На Брянском фронте

Отношения у нас с командующим армией сложились настолько хорошие, что у меня и в мыслях не было менять место работы. Но вот раздался звонок из Москвы (у меня в то время был свой высокочастотный аппарат (ВЧ), на проводе был начальник штаба тыла Красной Армии М. П. Миловский. Справившись о моем здоровье и самочувствии, Михаил Павлович стал расспрашивать, как идут дела в армии. Докладывая все по порядку, я чувствовал, что не за этим он ко мне позвонил, потому что не в обычае было, чтобы центральное начальство обращалось в армию, минуя фронтовое управление. «Сколько времени вам потребуется на сборы?» — спросил он меня. От неожиданного вопроса я даже растерялся и не сразу ответил. М. П. Миловский продолжал: «Хрулев приказал вам быть готовым к отъезду через 24 часа. Куда ехать — указание последует дополнительно». Мне только оставалось ответить: «Слушаюсь». Тут же я доложил командарму и попросил его заступиться за меня. Ведь мы собирались не разлучаться и вместе заканчивать войну. [80] Но через два дня поступило приказание из Москвы немедленно сдать должность начальника тыла 49-й армии и отбыть на Брянский фронт, где вступить в должность заместителя командующего фронтом по тылу. Это произошло в конце июня 1942 года. На прощанье мы с И. Г. Захаркиным обнялись и поцеловались. Фронтовая дружба!

Уезжая с Западного фронта, я увозил с собой уже немалый опыт, полученный в исключительно трудной обстановке. Надо отдать должное И. С. Хохлову — члену Военного совета фронта по тылу, — он сумел разбудить в нас энергию, инициативу, изобретательность и любовь к своему делу. Человек незаурядных организаторских способностей, он глубоко знал экономику страны и нужды населения; на работу в армии он перенес все, чему научился, будучи председателем Совнаркома Российской Федерации. Главной его отличительной чертой было знание «мелочей» и замечательное умение сочетать эти «мелочи» с общегосударственными нуждами и задачами, умение заставить «военных» в полной мере использовать все, что есть вокруг них, чтобы поменьше обращаться к правительству со всякими просьбами. Ему принадлежит большая заслуга: он перевоспитал многих военно-хозяйственных работников, вступивших в войну с «классическими» представлениями о безотказности и бесперебойности поставок в армию любого имущества — была бы представлена по начальству «заявка».

Жизнь безжалостно опровергла розовое представление о том, что все блага будут нам поданы на блюдечке. В первое время даже представлять заявки было некому. Приходилось самому соображать, что и откуда взять, чтобы солдата накормить, чтобы скорее доставить на фронт все необходимое. И Хохлов показывал пример кадровым военным, как надо решать организационно-хозяйственные задачи, возникавшие на каждом шагу. Выходец из трудовой семьи, он мог сам взять в руки топор или косу и доказать, что всякий, кто хочет, может научиться ими владеть. Когда он узнал, что я еду в район Окской поймы, чтобы наладить там сенокошение, он изъявил желание поехать вместе и попросил приготовить для него косу по росту. Посланные мною на сенокос солдаты увидели его подлинно богатырский размах косой, широкий захват и чистоту косьбы. Чтобы не отстать от него, мне пришлось пойти на небольшую хитрость — брать в два раза меньший захват, над чем вдоволь посмеялся Иван Сергеевич.

Начальник тыла Западного фронта В. П. Виноградов открыто признавал, что у И. С. Хохлова есть чему поучиться и в смысле знания хозяйства, и в смысле такта в обращении с людьми. Такая способность признавать превосходство над собой того или иного товарища — прекрасная черта. Но в ней [81] таилась и некоторая опасность. Владислав Петрович пользовался большим уважением у подчиненных и коллег. Но ему не хватало уверенности в своих действиях, не хватало необходимой твердости и самостоятельности в принятии решения. Слишком давил на него авторитет И. С. Хохлова, который как бы вынужден был в какой-то мере подменять начальника тыла фронта. Это видели мы, армейские работники, и, сами того не желая, иногда обходили своего прямого начальника, обращаясь непосредственно к члену Военного совета...

Правда, дело от этого не страдало: Иван Сергеевич заботился, чтобы авторитет начальника тыла оставался не задетым.

Следуя на машине к новому месту службы, я старался мысленно представить себе обстановку, в которой придется решать задачи уже не армейского, а фронтового масштаба.

Проехали Тулу, Ефремов. День клонился уже к вечеру, когда водитель Грунь обратил мое внимание на едва заметные черные точки в воздухе: «То ли птицы, то ли самолеты». Не прошло и минуты, как мы увидели клубы дыма над Ельцом. Пока мы приближались к этому городу, фашистские стервятники сделали несколько заходов, сбросив сотни бомб. На главной улице города мы встретили лишь нескольких рыдающих женщин с детьми. Казалось, город мертв. Поваленные телеграфные столбы, густой дым из горящих домов, еще не убранные трупы — следы совершенного фашистами преступления. [82]

В 12 километрах юго-восточнее Ельца располагался штаб Брянского фронта. Бывший командующий этим фронтом генерал Ф. И. Голиков отбыл на вновь созданный Воронежский фронт. Ожидали другого командующего.

Должность начальника тыла фронта я принял от генерала В. Н. Власова. Встретились мы с ним в избушке, наполненной табачным дымом. Состояние рабочей комнаты генерала Власова было как бы отражением его настроения. Небритое лицо, грязь под ногтями, взъерошенные волосы, измятый костюм — все это производило отталкивающее впечатление. По его письменному столу ползали клопы... По всему видно было, что он переживает глубокую депрессию в связи с неудачами: противнику недавно удалось глубоко вклиниться на стыке между 13-й и 40-й армиями Брянского фронта, и, несмотря на то, что Ставка придала фронту несколько танковых корпусов, противник здесь не был ни разбит, ни даже оттеснен.

Из короткой беседы с В. Н. Власовым мне стало ясно: Брянский фронт испытывает острую нужду буквально во всем: в продовольствии, горючем, боеприпасах. Главное же — ему не хватает автомобильного и конного транспорта. По этой причине госпитали забиты ранеными — эвакуация по железной дороге была затруднена непрерывной бомбежкой.

Неприглядную картину нарисовал мне Владимир Николаевич...

— Нельзя ли нам попить чайку? — спросил я.

— А почему бы нет? — ответил Владимир Николаевич. — Хоть сию минуту. Сейчас мы сядем в машину и поедем попить чаю.

Действительно, пришлось проехать около 5 километров, прежде чем мы обнаружили в одном из оврагов палатку с харчами. Из-за стакана чая тратить столько времени!

— А как питается командующий фронтом? — поинтересовался я. — Неужто и он за каждым стаканом чая ездит в этот овраг?

— Да, у нас такой порядок. Велено никаких столовых вблизи штаба фронта не держать, — невесело разъяснил В. Н. Власов.

При этих словах я вспомнил Ивана Григорьевича Захаркина, не раз благодарившего меня за созданные ему бытовые условия. Кому же, как не начальнику тыла, позаботиться о бытовых условиях «мозга» фронта, т. е. штаба фронта! Ведь у его работников на учете каждая минута, потеря минуты иногда влечет за собой потерю многих жизней.

Конечно, прокормить штаб — это небольшой вопрос по сравнению с обеспечением всего фронта; но если ты [83] не можешь его решить, то как будешь решать большие вопросы?

Опять вспомнил 49-ю армию. Там столовая Военного совета армии хорошо обслуживала командование. Недоразумение возникло лишь раз в связи с тем, что обслуживающий персонал столовой допускал злоупотребления в списании в расход спиртных напитков.

Забегая вперед, расскажу об одной детали из работы столовой второго эшелона 1-го Белорусского фронта. Как известно, 100 граммов водки в сутки полагалось во время войны всем солдатам и офицерам от переднего края до штаба дивизии. Штаб корпуса, а тем более штаб армии и фронта не имели права на получение этого наркомовского «пайка». Но разве можно было соблюсти этот порядок? Особенно в тех случаях, когда нашим войскам удавалось отбить у противника склады с сотнями тонн различных спиртных напитков?

Посоветовавшись с командующим фронтом, я установил порядок, чтобы в столовой второго эшелона полевого управления фронта всегда было достаточно водки. Рядом с графинами с водой на столе стояли графины с водкой. Лишь в первый день один из столующихся напился, как говорят, «в стельку». В последующие дни — и так до конца войны — не было лиц, злоупотреблявших спиртными напитками. От заведующей столовой мне неоднократно приходилось слышать, что потребление водки в столовой значительно сократилось.

Вскоре прибыл новый командующий Брянским фронтом генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский. О нем, о его 16-й армии много писали в газетах. Имя Рокоссовского не сходило с уст, когда речь шла об отражении немецких атак на Волоколамском шоссе, о переходе наших войск в наступление на этом направлении, а еще раньше — о кровопролитных боях под Ярцево.

Теперь мне пришлось встретиться с ним как со своим командующим. Хотя мы увиделись впервые, у меня было впечатление, будто мы уже много лет знаем друг друга.

Я коротко рассказал о себе, о своей службе.

— Мы попали в очень сложное положение, — сказал Рокоссовский. Глядя на карту, он рассказал об обстановке на фронте.

13-я армия, ставшая теперь левофланговой нашего фронта, вела напряженные бои с противником. Надо было всячески ей помочь.

Выслушав мой доклад о состоянии тыла фронта, командующий пожелал мне успеха в работе. [84]

— Еще раз прошу побеспокоиться о раненых 13-й армий, — сказал он на прощание.

В тоне, каким это было сказано, не было ничего похожего на приказ, но я почувствовал серьезную тревогу за 13-ю армию. По прибытии к себе в штаб, я попросил начальника санитарного управления фронта генерала М. С. Ицкина подробно доложить мне о положении дел. По донесению начсанарма 13-й в деревне Барановке скопилось много раненых, и он просил помочь эвакуировать их. По словам Ицкина, армия имеет достаточное число свободных госпиталей и санитарных машин, и ему непонятно, как могла образоваться «пробка» в Барановке. Я решил немедленно выехать с ним в Барановку, находившуюся в 70 — 80 километрах от моего штаба.

Уж очень поучительная картина беспомощности и неорганизованности бросилась нам в глаза. На участке примерно в 20 — 30 километров вдоль линии фронта располагалось четыре госпиталя в 5 — 8 километрах один от другого, в затылок к медсанбатам дивизий. По схеме как будто правильно. Но три госпиталя совершенно бездействовали, а четвертый, в Барановке, принял свыше 2 тысяч раненых. «Принял» — это даже не то слово. Раненых не принимали, а просто разгружали по крестьянским дворам шоферы машин, идущих за боеприпасами на армейский склад, у ближайшей железнодорожной станции. Была одна-единственная дорога от войск на армейский склад — она шла через Барановку. А так как санитарная эвакуация осуществлялась главным образом с помощью обратного порожняка, то водители транспортных машин, стремясь как можно быстрее доставить боеприпасы на фронт, не тратили время на поиски госпиталей, укрытых в лесу, а считали более удобным воспользоваться ближайшим госпиталем. К тому же служба пикетирования была поставлена из рук вон плохо, никаких указательных знаков в сторону развернутых в тылу госпиталей мы не обнаружили.

А что делается в госпитале, рассчитанном на 200 коек, когда в него завезли 2 тысячи раненых, разбросав их по всей деревне?

Нельзя было ограничиться частными мерами административного воздействия. Из создавшегося здесь трагического положения надо было сделать серьезные выводы. На этом примере надо было показать, к чему ведет несогласованность действий различных служб тыла армии. За эту несогласованность в первую очередь отвечает начальник тыла армии.

Начсанарм 13-й разместил свои госпитали по принятой схеме, вне связи с общей организацией тыла армии. Он не принял во внимание того, что в напряженной боевой обстановке трудно заставить водителя транспортной машины делать [85] крюк по бездорожью в поисках госпиталя, к тому же так сильно замаскированного, что даже своим людям трудно его найти. Обстановка подсказывала, что целесообразнее всего разместить госпитали вблизи дороги, идущей через Барановку. Пусть это было бы нарушением схемы устройства санитарного тыла, зато раненым было бы намного лучше. В данном случае штаб тыла армии действовал по шаблону, не приложив сил для обдумывания задачи, не проявив инициативы.

Тяжелый урок, извлеченный нами из барановской трагедии, был немедленно доведен до сведения других армий. Со стороны санитарного управления фронта была оказана действенная помощь 13-й армии. Командующий фронтом одобрил меры, принятые по этому поводу.

Близилась осень. Надо было подумать об обеспечении войск на зиму. Ясно было, что сидеть сложа руки в ожидании, когда центр даст все необходимое, было бы преступлением. Осень — значит надо было заготовлять продовольственное зерно, фураж, картофель, овощи, организовать нагул скота, поступающего к нам в живом виде, и т. д.

Не раз пришлось советоваться по этим делам с секретарем Орловского обкома партии Н. Г. Игнатовым. Но кроме Орловской области, в границы тыла фронта входили области: Тульская, Рязанская, Пензенская, Тамбовская.

Военному совету был доложен план мероприятий по заготовкам. Командующий внимательно рассмотрел наш план и помог его выполнению.

— Как ни трудно отвлекать с фронта машины, людей, но еще хуже будет, если будем голодать зимой, — заметил К. К. Рокоссовский.

На самолете У-2 вместе с начпродотдела И. И. Макаровым я облетел Тульскую, Рязанскую, Пензенскую, Тамбовскую области, всюду доложил гражданским руководителям о предпринимаемых фронтом шагах и всюду заручился поддержкой. По согласованию с областным руководством были расставлены кадры военных заготовителей и автотранспорт, определены пункты хранения всего заготовленного. Что касается Орловской области, то здесь перед нами стояла задача не только помочь убрать урожай, но и оказать помощь оставшемуся, сильно поредевшему местному населению в проведении осенних полевых работ. Мы дали семенной материал, горючее, автотранспорт, а там, где было возможно, и тракторы.

Надо заметить, что не всегда существовало должное взаимопонимание между военными работниками и руководителями областей, частично оккупированных противником. Например, один из членов Военного совета Брянского фронта, С. И. Шабалин, сам бывший до войны крупным партийным работником, [86] а теперь ставший военнослужащим и удостоившийся звания генерала, с непонятным высокомерием относился к «штатским» руководителям областей и нередко называл их «генералами без армии», будто они были повинны в создавшемся положении. Но другие руководители фронта не были склонны следовать его примеру. Наоборот, у нас легко складывались с обкомами и райкомами, с облисполкомами и райисполкомами прифронтовых областей дружественные рабочие связи. Особенно хорошие отношения были с руководством Орловской и Тульской областей. Секретарь Тульского обкома партии В. Г. Жаворонков и председатель облисполкома Н. И. Чмутов с исключительным вниманием относились к нуждам фронта. У них еще свежи были в памяти дни героической обороны Тулы. Таких руководителей не надо было убеждать, чем нужно помочь фронту. Они сами организовали в Туле ремонт оружия, изготовление минометов, предоставили все лучшие помещения под фронтовые госпитали, нашли, где разместить ремонтные базы. Со своей стороны и фронт делал все, чтобы помочь области в восстановлении хозяйства, особенно угольных шахт. Тыловые органы фронта своими силами полностью восстановили две затопленные шахты и наладили там добычу угля.

О нашей работе с секретарем Орловского обкома партии Н. Г. Игнатовым стоит сказать подробнее. [87] Командующий, относившийся к нему с глубоким уважением, не раз обращал мое внимание на меры помощи сильно пострадавшим районам. Эта многострадальная область долго была театром вооруженной борьбы с немецким фашизмом, ее люди подверглись массовому уничтожению, экономика — разрушению. Когда в августе 1943 года Орел был освобожден, мы увидели область почти сплошь в руинах.

На долю Н. Г. Игнатова выпала тяжелая обязанность руководить всеми восстановительными работами в Орловской области: заново надо было создавать промышленные предприятия, больницы, школы, возрождать сельское хозяйство и первым долгом позаботиться о том, чтобы люди были накормлены, обуты, одеты и могли работать. Мы, военные, помогали Орловщине до конца войны, поддерживая связь с обкомом партии.

Может быть, наши деловые тесные взаимоотношения с гражданскими властями содействовали тому, что во всех областях заготовки шли успешно. Хуже обстояло дело с вывозом заготовленного к железной дороге.

Считать ли заготовленным то, что находится в глубинках? Опыт минувших лет показывал, что не вывезенное оттуда зерно так и оставалось там до следующего года, и заготовительные органы не рассматривали его как реальный ресурс. [88]

Военный совет фронта принял специальное решение о мерах усиления работ по вывозу, в первую очередь из глубинных пунктов. После этого к пристанционным заготовительным пунктам было подвезено различного зерна и фуража почти на годовую потребность фронта. Было чему радоваться — приближение зимы нас не страшило!

Вскоре стало известно, что член Государственного Комитета Обороны А. И. Микоян созывает в Кремле совещание начальников тыла фронтов для обсуждения вопроса о готовности к зиме в продовольственном отношении.

Партия возложила на А. И. Микояна наблюдение за обеспеченностью Вооруженных Сил продовольствием, горючим, за своевременную доставку на фронт боеприпасов, вещевого имущества. Кроме того, А. И. Микоян как член ГКО ведал тогда заготовками, импортом для армии, внешней и внутренней торговлей, в его ведении находился морской и речной флот. Самым острым вопросом в первый год войны было обеспечение армии теплым обмундированием и валеной обувью. Зима, как известно, была очень лютая, снежная. Но благодаря героическим усилиям советского народа и хорошей организации дела действующая армия получила своевременно добротную обувь и одежду, и поэтому случаи обморожения были редки. В 1942 году на первый план выдвинулось снабжение армии продовольствием. Для этого и было созвано упомянутое совещание.

Из газет и из рассказов товарищей я знал, что А. И. Микоян — очень энергичный, требовательный человек, хорошо знает народное хозяйство, не терпит пустых, формальных ответов, вроде «так точно», «никак нет».

Для участия в совещании я пригласил с собой начальника продовольственного отдела фронта И. И. Макарова, который до войны не раз встречался с Анастасом Ивановичем по работе. Поскольку Брянский фронт проделал немалую работу по заготовкам продовольствия и я знал, где, что и в каком количестве заготовлено, предстоящая встреча меня не очень беспокоила.

Совещание в Кремле продолжалось одну ночь. Первым выступал начальник тыла Волховского фронта. Поднявшись, он стал перелистывать свою записную книжку в поисках данных, но темпераментный А. И. Микоян переходил от одного вопроса к другому, и докладчик не успевал найти нужную страницу, а наизусть ничего не помнил. Крайне раздраженный такой неосведомленностью начальника тыла, А. И. Микоян тут же приказал освободить его от занимаемой должности. Затем выступил с докладом начальник тыла Западного фронта генерал В. П. Виноградов. У него обошлось все благополучно.

Наступила моя очередь. Я привез с собой схемы и диаграммы на ватмане, наглядно показывающие состояние запасов продовольствия. Анастас Иванович, находившийся на противоположном конце стола, подошел ко мне и сел рядом. Мой доклад фактически превратился в оживленную беседу с ним.

И поныне остается в памяти огромный масштаб практических дел, которыми непосредственно занимался Анастас Иванович. Невозможно было представить себе сколько-нибудь значительного государственного мероприятия по обеспечению нужд действующей армии без его активного участия.

За короткое время пребывания на Брянском фронте у меня сложились дружеские отношения с начальником штаба фронта генералом М. С. Малининым, с командующим артиллерией фронта генералом В. И. Казаковым. В создании дружеского расположения, связавшего руководящих работников фронта, весьма важную роль играл К. К. Рокоссовский. Мои отношения с ним стали еще более сердечными, чем в первые дни знакомства.

Вскоре по приезде на Брянский фронт я получил орден Красного Знамени, к которому был представлен еще Военным советом Западного фронта. По тем временам орден Красного Знамени для начальника тыла армии представлял необычно высокую награду, и я им очень гордился.

30 сентября 1942 г. К. К. Рокоссовский был назначен командующим вновь формируемого Донского фронта. Он пригласил с собой на новое место работы генералов М. С. Малинина, В. И. Казакова и меня, чему я был рад. Но А. И. Микоян запретил мне перемещение впредь до полного завершения успешно начатых заготовок. Не прошло и полутора месяцев, как новому командующему Брянским фронтом генералу М. А. Рейтеру было приказано передать Донскому фронту большую часть заготовленного нами продовольствия, находящегося в тех областях, которые непосредственно примыкали к Донскому фронту. Это огорчило нас до крайности, хотя мы и понимали, что лучшего выхода у центра не было.

Положение на Брянском фронте в конце 1942 года было неспокойным: то на одном, то на другом участке противник пытался атаковать. Особенно трудной была обстановка на участке 48-й армии, у генерала П. Л. Романенко, и как раз в этой армии в то время не оказалось начальника тыла.

Помощник начальника тыла Красной Армии по кадрам генерал И. Т. Смелов позвонил мне из Москвы и спросил, знаю ли [90] я дивизионного комиссара М. К. Шляхтенко и могу ли принять его на работу на свой фронт. Еще бы мне не знать товарища Шляхтенко!

В 1937 году, когда я служил в Киеве, он не поверил клеветническому доносу на меня и не дал хода уже заготовленному документу на мой арест. По тем временам это был акт необычайного мужества и принципиальности. Разумеется, я немедленно согласился с назначением его на должность начальника тыла 48-й армии. Первое время трудно пришлось Шляхтенко на этой должности. Всю свою жизнь по роду своей работы он видел деятельность хозяйственников лишь со стороны. А тут пришлось самому возглавить большой и сложный армейский тыл, да еще в напряженной боевой обстановке.

Командарм 48-й П. Л. Романенко не всегда умел справедливо судить о своих подчиненных вообще и, в частности, не сумел понять вновь назначенного начальника тыла. Армия в те дни едва сдерживала натиск противника, и малейшую неудачу на фронте генерал объяснял плохой работой тыла. Дошло до того, что командарм поставил перед командующим фронтом вопрос о смещении Шляхтенко. Как сейчас помню разговор командующего фронтом, находившегося в штабе 48-й армии, со мной по телеграфному аппарату «Бодо». «Откуда вы взяли этого Шляхтенко? Известно ли вам, что он проваливает дело? Я требую от вас принятия решительных мер». Прочитав на ленте эти слова, я заверил генерала Рейтера, что приму меры, и в ту же ночь сам прибыл в расположение штаба тыла 48-й армии. Еще до отъезда из своего штаба я приказал немедленно загрузить и отправить в 48-ю армию автобатальон с боеприпасами и другой с горючим.

Я не сразу узнал Шляхтенко. Лицо его стало землистым, он давно не брился, несколько ночей не спал, и мне казалось, что он ко всему стал равнодушен, потерял способность сказать что-либо внятное в защиту свою и подчиненных. «Трудно, очень трудно», — только это и услышал я от него.

По-разному можно было подойти к этому человеку. Самым распространенным в то время методом было снять с должности и поставить другого начальника, и это в наибольшей мере оправдало бы меня в глазах командующего фронтом. Но ведь это был Шляхтенко. Я знал всю его жизнь. Член партии с 1919 года, стойкий коммунист, человек высокой культуры, пользовавшийся всеобщим уважением среди пограничников Среднеазиатского, а затем Киевского округов. Я верил, что этот человек способен будет хорошо и быстро освоить новое для него дело.

Размышляя об этом и будучи совсем не весел, я начал с того, что самым веселым тоном порекомендовал Михаилу Кондратьевичу [91] немедленно побриться, затем позавтракать со мной и отдохнуть. Он так и сделал, а я в эти часы как бы замещал его. Благодаря принятым мерам положение со снабжением армии заметно улучшилась. Попутно были рассмотрены другие организационные вопросы. А сам Шляхтенко, отдохнув, выглядел совсем иным человеком.

Оставалась неразрешенной одна «деталь». Дело в том, что из Москвы Шляхтенко прибыл ко мне со знаками дивизионного комиссара на петлицах. Когда вводились погоны, я предложил ему надеть погоны полковника, сам же имел в виду договориться с Романенко о последующем представлении его к присвоению этого воинского звания. Однако при сложившейся тогда в 48-й армии обстановке трудно было рассчитывать на благосклонность командарма.

Однако, как нередко бывает на фронте, жизнь буквально «переворачивает мозги» людей. 48-я армия не только устояла против превосходящих сил противника, но и нанесла ему большой урон. Командарм после этого не раз выражал свое удовлетворение работой начальника тыла армии Шляхтенко и сам, без моей просьбы, добился того, чтобы Шляхтенко стал «законным» полковником.

Командующий Брянским фронтом генерал-полковник М. А. Рейтер уделял немало внимания работе тыла. Он сам в первые месяцы войны был начальником тыла Брянского фронта и ушел с этой работы после ранения. Главным, по его мнению, в работе тыла, а также в работе командиров всех степеней должна была быть постоянная забота о бойцах, особенно о людях, находящихся на передовой. Рейтер любил вспоминать при этом, что он сам прошел суровую жизнь солдата еще в империалистической войне.

Когда наступила зима 1942/43 года, для изучения быта солдат и боеготовности войск фронта в целом командующий создал несколько комиссий во главе с начальником штаба, прокурором, начальником политуправления, начальником тыла фронта.

Мне пришлось обследовать одну из дивизий 13-й армии. От дивизии до полка добирался на санях, а далее — в маскировочном халате пешком до батальона и, наконец, по ходам сообщения — в роту и взвод. Со мной шли мой адъютант и командир батальона. В беседе принимали участие 15 — 20 солдат. Я просил их без всякого стеснения рассказать о житье-бытье, заверив, что их пожелания будут доложены на заседании Военного совета фронта.

Прежде всего коснулись вопроса об одежде, обуви и питании. Ведь стояла зима, сильные морозы чередовались с оттепелями, а это — бич для снабжающего фронт обувью: в валенки или ботинки обуть солдата? [91] Обременять его хранением в вещевом мешке лишней пары обуви, конечно, невозможно. Не только килограмм, 100 граммов добавочного груза на плечи пехотинца заметно его утомляют. Где же хранить запасную обувь, которая может понадобиться при смене погоды?

По-разному решался этот вопрос в дивизиях и армиях. В одних при выдаче валеной обуви всю кожаную обувь собирали на склад дивизии, там ремонтировали и хранили до весны. В других вся обувь концентрировалась на армейском складе, и это был более надежный способ сбережения обуви. Но и в том, и в другом случае боец не мог сменить обувь в случае внезапной перемены погоды. Вот почему этот вопрос и был мною задан при встрече с солдатами. Пришли к выводу, что без валенок оставаться до конца зимы нельзя ни на один день, а для всякого случая хорошо бы иметь два-три десятка пар кожаной обуви разных размеров в батальоне.

Далее я просил показать паек НЗ, который по уставу должен храниться в неприкосновенности в вещевом мешке каждого солдата. Увы! Ни у кого НЗ не оказалось. Командир батальона объяснил, что все пайки НЗ хранятся в специальном укрытии при штабе батальона и выдаются на руки в случае необходимости. Практика показала, по словам командира батальона, что такой способ хранения пайков НЗ более надежен. Я проверил на обратном пути порядок хранения пайков, и мне оставалось лишь поблагодарить командира батальона за его внимание к сохранению неприкосновенного запаса продовольствия.

Как часто моетесь и меняете нательное белье? — спрашивал я солдат. Несмотря на весьма суровую обстановку, командир полка и полковой врач обеспечивали всему личному составу мытье со сменой белья регулярно один раз в декаду. За год войны мы научились соблюдать гигиену в любой обстановке.

Горячая пища подавалась в окопы, по словам солдат, регулярно, но не хватало специй. Надоели концентраты. «Колбаса второй фронт», как называли иронически солдаты американские мясные консервы, лишь отчасти восполняла недостаток мяса. Но все в один голос заявляли, что наши, советские мясные консервы более приятны на вкус.

Получили солдатское одобрение банки с сухим спиртом, благодаря которым можно было подогревать пищу в окопе без риска демаскировать себя: ведь такой огонь дыма не дает. К сожалению, на фронте мало было сухого спирта.

Перебои в обеспечении махоркой или табаком оказались наиболее жгучим вопросом, и мне пришлось выслушать немало справедливых жалоб. Но положение табачной промышленности оставалось еще тяжелым. Мы должны были восстановить одну [93] махорочную фабрику сами и заготовили изрядное количество табачного листа; однако приходилось еще ждать некоторое время, пока фронт станет производить махорку своими силами.

Солдаты довольно хорошо были осведомлены об обстановке на других фронтах и о международной жизни. Пленение многотысячной армии Паулюса под Сталинградом воодушевило наших воинов. Буквально через несколько дней после этой победы им пришлось участвовать в наступлении на Касторное, преследовать немцев в курском направлении, и они понимали, что, собственно, это было продолжением Сталинградской битвы.

По возвращении в штаб фронта всех участников обследования состоялось расширенное заседание Военного совета, на котором председатели комиссий сделали подробные доклады. Полученный таким образом материал послужил основой для практической работы всех служб фронта, особенно служб тыла и Политуправления.

В январе и феврале 1943 года возникли большие затруднения с железнодорожными перевозками. На курское направление шли один за другим железнодорожные эшелоны с войсками Донского фронта. Елецкий узел был забит до крайности, и, заметив это, противник усилил авиационные налеты на этот объект. Вот тут-то и сказалось значение обходного железнодорожного пути, построенного вокруг Ельца еще до войны. Фактически мы не имели ни часа перебоев в пропуске поездов по обходному пути, когда станция и главные пути были уже начисто разрушены.

Совершено неожиданно появился в моей штаб-квартире генерал-полковник К. К. Рокоссовский. На его груди был еще не виданный мною никогда орден Суворова I степени — наивысшая полководческая награда, как гласит статут. Прошло более пяти месяцев после его отъезда с Брянского на Донской фронт. Назначенный теперь командующим вновь созданного Центрального фронта, он спешил в район его боевых действий. Где-то в районе Курска должен был расположиться его штаб. Два часа нашей встречи пролетели, как одна минута. Ему предстояло проехать на машине в условиях зимнего бездорожья еще не менее 250 километров. Он уехал из Ефремова на Елец и далее на Курск; 8 февраля 1943 года Курск был очищен от немцев. В освобождении этого города участвовали и войска Брянского фронта.

К нам на фронт часто приезжали журналисты, писатели и ехали, куда кто хотел. Мы даже радовались, когда от нас, кроме еды и горючего, ничего больше не требовали. [94] Но всего хуже было чувствовать себя в положении объекта писательского наблюдения. Почти трое суток журналистка Раиса Азарх сидела у меня в кабинете. На руках у нее был мандат, достаточно авторитетный, чтобы давать ей право вникать во все детали. Я бы не сказал, что мне доставляло удовольствие работать, чувствуя на себе взгляд пытливой журналистки и отвечая на ее довольно неожиданные и не идущие к делу вопросы. И до сих пор не знаю, как использовала Р. Азарх свои записи в Ефремове...

Неистовствовали февральские метели. Продолжали прибывать по железной дороге в район Ельца и Ливен войска и боевая техника в состав Центрального (бывшего Донского) фронта. Штабу его было указано разместиться в деревне Свобода севернее Курска. Прибывал штаб сюда отдельными эшелонами на протяжении многих дней. Перемещаясь на курское направление, командование фронта оставило на Волге все свои дорожные части и дорожную технику, недооценив роль тыла в подготовке и проведении предстоящих операций. Для перевозки личного состава и учреждений полевого управления было предоставлено 30 поездов, много всякого имущества было погружено в них, но для дорожной техники места не нашлось.

Дорого обошлось это войскам!

Частям, выгруженным из вагонов в Ельце и Ливнах, предстояло совершить пеший переход в 150 — 200 километров.

Пехоте и артиллерии надо было преодолеть сугробы на дорогах, достигавшие местами двухметровой высоты.

Особенно тяжелая участь выпала на долю 70-й армии, прибывшей в состав Центрального фронта. Она состояла только из пограничников. Прибыв на станции Елец и Ливны в феврале 1943 года, 70-я армия должна была следовать своим ходом в район Фатежа и далее на рубеж соприкосновения с противником. В пургу люди двигались пешком по пояс в снегу. Мало того, они сами вместо лошадей, которых армия почти не имела, тащили на себе артиллерию и другие грузы, да и трудно было бы идти лошадям по таким сугробам. Если бы командование Донского фронта при погрузке в районе Волги захватило с собой хотя бы прицепные грейдеры, какое бы это дало облегчение войскам!

Не без вины был в этом и начальник тыла Донского фронта, который не сумел настоять на более правильном использовании подвижного состава и не пропустил своей властью впереди войск два-три эшелона с дорожными войсками и техникой. Впоследствии начальнику тыла фронта генералу И. Г. Советникову пришлось хлебнуть из-за этого немало горя. [95]

* * *

Для первой половины Великой Отечественной войны, вернее, для 1942 — 1943 годов характерным было такое положение, когда на значительном пространстве войска подолгу стояли в обороне, а ожесточенные бои шли на отдельных направлениях. В периоды затишья войска отдыхали, совершенствовали свою боевую выучку, укрепляли оборонительные рубежи. Медицинские учреждения занимались лечением раненых, а органы тыла приводили в порядок боевую технику, транспорт и т. д.

В такое время не лишне было подумать и о «ремонте» командного состава, в первую очередь низшего звена (рота, батальон). По директиве из центра фронтам рекомендовалось создать возможность для них кратковременного отдыха.

На Брянском фронте мы решали эту задачу различными способами. На базе фронтовых и армейских госпиталей были открыты двухнедельные дома отдыха. В тылу дивизий (на стыках между ними) были открыты «чайные» с комнатами отдыха на 20 — 30 коек. Здесь офицер мог отдохнуть в течение трех — пяти дней и при необходимости быстро возвратиться в свое подразделение. На фронтовых и армейских военно-автомобильных дорогах открывались «гостиницы», где приезжий командир мог получить по аттестату хорошее питание и отдых. Основная трудность состояла в том, что недоставало женских кадров для выполнения обязанностей поварих, официанток, уборщиц и т. п.

Недолго просуществовали все эти «чайные» и «гостиницы». Но значительная часть офицеров получила возможность хоть на короткое время уйти от окопной жизни. Многим была оказана та или иная медицинская помощь. Но главное — человек мог спокойно отоспаться без артиллерийской и пулеметной «музыки».[96]