планах командования, вследствие чего представители этой службы нередко с большим опозданием появлялись у трофейных объектов, то есть тогда, когда значительная часть имущества была растащена и, в лучшем случае, использована безучетно. Техническая оснащенность трофейных органов в этот период войны оставалась крайне низкой. Особенно не хватало эвакуационных средств для вывоза трофеев.

На огромном пространстве между меридианом Орел — Курск и Днепром трофейные органы продолжали сбор и отправку в тыл подбитой боевой техники и различного металлолома. Увлекшись этой важной государственной работой, наши «трофейщики» не подготовились к началу Белорусской операции, и мне как начальнику тыла пришлось получить за это внушение со стороны Военного совета фронта. И было за что!

По прежнему опыту мы знали, что противник при отступлении ничего «приличного» нам не оставляет; приведенные в негодность, облитые бензином и подожженные автомашины, артиллерия и танки никого не привлекали, кроме представителей трофейной службы. Иное положение сложилось во время Белорусской операции. Видимо, противник не ожидал того, что наши войска так стремительно выйдут ему в тыл и захватят крупные склады с продовольствием и разным другим имуществом. А случилось именно так: в районе Осиповичей нашими передовыми частями были захвачены в полной пригодности тысячи тонн муки, крупы, сахара, миллионы банок сгущенного молока, консервов. Поскольку трофейная служба охраны у складов не выставила, а все двери были открыты, то любая воинская часть, проходя мимо, считала нужным пополнить свои запасы. С большим опозданием удалось навести порядок и учесть оставшееся имущество.

Когда переходили в наступление войска левого крыла, наши трофейные органы подошли к делу совсем иначе: не только учли разведывательные данные о наличии в тылу противника военных складов, но и ознакомились, хотя бы в самых общих чертах, с экономикой районов, куда должны были войти советские войска, в частности таких центров, как Хелм, Люблин, Бяла-Подляска, Седлец, Мендзыжец и др. Руководящие работники трофейной службы фронта (генерал Жмакин, полковник Ковальчиков) [176] заблаговременно сформировали несколько «оперативных групп», куда вошли специалисты — инженеры различных направлений и энергичные офицеры во главе вооруженных команд, обеспеченных машинами и достаточным количеством горючего. Эти группы с мандатами от начальника тыла фронта выдвинулись накануне перехода в наступление (17 июля 1944 года) в расположение дивизий первого эшелона, чтобы следовать вместе с ними к заданным объектам.

Такая тактика себя целиком оправдала. Буквально через несколько часов после взятия того или иного крупного населенного пункта офицеры трофейной службы уже были у мест хранения военного имущества противника, а также на всех крупных предприятиях; всюду выставлялись посты солдат, выделенные командирами соединений, а помещения закрывались, на двери накладывались пломбы. Через день-два приступали к подробному учету всего захваченного. Правда, и тут не обходилось без эксцессов. Были случаи, когда выставленные трофейными органами часовые снимались проходящими воинскими частями, чтобы «подзаправиться» крайне соблазнительными продуктами, которые, по их мнению, не случайно ведь взяты были под охрану; только убедившись в безосновательности своих надежд, они сами же восстанавливали порядок.

Особенно хорошо и сознательно подошли к захваченным трофеям кавалеристы корпуса генерала В. В. Крюкова. Заместителем по тылу в этом корпусе был полковник Г. А. Толокольников. 2-й кавалерийский корпус благодаря умелым и решительным действиям быстро выдвинулся в оперативную глубину противника и овладел вместе с другими войсками Сед-лецом. Здесь были склады с большими запасами продовольственного и фуражного зерна и другим имуществом. Корпус взял под охрану все это имущество и, конечно, прежде всего обеспечил свои войска по положенным нормам с зачетом в план всего использованного. Уже это было на редкость хорошо: могли ведь взять и без зачета! Но полковник Толокольников оказался еще более великодушным: он позвонил мне и предложил «обменную операцию». «Я вам предлагаю овес, а вы мне дайте несколько тонн сахара и мяса, так как этих продуктов в корпусе не хватает». Пришлось пойти на это. (Подобные «обменные операции» между армиями практиковались впоследствии не раз, так как трофеи на разных направлениях были разные.)

Среди трофеев были и лошади кавалерийского образца, отбитые у немцев. Гитлеровцы имели «свои» — захваченные в 1939 году в Польше конные заводы, о которых прослышали кавалеристы. В рядах наших конников как-то стихийно возник призыв: «Лошадки корпуса должны подрасти!» Это означало, что взамен низкорослых киргизского типа лошадей должны [177] появиться более рослые, красивые лошади. Этот призыв прокатился широкой волной среди кавалеристов, и отклик на него стал перерастать рамки допустимого. Пришлось командиру корпуса наводить порядок в своем «хозяйстве». Вскоре все отбитые у немцев конные заводы были переданы полякам.

Лошади попали в надежные руки поляков, непревзойденных наездников, веками славившихся своим необыкновенным искусством выращивания породистых лошадей.

* * *

Опыт, приобретенный органами тыла в Белорусской операции, был тщательно проанализирован. В частности, были сделаны серьезные выводы о недостаточной подготовленности некоторых служб тыла для работы в новых условиях на зарубежной территории. Главный недостаток заключался в поверхностном знании основ экономики сопредельных государств, валютно-финансовых отношений, порядка использования промышленных и продовольственных ресурсов.

По-видимому, это объясняется тем, что наши руководящие военные кадры еще в мирное время изучали сопредельные государства по учебникам, не отличавшимся достаточной глубиной и достоверностью, обращая основное внимание не на экономику, а на топографические особенности театров военных действий. [178]

Этот существенный пробел в нашей военно-экономической подготовке мирного времени мы с еще большей остротой почувствовали на заключительном этапе войны. Позднее, в течение многих лет моей преподавательской работы в Академии, я настойчиво внушал слушателям значение данной проблемы. Но дело, конечно, не только в слушателях.

Территория тыла нашего фронта в Белорусской операции достигала 200 тысяч квадратных километров в исходном положении и около 500 тысяч квадратных километров к концу операции. Это больше, чем территория крупных западноевропейских государств. Этой территорией надо было управлять, поддерживать на ней должный порядок в соответствии с требованиями военного времени. Высшей властью в прифронтовой полосе был Военный совет фронта, в состав которого обычно входили отдельные высшие гражданские руководители. Тыл фронта практически решал конкретные вопросы по охране и обороне коммуникаций, баз снабжения, госпитальных баз, ремонтных баз и пр.

Крупных десантных групп противник в это время в наш тыл не забрасывал. Но он засылал к нам в ближайшие районы тыла советских юношей, насильственно увезенных в Германию, запуганных, развращенных и затем обученных в специальных школах диверсантов. Таких 15 — 16-летних мальчиков сбрасывали на парашютах со взрывчаткой, с ядами для отравления колодцев, со средствами для повреждения автомашин (в частности, этим мальчикам давались маленькие металлические ежи для разбрасывания их по дорогам, чтобы прокалывались скаты автомашин).

Противник использовал украинские кулацко-националистические банды (бандеровцев, бульбовцев и др.). Эти банды разрушали линии связи, разбрасывали по дорогам мины, совершали вооруженные налеты на расположенных к нам местных жителей, убивали в пути одиночно следующих наших командиров.

Для борьбы с бандами и диверсантами нами привлекались в первую очередь войска НКВД, одна дивизия которых была придана фронту. Однако одними этими войсками было бы трудно прикрыть тылы и войсковые части, учреждения и штабы от диверсионных действий враждебных элементов. Поэтому Военный совет 1-го Белорусского фронта принял специальное постановление о наведении твердого порядка во фронтовом и армейских тыловых районах. Ответственность за это возлагалась на начальника тыла фронта. [179]

Впервые за всю войну встал так остро этот вопрос. Правда, осенью 1941 года под Москвой также существовала специальная охрана тыла войсками НКВД и истребительными отрядами гражданской обороны, но там обстановка была совсем иная. Теперь надо было обезопасить огромную территорию. Не только войска НКВД — вся система тыла, все местные органы власти, все население участвовали в решении задачи.

Возложение ответственности на начальника тыла за наведение порядка в тылу фронта было вполне естественным; но предшествующей теорией и практикой подобная функция не предусматривалась. Впрочем до войны не предусматривалась и самая должность начальника тыла...

Начальнику тыла фронта и начальникам тыла армий в ходе Белорусской операции предоставлялось право в районах, где располагались соединения, части и подразделения, их силами и средствами организовать нештатные городские и сельские военные комендатуры. Вся полоса от переднего края до тыловой границы была покрыта сетью таких комендатур.

Из местного советского и партийно-комсомольского актива на добровольных началах были созданы группы содействия по 10 — 15 человек. Во всех населенных пунктах была учреждена система «десятидворок» во главе с уполномоченными. В обязанность всех этих комендатур, групп и «десятидворок» входило строгое соблюдение правил и режима, установленного в прифронтовой полосе.

Меры, предпринимавшиеся органами НКВД и дорожно-комендантской службой фронта, дали свои результаты: попытки диверсий и террористических актов со стороны противника успеха не имели. Что касается мальчишек-диверсантов, забрасываемых противником в наш тыл, то, хотя эти советские дети в течение двух-трех лет подвергались обработке в специальных немецких школах, они все до единого сами являлись в наши комендатуры и сельсоветы. Опыт охраны тыла в Белорусской операции также очень пригодился нам в последующем.

18 июля 1944 года перешло в наступление левое крыло фронта силами шести общевойсковых армий (включая 1-ю Польскую армию), одной танковой армии, двух кавалерийских корпусов и воздушной армии.

Названные силы были равны самостоятельному фронту. Тыл, обеспечивая наступление войск правого крыла, ни на минуту не забывал о левом крыле, которое лишь выжидало благоприятного момента для перехода в наступление. По мере того, как приближался этот момент, нам приходилось чуть ли не с аптекарской точностью взвешивать, сколько боеприпасов или горючего направить на правое крыло, а сколько на левое. [180]

Дней за пять до начала наступления было решено: все поезда с горючим и боеприпасами с центральных баз снабжения направлять не в сторону Гомеля, а в сторону Ковеля, через Киев, и как только будет очищено шоссе Ковель — Брест, сразу же начинать питать войска правого крыла по этому шоссе со стороны Ковеля.

Для этого надо было совершить крупный маневр автомобильным транспортом, дорожными войсками, фронтовыми госпиталями справа налево, минуя бассейн Припяти. Одновременно надо было произвести маневр артиллерией также справа налево, для чего потребовалось много железнодорожных поездов и несколько сот дополнительных автомобилей. Не выполнить такие перевозки, значило сорвать наступление.

Месяцем раньше бурный поток поездов двигался на гомельское направление; теперь исключительно напряженная железнодорожная обстановка создалась оттого, что все устремилось в другую сторону — на Сарны, Ковель.

* * *

Наш фронт имел постоянный контакт с партизанским движением. Руководитель партизанского движения в Белоруссии (позднее начальник Центрального штаба партизанских сил) П. К. Пономаренко (бывший в то время первым секретарем ЦК Коммунистической партии Белоруссии) часто бывал в штабе 1-го Белорусского фронта. Разумеется, ни одно обсуждение координированных действий не обходилось без решения очередных вопросов материально-технического и медицинского обеспечения партизан. Повседневным согласованием действий занималась оперативная группа партизанского штаба во главе с генералом Диканом; с ним-то и взаимодействовали начальники служб нашего фронтового тыла.

Снабжение партизан с «Большой земли» и обратная эвакуация людей и техники могли осуществляться лишь по воздуху. Поэтому создавались базы на специальных аэродромах. При таких аэродромах открывались отделения складов с вооружением, боеприпасами, горючим, медицинским имуществом. Там же открывались отделения госпиталей для приема раненых и больных.

Первая база, откуда стали перебрасывать грузы к партизанам, была организована 20 октября 1943 года в районе деревни Ивановской, что 4 километра западнее города Клинцы. Затем, по мере продвижения на запад, открывались новые и новые аэродромы, а рядом с ними базы снабжения.

Немало забот требовало затаривание грузов, подлежащих транспортировке по воздуху (с посадкой на землю или путем сбрасывания). [181] Для сбрасывания грузов с воздуха было выдано оперативной группе партизан 345 грузовых парашютов.

За время подготовки и проведения Белорусской операции авиация фронта произвела 369 самолето-вылетов в расположение партизанских соединений, доставив туда 166 тонн грузов и 37 человек руководящего состава и радистов. Обратными рейсами было вывезено 305 больных и раненых. Кроме того, вывозились дети партизан, которым угрожала месть гитлеровцев. Советские летчики совершали полеты при любой погоде, зачастую под сильным зенитным огнем противника или преследуемые «мессершмидтами». Немало этих героев-летчиков так и не возвратилось на свои аэродромы.

В отчетных документах по партизанскому движению отмечаются имена выдающихся летчиков 16-й воздушной армии 1-го Белорусского фронта, показавших образцы героизма в выполнении заданий по обеспечению партизан. Это товарищи Лахтин, Волков, Семенов, Горохов, Кургузов, Гончаров, Уткин.

В тех же документах мы читаем:

«Командующий 1-м Белорусским фронтом т. Рокоссовский, члены Военного совета тт. Булганин и Телегин хорошо понимали и высоко ценили значение партизанского движения, оказывая ему помощь вооружением, боеприпасами, диверсионной техникой, автотранспортом для переброски грузов на аэродромы и др.»

«Мы также отмечаем, — говорится далее в отчете, — чуткое и большевистское отношение к нуждам партизан со стороны начальника штаба фронта генерала М. С. Малинина и начальника тыла фронта генерала Н. А. Антипенко, который все время непосредственно получал заявки по обеспечению нужд партизан и безотказно удовлетворял их.

Всемерную помощь партизанам оказывали генерал Шляхтенко, генерал Бойков, генерал Шабанин, генерал Жижин, полковник Дутов, полковник Вайзман, полковник Ваховский».

Некоторые из военных говорят (да и историки так пишут), что с выходом наших войск на рубеж Вислы закончилась Белорусская операция. Формально, возможно, это так и есть. Бывая тогда в штабе фронта, я наблюдал, как некоторые отделы были озабочены составлением реляций на награждение — ведь операция закончилась!

Для кого закончилась, а для кого и нет... Для фронтового тыла усилия по ее проведению достигли зенита. С восстановлением железных дорог мы далеко отстали, взорванные мосты через многочисленные притоки Припяти не были отстроены, [182] автотранспорт работал на «плече» 400 — 500 километров в один конец, горючего не хватало, многие жизненно важные элементы тыла остались далеко позади, их надо было немедленно выдвинуть вперед... Требования к тылу в этот момент резко возрастают, хотя операция и считается законченной.

В связи с этим возникает вопрос: что считать концом операции? Это не праздный вопрос. Правильное понимание его позволит планировать материально-техническое обеспечение наступательной операции на всю ее глубину.

Уже после войны, работая в Академии Генерального штаба, я обратился к трем разным, но одинаково авторитетным товарищам с одним и тем же вопросом: что такое завершающий этап операции? Получил три разных ответа, из которых каждый был правильным, но неполным. Один сказал, что завершение операции означает выход войск на заданный рубеж; другой — что это не только выход на заданный рубеж, но и прочное удержание достигнутого рубежа; третий ответ был более полным: концом операции надо считать не только выход войск на заданный рубеж и его удержание, но и создание благоприятных условий для подготовки последующей наступательной операции.

Вдумаемся в эти формулировки. Каждая из них налагает на тыл различные обязанности.

Опыт большей части наступательных операций Красной Армии показывает, что в расходовании материальных средств, а также в людских потерях есть некая закономерность: более высокий уровень потерь — при прорыве обороны противника, резкое снижение в процессе наступления и возрастание — в конце операции. При этом надо заметить, что чем выше темпы наступления, тем меньше расход материальных средств и тем меньше людских потерь. Что касается конца операции, то планировать этот период труднее всего — здесь мы имеем дело со многими неизвестными, и расход материальных средств находится в прямой зависимости от вновь создавшейся обстановки, а также тех задач, какие ставит командующий фронтом перед войсками на завершающем этапе операции. Если считать наиболее точным определением понятия «завершающий этап операции» выход на заданный рубеж и создание благоприятных условий для последующей наступательной операции, то от тыла фронта требуется так рассчитать свои силы и средства, чтобы их хватило в самый трудный, самый ответственный момент. В противном случае мы можем оказаться перед риском потерять достигнутое и понести неоправданно высокие человеческие жертвы.

Немалый вклад в обеспечение Белорусской операции внесли работники системы военной торговли на фронте — военторга. [183]

Они занимались реализацией товаров, получаемых с баз центра, и заботились о налаживании местного производства.

Еще в 1943 году в нашей военторговской сети стало развиваться свое кустарное производство. Выпускались товары широкого потребления — гребешки, расчески, зажигалки, столовые приборы и пр. В 1944 году предприятия военторга фронтов поставили для армии 60 тысяч пар офицерских погон, около 1,5 миллионов звезд-эмблем, около 2 миллионов пуговиц, 0,5 миллиона банок гуталина, 600 тысяч коробок зубного порошка. На этих предприятиях военторга широко использовался труд инвалидов войны, которых вербовали на работу прямо в госпиталях для выздоравливающих. Предлагали свои услуги и многие местные жители.

При штабах соединений, иногда и частей были ларьки военторга (правда, не всегда регулярно функционировавшие); в батальонах, ротах, дивизионах, на батареях действовали лоточники — солдаты и сержанты, которые ходили по землянкам и траншеям, торгуя ширпотребом.

Наиболее интересной формой торговли на фронте была система индивидуальных и коллективных «посылок».

«Посылка» — это набор ходовых товаров, уложенных в пакеты, с перечислением содержимого и обозначенной ценой. Чтобы ускорить и упростить расчеты в боевых условиях, формировались коллективные «посылки» на отделение, взвод и роту. [184] Лоточник получал за них деньги с одного-двух человек, которые потом сами рассчитывались с остальными.

Военторг 1-го Белорусского фронта продал в 1944 году 809 тысяч «посылок», а на всех фронтах их было продано в том же году более 5 миллионов. Благодаря этому боец и на фронте был заинтересован в своевременном и полном получении причитающегося ему, хотя и небольшого денежного содержания, зная наперед, что сможет целесообразно его израсходовать. Этим, между прочим, и на фронте поддерживалась реальная стоимость советского рубля.

Система военторга постепенно взяла на себя содержание всех офицерских столовых в управлении фронта, в штабах армий и кое-где в штабах дивизий. Причитающийся офицеру паек передавался в военторг, а последний имел возможность усиливать его за счет продуктов, заготавливаемых самостоятельно. Личный состав этих столовых порой поражал своей необыкновенной оперативностью при перемещении штабов. Не успеешь, бывало, прибыть на новое место, — а за время наступлению штабы часто сменяли свое расположение — как докладывают, что столовая военторга уже развернулась и отпускает горячие обеды. Квартирьеры, выезжая на рекогносцировку, чтобы выбрать подходящий район для нового расквартирования, брали с собой и представителя военторга, который тут же приступал к оборудованию площадок под столовую.

С чувством большой благодарности следует отметить работу тружеников военторга в годы минувшей войны.

Во главе военторга 1-го Белорусского фронта стоял очень энергичный и инициативный офицер Н. В. Каширин — ныне генерал-майор, работающий в системе Главвоенстроя Министерства обороны.

* * *

В сложной и трудной работе по руководству фронтовым тылом при подготовке Белорусской операции большую помощь оказывал начальнику тыла Военный совет фронта.

Меня иногда упрекали в том, что я не всегда считаюсь с мнением своего руководства. Придерживаясь принципа строгого единоначалия в управлении тылом, я был уверен, что обязан брать на себя всю полноту ответственности за порученное дело и иногда идти на риск в том или ином крупном мероприятии, вполне сознавая всю тяжесть последствий, если этот риск не окажется оправданным. Но раз берешь на себя ответственность, то и права не должны быть урезаны. Полнота ответственности и полнота прав — неотделимы. Однако трудно работать, если нет твердой поддержки со стороны начальника.

Война не терпит «кисельного» и «кисейного» руководства подчиненными. Острота, динамичность обстановки требуют от [185] руководителя твердости, решительности, быстроты реагирования, не допускают, чтобы тратилось время на согласования и дискуссии. Иногда казалось, что мне не хватает простора для инициативы, что слишком много времени уходит на дублированные доклады.

Возможно, некоторая неугомонность характера и стремительность в действиях создавали у некоторых начальников мнение обо мне, как о человеке, недостаточно покладистом.

Но я никогда не был груб с подчиненными и не терпел грубого обращения с собой. Не нужно опускать руки при серьезном замечании со стороны начальника, если такое замечание сделано и не в должной форме, ибо начальство состоит из такой же материи и нервов, как и ты, — иногда и у него могут быть срывы. Но и оставлять без внимания такие срывы также не следует; иногда бывает полезно обратить внимание вышестоящего товарища на их недопустимость. Если он человек умный, то не обидится.

Основываясь на этих принципах, я строил свои отношения с людьми.

Главное — доверие! Без доверия ты не работник, а чиновник... Доверие вдохновляет на инициативу, творчество, на дерзание и риск. Во время войны мы ощущали благотворное влияние доверия, полноты прав и полноты ответственности за порученное дело.

Опираясь на поддержку командующего и Военного совета, я с удвоенной энергией осуществлял руководство тылом в Белорусской операции.

Тыл нашего фронта оказал значительную помощь молодой Польской республике, а помощь была нужна всяческая: автотранспортом, горючим, отдельными видами продуктов и прочим. Надо было обеспечить одеждой и питанием несколько сот сирот, родители которых погибли от рук фашистов. По просьбе Берута и Осубки-Моравского для этих детей фронт выделил муку, крупу, сахар, сгущенное молоко, постельные принадлежности из расчета на годовую потребность.

По личному указанию И. В. Сталина 1-й Белорусский фронт выделил из своего парка 500 грузовых машин и несколько сот тонн горючего в распоряжение польского правительства. По тому времени это было нам нелегко.

Многотысячный коллектив работников тыла 1-го Белорусского фронта проявил беспримерный героизм и самоотверженность в обеспечении величайшей битвы за освобождение Белорусской республики от фашистских варваров. Более 11 тысяч солдат, офицеров и генералов управлений и служб тыла были награждены за их доблестный труд. [186]