На Курской дуге

Необычно рано наступила оттепель в районе Курска в 1943 году. Несмотря на заморозки, дороги были в плохом состоянии. Размякли суглинки и чернозем. Наступила жесточайшая весенняя распутица. Лишь по Курско-Орловскому шоссе можно было добраться на машине до линии фронта, а вправо и влево от шоссе с трудом переступала даже лошадь. Хуже всего было в полосе 70-й армии, от Фатежа в сторону Дмитриев-Льговский; да, пожалуй, и соседняя с ней 65-я армия находилась в не лучших условиях. Десятки тысяч людей, лошадей, множество орудий и минометов 70-й и 65-й армий оказались отрезанными от баз снабжения.

На фронте возникли осложнения с продовольственным обеспечением войск. Ни о каком продолжении наступления и речи быть не могло, хотя Ставка не отменяла приказа о наступлении.

Не помню точно, 10 или 11 марта я получил телеграмму от А. В. Хрулева с приказанием прибыть самолетом в штаб Центрального фронта. Доложив об этом командующему нашим фронтом, я приказал [97] подготовить самолет У-2, находившийся в моем распоряжении.

Мне предстояло лететь из города Ефремова до деревни Свобода — 1,5 — 2 часа. Вылетели еще затемно, чтобы не нарваться на немецких истребителей, и около 8-ми приземлились, шлепнувшись в лужу. С трудом преодолев больше километра непролазной грязи, я разыскал домик, в котором располагался К. К. Рокоссовский; в этот момент там находился и А. В. Хрулев. По всей вероятности, мой далеко не парадный вид немало смутил Хрулева, предложившего мне сначала привести себя в порядок. Я успел узнать, что предполагается освободить генерала И. Г. Советникова от должности начальника тыла Центрального фронта и мне предложено вступить в эту должность. На мое назначение требовалось согласие Государственного Комитета Обороны.

К. К. Рокоссовский и А. В. Хрулев сделали мне соответствующие указания. При этом Андрей Васильевич дал мне 48 часов, чтобы ознакомиться с положением, после чего я должен взять в свои руки управление тылом полностью. Недавно изданный им же самим приказ о том, что в подобных случаях сдающему и принимающему дела предоставляется 15 суток на оформление акта, в данном случае, как он сказал, не берется в расчет.

Через час я был уже в Курске, где были расположены штаб тыла фронта и все ого службы снабжения. Познакомившись с генералом И. Г. Советниковым, я почувствовал к нему симпатию. Мне показалось, что решение снять его с должности возникло в результате неблагоприятных обстоятельств, не зависящих от него. Он рассказал, что беда не в одной лишь распутице, парализовавшей подвоз: перемещаясь в район Курска, управление тыла, его штаб и ряд руководящих тыловых работников оказались разбросанными на пути от Дона до Курска: начальник штаба тыла генерал И. М. Карманов находился в тот момент в Ельце, откуда командовал всем грузопотоком в сторону Курска... Иными словами, войска фронта уже вели боевые действия, а сколоченного аппарата управления тылом не было. Возможно, «вина» Ивана Герасимовича заключалась в его чрезмерной уступчивости по отношению ко второму члену Военного совета фронта по тылу полковнику М. М. Стахурскому, имевшему тенденцию подменять начальника тыла.

Тут же я убедился, что находящиеся в Курске тыловики фактически не работают, потому что люди едва успевают бегать в щели, а выйдя из них, снова бежать обратно — фашисты бомбили Курск днем и ночью. Штабы и службы несли немалые жертвы, но уйти из Курска не могли из-за полного [98] бездорожья: для размещения служб тыла требовалось не меньше 10 — 15 деревень, и нужны были дороги.

Давая мне наказ, А. В. Хрулев объявил, что я могу взять с собой с Брянского фронта любого работника, если это нужно для дела. Чтобы воспользоваться столь широким позволением, я должен был как можно скорее и лучше узнать работников тыла Центрального фронта. При тогдашней обстановке важнейшее место занимала продовольственная служба, и мне стало ясно, что эту службу надо усилить новым, более энергичным и знающим руководителем. Таким был Н. К. Жижин, которого я хорошо знал по работе на Брянском фронте. Пришлось также укрепить руководство и некоторыми другими службами. В целом же коллектив работников произвел на меня хорошее впечатление, и со многими мне довелось потом пройти путь до самого конца войны, чего я и желал. Самыми сильными работниками были начальник штаба тыла генерал И. М. Карманов, начальник Дорожного управления фронта полковник, впоследствии генерал Г. Т. Донец, начальник Санитарного управления фронта генерал А. Я. Барабанов.

Прежде всего надо было решить проблему, как доставлять продовольствие на передний край. На фронтовых и некоторых армейских складах продовольствия было даже с избытком, но как одолеть распутицу?

Говорят, что лучшее решение отличается сравнительной простотой. Я вспомнил, как перед войной подавались продукты на погранзаставу «Поп-Иван»: один носильщик доставлял 40 — 50 килограммов продуктов в рюкзаке на плечах. Почему бы не испробовать такой метод и в труднейшей обстановке Центрального фронта? Была, правда, разница в масштабах. Там речь шла о полсотне людей, а здесь — о десятках тысяч...

В первую очередь нужно было позаботиться о войсках 70-й армии. После всестороннего обмена мнениями решили применить метод эстафеты, т. е. организовать вдоль линии фронта передачу по цепи из рук в руки мелко затаренных грузов. Для этого надо было иметь десятки тысяч мешочков и мешков, а где их взять?

Обратились за помощью к курским женщинам. В кратчайший срок они изготовили нам потребное количество мягкой тары. В небольшие мешочки вкладывался трех-четырех-дневной запас продуктов на одного или несколько человек. Затем все это затаривалось в один общий мешок весом 15 — 20 килограммов и доставлялось на машинах по шоссе до тех пунктов, до которых позволяли ехать боевая обстановка и состояние дорог. И далее начиналась эстафета конных и пеших солдат вдоль линии фронта на расстояние до 40 километров. [99] При таком способе транспортирования особенно бережного обращения требовали табак, сахар, соль, иначе все могло перемешаться. Вот почему и понадобилось нам так много мелких мешочков.

Прошло немного дней, и положение решительным образом изменилось. Если раньше в сводках, получаемых из дивизий, в графах «хлеб», «сахар», «табак» и др. чаще всего стояли нули, то теперь в этих же графах стали появляться единицы, затем двойки, тройки. Обеспеченность войск продовольствием в суточном исчислении с каждым днем повышалась и была доведена по 5 — 7 суток.

На некоторых участках 70-й армии снаряды к артиллерийским позициям доставлялись также носильщиками. Конечно, не таким способом можно удовлетворить потребность полностью, но ведь не вечно длится и распутица!

Авиационные налеты на Курск продолжались. Основные удары приходились по железнодорожному узлу. Не успевали закончить восстановление путей, как противник снова и снова их разрушал. Движение поездов через Курск в сторону Льгова, Понырей и к нашему соседу слева в сторону Обояни временами вовсе прекращалось. Учитывая эффект, полученный от обходных путей, проложенных еще до войны вокруг Ельца, мы опять обратились за помощью к курянам, чтобы построить [100] временную обходную линию протяженностью свыше 7 километров вокруг их железнодорожного узла. В небывало короткие сроки такой обход был готов, и дальнейшие бомбежки Курска уже не влияли на пропуск поездов на Льгов и на Обоянь.

В конце апреля 1943 года штаб тыла фронта переместился в деревню Терепша, в 14 километрах от Свободы. Службы тыла разместились вокруг, в соседних деревнях.

Стремительное наступление советских войск не дало возможности фашистам сжечь деревню Терепша. Она сохранилась во всей своей красоте: чистые, сверкающие белизной дома с раскрашенными оконными наличниками, похожие на уютные украинские хаты; зацветающие сады и палисадники; вербы, раскинувшиеся по обоим берегам неширокой, но довольно глубокой речки Терепши.

Не раз приходилось удивляться искусству наших квартирьеров в подыскании мест для расположения штабов и управлений. Эти квартирьеры подходили, конечно, не с позиций художника к оценке той или иной местности. Главный принцип, которым они руководствовались, — это, по возможности, непримечательность, так сказать, будничность пейзажа, чтобы с воздуха данная местность ничем не выделялась, не бросалась в глаза. Поэтому окончательное решение на размещение в новом районе принималось лишь после того, как офицер штаба несколько раз просмотрит район с воздуха на различных высотах. Но в данном случае деловой выбор Терепши и других прилегающих деревень вполне совпал бы даже со вкусом художника-пейзажиста — так красив этот район курских пригородов.

Полковник М. С. Новиков, заместитель начальника моего штаба, имел опытных квартирьеров, у которых был наметан глаз: они хорошо определяли потребное количество населенных пунктов и домов в них, возможный радиус рассредоточения учреждений с учетом дорог, транспорта, средств связи, количества столовых, а главное — средств зенитного прикрытия. Ведь дело касалось размещения почти 2 тысяч солдат, офицеров, генералов, гражданских служащих. Их надо было так переместить, чтобы ни на один час не терялось управление всей системой тыла фронта. И надо отдать должное нашим связистам, отлично справлявшимся с обеспечением большого и сложного тылового механизма проводной и радиосвязью одновременно, как говорится в армии, «на двух положениях» — частью оставаясь на старом месте, частью перейдя на новое.

Не менее сложную задачу решали при передислокации штабов работники питания. [101] Надо сказать, что наши военторговцы научились работать так, что всюду в любой момент их «точка» с необходимым набором продуктов оказывалась тут же, рядом со штабами фронта и армий, часто — дивизии. Сколько раз этим людям приходилось попадать под бомбежку, и они оставались на своей работе, хотя формально как вольнонаемные могли и не подвергать себя таким испытаниям.

И о расположении «точек» военторга на новом месте должны были подумать квартирьеры.

Не забывали, конечно, квартирьеры во время передислокации также и о строительстве бань.

Вблизи деревни Терепша была проведена общефронтовая хирургическая конференция, на которой присутствовало более 500 врачей, а также вся группа главных медицинских специалистов, прибывшая из Москвы с начальником Главного медицинского управления Е. И. Смирновым.

С особым вниманием и интересом выслушала конференция выступление Е. И. Смирнова. [102] Он скрупулезно изучил постановку лечебно-эвакуационного дела на различных фронтах, во всех звеньях и главным образом в медсанбатах. Свои наблюдения и опыт он вынес на обсуждение собравшихся, и это обусловило деловой и творческий характер конференции.

Главное в медицинском обеспечении на фронте — это организация. Эту мысль с предельной ясностью высказал Н. И. Пирогов. Ту же мысль повторил Е. И. Смирнов, иллюстрируя ее ярчайшими отрицательными и положительными примерами из практики нашего фронта. Конференция прошла под знаком подготовки к предстоящим решительным схваткам с врагом.

Выдержка и неослабная боевая готовность требовались от воинов на Курской дуге. Нарастающее с каждым днем напряжение в войсках в полной мере передавалось службам тыла. Надо было до деталей все проверить, еще и еще раз убедиться в том, что огромный тыловой механизм работает исправно. Очень важно было правильно расставить людей, довести до сознания каждого исполнителя ответственность его задачи.

Данные разведки и анализ обстановки не оставляли сомнений в том, что назревает гигантское сражение на Курской дуге. В эти недели мне приходилось почти ежедневно бывать у командующего фронтом, у начальника штаба. Однажды (это было в середине мая) я поехал на КП с докладом. Приближаясь к деревне, я видел, как немецкий самолет сделал на нее два или три захода. Когда же мы въехали в деревню, нам открылась страшная картина: домик Рокоссовского был полностью уничтожен, и на развалинах лежал раненый дежурный адъютант. Велика была наша радость, когда мы увидели Рокоссовского, идущего нам навстречу. Он ходил завтракать в столовую, в 100 метрах от его домика, поэтому остался в живых. Он немедленно захотел меня выслушать. Докладывая обстановку, я обратил внимание командующего на то, что противник совершенно безнаказанно производит налеты на железнодорожную линию Касторное — Курск и даже ночью уничтожает подвижной состав и паровозы. За два месяца противник сбросил на этот участок 4 тысячи бомб. К слову сказать, было известно, что за каждый подбитый паровоз немецкий летчик получал железный крест.

Командующий поставил перед зенитчиками задачу — отбить у немецких летчиков охоту совершать ночные налеты на наши поезда. К чести зенитчиков, они успешно выполнили эту задачу. Любопытна была практика: паровоз ставили в середину поезда, составленного из платформ без всякого груза. На некоторых из них устанавливались зенитные орудия и пулеметы. Если обычно машинисты старались не допустить, чтобы искры из трубы демаскировали паровоз, то в данном [103] случае, наоборот, они привлекали к себе внимание противника. Несколько раз таким приемом вовлекали немецких стервятников в сферу действенного огня. После того как десятка полтора самолетов рухнуло на землю, ночные налеты на поезда прекратились. Продолжались налеты днем на мосты линии Касторное — Курск. Но железнодорожники, военные и гражданские, приспособились быстро справляться с последствиями этих нападений. Вблизи каждого моста постоянно находилась дежурная команда с набором восстановительных материалов. После налета, если случались повреждения, мост тотчас же восстанавливали, и перерывы в пропуске поездов не превышали 3 — 4 часов.

Конечно, несмотря на все это, пропускная способность железной дороги Касторное — Курск была для нас слишком недостаточна. В этих условиях большим подспорьем стала транспортная авиация под руководством Н. С. Скрипко, ныне маршала авиации. По воздуху подавались боеприпасы наиболее дефицитных калибров, консервированная кровь, кровезамещающие жидкости и др. Наши медики весьма эффективно использовали обратные рейсы самолетов для эвакуации: за короткий срок было вывезено по воздуху более 21 тысячи раненых. Насколько мне известно, нигде санитарная эвакуация по воздуху подобных размеров не достигала на протяжении всей прошедшей войны.

С каждым днем становилось все более очевидным, что противник готовит два удара большой силы — с севера, со стороны Орла, и с юга, со стороны Белгорода. Войска противника, действующие с двух направлений, должны были встретиться в Курске. В случае успеха противника, в окружение попадали два фронта — Центральный и Воронежский. Так гитлеровцы замышляли отомстить за Сталинград!

К предстоящей операции, названной ими «Цитадель», они готовились со всей решительностью, перебрасывая сюда часть сил с Запада.

Против Центрального фронта на орловском направлении находилось 8 пехотных, 6 танковых и моторизованная дивизии немцев; против Воронежского фронта на белгородском направлении — 5 пехотных, 8 танковых и моторизованная дивизии. Всего же для проведения операции «Цитадель» Гитлер сосредоточил до 50 дивизий общей численностью около 900 тысяч солдат и офицеров, 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков и свыше 2000 самолетов.

Замысел врага был своевременно понят нашей Ставкой. Центральный и Воронежский фронты получили значительное подкрепление живой силой, танками, артиллерией, авиацией, боеприпасами, горючим. [104] Мало того, восточное этих двух фронтов расположились войска резервного Степного фронта, могущего нанести удар в любом направлении.

Создавая мощную стратегическую группировку на курском направлении, Ставка Верховного главнокомандования не ограничивала ее задачу оборонительной целью. В предстоящую летне-осеннюю кампанию имелось в виду разгромить немецкие группы армий «Центр» и «Юг» и освободить значительную часть Белоруссии и Украины. Иначе говоря, в основе стратегического плана советского командования лежали наступательные цели. Чтобы достичь их Ставка решила использовать выгодные условия обороны, измотать и обескровить противника, а затем перейти в контрнаступление: наши войска, отстояв свои заранее подготовленные рубежи, должны были без промедления наступать.

Такая обстановка гораздо более сложна для тыла, нежели «чистая» оборона или «чистое» наступление.

Стратегические цели операции определяли собой и принцип организации тыла. Изучая в послевоенное время документы, относящиеся к тылу Центрального и Воронежского фронтов на Курской дуге, я пришел к выводу, что командование Воронежским фронтом обязывало начальника своего тыла организовать его по принципу, если так можно выразиться, классической обороны, т. е. в соответствии с теорией военного искусства глубоко эшелонировать силы и средства, отнести подальше в тыл склады, госпитали, ремонтные базы и пр.; эшелонирование допускалось на глубину 300 — 400 километров. На Воронежском фронте это требование теории было полностью соблюдено, и это гарантировало известную устойчивость тыла в случае глубокого вклинения противника. Но при такой организации тыл не мог обеспечить быстрый переход войск фронта в контрнаступление, неизбежна была длительная пауза для «подтягивания тылов». Так оно и случилось.

Другого взгляда придерживалось командование Центрального фронта. Оно исходило из предположения, что оборонительные бои будут непродолжительными, что противник быстро исчерпает свои силы. В соответствии с таким пониманием обстановки начальник тыла фронта, веривший в успешность действий наших войск, предложил командующему план организации тыла не по оборонительному, а по наступательному варианту. Конечно, допускались некоторые отклонения: наиболее «тяжелые» элементы фронтового тыла — ремонтные заводы, нетранспортабельные эвакогоспитали, мукомольно-крупяные перерабатывающие предприятия и т. п. — относились подальше от линии фронта. Все же остальное, в первую очередь полевые подвижные госпитали, боеприпасы, горючее, продовольствие и другие материальные средства, [105] сосредоточивалось возможно ближе к войскам и главным образом в районе Курска.

Военный совет фронта после придирчивого изучения одобрил такой план.

Но что будет с нашими материальными запасами, если противник прорвет оборону и захватит Курск? Такой тревожный вопрос ставили многие товарищи. Однако командующий фронтом твердо держался такой точки зрения: не войска для тыла, а тыл для войск. Тыл должен обеспечить максимальную устойчивость обороны, а не думать о возможном отступлении.

Это решение повлекло за собой ряд крупных практических мероприятий. Если раньше мы выкладывали на огневые позиции артиллерии полтора-два боевых комплекта снарядов, то на Курской дуге по целому ряду калибров было выложено на землю у орудий до пяти боевых комплектов. Это имело исключительно важное значение. Наша пехота в морально-политическом отношении была готова стоять насмерть, но пехота знает, что ее самоотверженность и отвага приводят к успеху в том случае, если артиллерия, «бог войны», безотказно ее поддерживает, т. е. когда, кроме высокого духа, войска имеют в достаточном количестве боеприпасы. Поэтому и выложили мы на огневые позиции столь значительное количество снарядов. Если бы мы оставили половину их на фронтовых складах в расчете на подачу в войска автотранспортом в ходе оборонительного сражения, мы не успевали бы их подвозить в короткий срок, а голод на боеприпасы не мог не отразиться на устойчивости обороны в целом.

Отрицательно сказался бы на оборонительном сражении, особенно в период нанесения контрудара и перехода в контрнаступление, недостаток горючего и продовольствия, неизбежный, если бы мы не разместили максимум того и другого в непосредственной близости к войскам.

Весь последующий ход событий подтвердил правильность решения командования Центрального фронта.

Остановимся еще на некоторых моментах подготовки к операции. Немалое значение для устойчивости обороны имела помощь со стороны местного населения. В строительстве оборонительных рубежей участвовали жители прифронтовых районов Курской, Орловской, Воронежской и Харьковской областей. На одном лишь Курском выступе работало в апреле 105 тысяч, а в июне — 300 тысяч человек. Мы уже рассказали, что неоценимую помощь обоим фронтам оказали курские жители в строительстве обходного железнодорожного пути, в восстановлении железных дорог и мостов, часто разрушаемых противником. [106]

В рекордно короткий срок — за 32 дня (июль — август 1943 г.) — была построена железная дорога протяженностью 95 километров от Старого Оскола до Ржавы, связавшая Московскую железную дорогу с Донбасской. В строительстве этой дороги принимало участие 25 тысяч местных жителей. 400 человек из них, особо отличившиеся на строительстве, были награждены орденами и медалями.

В связи с этим строительством вспоминается забавный случай. В одном из разговоров с командующим фронтом мне был задан вопрос: «Известно ли вам, что в нашем глубоком тылу, где-то в районе Ливны, разбирается железная дорога и куда-то увозятся рельсы и шпалы?» Я ничего не знал об этом и с тем же вопросом обратился к начальнику военных сообщений фронта А. Г. Чернякову. Он тогда также ничего не знал, но через сутки доложил, что действительно вся дорога от магистрали Касторное — Курск до Ливны протяженностью свыше 40 километров разобрана и увезена, главным образом в ночное время. Удалось задержать лишь несколько машин, загруженных рельсами, причем у сопровождающих были на руках мандаты за подписью члена Военного совета Воронежского фронта Н. С. Хрущева. Пришлось признать, что наши восовцы здесь прозевали, ибо это имущество было нужно нам самим. Замечу, что такое, так сказать, соревнование между тыловиками фронтов, армий, дивизий случалось довольно часто...

Курские комсомольцы взяли шефство над многими госпиталями. За 1943 год они собрали по области и передали госпиталям 3500 матрацев, 2233 подушки, 750 одеял, 1847 кроватей, 3447 полотенец, посуды разной свыше 20 тысяч единиц, большое количество литературы и писчебумажных принадлежностей. Было вручено раненым свыше 20 тысяч индивидуальных посылок и, кроме того, доставлено много молока, сметаны, яиц, меда, табака. В госпиталях Курска работало 1300 сандружинниц, посменно дежуривших у раненых. 650 массовиков или агитаторов каждодневно проводили в госпиталях читку газет, брошюр, листовок, помогали раненым писать письма родным или в печать. Силами комсомольцев области было дано для воинов 97 концертов. 5275 доноров из числа местных жителей дали кровь, необходимую для раненых. За время боев Курской станцией переливания крови было заготовлено и отправлено в госпитали несколько тысяч литров крови.

Промышленные предприятия города и прифронтовых районов, несмотря на частые бомбардировки, не прекращали работы. Они производили для нужд армии теплое обмундирование, сани артиллерийские и обозные, колеса, упряжь, подковы, спецукупорку для снарядов, фонари для окопов, лыжи и пр. [107]

Ремонтировали также орудия и танки. Рабочие и инженеры ремонтного завода привели в исправное состояние моторы 300 танков и бронемашин и отправили их снова на фронт. Миллионы рублей были собраны по добровольной подписке на строительство боевой техники.

Немало изобретательности и инициативы проявляли армейские и войсковые работники тыла на Курской дуге.

В трудных дорожных условиях была 65-я армия генерала П. И. Батова, и работники этой армии сами нашли выход из создавшегося положения. Непосредственно в район войскового тыла 65-й армии входила железнодорожная ветка Льгов — Дмитриев-Льговский, перешитая немцами на западноевропейскую колею. Там было захвачено несколько десятков вагонов той же колеи, но паровоза не было. Решили приспособить в качестве тягловой силы автомобиль ЗИС-5, но для этого нужно было вместо резины надеть специальные бандажи. Их изготовили силами самой армии. Так начал работать на участке Льгов — Дмитриев-Льговский своеобразный автопоезд. Одна машина ЗИС-5 вела за собой 5 — 6 вагонов с грузом по 10 — 12 тонн в каждом. Основная трудность при этом заключалась в слабости тормозной системы: даже на небольших уклонах приходилось принимать особые меры к тому, чтобы удержать поезд от крушения. За то время, пока армия находилась в обороне, таким автопоездом было перевезено в обе стороны более 20 тысяч тонн грузов. В этом немалая заслуга начальника тыла армии и начальника ВОСО армии. Командарм 65-й со своей стороны помог им, поддержав их инициативу.

Такую же инициативность и изобретательность проявили работники тыла 13-й армии под руководством начальника тыла этой армии генерала Г. А. Курносова, приспособив для своих нужд узкоколейную железную дорогу протяженностью свыше 25 километров. С помощью мотовоза по этой дороге в вагонетках доставлялись боеприпасы и продовольствие в войска.

Немало усилий потребовалось от тыла фронта, чтобы обеспечить всем необходимым пришедшую к нам 2-ю танковую армию под командованием генерал-лейтенанта А. Г. Родина. Подробную информацию о нуждах танкистов я получил от начальника тыла 2-й танковой армии Суркова — того самого Суркова, который весною 1942 года под Москвой был предан суду военного трибунала за бесхозяйственность.

От него я услышал прелюбопытную историю. Вышестоящие инстанции заменили ему расстрел разжалованием в рядовые и посылкой на передовую (в то время нередко практиковалась подобная мера). Сурков был направлен в одну из армий, [108] оказавшуюся потом на Волге в составе Донского фронта. Глубоко потрясенный несправедливостью обвинения, он утратил всякий интерес к жизни и стал искать случая, чтобы умереть.

Но далее события развернулись самым удивительным образом. Перед началом наступления Донского фронта К. К. Рокоссовский прибыл на участок одной из армий, чтобы лично осмотреть позиции. Командующий фронтом и командарм, тщательно маскируясь, приблизились к высотке, откуда хорошо просматривалась местность в сторону противника. Вокруг свистели вражеские пули. Каково же было возмущение командующего, когда он заметил впереди человека, идущего во весь рост! Он приказал немедленно доставить к нему этого злостного нарушителя маскировочной дисциплины. Ползком и короткими перебежками посыльный приблизился к солдату и передал ему приказание.

Тот явился и доложил:

— Товарищ командующий! По вашему приказанию рядовой Сурков явился.

Рокоссовский, не успев остыть от гнева, резко спросил:

— Какой Сурков?

— Тот самый Сурков, который вместе с вами служил на Дальнем Востоке в кавалерии в мирное время.

Трудно было в нем узнать старого знакомого: весь в грязи, небритый, в рваной шинели.

И удивление, и доброта появились на лице командующего. Уже лежа рядом с ним в кустах, Сурков рассказал ему обо всем, что с ним произошло, и получил распоряжение явиться в штаб фронта.

Через несколько дней Суркову было объявлено, что решением Верховного главнокомандующего он восстановлен в звании генерал-майора. Вскоре он был назначен начальником тыла 2-й танковой армии, с которой и прибыл на Центральный фронт.

Потом эта армия вышла из состава нашего фронта, и я снова потерял Суркова из вида. Лишь много позднее мне стало известно, что после войны генерал Сурков был назначен интендантом Прикарпатского военного округа во Львове. Там ему снова не повезло: его малолетний сын взял из ящика письменного стола заряженный револьвер и случайно выстрелил отцу прямо в живот. Лишь немедленная врачебная помощь спасла Суркова от смерти. Он и поныне живет и здравствует. Не суждено этому человеку умереть от пули!

Незадолго до начала оборонительного сражения командующий фронтом выехал в войска, в первую очередь в 13-ю армию, расположенную на главном направлении. Я сопровождал его. Везде, где мы ни появлялись, он неизменно задавал одни и те же вопросы: в достаточном ли количестве имеются боеприпасы, хорошо ли накормлен боец?

Объезжая боевые порядки войск, можно было подумать, что нет свободного места, где бы можно было выложить еще какое-то количество снарядов: 18 соединений и отдельных частей входили тогда в состав 13-й армии, плотность сосредоточения войск и артиллерии была необычайная. Но место, конечно, находилось, и подвоз продолжался. Все укладывалось в штабеля, по возможности укрывалось в землю или обваловывалось. Мне приятно было слышать заявление командарма Н. П. Пухова, что у него нет никаких дополнительных требований к тылу.

Повстречавшись с командирами соединений 13-й армии, командующий фронтом отбыл в соседнюю 70-ю армию.

Туда он ехал, чтобы определить, насколько соответствуют своему назначению руководящие работники армии. Мне, в частности, было поручено поближе присмотреться к работе начальника тыла и в случае необходимости без промедления заменить его.

Еще раньше у меня возникало сомнение в способностях этого генерала, но все же оставалась надежда, что он освоит новый для него масштаб работы. Эта надежда не оправдалась. Я упоминал о том, что 70-я армия состояла из ветеранов-пограничников; в связи с этим у меня возникла мысль перебросить сюда на должность начальника тыла бывшего пограничника полковника М. К. Шляхтенко из 48-й армии. Многие пограничники его знали и относились к нему хорошо. Командующий фронтом одобрил это предложение и поручил мне объявить об этом командарму 48-й генералу П. Л. Романенко.

В тот же вечер у меня состоялся разговор по ВЧ с П. Л. Романенко. Увы! Мне пришлось выслушать немало грубостей. Я начал с того, что напомнил ему, как он был недоволен работой М. К. Шляхтенко всего полгода назад, и предложил взамен полковника Шляхтенко одного генерала, рассчитывая, что приход генерала поможет мне получить согласие на уход полковника. Но Романенко почти дословно ответил следующее: «Не нужен мне твой генерал, я вполне удовлетворен работой полковника и ни за что не отпущу Шляхтенко, это я его вырастил, и он мне нужен в моей армии. Что же касается звания, то я об этом уже позаботился, и ты на днях получишь материал с представлением его в генерал-майоры». Я еще раз сказал, что мое сообщение есть решение командующего фронтом и я не могу его обсуждать. Все же, прежде чем положить трубку, командарм выругался — в пространство, разумеется. [110]

Не успел я на следующий день доложить командующему фронтом в общих чертах свой разговор с Романенко, как из Москвы раздался звонок по ВЧ: высокие инстанции запретили забирать Шляхтенко из 48-й армии. Я понял, что Романенко успел позвонить в Москву и добился своего. Я, конечно, был горд за Шляхтенко и даже за Романенко; бывает так, что люди хорошие, но они не сразу понравились друг другу, однако в боевой обстановке могут сложиться ситуации, в которых вырабатывается настоящая фронтовая дружба, и после этого они стоят друг за друга горой... Мне пришлось искать другого начальника тыла для 70-й армии!

Не раз обращал на себя мое внимание заместитель начальника штаба полковник П. Ф. Стрельцов. Он выделялся своими волевыми качествами и умением глубоко анализировать обстановку и давать деловые предложения. Я не сомневался, что он выправит положение в 70-й армии. Действительно, еще до начала большого оборонительного сражения он успел перестроить работу армейского тыла, и новый командарм И. В. Галанин был им доволен{6}.

Вместе с командующим фронтом мы посетили 60-ю армию генерала И. Д. Черняховского. После напряженной работы [111] он пригласил нас пообедать в бывшую усадьбу князей Барятинских. Усадьба находилась в 30 — 40 километрах южнее Льгова.

Это было в последние дни июня 1943 года. Погода стояла чудесная. Уже давно я слышал о необыкновенной красоте дома, где после революции размещался санаторий. Но то, что я увидел своими глазами, превзошло все мои ожидания. Свернув налево от главной дороги, мы въехали в липовую аллею, из которой виднелись в глубине очертания прекрасного здания. По обе стороны аллеи простирались фруктовые сады на добрый километр. Комнаты были превосходны по планировке, стены обиты шелковыми тканями. Правда, мебели не осталось, и наш обеденный стол состоял из наспех сколоченных досок... Территория парка была украшена множеством гротов и островков на фоне серебристой глади большого пруда. Один из островков знаменит тем, что князь Барятинский принимал здесь Шамиля.

Как уцелело это великолепное здание при отходе отсюда фашистов? Служащий рассказал, что весь дом и прилегающие к нему строения были сплошь заминированы. До последнего момента здесь оставался немецкий офицер, которому поручено было привести в исполнение план взрыва. Однако этот офицер, архитектор по образованию, не мог допустить такого варварства и ушел, перерезав провода. Благодаря ему сохранился этот архитектурный памятник. Уцелел ли сам этот офицер?

Возвращаясь в штаб фронта, я по дороге спросил К. К. Рокоссовского, когда же начнется «война»?

— Да вот, проклятые, не начинают..., — ответил он. — А нам нельзя торопить события. Пусть начнут и испытают силу нашей обороны, а затем мы им дадим духу.

М. С. Малинин на такой же вопрос ответил мне то же. Между тем с каждым днем обстановка становилась все более напряженной. Ставка предупреждала, что противник, возможно, начнет наступление между 3 и 6 июля. Захваченные в ночь на 5 июля пленные показали, что наступление назначено на утро.

В плане нашей обороны предусматривалось проведение контрартподготовки по районам сосредоточения ударных группировок противника. Эти районы были хорошо известны. Весь вопрос был во времени. Любой просчет мог иметь опасные последствия. Получив сведения о готовящемся фашистами наступлении на рассвете, командующий фронтом не мог тратить драгоценное время на консультацию с Москвой.

В те критические часы на нашем фронте с целью координирования действий с другими фронтами находился заместитель Верховного главнокомандующего маршал Советского Союза Г. К. Жуков. [112] В момент, когда надо было решать вопрос — начинать ли контрартподготовку, оба полководца пришли к единому мнению: немедленно открыть огонь!

Мощный артиллерийский удар обрушился на боевые порядки противника, на его командные и наблюдательные пункты, на огневые позиции артиллерии. То было начало исторической битвы под Курском — одной из великих битв Великой Отечественной войны. Враг понес большие потери, еще не начав наступления.

Немецкая атака все же началась в 5 часов 30 минут 5 июля 1943 года. К исходу первого дня противнику удалось вклиниться в нашу оборону на 2 ? 3 километра в сторону станции Поныри, причем на очень узком участке. По этому поводу М. С. Малинин сказал в ту же ночь, что это начало конца фашистского наступления на Курск, ибо первый его день не увенчался успехом: наши войска выдержали натиск.

На второй или третий день некоторым лицам из руководства фронта стало казаться, что противнику все же удастся прорвать нашу оборону и врезаться острием своего клина прямо в Курск. Были рекомендации: немедленно эвакуировать подальше в тыл все имущество, сосредоточенное на фронтовых складах, особенно продовольствие. Сомневаясь в правильности этих рекомендаций, я обратился лично к командующему.

К. К. Рокоссовский сказал:

— Немцам не удалось достичь решительного успеха за первые два дня. Тем менее это возможно теперь. А если уж произойдет такое несчастье, то мы будем драться в окружении, и я, как командующий фронтом, останусь с окруженными войсками.

Услышав эти слова, я подумал: «Зачем же тыл фронта должен спешить уйти подальше от войск на восток, увозя туда боеприпасы, горючее, продовольствие? Ведь на другой же день может встать задача — подавать по воздуху окруженным частям материальные средства, вывезенные вчера из-под Курска!» И тут же доложил командующему свое решение: всеми возможными транспортными средствами немедленно начать переброску материальных средств не на восток, а на запад, еще ближе к тем войскам, которые могут оказаться отрезанными от баз снабжения, примерно в район Фатежа и западнее его. Командующему понравилось такое решение. Оно было осуществлено ценой «тотальной мобилизации» всего транспорта и человеческой энергии.

Вывод из этого факта прост и убедителен: чем реальнее угроза для войск быть отрезанными от баз снабжения, тем решительнее надо сосредоточивать запасы материальных средств в непосредственной близости к войскам. [113]

Переброска материальных запасов в сторону Фатежа производилась без соблюдения таких формальностей, как выписка накладных, получение расписок за сданное имущество, взвешивание и перевешивание. Не до того было! Все работники тыла понимали, что дорога каждая секунда, и никто не возражал против «нарушения правил». Через несколько дней, когда наши войска наносили контрудар, а затем перешли в контрнаступление, имущество, находившееся в районе Фатежа, оказалось нам очень кстати.

По-разному оценивается этот опыт послевоенными историками. Мне пришлось однажды рецензировать одну кандидатскую диссертацию на тему о работе тыла в Курской битве. Автор обобщил богатейший материал, и у него получился солидный научный труд. Но когда он нашел переписку по поводу переброски из Курска в район Фатежа материальных средств, главным образом продовольствия, ему сначала представилась картина сплошного хаоса — прежде всего потому, что он не нашел в делах приходо-расходных ведомостей, накладных, расписок и пр. Лишь вникнув более глубоко в обстановку тех дней, он сделал другой, соответствующий действительности вывод.

За 5 суток ожесточенного сражения противнику удалось вклиниться в нашу оборону на глубину 10 километров, но и по ширине участок прорыва не превышал 10 километров. Это достижение обошлось немцам в 42 тысячи убитых солдат и офицеров и 800 уничтоженных танков. Попытка гитлеровского командования перейти к обороне в районе станции Поныри успеха не имела. Войска Центрального фронта, мощным контрударом восстановив положение, перешли в контрнаступление.

Таким образом, Центральный фронт выдержал натиск огромной силы. Славно поработали, насколько позволила погода, летчики и все рода войск, выполняя свой трудный долг перед Родиной. Непоколебимая стойкость нашей обороны обеспечивалась в эти первые дни более всего самоотверженными действиями артиллеристов, расстреливавших в упор ползущих на них «тигров» и «фердинандов». Безотказная же работа артиллерии опиралась на безотказно питавший ее тыл: не было ни одного часа перебоев в доставке снарядов к орудиям.

Труднее сложилась обстановка у нашего соседа слева. Противник нанес с юга сильнейший удар по войскам Воронежского фронта, направив главные силы на 6-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта И. М. Чистякова, занимавшую чрезмерно широкую полосу обороны. За четыре дня немцы продвинулись здесь на 30 — 40 километров, что по существу [114] означало прорыв не тактического, а уже оперативного порядка. Лишь благодаря своевременной помощи силами Степного фронта — резерва Главного командования — удалось выправить опасное положение.

Причиной такого глубокого вклинения наши историки считают неправильную оценку командованием Воронежского фронта намерений противника, чрезмерное рассредоточение своих сил на фронте в 164 километра, нарезку недопустимо широкой полосы обороны для 6-й гвардейской армии, на которую был нацелен главный удар противника.

Мне хотелось бы дополнить рассмотрение этого вопроса с точки зрения расхода боеприпасов, чтобы яснее стало, какую артиллерийскую поддержку получили в этом сражении войска Центрального и Воронежского фронтов.

По количеству стволов артиллерии и по весу боевого комплекта оба фронта находились в более или менее одинаковых условиях; вес одного боевого комплекта каждого фронта составлял около 20 тысяч тонн. На огневые позиции артиллерии 13-й армии Центрального фронта и 6-й гвардейской армии Воронежского фронта было выложено от четырех до пяти боекомплектов.

Сколько же снарядов было расстреляно в ходе оборонительного сражения с 5 по 12 июля? Иначе говоря, сколько огня и металла обрушилось на голову противника? Ведь от этого в огромной мере зависела устойчивость нашей пехоты, против которой шла невиданная за всю войну армада танков и самоходных орудий и действовала многочисленная артиллерия.

Об интенсивности огня нашей артиллерии можно судить по таким данным: за период с 5 по 12 июля 1943 года было израсходовано боеприпасов Центральным фронтом 1079 вагонов, а Воронежским — 417 вагонов, почти в два с половиной раза меньше.

Для большей ясности приведем данные о расходе боеприпасов с 5 по 12 июля 1943 года (в тысячах штук):

Эти данные показывают разницу в интенсивности артиллерийского огня. Отсюда напрашивается вывод о несоответствии группировки артиллерии Воронежского фронта характеру оперативной обстановки. Вернее сказать, группировка артиллерии была обусловлена неправильным оперативным построением в обороне войск в целом.

Меньше всего оснований предполагать, что не хватало боеприпасов, так как 6-я армия оставила противнику свой склад с боеприпасами, которые остались нетронутыми и после изгнания оттуда немцев.

13-я армия Центрального фронта израсходовала за тот же период свыше четырех боевых комплектов. Такого большого расхода за столь короткий срок не было ни в одной армейской оборонительной операции не только в годы Великой Отечественной войны, но и в истории войн вообще. Это стало возможным потому, что заблаговременно было завезено на огневые позиции такое количество боеприпасов, какого хватило и для отражения атак противника, и для обеспечения контрудара. Подвозились боеприпасы до огневых позиций как по железной дороге (в район станции Поныри), так и автотранспортом.

К незабываемым страницам из истории тыла Центрального фронта на Курской дуге следует отнести действия наших автомобилистов и дорожников в момент перехода войск фронта от обороны в контрнаступление.

Когда выяснилось, что противник оттянул из района Льгова силы, чтобы сдержать натиск наших войск на Орел, создалась благоприятная обстановка для нанесения удара в льговском направлении. Командующий фронтом решил перебросить туда резервный корпус в составе 25 тысяч бойцов с артиллерией и другой техникой. Он вызвал меня и поставил задачу: транспортом тыла фронта перебросить за 36 часов этот корпус на 100 — 120 километров к западу. Он добавил, что выигрыш каждого часа облегчит прорыв слабо защищенной обороны противника и увеличит шансы на то, что вашему корпусу с минимальными потерями удастся вырваться на далекий оперативный простор.

Транспорт под погрузку корпуса был подан за час-два. Трудность заключалась в том, что, кроме людей, надо было перевезти несколько сот артиллерийских лошадей, для чего пришлось дополнительно оборудовать автомашины; орудия же конной артиллерии шли на прицепе у автомашин, ограничивая скорость движения.

Благодаря четкости в работе штаба тыла и хорошо отработанному взаимодействию автомобильной и дорожной служб фронта задание командующего было выполнено не за 36, а за 24 часа. [116] Вырвавшись на оперативный простор, корпус совершил героический четырехсоткилометровый поход до Днепра, форсировал его и вышел в тыл киевской группировке противника. Военный совет фронта щедро наградил не только участников этого прорыва, но и исполнителей столь важной транспортной операции.

Великая битва под Курском была для всех ее участников суровым испытанием сил и организаторских способностей. После Москвы и Сталинграда это было третье стратегическое контрнаступление; мы, работники тыла, опирались, таким образом, на уже накопленный опыт. Этот опыт служит серьезной базой для обоснования и современных взглядов в советской теории военного искусства.

Оценивая работу тыла своего фронта на Курской дуге, маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский пишет:

«Нужно отдать должное тылу фронта... сумевшему в короткий срок организовать подвоз грузов, использовав для этого все средства: автомобильный, гужевой и даже водный транспорт»{7}.

* * *

В развернувшейся затем битве за Днепр от нас, тыловиков, потребовались новые усилия в связи с неожиданным перебазированием Центрального фронта.

В сентябре 1943 года войска нашего фронта успешно развивали наступление в направлении Конотоп — Бахмач — Нежин. Открывалась перспектива освобождения Киева. Сосед слева — Воронежский фронт — несколько отставал, и передовые части Центрального фронта, пренебрегая разграничительной линией, громили противника и овладевали населенными пунктами, входящими в полосу соседа слева. На этой почве были «недоразумения»: из информационных сводок ТАСС мы узнавали, что войска Воронежского фронта овладели целым рядом населенных пунктов, которые на самом деле были взяты войсками Центрального фронта.

Вскоре наш фронт получил новое направление — на Гомель и Жлобин, в связи с чем и сам фронт 20 октября 1943 года был переименован в Белорусский.

Мне случилось быть на левом берегу Днепра в тот день, когда наши войска форсировали реку в районе Лоева. Противник нещадно бомбил подходы к этой переправе, но несколько дивизий удалось перебросить на противоположный берег. [117]

Мы снова на Днепре. Был серый пасмурный день конца сентября, шел моросящий дождь, и от выстрелов нашей артиллерии стоял грохот, усиливаемый разрывами немецких бомб. Но как радостно и тревожно было вновь после долгой разлуки увидеть родную реку!

Глядя на Днепр, я вспомнил и о своем родном селе, расположенном недалеко от Днепра в Запорожской области. Что пережили мои дорогие земляки?

Позже я узнал, что село мое было разрушено фашистами, из 300 домов уцелело 5. Только печные трубы торчали среди развалин и пепелищ. Расстреляны были многие из жителей села, не успевшие эвакуироваться. Сложил свою седую непокорную голову и Митрофан Андреевич Лесняк, участник гражданской войны; немцы расстреляли его за антифашистскую агитацию. Немало имен моих односельчан в эти годы записано в историю партизанской войны с фашизмом. Но о горе и о героическом труде моих земляков, о радостях, пережитых ими после победы, я надеюсь еще рассказать в другом месте.

На обратном пути от Днепра до штаба фронта мы видели поля с перестоявшим хлебом, неубранный картофель. Часть зерновых была скошена и лежала в валках, остальное так и осталось на корню. Убирать было некому, населения осталось мало. Уборке мешало еще и то, что поля и дороги были заминированы и немцами, и нашими партизанами.

«Неужто так и погибнет под снегом все это добро?» — думал я с печалью.

Я сказал уже, что Центральный фронт был потеснен вправо, на гомельское направление. Для тыла Центрального фронта этот маневр оказался чрезвычайно сложным.

В течение предшествующих двух месяцев наступления в направлении на Киев войска Центрального фронта успели сосредоточить свои базы, склады, ремонтные пункты на железнодорожной магистрали Курск — Льгов — Конотоп — Бахмач; теперь предстояло все фронтовые и армейские базы в кратчайший срок перевезти на другое железнодорожное направление — Брянск — Унеча — Гомель. До той поры мне ни разу не приходилось встречаться с такой задачей. А теперь она встала со всей остротой и неотложностью.

В октябре — ноябре 1943 года еще удерживалась большая распутица. Рассчитывать на переброску фронтовых складов, госпиталей, ремонтных баз и прочего автомобильным транспортом было почти безнадежно: и дорог не было, и горючего [118] не хватало. Главная тяжесть перебазирования ложилась на железнодорожный транспорт.

Начальник военных сообщений фронта А. Г. Черняков, собравший заявки от всех родов войск и служб на потребное число вагонов для перебазирования, возбужденно доложил мне: требуется 7500 вагонов! Это почти 200 поездов! Где их взять? Притом пропускная способность рокадных железных дорог не превышала тогда 12 пар поездов в сутки. А ведь нам, кроме собственных перевозок, надо было еще и принимать непрерывно идущие из центра поезда с вооружением, боеприпасами, горючим!

Я хорошо понимал и вполне разделял волнение Чернякова. Ведь тылу фронта предстояло больше месяца пребывать «на колесах» как же ему повседневно обеспечивать боевую деятельность войск? И все же с этой задачей, казавшейся неразрешимой, хорошо справились наши славные железнодорожники. Преодолевая многие технические трудности, они значительно ускорили перебазирование Центрального фронта,

В истории минувшей войны 1943 год характеризуется как год перелома в восстановлении экономики Советской страны. Увеличилась по сравнению с 1942 годом добыча угля, стали, проката. Развивалась нефтяная промышленность в Урало-Волжском нефтяном районе, в Казахстане и Узбекистане. Военная индустрия наращивала темпы в производстве самолетов, танков, пушек, минометов, боеприпасов. Но в сельском хозяйстве положение оставалось до крайности напряженным. Зерна было собрано менее трети довоенного. Животноводство пострадало от войны еще больше.

Существенную роль в обеспечении армии продовольствием сыграли освобожденные от оккупации районы Украины и Северного Кавказа. Немалую помощь всем фронтам оказали области и районы, где заготовки проводились силами и средствами самих фронтовых тылов, иногда на значительном удалении от линии фронта. Так, Центральный фронт, находясь у Днепра, заготовлял мясо в Поволжье.

В мае 1943 года Наркомат мясо-молочной промышленности СССР известил, что для нас запланирован отпуск живого скота в количестве 10 тысяч тонн в убойном весе из Балашовской, Саратовской, Пензенской областей. При этом было сказано, что по железной дороге отправить скот на фронт Наркомат мясо-молочной промышленности не может, так как НКПС не предоставляет вагонов. Единственный выход — организовать перегон скота главным образом силами самого фронта.

Легко сказать! 10 тысяч тонн мяса — это значит 70 — 75 тысяч голов крупного рогатого скота, включая молодняк.

Это более 500 гуртов. И длина перегона могла быть более тысячи километров.

Нам не пришлось, однако, долго размышлять, брать или не брать на себя столь сложную задачу: фронт испытывал острую нужду в мясе, а все, что можно было заготовить в ближайших границах фронта, уже было исчерпано. Военный совет дал согласие на организацию дальнего перегона.

Много тревожных мыслей бродило в голове не только у меня, но и у моих ближайших помощников — интенданта фронта генерала Н. К. Жижина и непосредственного исполнителя задуманной операции подполковника Апексимова.

Чего только не может произойти? Тут и опасность инфекции, и нехватка кормов, и возможность гибели при растелах в пути, и трудность двух-трехкратного доения коров и т. д. и т. п. Надо было обеспечить трассы перегона транспортом, специальным инвентарем и оборудованием для приема молока и переработки его. А главное, надо было найти людей — найти там же, на месте! — тех людей, которые выполнят обязанности гуртоправов и помощников.

Важная роль падала в этом случае на ветеринарную службу фронта во главе с генералом Н. М. Шпайером: она обязана была предупреждать заболевания скота в пути.

В литературе того времени можно было найти описания перегона скота в Австралии и в царской России, по Сибири. [120]

Но в том и другом случае речь шла о 5 — 6 тысячах голов, а нам предстояло перегнать более 70 тысяч.

Нам пришлось сразу же приступить к решению двух задач. Одна группа представителей фронта во главе со специалистами, невоенными товарищами Синебыльниковым и Кольцовым занималась приемом скота на местах и формированием гуртов. Другая группа во главе с крупным специалистом М. Я. Марьясиным изучала и определяла трассы перегона через Саратовскую, Балашовскую, Пензенскую, Тамбовскую, Воронежскую, Курскую, Орловскую, а позднее и Гомельскую области.

Определить трассу — это не значит провести на карте линию «от и до», как думают некоторые, снисходительно поглядывающие на трудную работу интендантов. Надо точно знать, насколько благоприятна зона перегона в эпизоотическом отношении, достаточно ли подножных кормов, не будет ли связан перегон с потравами хлебов, как размещены водоемы, имеются ли мосты или переправы через многочисленные реки, достаточно ли ветеринарных пунктов на трассах, а если не хватает, то куда надо доставить группы ветработников фронта. Словом, организаторам перегона надо было предусмотреть все детали, чтобы по их недосмотру не случилось беды.

Наши товарищи определили две трассы. Изо дня в день через каждые 5 — 7 километров на обе трассы выходили гурты, образуя как бы живой конвейер по 120 — 150 голов в каждом гурте. Около 100 дней шли заготовки. В августе 1943 года в движении находилось уже более 400 гуртов; все они двигались к фронту, а фронт перемещался все далее на запад.

Это была грандиозная хозяйственная операция, во главе которой стоял Н. К. Жижин. Ему принадлежит большая заслуга в ее успешном завершении.

Как ею управляли? Во-первых, были использованы постоянные линии Наркомата связи: из установленных пунктов давались телеграммы в Москву на имя наркома мясо-молочной промышленности. Там сведения обобщали и передавали в управление тыла Красной Армии, а уж оттуда информация самолетом или по проводам доставлялась к нам на фронт. Во-вторых, офицер фронта капитан Волошко, зоотехник по образованию, на самолете По-2 совершал облеты трасс, подсчитывая с воздуха количество гуртов, засекал их местонахождение, а нередко и приземлялся вблизи них, оказывая помощь гуртоправам. Этим же самолетом доставлялись гуртовщикам газеты, сбрасываемые в свертках.

Всего в перегоне участвовало около 3 тысяч человек. Среди них были офицеры и солдаты служб тыла, но большинство [121] составляли местные жители, временно мобилизованные Советами специально для этой цели.

Наступил октябрь 1943 года. 530 гуртов благополучно дошли до назначенных пунктов. Скот проходил за сутки в среднем 15 километров. Потери в пути не превысили и половины процента, а привес за счет хорошего содержания составил 10 процентов. Как и предполагалось, в пути появилось много молодняка, его надо было сохранить и обеспечить его перевозку вслед за гуртом. Надаивались каждый день тонны молока, которое сдавалось госпиталям и больницам; часть его перерабатывалась на масло. Мясо от вынужденного забоя скота поступало на ближайшие предприятия Наркомата мясо-молочной промышленности. Шкуры, рога, копыта сдавались местным перерабатывающим предприятиям.

В составе прикрепленной к фронту полевой конторы № 2 Наркомата мясо-молочной промышленности во главе с начальником конторы Маршаком был походный завод, который изготовлял колбасы, сосиски и другие мясные изделия для столовых военторга и госпиталей. Во время перегона скота этот завод перерабатывал мясо и субпродукты. Начальник полевой конторы и его заместитель Марьясин показали себя инициативными и знающими работниками.

Не будет преувеличением, если я скажу, что участники и организаторы столь блестяще выполненного перегона огромной [122] массы скота совершили настоящий трудовой подвиг во имя победы над ненавистным врагом. Эти труженики тыла достойны того, чтобы их подвиг был широко известен советскому народу.

Благодарности заслуживают и работники Наркомата мясомолочной промышленности, предложившие именно такое решение проблемы. Доставка скота обычным способом, по железной дороге, вряд ли могла быть более легкой и, уж бесспорно, обошлась бы дороже, ибо снабжение водой, кормление, поение скота в пути и ветеринарная помощь были бы связаны с еще большими трудностями. Почти наверное можно сказать, что потери в весе и в поголовье скота также были бы большими. Нечего и говорить, что надо было освобождать железные дороги, работавшие с крайним напряжением, от перевозки живого груза, могущего передвигаться своим ходом.

Опыт, приобретенный нами в этой необычной операции, весьма пригодился в самом конце войны.

Если принять во внимание, что суточная дача мяса для фронта составляла в среднем 150 тонн, то вышеописанная заготовительная операция, с учетом достигнутого привеса в пути, почти на 70 суток обеспечила фронт мясом, при этом свежим, а не консервами.

Таким образом, проблема снабжения мясом была решена. Гораздо хуже обстояло дело с хлебом. В октябре и ноябре 1943 года, когда войска Центрального фронта, завершив битву за Днепр, вышли на рубеж Жлобин — Калинковичи — Мозырь, во многих наших армиях и дивизиях хлеба и круп оставалось всего на один-два дня. На фронтовых складах было пусто. Острота положения будет понятна, если учесть, что фронт, насчитывавший 1,5 миллиона едоков, имел хлеба на одни сутки, и не было у него резервов. Как ни тщательно планируй распределение хлебопродуктов по всему фронту, в таких условиях какой-нибудь полк или подразделение в любой день может остаться без хлеба... Об этих трудностях командующий не раз доносил в Ставку. Но ведь тогда недоставало хлеба во всей стране!

Я уже говорил о многочисленных случаях, когда хлеб оставался в поле неубранным: так было в Курской, Орловской, Сумской, Черниговской, Гомельской областях. Мешали уборке боевые действия, да часто и некому было убирать. А в конце октября — начале ноября прошли настолько обильные снегопады, что хлеба не стало видно.

Там же, где после длительных дождей внезапно наступили морозы, валки скошенного хлеба были скованы льдом. Казалось, силами фронта заготовить хлеб нельзя, и нет иной надежды, как надежда на получение хлеба из глубины страны. [123]

Пока мы раздумывали, что нам делать, я получил шифрограмму — немедленно вылететь в Орел для встречи с А. И. Микояном, который прибыл, чтобы созвать руководящих работников недавно освобожденных областей на совещание о том, как наладить нормальную хозяйственную жизнь.

Я вылетел на самолете, оснащенном лыжами, так как поля уже были покрыты снегом. По пути пришлось один раз чуть ли не кубарем спускаться на заснеженное поле и выжидать, пока не скроются ходившие по краю неба немецкие истребители.

Направляясь в Орел, я еще не знал, зачем вызван. В Орловском обкоме партии представился А. И. Микояну. Он немедленно стал расспрашивать о положении дел на фронте. Разговор был примерно такой:

— Ну, как дела на фронте?

— Плохи дела, хлеба нет, товарищ Микоян.

— А хотите иметь хлеб?

— Я затем и прилетел к вам, чтобы попросить.

— А я затем и вызвал вас, чтобы предложить хлеб.

— А где же этот хлеб?

— Весь хлеб у вас. Вы по хлебу ходите.

— Не понимаю вас, товарищ Микоян.

— Мы даем вашему фронту области Орловскую, Сумскую, Черниговскую, Гомельскую для заготовок хлеба. Сумейте взять этот хлеб.

— Но ведь весь хлеб ушел под снег... К тому же я не уверен, что заготовленный нами хлеб достанется 1-му Белорусскому фронту.

— Откуда такое сомнение?

— Вы меня хорошо проучили в прошлом году, когда забрали у Брянского фронта почти все заготовленное нами продовольствие. Уж очень обидно было...

— Значит, остановка за гарантиями. Дадим, товарищи, — сказал он, обращаясь к секретарям обкомов, — слово генералу, что весь заготовленный хлеб достанется 1-му Белорусскому фронту?

— Дадим! — ответили голоса.

— Ну, спасибо, — отозвался я. — Будем стараться.

Сказать-то я сказал... Но ведь я своими глазами видел тот хлеб, который нам предстояло заготавливать! Да и сам Анастас Иванович, видимо, не очень верил в успех этого дела, давая мне «гарантии». (Забегая вперед, скажу, что он впоследствии сдержал свое слово и ни одного килограмма хлеба не взял у Центрального фронта в принудительном порядке. Правда, от излишнего хлеба мы потом сами отказались, но это уж другое). [124]

На рассвете следующего дня я отбыл в штаб фронта. Утром доложил Военному совету. Оказалось, прошедшей ночью из Москвы уже поступило распоряжение о предоставлении нам четырех областей для заготовки хлеба. К. К. Рокоссовский и присутствовавшие при этом члены Военного совета фронта К. Ф. Телегин и М. М. Стахурский поручили мне подготовить приказ командующего и другие документы.

Без преувеличения можно сказать, что по своему размаху и значимости предстоящая операция составляла еще более трудную задачу, нежели описанная выше эпопея борьбы за мясо.

Мы неплохо научились к тому времени использовать местные ресурсы. Но те работы протекали в более обычных условиях, в летне-осенние месяцы. Теперь же благоприятное время года осталось уже позади.

Зона заготовок простиралась почти на тысячу километров в глубину и 400 — 500 километров по фронту. В полосе фронта не было ни одной шоссейной магистрали. Железнодорожная сеть была весьма слабой. Снегопады и морозы чередовались с оттепелями, грунтовые дороги были непроезжими даже для гужевого транспорта.

Местные органы власти, недавно восстановленные, не располагали данными, сколько хлеба осталось в поле, не знали они и того, сколько и какого инвентаря можно собрать. Мы вступали в борьбу за хлеб в совсем неизученной обстановке. Но медлить было нельзя.

На заготовки зерна было направлено 27 тысяч солдат, 2500 офицеров, 2000 автомобилей. Правильно расставить все эти силы и средства — было первое дело. В каждую область, в каждый район были выделены представители Военного совета фронта. Часть территории была закреплена за армиями.

Через райисполкомы, сельсоветы, через уполномоченных отдельных деревень собирали сельскохозяйственный инвентарь. Хотя в этих областях осталось мало населения, но каждый сколько-нибудь трудоспособный человек участвовал в уборке и обмолоте хлеба.

Там, где хлеб находился в стогах, копнах или хотя бы в валках, главным делом было свезти его и обмолотить. Но было много совсем нескошенных полей, где полегший и слегка подмерзший хлеб ушел под снег. Значительная часть его осыпалась, но все же кое-что оставалось и для обмолота, а ведь нам дорог был каждый килограмм! Понадобились грабли, серпы.

Да, именно грабли и серпы.

Полегший хлеб собирали так: один солдат граблями счищал снег, благо в то время его было еще мало, а другой срезал [125] колосья серпом и складывал. Затем свозили колосья в пункты обмолота и развозили провеянное зерно для просушки или в хранилища. Немало зерна просушивали на русских печах, на лежанках, а то и просто на полу в хорошо натопленных избах... А какие были в то время хранилища? Мы рады были уцелевшим стенам разрушенных предприятий, конюшен, складов. Сами сооружали примитивные крыши и навесы, лишь бы уберечь зерно от дождя и снега.

Тылу хорошо помогало политуправление фронта во главе с генералом С. Ф. Галаджевым. Издавались специальные листки, посвященные уборке. Кинопередвижки и радиоустановки на машинах обслуживали заготовителей на местах. Самолеты распространяли по пунктам обмолота газеты, сбрасывая их с воздуха.

Приятно было видеть в ежедневных сводках обеспеченности войск фронта хлебом и хлебопродуктами возрастающие с каждым днем цифры: от одной-двух суточных дач до десяти, двадцати и более. К февралю 1944 года было заготовлено 13 миллионов 607 тысяч пудов зерна. Полуторамиллионный фронт был обеспечен хлебом на 160 дней вперед, т. е. до 1 августа 1944 года.

Да, это была настоящая битва за хлеб! И это была блестящая победа тыла во имя победы фронта.

Правда, как это обычно бывает с победами, она таила в себе немало всяких неожиданностей, в большой части неприятных: возникла угроза самовозгорания зерна, так как влажность его достигала кое-где 25% (при норме 12 — 14%). Я видел «хранилище» — бывшие конюшни — протяженностью в 100 метров и шириной 12 — 15 метров; зерно в них было насыпано в метр высотой. При таком способе хранения хлеб быстро согревался. Мы организовали массовое перелопачивание зерна, но пока работа шла в одном конце, зерно загоралось вновь в противоположном. Это был труд тяжелый, однообразный, но крайне нужный, единственно возможный в тех условиях. Хлеб был спасен.

Были, как следствие этой операции, и другие неприятности, такие, которых могло бы и не быть. В момент наибольшего трудового напряжения меня посетила весьма представительная группа начальственных лиц. В ее составе были прокурор фронта, председатель трибунала фронта и начальник особого отдела фронта. Я часто видел их, но только в столовой 2-го эшелона, а у себя — впервые. Как бы между прочим пришедшие повели разговор о случаях самовозгорания хлеба и поинтересовались, какие меры мною приняты, и вскоре ушли, оставив меня в неведении, насколько их удовлетворили мои разъяснения, и во власти тягостной мысли: а где вы, [126] друзья, были в то время, когда фронт располагал лишь одной суточной дачей продовольствия! Вот когда я так нуждался в добром совете и поддержке! Но такова уж планида начальника тыла: нет хлеба — ты в ответе, а много стало хлеба, так за него нервы дергают... Как будто работники тыла меньше, чем кто-либо другой, болели душой за сохранность намолоченного зерна!

Правда, на этом посещении «расследование» и кончилось.

К слову сказать, в конце войны прокурором фронта у нас был Л. И. Яченин, председателем трибунала — Б. И. Иевлев и его заместителем — Н. А. Венедиктов. С их стороны органы тыла чувствовали постоянную поддержку и объективный подход к людям, случайно оказавшимся в той или иной беде.

К концу января 1944 года доблестные войска Ленинградского и Волховского фронтов и моряки Балтийского флота отбросили врага от Ленинграда. Известно, какой ценой ленинградцы выдержали 900 суток осады. Прежде всего они нуждались в хлебе. В освобожденный Ленинград со всех концов страны направлялись эшелоны с продовольствием. Не остались в стороне и воины 1-го Белорусского фронта: от их имени и от имени трудящихся прифронтовых областей было отправлено в Ленинград из запасов фронта 60 тысяч пудов зерна.

У нас же, на фронте, перед органами тыла по окончании заготовок встала задача — как переработать зерно на муку и крупу. В распоряжении тыла фронта и некоторых армий были походные мельницы и крупорушки, но в дивизиях их было мало. И всего не хватало. Как двигательной силой еще можно было пользоваться мотором автомашины или трактора, но мельничное оборудование достать на месте было невозможно. Обратились за помощью к В. П. Зотову — заместителю члена Государственного Комитета Обороны по продовольственным вопросам. Нам не впервые было обращаться к нему, и не было случая, когда бы он нам не помог. И в данном случае фронт вскоре получил много комплектов оборудования для дивизионных походных мельниц. Почти каждая дивизия фронта (а их насчитывалось в разное время от 40 до 60) имела теперь свою походную мукомольную установку, способную перерабатывать 4 — 5 тонн зерна в сутки, и запасы муки на фронте даже превысили положенные нормы.

Заготавливали мы и табачный лист. Сначала отправляли его в тыл на переработку, — однако практика показала, что [127] возврат в виде махорки крайне задерживался; да и не полностью получал фронт обратно то, что посылал. Опять обратились за содействием к Зотову. Он ответил, что большая часть махорочных фабрик разрушена немцами и некому их восстанавливать. «Не можешь ли ты, Николай Александрович, взять себе одну такую фабрику с тем, чтобы вся махорка, выпускаемая ею, пошла на обеспечение 1-го Белорусского фронта?» — спрашивал Зотов.

Разумеется, я согласился. Начальником фабрики был назначен офицер-тыловик, и в его распоряжение были выделены силы и средства, необходимые для ее восстановления. Не прошло и двух месяцев, как восстановленная нами Прилукская махорочная фабрика начала обеспечивать фронт махоркой. Продвигаясь вперед, мы лишь отозвали оттуда своего офицера, а транспорт и различное имущество, выделенное с наших складов фронта, передали вместе с фабрикой Наркомату пищевой промышленности.

Органы тыла на фронте пользовались любой возможностью, чтобы побольше производить и заготавливать на месте. В 1943 году такой стиль хозяйствования был характерен для всей действующей армии. За этот год всеми фронтами было заготовлено зерна, картофеля и овощей 4 720 078 тонн — около 10 тысяч поездов. [128]

Нетрудно понять, какое значение имела эта работа для сокращения дальних железнодорожных перевозок в стране.

На фронтах и во многих армиях старались организовать побольше подсобных хозяйств. В 1941 году их насчитывалось около 400, а в 1943 году — 6220 с посевной площадью 300 тысяч гектаров. До миллиона тонн разных сельскохозяйственных продуктов давали эти хозяйства. Они поставляли молоко и молочные продукты в госпитали: ведь в подсобных хозяйствах числилось у нас, на 1-м Белорусском, более 40 тысяч коров.

От подсобных хозяйств мы отказались лишь в конце 1944 года. Последнее, самое сильное многоотраслевое хозяйство (недалеко от Луцка) было передано нами в 1944 году в распоряжение областных властей Волыни.

Таким образом, органы тыла Красной Армии, поддерживая постоянную связь с народным хозяйством, практически осуществляли единство фронта и тыла в войне; они не только получали все необходимое для действующей армии от народного хозяйства, но и сами оказывали ему помощь своими силами и средствами.

В то время как войска фронта продвигались на запад, мне не раз приходилось выезжать в тыл для проверки состояния госпиталей, осмотра железнодорожных и шоссейных мостов, восстанавливаемых нашими войсками, для проверки работы складов и т. п. Каких только дел не приходилось попутно решать начальнику тыла при таких поездках!

Помню, приехал я в одну деревню, недалеко от города Климовичи Орловской области. Ко мне обратился председатель сельсовета с вопросом, как ему поступить в одном трудном деле. В этой деревне до 1937 года жил пчеловод Климов. У него была пасека в 30 — 40 ульев. Ухаживал он за пчелами сам, помогали ему жена и сын. В 1937 году он переехал в Донбасс, где стал работать на шахте.

Избу Климова предоставили одной из жительниц села, Е. И. Песенко, — матери пятерых детей. Четыре сына этой женщины ушли в Красную Армию и стали летчиками. В Красной Армии служил также сын Климова: в годы войны он стал офицером-артиллеристом и находился в составе 1-го Белорусского фронта. Когда немцы оккупировали Донбасс, Климов-отец, чтобы не работать на противника, возвратился к себе в село и вновь поселился в своей собственной избе, состоявшей из двух комнат. Я видел эту довольно плохонькую избушку. Мать летчиков, жившая в ней, ушла оттуда, но своего [129] жилья еще не имела, она ютилась с дочерью где-то в передней сельсовета. И вот председателю сельсовета стало известно, что Климов получил письмо от сына-артиллериста. Одновременно получила письмо от сына-летчика и Е. И. Песенко. И тот, и другой собирались вскоре, пользуясь тем, что их воинские части стояли близко к Климовичам, навестить своих родных. Летчик даже запросил, можно ли сделать посадку вблизи деревни. Встал вопрос: что делать? Выселять Климова, чтобы вселить в его избу мать летчика? Это было бы несправедливо к Климову и обидно для его сына-фронтовика. Но нельзя же и оставлять семью летчика в ее «временном», затянувшемся на долгие месяцы невыносимо скверном положении!

Я сказал, что, по-моему, выселять Климова из его дома, безусловно, нельзя. Оставлять в передней сельсовета старушку с дочерью также недопустимо. Надо искать квартиру.

Где искать? Село было наполовину сожжено немцами.

На наше счастье при этом разговоре присутствовал начальник дорожного управления фронта генерал Г. Т. Донец. Он отозвал меня в сторону и предложил построить для старушки силами военных дорожников новый рубленый дом из четырех комнат. Такому предложению я, конечно, обрадовался, а председатель сельсовета — еще больше. Интенданту фронта было предложено выделить Е. И. Песенко кровати с постельными принадлежностями. Через 10 суток дом был построен и полностью обставлен. В него вселилась счастливая мать с дочерью. Дорожники подправили также и избу Климова.

Уже спустя несколько месяцев, когда мы ушли далеко на запад, к нам пришла местная газета, в которой подробно описывался этот случай и помещено было письмо Е. И. Песенко к начальнику тыла:

«Я, ранее лишенная крова, теперь обеспечена прекрасным домом, построенным по вашему распоряжению. Дом сработан хорошо, состоит из двух двухкомнатных квартир, в которых много света и уюта. Как рады будут мои дети, узнав о вашем внимании к моей старости. Теперь мне будет куда принять моих воинов по возвращении их после победы над немецкими извергами. А сейчас я благословляю моих четырех сыновей и дочь на ратные подвиги во имя защиты нашего отечества, нашего советского народа...»

В ноябре 1943 года войска Белорусского (ранее Центрального) фронта, продолжая наступать в северо-западном направлении, форсировали Березину и захватили плацдарм южнее Жлобина, в районе Шапилки. После этого движение приостановилось. Штаб фронта переместился в Гомель. [130]

В полосе нашего фронта оказались большие реки — Десна, Сож, Березина, Днепр, через которые все мосты, железнодорожные и автомобильные, были взорваны противником. Это значительно затрудняло работу по подготовке битвы за Белоруссию.

Однако, прежде чем перейти к белорусским делам, я хотел бы отметить участие органов тыла фронта в оказании помощи орловским и брянским партизанам, с которыми наш фронт тесно взаимодействовал на протяжении всего 1943 года. (Тогда в Орловскую область входила и нынешняя Брянская.)

Во главе примерно 43 тысяч орловских партизан стоял секретарь Орловского обкома партии А. П. Матвеев. Через него штаб фронта и осуществлял оперативные мероприятия.

А. П. Матвеев был частым гостем у нас, в штабе тыла фронта. Он обладал на редкость хорошей способностью заставить собеседника понять важность вопроса, которым он сам озабочен. Он не был многоречив, говорил всегда спокойно, несколько приглушенным голосом, но очень убедительно, особенно после возвращения с «малой земли», куда периодически вылетал, чтобы лично встретиться с героями-партизанами. Помощь ему требовалась во всем: в оружии, обмундировании, продовольственных концентратах, палатках, медикаментах. Все, что мы могли дать (а это было почти все, что им требовалось), должным образом упаковывалось и отправлялось на [131]

специальный аэродром, откуда наши неутомимые «уточки» доставляли все по назначению. Чтобы облегчить и ускорить прохождение всех дел, связанных с обеспечением партизан, на встречи с Матвеевым приглашались обычно начальники тыловых служб.

Как-то я спросил Матвеева: где нам искать добавочные источники для снабжения войск, особенно госпиталей, мясом? Врачи рекомендуют раненым куриное мясо или в крайнем случае кроличье. Не развести ли нам кроликов? Матвеев одобрил эту идею, но порекомендовал найти для фермы такое место, куда бы не доносились звуки канонады и самолетов. Видя мое удивление, он рассказал случай из своей партийной практики.

В начале 30-х годов у нас разводили кроликов при заводах, фабриках, воинских частях, на приусадебных участках и т. д. Матвеев был в те годы секретарем партийного комитета на одном из московских заводов. Заслуженно или незаслуженно, но ему объявили выговор за невнимание к кролиководству. После этого дело круто изменилось: кроликов начали разводить «гаремным» способом, т. е. в поле, без клеток, и они стали быстро размножаться. Все шло хорошо, завод даже ставили в пример другим, в рабочей столовой частенько подавали кроличье мясо. Вдруг начался падеж. Иной день погибало два-три десятка. Сведения об этом дошли до «вышестоящих инстанций», [132] приехала комиссия, признала в случившемся немалую вину секретаря парткома, который «самоуспокоился и ослабил контроль». Через день-два Матвееву был объявлен еще один выговор, но, увы, кролики продолжали гибнуть. Пригласили комиссию из компетентных ветеринарных врачей, отправили несколько тушек для лабораторного исследования. Выяснилось, что у всех погибших кроликов одна и та же причина смерти: разрыв сердца. Обнаружилась и причина таких массовых кроличьих инфарктов миокарда: недалеко от фермы была открыта взлетно-посадочная площадка для местных авиалюбителей. При захождении на посадку самолеты пролетали над кроликами на высоте нескольких десятков метров и своим оглушительным ревом приводили в трепет и без того не очень храброе животное. После каждого такого пролета сразу же погибало несколько кроликов.

— Вот какие обстоятельства должны иногда предусматривать секретарь заводского парткома и директор! — закончил свой рассказ Александр Павлович.

Он посоветовал мне учесть этот опыт:

— А то на фронте и самолеты летают, и стреляют из пушек, — чего доброго, пострадаешь из-за этих кроликов...

Немало интересных случаев рассказывал Матвеев и из своей практики на посту наркома внутренних дел Белоруссии в конце 30-х годов. Подлинный коммунист-ленинец, человек благородной души, Матвеев решительно боролся за соблюдение ленинских норм партийной и государственной жизни.

Скончался А. П. Матвеев безвременно и скоропостижно. Его дети и внуки с гордостью могут произносить имя своего отца и деда. Орловские партизаны и вся Орловская партийная организация не забудут доброе имя А. П. Матвеева. [133]