Брунете. Альмерия. Север. Бельчите. Драма гражданской войны
Победа под Гвадалахарой и успехи, достигнутые Народной армией при обороне Мадрида, так вдохновили республиканское командование, что оно решило предпринять наступательную операцию, первую за время войны.
Местом для нее был выбран район Брунете в Мадридской провинции. Планируя эту операцию, наш генеральный штаб преследовал две главные цели: тактическую — окружить и отрезать от основных сил вражеские войска, прорвавшиеся в некоторые окраинные районы Мадрида, и стратегическую — остановить продвижение фашистов на Севере.
Убедившись, что выиграть войну одним ударом ему не удастся, враг решил перейти к тактике постепенного овладения одной территорией за другой. При этом он рассчитывал на помощь германо-итальянских частей, численность которых к этому времени значительно возросла. Начать франкисты решили с Севера. Блокада республиканских границ и портов, организованная лондонским Комитетом по невмешательству, облегчала их задачу.
Серьезная опасность, возникшая в Северной зоне, вынудила республиканское командование предпринять наступление на Брунете, не закончив подготовки к нему и не дождавшись подкреплений и оружия. Чтобы удержать Север страны, у нас был единственный выход — энергично действовать в Центре. Захватить Брунете было поручено пятому армейскому корпусу под командованием Хуана Модесто и частям Листера. Они блестяще справились с заданием, взяв город с ходу. Первые два дня принесли республиканским войскам несомненный успех.
Но уже через три дня фашистские части получили подкрепление, и дальше наши войска продвинуться не смогли. Однако [395] наступление франкистов на Севере было временно приостановлено.
В небе соотношение сил менялось в таком же порядке. На протяжении первых двух-трех дней республиканская авиация господствовала в воздухе. Но затем противник подтянул многочисленную авиацию, и постепенно превосходство перешло к нему.
В боях под Брунете произошло событие, на котором не могу не остановиться. Впервые в истории авиации в ночном бою бомбардировщик был сбит истребителем. Изложу коротко обстоятельства этого беспрецедентного для того времени случая.
Положение республиканских войск становилось все более критическим. Фашисты, получив значительные подкрепления, перешли в контрнаступление, стремясь вернуть потерянную территорию. Ночью, когда наши части отдыхали после упорных, изнурительных дневных боев, появлялись немецкие трехмоторные бомбардировщики. До утра летчики «легиона кондор» {149} почти безнаказанно бомбили и обстреливали республиканские позиции, пользуясь отсутствием у нас зенитной артиллерии. Необходимо было принять срочные меры защиты. Но это было не так-то просто. Во-первых, республиканская авиация не имела ночных истребителей, а во-вторых, у нас не было ни прожекторов, ни других служб обнаружения самолетов.
Я направился на аэродром эскадрильи «чато», собрал личный состав и, откровенно рассказав о создавшейся ситуации, попросил высказать свое мнение. Минуту длилось молчание. Затем взял слово советский летчик Серов, заявив, что готов принять ночной бой. Остальные с энтузиазмом присоединились к нему. Тут же были отобраны пять человек, подготовлены пять истребителей «чато» и проведен первый пробный полет.
Следующей ночью, когда фашистские самолеты, как обычно, приступили к бомбежке, с нашего аэродрома поднялись два истребителя, пилотируемые советскими летчиками Якушиным и Серовым (в Испании их звали Карлос Кастехон и Родриго Матео). [396]
Якушин первый заметил на фоне темного неба вражеский самолет. Приблизившись к нему почти вплотную, Якушин дал очередь из пулемета. Оставшиеся на аэродроме летчики с радостью увидели, как объятый пламенем немецкий трехмоторный бомбардировщик упал на землю.
В течение последующих трех ночей фашистские самолеты не показывались. На четвертую ночь, когда франкисты снова попытались бомбить наши позиции, замечательный подвиг был повторен. На этот раз героем стал советский летчик Серов.
Привожу выдержку из его рапорта об этом полете.
«В ночной темноте, — писал Серов, — было очень трудно искать вражеские самолеты. Наконец мне повезло. Я увидел в отблеске лунного света крыло самолета. Подойдя ближе, определил: «Юнкерс-52». Открываю огонь. Фашист немедленно отвечает мне, но я лечу ниже, и он меня не видит. Я приблизился к самолету справа, примерно на тридцать метров, и открыл огонь из всех четырех пулеметов. Пули попали в бензобак, вспыхнуло пламя. Это была замечательная мишень. Я дал еще одну очередь и увидел, как «Юнкерс» пикирует носом и разбивается о землю».
После этого фашисты уже не отваживались летать по ночам.
Благодаря самоотверженному героизму советских летчиков Якушина и Серова солдаты республики могли спокойно отдыхать, чтобы днем еще лучше сражаться против фашистских войск.
В конце мая 1937 года мы получили сведения, что фашистские военные корабли, блокировавшие наши коммуникации и причинявшие немалый вред республике, базируются на острове Ибиса. Немедленно организованная разведка подтвердила эти данные. На следующий день две эскадрильи бомбардировщиков атаковали вражеский порт. Среди судов, пострадавших от наших бомб, оказался «карманный» линкор германской эскадры{150}, той самой эскадры, которая вместе с франкистскими кораблями участвовала в блокаде наших [397] портов и налетах на побережье. Однако это справедливое со стороны республики возмездие так называемые «демократические» страны представили как тяжкое преступление. А нацистская Германия в отместку беспощадно расстреляла из орудий своей эскадры беззащитный город Альмерию, в котором нашли убежище тысячи беженцев из захваченной итальянцами Малаги. С беззастенчивой наглостью гитлеровские главари оповестили весь мир о своем «славном подвиге», нисколько не опасаясь протеста «демократических» стран.
С начала войны проблема помощи Северу для меня, как командующего авиацией, была одной из самых сложных. Помимо того что у нас не хватало самолетов, перелет в Бильбао и Сантандер был сопряжен с большими трудностями. Радиус действия истребителя не давал гарантии, что самолет сумеет покрыть требуемое расстояние без посадки. Встречный ветер или малейшее отклонение в пути грозили вынужденным приземлением на территории противника.
Однако мы всеми силами старались помочь Северу. В первые дни мятежа туда были направлены два двухмоторных и один трехмоторный самолет. Но из посланных на Север четырех легких самолетов до места назначения добрались лишь два. Лейтенант Бруно, пилотировавший один из самолетов, и его наблюдатель были убиты мятежниками, как только оказались на фашистской территории.
Было решено просить французское правительство разрешить нашим самолетам производить посадку для заправки горючим на одном из аэродромов на юге Франции. После долгих переговоров оно согласилось. Мы немедленно отправили на Север эскадрилью из двенадцати истребителей. Они приземлились на аэродроме в Тулузе. Но французские власти, невзирая на разрешение правительства, задержали наши самолеты, сняли с них пулеметы и конфисковали. В результате этого вероломства столь нужные нам на Севере истребители прибыли туда на три недели позже.
Тогда было решено отправить самолеты пароходом. Но и эта попытка помочь Северу закончилась неудачей. Из двух пароходов, отплывших в Сантандер, в порт назначения удалось благополучно прибыть только одному; второй с помощью итальянских и немецких военных кораблей захватили французские военные суда.
После внесения в конструкцию «И-15» некоторых изменений, увеличивших радиус их действия, мы послали несколько «чато» непосредственно из Каталонии в Сантандер. Позднее, [398] когда в Испанию прибыли «моска» («И-16»), мы благополучно перебросили туда две эскадрильи этих самолетов. Их пилотировали в основном молодые испанские летчики, возвратившиеся после обучения из Советского Союза.
Условия, в которых сражалась республиканская авиация на Севере, были исключительно тяжелыми. В этой маленькой горной стране при огромном количественном перевесе авиации противника наши аэродромы были прекрасной мишенью. Чтобы сохранить самолеты, летчикам приходилось каждый раз при появлении авиации противника поднимать их в воздух. Во время одного из моих перелетов в Сантандер франкисты, по-видимому, заметили мой самолет и, зная, где может быть произведена посадка, выслали целую эскадрилью. Едва мы успели приземлиться, как фашисты подожгли наш самолет.
Очень хотелось бы рассказать о действиях республиканской авиации на Севере. Но я понимаю, что такая задача мне не по силам. Я не профессиональный писатель и не смогу при всем желании достаточно ярко и полно отобразить одну из самых замечательных страниц в истории республиканской авиации.
Но так как умолчать о геройском поведении наших летчиков невозможно, позволю себе привести несколько выдержек из искреннего и интересного дневника капитана Франсиско Тарасона — одного из молодых пилотов, прошедших обучение в Советском Союзе. В своей замечательной книге «Кровь в небе» Франсиско Тарасона пишет:
«Войска противника продвигаются в направлении Сантандера, имея подавляющее превосходство в воздухе. Вражеская авиация располагает на Северном фронте 250 или 300 самолетами — истребителями и бомбардировщиками...
— А сколько у нас?
— Мало! — говорит Луна{151}. — 50 самолетов, из которых 15 или 20 являются «древними реликвиями». Одним словом, цирк «Кроне».
— А что? Что они собой представляют?
— Это старые самолеты различных марок, используемые нами в качестве бомбардировщиков. Английские «Бристоль», чехословацкие «Колховенсы», и французские «Бреге», «Потезы» и «Ньюпоры». Максимальная скорость — 160 километров... [399]
Подавляющее превосходство в воздухе дало противнику возможность легко прорвать Восточный фронт у Бильбао. Немецкие бомбардировочные эскадрильи опробовали здесь свою новую технику и вооружение; на протяжении всей кампании они проверяли свою тактику; так впервые наша гражданская война приобрела характер «большой войны». Мощные воздушные группы, до секунды согласовывавшие свои действия с наступавшими наземными войсками, сыграли решающую роль в достижении тактического успеха».
Далее следует драматическое описание условий, в которых приходилось сражаться республиканским летчикам.
«...Сейчас, — пишет Тарасона, — конец августа 1937 года... Вылеты на фронт становятся все более частыми, хотя наша наступательная сила с каждым разом становится все более рахитичной. 16, 14 самолетов, иногда только 10. Все необходимое должны делать мы одни: обстрел вражеских позиций из пулеметов, защита наших передовых, оборона аэродромов... Мы на грани физического истощения. Например, сегодня в течение менее шести часов сделано уже два боевых вылета для обстрела из пулеметов вражеских войск, не говоря о вылете по тревоге. Несмотря на это, мы должны в третий раз лететь на фронт, чтобы прикрыть отступление наших войск, оставивших Льянос...
Сентябрь... Самолетов у нас становится все меньше и меньше, и скоро для посадки останется только море... Солдаты мужественно обороняют свои позиции, и только массовые бомбардировки, беспрерывные артиллерийские обстрелы и огонь минометов вынуждают их отступать. Мы тоже вынуждены постоянно менять свои базы. У нас уже остались только Кареньо и Сьерро. Ежедневно кто-либо из летчиков погибает. От цирка «Кроне» осталось, вероятно, три самолета, из истребителей — примерно 16 или 18 самолетов «моска» и «чато». Может быть, я и преувеличиваю...
...Вылет на фронт... Теоретически две эскадрильи должны были состоять из 18 самолетов, а летят всего восемь «моска»... Задание — делать «всего понемногу». Вначале сопровождать «чато», которых мы возьмем в Сьерро. Когда «чато» закончат пулеметный обстрел... мы должны прикрыть контратаку и вызволить из окружения воинскую часть. Затем ход событий подскажет, что делать дальше.
...Я нервничаю. Это состояние всегда предшествует действию и исчезает, когда уже действуешь. Цель под нами. «Чато» приступают к обстрелу. Сильный зенитный огонь. [400]
Мягко говоря, «чато» переживают не очень приятный момент. Мне приходят на ум мудрые советы Орлова, моего боевого инструктора: «Смотреть мало: нужно видеть!». Я начинаю оглядываться, поворачиваю голову в одну сторону, в другую, вверх. Примерно на высоте 2000 метров над нами мне удается различить несколько точек. Я предупреждаю своих товарищей. Точки на такой высоте, видимо, «мессеры» или «Хейнкели» {152}, пытающиеся окружить нас.
Мы делаем пескадилью{153}, разворачиваемся один за другим и держимся на расстоянии, достаточном, чтобы прикрывать друг друга...
Завязывается бой... Нас атакуют «мессеры»... Я чувствую сильные удары по своему самолету, оборачиваюсь и вижу менее чем в 70 метрах желтый нос «мессера». Делаю полубочку и пикирую, чтобы уйти. Это мне удается. Я ищу в небе своих и вижу одного «моска», преследуемого «Хейнкелями», уже севшими ему на хвост. Целюсь в того, что ближе, и стреляю. Завидя первые трассирующие пули, он оставляет свою добычу... Заметив, что горючее на исходе, ищу, к кому бы присоединиться для возвращения. Пристраиваюсь к семи нашим «моска» и «чато»... Пролетая над Сьерро, мы видим, что летное поле изрыто бомбами. Летим дальше, в Кареньо... Но, приблизившись, видим, что и там невозможно приземлиться... Куда лететь?.. Ничего не остается, как садиться на Колунге{154}... Садимся только Уэрта и я. С нами также один «чато» Льоренте.
Мы быстро маскируем наши машины среди деревьев. Аэродром совершенно заброшен, осталось только несколько солдат... Нет ни бензина, ни механиков, ни оружейников. Нет никого. Мы в безвыходном положении...
11 октября. Сегодня поднимемся в воздух только Уэрта и я. С еще двумя «чато», позже присоединившимися к нам, мы представляли всю республиканскую истребительную авиацию... Враг изменил тактику: они прилетают, смотрят на нас, летают над нами, а затем ждут в Кареньо, когда мы произведем посадку. Они уже не принимают боя в воздухе. Зачем им это? Ведь мы в их власти...» [401]
Эти отрывки из книги Франсиско Тарасона помогут дать представление о той героической, неравной борьбе, которую вели наши летчики на Севере.
Несколько слов хочу сказать о потоплении линкора «Эспанья» у Сантандера.
«Эспанья» был устаревшим броненосцем. Франкисты использовали его для обстрела и перехвата судов, направлявшихся в северные республиканские порты. Его броня могла выдержать огромные крупнокалиберные снаряды, мелкие же бомбы не оставляли на ней никакого следа. Поэтому я необычайно удивился, когда мне сообщили, что этот линкор потоплен одним из наших самолетов, ибо, зная, какими самолетами и бомбами мы располагали в Сантандере, считал это почти невозможным.
Прибыв в Сантандер, я попросил летчика и наблюдателя рассказать подробности их полета. Когда «Эспанья» начал обстрел берега, им приказали подняться в воздух. Оба надеялись, что, увидев самолет, корабль прекратит обстрел и удалится. Первый раз они пролетели над ним довольно высоко, опасаясь снарядов зенитной артиллерии броненосца. Сделав второй заход, летчик сбросил одиннадцатикилограммовую бомбу. Куда она попала, ни летчик, ни наблюдатель не заметили, но тотчас услыхали сильный взрыв и увидели, как огромный броненосец пошел ко дну.
После серьезного расследования и анализа полученной информации мы сделали вывод, что броненосец «Эспанья» был потоплен торпедой с английского военного судна, находившегося поблизости и незадолго до этого потребовавшего от франкистского броненосца оставить в покое английский торговый пароход, входивший в порт Сантандер, или наткнулся на мину, хотя мы никогда не слышали о минах в этих водах.
Я рассказал об этом потому, что случай с «Эспанья» наделал много шуму. Заслуги республиканской авиации в ходе кампании на Севере столь значительны, что ей нет необходимости приписывать себе потопление этого броненосца.
Вернувшись из очередной поездки на Север, я отправился к Прието доложить о положении дел. Как обычно, он выслушал меня, не проронив ни слова. Когда же я закончил рапорт, он приказал мне отправиться к Висенте Рохо (начальнику генерального [402] штаба армии) и ознакомиться e намеченным планом операции, цель которой — остановить фашистское наступление на Севере. После разговора с Рохо Прието предложил мне вернуться к нему и сообщить свое мнение о предстоящей операции и, словно про себя, добавил:
— Лично я считаю ее бесполезной.
Очевидно, у Прието была потребность деморализовывать своих собеседников.
План Рохо в общих чертах заключался в следующем. Организовав наступление на Арагонском фронте, куда будет стянуто максимальное количество сил, заставить врага снять войска с Севера и тем самым остановить его продвижение.
Руководить этой операцией было поручено генералу Посасу, командующему Восточной армией, человеку беззаветно преданному республике. Начальником штаба к нему назначили подполковника Антонио Кордона, дипломированного офицера генерального штаба, одного из профессиональных военачальников, отлично проявивших себя во время войны.
Местом проведения операции был выбран район Бельчите. В случае ее успеха предполагалось захватить Сарагосу.
Операции развивались почти так же, как под Брунете. В первые дни наступление шло успешно. Основные ударные силы состояли из частей под командованием Модесто и Листера. После пятнадцати дней беспрерывных боев Бельчите был взят. Однако затем противник получил значительные подкрепления, и наше продвижение было остановлено. Отсутствие резервов не дало возможности республиканским войскам изменить положение.
Хочу подробнее остановиться на боях под Кинто, хотя в мои намерения не входило описание наземных военных действий. В данном случае я делаю исключение, так как их героями были иностранцы.
Под Кинто наши войска были остановлены сильным пулеметным огнем противника. Республиканской артиллерии никак не удавалось подавить его пулеметные гнезда.
Вдруг наши линии пересек грузовик с пушкой и несколькими людьми и на глазах изумленных республиканцев и фашистов направился к вражеским линиям. Ни та, ни другая сторона не стреляли, не понимая, в чем дело.
Примерно в пятистах метрах от городских укреплений грузовик остановился. Артиллеристы спустили на землю пушку, [403] установили ее против Кинто и открыли огонь прямой наводкой по вражеским дзотам. Первый же снаряд попал в цель. Еще несколько выстрелов — и пулеметы франкистов окончательно замолкли.
Опомнившись, враг открыл ответный огонь из артиллерийских орудий. Разрывы снарядов закрыли от нас пушку, и мы решили уже, что она разбита, а ее прислуга погибла. Однако, когда дым рассеялся, все с восхищением увидели, что орудие продолжает стрелять. Смельчаки вели огонь, пока не израсходовали весь боезапас. Затем вновь водрузили пушку на грузовик и вернулись невредимыми в свою часть.
Этими храбрецами оказались румыны-добровольцы из артиллерийской группы Интербригады, отличившейся в сражении под Гвадалахарой.
Заговорив о нашей артиллерии, я вспомнил еще один случай, происшедший под Бельчите и свидетельствовавший о сложной политической ситуации в нашем лагере.
Однажды вместе с командиром истребительной авиации я обходил фронт. Мы остановились в секторе, который занимали бывшие отряды НКТ, переформированные в бригаду Народной армии. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить полное игнорирование ими распоряжения правительства о создании регулярных частей.
К нам подошла группа из шести или семи человек с черно-красными повязками{155} на шее, с автоматами, пистолетами, а некоторые и ручными гранатами. Ни на одном не было знаков различия. Эта живописная группа состояла из командира данного сектора и его штаба. Но, поскольку у анархистов слова «командир» и «штаб» считались антиреволюционными, они употребляли иные термины — «ответственный» и «комитет».
Один из них обратился к нам и довольно развязным тоном сказал, что они весьма рады видеть нас и хотели бы воспользоваться нашим посещением, чтобы показать кое-что, с чем нам небезынтересно познакомиться. Затем нас повели к артиллерийским позициям. Там мы увидели шесть или семь пушек разных систем, но только три из них были в боевой готовности. Остальные стояли у забора, словно их и не собирались использовать. «Ответственный комитета» вызвал командира [404] артиллерийской батареи и сказал, что сейчас мы услышим историю этих пушек из уст специалиста. Оказалось, орудия прибыли к ним накануне операции. Все устаревших систем. Первая же попытка выстрелить из них убедила артиллеристов, что большая часть пушек никуда не годится и отремонтировать их невозможно.
Когда артиллерист закончил объяснения, «ответственный», не сомневаясь, что сразит нас своим вопросом, подчеркивая каждое слово, спросил:
— Вы не знаете, кто прислал эти замечательные пушки в Испанию? Не наш ли дорогой друг Советский Союз?
Я уже был подготовлен к подобным вопросам.
За несколько недель до этого случая один из наших летчиков пришел ко мне и с возмущением рассказал, что кое-кто пытается использовать в целях антисоветской пропаганды естественное недовольство республиканцев плохим качеством оружия. Тогда речь шла о негодных пулеметах.
Я решил, что дело заслуживает того, чтобы как можно тщательнее разобраться в нем. Мне удалось установить, что приобрел их в Центральной Европе один из многочисленных агентов нашего правительства по закупке оружия за границей. И хотя сделка производилась от имени Советского Союза, ибо, как я уже говорил, нам оружие не продавали и правительство СССР пошло навстречу Испанской республике, согласившись фигурировать в подобных случаях в качестве покупателя, он не нес ответственности ни за качество приобретенных вне СССР военных материалов, ни за их цену.
Моя осведомленность помогла легко пресечь антисоветский выпад «ответственного» и его «комитета».
Во время воздушных боев в районе Бельчите произошел случай, который произвел на меня сильное впечатление, хотя подобные происшествия обычны во время гражданских войн.
В первой части этой книги и в начале второй я уже упоминал о майоре Хосе-Пересе Пардо, который был моим летчиком-наблюдателем во время войны в Марокко. С ним меня связывала многолетняя крепкая дружба. Когда начался мятеж, Перес Пардо примкнул к Франко. В операциях под Бельчите он командовал группой бомбардировщиков. Однажды в бою над нашими линиями его самолет был подожжен республиканскими истребителями. Тяжело раненный, Пардо выбросился с парашютом, но попал к нам в плен. Его поместили в госпиталь [405] во Фраге. Когда я узнал об этом, во мне заговорили противоречивые чувства: с одной стороны, я был удовлетворен тем, что к нам в руки попал один из командиров вражеской авиации, но с другой — не мог преодолеть чувства горечи, ибо речь шла о моем когда-то хорошем друге.
Как командующего авиации, меня очень интересовал разговор с Пересом Пардо. И хотя лично мне совершенно не хотелось видеть его, я все же решил выполнить свой долг.
Мое появление, казалось, удивило Пардо. Я, стараясь скрыть некоторую неловкость, вежливо заговорил с ним. Первое, о чем он встревоженно спросил меня, — что мы собираемся с ним сделать. По-видимому, под влиянием франкистской пропаганды он полагал, что мы зверски расправляемся с теми, кто попадает к нам в руки.
Я сказал, что мы относимся к пленным по-человечески и его жизни ничто не угрожает. Казалось, это успокоило его, и он стал разговаривать со мной более откровенно. Пардо был убежден, что мы получили крупные воинские и авиационные подкрепления из Советского Союза. Во время беседы, не сумев сдержать себя, он спросил:
— Неужели правда, что вы решили дойти до Сарагосы?
На следующий день я вновь посетил госпиталь и переговорил с врачами. Они сказали, что Пардо потерял много крови и, несмотря на сделанное переливание, состояние его остается по-прежнему тяжелым. Затем я зашел к нему. Он показался мне значительно более спокойным.
Пардо рассказал, что жил в Сарагосе, в доме моего родственника генерала Мигеля Понте, командующего армией в Арагоне, который был страшно обозлен на свою разведывательную службу, не сумевшую узнать о крупной концентрации наших войск в этом районе.
Из разговоров с ним у меня сложилось впечатление, что в Сарагосе царит паника. Фашистское командование, застигнутое событиями врасплох, смирилось с мыслью о возможной потере Сарагосы.
Когда на следующий день я вновь пришел в госпиталь, оказалось, что Перес Пардо рано утром скончался.
В тот же день в воздушном бою нашими истребителями был сбит и погиб другой мой бывший друг, считавшийся асом в фашистском лагере, — капитан Карлос Айя.
Мы тоже несли немало тяжелых потерь. Во время одной из операций пропал без вести летчик-истребитель лейтенант Эррера. Его отец, генерал авиации Эмилио Эррера, преданный [406] республиканец, самоотверженно работавший в Управлении авиации военного министерства, несколько дней провел на фронте, напрасно пытаясь разыскать останки своего сына.
Подобные трагедии во время нашей войны происходили нередко. И если войны вообще являются одним из самых больших бедствий для человечества, то гражданские войны тем более ужасны. Очень тяжело стрелять в человека, но еще тяжелее, если он твой бывший друг или родственник. Не раз готовя бомбардировку вражеских позиций, я знал из донесений разведки, что одним из объектов, намеченных для бомбежки, командует мой брат Пако. Преступникам, развязавшим эту бесчеловечную войну, нет оправдания.
Вначале мы имели в воздухе превосходство, но постепенно, по мере того как враг получал подкрепления, оно исчезало. Наши воздушные силы оказались почти подавленными вражеской авиацией, обладавшей огромным численным перевесом. Такая ситуация возникала уже не однажды и являлась результатом детально разработанного Гитлером и Муссолини совместно с Франко плана поставок военной техники, предусматривавшего по меньшей мере шести — или семикратное превосходство франкистов в самолетах.
По моему мнению, разведывательная служба франкистов на протяжении всей войны была довольно несовершенной, ибо все наши наступательные операции заставали их врасплох. Но, как только в воздухе появлялись наши новые самолеты, франкисты сообщали об этом германскому и итальянскому правительствам, и те немедленно отправляли Франко необходимое количество машин, дабы он имел постоянный перевес сил в воздухе.
Нечто подобное происходило с вооружением для наземных войск. Поэтому я убежден и настаиваю на мнении, что фашистское вмешательство, с одной стороны, и невмешательство и нейтрализм так называемых «демократических» правительств, с другой, — две согласованно проводимые политики, направленные на то, чтобы помешать победе конституционного правительства Испании. Каждая победа со стороны республиканцев вызывала усиление вооруженной интервенции иностранного фашизма. Каждая неудача Франко сопровождалась увеличением усилий «демократических» правительств выгородить агрессоров, то есть фактически сыграть на руку франкизму. [407]