Предисловие

Книга Чернина, бывшего австрийского министра иностранных дел, руководителя иностранной политики двуединой империи в последний период мировой войны, не обнаруживает в авторе широкого государственного ума и способности понять мировые события и катастрофу, приведшую к кровавой бойне 1914-1918 гг. и разрушению Австро-Венгрии, с точки зрения общей международной конъюнктуры, фатально толкавшей все капиталистические государства в период, предшествовавший 1914 г., к вооруженному конфликту.

С точки зрения Чернина, война была вызвана кучкой сербских убийц, а затем и русских воинствующих генералов, создавших положение, при котором и государственные люди великих держав оказались — де застигнутыми врасплох событиями (стр. 18). «Россия создала безвыходное положение и вызвала мировую войну», говорит Чернин (стр. 25).

Насколько Чернин рассматривает все события мировой войны с узкой точки зрения австрийского империалиста, видно из того, что Чернин, наряду с Сербией и Россией, готов признать третьим главным виновником войны... Италию. Чернин уверяет, что мировую войну начала Россия, но помехой компромиссному миру была всегда Италия, потому что она упорно настаивала на безусловной передаче ей всей австрийской территории, обещанной ей в 1915 г. Антанта распределила-де на время войны роли так, что Франция поставляла преимущественно живую силу, Англия взяла на себя, помимо поистине изумительных военных подвигов, совместное с Америкой финансирование войны, но дипломатическими переговорами руководила Италия.

Само собой разумеется, что приписывание столь ответственного влияния в мировой войне итальянской дипломатии решительно ни на чем не основано и противоречит не только логике вещей, но и хорошо известным фактам. На Версальской конференции союзники очень мало считались с представителями Италии. Во время самой войны содержание [4] Лондонского договора, заключенного в апреле 1915 г., не было известно самим итальянским министрам, которые, как утверждает бывший итальянский премьер-министр Нидти, познакомились с договором лишь после того, как Советское правительство опубликовало тайные документы, находившиеся в царском министерстве иностранных дел.

Мы, конечно, не склонны умалять ответственности царского правительства и, особенно, кадетской партии{1} в кровавой бойне 1914-1918 гг.; мы неоднократно доказывали, что царское правительство в такой же мере, как правительства Франции, Германии и Англии, повинно в мировой войне. Но, конечно, было бы в высшей степени ненаучно возлагать на царское правительство всю ответственность за войну и считать правительства других стран вовлеченными в войну чуть ли не против своей воли. Чернин совершенно забывает о той роли, которую сама империалистическая Австро-Венгрия, не желавшая отказываться от планов гегемонии на Балканах, играла в качестве одного из важнейших факторов войны 1914 г. Чернин как будто не помнит о знаменитой статье австрийского военного писателя, выступившего под многозначительным псевдонимом Кассандера — от имени мрачной прорицательницы Кассандры, статье, заканчивающейся следующими словами: «Вооружайтесь, вооружайтесь. Вооружайтесь для решительного боя. Балканы мы должны приобресть. Нет другого средства для того, чтобы остаться великой державой. Для нас дело идет о существовании государства, об избежании экономического краха, который, несомненно, повлечет за собой распадение монархии. Для нас дело идет о том, быть или не быть.

«Наше тяжелое экономическое положение может быть улучшено только тогда, когда мы приобретем Балканы, как исключительную, нам принадлежащую колонию для сбыта нашего промышленного перепроизводства, вывоза излишка населения и нашего духовного перепроизводства.

«Вооружайтесь, вооружайтесь. Приносите деньги лопатами и шапками, отдавайте последний грош, сплавляйте кубки [5] и серебро, отдавайте золото и драгоценные камни на железо. Предоставляйте ваши последние силы на вооружение неслыханное, какого еще свет не видел, ибо дело идет о последнем решительном бое великой монархии. Дайте ружье в руки отрока и вооружайте старца. Вооружайтесь беспрестанно и лихорадочно, вооружайтесь днем и ночью, чтобы быть готовыми, когда настанет день решения. Иначе дни Австрии сочтены ».

Статья эта, написанная, несомненно, по заказу правительства Австро-Венгрии, вызвала сенсацию в двуединой империи и во всей Европе. Наряду с пресловутой статьей Сухомлинова в «Биржевых Ведомостях», статьями Жюля Гейдемана, Стефана Лозанна и др. во французской прессе и соответствующими статьями в немецкой печати, статья Кассандера явилась одним из средств психологической подготовки широких масс населения к идее неизбежной войны и вместе с тем средством добиться новых кредитов на вооружение.

Что австро-венгерское правительство усиленно готовилось к войне за Балканы, это явствует не только из многочисленных австрийских газетных и журнальных статей и отдельных книг и брошюр, не только из речей государственных деятелей двуединой империи, но и из темпа вооружений Австро-Венгрии накануне мировой войны.

Австро-венгерский военный министр Кробатин внес в сентябре 1913 г. законопроект об ассигновании 400 милл. крон на новое увеличение состава австро-венгерской армии и на приведение ее в полную боевую готовность. Контингент новобранцев (180 тысяч в 1912 г.) должен был быть увеличен ежегодно на 35 — 40 тысяч человек с таким расчетом, чтобы через три года — в 1916 г. мирный состав армии равнялся 600 тысячам человек. В апреле 1914 г., т.е. как раз накануне войны, в делегации вносится новый законопроект о бюджете на будущий период (с 1 июля 1914 г. по 31 июля 1915 г.). На нужды военного министерства испрашивается бюджет в 754 милл. крон. Выдвигается новая морская программа, требующая ассигновки 426 милл. крон, рассроченных на пять лет, для постройки четырех новых броненосцев, трех крейсеров и нескольких более мелких судов специально для плавания по Дунаю. Все эти непомерные требования, предъявленные делегациям, мотивируются в тронной речи «изменением военно-политического положения на Ближнем Востоке». В общих [6] чертах, последние вооружения Австрии как раз накануне войны, сводятся к следующему:

1) Прежде всего признаются недостаточными укрепления Галиции на русской границе. Придерживаясь старого плана наступательных операций против России по направлению к Брест-Литовску, как редуту русских крепостей, австрийский генеральный штаб все же считает необходимым усилить оборону Галиции, чтобы спасти последнюю от наводнения многочисленными русскими войсками, которые могут захватить карпатские горные проходы и утвердиться в них. В виду этого обстоятельства, новым бюджетом испрашивается 23 миллиона крон на усиление крепостей Кракова и Пржемысла и на сооружение фортов-застав во многих дефиле, ведущих из Галиции через Карпаты.

2) В ответ на усиление русских пограничных гарнизонов кавалерийскими частями, приступлено к реорганизации венгерской кавалерии, на которую возлагается специальная миссия действовать против русской конницы в самом начале войны.

3) Согласно опыту русско-японской и балканской войн, доказавших важное значение тяжелой артиллерии в полевой войне, веем действующим корпусам придаются тяжелые гаубицы в достаточном количестве.

4) Численность ежегодного контингента мирного времени увеличена на 34.000 для действующей армии, 10.000 для ландвера и 10.000 для гондвера (венгерский ландвер). Общая численность контингента составляла 262.000, которая распределяется на 159.000 от Австрии и 103.000 от Венгрии. Таким образом, по новому военному закону кадровый состав армии увеличивался на 50.000 чел., что должно было довести мирный состав армии до 524.000 чел.

5) В виду усиления Сербии и тесного слияния этого государства с Черногорией, проектируется затрата значительных средств на укрепление государственной границы Боснии и Герцеговины со стороны соседних балканских государств. Здесь было приступлено к постройке батарей и тэт-де-понов (предмостных укреплений) по линии Савы и Дрины, укреплялись подступы со стороны Сербии по направлению к Сараеву, где строились крепости Зворник, Вышеград и Серебряники.

Настаивая на необходимости новых усиленных вооружений, наследный эрцгерцог при докладе бюджета на [7] 1914 — 1915 г. г. в делегации заявляет без обиняков, что Австрия должна быть сильна для проведения имперской политики на Балканском полуострове.

В общем для осуществления всех этих проектов испрашивалось обыкновенных расходов: на армию 485.184.415 крон (увеличение на 55 ½ милл. по сравнению с прошлогодним бюджетом), на флот 76.266.710 крон. Специальные же кредиты испрашивались на нужды армии 81.310.000 крон, на флот 121.000.000 крон, итого на усиление боевой готовности Австрии требовалось 854 миллиона крон, сумма грандиозная для государства, обладающего весьма скудными финансовыми средствами.

Так австро-венгерское правительство ответило на призыв Кассандера и других наемных писак, требовавших новых и новых вооружений для осуществления захватных планов на Балканах.

«Какое несчастие, австрийская армия имеет на 30.000 человек личного состава меньше, чем нужно », с глубокой тревогой восклицает австрийский военный министр Ауффенберг в своей патетической речи на заседании австро-венгерских делегаций 28 дек. 1911 г. Нужно для чего? Понятно, для осуществления захватных планов на Балканах.

Но если стремление воинствующих австрийских генералов, биржевиков и спекулянтов к гегемонии на Балканах было законно, то естественно, что стремление русских генералов и кадетов, вроде Милюкова, к захвату Константинополя и Дарданелл, было с австрийской точки зрения преступно, ибо такие планы шли вразрез с австро-венгерскими проектами. Вот почему Чернин, как австрийский империалист, с особей ненавистью относится к России, Сербии, а также Италии, которая, стремясь к захвату Албании, поддерживала Черногорию против Австрии, не говоря уже об итальянских планах насчет Триеста и Тироля.

Стараясь, по возможности, умалить ответственность австрийского правительства в войне, Чернин, однако, порой не щадит австро-венгерского союзника и покровителя императора Вильгельма II. Бывший министр двуединой империи подчеркивает, что весь образ действия Германии, все поведение ее, речи Вильгельма, выступление Пруссии на арене мировой политики, вечное превозношение собственного, могущества и бряцание оружием — пробудили во всем мире [8] чувства антипатии и тревоги и создали ту моральную коалицию против Германии, которая нашла себе такое ужасное практическое воплощение в войне. С другой стороны, он глубоко убежден, что германские, или, лучше сказать, прусские тенденции были всем миром поняты превратно, и что влиятельные круги Германии никогда не стремились к мировому господству. «Они хотели утвердить себе место под луной, они стремились встать на ряду с первыми державами мира; это было их право; но безусловные и вечные германские провокации и вызванные ими, и постоянно усиливавшиеся, опасения Антанты создали ту роковую конкуренцию в вооружении и ту коалиционную политику, которая разразилась войной, подобной страшному урагану».

«Страх перед агрессивностью Германии и недостаточность собственных средств обороны породили безумную лихорадку вооружений, столь характерную для эпохи, предшествовавшей войне. Состязание иметь больше солдат и более снарядов, чем у соседа, должно было привести к абсурду. Доспехи Европы стали столь тяжелы, что нести их дольше не было сил, и каждому давно было ясно, что по этому пути дольше идти невозможно, что представляются только две возможности: добровольное всеобщее разоружение или война».

Но, спрашивается, почему же австро-венгерское правительство заключило союз с таким агрессивным государством, как Германия Вильгельма II, и стойко держалось этого союза ? По сравнению с Италией, Румынией и т. д. Австро-Венгрия была сильной и промышленной страной, ее тяжелая артиллерия стояла на необыкновенной высоте, знаменитые пушки в 42 милл., т.е. пресловутые Берты, разгромившие Льеж и Намюр, были изготовлены на заводах Шкода, то же приходится сказать о пресловутом орудии, обстреливавшем Париж с расстояния 120 километров, равным образом, изготовленном на австрийских военный заводах. Австро-Венгрия отнюдь не была колонией Германии и могла вести самостоятельную политику. Но если она связала свою судьбу с судьбой Германии, это произошло только потому, что у обеих держав были такие захватные планы насчет Ближнего Востока, которые делали их союзниками.

Чернин, не сознавая этого, самым ярким образом подчеркивает ответственность австро-венгерского правительства и -правящих классов империи в мировой войне, равно как [9] мотивы, по которым недальновидные австрийские дипломаты и генералы бросились в авантюру, когда он пишет:

«Для меня не подлежит никакому сомнению, что Берхтольду даже во сне не снилась мировая война в тех размерах, в которых она разразилась, и что он прежде всего был убежден в том, что война против Франции и России во всяком случае окончится победой. Я думаю, что душевное состояние, в котором граф Берхтольд предъявлял ультиматум Сербии, можно отчасти определить следующим образом: или Сербия примет ультиматум, а это означало бы крупный дипломатический успех, или она его отклонит, и тогда война — победоносная, благодаря>поддержке Германии — поведет к возрождению новой, несравненно сильнейшей, двуединой монархии. У Берхтольда, очевидно, не было сомнения в том, что война с Сербией поведет также и к войне с Россией. По крайней мере, донесения моего брата из Петербурга не оставляли в этом сомнения».

Всякого рода оговорки, к которым прибегает Чернин в целях переложения всей ответственности за войну на Россию и Сербию, конечно не могут ослабить значения только что цитированных нами строк, которые являются крайне важным признанием в устах бывшего министра Австро-Венгерской империи, свидетельствующим, что австро-венгерское правительство сознательно вело дело к войне с Россией и Францией, не учтя последствий этого акта.

Чернин подчеркивает, что во время австро-сербского конфликта германский посол в Вене фон-Чиршки делал все от него зависящее, чтобы помешать мирному улажению австро-сербского конфликта, и всеми силами провоцировал войну. По словам Чернина, все частые беседы фон-Чиршки сводились в то время к общему мотиву: «Теперь или никогда ». Крайне любопытно и не лишено основания то объяснение, которое Чернин дает этой провокационной политике немецкого посла. «Несомненно, что германский посол толковал свои слова в том смысле, что Германия в данный момент готова поддержать его слова всем своим влиянием и всей своей силой; но что он сомневается в том, что она так поступит и в будущем, если мы проглотим «сербскую пощечину». Мне кажется, что именно фон-Чиршки был глубоко убежден в том, что Германии предстоит в самом недалеком будущем пережить войну с Францией и Россией, и что он [10] считал 1914 год наиболее благоприятным, во-первых, потому, что он не верил в боевую готовность России и Франции, а во-вторых, — что очень существенно — он считал, что сейчас ему удастся вовлечь и Австро-Венгрию в войну, тогда как при другой конъюнктуре, когда жертвой нападения окажется не сам миролюбивый Франц-Иосиф, он не захочет выступить в интересах одной Германии. Одним словом, он хотел воспользоваться сербским инцидентом, чтобы обеспечить за собой Австро-Венгрию для решительной борьбы».

«Но это была политика фон-Чиршки, а вовсе не Бетмана», оговаривается Чернин, стараясь ослабить значение делаемых им признаний и пытаясь, таким образом, переложить ответственность за провокационную политику с германского правительства на немецкого посла в Вене. Но эта неискренняя и противоречащая другим заявлениям самого Чернина попытка является покушением с явно негодными средствами. Из целого ряда документов, опубликованных в германской печати, и в частности из «высочайших» пометок Вильгельма II на всех сообщениях своего посла в Вене о развитии австро-сербского конфликта, мы знаем, что фон-Чиршки безусловно действовал в духе инструкций, полученных из Берлина.

Заслуживает внимания и цитируемое Черниным соображение фон-Чиршки относительно того, что если в 1914 г. Германия имела полное основание рассчитывать на полную поддержку Австро-Венгрии в войне с Россией и Францией, это не значило, что при другой конъюнктуре Австрия выступила бы рука-об-руку с Германией. В самом деле подобно тому, как Румыния и Италия, вопреки военному союзу с Германией и Австрией, выступили с оружием против последних, Австрия, если бы того требовали ее интересы, отнюдь не считала бы себя связанной «клочком бумаги» и воздержалась бы от войны «в интересах одной Германии». И именно это обстоятельство доказывает, что Австрия в мировой войне 1914  — 1918 г. г. играла роль одного из главных виновников этой бойни.

Несомненно, что борьба Германии и Англии за мировую негемонию, борьба, о которой говорит Чернин, явилась одним из важнейших факторов мировой войны и сыграла крупную роль в возникновении мирового пожара. Но наряду с англо-германским конфликтом, в происхождении мировой [11] войны сыграло колоссальную роль соперничество России как с Германией из-за гегемонии в Малой Азии, так и с Австрией из-за гегемонии на Балканах, равно как франко-германское соперничество из-за Африки, из-за железных рудников и угольных копей Эльзас-Лотарингии, Бриэ и Саарского бассейна. И именно потому, что накануне войны 1914 — 1918 г.г. пришли в острое столкновение не только империалистические планы Германии и Англии, но также Германии и России, Германии и Франции, Австрии и России, мы имели в результате не англо-германскую только или даже не англо-германо-франко-русскую войну, а мировую войну.

С поразительной наивностью Чернин старается изобразить себя в роли пацифиста. Он приводит свою речь, произнесенную им в Будапеште 2 октября 1917 г., т.е. когда уже стало ясным, что дела Австрии очень плохи, о необходимости создания «нового порядка вещей» (Weltordnung). Он говорит об «исторической правде движения в пользу мира», о новом международном правовом базисе после войны, о необходимости «добиться в результате войны всеобщего, равномерного и последовательного разоружения всех государств мира на международном базисе и под международным контролем, а оборону ограничить самым необходимым» (стр. 195). «Весьма вероятно» — поет Чернин, — «что настоящему поколению не придется быть свидетелем полного осуществления великого пацифистского движения; оно будет завершаться лишь постепенно, но я считаю, что мы обязаны стать во главе его и сделать все от нас зависящее, чтобы ускорить его. При заключении мира, необходимо установить его основные принципы »{2}.

Вот какие сладкие слова произносил 2 октября 1917 г. австрийский министр, защищая принцип обязательного повиновения третейским судам, общего разоружения на суше и на море. А как этот великий пацифист, собиравшийся стать по окончании войны во главе великого движения в пользу всеобщего мира, понимал «основные принципы» последнего, это видно из поведения Чернина на конференции в Бресте, где австрийский премьер-министр действовал в полном контакте с немецкими бандитами, которых он при всяком удобном случае готов обвинить в «прусском [12] милитаризме», в «империализме», «агрессивных планах» и проч. и проч.

Любопытны и те признания, которые этот сторонник мира «без аннексий и контрибуций» делает насчет австрийских планов относительно Польши, жалуясь на чрезмерные германские аппетиты.

«Мы себя обсчитали уже при оккупации Польши», жалуется Чернин, «и германцы обратили в свою пользу большую часть польской территории. В боях они всегда и всюду были сильнейшими, а отсюда они делали вывод, что при каждой новой удаче они имеют право на львиную долю. В сущности требования эти были вполне логичными, но они чрезвычайно осложняли всякую дипломатическую и политическую деятельность, так как военные события всегда вредили им и устраняли их на зздний план. Итак, когда я стал во главе министерства, Германия придерживалась той точки зрения, что она имеет главные права на Польшу, и что самый простой выход из создавшегося положения заключался бы в очищении оккупированных нами областей. Само собою ясно, что я не мог согласиться на такие претензии и определенно заявил, что наши войска ни в коем случае не выйдут из Люблина. После долгих споров Германии пришлось примириться с этим решением».

«Германская точка зрения потерпела в дальнейшем различные изменения. В общем, она всегда колебалась между двумя альтернативами: или Польша должна быть присоединена к Германии — таково было германо-польское разрешение проблемы — или же Польше придется под видом выравнивания своих границ отказаться в пользу Германии от большей части своей территории, удовлетворившись при этом для себя или для Австрии незначительным ее остатком. И та, и другая альтернативы были для нас неприемлемы », — заявляет бывший австрийский министр иностранных дел.

Как исторический документ, мемуары Чернина представляют несомненную ценность. Факты, которые приводит сам Чернин, вполне опровергают его уверения насчет миролюбивых планов Австрии, ее желания избегнуть войны и проч. и проч. Австро-венгерский империализм, захватная австрийская политика на Балканах, особенно в Босно-Герцеговине, далее по отношению к Сербии и Албании, наконец, острота национального вопроса в двуединой империи — все [13] эти факторы сыграли слишком крупную роль в происхождении мировой войны, чтобы историку последней можно было пройти мимо мемуаров австрийского министра, одного из руководителей внешней политики Австро-Венгрии в самый трагический момент ее истории, накануне крушения империи Габсбургов.

Что касается национального вопроса, то лишь в свете роковых для Австрийской империи событий войны Чернин и многие другие государственные деятели двуединой империи — правда, слишком поздно — поняли все значение для империи этого вопроса. Едва ли какой-либо другой государственный деятель так ярко подчеркнул все значение национальной проблемы в современную эпоху, как Чернин, когда он, стоя над развалинами Австро-Венгрии, пишет:

«Час Австро-Венгрии пробил. Все немногие государственные деятели, которые летом 1914 г. стремились к войне как, например, Чиршки и Билинский, боявшийся за судьбы Боснии — конечно, раскаялись и пересмотрели свои взгляды всего несколько месяцев спустя. Ведь, и они не верили, в мировую войну. Несмотря на это, мне теперь кажется, что распадение двуединой империи наступило бы и помимо этой войны, и что сараевское убийство было бы и при других условиях сигналом к катастрофе. Наследный эрцгерцог стал жертвой великосербских чаяний; эти чаяния, включавшие в себя отторжение наших юго-славянских провинций, не замерли бы, если бы Австро-Венгрия перешла от убийства к порядку дня. Напротив, они от этого только усилились бы и укрепили бы центробежные силы других народностей, входящих в нее.

«Огонь выстрелов в Сараеве, точно молния в темную ночь, на мгновение осветил грядущий путь. Стало ясно, что дан сигнал к распадению монархии. Сараевские колокола, забившие тревогу тотчас после убийства, были похоронным звоном монархии.

«Сознание, что сараевское дело имеет значение не только, как убийство принца императорского дома и его супруги, а что оно означало так же и начало разрушения Габсбургской империи, было тогда очень распространено во всем населении Австрии и в частности Вены.

«Конечно, нельзя сказать, в какую форму вылилось бы распадение монархии, если бы удалось избежать войны. Но [14] оно, несомненно, было бы менее ужасно. Процесс, вероятно, протекал бы более медлительно и не увлек бы за собой всего мира. Мы обречены на гибель и должны были умереть. Но род смерти мы могли выбрать, и мы выбрали самую ужасную смерть. Сами того не зная, мы с началом войны потеряли нашу самостоятельность. Из субъекта мы превратились в объект».

В другом месте Чернин говорит:

«Габсбургская монархия представляла собой прекрасную лабораторию для изучения неразрешенных национальных вопросов и для констатирования их разрывного действия, прежде чем от них взлетел на воздух весь мир» (стр. 209, курсив наш).

В переживаемый нами исторический момент, когда Большая и Малая Антанта ведут безумную политику невиданного национального угнетения побежденных народов в такой форме, какой не знали ни царизм, ни австро-венгерская реакция, когда 60 миллионов германских немцев стонут под сапогом французского жандарма и сенегальского стрелка, когда поведение дунайской комиссии в Вене и Будапеште представляет собой — по словам бывшего итальянского премьера Нидти — настоящий пир во время чумы, когда, союзники и сателлиты Большой Антанты — Польша и Румыния — ведут самую разнузданную националистическую политику, снова начинается «разрывное действие» тех факторов, от которых, по словам Чернина, взлетел на воздух весь мир и погибла Двуединая империя. Польша, Румыния, Юго-Славия готовят себе гибель и Франции грозит новая война с Германией. Недаром Нидти восклицает: «Наши сыновья переживут еще более страшную трагедию, чем испытания, выпавшие на долю нашего поколения».

Таким образом, кроме призрака войн империалистических, перед капиталистическим миром встает призрак войн национальных. И, таким образом, оправдываются пророческие слова Ленина, написанные им в 1916 г. и цитированные т. Зиновьевым на XII партийном съезде, о возможности великой национальной войны в Европе, в результате порабощения ряда жизнеспособных национальных государств.

Как все мемуаристы последнего времени, пишущие о войне и революции, Чернин уделяет немало внимания большевизму и большевикам. При этом он не скупится, [15] разумеется, на самые резкие эпитеты по адресу злокозненных большевиков, тщательно подбирая все обвинения, которые уже стали банальными в устах отечественной и западноевропейской буржуазии. Большевики, по Чернину, повинны во всех смертных грехах. Они «зверски угнетают все, что не подходит под понятие пролетариата», они умеют только разрушать, они лицемеры и т. д. и т. д. Забавно, однако, что; обличая большевиков в подавлении «свободы и права», в применении красного террора, Чернин сам (см. стран. 245) мечтает о белом терроре по отношению к большевикам, о русской Шарлотте Корде. Эта готтентотская мораль, которая считает недопустимым в моменты гражданской войны красный террор и охотно покровительствует белому террору — типичный образчик истинно-буржуазного лицемерия!..

Не обходится Чернин и без пророчеств. Под датой 7 января 1918 г. он заносит в свой дневник: «Русские находятся в совершенно отчаянном положении, потому что у них только один выбор: или вернуться домой без мира, или заключить худой мир — и в обоих случаях они будут сметены». С тех пор, как были написаны эти строки, многие были сметены, был сметен и сам автор мемуаров; не сметенными оказались одни только большевики. И было бы любопытно знать, что думает теперь Чернин о своих «пророчествах»!

Вообще все рассуждения Чернина о большевизме и большевиках, приводимые ниже в книге в полной их неприкосновенности, ярко характеризуют и самого автора мемуаров, и ту среду, выразителем которой он является. Это тоже своего рода замечательный человеческий документ!..