Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Часть 2.

Война

22 июня

О начале войны я узнал в трамвае, когда ехал из поселка Урицкий домой к жене, как мы говорили, в гости (на увольнение). Рядом сидящий со мной мужчина тихим голосом сказал, что немцы напали на нас, и об этом сейчас будут говорить по радио. Подходя к своему дому, я увидел толпу людей и жену с собакой (у нас был белый шпиц). Все стояли около громкоговорителя на столбе. Выступал Молотов и говорил, что началась война.

О приближении войны мы уже знали довольно точно. 18 июня я с кораблем и курсантами был в Таллинне. Вечером с преподавателем училища, который руководил практикой, капитаном II-го ранга Хайнацким мы были в ресторане «Конвик», что на улице Торговая. Вдруг приходит шифровальщик и шепчет мне, что пришла шифрограмма из Москвы, зашифрована моим командирским кодом. Срочно пошел на корабль, достал из сейфа командирский код и расшифровал: «Флотам боевая готовность. Всем кораблям немедленно возвратиться в свои базы по месту постоянной дислокации». Дал команду срочно готовить корабль к выходу. Механик Дмитриев доложил о готовности. Затем старший помощник командира корабля, в свою очередь, получив доклады от командиров боевых частей и боцмана Ветеркова, кстати, прекрасного специалиста сверхсрочника, старше меня по возрасту, доложил: «Корабль к бою и походу готов». Снялись с якоря и швартов и пошли в Кронштадт. Явился к командующему В. Ф. Трибуцу. Он говорит:

— У тебя постоянное место дислокации — Ленинград, около училища.

Я доложил, что мне нужно погрузить уголь.

— Хорошо, вставай к угольной стенке, грузи уголь под «завязку» и бань (чисти) котлы. [39]

И добавил:

— Дело пахнет войной, можешь съездить домой и распорядиться по семейным вопросам.

После погрузки угля (а это процедура долгая по времени — весь личный состав с корзинами и лопатами с берега по сходням бегает на корабль, загружает уголь в люки угольных ям и чистит котлы), я катером дошел до Ораниенбаума, потом электричкой до поселка Урицкий и далее трамваем до дома. Вот в это время мне сосед и сказал, что началась война. Дома я сказал жене, что эта война будет пострашнее финской. Решили, что Таточка (так я звал жену) поедет к родным в Москву.

Ночевать дома я не остался, вернулся на корабль и послал писаря корабля — очень расторопный старшина — в Ленинград доставать билет для жены на поезд в Москву. Через два дня уже с билетом на поезд провожал жену. Жили мы на окраине города за Кировским заводом, до Московского вокзала очень далеко, но писарь в гостинице «Европейская» достал машину «линкольн». На вокзале столпотворение. Узнали, где стоит состав, который будут подавать для посадки, и на каком пути. На «линкольне» с Лиговской улицы через служебный вход мы въехали прямо на перрон, а в это время уже подавали задним ходом состав для посадки. Люди на ходу бросились к вагонам, входы в вагоны уже забиты людьми. Тогда мы с писарем подняли мою Таточку на руки и впихнули в окно вагона на верхнюю полку. Попрощались, и увидел я ее только через три с половиной года. Грустный я поехал на корабль.

Таллиннский переход

В конце сентября 1939 года для кораблей Балтийского флота главной базой и местом основных сил базирования стал город Таллинн — столица Эстонии.

Получил приказ действовать согласно мобилизационному плану, по которому я должен был войти в состав бригады шхерных кораблей, место сбора — город Тронгзунд, если идти в Выборг со стороны моря. У Тронгзунда пролив узенький, а я решил встать к причалу носом на выход. Стал разворачиваться, нос корабля уперся в причал, а корма [40] — в противоположный берег. Тросами, брашпилем и лебедками все-таки развернул корабль. Возился долго, сломал одну лебедку. Потом нашел штаб формируемой бригады, представился командиру — капитану I-го ранга Лазо. А он говорит:

— Хорошо, что ты развернулся на выход, поступил приказ «Ленинградсовету» возвратиться в Кронштадт, а потом идти в Таллинн в распоряжение штаба Минной обороны.

Наступило утро 22 июня 1941 года. Учебный корабль «Ленинградсовет»{2}, которым командовал автор этих воспоминаний, находился в г. Кронштадте. Срочно на корабле установили два зенитных орудия 76-мм калибра на носу и на юте (на корме) и четыре крупнокалиберных пулемета «ДШК» на турелях. До середины июля корабль сделал четыре похода из Кронштадта в Таллинн с пополнением боеприпасов, продовольствия, военного снаряжения для его защитников. Это потребовалось потому, что 5 августа 1941 года войска 48-й немецкой армии рассекли 8-ю армию Северо-Западного фронта и вышли к побережью Финского залива, полностью блокировав Таллинн с суши.

В конце июля корабль «Ленинградсовет», будучи в Таллинне, стоял у причала Купеческой гавани, и на нем разместился штаб Минной обороны Балтфлота. Командующим этого объединения был вице-адмирал Ралль Юрий Федорович, начальником штаба — капитан I-го ранга А. И. Александров, зам. начальника штаба — капитан II-го ранга Поленов. Все они, а также флагманский штурман Ладинский, минер Калмыков и другие специалисты штаба Минной обороны размещались и жили на «Ленинградсовете».

Три недели продолжалась оборона Таллинна: 10-й стрелковый корпус 8-й армии, подчиненный Командующему флотом адмиралу Трибуцу, отряд морской пехоты, сформированный из личного состава кораблей (в него вошли и 20 человек из экипажа «Ленинградсовета»), полк латышских и эстонских рабочих, поддерживаемые артиллерией [41] кораблей и авиацией флота, упорно отстаивали столицу Эстонии и базу флота. Ожесточенные бои на подступах к городу продолжались до 27 августа, но силы были не равны. Против защитников Таллинна противник сосредоточил четыре пехотные дивизии, усиленные танками, артиллерией и авиацией. Начался обстрел кораблей артиллерией и минометами. Корабли вышли от причалов на внутренний рейд, а потом на внешний. 26 августа начальник штаба Минной обороны вызвал меня и сказал, что получен приказ ставки ВГК перебазировать флот в Кронштадт и Ленинград. Он передал мне портфель с деньгами и письмом к своей дочери и попросил меня (командира «Ленинградсовета», старшего лейтенанта Амелько Н. Н. ) по прибытии корабля в Ленинград передать этот портфель его дочери. Сказал, что штаб с корабля уходит, пойдет на других кораблях, а мне приказал выйти на рейд, получить указания, когда и как уходить. Я спросил, на каком корабле пойдет он, начальник штаба. Он ответил, что на эскадренном миноносце «Калинин». Я возразил ему, что у него больше вероятности дойти до Кронштадта. А он ответил, помню дословно: «Нет, ты дойдешь, а я — нет», — фатальное предчувствие. Все офицеры штаба сошли с корабля, а я стал пробираться к выходу из Купеческой гавани на рейд, благополучно пробрался через взрывы снарядов при выходе из гавани, маневрируя на рейде среди других кораблей. На моих глазах снаряд попал в крейсер «Киров» и у трапа на правом борту вспыхнул пожар. Я не видел личного состава на верхней палубе крейсера и поэтому дал семафор на крейсер: «Командиру — у вас горит трап на правом борту». Потом увидел, как пожар начали тушить.

27 августа к борту «Ленинградсовета» подошел катер МО, с него на борт перешел капитан III-го ранга Ковель с пакетом и представился штурманом четвертого конвоя. Командиром конвоя был назначен капитан I-го ранга Богданов. Ковель остался на корабле, а катер МО отошел от борта с Богдановым, больше я его не видел. Вскрыв пакет, узнал, что «Ленинградсовет» будет головным в 4-м конвое, для противоминного охранения выделяются четыре тральщика, переоборудованные в буксиры, то есть две пары с тралами «Шульца», в конвое будет 14 единиц транспорта с войсками и три подводные лодки-»малютки». Выход с рассветом по команде. [42]

Ночью подошли тральщики-буксиры, транспорты тоже подходили на внешний рейд. С рассветом 28 августа с «Кирова» получил семафор: «4-му конвою построиться и выходить». Штурман Ковель и штурман «Ленинградсовета» проложили на карте курсы перехода, как было указано в пакете. Я передал приказ тральщикам построиться и дал курсы.

В это время к борту корабля подошли два катера «КМ» — это разъездные катера штаба флота, с их командирами я был знаком и раньше: они были в Ленинграде в Учебном отряде обеспечения практики курсантов училища имени М. В. Фрунзе. Командиры — мичманы катеров стали просить меня: «Товарищ командир, возьмите нас с собой, нас бросили, и мы не знаем, как и куда идти». Я согласился, дал указание своему старшему помощнику Калинину поставить их на бакштов (катера маленькие, около 10 тонн водоизмещения), подали им пеньковый трос с кормы, и они встали «на буксир».

У острова Воиндло наш четвертый конвой выстроился и начал движение. Миновали остров Кери, в тралах начали рваться мины, подорвался один из тральщиков, политрук Якубовский взрывной волной с одного из тральщиков был [43] выброшен на борт «Ленинградсовета», попал на брезентовый тент и почти не получил серьезных травм. У нас осталась только одна пара тральщиков, но протраленная полоса была настолько мала, что идущие в кильватер транспорты не могли точно ее придерживаться и начали подрываться на минах. Транспорты и корабли все время подвергались атакам бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88. Два катера, которые у меня были на бакштове, подбирали плавающих людей с кораблей и транспортов и высаживали на «Ленинградсовет». Где-то на траверзе Юминда мы увидели горящий и тонущий транспорт «Верония», на котором эвакуировались в основном служащие штаба флота. Наши катера подобрали и привезли на борт несколько десятков людей — мужчин и женщин. Около нашего борта мы увидели плавающую девушку в одной рубашонке, которая держалась за большой чемодан. Когда мы ее вытащили на борт, это оказалась кассирша из таллиннской таможни, эстонка, а чемодан был набит эстонскими кронами. Когда ее спросили, зачем эти деньги, она ответила, что отвечает за них. Старпом выбросил этот чемодан за борт, накинул на нее свою шинель, потом ее переодели в рабочее матросское обмундирование. Баталер и начхоз корабля переодевали всех, кого катера подбирали и высаживали к нам на борт.

Вскоре мы подошли к Нарген-Порколаудскому минному рубежу. В это время с правого борта нас обгоняла эскадра, прошли четыре тральщика «БТЩ», за ними ледокол «Сууртыл», на котором, как выяснилось, эвакуировалось эстонское правительство, главой которого был Иван Кебен. За ледоколом шел крейсер «Киров» под флагом командующего флотом Владимира Филипповича Трибуца. Они проходили настолько близко, что комфлот в мегафон закричал: «Амелько, как у вас дела?». Я не знал, что ответить, и пока я думал, они уже удалились, и кричать было бесполезно. За «Кировым» шел лидер эскадренных миноносцев «Яков Свердлов». В это время с «Кирова» наши сигнальщики прочли семафор: «Впереди по носу «Ленинградсовета» перископ подводной лодки. «Яков Свердлов», выйти и пробомбить». Последний дал «шапку» дыма. Это значит, что увеличил скорость, вышел из строя и прошел мимо «Ленинградсовета» метрах в 20–30. На мостике я увидел командира — Александра Спиридонова. С ним я был хорошо знаком [44] до войны, мы были в одном отряде и, находясь в Таллинне, неоднократно встречались. Он был холостяком, и мы его считали «пижоном». Мы, молодые офицеры, не носили выдаваемые нам морские фуражки, а заказывали их в Таллинне на улице Нарва Манту у Якобсона, тужурку и брюки — в мастерской в Вышгороде у эстонца-портного. Где-то в середине августа ко мне на корабль зашел Саша Спиридонов и предложил заказать шинели из касторовой ткани.

Я предположил, что раз он говорит о шинели, видимо, скоро мы будем переходить в Кронштадт, а вот дойдем ли? Спиридонов мне говорит:

— Ну, знаешь, тонуть в касторовой шинели приятнее, чем в той, которую нам выдают.

Так вот, проходя мимо меня, Спиридонов, стоя на мостике в тужурке, белой рубашке с галстуком, в фуражке от Якобсона, при кортике и с сигарой во рту, в мегафон крикнул: «Коля! Будь здоров!». Я ему ответил: «Ладно, чеши Саша!». Пройдя несколько кабельтовых впереди меня, его корабль взорвался на мине и затонул. Легенда о том, что «Яков Свердлов» прикрыл крейсер «Киров» от торпеды, выпущенной подводной лодкой, не соответствует действительности — он подорвался на мине. Место «Якова Свердлова» в кильватерном строю заняли два миноносца, а за ними подводная лодка С-5, которая, не доходя до нас, взорвалась. Катер МО-4 подобрал пять человек, в том числе Героя Советского Союза Египко, четырех матросов катер высадил к нам, а Египко остался на катере, остальной личный состав погиб — на подлодке сдетонировали торпеды. Начало уже темнеть. В это время крейсер был далеко впереди и вел огонь главным калибром по торпедным катерам противника, вышедшим из финских шхер. Мы катеров не видели. Подошли к месту гибели «Якова Свердлова», на воде мелькали огоньки — это подавали сигналы матросы и офицеры, которых подбирали катера и привозили к нам на борт. Надо пояснить, что личный состав кораблей был в жилетах, которые надувались при падении в воду. На жилетах от батареек зажигались лампочки. У каждого жилета был также свисток, и попавший в воду свистел, привлекая к себе внимание. Вторая пара тральщиков, за которыми мы шли, тоже взорвалась на минах. К 22 часам видимость уменьшилась до 200 метров. Чтобы не подорваться на минах, мы [45] приняли решение до рассвета встать на якорь. К нам стали подходить малые суда и буксиры, просили разрешения стать к «Ленинградсовету» на буксир, так как глубина была большая и их якорные цепи не позволяли самим встать на якорь. С рассветом мы обнаружили около восьми судов, стоящих за нами на бакштове, друг за другом. Снялись с якоря, оттолкнув от борта шестами две плавающие мины, начали движение к острову Гогланд. За «Ленинградсоветом» в кильватер шли военный транспорт «Казахстан», плавучий завод «Серп и молот» и еще два транспорта. Начались непрерывные бомбежки транспортов, которые были крупнее «Ленинградсовета». «Казахстан» загорелся, но личный состав во главе с капитаном Загорулько справился с пожаром и повреждениями, и транспорт дошел до Кронштадта самостоятельно. «Серп и молот» погиб. Из конвоя остался один «Ленинградсовет» и три подводные лодки-»малютки», которые погрузились и под перископом шли за нами. Тогда «юнкерсы» набросились на «Ленинградсовет», прилетали группами по 7–9 самолетов, кружили над нами и по очереди пикировали на корабль. Высота разрывов наших снарядов заставляла их кружить и по очереди сбрасывать бомбы. Если внимательно следить, то можно увидеть, когда отрываются бомбы от самолета, и отворотом корабля вправо или влево, увеличением или уменьшением скорости можно избежать прямого попадания бомбы в корабль. Чем мы и занимались. Для быстрейшей реакции рулевого матроса Бизина перевели из рубки на верхний мостик, машинистам было приказано быстро выполнять сигналы на увеличение скорости или останавливать машину. Таким образом, корабль выдержал более 100 налетов бомбардировщиков. Рядом рвались бомбы, осколки повреждали корпус, кое-кого ранили, в том числе и командира, но прямого попадания удалось избежать.

Подошли к южной оконечности острова Гогланд — там маяк и сигнально-наблюдательный пост. Семафором запросили: «Каким фарватером прошла эскадра с крейсером «Киров»?» Ответа не получили. Дело в том, что врученная калька при выходе из Таллинна показывала путь северным фарватером. Но на гогландском плесе тоже была минная позиция. Я решил идти южным фарватером, очень узким проливом, называемым Хайлода. У Кургальского мыса корабли [46] ходили редко и часто садились на мель. Но я хорошо знал этот проход и уже в вечерних сумерках благополучно его прошел и вышел в Лужескую губу.

Наступила ночь. После последних яростных атак самолетов вышли из строя гирокомпасы, а их было два — «Гео-III» и английский «Сперри». Были еще английские гирорулевой, курсограф, эхолот, но все они вышли из строя, остался один магнитный компас с сомнительной точностью. Короче говоря, мы потеряли место своего нахождения. Увидели проблески навигационного буя. После совещания со штурманами предположили, что это буй Демонстейнской банки. Чтобы убедиться в этом, спустили командирский катер и отправили к бую штурмана корабля Альберта Кирша. Он осторожно подошел к нему и вернулся на корабль, подтвердив наше предположение. Впереди справа увидели пожар на берегу, где была база торпедных катеров Пейпия. Таким образом определили свое место и пошли к маяку Шепелев, где необходимо было пройти точно по фарватеру, так как на этом участке все водное пространство перекрыто противолодочными сетями, на которых подвешены взрывные устройства. При подходе к этому рубежу мы периодически сбрасывали глубинные бомбы, считая возможным нахождение в этом районе подводных лодок противника, вышедших из финских шхер. Но все обошлось благополучно. Вышли на фарватер и вошли на большой Кронштадтский рейд. На рейде на якоре стоял крейсер «Киров», сыграли захождение, все встали лицом к борту крейсера, на котором тоже заиграл горн и там тоже все встали «смирно» лицом к нам. Запросили сигнальный пост, где разрешается нам встать к причалу. И получили ответ: встать к причалу Усть-Рогатки. Отдали якорь и кормой пришвартовались недалеко от линкора «Марат», подали сходню на берег и всем поднятым «Ленинградсоветом» из воды с погибших кораблей разрешили сойти на берег. А их оказалось около 300 человек — офицеры, матросы, солдаты и гражданские. Так «Ленинградсовет» закончил переход из Таллинна в Кронштадт. Несколько человек экипажа были награждены орденами и медалями, а командир приказом наркома Военно-Морского Флота получил первую свою награду — орден Красного Знамени, и ему досрочно было присвоено звание капитан-лейтенанта. [47]

Блокада Ленинграда

22 сентября немцы совершили воздушный налет на корабли, стоящие в Кронштадте. Одна из бомб попала в носовую часть линкора «Марат», сдетонировали артпогреба носовой башни, носовую часть с 1-й башней оторвало, стоящие недалеко от него корабли сорвало со швартов, в том числе и «Ленинградсовет».

С возвращением в Кронштадт из Таллинна командование Балтийским флотом дало указание из числа экипажей кораблей сформировать бригады морской пехоты для отправки на помощь войскам Ленинградского фронта в обороне Ленинграда. Всего были сформированы восемь бригад. На моем корабле одну боевую смену мы сняли на оборону города еще в Таллинне. Никто из них на корабль не вернулся, а вторую боевую смену сняли в Кронштадте. На «Ленинградсовете» и других кораблях оставалось только по одной боевой смене из трех, положенных по штату, главным образом это были артиллеристы, минеры и связисты. Спали по очереди, прямо на боевых постах.

24 сентября меня на крейсер «Киров» вызвал командующий отрядом легких сил КБФ вице-адмирал Дрозд Валентин Петрович, показал директиву командующего флотом Трибуца В. Ф. , в которой предписывалось заминировать корабль на случай уничтожения. Обсудили, как это сделать, и решили: в артиллерийские погреба и машинное отделение положить по две глубинные бомбы, а взрыватели держать в личном сейфе в каюте командира корабля. Затем Дрозд развернул карту и показал место при входе на большой рейд, где по сигналу «Афоризм» подорвать корабль, рядом с подорванным линкором «Октябрьская Революция». Под диктовку В. П. Дрозда все эти действия я описал на листе бумаги, Дрозд завизировал, запечатал в конверт, на котором написал «Вскрыть лично командиру с получением сигнала «Афоризм» и действовать согласно указанию. Хранить в личном сейфе».

Вернувшись на свой корабль, я приказал заминировать его. Вскоре узнал, что подобные действия проделали командиры всех кораблей. За этой «работой» строго следили начальники особых отделов НКВД и докладывали вступившему в командование Ленинградским фронтом генералу [48] армии Г. К. Жукову{3}. В таком состоянии корабли воевали до снятия блокады Ленинграда.

Г. К. Жуков командовал Ленинградским фронтом 27 дней. Некоторые исследователи ВОВ говорили и еще говорят, что Жуков «спас» Ленинград. Блокада города длилась 900 дней. Абсурдно утверждать, что за 27 дней его командования Ленинградским фронтом он спас Ленинград от блокады, тем более в начале войны. Если говорить о личностях, то это сделал Л. А. Говоров.

Я хорошо знал Г. К. Жукова. Будучи командующим ТОФ, лично ему подчинялся. Признаю его как организатора остановки отступления наших войск на Волге, несмотря на жесткие методы действий Жукова при этом. И, конечно, не признаю его как «гениального» полководца, «спасшего» Россию. Известно, что все военные операции планировал маршал Василевский, а не Жуков. Россию спасли народ, наши Вооруженные Силы своим мужеством, не жалея жизни.

В конце сентября «Ленинградсовет» был включен в отряд кораблей реки Нева. Корабль был переведен в Ленинград и поставлен на правом берегу Невы у пристани Лесопарка, с задачей поддерживать огнем 2-ю дивизию народного ополчения (2-я ДНО), которая обороняла блокадный Ленинград на левом берегу Невы напротив деревни Корчмино, сразу за заводом «Большевик».

Кроме «Ленинградсовета», в состав отряда кораблей реки Нева входили один эскадренный миноносец типа «7-у», канонерские лодки «Ока», «Зея» и другие, названия которых я не помню. Наша задача — по заявкам командира дивизии народного ополчения подавлять огневые точки немцев огнем артиллерии или поддерживать огнем 2-ю ДНО, которая неоднократно пыталась взять штурмом деревню Корчмино и продвинуться в направлении на Шлиссельбург. Снарядов у нас было мало, и при поступлении заявок командир отряда разрешал выпускать только по 5–6 снарядов.

Как-то вызвал меня командир 2-й ДНО к себе на командный пункт. Я перешел Неву на катере и подошел к блиндажу командира дивизии. Часовой меня остановил, расспросил и пошел в землянку. Я стою у входа и слышу, [49] как солдат докладывает: «Товарищ комдив, к вам пришел командир парохода, который стоит на том берегу, почти против нас, фамилию я не запомнил, а звание не понял, чи капитан, чи лейтенант». Все правильно — я был капитан-лейтенантом. Командир дивизии спросил, не мог бы я послать ночью по Неве катер и разведать, какие силы обороняют деревню Корчмино. Я дал согласие, спустил катер, старшим назначил штурмана корабля старшего лейтенанта Колю Головешкина, с ним послал боцмана Ветеркова, радиста Сеню Дурова и еще одного матроса, вооружили их пулеметами, карабинами, пистолетами, одели в маскхалаты и отправили вверх по реке к деревне Корчмино. К рассвету наши разведчики доложили, что они подошли к пристани, ползком пробрались в деревню, в которой никого не обнаружили. Нашли одну старушку, которая подтвердила, что, действительно, в деревне, кроме нее, никого нет и что два дня тому назад в деревне были немцы. Еще она рассказала, что двое суток назад к деревне подошли наши и начали стрелять, немцы открыли ответный огонь, а потом и наши, и немцы отступили, и деревня опустела. Доложили об этом командиру дивизии. Тот сказал, что в ту ночь они отступили из-за сильного огня немцев и что он следующий раз возьмет деревню. Не знаю, взял он ее или нет. По нашим сведениям, нет.

Паек у нас был очень плохой. Тыл Ленморбазы решил, что «Ленинградсовет» погиб на переходе из Таллинна и снял корабль с довольствия. Но затем разобрались и довольствие возобновили. На каждого человека выдавали 250 граммов хлеба, если его можно назвать хлебом, 100 граммов подболточной муки, которой обычно поили телят, и чайную ложку сгущенного молока — это на одного человека в сутки. На берегу недалеко от места стоянки корабля проходила нейтральная полоса, там было картофельное поле. Я рискнул и послал трех расторопных матросов. Ночью они доползли и накопали картошки, «операция» прошла успешно, но удалось накопать только полмешка. Поджарили на олифе и с удовольствием съели.

Рядом с пристанью, где мы стояли, была так называемая «Саратовская колония» — деревня, в которой жили немцы-колонисты. Немцы совершали налеты авиации, как правило, с наступлением темноты, летали самолеты со стороны [50] Шлиссельбурга, а из домов этих колонистов пускали ракеты, давали целеуказания на наши объекты, на корабли. Днем мы обходили дома, пытались выяснить, кто подавал сигналы, но жители отказывались, говорили, что они этого не делали. Как-то приехал командующий Ленинградским фронтом Леонид Александрович Говоров, я ему рассказал об этом. Он приказал установить наблюдение и разрешил дать орудийный залп по домам, пускающим сигнальные ракеты. С ним был Жданов, который одобрил это решение. Следующей ночью мы зарядили 76-мм пушку, установили наблюдение за домами, и как только вылетела ракета, дали залп по этому дому и разнесли его в щепки. Дома были дачного типа. Утром пошли посмотреть — там никого уже не было. Нашли только коровьи копыта, видимо, корову убили. Из этих копыт вместе с кожей сварили замечательный мясной суп. Хватило на весь экипаж. Матросы свои 250 граммов хлеба мазали горчицей, а потом много пили воды и пухли. Чтобы не было цинги, заготавливали сосновые и еловые ветки, настаивали их и пили.

В Ленинграде на Васильевском острове на 2-й линии жили отец, мачеха Анна Михайловна и сестра Александра, которая работала в аптеке. Я решил их навестить. Транспорта — никакого, пошел пешком, а это очень далеко, через Володарский мост по набережной на старый Невский проспект, через Дворцовый мост по Тучковой набережной, всего километров 15. Но дошел. Город меня поразил, на каждом шагу — замерзшие трупы, заснеженные вагоны трамваев, в сугробах троллейбусы и автобусы, Гостиный двор горит, Пассаж и Елисеевский магазин тоже в огне. По улицам бредут редкие люди, а вернее, тени. На 2-й линии у ворот каждого дома по несколько трупов. Поднялся в квартиру, вошел в комнату — отец и мачеха стоят у окна и спорят, какой пролетел немецкий самолет: мессершмитт или фокке-вульф. Моему приходу были очень рады. Я им принес граммов 400 хлеба, одну головку лука и бутыль хвойного настоя. Был просто пир. В квартире из пяти комнат жили пять семей, всего одиннадцать человек, пять умерли, трое — в больнице, остались три человека. Мать говорит:

— Коля, в комнате напротив — Николай Федорович, сосед, умер, а нам с отцом его не вынести к воротам. [51]

Ну, я пошел, стащил труп к воротам на улицу — там ходили военные машины, подбирали трупы и отвозили на кладбище, где складывали их штабелями. Начался обстрел города, мать говорит, что надо идти на первый этаж под арку дома. Отец возражает и не хочет спускаться — снаряды падают далеко. Я согласился с ним, хотя весь дом дрожал, а посуда звенела.

Я отдохнул немного и стал прощаться с родными — хотел засветло добраться до корабля. Часам к 20 вернулся, как говорят, «без ног» и сутки спал.

Наступил Новый, 1942-й год. Поставили в кубриках елочки и скромно отпраздновали встречу Нового года. Выпили выдаваемые нам маленькие бутылочки водки, кажется, назывались они «восьмушками». Я водку не пил, потому что как-то задолго до этого начхоз корабля притащил на корабль жидкость — это топливо для моторов «Паккард» с торпедных катеров, поставляемых нам американцами. Эту жидкость поджигали, бензин сгорал, так как был сверху, оставшийся «спирт» пропускали через коробку противогаза, отвинтив гофрированную трубку, а потом разбавляли водой и пили. Попробовал и я, от этой гадости меня вырвало. Да и выдаваемая водка изготавливалась из древесного спирта. Шутили, что ее делали из сломанных табуреток. С тех пор и до сегодняшнего дня я водку вообще не пью. Шампанское, хорошее виноградное вино или рюмку коньяка в гостях или когда у нас гости я маленькими глотками выпью одну, иногда две рюмки за вечер, но не больше. Мои друзья смеются и называют меня «неполноценным моряком».

Нева покрылась льдом, морозы крепчали. Чтобы не вмерзнуть кораблям окончательно, нам приказали перейти в Ленинград. Мне было определено место у сада Бабушкина, напротив фарфорового завода имени Ломоносова и пивзавода «Вена». Завод Ломоносова делал для армии саперные лопатки, ножи и гранаты, а «Вена» варила пиво из горелого зерна с бадаевских складов, подожженных зажигательными бомбами с немецких самолетов. Это горелое зерно никуда не годилось, приготовить что-либо съедобное было невозможно, а пиво получалось горьковатое, но вполне приличное.

Как-то ко мне на корабль пришли директора заводов Ломоносова и «Вена», попросили разрешения помыться в душе. Конечно, я разрешил и в кают-компании угостил [52] морковным чаем. Директора поинтересовались, не смог бы я им давать для производства электроэнергию, автономной у них не было, а городская полностью была отключена во всем городе. Я ответил, что киловатт 20 смог бы давать, но у меня почти нет угля. Директор завода Ломоносова сказал, что у него уголь есть и он может его нам дать. Короче говоря, были протянуты через дорогу, вернее, через набережную провода, и я стал давать им электроэнергию — заводы заработали. А «Вена» мне за это каждый день давала бочку пива — это по эмалированной кружке каждому члену экипажа корабля. Для полуголодных людей это было большое подспорье.

14 января 1942 года приказом командующего флотом меня назначили командиром дивизиона кораблей сетевых заградителей в составе новых, специальной постройки кораблей для постановки противолодочных сетей «Онега» и «Вятка», несамоходной сетевой баржи, минного заградителя «Ижора» и бывшего эстонского колесного минного заградителя «Ристна». Всего пять единиц, все они, кроме «Ристны», стояли у судоремонтного завода напротив Смольного, где был штаб фронта. На «Ленинградсовет» прибыл мой сменщик, снятый за какие-то проступки с минзага «Марти», капитан II-го ранга Абашвили. Расставание с «Ленинградсоветом» я перенес тяжело, да и офицеры, и матросы, возьму смелость сказать, тоже загрустили. Мы вместе пережили много горя.

Прибыл на «Онегу» — корабль был флагманским в дивизионе — и приступил к службе. Сходил на «Ристну», он стоял на Малой Невке за стадионом Ленина, на Петроградской стороне у пивного завода «Красная Бавария». «Везло» мне на пивзаводы. Сам корабль мне не понравился: большой, колесный, неуклюжий, а вот командир и команда были хорошими моряками и любили свой корабль, а это очень важно в службе, когда существуют такие понятия, как преданность и уверенность в том, что мы выстоим и Ленинград не сдадим.

Корабли стояли у судоремонтного завода. Мы откалывали лед, чтобы не раздавило корпуса, маскировали корабли рыболовными сетями и насыпали горы снега и льда почти до высоты бортов, чтобы затруднить бомбометание немецких самолетов, которые ежедневно (как правило, вечером) [53] группами по 20–50 бомбардировщиков «Ю-87», «Ю-88» бомбили город, мосты, Смольный и просто жилые дома. В воздухе наши истребители вели воздушные бои, а нашим кораблям был отведен сектор, в котором мы вели огонь корабельными средствами.

Эта зима была очень тяжелая для ленинградцев. Многие умирали от голода. Недалеко от места нашей стоянки было Охтинское кладбище, куда через Неву по льду еле живые люди на детских саночках тащили завернутые в тряпки трупы умерших, часто тащивший сам умирал и оставался лежать впереди саночек. Каждое утро матросы кораблей подбирали со льда десятки умерших и доставляли на берег Охты.

Но больше всего нас расстраивали до слез дети. Они знали, когда на кораблях обед, толпами подходили к кораблям, цеплялись за борт замерзшими ручонками и с плачем просили, протягивая кружечки: «Дяденька, дайте что-нибудь, хоть немножко», — а у нас у самих в кубриках лежали опухшие от голода матросы. Приказал пожиже разводить выдаваемую подболточную муку, из которой варили «суп», и понемножку наливали в кружки детям. А они, счастливые, немного хлебнув, осторожно несли остатки супа домой матерям и родным, которые не могли подняться с постели.

Вот и сейчас, когда пишу эти строки, передо мной «стоят» лица этих детей, к горлу подкатывается ком, и по спине ползут мурашки. Ленинградцы-блокадники — подлинные герои, многие это знают из книг, стихов, кинохроники, а я это видел воочию. Видел их несгибаемую волю отстоять Ленинград. Видел штабеля трупов на пустыре, где теперь Пискаревское кладбище. Видел, как саперы взрывами делали ямы, а бульдозеры сгребали в них эти штабеля трупов.

Весной, боясь эпидемии, по призыву руководства города все, кто еще двигался, выходили на улицы и убирали грязь. Видел, как моя сестра на набережной у дома НКВД со своей сослуживицей из аптеки вдвоем поднимали железный лом и кололи на тротуаре лед, замирая на несколько секунд после каждого удара, но били и били, изнемогая от усталости.

Летом, в июне, мне приказали поставить противолодочные сети у острова Лавенсари — это километров 150 от Ленинграда в Финском заливе. Там была база Балтфлота, откуда, сделав последнюю заправку топливом, уходили подводные [54] лодки в Балтийское море и там же всплывали при возвращении. Сети мы поставили, оставив коридоры для наших возвращающихся кораблей и подлодок. Но оповещение не было налажено, и на другой день одна из лодок залезла в наши сети и подорвалась на подвешенных на них взрывных патронах. Слава Богу, повреждение было незначительное, и лодку быстро отремонтировали на плавучем заводе там же на острове. Неоднократно ставили сети и по линии маяк Шепелев — остров Бьёркё. Прокомандовал я этим дивизионом до апреля 1943 года.

Дальше