36. Бой накануне победы

Еще в августе горы для нас стали освобожденной территорией. Наши отряды появлялись то тут, то там в районе от Сестримо до Пештеры. Нас насчитывалось уже [383] более 800 человек. Методий Шаторов считал необходимым захватить села долины и, удерживая их, постепенно продвигаться к Пазарджику. Начать это продвижение должны были бригада имени Бенковского и отряд имени Панайота Волова наступлением со стороны Средна горы, а бригада «Чепинец»{41} и отряд имени Ангела Кынчева — из Родоп.

Но бригада «Чепинец» по-прежнему оставалась раздробленной. Два подразделения во главе с Манолом Велевым все еще находились в Чепинских горах. Поэтому 27 августа Методий Шаторов послал к ним Ивана Благова, Георгия Шулева и Христо Боянова с задачей вывести отряды к нам.

А партизанские операции становились все более частыми и дерзкими. 1 сентября группа численностью десять человек совершила налет на станцию Дренов дол. Несколько нападений было совершено на села в долине. Отряд Чапая снова вступил в Габровицу.

Асен Бонев, его брат Спас, Крыстан Бонев и еще два партизана из села Варвара среди бела дня захватили на станции Варвара руководителя профашистской организации унтер-офицеров запаса, являвшегося агентом полиции. Его привели на Милеву скалу. При обыске нашли копию длинного списка с именами всех партизан из села, их близких и помощников. Этот список предатель направил полковнику Еленкову, командиру 27-го пехотного полка, с просьбой послать войска и арестовать всех заподозренных. Кроме этого списка у него изъяли какое-то решение организации унтер-офицеров и письмо в уездное управление полиции с ходатайством о предоставлении этой организации оружия.

Штаб зоны назначил партизанский суд. Суд рассмотрел обвинения, предъявленные агенту полиции партизанами из села Варвара, и на основании найденных у предателя при обыске документов приговорил его к смертной казни.

2 сентября пало правительство Багрянова. Радио сообщило, что передовые части Красной Армии приближаются к государственной границе Болгарии. Партизанский [384] лагерь озарился пламенем костров, зашумел, в воздух полетели шапки. А у подножия гор, словно в звездном небе, мигали огоньки сел, и над ними как бы трепетала золотистая пыльца. Где-то там находился и Пазарджик.

— Не спешите, товарищи! Не спешите!.. — убеждал нас Методий Шаторов. — Пока Отечественный фронт не возьмет власть в свои руки, оружие нельзя складывать. Теперь наши операции против врага должны стать еще более дерзкими.

3 сентября два подразделения нашей бригады прибыли на Милеву скалу. В них насчитывалось более ста человек. В Чепинских горах остался бай Георгий Мавриков с тридцатью молодыми партизанами, которые или не имели оружия, или были совсем не обучены.

Оба подразделения вошли в лагерь в сомкнутом строю — партизаны были аккуратно одеты, побриты, волосы у всех подобраны под кепки, на которых алели звездочки. Через плечо у некоторых висели кожаные санитарные сумки, а на рукавах белели повязки с красным крестом.

Прибывшие остановились среди поляны, чтобы отдать рапорт руководителям штаба партизанской зоны. В лагере установилась полная тишина. Наступила торжественная минута. Легкий ветерок доносил монотонный шум леса, звонкое журчание горного потока.

«Официальная» часть закончилась. Партизаны из нашей бригады, находившиеся уже в лагере, бросились обнимать своих товарищей. Люди разбрелись по всей поляне. Неподалеку от лагеря паслось наше партизанское стадо — за несколько дней до этого мы реквизировали его у одного предателя из Каменицы. Димитр Сеизов и еще несколько партизан зарезали десяток коров и сдирали с них шкуры. Вечером на Милевой скале запылали новые костры.

В мае наш отряд едва насчитывал двадцать человек, а теперь бригада «Чепинец» объединяла в своих рядах свыше двухсот партизан. Больше всего новых партизан — свыше ста — пришло к нам из Чепино; из Каменицы — примерно шестьдесят. Остальные были из Лыджене, Дорково, и только несколько человек из Ракитово и других сел. С июня месяца мы еще ни разу не собирались вместе. Поэтому сейчас в отряде царили оживление и приподнятость. [385]

С утра 4 сентября, когда в лагере все ожило, а роса уже превратилась в молочно-белый пар, Иван Стойнов созвал собрание партийной организации отряда имени Ангела Кынчева. Штаб партизанской зоны спешил разобраться с вопросами, касавшимися партизан этого отряда, ибо на десять часов было назначено собрание коммунистов нашей бригады. Предстояло решить проблемы, связанные с формированием бригады.

Однако к девяти часам где-то на западе раздались выстрелы. Собрание коммунистов отряда имени Ангела Кынчева еще продолжалось. Выстрелы нас насторожили, Методий Шаторов тотчас же распорядился послать разведку по горному хребту, ведущему в Алабак.

Через полчаса разведчики вернулись. С запада по направлению к нашему лагерю двигались войска, больше батальона. К тому же у них были минометы. Председательствующий прервал собрание. Методий Шаторов отдал отрядам приказ приготовиться к бою.

— Товарищи! Положение таково, что мы не можем отступать, — обратился он к построившимся партизанам. — Мы обязаны принять бой с врагом и разгромить его. Иначе население потеряет веру в нас. Ну, пора! По местам, товарищи!

Партизаны из бригады «Чепинец» заняли позиции на западной, а отряд имени Ангела Кынчева — на восточной стороне поляны. Мы укрылись — кто за камнем, кто за деревом, кто в кустарнике. Шум голосов смолк, и в лесу стало так тихо, что он казался вымершим, не слышно было даже щебета птиц.

Противник начал наступление вдоль хребта со стороны Вороньей скалы, где оборону держал отряд из Каменицы и Дорково. Молодые партизаны, растерявшись при виде такого войска, открыли беспорядочную стрельбу. Более опытные — Коста Иовчев, Георгий Шулев, Стоил Гылыбов и другие — выждали и открыли огонь с близкого расстояния. Пулеметы врага замолкли. Солдатские цепи повернули назад. Эхо боя отдалилось и растворилось где-то в ущельях гор.

Наступило затишье. Мы недоумевали: может быть, солдаты решили не воевать с нами? Прошло полчаса томительного ожидания. Мы невольно отсчитывали каждую минуту. Но вот пулеметы на противоположной высотке снова начали строчить по нашим рядам. [386]

— Солдаты, не стреляйте!.. — крикнул Коста Йовчев. — Мы ваши братья, и у нас общие враги!

Вскоре Наско Мавриков, который с несколькими партизанами залег на самой вершине горы, подполз ко мне и что-то крикнул. Но я его не понял, потому что был оглушен перестрелкой.

— Сзади приближается другая цепь! — крикнул он еще громче. — Напирают и со стороны села Варвара...

Я направил его с этим сообщением к Методию Шаторову. Он вскочил и побежал между деревьями. Я увидел его еще несколько раз: он уже полз между камнями.

Отбивать атаку войск, подходивших из села Варвара, выпало отряду имени Ангела Кынчева. Со стороны станции Долене показалась конница.

Пули расплющивались о стволы деревьев и скалы. Офицеры непрерывно подгоняли своих солдат. На правом фланге снова завязался ожесточенный бой. Коста Йовчев послал Тодора Папаркова из Каменицы доложить обстановку Шаторову, но пуля попала ему в шею, хлынула кровь. Тогда в штаб помчался Яко Молхов.

Я пополз к деревьям у родника, где находился штаб. Там застал Митко Генова и еще нескольких партизан. Они предлагали Методик) Шаторову начать отступление. Я доложил, что войска, идущие со станции Долене, вышли на хребет и разворачивают свои силы. Их автоматы строчили не умолкая, и эхо разносилось по всему глубокому Чепинскому ущелью.

— Нет! Будем драться!.. — отрезал Методий Шаторов. — До вечера продержимся.

В полдень противник начал наступление уже почти со всех сторон. Мы четыре часа упорно удерживали свои позиции. В лесу пахло порохом и паленым. Кончались патроны. Положение становилось все более тяжелим. Отряд имени Ангела Кынчева потерял связь со штабом и отступил, оставив на позиция одно или два отделения. Тыл бригады «Чепинец» оказался открытым.

Иван Благов спустился с двадцатью партизанами к нижнему краю поляны, чтобы занять позицию против войск, наступавших по оврагу снизу. Солдаты прорвались к партизанским тылам. Над поляной засвистели пули. Штаб зоны оказался под обстрелом...

Пришел приказ отступать. Методий Шаторов выслал вперед меня с партизанами из Каменицы. Около родника [387] нам удалось прорваться и отойти в высокий буковый лес под самым хребтом. Там войск не оказалось — путь для отхода был свободен.

Я отослал назад Димитра Содева и Георгия Черного, чтобы они доложили об этом Шаторову и вывели штаб зоны. Мы остановились на глухой площадке и стали ждать. Но уже вскоре стало слышно, как шуршат под чьими-то ногами опавшие листья. Шаги приближались к нам. Среди деревьев показались Содев и Черный.

— В чем дело? Добрались до поляны? — спросил я.

Они как-то замялись и ответили уклончиво:

— Товарищи окружены. Со всех сторон видны только войска...

Мы недоверчиво переглянулись. Это привело их в смущение. Георгий Черный без всякой надобности начал тереть глаза. Я решил вернуть весь отряд назад к вершине. Бай Димитр и Георгий Черный шли впереди. На поляне продолжалась перестрелка. Партизанские винтовки слышались все реже и стреляли все более беспорядочно, зато автоматы и пулеметы врага не умолкали.

Штаб и отряды не были окружены. Мы встретились с ними в лесу над поляной. Они организованно отходили по нашим следам. На вершине остались только Любчо Илинов, Георгий Алексиев, Спас Стоименов и одно отделение партизан. Они сдерживали натиск войск, прикрывая отход штаба и бригады, а потом и сами пробрались в лес. На вершине погиб только Сулейман Фисинский. Он неосторожно поднялся, чтобы зарядить винтовку, и рухнул на землю, пронзенный пулей в грудь.

Мы сформировали общую колонну и продолжали двигаться на запад. С хребта доносился шум — войска перегруппировывали свои силы, готовясь преградить нам путь. С Беловского шоссе, ведущего в Млековицу, слышались обрывки команд. Вероятно, подходило подкрепление.

Товарищи из штаба зоны озабоченно совещались. Судя по всему, предстоит новый бой, а патроны на исходе. Весь день люди ничего не ели и изнемогали от напряжения и усталости.

Под Млековицей наша колонна повернула по склону, спеша укрыться в Беловских горах. До нас уже не доносились выкрики солдат. Лес молчал, и предательский шум наших шагов гулко разносился вокруг. Листва до того [388] высохла от зноя, что при малейшем прикосновении звонко шелестела.

Обошли ущелье и через редкий лес направились к хребту. Где-то над нами застрочил пулемет. Заняв господствующую позицию на горе, противник преградил путь на запад. Нам пришлось спуститься в ущелье. Положение было критическое.

Враг предварительно «освоил» близлежащие высоты над ущельем. Мы попали под перекрестный огонь. С пронзительным свистом пули ударялись о скалы, вонзались в сухую листву, срезали с деревьев ветки и листья. Только около сорока человек во главе с комиссаром зоны Стояном Поповым успели перебраться через небольшой хребет на запад. Мы же спускались все ниже в ущелье, и положение наше становилось все более безнадежным.

— Бери правее, к хребту! — крикнул позади меня Любен Гумнеров. — Здесь нас перебьют.

Я остановился, Гумнеров, пригибаясь к скалистому склону, добрался ко мне и повернул направо. Вслед за ним стал карабкаться и я, потом Георгий Пеев, Цаньо Бакалов и еще человек десять.

С хребта нас встретили огнем — противник успел нас опередить. Мы бросились обратно в ущелье.

Нам удалось наконец оторваться от врага, когда мы добрались до глубокого оврага, в который стекали речушки с Милевой скалы и из Млековицы. Начали взбираться по каменистому склону небольшой высотки. Я отобрал несколько партизан — они должны были занять позицию и прикрыть наш отход на восток. Мне казалось, что самое безопасное в нашем положении — опять вернуться на Милеву скалу. Там противник меньше всего может нас ожидать.

Едва успели партизаны добраться до того места, где им следовало занять позицию, как прямо перед ними застрочил пулемет. Враг снова нас обнаружил. После небольшой перестрелки наша колонна была рассечена. Любен Гумнеров, Цаньо Бакалов, я и еще несколько партизан направились на восток, а остальные снова повернули к ущелью.

Пробивая себе путь на восток, наша группа еще раз попала под обстрел. Не отвечая на огонь, мы перебрались в кустарник и остановились — не было сил идти дальше. Голодные, измученные продолжительным боем, мы [389] опустились на землю. Немного отдохнув, перераспределили оставшиеся патроны, заняли позицию и стали ждать. Совсем рядом прошло несколько колонн солдат, но нас не заметили, а нам было не до боя.

В ущелье снова послышалась стрельба. Взрывы гранат заглушали пулеметные очереди. Потом пулеметы и автоматы замолкли, и только время от времени раздавались винтовочные выстрелы. Но вот умолкли и они, и в лесу установилась зловещая тишина.

Стемнело. По горам пополз ранний предосенний туман. В двух шагах ничего не было видно. Мы не знали, где находимся. Редко лес бывал таким безмолвным, как в ту ночь. С большим трудом мы поднялись с земли. Все болело, ноги стали такими тяжелыми, как будто налились свинцом. Мы уходили дальше в непроглядную ночь...

В этом сражении противник бросил против нас 27-й полк, карательный батальон из Лыджене, тяжелые пулеметы и кавалерию. Враг хотел нас окружить и уничтожить. Это ему не удалось, но мы понесли большие потери. Пал в бою член Центрального Комитета партии и командир зоны Методий Шаторов. В ущелье погибли Никола Алексов, Христо Дрынков, Тодор Н. Пухалев, Тодор Г. Пухалев, Никола Бандаков, Иван Бандаков, Атанас Дински, Сулейман Фисинский и двое сыновей деда Георгия Маврикова — Наско и Ванчо. Ванчо мы нашли под скалой. Винтовка его была разбита, а пальцы правой руки оторваны. Его ранили в пяти-шести местах в грудь и голову. Наско вместе с другими партизанами шел вслед за Иваном Благовым. Они вышли к старой вырубке, вокруг свистели пули, отовсюду напирали солдаты. Благов бросил гранату. Солдаты залегли. Партизаны устремились вперед, чтобы добраться до безопасного места. Вскочил и Наско, но успел сделать лишь несколько шагов — протянул вперед руки, покачнулся и рухнул на землю. На белой сорочке, которую подарили ему к свадьбе брата, заалели пятна крови.

Тяжелые жертвы — и все это за пять дней до освобождения!

Это был наш последний партизанский бой. Но понесенные нами потери не радовали врага. Приближался час возмездия, и тут было не до веселья.

Через два дня бригада расположилась в одном из старых лагерей в горах около Каменицы. Мы пошли разыскивать [390] убитых и тех, кто пропал без вести. Тогда и наткнулись на тяжело раненного Христо Боянова в его жену. Наступило уже 7 сентября. Оставшись с раневым мужем, Рада в течение нескольких дней не отходила от него ни на шаг, стараясь облегчить его страдания. Ночью мы передали Цаньо Бакалову все деньги, которыми располагали, и выделили также тринадцать партизан с носилками, чтобы перенести Христо в Семчиново.

Жители Каменицы, Чепино и Лыджене, узнав о тяжелых боях на Милевой скале, поспешили прийти к нам на помощь. Лесорубы и возчики, которые работали возле Белой воды и Начовой поляны, встречали на дорогах выходившие после боя отряды, показывали, куда идти, помогали переносить раненых, снабжали продуктами. В лагере появились родные и близкие партизан, наши помощники и связные. Все они хотели остаться у нас.

37. Победа

После боя комиссар зоны Стоян Попов ушел с отрядом имени Ангела Кынчева, а Любен Гумнеров 7 сентября направился в партизанский лазарет над селом Варвара, намереваясь оттуда отправиться в Пазарджик.

Среди заросшей сухим папоротником поляны высилась громадная вековая сосна. Ее ствол был изранен молниями. Сквозь редкие ветки сочился серебристый свет луны. Иван Благов, Георгий Алексиев и еще несколько партизан стояли под сосной и решали важный вопрос: нам предстояло спуститься в Чепинскую котловину. Двое партизан только что доставили от Стояна Попова короткую записку с приказом идти в села. Сам же Стоян Попов уже отправился вместе с партизанами из отряда имени Ангела Кынчева на станцию Саранбей.

Вот и наступил долгожданный день нашей победы! Мы ждали его, мечтали дожить до этого дня, и, потому что ожидали так страстно, нам теперь казалось, что на более сильные переживания у нас уже не хватит сил.

В ту ночь вряд ли кто-нибудь смог уснуть. В лагерь пришли Тодор Пеев и Васил Шулев из Каменицы. Мы окружили их.

— Вчера вернулись товарищи из тюрем, — заговорил Тодор, — Мы встретили их на станции, Народу собралось видимо-невидимо... [391]

— А полиция? — спросил кто-то.

— Ее и не видно. Все нацепили на себя красные ленточки, — ответил Васил Шулев.

Утром небо оказалось ясным, чистым. Невдалеке слышалось постукивание дятла. Легкий ветерок в лесу играл листвой — она шумела, словно живая. Пахло спелой малиной. Бригада быстро собралась и отправилась в Каменицу.

На полянах в Скриенице остановились отдохнуть. Приведя себя в порядок, двинулись дальше. Мы шли свободные, расправив плечи, не оглядываясь, не опасаясь, что нас услышит враг, и пели в полный голос.

Мы приближались к Каменице. На дороге собралось множество народу. Мужчины и женщины, старики и молодежь приехали сюда на телегах, добирались пешком, чтобы встретить нас еще в горах. Люди бросились нас обнимать; радостные крики смешались со слезами.

Чепинская котловина расстилалась перед нами, залитая ярким сентябрьским солнцем. Крыши домов в Каменице алели, как весенние цветы на солнцепеке под вершиной Елин. А из села тянулась бесконечная вереница людей. Те, что помоложе, карабкались по тропинкам прямо на Ачовицу и еще издали кричали:

— Идут!.. И-ду-ут!..

На поляну над Каменицей пришли и партизаны, которые после боя отступали к Чепино. Отряды снова построились, и в сопровождении сотен людей мы вошли в село. Ненадолго остановились на площади. Жители обнимали нас, дарили цветы и снова обнимали. Пожилая женщина из Каменицы все искала кого-то и дрожащим голосом повторяла:

— Милые!.. Милые!.. А где Гера?

В Лыджене нас встретили в центре села. Площадь была полна народу, здесь собрались жители и других сел. У здания школы построили карательный батальон. Видя, что весь народ, как один человек, поднялся на борьбу, офицеры капитулировали, но многие лыдженцы с опаской поглядывали в их сторону, стараясь держаться подальше. Ограду вокруг школы облепили дети и молодые парни. Над площадью развевались красные флаги.

— Ура!.. У-ра-а! — раздались крики, как только мы показались на площади. — Да здравствуют партизаны-ы-ы!.. [392]

Мы ускорили шаг. Ликующие голоса заглушали нашу песню. Сердца переполняла радость, нас словно несло на крыльях. Одни старались отойти, чтобы уступить нам дорогу, а другие — матери, отцы, сестры, друзья — бросались нас обнимать. Вся площадь бурлила, но отряды сохраняли строй, и песня звучала все громче. Люди вслушивались в ее пророческие слова:

Отзвучала песня. Комиссар Манол Велев взобрался на возвышение посреди площади, поднял руку и обратился к крестьянам. Его лицо горело от волнения, на лоб свесились курчавые пряди.

— Братья и сестры! Советские воины принесли нам свободу! Преступная фашистская власть пала! Наступил день, за который отдали жизнь лучшие сыны народа.

Тысячи рук, сжатых в кулак, поднялись над площадью:

— Да здравствуют партизаны!

Женщины в черных платках, матери и жены погибших, вытирали слезы — это были и слезы печали, и слезы радости.

Чепинцы встретили нас еще более восторженно. На главной улице и на площади собралось все село. Среди нас было более ста партизан из Чепино. Отцы и матери, близкие и друзья не отходили от нас ни на шаг.

К вечеру бригада вернулась в Лыджене и расположилась в здании школы. Начинало темнеть. Со стороны леса подул ветер, зашумели фруктовые сады, ломившиеся от зрелых плодов. Во дворах темнели груды подсолнухов, пахло грушами и яблоками. А на окраине разгуливали коровы и козы: пастухи давно их пригнали, но никто не приходил за ними. От радости люди забыли про все свои дела.

То же самое, вероятно, происходило повсюду. Каждое село встречало своих героев, только Батаку некого было встречать. Люди весь день простояли на околице села с [393] цветами в руках. Но шоссе оставалось безлюдным, мертвым. Только один военный грузовик с солдатами из Пештеры проехал через село. В глубине кузова, пригнувшись, чтобы его никто не увидел, съежился мужчина — это был торговец Стоилов. Только к вечеру, когда уже стало темно, батакчане разошлись. На воротах многих домов появился черный траурный креп. Вернулись и жены убитых партизан Ангела и Илии Чаушевых. На пороге их встретила бабушка Вана. После страшной резни, устроенной турками в Батаке в 1876 году, эта женщина чудом уцелела, но на всю жизнь осталась отметина: глубокий шрам на плече от турецкого ятагана. Губы у нее дрожали, как у ребенка, а в глазах застыл немой вопрос. Женщины не знали, что ей сказать. Как это скажешь? Бабушка Вана закричала:

— Да скажите хоть что-нибудь, обманите, на худой конец!

— Что теперь обманывать?.. Никого нет...

Бабушка Вана пошатнулась. Она попыталась опереться на что-нибудь, но ее не успели поддержать, и она упала на землю. Когда приподняли ей голову, бабушка Вана была уже мертва. Из почерневшей старческой руки выпала большая золотая монета. Она приготовила ее, чтобы отдать тому, кто первым сообщит, что Ангел и Илия живы...

Далеко за полночь я зашел во двор своего родного дома. Никто не спал — ждали меня. Славка, моя больная сестра, обняла меня и разрыдалась. Мы присели под старой грушей.

— Завтра уезжаем в Пазарджик, — сказал я матери. — Зашел только взглянуть на вас...

Мама ничего не сказала. Спустилась в погреб и принесла кувшин козьего молока. Ветки груши шумели в теплой ночи совсем как неспокойная осина. Я выпил молоко и тут же встал. Мне стало как-то не по себе, что-то сдавило горло. Подошел к матери. Почувствовал ее горячее прерывистое дыхание.

— Мне надо идти, мама... — сказал я каким-то чужим голосом.

— Надо! Опять надо! Когда же это кончится?

Я улыбнулся ей смущенно. Она поняла и нашла в себе силы вымолвить:

— Иди!.. [394]

И я ушел.

На следующий день по приказу штаба зоны мы отправились в Пазарджик, а в конце сентября — на фронт. Дорога домой должна была пройти через Криву-Паланку, Петралицу, страцинские позиции, Куманово и Скопле, но это уже другие испытания, другая история...