Отпуск

Где-то в феврале 1940 года командир отряда учебных кораблей Рамешвили вызвал меня и говорит:

— Война закончилась, иди-ка ты в отпуск. В Москве у тебя я, слышал, есть невеста, а у меня две путевки в госпитальный санаторий в Сергиевом Ските, это под Калугой. Бери свою невесту и поезжай, отдохни с ней.

Вызвал флагманского врача с путевками, мою путевку заполнили быстро. А как быть с путевкой невесты? Врач спросил меня:

— Жениться собираешься?

— Да.

— Как ее фамилия?

— Левтеева.

В путевке он написал «Татьяна Николаевна», а вместо фамилии поставил только буковку «Л», объяснив, что если женюсь, то останется поставить поперек палочку и дописать фамилию «Амелько», если не женюсь, то дописать фамилию «Левтеева».

Приехал в Москву, пошел к невесте, она жила у своего родного дяди-хирурга, будущего профессора, генерал-лейтенанта [30] медицинской службы, члена-корреспондента медицинских наук, главного хирурга Военно-Морских Сил Арапова Дмитрия Алексеевича и своей бабушки Зинаиды Ильиничны. У Татьяны родителей не было, отец погиб в гражданскую войну, был хирургом 1-го коммунистического полка и дочь не видел вообще, а мать умерла, когда девочке было три года. Завел я разговор о женитьбе. Дмитрий Алексеевич не возражал, а бабушка — ни в какую: мол, увезешь в Ленинград, а там война.

Таня работала в метрополитене техником на станции «Охотный ряд», пошли мы с ней к начальнику метрополитеновской поликлиники. Я ему честно все рассказал, кто я, кто она, что собираемся пожениться, что хотелось бы поехать отдыхать вместе в санаторий, что путевки уже есть, и [31] нужно только в путевку записать диагноз и оформить отпуск. Начальник, вернее, главный врач, говорит:

— Молодой человек, вы в первый раз пришли ко мне и честно все рассказали. Вы уже расписались?

— Да пока нет.

— Тогда, жених, выйди в коридор, а я «что-либо» найду у невесты.

Нашел, путевку оформил, и мы поехали. В санатории представились как муж и жена, поселили нас вместе. За неделю до конца отпуска получил телеграмму — срочно прибыть на корабль. Я сказал Тане, что мне надо ехать, а ей предложил остаться и догулять отпуск.

— Нет, поедем вместе, — сказала она. — В Москве распишемся, а я потом вернусь и неделю доотдыхаю.

8 марта 1940 года пошли в Москворецкий ЗАГС и расписались, а вечером она поехала в санаторий, я — в Ленинград. Вызвали меня потому, что командир корабля заболел, старпом убыл на учебу на курсы повышения квалификации, а нужно было выводить корабль из дока. Меня приказом комфлота назначили старшим помощником, и я приступил к работе.

Вступление Латвии в состав СССР

Современному читателю будет интересно узнать об участии корабля в событиях, связанных со вступлением Латвии в состав СССР. Корабль «Ленинградсовет» был в море с курсантами, где-то на траверзе Ханко. Неожиданно я получил телеграмму с приказом немедленно следовать в Ригу, где должен был получить от представителя руководства СССР указания о дальнейших действиях. Чтобы сократить путь, я прошел проливами между островами Сур-Вяйнен и Варке-Вяйнен. Это очень трудный, узкий и мелководный пролив. Подводные скалы буквально в полуметре от обоих бортов. Прошел благополучно и вышел в Рижский залив, далее на вход в Западную Двину. Подскочил лоцманский катер, я поблагодарил и отказался от его услуг. В Риге бывал неоднократно. Прошел Даугавпилс, затем торговый порт Мильгравис и пришвартовался к набережной, напротив дворца Ульманиса. Как и всегда, к кораблю собрался народ, радушно нас приветствуя. Я сошел на набережную, [32] ко мне подошел мужчина в штатском, насколько я помню, это был Маленков, который предъявил документ за подписью Ворошилова. В нем удостоверялось, что его предъявитель уполномочен координировать действия воинских частей Советского Союза, входящих в Латвию. Показал мне на железнодорожный мост через Даугаву, посредине которого располагались наши войска, и сказал, что накануне из города пришла колонна с флагами и транспарантами, жители приветствовали наши войска. Полиция их начала разгонять со стрельбой. Чтобы не вмешиваться, наши войска остановились посредине моста и расположились на ночевку. Утром они должны войти в город. Задача корабля, если будет сопротивление полиции, продемонстрировать готовность открыть огонь. Я уяснил свою задачу. Маленков предупредил — огонь не открывать, и ушел, больше я его не видел.

Я возвратился на корабль, снялся со швартов и встал на якорь посредине реки. В скором времени подошел лидер эскадренных миноносцев «Яков Свердлов» и встал сзади меня. Командир Саша Спиридонов спустил катер и пришел ко мне на корабль:

— Коля, что творится и зачем нас пригнали сюда?

Я ему объяснил ситуацию, передал свой разговор с Маленковым. Он хотел идти искать Маленкова, а потом решил, что это безнадежно, сказал, что будет действовать, как я, и ушел к себе на корабль.

Ночь прошла тихо. Утром, часов в шесть, по набережной от порта по направлению к мосту пошла колонна, впереди которой шесть человек в черном трико несли на вытянутых руках черный гроб, на котором было написано белыми буквами «Ульманис», далее флаги, транспаранты. Когда колонна подошла к мосту, со стороны рынка раздалось пять-шесть выстрелов. На кораблях «Ленинградсовет» и «Яков Свердлов» объявили тревогу. Начали проворачивать механизмы, в том числе и пушки. Колонна остановилась около моста. Наши войска на мосту пришли в движение и направились в город. Колонна жителей приветствовала их руками, флагами. Когда наши войска прошли, колонна встречающих вошла на мост, сбросила гроб в реку. Он проплыл мимо нас, а люди пошли в город.

Комиссаром корабля у меня был Николай Николаевич Смирнов. Я предложил ему одеться в штатское платье и на [33] шлюпке дойти до набережной, сходить в город, посмотреть, что там делается. Он ушел. Через полчаса мы наблюдали, как открылись ворота у дворца Ульманиса, и из них выехал небольшой открытый автомобиль. На заднем сиденье — Ульманис во фраке, цилиндре и с букетом белых роз в руках. Говорили, что это его обычный ритуальный выезд. Автомобиль поехал в город. Мы на кораблях дали отбой боевой тревоге. Часа через три возвратился Н. Н. Смирнов и рассказал, что вся площадь у памятника Свободы забита латышами и нашими солдатами. Латыши обнимают, целуют наших ребят и проявляют восторг. Вдруг все затихло, народ расступился, и через образовавшийся коридор к памятнику подъехал Ульманис, поднялся на пьедестал и обратился к народу. Один из латышей переводил Смирнову речь, суть которой сводилась к призыву президента с покорностью принять свой жребий:

— Дорогие мои соотечественники, волею судьбы я ухожу от вас, призываю вас к дисциплине, порядку. Прошу Бога дать вам счастье и благополучие.

Сел в машину и уехал. О его дальнейшей участи нам больше ничего не было известно. Мы снялись с якоря и подошли [34] опять к набережной. Город наполнился весельем, наших солдат и матросов поили пивом, водкой, молоком, угощали пирожками, яблоками и всякой другой снедью, зазывали к себе домой. Праздничные гуляния длились дней пять.

А теперь латыши (я думаю, политики и ярые националисты) обзывают нас оккупантами — врагами. Это ложь. Уверен, что у простых людей стран Балтии к русским другое, чем у политиков, отношение. К этому я еще вернусь ниже. В подавляющей части латыши, литовцы и эстонцы относятся к русским доброжелательно и с симпатией.

Получив телеграмму следовать в Таллинн, где был штаб Балтийского флота, «Яков Свердлов», а за ним и «Ленинградсовет» снялись со швартов и пошли на выход. Проходя мимо пассажирского порта, мы наблюдали, как грузились на два больших судна немцы с семьями, в дорогих пальто и шубах, с большими чемоданами, сундуками, ящиками, кошками, собаками, мебелью, — видимо, покидали Латвию навсегда.

Незадолго до этих событий «Ленинградсовет» с курсантами на борту зашел в Виндаву. Вошли в речку и стали на якорь, причалов не было. Готовились к увольнению в город, было воскресенье. На берегу увидели даму и с ней двух девочек, которые призывно махали руками. Я на катере вышел к ним, поздоровался. Одна из девочек хорошо говорила по-русски и объяснила, что это ее мама и сестра. Девочка переводила слова матери. Дама объяснила, что ее сын, школьник, упал с велосипеда и сломал ногу, а в Виндаве только один врач, но он уехал в Ригу навестить мать и вернется только через два дня. Она спросила, есть ли на корабле врач и не могли бы мы ей помочь. Я послал катер, чтобы врач корабля Василий Семенович Козьяков с необходимыми медикаментами срочно прибыл помочь мальчику, сломавшему ногу. Долго ждать не пришлось. Василий Семенович явился с медицинским чемоданом, и мы пошли в дом дамы, у которой была сестра, хорошо знавшая русский язык и посещавшая Ленинград и Москву.

Василий Семенович спросил, где он может помыть руки и переодеться. Его отвели в ванную комнату, оттуда он вышел в новом белом крахмальном халате, белой медицинской шапочке, со стетоскопом на шее. Когда-то в молодости [35] он был фельдшером в русском экспедиционном корпусе, прошедшим Африку, Францию. Теперь это был толстенький, в годах, седой, но такой же замечательный, добрый человек. Вот придет к нему курсант, жалуется, что все тело ломит, голова болит, не может нести вахту, просит освободить от вахты. Василий Семенович видит, что курсант здоров и просто «сачкует», но внимательно осмотрит пациента, потом даст ему обыкновенную содовую таблетку, а сам просит никому не говорить: мол, мало у него таких таблеток.

Так вот, когда Василий Семенович вышел из ванной в полном облачении, то произвел на хозяйку, ее сестру и девочек сильное впечатление. Он попросил показать ему [36] больного. Его проводили в спальню к мальчику, где врач занялся своим делом. Я же с хозяйкой и девочками беседовал на вольные темы. Минут через двадцать вышел Василий Семенович и сказал, что у мальчика перелома нет, а сильный вывих, что он ножку вправил, поставил компресс, причин для беспокойства нет, дня через три тот будет здоров, а сам пошел в ванную мыть руки и переодеваться. Хозяйка у меня спрашивает, сколько она должна заплатить врачу за осмотр и лечение ее сына. Я ей объяснил, что медицина у нас бесплатная и если она ему предложит деньги, то тем самым его обидит. Она этого не могла понять, была в замешательстве. Затем предложила выпить чая и рюмочку домашнего вина.

Быстро был накрыт стол с закусками и сладостями, сели мы все за стол. Хозяйка говорит, что Латвия скоро войдет в состав СССР, это дело решенное. А она боится, что должна будет работать, а у нее никакой специальности нет, и, вообще, в России чуть ли не все под одним одеялом спят вповалку.

Рассказал я ей, как в действительности обстоят у нас дела. Сестра хозяйки, видимо, была более осведомленной и упрекнула последнюю за то, что она задает глупые вопросы. Пришел хозяин. Он служил управляющим на лесопильном заводе. Я пояснил им, что у хозяина завод национализируют, а он, конечно, будет директором, и в жизни ничего не изменится, а, может, даже станет лучше, и хозяйка по-прежнему может не работать. Мы собрались уходить, жена стала что-то говорить мужу по-латышски. Они стали благодарить меня и особенно доктора, хозяин даже вынул кошелек, но Василий Семенович отстранил его руку и попросил не портить ему настроения и не обижать.

Когда мы бывали в водах Латвии и Эстонии, нам платили денежное содержание эстонскими кронами и латами, и деньги у нас были. Но в тот день, а это было воскресенье, все магазины были закрыты. Когда я сказал хозяину, какая у нас есть проблема, он заулыбался:

— Пойдемте, мой сосед — хозяин магазина, и он сейчас его откроет.

Тепло попрощались с хозяйкой, ее сестрой, дочками и вышли. У соседнего дома провожатый поговорил с мужчиной, и нас впустили в магазин. Купили мы подарки женам: [37] помню, это были туфли, шелковый клетчатый плащ и тонкие шелковые чулки «паутинка» — таких вещей у нас не было. Попрощались с хозяевами и отбыли на корабль, отец мальчика проводил нас до катера и всю дорогу благодарил, я и сегодня уверен, что искренне. Таким осталось в моей памяти вхождение Латвии в состав СССР. Такое же внимательное отношение чувствовали мы к себе и в Таллинне{1}, и Либаве.

В феврале 1941 года меня назначили командиром корабля. Много плавал с курсантами с заходом в Либаву, Виндаву, Таллинн, выходил в Северное море. Получил в Ленинграде комнату в новом доме за Кировским заводом, перевез жену из Москвы и только одно воскресенье был у себя дома. Увольнялись на берег по очереди со старшим помощником. А впереди была Великая Отечественная война, и нас с женой ждала долгая тяжелая разлука. [38]