Глава 4

25 курсантов, в том числе и я сам, составили 38-й выпуск класса унтер-офицеров в Цутиуре, закончив обучение в 1937 году. Я был назван лучшим курсантом года и получил в качестве награды серебряные часы от императора.

Эти 25 человек — все, что осталось от 70 курсантов, выбранных среди 1500 претендентов. Мы прошли обширную и суровую подготовку. Однако прежде чем нас направили в Китай, где в июле 1937 года начались боевые действия, нам пришлось пройти курс дополнительной подготовки в строевых эскадрильях.

Хотя нас готовили очень тщательно, несколько человек из моей группы были сбиты еще до того, как сами успели одержать хотя бы одну победу. Даже я, несмотря на свой необычайный талант пилотирования, мог встретить смерть в первом же бою, если бы мой противник действовал хотя бы чуть более агрессивно. Следует прямо признать, что в своем первом бою я действовал неуклюже и робко, и только поддержка моих товарищей и недостаток мастерства у противника спасли тогда мою жизнь.

Для меня воздушный бой всегда был трудной и утомительной задачей, которая вызывала почти невыносимое напряжение. Даже после того, как я провел несколько боев и уже сбил несколько вражеских самолетов, я всегда выходил из воздушной свалки весь взмокший. Всегда сохраняется минимальный шанс совершить незаметную ошибку, которая означает погребальный костер. Вы [298] можете блестяще выполнять все фигуры высшего пилотажа, виражи, петли, бочки, иммельманы, пике, свечки — но одна-единственная мизерная ошибочка ставит крест. Из 25 человек, закончивших училище вместе со мной, в живых остался я один. Долгая и тяжелая воздушная война, которая в первые дни складывалась исключительно благоприятно для нас, постепенно превратилась в жуткий кошмар, когда нам приходилось сражаться против неуклонно нарастающих сил противника, сражаться без всякой надежды на успех.

В 1930-х годах японский флот готовил примерно 100 летчиков каждый год. Очень жесткий отбор и практика постоянных отчислений приводила к тому, что несколько тысяч вполне квалифицированных курсантов сокращались до 100 и менее подготовленных пилотов. Если бы флот имел дополнительные средства для развертывания программы обучения и хоть немного облегчил просто невыносимые условия подготовки летчиков, я думаю, что наше положение в годы Второй Мировой войны было бы значительно легче. Не сомневаюсь, что исход остался бы тем же самым, но безжалостное истребление нашей авиации, которое происходило в последние 2 года войны, вряд ли повторилось бы. Только после начала войны на Тихом океане постепенное сокращение числа опытных пилотов подтвердило необходимость срочно организовать поставку пополнений, что вынудило флот пересмотреть систему обучения летчиков. Но было уже поздно. Квалификация пилотов, подготовленных в годы войны, была, в лучшем случае, сомнительной. Я твердо знаю, что 45 курсантов, исключенных из моего класса в Цутиуре, значительно превосходили летчиков, прошедших военную программу обучения.

После окончания училища мы были распределены по различным эскадрильям для прохождения строевой учебы. Я был отправлен на авиабазы ВМФ Оита и Омура, расположенные на севере Кюсю. И здесь, и там проводилась подготовка к полетам с наземных аэродромов и с [299] авианосцев. Мое знакомство с пилотами авианосной авиации стало для меня потрясением. Их владение высшим пилотажем было просто поразительным. Я сомневался, что все мое искусство, приобретенное за годы тренировок, позволило бы мне хотя бы приблизиться к ним.

Особенно трудным для меня оказалось освоить посадку на авианосец. После месяца изнурительной отработки заходов и касаний, касаний и новых заходов, повторов и повторов мне удалось преодолеть все проблемы. Но самым странным в результате оказалось то, что я ни разу в жизни не действовал с авианосца в бою. Все мои боевые вылеты до последнего были совершены с сухопутных аэродромов.

После 3 месяцев интенсивной подготовки на авианосце и береговых аэродромах я получил приказ прибыть на авиабазу Гаюсюнь на Формозе, которая тогда принадлежала Японии. Темп жизни резко изменился. Китайская война уже бушевала с неослабной яростью на всем огромном фронте. Поэтому совершенно не удивительно, что срочно потребовались летчики-истребители, даже такие зеленые, каким был я в то время.

С Формозы я был направлен в Цзюцзян{2} на юго- востоке Китая, и в мае 1938 года я впервые побывал в бою. Впрочем, мой боевой дебют нельзя назвать удачным. Командир авиаполка «Цзюцзян» не допускал молодых пилотов к регулярным боевым вылетам, так как опасался, что их неопытность будет слишком бросаться в глаза на фоне действий ветеранов, давно воевавших в Китае. Поэтому в течение нескольких дней я летал только на штурмовку, поддерживая действия армии. Эти вылеты вряд ли были опасными. Японская армия громила противника на земле, а сопротивления в воздухе китайцы практически [300] не оказывали. Прошло несколько недель, и я потихоньку начал возмущаться тем, что меня используют только в роли штурмовика. Я был энергичен и честолюбив, я гордился своим званием морского летчика 2 класса и был полон решимости доказать свою отвагу в бою с вражескими самолетами. 21 мая, наконец-то, я с радостью увидел свое имя в списке 15 летчиков-истребителей, которые на следующий день должны были совершить вылет в район Ханькоу. Этот вылет вполне мог завершиться боем, так как в Ханькоу в то время находилась главная авиабаза националистического Китая.

В 1938 году истребитель «Зеро», с которым я позднее отлично познакомился, еще не поступил на вооружение строевых эскадрилий. Мы летали на истребителе Мицубиси «Тип 96», который союзники позднее назвали «Клод». Это была тихоходная машина с малым радиусом действия. Она имела неубирающееся шасси и открытый кокпит.

Наши 15 истребителей вылетели из Цзюцзяна рано утром 22 мая. Построившись 5 клиньями, мы начали набирать высоту. Видимость была прекрасной. 90 минут полета от нашего аэродрома на северо- запад к Ханькоу больше всего напоминали безмятежный учебный полет. Ни один перехватчик не поднялся, чтобы атаковать нас, ни одно зенитное орудие не выстрелило нам вслед. С трудом верилось, что внизу идет война.

С высоты 10000 футов аэродром Ханькоу выглядел совершенно обманчиво. Яркая зеленая трава сверкала под утренним солнцем, и больше всего вражеская авиабаза походила на отлично ухоженное поле для гольфа. Но истребители не используют никакие спортивные сооружения, а те три точки, которые скользили над землей, набирая высоту, направлялись навстречу нам и были вражескими истребителями.

Совершенно неожиданно они оказались на одной высоте с нами и сразу стали большими, черными и грозными. Без всякого предупреждения — я, во всяком случае, этому поразился — один из вражеских самолетов покинул [301] строй и с угрожающей скоростью бросился на меня. Все грандиозные планы, которые я строил на первый бой, моментально испарились. Я почувствовал, что все мои мускулы внезапно напряглись. Мне неприятно вспоминать об этом сегодня, я буквально затрясся от возбуждения и испуга, поняв, что вражеский самолет выбрал меня в качестве цели!

Я часто думаю, что в тот момент действовал просто глупо, и читатель может со мной согласиться. Однако я должен напомнить, что наши умственные способности на высоте 10000 футов после продолжительного полета в условиях недостатка кислорода слегка притупились, и мы были совсем не теми, что на земле. На этой высоте воздух разрежен, и потому в мозг поступает меньше кислорода. Рев мотора в открытой кабине просто оглушителен, как и свист ледяного ветра, проносящегося мимо лобового стекла. Но при всем этом пилот не должен ни на секунду ослаблять внимание. Я постоянно вертел головой, оглядываясь во всех направлениях, чтобы не быть застигнутым врасплох, работал ручкой управления, педалями руля, сектором газа, внимательно следил за приборами. Короче говоря, я окончательно перестал соображать!

Но на помощь мне пришли привычки, вколоченные за период обучения. В бою следовало любой ценой выполнять самый главный приказ: «Всегда держись в хвост головному истребителю своей тройки». Судорожными движениями я потуже затянул ремешки своей кислородной маски (запаса кислорода хватало только на 2 часа, поэтому мы пользовались маской лишь в бою на высотах более 10000 футов) и толкнул сектор газа вперед до упора. Мотор в ответ обиженно взревел, и истребитель буквально прыгнул вперед. В воздухе вокруг меня замелькали какие-то предметы, это остальные японские пилоты рванули ручки сброса подвесных баков. А я совершенно забыл избавиться от этого огнеопасного предмета, висящего под моим фюзеляжем. Моя рука тряслась, и я промахивался мимо ручки сброса бака. Я был самым последним, кто от него избавился. [302]

Я совершенно растерялся. Все, что я делал, я делал неправильно. Я забыл все основные правила воздушного боя. Я не видел ни одного вражеского самолета и не мог сказать: стреляют по мне или нет. Все, что я видел — это хвост своего ведущего. В отчаянии я вцепился в него, и со стороны, наверное, казалось, что наши истребители были связаны невидимым канатом.

Наконец я занял позицию, предписанную ведомому — сзади и чуть сбоку от ведущего, и тогда начал постепенно приходить в себя. Я больше не крутился в кабине, как слепой. Сделав глубокий вдох, я осмелился посмотреть влево. И вовремя! Два вертких вражеских истребителя мчались прямо на мой самолет. Это были И-16 русской постройки, которые имели убирающееся шасси. Их мотор был гораздо мощнее мотора «Клода», и потому И-16 были быстроходнее и маневреннее.

И я снова опозорился. Можно сказать, что в эти секунды мне повезло родиться второй раз. Мои руки беспорядочно дергались, я просто не знал, что мне делать. Вместо того чтобы отвернуть в сторону или изменить высоту, я просто продолжал лететь по прямой. По всем законам воздушной войны меня должны были сбить в этот момент. Но совершенно неожиданно оба русских истребителя отвернули в сторону как раз в тот момент, когда я должен был оказаться у них на прицелах. Я просто не мог поверить в свое чудесное спасение!

Но ответ оказался предельно простым. Предполагая, что я потеряю голову в своем первом бою — как и произошло! — командир звена приказал одному из опытных пилотов прикрывать меня сзади. Именно он заставил вражеские самолеты отвернуть, так как бросил свой истребитель в крутой вираж и устремился на них.

А вот я все еще не мог сделать ничего разумного. Я выскочил из смертельной ловушки и теперь летел неведомо куда, ничего не видя и не замечая. Я даже не понял, что в результате своих хаотичных маневров оказался в 450 ярдах позади одного из русских самолетов. Я просто [303] сидел в кабине и пытался успокоить сам себя, чтобы сделать хоть что-либо вообще. Наконец я вышел из столбняка и посмотрел вперед.

Русский истребитель маячил у меня на прицеле, и тогда я нажал гашетку. Ничего не произошло. Я дергал гашетку и стучал по ней, проклиная заклиненные пулеметы. Лишь потом я заметил, что вступил в бой с вражескими самолетами, так и не сняв пулеметы с предохранителя.

Унтер-офицер, летевший слева от меня, потерял терпение, глядя, как я мечусь по кабине. Он бросил свой самолет вперед и дал очередь по удирающему врагу. Пули пролетели мимо вражеского истребителя, который резко отвернул вправо и проскочил всего в 200 ярдах от меня. Но теперь я был готов и тоже нажал на спуск. Пулеметы выплюнули порцию свинца, но тоже мимо. Я упустил еще одну блестящую возможность.

Но теперь я поклялся сбить русский истребитель, даже если для этого придется протаранить его. Я дал полный газ и начал сближаться с ним. Вражеский пилот бросал свою машину из стороны в сторону, выполнял змейки, и каждый раз удачно уклонялся от моих очередей. Его резкие повороты и попытки поймать меня на прицел были неожиданно неуклюжими. Его собственные очереди безвредно вспарывали воздух далеко от меня. На самом деле у вражеского пилота не было ни одного шанса. Я не подозревал об этом, но несколько «Клодов», которые кружили над нами, были готовы в любой момент спикировать на русский истребитель, если вдруг я окажусь в опасной ситуации.

Противник это понимал, а потому сосредоточил все усилия на попытках спастись самому, а не на том, чтобы сбить меня. И свою задачу он выполнил. Я сделал крутой вираж, увидел И-16 всего в 150 ярдах перед собой и всадил очередь ему прямо в мотор. В следующий момент из вражеского истребителя повалил жирный черный дым, и он посыпался вниз. Лишь когда И-16 взорвался, упав на землю, я сообразил, что истратил все боеприпасы, что делать [304] было настрого запрещено. Каждый летчик-истребитель должен сохранить сколько-то патронов на обратный путь, если вдруг он столкнется с вражескими истребителями.

Я начал судорожно оглядываться, пытаясь увидеть своих товарищей, и мое сердце замерло, когда я обнаружил, что остался совершенно один. Я оторвался от группы. Моя победа оказалась сущей пародией, так как мои товарищи подали мне ее на блюдечке с голубой каемочкой, а я потерял их, гоняясь за русским истребителем. Я сгорал от унижения, вспомнив свои глупые действия, и чуть с трудом сдержал слезы. Наконец я пришел в себя и осмотрелся еще раз. Лишь теперь я заметил 14 истребителей «Клод», летевших в сомкнутом строю. Они терпеливо ожидали, пока я присоединюсь к ним. Я думаю, что еще через 5 минут я просто расплакался бы от стыда.

Когда мы приземлились в Цзюцзяне, я вылез из кабины совершенно измученный. Мой командир звена прибежал к моему самолету, пылая от ярости. Он орал: «Сакаи! Из всех ...! Ты поганый козел, Сакаи! Просто чудо, что ты все еще жив! За всю свою жизнь я не видел более идиотского пилотирования! Ты...» Он задохнулся от злости и замолчал. Я уставился в землю, даже не пытаясь возражать. Я сильно опасался, что он потеряет остатки самообладания и набросится на меня с кулаками. Однако он как-то сумел сдержаться.

Командир сделал самое худшее, что мог придумать. Он просто повернулся ко мне спиной и ушел. [305]