31. Ни дня без операции
Мобилизация новых партизан продолжалась. Из Лыджене, Каменицы и Чепино снова пришло более тридцати человек. Десять из них служили в армии и были отпущены в краткосрочный отпуск домой. В горы они ушли со всем своим солдатским снаряжением. Среди них оказался и Ванчо — третий сын деда Георгия Маврикова. Ванчо забрали в солдаты осенью сорок третьего. Несколько месяцев он служил в Гюмюрджине, а потом его направили в школу санитаров в Шумене. Летом он был отчислен из школы, потому что из Чепино пришло сообщение, что его отец партизан. Его направляли на службу в Неврокоп, но вместо Неврокопа он прибыл в Чепино. Мать сразу поняла: Иван собрался в отряд.
Через двадцать дней в лес решил уйти и Наско — предпоследний сын деда Георгия. Весь день он пропадал где-то в селе, а к вечеру вернулся домой в новых бриджах, расфранченный, словно жених. Он был выше и крепче своих братьев, и только у него были такие черные волосы. [347]
— Какой же ты красивый! — всплеснула руками невестка.
— Любуйтесь! А то кто знает, в каком овраге буду валяться в этих новых бриджах...
Бабка Пенка чем-то занималась на террасе. Наско увидел ее и окликнул снизу:
— Ухожу к бате и Ивану в горы. Приготовь мне белую рубашку, ту, что подарили к свадьбе брата...
У бабки Пенки защемило сердце, в глазах потемнело. Ей хотелось удержать его, но она не смогла произнести ни слова. Если она станет удерживать своих детей, то какая же мать отпустит своих?!
Наско понял, что происходит с матерью, и, взбежав по лестнице, крепко ее обнял.
— Внизу есть хлеб, возьми его... — сказала ему мать. — Мы как-нибудь обойдемся...
И он ушел. Шмыгнул в кустарник на Габоре, и больше она его не видела. Не видела больше и Ивана...
В конце июля в отряд пришел подпоручик запаса Иван Благов из Обидима, который служил в 27-м пехотном полку. С первой же встречи он привлекал своей общительностью и неиссякаемым оптимизмом. Мне запомнились его кудрявые волосы, спадавшие на лоб, и живые умные глаза. В нем чувствовалась уверенность, твердость. Характерно было и другое: он не дожидался, когда ему поручат что-нибудь, а сам брался за любое дело.
В отряде уже насчитывалось более 130 человек. Пятьдесят из них действовали в нашей группе в горах, в районах Каменицы и Лыджене.
В первые дни августа мы решили обезоружить военный пост противовоздушной обороны в Лыджене. Он находился на высотке Казарма — в двухстах-трехстах метрах от карательного батальона. При малейшем сопротивлении со стороны поста ПВО каратели могли подняться по тревоге и нанести нам удар с тыла. На успех можно было рассчитывать только в том случае, если действовать небольшой группой, причем так же стремительно и бесшумно, как при нападении на село Большое Белово.
На этом посту ПВО, как выяснилось, нес службу Илия Гылыбов — молодой парень из Каменицы. Мы установили связь с ним, и он обещал нам помочь.
Дневку устроили у самого Лыджене. Через Елпис Йовчеву и Лену Попову еще раз проверили обстановку [348] там, на посту, и стали ждать наступления ночи. К девяти часам село притихло. Наша небольшая цепочка быстро перебралась через Бабин холм и спустилась в молодой сосновый лес напротив поста. Окна помещения, где располагался карательный батальон, были затемнены. Горела только лампочка над входом, перед которым взад-вперед ходил часовой. Непосредственная близость карателей заставляла нас нервничать, вызывала беспокойство и тревогу...
Илия Гылыбов пришел к нам в условленное время. Часовой заступил на пост, остальные солдаты караула спали. Вокруг было тихо. Окна нижнего этажа освещались, дверь в помещение была широко распахнута.
Группа уже приготовилась напасть на пост, но Илия воспротивился:
— Только шум поднимем, а батальон карателей совсем рядышком... Как раз все уснули, часовой свой парень — из Чепино. Я сам вынесу оружие.
С помощью часового Илия вынес семь винтовок, гранаты, каски, несколько комплектов военного обмундирования и даже часть продуктов, предназначенных для личного состава поста. Мы все это время находились почти у самых дверей.
Часовой, несмотря на то что оказал нам большую помощь, не выразил желания уйти с нами. Мы объяснили, что, поскольку разоружение поста произошло во время его дежурства, ему грозит суд, но он только попросил, чтобы мы покрепче его связали и заткнули рот.
Связав часового, группа начала отходить. Казалось, все прошло благополучно, как вдруг в ночи со стороны поста раздалось несколько выстрелов. Илия, видимо, все-таки оставил одну винтовку, и кто-то из караула поспешил поднять тревогу. Открыли огонь и часовые карательного батальона, а вслед за ними — и секретные посты у Вельовой бани и железнодорожной станции. Стреляли отовсюду... В здании школы трубач заиграл тревогу.
Но мы свое дело сделали. Группа обошла стороной засаду у Бабина холма и направилась к Чалове, а я и Миле Ковачев спустились к садам за зданием школы и пересекли шоссе на Чепино. Когда грузовики с карателями выехали, чтобы перекрыть дороги, мы уже шагали по ту сторону Старой реки. По пути наведались к одному пастуху. [349]
— Это из-за вас поднялась вся эта суматоха?.. — спросил он, когда мы появились у костра.
— Может, и из-за нас... — смеясь, ответил Миле.
— А вас и след простыл! Зря только расходуют бензин...
Буквально через день или два наша группа совершила налет на фабрику в Каменице. Иван Благов, Илия Кадинов и еще шестеро партизан, подойдя совсем близко к фабрике, встретили на поляне двух жителей Каменицы, которые обтесывали какие-то балки.
— Послушайте, не могли бы вы помочь нам разузнать обстановку в селе? — обратился к ним Благов.
— Мы уже несколько дней там не были. Известно только, что ненадолго появлялись войска, но потом исчезли.
Партизаны дали односельчанам денег и послали в село купить сливовой водки, чтобы выяснить, какая там ситуация.
Вечером Благов и остальные партизаны, переодевшись в солдатскую форму, направились к фабрике. У входа натолкнулись на охрану.
— Что это вы здесь слоняетесь? — резко спросил Благов.
— Охраняем фабрику от партизан, — ответили сторожа.
Благов приказал всем собраться в одном месте, и не успели они догадаться, в чем дело, как наши их обезоружили. Партизаны направились в кабинет директора. Его жена, введенная в заблуждение военной формой, просияла от радости:
— Ах, как хорошо, что вы наконец пришли! Несколько дней назад здесь были партизаны, плясали хоро...
Благов ее перебил:
— А мы и есть те самые партизаны.
Услышав слово «партизаны», директор подскочил.
— Не пугайтесь! Мы не собираемся никого убивать, — успокоил их Благов. — Вы отдадите нам оружие, патроны и медикаменты.
С операции группа вернулась с несколькими винтовками и принесла почти 500 штук патронов. Кроме оружия, принадлежавшего охране, на чердаке директорского дома нашли три винтовки и 400 патронов.
Не сидела без дела в эти дни и группа во главе с [350] Манолом Велевым в Чепинских горах — там собралась большая часть отряда. 1 августа они совершили налет на Мечо корито, два дня спустя — на фабрику в Сухой излучине, потом еще на несколько сел, фабрик и лесничеств. И дня не проходило без операции. Жандармерия и полиция оказались не в состоянии поспеть всюду и только регистрировали, где и что совершено партизанами, писали рапорты, требуя прислать подкрепление и оружие.
32. Не только ради собственной жизни
В начале августа в Лыджене прибыл полковник из штаба войск. Он явился к Ивану Бояджиеву от имени самого премьер-министра Багрянова и выразил пожелание встретиться с представителями партизан, чтобы изложить свою программу амнистии и убедить их сложить оружие. Иван Бояджиев обратился к нашему помощнику Моисею Узунову из Чепино.
Иван Бояджиев имел давние связи с представителями власти. В 1923 году он участвовал в подавлении восстания в районе железнодорожной станции Саранбей, а в 1930–1934 годах являлся старостой Лыджене. Реакционеры в нашем крае считали его своим человеком и полностью доверяли ему. А бай Моисей был мало кому известным лесником из Чепино. За связи с партизанами каратели зимой арестовали его и избили до полусмерти.
11 августа по шоссе из Чепино выехала двуколка. В ней сидели Иван Бояджиев и бай Моисей. К обеду они прибыли в Тели-Дере и через какое-то время вернулись обратно в Чепино. Рабочие, встречавшиеся по дороге, удивлялись:
— Чего ради эти двое едут в одной двуколке?.. Этого только не хватало!
Возле Сухой излучины им преградил путь Делчо Ганчев. Иван Бояджиев сошел, а двуколка с Моисеем продолжала спускаться вниз, по направлению к Чепино. У родника Буков-Чучур Делчо повел своего спутника вверх по склону горы.
— Стойте! — окликнул их показавшийся из мелколесья часовой. — Вас придется обыскать. У нас такой порядок. [351]
После обыска их пропустили в лагерь. Манол специально подобрал для переговоров партизан богатырского роста, одетых в солдатскую форму, с карабинами и пистолетами. Увидев их, парламентер побледнел. Ему предложили сесть на расстеленную на траве шкуру. Бояджиев начал с того, что вынул бутыль со сливовой водкой.
— Извини, полагается, чтобы ты первый отпил, — обратился он к Манолу, — но, чтобы не возникло никаких подозрений, я выпью первый...
Потом Бояджиев заговорил о цели своего прихода.
— Полковник остался в Лыджене. Не решился сюда явиться, — объяснил он. — Багрянов пришел к власти во имя демократии и умиротворения... Он обращается к партизанам с предложением сложить оружие. Гарантирует вам жизнь...
Парламентер не смог до конца изложить программу Багрянова, потому что его прервали:
— Мы ведем борьбу не ради спасения собственной жизни, и ты это знаешь. Багрянову не верим. Пусть сначала порвет с фашистской Германией, заключит соглашение с Советским Союзом, выпустит из тюрем наших товарищей и прекратит террор. Если у него честные намерения, он должен обратиться в ЦК партии. Это слишком серьезный вопрос, и мы не можем его решать.
Бояджиев понял, что его миссия безнадежна. На лбу у него выступила испарина. Он потянулся за платком.
— Мы знаем, что ты — наш враг, но раз ты пришел к нам для переговоров, тебе нечего бояться, — говорил Манол. — А сейчас ответь нам: готов ли ты сотрудничать с партизанами? Сам видишь: фашисты завели Болгарию в тупик.
— Нет... Не могу!
— Я знал, что ты откажешься, — продолжал Манол. — Теперь ты свободен. Ни один волосок не упадет с твоей головы, но, если в другой раз доведется встретиться, знай: ты — наш враг.
На следующий день Иван Бояджиев и полковник отбыли в Софию докладывать о результатах встречи, а наши приступили к подготовке новой операции.
14 августа утром через еще дремавшие леса Гаркалык потянулась партизанская колонна. Остановились у местности Стойчев чарк, возле шоссе на Сырницу. Отряд замаскировался в лесу, так что проходившие по шоссе [352] люди ничего не замечали. Но партизанские часовые следили за каждым прохожим, каждой телегой, каждым грузовиком.
За несколько дней до этого наши получили сведения о том, что сыроварня закончила свою работу и тысячи кругов сыра, жестяных банок с брынзой и другие продукты ночью были перевезены в село для отправки в Германию.
По плану ударные группы должны были захватить центр села, а группы охраны — прикрывать отряд со стороны военного аэродрома Орлино. Отдельная группа, снабженная взрывчаткой, была отправлена к Длинному мосту, чтобы задержать карателей, которые могли появиться из Лыджене.
К четырем часам несколько партизан спустились на шоссе и остановили два грузовика с лесоматериалами. Машины разгрузили, а шоферов вернули обратно в Сырницу. На первом грузовике поехали партизаны, одетые в военную форму, остальные разместились во втором.
В нескольких километрах от Стойчева чарка на дороге появился какой-то унтер-офицер, — видимо, из Орлино. Он поднял руку и подал знак водителю остановиться.
— Почему сразу не остановился? Неужто не заметил меня? — раздраженно выговаривал он.
— Прошу прощения, господин унтер-офицер! Грузовик шел на большой скорости, и трудно было сразу его остановить...
Унтер-офицер еще больше рассердился: вместо краткого «виноват» он услышал какие-то «гражданские» оправдания.
— Да вы ослепли, что ли? Ведь унтер-офицер стоит на дороге!
Он вскочил в кузов, уселся на каком-то сундучке и, увидев разнокалиберное партизанское оружие, так и онемел.
Не доезжая до Сырницы, партизаны высадили его:
— Ложись в канаву и не шевелись!
— Слушаюсь! — прищелкнул каблуками унтер-офицер и откозырял.
Первый грузовик въехал в село и остановился в центре. Ударные группы во главе с Георгием Алексиевым, Цаньо Бакаловым и Георгием Пеевым блокировали здания общины, лесничества и сыроварни. Второй грузовик [353] проехал через село поближе к военному аэродрому. Потом обе машины остановились перед складом, куда свезли сыр, брынзу и масло. В складе лесничества хранилось сало и другие товары. Буквально за полчаса грузовики были нагружены доверху. Манол предложил крестьянам взять все, что они смогут. В селе поднялся шум, как на базаре. Жители Сырницы вставали в очередь, уносили продукты домой и снова возвращались. Женщины говорили:
— От нас ушло — к нам и пришло.
Георгий Пеев и Никола Симеонов раздавали масло. Подошел один рабочий без посуды. Думал, думал, а потом снял с себя старый рваный пиджак. Никола положил ему масло на пиджак, дал еще большой кусок овечьего сыра и помог все это взвалить на плечи.
— Премного вам благодарен! Теперь на месяц обеспечен.
Однако всем крестьянам сыру не хватило, тогда наши товарищи подъехали на грузовиках на площадь и стали раздавать «свой» сыр.
Манол обратился к крестьянам:
— От нас масло и сыр, а от вас — хлеб. У кого дома есть хлеб, пусть поделится с нами.
Люди бросились в разные стороны и вскоре стали возвращаться с большими кусками черного, как земля, хлеба.
В это время к партизанам подошел какой-то крестьянин. Он был болен — его трясла лихорадка. Крестьянина отвели к Цаньо Бакалову.
Цаньо заставил его снять рубашку, осмотрел и поставил термометр. Собрался народ, чтобы посмотреть, как лечит партизанский доктор. У больного был приступ малярии. Цаньо дал ему хинин, научил, что нужно еще делать.
Во время митинга двое партизан привели заместителя старосты, который довольно усердно выслуживался перед властями.
— Если и впредь будешь тянуть с людей налоги, предадим тебя народному суду и строго накажем, — предупредили его перед всем селом. — Будем держать тебя под наблюдением, так и знай!
На следующий день заместитель старосты отказался от своих обязанностей и покинул село. [354]
К вечеру, когда партизаны, забравшись в грузовики, собрались уже уезжать, к ним подбежал 14-летний парнишка и заявил, что он тоже хочет стать партизаном. Ну что тут поделаешь!
— Чей же ты парень? Как тебя зовут?
— Георгий Ушеев...
— Ты еще мал, Гошо, — сказал ему Манол. — В отряде тебе будет тяжело.
Когда машины тронулись, Гошо бросился за ними. В распахнутой на груди рубашке, покрасневший, он бежал и кричал что-то.
— А почему бы нам и не взять парнишку? — проговорил чепинский партизан Иван Алексов.
Остальные поддержали его. Грузовик остановился, и Гошо взобрался в кузов, сияя от радости.
33. Накапливаем силы
Отряд имени Панайота Волова перебазировался из Среднегорья в Родопы, а вместе с ним пришли командир зоны Методий Шаторов и Любен Гумнеров. 12 августа этот отряд совместно с отрядом Асена Бонева и Стойнова совершили нападение на село Малко-Белово. Через два дня Чапай со своими людьми вошел в село Аканджиево.
12 августа из штаба зоны был получен приказ перебросить отряд «Чепинец» на вершину Милевой скалы для участия в крупной операции совместно с отрядами имени Панайота Волова и Ангела Кынчева.
Для этого перехода нам понадобилось около трех суток, а для отрядов, находившихся южнее Чепино, и того больше. В тот же день я сообщил об этом приказе штаба Манолу Велеву, а сам вместе с Миле Ковачевым вернулся в группу, которая действовала в горах в районе Каменицы.
Мы быстро свернули небольшой лагерь и отправились на Милеву скалу. Из темного оврага Скриеница лесные тропинки вились на восток по крутым горным хребтам.
Мы прибыли на Милеву скалу одновременно с партизанами из отряда имени Ангела Кынчева. Кроваво-красный закат на западе предвещал сильный ветер. На поляны падали длинные тени деревьев. Среднегорский отряд [355] имени Панайота Волова встретил нас в партизанском строю.
— Отряд, смирно! — громко скомандовал Ангел Чалыков, командир воловцев. — Равнение нале-во!
На правом фланге я заметил Тодора Тодорова из села Динка. Одетый в форму фельдфебеля, Тошо стоял навытяжку, как и положено военному. Он был начальником штаба отряда.
Наша колонна вышла перед строем и остановилась.
— Напра-во! — неуверенно, волнуясь, скомандовал я.
Партизаны трех отрядов оказались лицом к лицу.
— Смерть фашизму!
— Свободу народу!
После приветствий строй распался. Здесь собралось более 250 партизан. Каждый из нас находил старых знакомых, и, не боясь показаться излишне сентиментальными, мы радостно обнимали друг друга. Поляна ожила. Наш радостный гомон заглушил все лесные звуки. Вскоре запылали костры. Люди сгрудились вокруг них, и запевалы затянули песню...
Ночь выдалась темная, ветер шумел в ветвях, и это придавало обстановке какую-то непередаваемую таинственность. Мы были очень молоды и воспринимали эти вещи гораздо острее, чем грозящие нам опасности.
К костру чепинцев подошли партизаны из других отрядов. Здесь был Методий Шаторов вместе с другими членами штаба зоны. Крупные черты лица, резко очерченные губы. В жестких темных волосах светлела седая прядь.
Он повел разговор с нами — простая речь, нет и следа наставнического тона, никакого намека на свойственное много повидавшим людям стремление произвести впечатление. Он убеждал нас без всяких видимых усилий, даже не добиваясь этого.
Подробности его жизни я узнал значительно позже.
Методий Шаторов родился в 1898 году в Прилепах. Он рано остался без матери, и ему с большим трудом удалось получить среднее образование. С ранних лет Методий помогал отцу в его маленькой лудильной мастерской, работал и учился.
После первой мировой войны он эмигрировал в Болгарию. Здесь он стал членом союза банковских и торговых служащих и одновременно работал в эмигрантском [356] коммунистическом союзе, серьезнейшим образом изучал марксистско-ленинское учение. Не существовало такого дела, проводившегося под руководством партии, — будь это стачка, демонстрация или митинг, — в котором Шаторов не участвовал бы. Он дружил со Смирненским{40}, любил его поэзию.
После Сентябрьского восстания Шаторов стал членом городского комитета партии в Софии, работал и в военной организации партии.
После взрыва в церкви Святая Неделя его арестовали, подвергли страшным пыткам, но выведать у него так ничего и не смогли. Тогда его выслали, а позже, преследуемый полицией и бандитами Ивана Михайлова, он сумел бежать за границу. Шаторов принимал участие в работе II партийной конференции, состоявшейся в Берлине, где выступал против сектантов и ликвидаторов. По поручению Димитрова и Коларова он вернулся в Болгарию и работал в качестве члена Центрального Комитета и секретаря Софийской окружной партийной организации. Во время одного из провалов в 1928 году полиция снова его арестовала. Он пробыл в тюрьме год, и его выпустили в связи с отсутствием доказательств виновности. Позже он эмигрировал в Советский Союз. Заграничное бюро партии и лично Димитров направили его на партийную работу в Париж, где Шаторов долгое время жил под псевдонимом Католина. В 1933 году он снова вернулся в Советский Союз и учился в партийной школе. Димитров доверял ему выполнение различных поручений Коминтерна. Он пересекал границы всякий раз под новым именем и с новым паспортом, умело ускользая от «всевидящих» глаз полиции.
После VII конгресса Коминтерна Шаторов развернул активную деятельность в защиту его решений, против сектантства.
В 1943 году Шаторов снова в Софии — на работе в окружном комитете партии. А вскоре Центральный Комитет назначает его командиром Третьей оперативной партизанской зоны. В работе по мобилизации партизанских отрядов и активизации борьбы против врага ярко проявились организаторские способности Методия. Он принимал [357] участие в ряде операций и личным примером учил партизан бесстрашию...
В ту ночь партизанские костры горели допоздна. С высокой вершины просматривалась вся Пазарджикская равнина, погрузившаяся во мрак. Вниз как бы сбегали мягкие складки горных склонов, покрытых лесами. По другую сторону вершины, между отвесными скалами, зияла глубокая пропасть.
Если верить преданию, некогда, во времена турецкого рабства, в этих местах бродил гордый пастух дед Миле. Он не смог вынести насилия турок и всю свою жизнь провел в горах. Дед Миле сделал себе чудесную свирель длиною в полтора локтя. Когда он играл, звуки свирели достигали равнины. Этими звуками старик призывал народ на борьбу против поработителей.
С того времени прошло много лет, много воды утекло через Чепинское ущелье. Наш народ снова был порабощен, и с Милевой скалы снова раздавался призыв к свободе.
Мы накапливали силы для решительной схватки.
34. «Четырехсторонняя» операция
С наступлением нового дня населенные пункты начали оживать. Между селами Варвара и Симеоновец вслед за навьюченными осликами потянулись по крутым горным тропинкам дровосеки. Потом на станцию заторопились рабочие железнодорожных участков. Женщины разбрелись по полям. Августовское солнце быстро прогнало утреннюю прохладу, и над полем затрепетало легкое марево.
Партизаны спали вповалку. Бодрствовал только командный состав отрядов.
Штаб зоны собрал нас, чтобы подготовить окончательный план предстоящей, названной нами «четырехсторонней», операции нападения на станцию Варвара и села Варвара, Симеоновец и Семчиново.
В селе Симеоновец находился большой немецкий склад одежды и снаряжения. Его охраняли солдаты, вооруженные винтовками, гранатами и ручным пулеметом. Разоружение солдат охраны склада и его уничтожение мы считали одной из самых важных задач. [358]
Район действия был внимательно изучен. Луко Навущанов провел несколько дней вблизи станций Саранбей, Ковачево и Лозен, чтобы разведать обстановку и собрать необходимые для операции данные. Поблизости, в селе Ветрен дол, недавно расквартировали подразделение солдат 27-го пехотного полка. В здании школы на станции Варвара разместили охрану железной дороги, а община располагала четырьмя-пятью сторожами и караульными из числа преданных властям местных людей.
Партизаны из села Варвара утверждали, что на складах железной дороги около сотни винтовок. Эти винтовки очень нас привлекали.
Оставив в стороне свои рюкзаки, с карандашами и блокнотами в руках мы обсуждали, как лучше организовать проведение операции. Асен Бонев подробно докладывал о селах: как они расположены, с какой стороны лучше всего их атаковать, какое между ними расстояние и тому подобное. Методий Шаторов слушал молча и что-то записывал в свой блокнот.
К проведению операции привлекалось 200 партизан из отрядов имени Панайота Волова, Ангела Кынчева и примерно 60 партизан из отряда «Чепинец». Манол Велев с остальной частью нашего отряда не смог явиться на Милеву скалу. Штаб зоны принял решение создать четыре ударные группы — в соответствии с числом населенных пунктов.
Первой группе в составе 117 человек предстояло напасть на станцию Варвара и овладеть ею, приняв все меры защиты против войск в Ветрен доле, ибо они могли нанести нам удар с тыла. Командовать этой группой было поручено мне.
— Дадим вам шестьдесят винтовок, — сказал Шаторов. — Остальные пойдут только с пистолетами или с тем оружием, которое имеют при себе. Когда добудем оружие на складах железной дороги, вооружим всех.
Вторая группа под командованием Асена Бонева, в составе 60 человек, должна была напасть на село Варвара. Ядро этой группы составляли партизаны из отряда Чапая.
Задачей третьей группы, которой командовали Ангел Чалыков и Луко Навущанов, являлось овладение селом Симеоновец и захват немецкого склада. Чтобы без лишнего шума разоружить охрану, Шаторов и Гумнеров решили [359] переодеть одно отделение в солдатскую форму. Командиром отделения назначили Ивана Благова.
Четвертая группа из 20–25 человек во главе с командиром Димитром Горостановым имела приказ захватить Семчиново.
В полдень штаб зоны созвал всех командиров и комиссаров. Каждый отряд получил задание. Командиры собрали своих людей, проверили по спискам и разъяснили стоящие перед ними задачи. В лагере наступило заметное оживление. Партизаны чистили оружие, укладывали рюкзаки. Из сел вернулись последние связные. На своих постах остались только наблюдатели, следившие за движением на дорогах по всей окрестности.
А в это время из уездного управления полиции позвонили в Пазарджик командиру 27-го пехотного полка полковнику Еленкову и попросили выслать войска в ряд сел под Алабаком. Тот дал свое согласие...
Солнце клонилось за Милеву скалу. Жара спадала. По тропам к селам уже спускались с гор дровосеки. Их голоса удалялись в сторону селений. Мы собрались в путь.
Методий Шаторов пошел с группой Асена Бонева в село Варвара, Владо Танов — с группой Чалыкова и Луко Навущанова, а Любен Гумнеров — с нами.
Пробираясь между кустами, мы еще засветло оказались над станцией Варвара. Остановились перед самым железнодорожным полотном. Группы, которым предстояло перерезать телеграфные и телефонные провода линии связи с Сараньово, спустились через кустарники и поля, засеянные подсолнухом.
Сколь подробно ни были мы информированы о районе станции Варвара, представление о нем оказалось все-таки далеко не полным. Здания общины и школы, откуда нам могли оказать сопротивление, находились по ту сторону шоссе. Поэтому мы не имели возможности приблизиться к ним незамеченными.
— Нанесем удар с противоположной стороны, — предложил я Любену Гумнерову.
— Хорошо. В этом случае есть возможность застать их врасплох, — согласился он.
Мы послали две группы по 15 человек в каждой; одну [360] из них вел комиссар отряда имени Ангела Кынчева Иван Стойнов, вторую — партизан из села Мало-Конаре Калофер Натов. Они быстро пересекли густые заросли над железнодорожной линией и, спрыгнув в большой ров, скрылись по ту сторону шоссе. Вслед за ними отправилась группа, которой предстояло прикрыть дорогу на Ветрен дол.
Все строения станции, дома, высокие тополя за шоссе утонули в вечернем мраке и словно бы стали еще выше. Повеяло прохладой. Вокруг станции, казалось, все вымерло, и в селе не замечалось никакого движения.
— Пошли! — приказал я.
Мы спрыгнули в канаву, вырытую вдоль железнодорожного полотна. Справа тянулись какие-то заборы. В восемь часов мы притаились у одного из переездов. Здания общины и школы находились в тридцати метрах от нас.
По опустевшей улице пробежал человек. Он что-то крикнул и скрылся в здании общины. Со стороны села Варвара послышались выстрелы.
— Началось! — прошептал Гумнеров.
— Это наши! Из отряда имени Ангела Кынчева, — откликнулся кто-то.
Минуло восемь часов. Минута... две... три. Около зданий общины и школы — тишина. Никаких признаков готовящейся атаки.
— Опаздывают... — сказал я Гумнерову. — Начнем, пожалуй, мы.
Он кивнул. Мы поднялись, выскочили на шоссе. Из здания общины открыли огонь.
Охрана станции, заметив на поле группу, посланную для того, чтобы прервать связь с Сараньово, предупредила полицейских о ее появлении. Вместе с людьми из охраны села они залегли за грудами щебня перед зданием общины. Солдаты из охраны, находившиеся в помещении школы, открыли по партизанам огонь. Ранили Христо Овчарова из села Дорково. Он выронил из рук винтовку и упал. Попытался что-то сказать, но мы уже бежали вперед, все еще полагая, что застали врага врасплох и надо спешить. Когда, встреченные сильным огнем, мы вернулись, Христо лежал в луже крови. Губы его шевелились, но слов мы не расслышали — кругом гремели выстрелы. Мы попытались его приподнять, но голова Христо безжизненно запрокинулась... [361]
Первая наша атака была отбита. О внезапности нападения уже не могло быть и речи. Мы залегли на улице, а некоторые забрались в пекарню, в дома, находившиеся напротив зданий общины и школы. Разгорелась ожесточенная перестрелка.
В пекарню заглянули и мы с Любеном Гумнеровым. На деревянный прилавок и пол со звоном сыпались разбитые стекла. Мы совершенно не слышали друг друга и выбрались во двор, спрятавшись за высоким каменным забором. Широкие ворота выходили на улицу — прямо напротив зданий общины и школы. Я выскочил за ворота вместе с группой партизан, и мы вторично бросились в атаку. Люди из охраны села покинули свои укрытия и засели в здании общины. Атанас Дамянов, Димитр Содев и еще несколько партизан подобрались к входу в здание, но из окон полетели гранаты. Полицейские, староста, сборщик налогов и человек десять из охраны села забаррикадировались на втором этаже. Усилился и огонь со стороны здания школы, где засели солдаты. Я швырнул в них единственную имевшуюся у нас гранату, и мы залегли за кучей щебня.
— Товарищ командир, ракета! — крикнул мне кто-то.
Я поднял голову. Ракета с треском вспыхнула над тополями, оставив позади себя шлейф дыма.
— Откуда ее выпустили?
Оказалось, это противник просил помощи у войск, находившихся в Ветрен доле.
Мы в третий раз поднялись в атаку, и снова дошли до зданий общины и школы, и снова нас встретили гранатами.
С противоположной стороны зданий общины и школы донеслось громкое «ура». Послышалась стрельба где-то у тополей. Партизаны недоуменно оглядывались. Оттуда действительно должны были атаковать те группы, которые окружили здания общины и школы, но криков «ура» никто не ожидал. Им приказали действовать бесшумно, используя темноту. И почему они так опоздали? Положение по ту сторону зданий никак не прояснялось. Может быть, подошли войска из Ветрен дола? (При разборе операции было установлено, что «ура» кричали партизаны из группы Калофера Натова. Опоздав с окружением, они вышли на исходные позиции уже тогда, когда наша группа вела бой. Услышав перестрелку, Калофер приказал своим людям [362] открыть огонь и кричать «ура», но в атаку они не пошли.)
Я дал сигнал к отступлению. Унося с собой раненых, боевые группы двинулись к сборному пункту. К 11 часам на станцию прибыли войска, а вслед за ними — управляющий околией и начальник полиции Иванов.
Гроздену, жену Асена Бонева, предупредили, что он со своим отрядом войдет в село Варвара, и поэтому она встала еще до рассвета и все выходила на крыльцо посмотреть на Милеву скалу. Над селом возвышалась громада гор, освещенных сиянием луны. В соседних дворах — ни души. Где-то поблизости посапывала корова. Раза два залаяла собака, но и она вскоре смолкла. Гроздена разбудила детей, помогла им запрячь волов и отправила ребят в поле, а сама принялась за дела.
Кончив хлопотать по дому, Гроздена взяла сумку с хлебом, закинула на плечо мотыгу и пошла к полю в Раштеле.
— Куда это ты отправилась, красавица? Уж не партизанам ли ты несешь эту сумку? — встретил ее у калитки Черный.
Нахмуренный, с большим шрамом под правым глазом, он стоял в нескольких шагах от нее. Пиджак перекинут через руку, из-за пояса торчит рукоятка пистолета. Но не пистолет испугал Гроздену. Другое ее встревожило: что нужно здесь этому кровопийце? Ведь Черный живет в другом конце села, и Гроздена раньше не встречала его у своего дома.
— Сам знаешь, страда. Теперь вся наша надежда на урожай... — Она выдержала его пронзительный взгляд и добавила: — А партизан очень много, одной такой сумкой их не накормишь...
Черный вытер ладонью уголки губ и глухо проговорил:
— Да, развелось это волчье отродье, но ненадолго... Запомни хорошенько!
Гроздена пошла своей дорогой, но долго еще не могла успокоиться.
...Вражда у Черного с Асеном давняя. Гроздене казалось, что они всосали ее вместе с молоком матери. Черный преследовал Асена со звериным упорством. Асен же, [363] встречаясь с Черным, оставался спокойным: огромный и сильный, он смотрел на него, словно на пустое место.
Впервые Гроздена почувствовала эту вражду много лет назад, еще до того, как вышла замуж. Асен вернулся после службы в армии. Она пошла встречать его на станцию Саранбей. Радостные и счастливые, они возвращались в село. Кругом зеленели поля. Люди, встречавшиеся им по пути, приветливо здоровались с ними, отпускали шуточки.
Черный догнал их у самого села. Он возвращался из Пазарджика на новой расписной бричке. Правил стоя, рубаха на нем была расстегнута. Увидев Асена, дернул вожжи и резко остановил лошадей.
— Воротился, стало быть? В казарме не успели укокошить? — спросил он с ехидной усмешкой.
Гроздена так и замерла. Не слова ее испугали, а враждебный голос Черного, полный ненависти взгляд.
Асен кивнул Гроздене, чтобы оставалась на месте, а сам вроде бы нехотя шагнул вперед и встал рядом с бричкой. Она увидела, как от напряжения на лице у него выступили желваки. Они стояли, готовые броситься друг на друга: Черный — на бричке, Асен — на дороге, схватившись за заднюю чеку брички. Еще мгновение, и они схватились бы.
— Э-эй! Да вы сдурели, что ли? — крикнул кто-то с поля.
Голос заставил их опомниться. Асен оглянулся. Кнут Черного просвистел над спинами лошадей, и те понеслись что было мочи к селу. Гроздена бросилась к Асену. Она гордилась им, радовалась, что он такой сильный и смелый. Но вместе с тем поняла, что жизнь с Асеном будет нелегкой, беспокойной.
Вскоре после их свадьбы Асен и его товарищи начали восстанавливать в селе разгромленную коммунистическую ячейку.
Черный еще больше озверел. Вместе со старостой и его приспешниками он следил за каждым шагом Асена и его товарищей. Сколько новых тревог свалилось на нее!
В один из летних дней Асен и Гроздена работали на поле в Раштеле. К обеду над полем разразилась буря. Пока добежали и укрылись под старым вязом на Софийской дороге, полил дождь. Молния синей змеей прорезала [364] небо и с неимоверным треском вонзилась в землю где-то совсем рядом с ними. Загорелась копна клевера, и даже проливной дождь не смог погасить огня.
Когда буря утихла, крестьяне снова разошлись по полям. К Асену подошли его товарищи. Посовещавшись некоторое время, они решили потребовать от старосты, чтобы тот прекратил грабеж общинного леса.
Вечером они собрались на площади. Из здания общинного управления вышли староста с сыном, Черный, полевые сторожа и еще несколько их пособников. У кого в руках дубинка, у кого толстая палка. Сын старосты нес на плече здоровенный кол.
— До каких пор будете грабить крестьянское добро? — спросил Асен. Он стоял впереди всех — коренастый, широкоплечий, словно высеченный из камня.
Староста только раскрыл было рот, но ему не дали говорить. Все разом зашумели:
— Разбойники! Мы не потерпим этого больше! Хватит!
Сын старосты замахнулся на стоявшего рядом Сестримского, одного из самых бедных в селе крестьян, едва сводившего концы с концами. Это явилось поводом к свалке. Но Асен оставался спокойным, не принимая участия в драке.
— Староста, Асена нужно прикончить! Сейчас как раз удобный момент... — сказал Черный и со своими подручными бросился к Асену.
За ними кинулся и сын старосты, размахивая колом над головой. Асен вздрогнул, но не отступил. Не сводя глаз с Черного, он наклонился, взял камень и выпрямился во весь рост. Черный остановился, но сын старосты замахнулся колом. Асен опередил его и повалил на землю, ударив камнем. Черный и остальные растерялись.
После этого Асена арестовали. Пока его таскали по судам, Черный и его банда убили у околицы села Сестримского. Им это сошло с рук, Асена же власти осудили и бросили в тюрьму...
Первой военной осенью полиция снова арестовала Асена и других коммунистов. Их увезли в Пазарджик, а оттуда в Пловдив, в областное управление полиции. Вместе с охраной поехали Черный и сын старосты — это они водили полицейских по домам коммунистов. [365]
Из Пловдива арестованные вернулись полуживыми. Асен перешагнул порог и сразу же свалился на кровать.
— Согрей воды помыться, — сказал он, — и смотри не пускай сюда детей.
Лицо осунулось, под глазами легли черные тени. Но Асен не охал, не жаловался и только стискивал зубы, чтобы не стонать.
— Живого места не оставили, чума на их головы! — ахнула Гроздена и бросилась греть воду.
Но когда он поправился и встал на ноги, все пошло по-прежнему. Снова тайные встречи с товарищами, ночные вылазки в лес... Но теперь он без пистолета не ступал и шагу. Да еще заметила Гроздена, что взгляд его стал подолгу задерживаться на детях...
Однажды вечером, было это в апреле 1943 года, Асен вышел из дому посмотреть, что делается в селе, и заодно купить в трактире сигарет. Не успел хозяин подать ему пачку, как в трактир вошли несколько полицейских из Пазарджика во главе с усатым старшиной с широкой фельдфебельской саблей. Позади него Асен заметил сельского сторожа и почувствовал недоброе. Шум в трактире сразу же стих. Люди, а их собралось там много, насторожились. Асен оставил сигареты на прилавке и направился к запасному выходу. Стараясь выглядеть спокойным, он шел медленно, чуть вразвалку, своей обычной походкой, как будто приход полицейских его не касался. Взялся за ручку двери, но дверь сама открылась, и перед ним оказалось двое полицейских.
— Ты-то нам и нужен! — проговорил один из них.
— Что же, видно, вы неплохо знаете свое дело, раз вам удалось так ловко меня накрыть, — попытался пошутить Асен. — Я в ваших руках...
Вокруг зашумели люди, кто-то вскрикнул. Старшина встал между столиками, осмотрел собравшихся и прикрикнул:
— Тихо! Всем оставаться на местах, пока мы не закончим!
Двое полицейских повели Асена к зданию общинного управления. Остальные вместе со старшиной пошли за другими коммунистами.
В суматохе полицейские не обыскали Асена и не знали, что у него под пиджаком спрятан парабеллум. С винтовками через плечо они шли с обеих сторон от него, [366] не ожидая никакого сопротивления. А Асен только выжидал удобного момента.
Они уже подошли к зданию общинного управления. Асен понимал, что, если его запрут там, он пропал. И решил действовать. Один из полицейских шагнул вперед, чтобы открыть дверь. Асен выхватил пистолет, ударил полицейского рукояткой по голове, и тот рухнул на ступеньки. Пока второй успел сообразить, что произошло, Асен через плечо выстрелил в него и бросился бежать. Из здания общины выскочил староста. Поднялся и оглушенный ударом по голове полицейский. Засвистели пули. Асен выстрелил всего два раза — берег патроны. Вдруг что-то обожгло ему ногу, и он почувствовал, как по ней стекает кровь. «Видно, здесь и конец мне», — подумал он, спрятавшись за каменную ограду. Преследователи приближались. Асен выждал и, подпустив их поближе, выстрелил в упор. Те растерялись и залегли. Асен оторвал край рубашки, наскоро перевязал простреленную ногу и поспешил в местность Корита. Там он надеялся встретить партизан.
С той поры Гроздена не помнила ни одной спокойной ночи. Ее мучили не только тревога за Асена и заботы о четверых детях — Черный и староста не оставляли ее в покое. Сколько раз ее вызывали в общинное управление, сколько раз обманывали, говоря, что Асен убит, сколько раз водили в Пазарджик на допрос.
Когда Гроздена узнала о том, что Асена избрали командиром нового партизанского отряда, она так и не поняла — радоваться ей или плакать. И вот сегодня Асен должен войти с отрядом в родное село. Ожидание этой встречи наполняло ее такой радостью, какой она давно уже не испытывала.
На поле в Раштеле Гроздена пришла, когда солнце уже стояло высоко над вершиной Каркария. Дети собрали весь табак и спали под старым орехом. Она оставила рядом с ними узелок с хлебом, чтобы поели, когда проснутся, а сама пошла окапывать кукурузу. Откуда-то о поля, со стороны Ветрен дола, доносилась песня жнецов. Она то затихала, то словно бы приближалась. И почему-то от этой песни защемило сердце...
В полдень за селом раздался выстрел. Эхо от выстрела болью отозвалось в душе Гроздены. Она снова вспомнила о Черном. Почему он рыщет возле ее дома?.. Уж [367] не проведал ли он о том, что партизаны должны прийти в село, не готовит ли опять какую-нибудь подлость?
С поля вернулись раньше обычного. Село задыхалось от пыли и духоты. Несколько кур неподвижно лежало в тени под навесом.
Остановили телегу во дворе перед крыльцом. Борис и Кипче побежали на кухню за водой, а Иорданка и Иван помогли матери распрячь волов и снять корзины с табачными листьями и арбузами. Хорошие у них дети! Трудолюбивые и послушные! С тех пор как отец ушел в партизаны, они стали помощниками матери во всем. Но, вместо того чтобы радоваться, Гроздена с болью в сердце спрашивала себя: а что их ждет?
В сумерки на другом конце села снова раздались выстрелы. Залаяли собаки.
— Наши! — вздрогнул Иван.
Гроздена и старшие дети выскочили во двор. С куском хлеба и ломтем арбуза в руках за ними последовала и Кипче. Но на улицах никого не было видно, село снова затихло. Гроздена и дети вернулись в дом. Свет керосиновой лампы едва освещал кухню, и она все больше погружалась в темноту. Деревья во дворе теряли свои очертания.
— Гроздена-а-а! Гроздена-а! Ты дома? — позвал ее женский голос.
Гроздена прошла в комнату и выглянула в окно. У плетня, который отделял их двор от соседнего, чернели силуэты женщины и мужчины. По голосу она узнала соседку.
— Чего тебе вдруг понадобилось в такое время? — тревожно спросила Гроздена.
— Выйди... Черный тебя зовет, — быстро проговорила соседка дрожащим голосом.
— Заткнись! — прохрипел мужчина, стоявший рядом.
— Господи!.. — Гроздена бросилась к детям в кухню. В сенях она наткнулась на Ивана, схватила его за руку и потащила за собой.
Черный перескочил через плетень. Послышались его шаги на крыльце. Пока они закрывали засов изнутри, он ударил в дверь ногой. Гроздена подперла дверь спиной, рядом упирались в нее плечами Иорданка и Иван. Кипче и Борька прижались к ее ногам.
— Ну смотри, гадина! Убью!.. — выругался Черный. [368]
— На это ты способен! Попробуй лучше с партизанами воевать! — крикнула ему Гроздена.
Черный всем телом навалился на дверь. Дышал тяжело — он был ранен, кровь стекала по его ноге.
— Змеиное отродье! Небось радуетесь, что ваши зашевелились!.. Но ничего, мы еще сочтемся.
Он отошел от двери. Щелкнул затвор винтовки. Черный выстрелил. Лампа погасла, от дверей полетели щепки. Пули защелками по стенам. На платье Иорданки показалась кровь, и она в ужасе сжалась в углу.
И Борька тоже запищал:
— Кровь течет!
Но Гроздена уже не слышала. Пули пронзили ей грудь. Изо рта и носа хлынула кровь, она задыхалась. В глазах все завертелось, земля стала уходить из-под ног.
— Дети... — простонала она. — Придет отец, он заберет вас в лес...
Гроздена свалилась на пол в лужу крови. Черный снова навалился на дверь, но ее продолжала подпирать своим отяжелевшим телом мертвая Гроздена. Он отступил на несколько шагов, перезарядил винтовку и снова начал стрелять. Дети сжались в углу, оцепенев от ужаса...
Я не видел Гроздену Боневу. Говорят, что это была статная, красивая крестьянка, с косами цвета спелой пшеницы. Мертвой стала эта пшеница...
Асен со своим отрядом вошел в село Варвара в сумерки. Партизаны действовали быстро и решительно. Одно отделение направилось к дому старосты. Асен вместе с Иваном Палийским и Атанасом Хаджийским ворвались в дом Черного. Застали его во дворе. Попытались арестовать, но тот выхватил пистолет. Партизаны выстрелили в него в упор, и Черный упал. На его одежде проступили кровавые пятна. Но он только притворился убитым. Партизаны оставили его и направились к зданию общинного управления. Тем временем Черный поднялся, кинулся в комнату и вытащил из-под кровати свою винтовку...
В отряде Асена было много односельчан. Встреча с земляками всех взволновала. На площадь стекался народ. Жены обнимали мужей, дети целовали огрубевшие лица отцов, матери и отцы искали сыновей. Кто-то заиграл на гармошке. И вдруг — выстрелы. Зловещие огоньки вспыхивали со стороны дома Черного. [369]
Александр Пипонков — Чапай — и еще несколько партизан бросились по направлению выстрелов, но стрельба прекратилась, а через некоторое время началась в противоположной части села. Асен вздрогнул — выстрелы доносились со стороны его дома. Он оцепенел от страшной догадки. Его спрашивали, где взять лошадей и мулов, чтобы вывезти реквизированные продукты, что делать с архивами общины, куда девать арестованных полицейских, а его мозг сверлила одна мысль: «Дома что-то случилось!..»
Он послал туда своего брата Спаса и еще одного партизана, а сам продолжал отдавать распоряжения. Вскоре, Асен почувствовал это, на площади началось какое-то смятение. Замолкла гармонь. Какая-то женщина громко всхлипнула. Асен понял, что произошло что-то страшное, и кинулся к дому.
Навстречу ему шел брат Спас, неся на руках тяжело раненную Иорданку. С полными ужаса глазами рядом с ним шли Иван, Борька и Кипче.
— Папа, Черный убил маму! — прерывающимся от слез голосом выговорил кто-то из детей.
Асен хотел побежать к дому, но не смог сделать ни одного шага. Осиротевшие дети прижимались к нему, от их плача можно было сойти с ума...
После операции партизаны Чепинского отряда и отряда имени Ангела Кынчева собрались у околицы села Варвара, чтобы провести перекличку перед уходом в горы. Всех нас потрясла трагедия Асена. Теперь с ним были и его дети. Не было только Кипче. Ее оставили у родственницы, пожилой женщины. Она должна была спрятать девочку и тайно переправить в другое село. Иорданке и Борьке перевязали раны, усадили их на мулов, и мы отправились по партизанским тропам. Асен, сразу как-то потемневший, шел впереди них. Он угрюмо молчал, раздавленный горем, на него тяжело было смотреть.
Из глубоких ущелий доносились крики сов. Их голоса напоминали предсмертный стон...
Группа партизан из отряда имени Панайота Волова, которой предстояло овладеть селом Симеоновец, приготовилась к действию. На шоссе между селами Симеоновец [370] и Семчиново вышли двое разведчиков из «солдатского» подразделения. В пятидесяти метрах позади шел Иван Благов со своим отделением, а еще дальше — основная группа.
Обмундирование «солдат» было самое различное — у некоторых на ногах даже царвули. Не представляло большого труда распознать, что за солдаты входят в Симеоновец, но спасала темнота.
Партизаны, увлеченные предстоящим захватом села, и не заметили, что со стороны Пазарджика приближаются грузовики с войсками.
Двое разведчиков — Тодор Тодоров и Иван Иванчев — остановились на шоссе и, прислушавшись, свернули направо, к селу Симеоновец. Перед ними стояла трудная задача — первыми встретить врага и перехитрить его. Если сумеют — тогда успех, а если выдадут себя?.. Услышав разрывы гранат на станции Варвара, они ускорили шаг.
Перед самым селом Тодоров и Иванчев настигли четырех незнакомцев, которые по двое шли по дороге. На одном из них была фуражка полицейского. Иван направился вперед к первой паре, а Тодор остановился рядом со второй, крикнув:
— Руки вверх! Не шевелись!..
Незнакомцы, увидев перед собой солдат, заколебались, но подняли руки.
— Для вас разве не существует комендантского часа? — почти одновременно крикнули оба партизана.
Тогда человек в полицейской фуражке проговорил:
— Подождите-ка, ребята! Мы сами и есть комендантский час. Это же староста, а я полицейский...
Партизаны напали как раз на тех, кого искали, но не спешили себя обнаруживать.
— За кого только не выдают себя партизаны... Не опускайте руки, а то будем стрелять! — продолжали они играть свою роль.
Прибыли и Благов с «солдатами» своего отделения.
— Господин подпоручик, мы поймали четырех партизан. Двое из них уверяют, что они староста и полицейский, — доложил Тодоров.
Благов действовал быстро. Отобрал у задержанных оружие и приказал Тодорову:
— Следуйте в здание школы и передайте их охране. [371]
А бой на станции Варвара продолжался. Перестрелка перекинулась и в село Варвара.
Патруль достиг ограды здания школы. Тодоров осмотрел двор — никого. «Куда запропастиолись эти вояки?..»
— Эй, есть здесь люди? — спросил он громко.
— Кто идет?
Щелкнул затвор винтовки.
— Не стреляйте! Мы солдаты...
Тодоров уже смелее направился туда, откуда доносился голос, и остановился перед часовым. Он заговорил с ним, а глаза его лихорадочно искали других солдат.
— Да вы что здесь делаете? Разве не слышите, что на село Варвара напали партизаны?
Его глаза привыкли к темноте, и он увидел, что отделение охраны залегло с наведенным на него оружием. Что же делать? Убить часового нетрудно, но он сам находится под прицелом стольких винтовок. Нет! Выход в другом: занять солдат разговором и выманить их из-за ограды, пока не подойдут Благов и остальные товарищи.
— Мы поймали четырех партизан, — заговорил Тодоров. — Дайте двух солдат, пусть посмотрят, местные ли они.
Часовой крикнул своему командиру:
— Господин младший унтер-офицер, тут требуют двух солдат!
Но тот отказал.
— Почему не даете, господин унтер-офицер? Подпоручик будет ругаться, — продолжал Тодоров.
— Я охраняю склад. Не могу дать солдат, — упорствовал унтер-офицер.
Он вышел за каменную ограду и направился к Тодорову. Остальные тоже поднялись. Прибыл Благов со своим «солдатским» отделением.
— Вы что тут делаете? — раздраженно спросил он.
— Охраняем склад, господин подпоручик.
— Сколько вас человек? — снова спросил Благов.
— Семь.
— И нас десять... Вместе будем нести охрану, — объявил свое решение «подпоручик».
— Но, господин подпоручик, у нас есть план охраны, — снова вмешался начальник караула.
— Отставить ваш план! Будем нести охрану по другому плану. Построиться! — скомандовал Благов. [372]
Солдаты построились, а позади них — партизаны.
— Господин подпоручик, принести пулемет? — обратился к Благову один из солдат.
— Конечно.
Пулеметный расчет со своим пулеметом встал в строй.
— Товарищи, вот теперь будем охранять склад вместе!
Обращение «товарищи», вырвавшееся у Благова, насторожило солдат, но уже было поздно. Партизаны приставили винтовки к их спинам, а Благов обезоружил. Немецкий склад без единого выстрела перешел в руки партизанского «солдатского» отделения...
Группа Луко Навущанова, миновав здание школы, направилась к центру села. Откуда-то взвилась в небо красная ракета. Как выяснилось, ее пустил взвод, посланный командиром 27-го полка. Во дворе перед зданием общины стали собираться люди. Тут только все поняли, что в село вошли партизаны. Один человек попытался бежать.
— Стой! Стрелять буду! — крикнул Луко.
Мужчина остановился. Луко его обыскал и нашел пистолет системы «Вальтер». Со стороны здания общинного управления открыли огонь. Партизаны ответили тем же. Четыре человека из охраны были убиты, двое — ранены, остальные разбежались. Среди убитых оказался и полицейский, собиравший людей, чтобы организовать оборону села. Партизаны ворвались в здание общины. Другая группа заняла позицию на окраине села. Солдаты, посланные командиром полка на помощь старосте, поняв, что произошло, попрятались кто куда.
На немецком складе в Симеоновце наши обнаружили около 200 штук шинелей и комбинезонов, 400 пар брюк и прочую одежду, а также снаряжение. Многое из этого роздали крестьянам, а ненужное сожгли перед зданием школы.
Из помещения общины группа изъяла 13 винтовок, радиоприемник и много патронов...
Когда мы готовились к операции, никто не ожидал, что именно в Семчиново, самом дальнем селе, мы встретим упорное сопротивление. На протяжении всего дня [373] там не наблюдалось появления противника. Но вечером, незадолго перед тем, как группа Горостанова вошла в село, прибыл взвод, посланный полковником Еленковым, и его командир приказал перенести оружие общины в здание школы, где солдаты заняли позиции.
На улицах села не было ни одной живой души. Староста запретил всякое движение, приказал даже выключить уличное освещение. Семчиново партизаны застали погруженным во мрак и тишину. Горостанов повел своих людей к зданию общины. Попробовали открыть ворота — оказалось, что они заперты. Вошли внутрь, но не обнаружили там никакого оружия. Очевидно, оно в помещении школы, решили партизаны и направились туда. Их встретили огнем из автоматов и винтовок. Разорвалось несколько гранат. Где-то послышался детский плач... Партизаны залегли и тоже открыли огонь.
Комиссар отряда Ангел Пусталков с группой партизан сумел пробраться на площадь. Увидев трактир, он дернул дверь — в помещении было полно народу. Комиссар решил поговорить с людьми.
Тем временем бой перед зданием школы не затихал. Появились первые раненые, и среди них командир группы. Уже не оставалось никаких шансов на успех, и Горостанов приказал партизанам отходить.
Всю ночь партизанские цепочки тянулись по крутым тропам к Милевой скале. Лес наполнился приглушенными голосами, топотом ног и ржанием коней. На мулах везли раненых детей Асена. Рядом с ними шагал с тяжелым рюкзаком на спине Методий Шаторов. Мы предложили ему отдать рюкзак кому-нибудь, но он отказался.
— До победы буду нести сам, а потом посмотрим...
На следующий день мы все собрались на Милевой скале. На поляне возле родника выросли целые груды оружия, одежды, обуви и других трофеев. Все были усталые после бессонной ночи, но пережитое нервное напряжение поддерживало в нас бодрость. Молодежь толпилась вокруг сверкавшего на солнце пулемета, ощупывала его, расспрашивала бывалых солдат, как из него стрелять.
Штаб распределил трофеи. Многие переоделись в новое немецкое обмундирование, сорвав с него эмблемы и свастику. Те, кто получил винтовки или пистолеты, сразу же занялись их чисткой. Решением штаба пулемет был оставлен отряду имени Панайота Волова. [374]
Последней на Милеву скалу вернулась семчиновская группа. Партизаны подтягивались поодиночке, без своего командира. Они доложили о бое в селе, о ранении Горостанова, но о его дальнейшей судьбе ничего не знали, Он приказал им отходить, а сам остался на площади перед школой и продолжал бой. Потом в темноте они потеряли его из виду.
Это нас встревожило. Штаб послал людей искать Горостанова, а также оказать помощь раненым. Мы все посматривали на дальний конец поляны, куда выходила дорога из Семчиново: не появится ли там Горостанов? Но ни в ложбине, ни на дороге никто не показывался. Подтянулись и последние раненые, которых поддерживали их товарищи, а от Горостанова никаких вестей. Когда Шаторов, отойдя в сторонку, заговорил с Любеном Гумнеровым, все догадались, что речь идет о пропавшем Горостанове, и примолкли.
Мы уже перестали посматривать на дорогу, как вдруг появился он, Митко Горостанов. Вернее, на поляне показался тощий ослик. Он едва передвигался, а на нем, мотая головой из стороны в сторону, покачивался Митко. Мы вскочили, побежали к ослику и сняли с него полуживого Горостанова.
...Когда отряд отошел, Горостанов последовал за ним. Солдаты его заметили, открыли огонь и вторично ранили в ногу. Но он сумел укрыться в чьем-то дворе, а потом выбраться из села. Митко пробирался в горы, но силы его покидали. Он начал кашлять кровью и упал в каком-то овраге.
Около полуночи в глухом лесу появился пожилой человек. Митко услышал шаги и окликнул его. Оказалось, что это партизан из села Бошуля Борис Новаков.
— Что случилось, товарищ командир?.. Давай помогу, — предложил бай Борис.
Митко совсем лишился сил. Его сапог был полон крови. От холода раны ныли еще сильнее. Борис Новаков присел было отдохнуть, но, увидев, в каком состоянии Горостанов, сразу вскочил.
— Э, да ты тяжело ранен!..
Бай Борис хотел взвалить Митко на спину, но сил у него было не очень-то много. Митко попытался подняться, но не смог удержаться на ногах.
— Возьми мой рюкзак, вот тебе и винтовка. Иди, а я [375] останусь здесь. Постарайся найти наших. Кто-нибудь вернется и подберет меня... Или же похоронит...
Борис Новаков покачал головой:
— Не могу я оставить тебя одного. Меня все осудят...
— Если хочешь мне помочь, иди! — настаивал Горостанов.
Бай Борис не знал этих гор. Он долго плутал в темноте, но так и не смог найти отряд.
Раненый остался один в темном лесу. Он пришел в себя только утром, когда роса упала на его лицо.
Горостанов прислонился к дереву и встал. Перед ним все завертелось, губы горели. Кое-как дотащился до оврага и вдруг заметил мирно бродившего там ослика, — видимо, ночью отбился от обоза симеоновской группы. В душе Митко блеснул луч надежды. Он подполз к ослу, с большим трудом взобрался на него и направился к Милевой скале...
Санитары весь день ухаживали за ранеными. В первую очередь промыли и перевязали раны детям Асена Бонева. У Иорданки было несколько ранений. Она молчала. Только при перевязке начала стонать и плакать о своей матери.
Из Семчиново принесли на одеяле раненого Петко Ванчева — Пирина. У него в ноге засел осколок гранаты. Луко Навущанов обычным ножом разрезал ему рану и вытащил осколок. Петко комкал одеяло, скрипел зубами, но Луко оказался «хирургом», не ведавшим милосердия.
В лагере собралось до десятка раненых. Большинство из них не могли передвигаться самостоятельно — они нуждались в лечении. Штаб зоны принял решение организовать партизанский лазарет. Асен Бонев подобрал удобное, скрытое от глаз место среди скал в местности Дренак. Его брат Спас и Марин Чомаков перенесли туда раненых и вместе с еще десятью товарищами остались охранять и ухаживать за ними.
На закате наблюдатели сообщили о приближении войск и полиции. Штаб приказал занять оборону. Специальная, хорошо вооруженная группа, которой был придан и пулемет, скрытно выдвинулась. Наши позиции оказались очень выгодными, к тому же большие деревья закрывали нас от врага. Партизаны держались бодро и спокойно ожидали его появления. [376]
Но солдаты до нас не дошли. Колонна остановилась у подножия горы. Желая, видимо, предупредить нас о свеем приближении, солдаты громко разговаривали, шумно ломали ветви, разожгли костры. Офицеры не повели их в атаку, возможно, потому, что не решились, а возможно, и потому, что уже видели, какой оборот принимают события в стране.
Ночью мы покинули свои позиции. Так закончилась «четырехсторонняя» операция. Через день-другой штаб зоны провел ее разбор, и отряды отошли в свои прежние районы.
35. Смерть за смерть
Ни хозяйства, ни скота, а детей четверо — вот и все, что имел Божков. Потому предательство его было особенно тягостным и необъяснимым...
Лесником он стал несколько лет назад. Совсем другое дело, когда у тебя есть жалованье и казенная одежда. И от односельчан уважение, и дети не ходят голодными. И вот это-то жалованье, эта зеленая форма погубили и Велу Пееву, и его самого.
Когда жандармы вернулись с головой Велы в Лыджене, лесник Божков пошел в штаб карательного батальона за причитающимися ему за эту голову деньгами. Майор вызвал кассира и приказал ему отсчитать положенную сумму. Предатель схватил пачки банкнотов в отправился в Каменицу со ста тысячами левов в кармане. Говорят, он хорошо подсчитал, сколько ему причитается за голову партизана, но не подумал о собственной...
Мы приговорили его к смерти. Но проходил месяц за месяцем, а он оставался жив. Вынимал свой кошелек, набитый деньгами, и продолжал жить да поживать... Мы разыскивали его в лесу, подкарауливали около дорог, но никак не могли схватить. Поручали боевым группам в Каменице пристрелить его, но постоянно случалось что-нибудь, мешавшее выполнить этот приказ.
В один из летних вечеров в партизанский лагерь под Алабаком пришла Гера, сестра Велы, вместе с несколькими партизанами. Я хотел броситься ей навстречу, но ноги меня не слушались. Тогда мы уже не голодали, как зимой, нас не мучили холода, но тем не менее я вдруг почувствовал сильную слабость. [377]
Товарищи уселись около костра, а мы с нею остались в тени старого бука с изломанными бурей ветвями. Гера тяжело вздохнула и прислонилась к дереву.
Перед приходом в наш лагерь она наведалась к матери. Шел дождь. Мать провела ее в погреб, и они сели на мешок с картошкой.
— Как же вы не уберегли Велу? — спросила она. — Как же могли допустить такое!..
Гера молчала.
— Возьми вот это. Здесь хлеб и сало... И немного тех груш, которые любила Вела...
Весь август прошел в операциях, походах, перестрелках.
Встречались с сотнями людей в селах, на полях и в лесу. Встречи были теплыми, радостными. Но в суматохе этих счастливых встреч всегда находился кто-нибудь, кто спрашивал о Веле. И как только заходила о ней речь, Гера отходила в сторонку. Я воспринимал это как упрек.
А предатель, чувствуя безнаказанность, становился все более наглым. Хвалился, что ничуточки не боится нас. Мы, дескать, молокососы, а он — матерый волк, и, если мы ему встретимся где-нибудь на дороге, он расправится с нами, как с овечками. Может быть, Божков и не говорил этого, но нам так передавали, и в нас поднималась глухая злоба оттого, что мы все еще не свели счеты с предателем, и оттого, что чувствовали себя виноватыми перед Велой.
В конце августа штаб зоны снова начал собирать на Милевой скале крупные партизанские силы. Из Среднегорья прибыл комиссар зоны Стоян Попов — дед Васил. Он обходил партизан в заломленной на затылок первой папахе и весело заговаривал с нами. Выгоревшие от солнца усы, как у Тараса Бульбы, придавали ему лихой вид. Он чувствовал это и время от времени их подкручивал.
Вечером запылали яркие костры. Бай Стоян сидел у самого огня. От пламени костра его лицо раскраснелось и стало похожим на расплавленную медь. Но он все равно не снимал своей шапки. Пока мы сидели, двое из отряда имени Ангела Кынчева взялись за плечи, запели и начали плясать хоро. Песню подхватили все. Мы чувствовали приближение победы, и это нас воодушевляло.
Из долины, расстилавшейся под нами, наползал легкий туман; вершины гор плыли над ним, как сказочные [378] корабли. Бездонное небо распростерлось над нашими головами.
Именно в тот вечер пришедшие из Каменицы новые товарищи рассказали, что Божков перевелся на работу в Корово. Ему уже не по себе было в лесу, и он избегал ходить в одиночку. Утром он отправлялся на работу, а после обеда возвращался в Каменицу; иногда он оставался в Корово, но ночевал каждый раз в разных домах у своих людей, чтобы мы не смогли напасть на его след. Я доложил об этом Методию Шаторову и сказал, что вместе с двумя товарищами мы решили привести приговор в исполнение.
— Что, нет никого другого, более подходящего для этого дела? — спросил Шаторов.
Я понял его.
— Теперь настал мой черед. Это должен сделать я, и я это сделаю.
Шаторов задумался, а потом улыбнулся:
— Ну что ж, не будем делить работу на чистую и грязную... Ты прав: нужно делать и ту и другую, раз нет другого выхода.
Мне почему-то стало легче. Такое время: другого выхода нет.
Ночью мы направились в Корово. Георгий Черный все оглядывался, словно ждал, что кто-то нас настигнет. Бай Сандо не успевал за нами, и ему приходилось то и дело догонять нас. Я сжимал под солдатской курткой заткнутый за пояс пистолет и думал, надежно ли мое оружие. Думал и о другом: в нас стреляют, и мы стреляем в ответ, а те, кто делает братьев смертельными врагами, находятся в безопасности, далеко от пуль...
Мы спустились в Корово, осмотрелись вокруг, прислушались. В лесничестве было темно. Черный и бай Сандо залегли, взяли под прицел окна лесничества, а я припал ухом к двери — ни звука, я слышал только биение своего сердца. Не хотелось признаваться самому себе, но я действительно верил в то, что предатель — матерый волк.
Я постучал в дверь. Мертвая тишина.
Георгий подполз ко мне и прошептал на ухо:
— Если бы он был там, начал бы стрелять. Его там нет!
— А если он все-таки в доме?
— Тогда насмешек не оберешься. [379]
Я постучал еще два-три раза. Никто не ответил. Нажал на дверь, пытаясь открыть ее силой, да не тут-то было. Массивная дверь не поддавалась. Окна были закрыты ставнями.
Мы ушли обескураженные. Оставалась еще одна возможность: подкараулить предателя у шоссе, ведущего в Каменицу.
Мы пробрались в засеянное подсолнухами поле около дороги. Однако ночь стояла светлая, а подсолнухи на этом поле выросли хилые, редкие, и все вокруг просматривалось. Подальше, возле реки, росли огромные старые ивы, а между ними — густые заросли ольхи. Но оттуда не было видно дороги, и мы решили спрятаться среди низкорослых кустов около придорожной канавы. Бай Сандо остался бодрствовать, а мы с Георгием легли, прижавшись спинами друг к другу. Он зевнул два-три раза и уснул, а я долго не мог сомкнуть глаз: мне не давало покоя неудачное начало операции. О чем я думал, пустившись искать предателя среди ночи? И почему он должен был ответить на наш стук? Да он бы и родной матери в такую пору не открыл. Мы только выдали себя, и теперь на рассвете того и гляди появятся каратели.
Утром на пыльном шоссе показались крестьянские телеги. Одни направлялись в поле, другие — в Каменицу и Лыджене. Прошли мимо нас и несколько жителей Каменицы.
Мы ждали уже несколько часов. Солнце поднялось высоко над вершиной Стража, а лесник все не появлялся. Что же делать? Раз его нет до сих пор, то, возможно, он вообще не собирается в Корово...
К десяти утра движение на шоссе заметно спало. Со стороны Каменицы появился одинокий путник в одежде из грубого домотканого сукна, с белым платком, повязанным вокруг шеи. Пиджак он держал в руке.
— Эй, Георгий, твой дядя Христо идет, — сообщил бай Сандо. — Может, подозвать его?
Крестьянин поравнялся с кустами, в которых мы прятались. Георгий окликнул его. Бай Христо осмотрелся вокруг — нет ли кого-нибудь поблизости, перешагнул через канаву и присел на корточки рядом с нами. Мы расспросили его о новостях в селе, а потом отослали в Корово, чтобы разузнать, где Божков и собирается ли он [380] сегодня выходить на работу: не хотелось караулить попусту.
Бай Христо перешел через мост и затерялся среди домов на другой стороне реки. Солнце сильно припекало, и воздух над крышами слегка дрожал. Перед кофейней толпился народ. Из окон общинного управления, выходивших в нашу сторону, выглядывало несколько мужчин.
Бай Христо вернулся напуганный. Он огляделся и даже не присел рядом с нами, а только низко пригнулся, чтобы издали не бросаться в глаза. Платок, повязанный вокруг шеи, был совершенно мокрый.
— В общину пришел человек из лесничества, — торопливо заговорил он. — Доложил старосте, что ночью туда приходили партизаны. Вас видели по ту сторону Вотырно. Староста сообщил в Каменицу, чтобы передали об этом карательному отряду.
— А Божков где?
— В селе, около кофейни.
Бай Христо ушел. Нельзя было терять ни минуты. Я оставил свой рюкзак и винтовку бай Сандо и Георгию, взял у них второй пистолет и положил его в карман.
— Через полчаса проберетесь подсолнухами и будете ждать меня в Вотырно, — сказал я и отправился в путь.
Я вышел на дорогу, решив положиться на свою солдатскую форму. Правда, она была мятая и вместо сапог на ногах у меня были резиновые царвули, но все-таки я выглядел военным человеком.
На мосту мне встретился какой-то лесник. Он сидел в тени высокого каменного парапета и, видимо, ждал кого-то. Если судить по описаниям, то этот лесник весьма походил на того, кого мы разыскивали. Но я его так ни разу и не видел. Собрался было спросить, не он ли Божков, но слова застряли в горле. «Если это действительно Божков, он может обмануть меня, а потом всадит пулю в спину...»
Я закашлялся, поздоровался и прошел мимо. Лесник едва-едва кивнул мне и остался сидеть на том же месте. Но я почувствовал, как он неспокойно осмотрел меня с головы до ног. Мне не оставалось ничего другого, как пойти к кофейне.
— Не знаете ли вы, где Божков? — спросил я крестьян. — Мне нужно купить дров для нашего батальона... [381]
— Только что приходил сюда. Наверное, пошел к дровяному складу за селом.
Около сложенных штабелями дров никого не оказалось. Я снова вернулся в село. На сей раз мне посоветовали пойти в лесничество.
На дверях лесничества висели на гвозде зеленая шинель в рюкзак. Божков, видимо, приходил, оставил вещи и, не заходя в дом, отправился куда-то по делам. Значит, скоро вернется, подумал я и решил его дождаться.
У реки под старыми вербами паслось несколько овец. Я присел неподалеку от них и заговорил с игравшими поблизости мальчишками. Старался сохранить спокойствие, но мне это не удавалось: в любой момент мог прибыть карательный отряд. Два-три раза мне даже послышался шум моторов грузовиков, и я с трудом заставил себя остаться на месте.
К полудню на деревянном мосту показались двое лесников и крестьянин с ребенком. Один из лесников наверняка был тот самый Божков. Меня бросило в жар, закружилась голова.
Я сунул руки в карманы и нащупал рукоятки пистолетов. Мальчишки заметили это и, очевидно, догадались, зачем я пришел. Они вытаращили глаза, а самый маленький даже рот разинул.
— Кто из них Божков? — спросил я.
— Вон этот, что с нашей стороны, — ответили ребята в один голос.
Божковым оказался тот самый человек, которого я встретил на мосту при входе в село. Подкараулив его у самого лесничества, я направился к нему, но тот ускорил шаг, дернул дверь и прямо-таки ворвался внутрь. Я — за ним. Ставни на окнах были закрыты. С яркого света я попал в полумрак и поэтому едва мог разглядеть фигуру предателя.
Я нажал на курок пистолета — он щелкнул, но выстрела не последовало. Металлический щелчок зловеще отозвался в моем мозгу. Предатель обернулся и бросился на меня. Лучики света, проникавшие внутрь через щели в ставнях, скользнули по его зеленой форме. В руке он держал какой-то черный предмет. Я выстрелил из второго пистолета. Лесник как-то странно крутанулся на одной ноге и грохнулся на пол, а я все нажимал и нажимал на спусковой крючок, до тех пор пока не расстрелял всю [382] обойму и пистолет в моей руке не стал совсем легким. Выстрелов я не слышал, но помню, что услышал воцарившуюся в комнате тишину...
Второй лесник улепетывал через реку. Крестьянин с ребенком, оцепенев, стоял перед лесничеством. Я разбросал заранее приготовленные листовки и одну из них протянул ему.
Тот отказался взять.
— Могут увидеть, — сказал он. — Ты уйдешь, а я...
На улицах по ту сторону реки собирался народ. Выстрелы взбудоражили всех, и люди торопились узнать, что происходит...
К вечеру я уже поднимался на Алабак. Огромный огненный шар солнца едва касался далеких скал. Горы бросали густую тень на зияющие пропасти Чепинского ущелья. Я чувствовал усталость, тянуло лечь на землю и не вставать, но я даже не присел. Во рту была горечь, а в душе зашевелилось беспокойство. Человек не может остаться равнодушным, когда отнимает у кого-нибудь жизнь, даже если это жизнь предателя.
В партизанском лагере горели огромные костры. Командиры докладывали штабу партизанской зоны о проведенных операциях в Елидере и на станции Варвара. В двадцать лет нелегко спокойно докладывать, как выполнено задание, которое не всякому под силу, и я молчал. Только вынул свой пистолет, в котором уже не осталось ни одного патрона, и показал его товарищам.
Методий Шаторов вопросительно взглянул на меня, я также взглядом ответил на его немой вопрос.
Комиссар партизанской зоны Стоян Попов перестал разглаживать свои усы, поднял голову и пристально посмотрел на меня.
— Молодец!.. — похвалил он. — Так им и надо, предателям! Нет, право же... А ну-ка, дай мне этот пистолет: хочу сохранить его на память.
Я отдал.