Часть II.

Над нами — ад

Глава 10

Наш переход по пути в Брест через Бискайский залив стал невольно предвестником будущих несчастий. 25 марта, пятый день после грандиозной битвы за конвои, прошел без приключений. В сгущавшихся сумерках позднего вечера мы осторожно двигались в восточном направлении, предварительно заполнив цистерны балласта, надраив палубу и настроив радар «метокс» на обнаружение угрозы нападения с воздуха. В эту ночь радар трижды просигналил об опасности и мы производили срочное погружение. Самолет противника сбрасывал глубинные бомбы нам вслед.

Утром в 10.12 глазастый Борхерт протянул вверх руки и крикнул:

— Самолет!

Увидев крохотный черный мотылек, пикирующий на нас из-за тучи, я швырнул «бискайский крест» в рубку. Все находившиеся на мостике бросились вслед за ним вниз. Когда палуба уже ушла под воду, я снова взглянул на самолет и понял, что вы располагаем не более чем тридцатью секундами до очередной бомбардировки. Затем я нырнул в рубочный люк и захлопнул за собой крышку в тот самый миг, когда гигантская волна накрыла нас. «У-230» скрылась под водой через 18 секунд, сохранив в запасе минимум 10 секунд для спасения от

бомбежки. Когда лодка нырнула в глубину с дифферентом 50 градусов, пилот самолета взял за ориентир для бомбометания пенистый след на месте нашего погружения. Четыре бомбы взорвались рядом с кормовыми цистернами балласта по правому борту. Взрывы приподняли корму лодки над поверхностью залива, создав у пилота впечатление, что ему удалось нанести нам роковой удар.

Находясь под водой, мы удивлялись тому, что наш радар не подавал никаких сигналов опасности. Мы провели в погруженном положении более получаса. Затем всплыли, но только на очень короткий промежуток времени.

12.25. Срочное погружение при появлении двухмоторного самолета. Никаких признаков использования пилотом радиолокатора.

12.50. «У-230» всплыла.

13.32. Тревога. Самолет. Никакого радиолокационного поиска. Четыре бомбы взорвались недалеко от лодки. Заклинило кормовые горизонтальные рули.

14.05. Всплыли на большой скорости.

14.22. Тревога. Четырехмоторный «сандерлэнд». Резкие перекладки рулей. Разорвались еще четыре бомбы.

Стало очевидно, что англичане усилили патрулирование авиацией Бискайского залива. Зигман решил следовать днем в погруженном положении и всплывать на поверхность только ночью, когда «томми» для обнаружения нас будут вынуждены использовать радары. Однако эта ночь мало чем отличалась от дня. Мы трижды производили срочное погружение, уклонившись на грани гибели от двенадцати бомб. Весь следующий день мы оставались под водой, двигаясь со скоростью три узла, и настороженно вслушивались в шум пропеллеров самолетов британской эскадрильи, направленной в район, который примыкал к нашим базам на побережье Франции. Мы постоянно слышали отдаленные разрывы глубинных бомб. Поразительно, сколь оживилось судоходство в Бискайском заливе.

После рассвета на следующий день мы были вынуждены шесть раз производить срочное погружение, за которым следовал неизбежный сброс кассеты из четырех бомб. Однако каждый раз нам удавалось избежать поражения смертоносным зарядом и всплывать на поверхность. Следующий день мы двигались под водой на глубине 60 метров, не избежав, однако, спорадических и необъяснимых бомбардировок. В сумерках мы всплыли и около полуночи вошли в зону промысла сардин большой флотилии французских траулеров. Их присутствие спасало нас от дальнейших бомбардировок. Когда мы слышали ненароком рев авиационных двигателей, то прижимались к рыболовным судам, пугая своим маневром французских рыбаков. Вскоре после полудня мы вышли на место встречи с нашим эскортом, однако море в этом месте было совершенно пусто. Все складывалось не так, как нам хотелось. Мы не возлагали больших надежд на скорое прибытие в порт базирования, но даже малые надежды на это показались неосуществимыми, когда стало известно из перехваченной радиограммы, что «У-655» была потоплена бомбардировкой с воздуха за час до встречи с эскортом.

Совершив очередное погружение, мы стали ждать. Через шесть часов, перед полуднем, судно береговой охраны наконец прибыло. Зигман подождал до тех пор, пока корабль не приблизился настолько, что в окулярах перископа можно было увидеть его капитана. Затем мы всплыли. Из корпуса лодки выбрались наружу изнуренные подводники, жадно вдыхая свежий воздух. Одни принялись заряжать зенитки и пушку, другие, сделав первые неуверенные шаги, падали на палубу. Едва различимая фиолетовая полоса по правому борту свидетельствовала о нашем приближении к берегу. Вскоре при ярком солнечном свете стали отчетливо видны участки зеленых насаждений, белые стены и красные крыши домов. «У-230» без единого выстрела вошла в порт.

Командир, напоминавший своей длинной рыжей бородой викинга, с удовольствием курил сигару. Команда собралась на кормовой палубе, покуривая и перебрасываясь шутками. Лица людей выглядели пожелтевшими. Когда я вел лодку к бетонному причалу, переполненному встречающими, внутренняя бухта взорвалась бурей аплодисментов. Заиграл духовой оркестр. Наши подводники, впервые участвовавшие в боевом походе, были ошеломлены столь восторженным приемом. Даже мы, небольшая группа ветеранов, находили его после восьми недель противоборства со штормом, морскими волнами и противником весьма трогательным.

Прямо перед нами у кромки моря высились гигантские бетонные сооружения — непробиваемые авиабомбами навесы, которые укрывали более 40 подлодок. «У-230» осторожно подошла к одному из причалов.

— Средний назад. Застопорить двигатели. Закрепить концы.

Публика на берегу затихла. Команда лодки выстроилась на палубе. Я доложил о построении капитану, а Зигман отдал рапорт командующему Девятой флотилией подводных лодок. После того как мы, исхудавшие бородатые герои, пройдя по сходням, осторожно ступили на твердую землю, нас засыпали цветами и зацеловали всегда находчивые девушки из административных органов базы.

Пошатываясь с непривычки на твердой земле, мы перенесли свои пожитки в одно из многоэтажных зданий, которое принадлежало флотилии. Я обратил внимание на то, что наш огороженный комплекс зданий содержался в хорошем состоянии и бдительно охранялся. Некоторые постройки были закрыты маскировочной сеткой, чтобы ввести в заблуждение пилотов бомбардировочной авиации неприятеля. Этот военный городок должен был стать моим домом во время наших стоянок в порту.

Перед тем как побриться, нам пришлось принять участие в приемах и торжествах, которые окончились далеко за полночь. Гордые боевыми успехами и жадные до удовольствий, мы проявляли сверхусердие во всем. Объедались обильной пищей Бретани, пили много французского вина, чересчур громко пели, шутили и смеялись. Никто не упрекал нас за излишества. Было приятно сознавать, что окружающие понимают наше состояние после пережитых испытаний.

Утром в 8.00 я построил экипаж лодки на асфальтированной площадке. На перекличку явилось лишь несколько человек. Остальные были недееспособны. Несколько часов я занимался приведением их в чувство, особенно Риделя и Фридриха, а также подготовкой документов для доклада командира в штабе. Только проведя в заботах на берегу 16 часов, я смог подумать о себе. Принял продолжительную горячую ванну, тщательно выбрил девятинедельную черную бороду, надел свежую форму и подстригся в парикмахерской. Затем в обновленном состоянии я отсортировал почту и принялся читать адресованные мне письма. Первыми вскрыл розовые конверты от Марианны. Судя по одному из ее писем, в Берлине было неспокойно.

«На прошлой неделе снова были воздушные налеты англичан, — писала Марианна, — четыре раза ночью и два раза каждый день. Они ужасны. Как ты знаешь, я работаю в центре Берлина и на прошлой неделе провела много времени в бомбоубежище в подвале под зданием, где расположен наш офис. Пока я там пряталась, бомба угодила в здание напротив и полностью его разрушила. Никто не спасся. Все были похоронены заживо в подвале — какой смысл прятаться в таких убежищах? По дороге домой я видела пожары, разрушения и погибших людей. Все время плакала. В этот день под обломками погибла моя лучшая подруга. Не могу понять, почему мы не можем отогнать «томми». Ведь это столица страны, она должна быть лучше защищена. Трудно сказать, до чего мы дойдем. Геринг обещал, что ни один вражеский самолет не пролетит над Германией. Куда он делся со своим обещанием? О нем ничего не слышно в последнее время.

Вчера я слышала новости об успехах наших подводных лодок в Атлантике и думала о тебе. Родной мой, я молюсь, чтобы ты всегда возвращался живым из своих походов и находил мои письма. Я постоянно думаю о тебе и хочу быть с тобой. Пожалуйста, береги себя. Когда кончится война, вернется все то, что было на озере Констанца под ореховым деревом в длинные теплые летние ночи 1939 года...»

Я был встревожен. Думал о том, чтобы уговорить Марианну оставить столицу и поселиться, хотя бы на некоторое время, в провинции. Мать писала: «Воздушные налеты были в районе Франкфурта. Соседи помогали друг другу в тушении на крышах зажигательных бомб, иногда сбрасываемых британскими пилотами. Отец много работает, а Труди, теперь уже семь месяцев «невеста войны», помогает отцу в качестве секретаря его офиса». Новости из дома порадовали меня. В своих письмах матери и Марианне я убеждал их, что скоро все изменится к лучшему.

Я твердо верил в это, несмотря на явное ухудшение ситуации. Воздушные рейды противника на немецкие города неуклонно возрастали по числу и масштабам, переходя грань простого запугивания. Газеты и радио сообщали о разрушениях и человеческих жертвах в результате налетов уклончиво, но я чувствовал, что нас настигает суровое возмездие.

Этот вывод подкреплялся горькими фактами. С большой неохотой я был вынужден согласиться с доводом, что за время нашего пребывания в море на Восточном фронте произошел неблагоприятный для нас поворот. Очевидно, в результате зимнего наступления Советов мы потерпели поражение в Сталинграде, где была разбита наша 6-я армия. Вести с североафриканского театра войны были также неутешительны. Англичане неумолимо наступали в пустыне с большим или меньшим успехом. Тем не менее мне казалось, что эти неудачи носили местный характер и не влияли на общий исход войны.

Фактически Германия добивалась существенных успехов только в морских сражениях. Битва за Атлантику развивалась благоприятно для нас. Наши подлодки, сведенные теперь в большие «волчьи стаи», потопили невероятное число кораблей союзников на фронте от Полярного круга до Карибского моря. Март 1943 года стал для нас самым успешным месяцем в истории подводной войны. Наши подлодки отправили на дно суда союзников общим тоннажем в миллион тонн. Сейчас около 250 подлодок совершали боевое патрулирование в различных морях, проводили учебные переходы в Балтийском море, переоснащались в портах, были близки к выходу из сухих доков после ремонта. Наша программа строительства подлодок стала приоритетом военного производства.

Правда, даже в морских сражениях наши успехи достигались нелегкой ценой. С увеличением размеров конвоев резко улучшилась координация в мерах по их защите между боевыми подразделениями ВМС Великобритании и США. Суда сопровождения нового типа, быстрые и высокоманевренные сторожевые корабли — корветы -- представляли серьезную опасность для подлодок, атакующих конвои. Но самую большую угрозу представляла авиация противника. Все больше и больше самолетов появлялись в самых отдаленных районах моря. Они с возрастающей точностью бомбили наши подлодки на подходах к своим базам или на выходе из них. Угроза с воздуха создала для нас новую проблему в подводной войне, трудно было угнаться за быстро меняющейся обстановкой.

Как мне представлялось, исход войны теперь зависел от операций подводного флота в Атлантике. Было очевидно, что союзники оправились от наших ударов и их боеспособность поддерживалась поставками продовольствия и оборудования через Атлантику. Нашим подлодкам необходимо было помешать конвоям, следующим в порты Великобритании, а также в Мурманск и Архангельск. Мы должны были уничтожить противника на море прежде, чем он смог бы накопить силы для вторжения в Европу. И мы выполним эту задачу!

При помощи всей команды «У-230» была быстро демонтирована для последующих ремонтных работ и в конце второго дня нашего пребывания в порту перешла в ведение морских инженеров на верфях. Заботы о лодке были лишь частью моего беспокойного образа жизни в первые несколько дней. Я продолжал чертить карты и готовить доклады ко встречам Зигмана с адмиралом Деницем. Командиру нужно было ездить для докладов в Париж, где Дениц разместился со своим штабом в январе после назначения командующим ВМС. Кроме того, я оформлял документы для трети команды, отправлявшейся в отпуск.

Несмотря на большую нагрузку, я находил время думать об Ивонне и вечером нанес ей неожиданный визит. Я пришел в магазин, где она работала, с букетом цветов. Однако Ивонны на месте не оказалось. Я не хотел посвящать владельца магазина в наши личные дела и, полагая, что девушка сменила место работы, стал искать ее в других книжных магазинах города. Но ни в одном не нашел. Наконец, я отправился к ее дому, где мы провели вместе немало ночей. Ивонны там не было, никто даже не признался в том, что знает ее. На обратном пути в город я ударил букетом о каменную стену, уверенный в том, что никогда больше не увижу девушку. Затем, повинуясь внезапному импульсу, вернулся в книжный магазин и спросил у его владельца по-французски:

— Пардон, месье, где я могу найти Ивонну?

— Ивонну? Ах, Ивонну, — произнес он, пристально глядя на меня поверх своих очков. Затем сообщил то, что я уже знал: — Ее здесь нет.

Я повторил свой вопрос.

— Молодой человек, я знаю только то, что она уехала восемь или девять месяцев назад. Как она сама сказала, с тетей в Тулузу. Но, — он кинул на меня многозначительный взгляд, — она была вынуждена покинуть город. Понимаете, ее преследовали за определенные связи. Такие вещи нельзя сохранить в тайне.

В глазах старика не было неприязни. Одна только печаль.

Больше об Ивонне я ничего не слышал.

Через два дня командующий флотилией устроил торжество по случаю нашего возвращения из успешного боевого похода. За завтраком в офицерской столовой он сообщил о запланированном мероприятии и пригласил всех принять в нем участие. Чествование должно было состояться в переданном флотилии курортном местечке Шато-Нёф. Командующий добавил с улыбкой:

— Я обеспечил место для торжества, еду, напитки, оркестр для танцев. Ваша забота, господа, — обеспечить себе партнерш на прием.

Я убедился, что найти партнерш — это нелегкая задача в городе, полном «постояльцев» — офицеров, никогда не выходивших в море. Когда прибыл автобус, чтобы отвезти нас на торжество, «постояльцы» заполнили его в компании с хорошенькими медсестрами и секретаршами из административных учреждений. Мы, одинокие герои морского похода, были вынуждены сосредоточиться в поездке на созерцании цветущих весенних пейзажей Бретани.

После захода солнца мы прибыли в «шато» — замок XVII века, приютившийся среди покатых холмов. Любоваться прекрасной архитектурой и роскошной обстановкой замка не было времени. Дворцовый зал быстро заполнялся гостями-, и вскоре я пожимал руки старым друзьям и сокурсникам. Обнял своего приятеля по училищу Фреда Шрайбера. Торжество открылось бравурным маршем, за ним последовали французские, немецкие и английские мелодии. Подавались французские блюда и напитки отличного качества. Трапеза началась рано и закончилась поздно. Танцы прекратились далеко за полночь, когда счастливые пары скрылись одна за другой наверху в комнатах с бархатной драпировкой и постелями, покрытыми шелковыми простынями. Попойка, по которой большинство из нас сильно соскучилось, продолжалась до тех пор, пока вино и усталость не свалили нас с ног, исключая, конечно, немногих, самых стойких. Я уложил Риделя и Шрайбера на аристократическую постель. Затем устроился сам в мягком кресле.

После грандиозного приема в его честь Зигман, верный семьянин, отправился домой в Гамбург. По пути он должен был явиться с докладом в Париже к адмиралу. Офицеры, мои приятели, последовали примеру капитана и отбыли домой, чтобы провести две недели среди родных. Я с частью команды остался в Бресте, не обремененный большими обязанностями. В эти безмятежные апрельские дни меня влекло на загородные прогулки. С удовольствием навещал замок, плескался в его просторных глубоких ваннах, знакомился с богатой коллекцией старинных книг, ходил охотиться на фазанов с фермерами, проживавшими по соседству. Я наблюдал, как распускаются почки деревьев и кустов под дуновением теплых морских бризов. Повсюду ощущался приход весны.

Однажды тихим вечером новые друзья, с которыми я общался на базе, познакомили меня с пикантными особенностями жизни в порту. В этот вечер мы потягивали в баре флотилии коктейль, играли в карты, шутили и рассказывали морские анекдоты. Вдруг Фостера осенило:

— Послушайте, друзья! Как насчет небольшой вечеринки в городе? Ночь только началась, давайте закончим ее в доме мадам. Поехали в К. Б. все вместе.

Его предложение было принято на ура. Оно адресовалось в первую очередь мне, как новичку в офицерских компаниях Бреста. Я поинтересовался у Шрайбера:

— Фред, а что означает эта аббревиатура К. Б.? Шрайбер глотнул джина и, широко улыбнувшись, сказал:

— К. означает казино, Б. — бар. Казино-бар — место, где можно забыть свои печали, выпить хорошего французского вина и насладиться прелестями дам. Все это в абсолютно интимной обстановке.

— Так это что, обыкновенный публичный дом?

— Называй как хочешь, но советую его посетить.

Мы прошли через затемненный город и остановились у неприметной двери с буквами «К. Б.», освещенными тусклым светом лампочки. Юный лейтенант позвонил особым способом, давая понять, что у двери стоим именно мы. Дверь, звякнув щеколдой, приоткрыла старуха. Она узнала некоторых из моих друзей. Когда дверь распахнулась, я услышал женский смех и льющиеся из фонографа слова французской песенки: «Я бегаю день и ночь». Тусклые красные фонари создавали в помещении соответствующую атмосферу. Когда мы гурьбой ввалились в бар, с обеих сторон от входа послышались приветливые возгласы. Мои друзья бурно откликались по-французски:

— Привет, Сюзан, Жанин, добрый вечер, Полин, Симона. О, добрый вечер, мадам.

Дюжина оживленных, хорошеньких девиц приветствовала нас с преувеличенным энтузиазмом. Мадам оказалась хрупкой тридцатилетней женщиной с густой копной черных волос. Фред, заметив, что я смотрю на нее, сказал:

— К мадам не прикасайся. Это против правил. Еще никому не удавалось завоевать ее сердце. Тебе лучше обратить внимание на девочек.

Обитательницы дома, все в возрасте от 20 до 30 лет, к сожалению, уступали нам по численности с учетом прибытия офицеров Первой флотилии. Когда спало общее оживление, всех вновь прибывших представили хозяйке дома и обменялись с ней, согласно заведенному обычаю, поцелуем, исполненным достоинства.

Затем началось настоящее веселье. В бокалах искрилось шампанское, а девицы млели в наших объятиях. Мы танцевали под тихую музыку магнитофона, потягивали шипучее вино и пробовали сладость поцелуев алых губ с таким воодушевлением, словно никогда раньше этого не приходилось делать и никогда более не придется.

По мере продолжения вечеринки наши песни становились задушевнее, смех — заразительнее, а девицы — соблазнительнее. Мы потребляли шампанское во все возрастающем количестве, и скоро наша сдержанность улетучилась, как и кружева девиц. Больше всего я танцевал с Жанин, которая пленила меня своей пылкостью. Я ждал, когда наступит удобный момент, чтобы увести ее с вечеринки.

Среди услуг этого заведения, оказывается, была еще одна. Главный механик одной из подлодки Балард попросил:

— Мадам, покажите нам, пожалуйста, один из ваших замечательных фильмов.

Его просьба была встречена с ликованием.

— Но, господа, — запротестовала мадам, — не слишком ли поздний час для показа фильма? Девушки еще должны обслужить...

— Ничего, дорогая, — успокоил ее Балард, — ночь еще только начинается. Мы многое подзабыли в искусстве любви, пока болтались в море. Сначала освежите нашу память.

Поддавшись уговорам, мадам уступила со вздохом:

— Как всякая мать, я понимаю ваши чувства.

Я обнял Жанин за талию, схватил бутылку шампанского и последовал за всеми вверх по лестнице. Потушили свет, зажужжал проектор, и началась демонстрация порнофильма. Час просмотра ленты был действительно познавательным. Она наглядно показала нам, что любовь без искусства — все равно что гоночный автомобиль без водителя. После фильма я вышел полный новых идей. Жанин первой извлекла выгоду из этого урока.

Наступило утро, когда я заплатил консьержке и вышел навстречу свежему морскому бризу.

На базе ВМС все шло своим чередом. Я занимался канцелярской работой, навещал сухой док, чтобы убедиться в соответствии графику ремонтных работ. Я встречался со своими друзьями с раннего периода войны и навестил бывших сокурсников в учебном корпусе Первой флотилии, где обучался в декабре 1941 года. Я постоянно слышал об асах подводной войны, которые возвращались из боевых походов. В год больших успехов наших подводников не обошлось и без больших потерь. Рост масштабов подводной войны привел к гибели многих моих друзей, в том числе новобранцев, которые, не успев покрыть себя громкой славой, нашли себе могилу на дне моря.

Недели праздной жизни в порту проходили как апрельские дожди. Наши радости и забавы оказались лишь слабой компенсацией того, что мы испытали на войне. Мы прожигали жизнь, как только могли. Я зачастил в места, где удовлетворялись вкусы гурманов Бретани, в местном немецком ресторане «Повидайтесь с комендантом» пробовал незабываемые блюда из омаров, проводил вечера отдыха у камелька в нашем загородном замке. Затем следовали ночные утехи с Жанин в казино-баре. Это были ночи, когда бьющая через край энергия молодости укрощалась жрицами любви мадам, ночи, когда мы забывали о войне и долге.

Во время молчаливого уединения в своей комнате я много размышлял и приходил к выводу, что война в Атлантике далеко не закончена. В памяти оживали картины хаоса и разрушений, которые вызывали наши атаки на конвои. Грохот от разрывов торпед, глубинных бомб и авиабомб оглушал меня. Это были часы, которые заставляли меня задумываться над тем, почему война сулит нам поражение за поражением. Линия фронта все ближе подходила к побережью. Она находилась сейчас только в двух часах перехода от порта, там, на западе, где сходятся небо с морем. Там проходила тонкая грань между войной и миром.

В середине апреля вернулся из отпуска главмех. Увидев Фридриха, все еще не сбрившего бороду, в офицерской столовой, я подошел поприветствовать его:

— Здорово, старина! Как приняли героя дома?

— Под барабанный бой и медные трубы. Заметил, я сохранил бороду? Детишкам она понравилась, поэтому решил отпускать ее и дальше.

Он рассказал, что провел большую часть отпуска в разъездах и свиданиях с родственниками, поэтому рад вернуться на базу. Я вкратце и по существу рассказал ему о состоянии нашей подлодки и сопутствующих обстоятельствах. В более общих выражениях описал наши похождения. Однако, когда вернулся вечерним экспрессом из Парижа Ридель, тоже холостяк, я не постеснялся рассказать ему подробности о нашей легкой жизни и изощренных любовных утехах.

Вскоре вернулись все отпускники, проехав из дому на базу ВМС пол-Европы. Командир прибыл в хорошем расположении духа. Морщины, нажитые им после первого боевого похода, разгладились. Исчезла ярко-рыжая борода викинга. За тремя неделями отдыха последовали несколько дней интенсивной деятельности. Ремонт лодки завершился по графику. Через четыре дня должно было быть смонтировано снятое оборудование.

Моя последняя ночь в порту была спокойной. Меня тревожили лишь мысли о судьбе будущего похода, и я старался отвлечься от них, принимаясь писать письма. Я попросил Марианну беречь себя и предупредил родителей, что долгое время не смогу посылать им вестей о себе. Около полуночи я закончил упаковывать вещи. Новый приказ обязывал нас вместе с описью содержимого багажа писать завещание. Мне особенно нечего было кому-то либо оставлять. Но когда я подписал свое завещание, у меня возникло такое чувство, будто бы я подписывал себе смертный приговор. Интересно, смогу ли я снова держать в руках этот конверт, или кто-то другой вскроет его, чтобы исполнить мою последнюю волю?

Глава 11

24 апреля 1943 года «У-230» покачивалась на волнах в тени своего бетонного укрытия. Швартовы были сняты с кнехтов. Команда лодки выстроилась на корме, лицом к провожающим на пирсе. Подводники украсили себя цветами, прикрепленными либо к флотским фуражкам, либо к петлям своих оливковых форменок. Под ними взбивали маслянистую воду гребные винты, работавшие на реверсивном ходу. «У-230» плавно отчалила от бетонной стены и вышла кормой вперед из сумрака укрытия под ярко сиявшее солнце. Вторая подлодка, «У-456», отделилась от другого причала и пошла в кильватере нашей. На ее мостике я увидел Форстера, соучастника вечеринок у мадам. Мы поприветствовали друг друга взмахами рук. Затем наша лодка набрала ход, и берег со стоявшими на нем друзьями остался позади. Как только мы прошли центр бухты, на лодке установился военный порядок: в действиях, словах и мыслях. Мы вели себя так, словно никогда не заходили в порт, не брали отпуска, не развлекались в казино-баре, не лежали в объятиях женщин.

«У-230» двигалась при высокой облачности по гладкой поверхности залива со скоростью 17 узлов. «У-456» шла параллельным курсом в 500 метрах по правому борту. Эскорт скрылся за горизонтом. Серое небо слилось с зеленым морем. Мы двигались дальше, внимательно следя за показаниями радара. Наша лодка была оснащена новой радиолокационной антенной, усовершенствованным вариантом «бискайского креста». Громоздкий крест во время погружения должен был убираться внутрь лодки, новая же компактная антенна была приварена к ограждению мостика и не деформировалась при уходе под воду. С тех пор как мы вышли из порта, радар улавливал лишь слабые импульсы. Когда они стали сильнее, «У-230» совершила режимное погружение. Несколькими секундами позже за ней последовала и «У-456». С этого момента мы больше не поддерживали связь с соседней лодкой, которая пошла по своему маршруту в заданный квадрат.

Ночью мы всплыли, чтобы попытать счастья в безопасном плавании, и ускорили ход. «У-230» рванулась вперед, проветривая прочный корпус свежим воздухом и подзаряжая аккумуляторные батареи двумя работавшими дизелями. На расстоянии грань между бесконечностью ночного неба и протяженностью темного моря исчезала, создавая иллюзию движения во Вселенной. Наша одинокая черная лодка продвигалась полным ходом между небом и морем, оставляя большие светящиеся водовороты — прекрасный ориентир для бдительного пилота. Пока дизели размеренно стучали, я прикидывал, сколько мы еще сможем двигаться, в надводном положении. Прошло 17 минут. Затем прозвучал резкий сигнал радара — нас запеленговали. Подлодка ушла под воду.

Наши ночи превратились в дни, а дни — в ночи. Мы часами находились внутри темного корпуса лодки, освещавшегося тусклым светом нескольких ламп. Ночи, проведенные на мостике, были черны, как смола. Мы продвигались, прислушиваясь к шуму моторов неприятельских самолетов и всматриваясь в черные морские волны, всегда готовые увернуться от плавающих мин, которые сбрасывались пилотами противника с пугающей частотой. Днем мы двигались на глубине 40 метров, прислушиваясь к отдаленному шуму самолетов противника, толчкам «асдика» и взрывам глубинных бомб.

После того как на смену апрелю пришел май, мы достигли «черной ямы» — зоны, куда до сих пор не проникал ни один неприятельский самолет. Импульсы радара постепенно затихли, и мы осмелились снова всплыть на поверхность моря, к солнечным лучам. После шестисуточной игры с противником в кошки-мышки, после уклонения от дьявольской изобретательности англичан, которая попеременно приводила нас в шоковое состояние, отчаяние, страх и гнев, солнце показалось мне гарантом безопасности. Яркий свет позволял расширить сектор наблюдения. Я надеялся, полагаясь на свое зрение и «метокс», что мы сможем обнаружить вражеские самолеты на безопасном расстоянии.

Пройдя 15-й градус западной долготы, мы сообщили в штаб, что совершили безопасный переход через Бискайский залив. Через четыре часа база подтвердила прием нашей радиограммы. В свою очередь Ридель принял и расшифровал новые распоряжения штаба: «Двигайтесь в сетку квадрата ВД-95.Ожидается конвой, следующий на восток».

Эта оперативная зона располагалась намного южнее района северных штормов, где мы ходили зимой. Я полагал, что здесь будут более благоприятные условия для торпедных атак и охоты за конвоями. Нервное напряжение, которое мы испытали при переходе через Бискайский залив, получило разрядку. Вскоре наступили прекрасные весенние дни, не омрачаемые появлениями самолетов противника.

2 мая. Погода превосходная, в спокойном море солнечные блики. В 14.08 Ридель засек за южным горизонтом быстро двигавшуюся одиночную цель. На полных оборотах мы поспешили в направлении, пересекающемся со средним курсом судна. После трехчасовой гонки, в результате которой транспорт появился на горизонте, мы не спеша ушли под воду, располагая избытком времени до того момента, когда появится судно. Часом позже наши надежды на первую торпедную атаку не оправдались. Судно было опознано как шведский транспорт, идущий по «филадельфийскому маршруту», безопасность которого для «нейтралов» гарантировала Германия.

После того как шведу было позволено уйти, мы приняли радиограмму от одной из наших лодок: «Конвой АЮ-87. Курс северо-восток. Потопили два транспорта тоннажем 13 тысяч тонн. Продолжаем преследование. «У-192». Сетка квадрата АЮ-87 находилась между Ньюфаундлендом и Гренландией — вне пределов отведенного нам района. Мы оставили конвой «волкам», патрулировавшим этот квадрат.

5 мая «У-230» бороздила море в заданном квадрате. Утром мы приняли радиограмму, подтвердившую наши худшие опасения. Ридель вручил мне дешифрованный текст радиограммы в полном молчании. «Эсминец. Атака. Тонем. «У-638». Это сообщение было последним признаком жизни «У-638». Больше о подлодке мы ничего не услышали.

Через два часа была спешно дешифрована новая радиограмма. «Атакованы эсминцами. Глубинные бомбы. Покидаем лодку. «У-531». Этот второй сигнал бедствия привел нас к тревожному заключению, что битва за конвои сопровождалась необычайно эффективными контрмерами по их защите со стороны противника.

6 мая. Было еще темно, когда с места сражения была послана новая радиограмма: «Атакованы сторожевиком. Тонем. «У-438». Это третье извещение о смерти привело нас в ярость и недоумение. Чем вызван этот поток радиограмм, извещавших нас только о гибели подлодок?

Но вот еще одна радиограмма: «Атака с воздуха. Глубинные бобмы. Протаранены эсминцем. Тонем. «У-125».

Четвертая потеря! Наш гнев перешел в шок.

7 мая. «У-230», крайне осторожно крейсировавшая под звездным небом, перехватила последнюю в этот день радиограмму: «Атака с воздуха. Тонем. 47 С. 05 В. «У-663». Я нашел место гибели подлодки на нашей размякшей навигационной карте и отметил его черным крестом в центре Бискайского залива. Пятая подлодка, отправленная на дно за три дня! Но через семь часов я был вынужден увеличить цифру потерь, когда в ответ на запросы штаба сообщить свои координаты «У-192» и «У-531» не откликнулись. Они встретили свою гибель, атакуя тот самый конвой к юго-востоку от Гренландии.

10 мая. Солнечный день. Мы прибыли в заданный квадрат, занимавший небольшой район в центре Атлантики. Предполагалось, что здесь перехватим конвой, о котором ранее сообщалось. Вместе с нами в засаде находилось шесть подлодок. Гораздо больше их было в пространстве между нашим квадратом и Британскими островами. «У-456», наша напарница при выходе из Бреста, скрылась где-то в неизвестном направлении. Число участников засады определилось.

11 мая. Еще один некролог из Бискайского залива: «-Атакованы с воздуха. Тонем. «У-528». Мы рассвирепели и теперь рвались отомстить за наших товарищей в стократном размере.

Часом позже мы получили в знак утешения оперативные указания из штаба: «Всем подлодкам в сетке квадрата ВД идти на перехват конвоя, движущегося в восточном направлении в БД-91. Атакуйте конвой по собственному усмотрению». «У-230» немедленно двинулась на полных оборотах новым курсом. Форштевень лодки рассекал поверхность моря, оставляя по краям искрящиеся фонтанчики. Готовясь к бою, я приказал тщательно осмотреть все торпеды.

12 мая. В 04.00, когда я поднялся на вахту, весь экипаж был охвачен волнением. В 05.40 на рассвете Прагер послал несколько сигнальных ракет, чтобы сообщить о нашей позиции другим подлодкам. В 06.20 он сообщил снизу, что мы вышли на расчетный средний курс конвоя. Я убавил скорость лодки и развернул ее в западном направлении в сторону конвоя, осторожно продвигавшегося вперед. Перед восходом солнца восточный горизонт приобрел кроваво-красный цвет. Оставалась лишь темная линия на западе.

06.15. Солнце выскочило из океана огромным огненным шаром. В этот впечатляющий момент я увидел темное пятно в юго-западном направлении — конвой! Я вызвал Зигмана на мостик и сказал:

— Мой подарок вам, герр капитан!

— Спасибо, старпом, наконец-то обнадеживающая весть.

Мы наблюдали, как темное пятно растет в объеме. Вскоре командир развернул лодку кормой к черно-серым фонтанам дыма. На горизонте в западном направлении отчетливо вырастали три верхушки мачт. Показавшись полностью из-за горизонта, три корабля оказались эскортами — тральщиками, идущими перед конвоем. Следуя зигзагообразным курсом, они приблизились к нам, подпрыгивая, как марионетки на пустой сцене. Мы медленно отошли на восток, соблюдая безопасную дистанцию и стараясь определить курс конвоя.

06.38. Верхушки мачт усеяли значительную часть горизонта. За ними показались дымящие трубы. Это были транспорты, за которыми мы охотились прежде всего. Могучий строй мачт и труб вырастал из моря все выше. Мы заняли отличную позицию для атаки почти в голове колонны. В течение часа, прикинул я, у нас будет возможность поразить немало целей,

06.55. Команда Зигмана:

— Очистить мостик. Погружение.

Я находился в рубке, когда прозвучал сигнал тревоги. Через пять минут лодка нырнула под воду. Командир, сидя за перископом, информировал команду по системе внутренней связи:

— Мы вышли на чрезвычайно многочисленный конвой, может быть, в нем более 100 транспортов. Атаковать будем в погруженном положении. Не нужно напоминать вам, что это не воскресная прогулка. Надеюсь, вы сделаете все возможное для успеха операции.

Затем он выключил мотор перископа.

07.05. Пока мы не видим конвоя. Зигман приказал приготовить торпедные аппараты к стрельбе.

07.10. Я доложил о боеготовности лодки под тяжелый, уходящий в глубину океана грохот двигавшегося конвоя.

07.16. Акустик сообщил нам новость, расстроившую наши планы атаковать конвой в погруженном положении:

— Конвой, очевидно, изменил курс. Полоса частот переместилась на 3-1.

Командир, явно раздосадованный сообщением, выдвинул перископ вверх, чтобы поймать в поле зрения проходивший конвой. По корпусу лодки ударяли звуковые волны, исходившие от вращавшихся винтов эскортов и транспортов. Словно грохотало бесчисленное множество туземных барабанов.

— Чертов конвой, — выругался Зигман. — Идет зигзагами на северо-восток. По его правому флангу минимум десяток сторожевиков.

Конвой двигался со скоростью 11 узлов. «У-230» следовала параллельным курсом, оставаясь невидимой для его внешнего охранения и не желая атаковать на виду у эсминцев. Ритмичный грохот сотни гребных винтов проникал сквозь прочную стальную оболочку нашей лодки, перемещаясь внутри нее. Командир освободил свое место у перископа, прорычав:

— Взгляни, старпом. Если бы наша лодка шла побыстрее, я бы разделался с этим конвоем без труда.

Я занял место капитана. В семи милях по левому борту раскрылась впечатляющая панорама. Во всю ширину горизонта двигался лес мачт и труб транспортов. Минимум десяток эсминцев элегантно бороздили зеленые волны моря. Не менее двух десятков сторожевиков вертелись вокруг головной и хвостовой частей конвоя. Под впечатлением увиденного я сказал капитану:

— Вот это мощь! Кажется, самый большой из всех конвоев!

— Возможно, ты прав. Но раз мы находимся так близко к этой армаде, наши торпеды не могут промахнуться.

Прежде чем рискнуть со всплытием для выхода на угол атаки, необходимо было отойти на безопасную дистанцию от конвоя. Верещание гребных винтов, тяжелое уханье поршней, завывание турбин и пощелкивание импульсов «асдика» сопровождали наши скрытные маневры. Почти два часа мы уходили по диагонали от стальных гигантов.

09.15. «У-230» всплыла. Взобравшись на мостик, когда лодка еще не полностью вышла из воды, я торопливо огляделся. Далеко на северо-востоке, вдоль четкой линии горизонта, разделявшей сткеан и небо, двигались мачты и дымовые трубы. «У-230» пошла параллельным курсом, рассчитывая опередить конвой до наступления сумерек. Ридель передал по радио в штаб и другим подлодкам сообщение: «Конвой в квадрате БД-92. Курс северо-восток. Скорость II узлов. Сильное боевое охранение. Всплыли для выхода на угол атаки. «У-230».

09.55. Испуганный возглас за моей спиной:

— Самолет!

Я увидел, как двухмоторная летающая машина пикирует на нас со стороны солнца. Мы были захвачены врасплох.

— Тревога!

Нас как ветром сдуло в рубку. Лодка мгновенно скрылась под водой. В этот миг максимальной опасности и минимальной возможности ее избежать нас могло выручить лишь чудо, случайность, везение, которое до сих пор спасало экипаж лодки от гибели.

Четыре всплеска сброшенных бомб и мощные взрывы встряхнули тонны воды над нами и вокруг нас. Лодка вздрогнула и стала опускаться с дифферентом 60 градусов. Пока продолжалось падение, неистово плескалась вода, лязгала сталь, скрипели шпангоуты, подтравливали клапаны, прыгали плиты палубы. При свете мигающих ламп я видел изумление в округлившихся глазах людей. И у них были основания удивляться: внезапная атака казалась мистикой. Откуда прилетел этот самолет? Его радиус действия не позволял покрыть расстояние между ближайшей точкой на суше и серединой Атлантики. Напрашивался неизбежный вывод: конвой имел собственную авиацию. Как бы трудно ни было в это поверить, но факт оставался фактом. В составе конвоя шел авианосец, на который садились неприятельские самолеты после облета прилегавших к маршруту движения транспортов районов моря. Идея авиационной поддержки конвоев выбивала основу из-под нашей концепции ведения подводной войны. Теперь мы не могли рассчитывать на внезапность атаки и возможность скрытно уйти от преследования.

10.35. «У-230» всплыла на перископную глубину. Внимательный обзор неба через резервный перископ не обнаружил самолета противника. Мы быстро поднялись на поверхность.

Охота возобновилась. Мы упрямо двигались вперед, несмотря на нервное напряжение. Двигатели работали на полных оборотах. Я сосредоточился на наблюдении за небом, лишь эпизодически поглядывая на густой лес мачт и труб на горизонте. Белые громады облаков плыли по небу на средней высоте, гонимые резким западным ветром. Он обрушивал волны на палубу и в определенные промежутки времени швырял на мостик клочья морской пены.

11.00. Я обнаружил блеск металла в просвете между облаками. Это был небольшой самолет, приготовившийся спикировать на нас.

— Тревога!

Четыре бомбы, разорвавшиеся через 50 секунд неподалеку, убедили нас в том, что самолет вел опытный пилот. Ударные волны сотрясли лодку. Фридрих остановил ее падение на глубине 180 метров, затем выправил киль посудины и поднял на перископную глубину.

11.25. «У-230» всплыла. Мы рванулись вперед и помчались за конвоем с мрачной решимостью. Повинуясь охотничьему инстинкту, продолжали преследование, несмотря на постоянную угрозу с воздуха. Нас не могли остановить постоянные бомбардировки. Мы неслись на предельной скорости, вопреки страху и рассудку — вперед, только вперед, к головной части конвоя.

11.42.

— Тревога — самолет!

«У-230» ушла под воду. Четыре взрыва попробовали ее на прочность, но лодка выдержала и это суровое испытание. Пока мы ждали, когда самолет улетит, наши сердца бешено колотились.

12.04. Мы всплыли в обстановке усилившегося волнения моря и двинулись вперед, несмотря на качку. Конвой переместился на северо-запад от нас. Несмотря на постоянные атаки с воздуха, мы не отставали от него. Я заметил два эскорта на горизонте, но основная опасность нас подстерегала сверху. Облака опустились ниже и сомкнулись, закрывая последние просветы голубого неба.

12.08. Снизу на мостик поступило сообщение для капитана: «Только что получена радиограмма: «Атакованы самолетом. Тонем. «У-89». Известие вновь повергло нас в шок. С ужасом я попытался представить себе, что случится с нами, когда взрывы расколют корпус лодки.

12.17.

— Тревога — самолет за кормой!

«У-230» еще раз ушла под воду и стала быстро набирать глубину. Прикусив губу, я ждал бомбардировки. Через 45 секунд четыре взрыва основательно встряхнули лодку. Каждая секунда задержки с погружением во время атаки самолета приближала нас к конвою, но если бы мы опоздали хоть на секунду с уходом под воду, то воздушная бомбардировка положила бы конец нашей охоте, да и жизни тоже.

12.30. Мы снова всплыли. На этот раз на мостик вышли только трое: капитан, старший матрос и я. Мы упорно мчались вперед, хотя мысль о возможной гибели и угнетала нас в течение часа.

13.15. Двухмоторный самолет неожиданно вывалился из низкого облака за кормой всего лишь в 800 метрах. Погружаться было поздно. После секундного оцепенения Зигман скомандовал:

— Право руля!

Я отпрянул к задней части мостика, чтобы открыть по самолету огонь из зенитки. Матрос взялся за вторую зенитку. По мере приближения самолет быстро увеличился в размерах. Во время поворота лодки левым бортом он спикировал на нас, обстреляв из пулемета открытую заднюю часть мостика. Ни матрос, ни я не смогли произвести ни одного выстрела. Наши зенитки заклинило. Самолет сбросил четыре бомбы. Мне показалось, что они падают прямо на меня. Затем пилот с ревом пронесся над мостиком так низко, что я почувствовал кожей лица тепло от выхлопной трубы летающей машины. Четыре бомбы поочередно взорвались вдоль правого борта. Огромные фонтаны воды обрушились на меня и матроса, стоявших у зениток. «У-230», оставаясь на плаву, продолжала двигаться вперед, рассекая волны. Самолет, израсходовав свой боекомплект, развернулся и улетел в сторону конвоя.

13.23. Радист ознакомил капитана со срочной радиограммой: «Атакованы самолетом. Погрузиться под воду не можем. Тонем. 45 С. 25 В. Окажите помощь. «У-456».

— Прагер, уточни координаты, — откликнулся капитан. — Может, спасем команду «У-456».

Желание капитана спасти товарищей было похоже на самоубийство. Мы сами оказались близки к гибели. Но главное — оказать помощь. Попади мы в положение «У-456», ожидали бы того же. Секундами позже Прагер доложил:

— «У-456» всего в 12 милях от нас, пеленг 15 градусов по правому борту.

Командир немедленно изменил курс.

13.50. Мы обнаружили самолет, круживший в четырех милях впереди. Затем я увидел в бинокль нос «У-456», торчавший над поверхностью моря. Члены экипажа лодки пытались удержаться на скользкой палубе, ухватившись за стальной трос, который тянулся от носа к мостику. Многие стояли в воде по щиколотку. Самолет продолжал кружиться над тонущей лодкой. Было бы безрассудством с нашей стороны приближаться к «У-456» в такой обстановке. Попыткам спасти лодку помешала и другая опасность: из-за горизонта за нашей кормой появился сторожевик. Очевидно, его вызвал самолет. Теперь мы сами могли погибнуть. «У-230» повернула в сторону от самолета, эскорта и «У-456». Мы поспешили за конвоем.

14.22.

— За кормой — самолет!

Снова мы опоздали с погружением. Одномоторный самолет летел на низкой высоте по прямой линии нам в кильватер. Я нажал на спусковой крючок зенитки: ее снова заклинило. Я пнул ногой магазинную коробку, устраняя помеху. Затем выстрелил по приближавшейся цели. То же сделал матрос. Лодка развернулась правым бортом, избегнув попадания авиабомб. Пилот, форсируя работу мотора, сделал круг и стал пикировать на нас спереди. Он летел очень низко, когда мотор самолета затарахтел и остановился. Машина рухнула одним крылом в высокую волну, другое крыло в это время ударилось о наш легкий корпус. Пилот выбросился из своей кабины, делая рукой знак, что нуждается в помощи. Я увидел затем, как его разорвало на куски теми же четырьмя бомбами, которые предназначались для нас. Четыре мощных толчка с правого борта потрясли лодку. Однако нам и сейчас удалось благополучно покинуть место трагедии.

Гибель самолета, должно быть, нарушила график вылетов авиации противника. Проходили минута за минутой без атак с воздуха. Полным ходом «У-230» устремилась навстречу конвою. Примерно через час мы вышли на угол пересечения с его курсом.

15.45. Сообщение из радиорубки убавило наше ликование по поводу безопасного неба. «Атакованы глубинными бомбами трех эсминцев. Тонем. «У-186». Эта была одиннадцатая потеря с начала нашего похода. Кажется, масштабы морской катастрофы росли. Тем не менее мы не располагали временем горевать о смерти боевых товарищей, которую тысячу раз видел в своем воображении каждый подводник.

16.00. «У-230» сблизилась с конвоем. Я видел, как четыре колонны транспортов ползут в одном направлении в юго-западной части горизонта. Мы должны были нарушить их ход, пробить бреши в этих стальных махинах.

16.03.

— Самолет по курсу 3-2.

Мы быстро ушли под воду. Почти одновременно прогремели четыре взрыва, подтолкнув лодку дальше вниз и заставив вертикальные и горизонтальные рули замереть, когда от них требовалась работа. Через несколько минут поблизости раздались еще несколько взрывов. Однако, бросая вызов нашим преследователям, Зигман приказал поднять лодку на перископную глубину. Он выдвинул перископ, но тотчас опустил его вниз, выругавшись:

— Черт возьми! Этот парень сбросил дымовую бомбу и окрасил воду желтым цветом.

Несмотря на то что место нашего погружения было помечено краской, капитан приказал атаковать конвой прежде, чем эскорты смогли бы сбросить глубинные бомбы. Удары импульсов «асдика», глухие разрывы глубинных бомб неподалеку и грохот сотен судовых двигателей конвоя создавали мрачный фон для нашей атаки.

16.38. Перископ поднят. Прозвучала команда:

— Торпедные аппараты от первого до пятого к стрельбе — товсь!

— Аппараты с первого по пятый к стрельбе готовы, — быстро ответил я и замер в ожидании.

Зигман развернул перископ, чтоб увидеть происходящее на противоположной стороне, и неожиданно закричал:

— Срочное погружение! Главмех, ради Бога, спрячь ее поскорей — эсминец готов протаранить нас! Вниз — на 200 метров!

Я был почти уверен, что эсминец вот-вот* врежется в нашу рубку. Как только лодка скрылась под водой, в ее стальной корпус ударили звуковые волны от грозного грохота двигателей и гребных винтов эсминца. Грохот усиливался так быстро и был таким оглушающим, что мы замерли на месте. «У-230» продолжала погружаться. Но она опускалась слишком медленно, чтобы мы могли избежать опасных последствий взрывов глубинных бомб.

Страшный взрыв разметал морскую воду. Серия из . шести зарядов вздыбила лодку, вышвырнула ее из воды и опустила на поверхность моря на милость четырех британских эсминцев. Винты «У-230» вращались на предельной скорости. На секунду все смолкло. Англичане застыли в изумлении. Казалось, прошла вечность до того времени, когда нос лодки погрузился воду и она стала уходить все глубже и глубже ко дну океана.

Новая серия глубинных бомб подняла корму. «У-230», потеряв управление, вращаясь, падала на дно. С дифферентом в 60 градусов лодка ушла на глубину 250 метров, прежде чем Фридриху удалось остановить падение. Двигаясь под водой на глубине 230 метров, мы полагали, что находимся как раз под зоной бомбометания противника, и поспешили выйти из этой зоны. Который раз мы были обречены на прозябание в условиях максимально возможного погружения.

16.57. Отчетливо слышимые всплески на поверхности океана известили нас о сбросе новой серии глубинных бомб. Двадцать четыре боезаряда разорвались один за другим через короткие промежутки времени. Глухой рокот накрыл нашу лодку. Взрывная волна вновь резко подтолкнула ее ко дну океана, пока бесконечное эхо взрывов прокатывалось сквозь толщи воды.

17.16. Новый сброс боезарядов оглушил нас и заставил замереть. Под действием взрывной волны лодка дала сильный крен. Стальной корпус скрежетал и скрипел, клапаны раскрылись, прокладки баллера руля дали течь, и вскоре днище кормы заполнилось водой. Помпы без устали откачивали воду, ослабли прокладки перископа, и вода проникла в цилиндры. Повсюду текла вода. Под ее весом лодка уходила в глубину. Тем временем конвой тащился прямо над ней.

17.40. Грохот достиг предела. Неожиданный всплеск предупредил нас, что мы имеем возможность 10-15 секунд перевести дыхание перед очередной серией взрывов. Они чуть было не достали нас. Пока эхо взрывов распространялось в океанских глубинах, основная часть конвоя не спеша миновала место истязания нашей лодки. Я представил себе, как транспорты обходят группу эскортов, пытавшихся уничтожить нас. Возможно, нам следовало бы пойти на риск более глубокого погружения. Я не знал, где находился его предел, на уровне которого стальной корпус мог лопнуть под давлением водной массы. Да и никто этого не знал. Те, кто проектировали лодку, старались не говорить об этом. Несколько часов мы терпели экзекуцию и постепенно уходили в глубину. Взрывы серии из 24 боезарядов сотрясали нашу лодку каждые 20 минут. Однажды нам показалось, что истязание кончилось. Это случилось в то время, когда эскорты повернули, чтобы занять свои места в боевом охранении конвоя. Но наша надежда на спасение жила недолго. Охотники только уступили право добить нас другой группе эскортов, следовавшей в хвосте армады транспортов.

20.00. Новая бомбардировка «У-230», за ней вторая, третья... Мы беспомощно висели на глубине 265 метров. Наши нервы были натянуты как струна, кожа и мышцы потеряли чувствительность от холода, нервного напряжения и страха. Отупляющая агония ожидания лишила нас чувства времени и аппетита. Днище лодки было заполнено водой, соляркой и мочой. Наши умывальни были наглухо закрыты. Воспользоваться ими означало бы мгновенную гибель, поскольку колоссальное внешнее давление не дало бы регулировать сток воды. Были розданы консервы, чтобы команда подкрепила свои силы. К запаху отходов, пота и солярки добавилась вонь от разлагавшегося электролита. На холодной поверхности стального корпуса сконденсировались от повышенной влажности капли воды, которые срывались в днище, струились по трубопроводам, пропитывали влагой одежду. В полночь капитан понял, что англичане не прекратят свои бомбардировки, и приказал раздать изолирующие противогазы, чтобы облегчить дыхание людей. Вскоре каждый подводник повесил на груди большую металлическую коробку с резиновым шлангом, идущим ко рту, а также зажим для носа. И все же мы надеялись на лучшее.

13 мая. К 01.00 на нас было сброшено свыше 200 глубинных бомб. Несколько раз мы прибегали к уловкам, чтобы избежать бомбардировок. Через бортовой клапан легкого корпуса периодически выпускали массу воздушных пузырьков. Скопления пузырьков, уносимые течением, отражали импульсы «асдика» как большую компактную массу. Однако охотники попались на уловку только дважды, и оба раза они оставляли минимум один эскорт прямо над нами. Потерпев неудачу, мы бросили игру и сосредоточились на экономии своих сил, сжатого воздуха и сокращавшихся запасов кислорода.

04.00. Лодка погрузилась на 275 метров. Уже 12 часов мы подвергались бомбардировкам без всякой надежды на спасение. 13 мая было моим днем рождения, и я спрашивал себя, не будет ли этот день для меня последним. Сколько можно рассчитывать на удачу?

08.00. Бомбардировки не ослабевали. Уровень воды в днище поднялся выше плит. Вода плескалась в моих ногах. На такой глубине помпы, откачивавшие воду с днища, оказались бесполезными. После каждого взрыва главмех закачивал в цистерны некоторое количество сжатого воздуха, чтобы гарантировать сохранение плавучести.

12.00. Дифферент погружавшейся лодки резко увеличился. Наши запасы сжатого воздуха угрожающе сократились, лодка же опустилась еще ниже.

20.00. Духота усиливалась, тем более что мы дышали через изолирующие противогазы. Казалось, сам дьявол стучал в стальной корпус лодки, который скрипел и скрежетал под невероятным давлением.

22.00. С наступлением сумерек бомбардировки усилились. Яростные атаки, временной промежуток между которыми сокращался, показывали, что противник терял терпение.

14 мая. В полночь мы подошли к пределу выживаемости лодки и экипажа. Мы достигли глубины 280 метров и продолжали погружаться. Я стал пробираться через центральный проход, толкая и раскачивая людей, заставляя их бодрствовать. Тот, кто заснул, мог никогда больше не проснуться.

03.00. Грохот бомбардировки продолжался, однако, без результатов. Нам больше угрожало давление воды, нежели глубинные бомбы. Когда раскаты последнего взрыва угасли, раздался шум винтов удалявшихся эскортов. Долгое время мы прислушивались к нему, не способные поверить, что «томми» прекратили охоту.

04.30. Больше часа мы сохраняли молчание. В удачу не верилось. Нужно было подстраховаться. Мы включили опреснитель, который поднялся на работавших моторчиках над уровнем моря. Сверху никакой реакции. Используя остаток запасов сжатого воздуха и энергии аккумуляторных батарей, стармеху удавалось поднимать лодку метр за метром. Затем, не способный контролировать подъем лодки, Фридрих пустил ее в свободное плавание, причитая:

— Лодка быстро всплывает... 50 метров... лодка на поверхности!

«У-230» пробилась к свежему воздуху и жизни. Мы бросились на ходовой мостик. Нас окружила невыразимая красота ночи, неба и океана. На ночном небе ярко сверкали звезды. Дул легкий ветерок. Ощущение возрождения было полным. Еще минуту назад мы не могли поверить, что останемся в живых. Ведь смерть держала нас в своих железных объятиях 35 ужасных часов.

Свежий, богатый кислородом воздух подействовал на меня роковым образом. Почти потеряв сознание, я встал на колени и уткнулся в ограждение ходового мостика. Я долго оставался в таком состоянии, пока силы не вернулись ко мне. Командир восстановился быстро, и мы поздравили друг друга с чудесным избавлением.

Затем Зигман скомандовал:

— Средний вперед! Курс 1-80. Провентилировать лодку. Команда — по местам.

Он решил еще раз попытать судьбу.

Двигатели лодки вновь заработали. Поскольку конвой давно ушел вперед, мы направились к месту, откуда начали его преследование. Поршни дизелей ободряюще стучали, заряжая наши разрядившиеся батареи и продвигая лодку к новому восходу солнца. Вода из днища была откачана, спертый воздух выветрен, а собранные отходы выброшены за борт. Когда тьма рассеялась и наступил день, «У-230» снова была готова к бою.

Все еще не оправившись от ужасных бомбардировок и прозябания в холодных глубинах океана, мы подвели итоги боя. Три подлодки из нашей группы были потоплены. Более 100 кораблей союзников прошли мимо нас, и мы не смогли уничтожить ни одного. Теперь следовало ожидать, что около 700 тысяч тонн боеприпасов благополучно будут доставлены на Британские острова. Это было ужасно.

День обещал удачу. Тучная фигура Прагера поднялась перед восходом солнца на ходовой мостик и выстрелила из ракетницы несколько сигнальных ракет. Я закурил сигарету и наблюдал за поднимавшемся светилом. Небо меняло окраску от темно-синей к фиолетовой, затем от багровой к кроваво-красной. Я вспомнил старинную поговорку: «Красное небо утром раннюю смерть предвещает». Интересно, что день грядущий нам готовит?

07.10.

— Впереди — дымы! — доложил старший матрос.

Все бинокли устремились к темному пятну на линии горизонта с юго-западной стороны. Сомнений не было, это был второй конвой. В это мгновение мне показалось, что эскорты первого конвоя преднамеренно оставили нас, зная, что рано или поздно нами занялись бы эсминцы, следовавшие в боевом охранении второго конвоя.

07.20. «У-230» ушла под воду. Команда, не спавшая по крайней мере 70 часов, устало разошлась по своим местам. От пережитого лица побледнели, щеки впали, глаза налились кровью. Блуждающие взгляды свидетельствовали о понимании того, что условия похода кардинально изменились. В этих условиях подводники рисковали оказаться на дне океана без надежды вернуться в порт базирования. Я прошелся по отсекам, чтобы ободрить ребят, похлопать их по плечам, пошутить, обнадежить. 07.45. В переговорной трубе прозвучал голос:

— Акустик докладывает капитану. С правого борта блуждающий шум винта. Противник движется, должно быть, на восток, не на север.

Командир пробормотал ругательство, повертел перископом, ничего не обнаружил и приказал всплывать. Меня осенило, что нынешняя ситуация явно копирует ту, что мы пережили три дня назад.

07.50. Мы с Зигманом поднялись на ходовой мостик и, убедившись в отсутствии угрозы с воздуха, стали следить за конвоем. Очевидно, что колонны транспортов шли зигзагообразным курсом, удаляясь от нас точно так же, как это делал предыдущий конвой. То, что казалось легкой добычей, неожиданно ускользало из рук. Без промедления мы начали охоту.

08.00.

— Самолет с солнечной стороны!

Быстрое погружение сделало нас недосягаемыми для авиабомб. Главмех немедленно поднял лодку, и мы пошли дальше на перископной глубине. Самолет улетел. Через несколько секунд Зигман сложил рукоятки перископа, подождал, пока он соскользнет вниз, и сердито пробурчал:

— Черт бы их побрал, этих птичек. Самолет сбросил дымовую бомбу. Давайте поскорее сматываться отсюда. Главмех, срочное всплытие.

08.32. «У-230» поспешила на восток, подальше от густого черного дыма, обозначавшего наше местонахождение. Справа за кормой скопление транспортов обнажило свои мачты и дымовые трубы. Сторожевики и эсминцы шли зигзагами, строго координируя свои маневры.

08.55. Атака двухмоторного самолета с кормы. В несколько секунд «У-230» ушла под воду. Четыре взрыва разметали морские волны.

09.15. Всплыли и последовали дальше прямо по курсу. Зигману вручили на мостике печальную радиограмму: «Атакованы самолетом. Тонем. «У-657». Снова каждый подводник задумывался над тем, сколько пройдет времени перед тем, как нас тоже отправят к Создателю.

10.05.

— Тревога!

Как по волшебству возник самолет. «У-230» быстро нырнула под воду. Когда утих грохот взрывов, лодка двинулась дальше.

Мы несколько раз всплывали и погружались, увертываясь от авиабомб. Лодка дрожала, тряслась и вибрировала под жестокими бомбежками. В результате беспощадных атак она потихоньку разрушалась. Ломались заклепки, трескались болты и гайки, корежился стальной корпус, гнулись шпангоуты. И все-таки оставалась управляемой. Командир твердо выводил ее на угол атаки.

На закате упорство Зигмана в преследовании конвоя, кажется, было вознаграждено. Прячась от эскортов за горизонтом, мы на несколько миль опередили конвой. Но затем летающий дьявол вновь заставил нас нырнуть под воду. Пока конвой с шумом и грохотом продвигался вперед, команда лодки быстро заняла свои места и застыла в ожидании. С непоколебимой решимостью я привел торпеды в боевую готовность.

Однако мои надежды на скорую атаку рухнули. Среди грохота приближавшегося конвоя трем эскортам удалось каким-то образом засечь место нашего погружения. Встревоженный Зигман скомандовал:

— Внимание! Погружение на 200 метров. Приготовьтесь к бомбардировке!

Через несколько секунд охотники сбросили на нас свой смертоносный груз. Солидная порция боезарядов произвела взрыв такой огромной мощи, который превзошел все, что мы испытали прежде. За бешеной тряской лодки последовала полная тьма. Я был отброшен к стальным тросам перископа. Направив луч своего фонарика на глубиномер, я с ужасом обнаружил, что его стрелка резко качнулась вниз. Я увидел, как два матроса, ответственные за горизонтальные рули, в панике повисли на рулевых колесах, услышал отчаянные команды командира и шокирующий плеск воды. Так поднялась занавесь над другим долгим актом трагедии, повторившим сцены истязаний, которым мы только что подвергались. Наверху, где были охотники, спустились сумерки, ветер утих, и поверхность океана успокоилась. В результате бомбардировки усилились. Разрывы мощных боезарядов заставляли грохотать океан. Мы тряслись от холода и потели от страха. Нас бросало в жар по мере приближения гибели. Ночью ядовитые испарения аккумуляторных батарей заполнили корпус лодки. Полуотравленные, мы пребывали в каком-то полубессознательном состоянии. А когда поднялось солнце, наши преследователи возобновили свои бомбардировки, сбросив более 300 боезарядов. Однако они не добились своего. «У-230» осталась на плаву на глубине почти 280 метров.

В полдень мы обнаружили, что лодка полностью утратила способность к дрейфу и у нас не осталось кислорода. Теперь предстояло выбирать между самоубийством и капитуляцией. В отчаянной попытке отдалить хоть на час смерть или плен Фридрих закачал немного сжатого воздуха в срединную цистерну балласта. Шипение воздуха привлекло внимание охотников. Еще один взрыв невероятной силы потащил лодку вверх. Как только иссяк сжатый воздух в цистернах балласта, она стремительно начала подниматься. Но затем взорвался еще один комплект боезарядов, сильно ударив взрывной волной в правый борт лодки и послав ее снова на дно. Мы ползали по центральному проходу, чтобы равномерно распределить свой вес, хотя и были уверены в неминуемом конце. Затем «У-230» плавно выровнялась на отметке глубиномера 300 метров и стала вибрировать в предсмертных конвульсиях. Люди захватили ртами резиновые шланги, втягивая горячий воздух из фильтров емкости с поташем и беспрерывно откашливаясь. Через восемь минут комплект из шести боезарядов взорвался за кормой. Затем все затихло более чем на час. Сверху не поступало ни импульса «асдика», ни телеметрического сигнала, никакого звука.

Перейдя порог выживаемости, мы попытались спровоцировать «томми» на обнаружение своего присутствия ударами кувалды по корпусу лодки. Однако реакции сверху не последовало. «У-230» начала медленный подъем.

19.55. Наконец распахнулась крышка рубочного люка. Нас с Зигманом буквально вынесло на ходовой мостик огромным избыточным давлением, образовавшимся в корпусе. В глаза ударили солнечные лучи. Изобилие свежего воздуха и ни одного признака присутствия противника в пределах видимости. После внимательного обзора неба и моря мы занялись оценкой повреждений, полученных лодкой в результате бомбардировок. Кормовая топливная цистерна разбита. Из нее вытекала солярка, оставляя предательский маслянистый шлейф в кильватере. Для противника большое маслянистое пятно было бесспорным свидетельством прямого попадания в лодку. Вот почему англичане оставили нас.

Тем не менее лодка получила большие повреждения. Две цистерны были разорваны, баллер руля правого борта погнулся, лопнул фундамент под дизелем, не говоря уже о бесчисленных более мелких повреждениях. Потеряна большая часть солярки. Продолжение похода было невозможно: даже возвращение на базу стало проблематичным.

В 21.05 Ридель передал в штаб радиограмму, информируя его о нашем состоянии и мощной противолодочной обороне противника в центре Атлантики. Он сообщил также, что мимо нас прошли два конвоя, не позволив нам выпустить хотя бы одну торпеду. Однако упущенные нами шансы увеличить счет потопленных судов противника не шли ни в какое сравнение с нашим неожиданным спасением. Только особая благосклонность Провидения позволила нам остаться в живых в то время, как многие другие лодки погибли на дне моря.

Вечером 15 мая на исходе четырехдневного сражения были подтверждены гибель «У-456», а также двух других лодок. «У-266» и «У-753» никогда больше не откликнулись на запрос штаба об их координатах. Итогом битвы была потеря шести лодок. Седьмая получила такие повреждения, которые сделали ее небоеспособной. Эта была катастрофа, вторая в мае 1943 года.

«У-230» тащилась на восток через необъятные пространства Атлантики. К счастью, два дня подряд не попалось ни одного самолета. Однако тишина была омрачена рядом трагических радиограмм с других подлодок. Их расшифровка стала частью нашей ежедневной работы. Кипа радиограмм росла на столике капитана.

«Атакованы самолетом. Тонем. «У-463».

«Преследование конвоя прекратили. Атакованы самолетом. «У-640».

«Атакованы эсминцем. Тонем. «У-128».

«Эсминцы. Самолет. Погружение невозможно. «У-528».

«Атакованы самолетом. Тонем. «У-646».

Эти лодки пропали навсегда. Мысли о неизбежности нашей собственной гибели сверлили нас тем более настойчиво, чем больше мы перехватывали радиограмм бедствия. Оставались часы, в лучшем случае дни до того, как нас настигнет противник и отправит в стальном гробу на вечное успокоение.

18 мая. На рассвете мы получили распоряжение произвести заправку топлива с подлодки «У-634» в сетке квадрата БЕ-81.

19 мая. Англичанам удались два прямых попадания. «У-954» и «У-273» были потоплены почти одновременно. Текст радиограмм, отправленный обеими подлодками, был одинаков. Только места их гибели разные.

21 мая. «У-230» в течение нескольких часов патрулировала в условленном месте встречи. В 13.15, когда мы уже начали сомневаться в существовании «У-634», глазастый Борхерт заметил лодку. Через 40 минут мы встали рядом с ее бортом. Я выяснил, что командиром «У-634» был Далхаус, мой старый приятель по совместной службе в Голландии, где мы тралили мины. Мы перекинули с лодки на лодку резиновые шланги, дрейфуя одновременно по ветру. При помощи помп в наши цистерны было перекачано 15 тонн солярки. Заправка заняла почти два часа в беспомощном нервном ожидании воздушного налета. Но самолеты не появились. С большим облегчением мы отошли от «У-634». Обе лодки взяли курс на Брест.

23 мая. «У-230» пересекла 15-ю западную долготу на подступах к Бискайскому заливу — чистилищу для наших подлодок. Мы перехватили новые радиограммы бедствия. Радиограмма с «У-91» информировала, что они видели, как была атакована и потоплена ударами с воздуха «У-752». Никто из ее экипажа не спасся. В 10.40 мы совершили срочное погружение перед атакой британского самолета «сандерлэнд». Не было запеленговано никаких радиолокационных импульсов. Очевидно, пилот полагался на собственное зрение. Эта атака стала началом шестидневного кошмара.

Под покровом темноты максимальная скорость хода «У-230» достигала всего лишь 12 узлов. Мы семь раз совершали срочные погружения, подверглись 28 атакам авиабомбами и комплектами боезарядов. К рассвету команда лодки была ошеломлена, оглушена и истощена. Мы скрылись под водой на весь день.

24 мая. Очевидно, англичане знали о том, что две подлодки следуют в порт. Их самолеты, включая базировавшиеся на суше четырехмоторные бомбардировщики, казалось, охотились именно за нами. В эту ночь мы девять раз уходили под воду и пережили в целом 36 бомбардировок с воздуха.

25 мая. Через три часа после рассвета мы вошли в смертельно опасную зону воздушного патрулирования противника. Двигаясь водой при абсолютном молчании, мы сумели ускользнуть от него сквозь дождь бесконечных, беспощадных и хищных импульсов «асдика». За час до полуночи лодка всплыла, но была обнаружена подстерегавшим нас самолетом. Во время первой же атаки четыре комплекта боезарядов сильно встряхнули нашу посудину. Неожиданно произошла вспышка в задней части центрального поста. Веер искр посыпался в тесном пространстве, нас окутали клубы ядовитого дыма. Лодка горела. Казалось, ее невозможно было заставить всплыть и мы обречены на гибель. Наглухо задраили круглые люки двух переборок. Несколько человек с огнетушителями принялись гасить огонь. «У-230» выбросило на поверхность там, где только секунды назад самолет сбросил нам свою дьявольскую визитную карточку. Клубы густого дыма душили нас. Огонь прыгал от стенки к стенке. Я прижал ко рту свой платок и вслед за капитаном прошел в рубку. Лодка выровнялась. Мы поспешили на мостик. Кто-то выбросил на палубу боекомплект для нашей пушки. Заработал дизель с левого борта. Пламя вырвалось из рубочного люка. Мы двигались в ночи, как горящий факел. Наконец команде удалось погасить пожар внутри корпуса.

В эту ночь мы подверглись атакам с воздуха еще семь раз. На нас было сброшено 28 авиабомб.

26 мая. Четвертый день нашей борьбы за возвращение в порт и, следовательно, спасение. Мы двигались на глубине 40 метров, прислушиваясь к разрывам глубинных бомб, раздававшимся на расстоянии многих миль к западу. Это продолжалось весь день. В 22.30 мы всплыли. Ночь была очень темной. Больше часа радар не улавливал никаких сигналов. Затем мы увидели, как в небе повисло большое светлое пятно. Оно росло с безумной скоростью, осветив мостик слепящим дневным светом. Четырехмоторный «либерейтор» с ревом приближался к нам, стреляя из пулеметов. Подлодка рванулась навстречу быстро приближавшемуся свету. Летающий гигант с ревом пронесся над мостиком и скрылся в ночной тьме, осыпав мостик искрами и дыхнув на нас волной горячего воздуха. Взорвались четыре бомбы, распространяя глухой рокот. После каждого взрыва меня подбрасывало вверх.

Через несколько минут снизу сообщили:

— Лодка управляема, готова к погружению.

Когда «У-230» погрузилась на безопасную глубину, Зигман вломился в радиорубку к радисту, который не смог предупредить нас о показаниях радара.

— Кёстнер, в чем дело, черт побери? Спишь, что ли? Ты чуть не погубил нас!

— Герр капитан, на радаре не было показаний, — возразил радист. — А наш радиолокатор в порядке.

— Не рассказывай мне сказки, Кёстнер, — возмутился Зигман. — В твоих руках — судьба команды. Если ты еще раз ошибешься, нам несдобровать.

27 мая. Мы всплыли, истощив запасы электроэнергии и кислорода. Нервное напряжение достигло высшей точки. По телу прошла дрожь, во рту пересохло. Мне казалось, мы не переживем очередную атаку, если она последует в ближайшую минуту. Однако продолжительное время нас сопровождали только рокот дизеля и шум вентиляционной установки.

Щадящий период времени длился всего лишь час. Внезапно свет прожектора осветил мостик. Его луч светил со стороны кормы справа. Снова гигантский «либерейтор» снижался, чтобы обстрелять лодку. Его пули прошли в сантиметрах над нашими головами. Затем самолет умчался в ночь, выключив прожекторы. Четыре разрыва бомб подняли в воздух фонтаны воды. Лодку сильно тряхнуло, но обошлось без повреждений. Мы немедленно ушли под воду.

Когда я провожал командира в каюту, он расстегнул свой покрытый солью кожаный китель и, подняв голову вверх, сказал:

— Я допускаю, старпом, что наш радар не уловил никаких импульсов. Кажется, наш «метокс» в полном порядке. Англичане, должно быть, применили новый тип радара. Это единственное объяснение произошедшему.

Мы были шокированы. Сначала авианосец в конвое. Теперь новая электронная диковинка, позволявшая англичанам обнаруживать нас, не раскрывая себя. Больше не было смысла подлодкам двигаться днем под водой, а ночью — в надводном положении. Нам придется изменить свою тактику и двигаться в надводном положении днем, когда противник виден невооруженным глазом. Уничтожать его при дневном свете лучше, чем быть разнесенным на куски ночью.

В 07.20 мы всплыли, но вовсе не были уверены, что наши надежды на последний 170-мильный переход в порт осуществимы. Было обнаружено четыре «сандерлэнда» и пять «либерейторов». Девять раз мы погружались в воду и девять раз всплывали, продолжая движение вперед. В полдень мы достигли континентального шельфа. Ночью сообщили в штаб, что прибудем на место встречи с тральщиком сопровождения на следующее утро в 08.00. Потом ушли под воду с мыслями о том, что в этой новой войне на море у нас больше нет шансов на успех.

Глава 12

28 мая в 12.40 «У-230» вошла во внутреннюю бухту Бреста. Встречавшим на пирсе она дала наглядное представление о том, через какие испытания нам пришлось пройти. Корма лодки была большей частью затоплена. Надстройка имела значительные повреждения. Нас не встречал военный оркестр, играя бравурные марши.

Только девушки с букетами цветов напоминали о героическом походе. Командующий Девятой флотилией и его свита были шокированы. Нас без церемоний поспешно направили в военный городок и привели в зал приемов, где сухопутные хозяева хорошо постарались, чтобы возвращение на базу радовало нас.

После приема я вернулся в свою комнату, ту самую, которую я покинул пять недель назад. Мои вещи уже были доставлены из хранилища. Когда я вскрыл конверт со своим завещанием, вынутый из саквояжа, то почувствовал, как меня переполняет радость: я выжил. В своей почте я обнаружил только два письма от Марианны. Они навеяли на меня множество незнакомых доселе мыслей. От них меня отвлек небольшой пакет из дома. Мама прислала домашний торт ко дню рождения. Он дожидался меня четыре недели, затвердел и крошился. Но мне хотелось уважить материнскую веру в долгожительство сына. Я съел кусочек торта.

Двухдневные напряженные будни в порту — демонтаж оборудования лодки и перемещение ее в сухой док — не дали мне поразмышлять о причинах неудачи нашего похода. Но задуматься пришлось уже на следующее утро. Я случайно находился на пирсе, когда в бухту наконец вернулась «У-634» через три дня после нас. На этот раз я присовокупил к благодарности за помощь Дальхаусу крепкое рукопожатие.

Тем не менее в конце концов удалось подавить болезненные мысли и чувства. Я постарался забыть о том, что смерть постоянно сопровождала меня в мае. С неуемной энергией молодости я окунулся в бурную и переменчивую жизнь в порту. Я присоединился в казино-баре к своим друзьям, которым посчастливилось вернуться из похода. Мы отмечали дни рождения, танцевали со всеми красотками мадам. Она обновила свой контингент несколькими экзотическими цветками разного цвета — от белого до желтого и шоколадного. Жанин была обворожительна, как всегда. То, что она дарила любовь другим в мое отсутствие, не имело значения. Ведь это могли быть последние часы любви и жизни моих товарищей.

Фактически подводная война превращалась для нас в бесконечную похоронную процессию. Союзники нанесли нам на море контрудар беспрецедентной силы. Англичане и американцы копили свои силы медленно, но неуклонно. Они увеличили флот быстроходных сторожевых кораблей, построили несколько авианосцев среднего водоизмещения, а ряд транспортов превратили в миниатюрные авианосцы. Они создали эскадрильи морской авиации, а также приспособили для борьбы с нашим надводным и подводным флотом армады стратегических бомбардировщиков, базировавшихся на суше. И неожиданно нанесли по нам удары с поразительной точностью. Тридцать восемь — такова была цифра наших потопленных подлодок в роковой май 1943 года. Вместе с ними погибли многие мои боевые друзья и товарищи по учебе. Пока наш главный штаб не примет эффективные контрмеры, все наши хваленые новые подлодки будут лишь увеличивать число стальных гробов.

Предполагалось, что ремонт «У-230» займет минимум четыре недели. Поскольку мне предоставили продолжительный отпуск, я решил съездить в Париж, навестить родных и провести недельку с Марианной на солнечном пляже Ванзее в Берлине. Да, отпуск был продолжителен, но я отлично сознавал, что срок моей жизни ограничен.

В начале июня вечером я отбыл экспрессом в Париж, передав дела Риделю. Пока поезд мчался по сельской местности, я пытался вообразить, что слышу знакомый шум дизелей, грохот разрывов глубинных боезарядов, авиабомб и торпед, треск раскалывавшихся кораблей и рокот океана. Однако до моего слуха доносились только забытые звуки стука колес, катившихся по рельсам. На парижский вокзал Монпарнас я прибыл ранним, еще свежим утром. Такси доставило меня в отель близ Вандомской площади, который предназначался для проживания морских офицеров. Я решил воздерживаться от амурных связей во время короткого пребывания в городе, но обилие агрессивных девиц вскоре подвергло мою решимость серьезному испытанию. Я поспешил в прохладные залы Лувра и провел большую часть дня в прогулках по галерее Аполлона, Великой галерее и залу Кариатид, где, судя по легенде, было повешено немало гугенотов. Вечером я сходил в изысканный ресторан близ Оперы и поужинал в торжественном уединении. Затем прошелся вдоль бульвара Капуцинов, отклонив несколько предложений платной любви, и вернулся в уютный номер отеля.

На следующий день у меня оставалось до отъезда много свободного времени. Утром я гулял по Плас Пигаль, плотно позавтракал в маленьком кафе на Монмартре, поднимался по длинной лестнице к Сакре-Кёр. Я провел полдень и вечер на левобережье, праздно бродя по улицам и соря деньгами в кафе. Париж, прекрасный Париж, как мне не хотелось покидать его! Однако в 22.00 я сел в поезд, уходивший в Германию.

Утреннее солнце поднялось уже высоко, когда мой экспресс прибыл на вокзал Франкфурта. Я сразу обратил внимание на то, что огромный стеклянный купол над железнодорожными путями сильно поврежден бомбардировками противника. Стекла выбиты, остался только голый стальной каркас. Это зрелище стало печальной прелюдией к моему возвращению домой.

Как всегда, я вернулся к родным без уведомления. Когда на мой звонок мать открыла дверь, то посмотрела на меня как на незнакомца. Подождав секунду, я сказал:

— Здравствуй, мама! Может, ты меня впустишь? Как хорошо снова быть дома.

Я заметил, что мать время от времени пробирает нервная дрожь, что она сильно похудела. Мне показалось, что ее гложет печаль. Но я не стал расспрашивать ее, решив сказать что-нибудь приятное.

— Я так рад снова отдохнуть за своим столом.

Естественно, она справилась, голоден ли я, утверждала, что выгляжу сильно осунувшимся, и беспокоилась о моем здоровье.

— Скажи, у тебя достаточно теплого нижнего белья? Может, ты не знаешь, но мы отдали всю лишнюю одежду нашим солдатам, воюющим в России. Твои ботинки, лыжный костюм вместе с лыжами. Расскажи, как идет война в Атлантике? Теперь мы слышим не так много о наших подлодках.

Я сказал, что она скоро снова услышит о наших успехах. И, решив, что не буду обсуждать с ней военные действия, переменил тему разговора:

— Как поживаете? Что с Труди? Виделась ли она со своим супругом в последнее время?

— С Труди все в порядке, — отвечала мать. — Ганс был здесь на Пасху. Его родители тоже приходили в гости. Их сильно бомбили в Дюссельдорфе, и они уехали в Шварцвальд, пока обстановка не улучшится. Нас тоже недавно бомбили, но не так ужасно, как в других местах.

— Как папа? — спросил я.

Мать разрыдалась. С заплаканным лицом она сообщила, что отца три месяца назад арестовало гестапо. Он все еще находился в заключении в городской тюрьме в Хам-мел ьгас се.

— Я не сообщала тебе об этом в своих письмах, — сказала она всхлипывая. — Не хотела; чтобы ты знал.

Разрываясь между удивлением и яростью, я добился от нее сбивчивого рассказа о том, что произошло. Отец поддерживал более чем дружеские и случайные отношения с молодой женщиной. Она служила в его фирме продолжительное время. Однажды отец потребовал от матери развода, желая жениться на этой женщине. Но его арестовали не поэтому. Причина была другая. Женщина, которую он любил, оказалась еврейкой. Согласно официальной идеологии, такая связь считалась преступлением. А отец вдобавок укрыл ее от полиции. К несчастью, кто-то донес властям, что женщина — еврейка. Гестапо схватило и женщину, и отца. Ее бросили в концлагерь, отца — в тюрьму.

Арест отца привел меня в бешенство. Несправедливость по отношению к нему была проявлена властями не впервые. Зимой 1936 года деятельность финансовой компании отца и 36 других аналогичных фирм была прекращена. Просто потому, что они не отвечали политическим установкам руководителей Третьего рейха. Отца без объяснения или предупреждения лишили дела всей жизни. Он был вынужден начать бизнес заново в возрасте 46 лет. Только благодаря талантам и упорной работе ему удалось организовать новое дело и обеспечить семью.

Нелепая идеология властей не раз выходила за пределы разумного. Я лично был свидетелем «хрустальной ночи» во Франкфурте в 1938 году, когда разъяренные толпы носились по улицам, круша витрины и грабя еврейские магазины в присутствии безразличных к происходившему полицейских. Налетчики швыряли из окон еврейских квартир мебель, сбрасывали с балконов пианино, фарфоровую посуду, книги, настольные лампы, кухонную утварь. Когда заканчивалось разграбление всего наиболее ценного, остальные вещи складывались в кучу и поджигались. Помню, как отец вел меня между пожарищами на выручку друга-еврея. Мы пришли к нему в квартиру, когда она уже была разворована, а ее жильцы изгнаны. Я видел тогда на лице отца гнев и слезы.

Мы с отцом восприняли «хрустальную ночь» как событие постыдное и трагическое. Но осознавали бессмысленность бунта в безнадежных обстоятельствах. Я понимал, что в стране, которая была дорога мне, что-то неладно. Но мне пришлось уйти на войну в 19 лет. У меня не было ни времени, ни интереса разбираться в политике режима. Теперь, однако, эта политика непосредственно задевала меня и будила во мне мятежные чувства. Я решил, что должен разобраться с делом отца, даже если это повредит моей военной карьере.

Я немедленно отправился в отделение гестапо на Линденштрассе, находившееся недалеко от нашего дома. Морская форма и награды позволили мне пройти мимо охраны без лишних вопросов. Когда я вошел в просторный зал, секретарша за столом у входа поинтересовалась, чем могла быть полезной.

— Скажите, как мне увидеть оберштурмбанфюрера фон Молитора? — ответил я вопросом на вопрос, затем с улыбкой вручил секретарше свою визитную карточку и добавил: — Это будет сюрпризом для герра фон Молитора.

Я полагал, что ему редко приходилось видеть офицеров-подводников, да еще таких, чьи отцы сидят за решеткой.

Мне пришлось ждать встречи с оберштурмбанфюрером довольно долго. Времени было достаточно, чтобы обдумать план беседы. Затем секретарша провела меня в отлично меблированный кабинет и представила шефу СС в городе. Итак, передо мной был могущественный человек, которому стоило пошевелить пальцем, чтобы решить чью-либо судьбу. Этот офицер средних лет в серой полевой форме СС больше напоминал вальяжного бизнесмена, чем хладнокровного карателя.

Приветствие фон Молитора было столь же необычным, сколь его внешний вид.

— Приятно увидеть для разнообразия флотского офицера, — сказал он. — Я знаю, что вы служите в подводном флоте. Весьма интересная и увлекательная служба, не правда ли? Что я могу для вас сделать, лейтенант?

Я ответил ему ледяным тоном:

— Герр оберштурмбанфюрер, в вашей тюрьме содержится мой отец. Без всяких оснований. Я требую его немедленного освобождения.

Дружелюбную улыбку на его полном лице сменило выражение беспокойства. Он бросил взгляд на мою визитную карточку, снова прочел мое имя и затем произнес запинаясь:

— Мне не сообщали об аресте отца отличившегося моряка. К сожалению, лейтенант, должно быть, произошла ошибка. Я немедленно разберусь в этом деле.

Он что-то написал на листе бумаги и нажал кнопку вызова. Из другой двери вошел еще один секретарь и взял у шефа листок.

— Понимаете, лейтенант, меня не информируют по каждому конкретному случаю ареста. Но полагаю, вы пришли к нам только по делу своего отца?

— Разумеется. И я считаю причину его ареста...

Прежде чем я мог совершить большой промах, высказавшись резко, снова вошла секретарша и вручила фон Молитору другой лист бумаги.

Некоторое время он внимательно изучал его, затем сказал примирительным тоном:

— Лейтенант, теперь я в курсе дела. Вечером отец будет с вами. Уверен, что три месяца в заключении послужат ему уроком. Сожалею, что все так произошло. Но ваш отец не должен винить никого, кроме себя самого. Рад, что смог оказать вам услугу. Надеюсь, что ваш отпуск ничто больше не омрачит. Прощайте. Хайль Гитлер!

Быстро поднявшись, я коротко поблагодарил его. Конечно, никакой услуги шеф СС мне не оказывал, вряд ли он смог бы проигнорировать мое требование освободить отца. Я попрощался с фон Молитором традиционным военным приветствием и, когда вышел на улицу, вспомнил об искусительнице отца, тоже попавшей в заключение. Я сожалел, что не мог ей помочь. Только после войны, я узнал, что ей как-то удалось выжить.

Затем я пошел в офис отца, чтобы увидеть сестренку Труди впервые после свадьбы. Когда я сообщил ей, что отец будет к ужину дома, Труди расплакалась. Сквозь слезы она сказала:

— Мы просили освободить отца, но в гестапо отказывались даже выслушать нашу просьбу. Не представляешь, как я рада твоему возвращению домой. Мать в отчаянии из-за брачных планов отца. Обстановка невыносима. Пока он сидел в тюрьме Хаммельгассе, мне пришлось вести его дела самой.

Я похвалил Труди и сказал, что горжусь ею. Затем я предложил закрыть офис до следующего дня. В этот день мы организуем семейный праздник. Сестра отдала соответствующие распоряжения женщине-менеджеру, и вскоре мы вместе вернулись домой.

Мать очень беспокоилась и нервничала, но была готова простить отца, если он ее не Просит. Последний вариант стал менее вероятным после того, как отец потерял возможность видеться с объектом своих вожделений.

Приближалось время ужина, когда поворотом ключа была отперта входная дверь, и отец, не ведая о моем присутствии, вошел в вестибюль. Как только он увидел меня, то сразу же понял, кто способствовал его освобождению из тюрьмы. Молча мы обменялись рукопожатиями. Лицо отца обросло недельной щетиной. В гестапо ему даже не дали побриться.

Ужин проходил в натянутой атмосфере. Нам было трудно найти общую тему разговора. Я вкратце рассказал о положении на фронте в Атлантике, утаив правду. Колоссальные трудности наших армий на русском фронте и полное поражение Роммеля в Северной Африке, кажется, беспокоили отца больше, чем неприятности с гестапо. Он рассказывал мне об участившихся воздушных налетах на Франкфурт и перемещении своих деловых учреждений за город. Мы обсудили много тем, кроме одной. Отец так и не упомянул о своем романе и не поднимал вопроса о возможности развода с матерью. С моей точки зрения, самым важным было то, что он вернулся домой. Что же касается сохранения брака, то эту проблему отец и мать должны были решить между собой сами.

Через сутки я прибыл в Берлин. Выйдя из вокзала, остановился пораженный масштабами разрушений. Повсюду валялись битое стекло, куски штукатурки, рваный камень и кирпич. Впервые меня не встречала на вокзале Марианна.

С намерением зайти к Марианне в офис я сел в трамвай, шедший к центру столицы. Поездка удручала. Массированные бомбардировки почти сровняли с землей значительную часть города, оставив строительный мусор, пыль и миллионы человеческих трагедий. Я чувствовал себя так, будто подо мной проваливается почва, будто я беженец, сошедший с очередного поезда. В конце концов я добрался до места, где работала Марианна, то есть туда, где раньше стояло семиэтажное здание. Но там стояло лишь несколько разрушенных стен. Возвышалась груда битого кирпича в два этажа.

Я покинул развалины и стал искать ближайшую станцию метро. Затем отправился на электричке в пригород, где проживала с родителями Марианна. Выйдя из метро, я повсюду видел сожженные дотла дома и разрушенные здания. Казалось, смерть и разрушения шли за мной по пятам. Приблизившись к дому Марианны, я приготовился пережить трагедию, о которой подозревал. Передо мной там, где когда-то был дом, возвышалась груда пепла. Его дымовая труба торчала, как предостерегающий перст. Вокруг нее были разбросаны битый кирпич и каменные блоки, почерневшие от сажи. Стальные балки погнулись при пожаре. Повсюду лежали разного рода обломки. В них застряла деревянная дощечка с надписью красной краской: «Вся семья Гарденбергов погибла».

Перед тем как уйти, я перечитал надпись два или три раза. Я утратил способность соображать. Что-то першило в горле. Мое сердце окаменело. В то мгновение умерли все мои чувства и мысли — они сгорели, как дома вокруг. Я стал совершенно бесчувственным ко всему.

Очередной поезд доставил меня домой, во Франкфурт. Я провел в городе четыре бесцельных дня, скорбя о Марианне. Одну из ночей пришлось провести в погребе нашего жилого здания, прислушиваясь к вою сирен и глухим разрывам зенитных снарядов. Пока меня встряхивали взрывы авиабомб, я рассматривал окаменевшие лица окружавших меня людей, привыкших к воздушным налетам. Когда все закончилось, улица снаружи наполнилась едким запахом пороха, стонами пострадавших и звоном пожарных колоколов. Таковы были последствия войны: Марианна стала жертвой воздушного налета, а моя семья привыкала спасаться от бомбежек под землей. После этой ночи я больше не видел смысла оставаться дома. Я должен был вернуться на свою подлодку и сражаться до победы ради тех, кто дома влачил жалкое существование в вечном страхе перед смертью.

Проведя ночь в темном поезде, я прибыл в Париж. Город дышал миром. Жаркое июньское солнце золотило деревья и крыши домов. Жара напомнила мне о неудобстве морской формы и заставила подумать о преимуществах штатской одежды. Нелегко было для меня смешаться с пестрой парижской публикой, которая, так или иначе, старалась не замечать войну. Я обратил внимание на то, что большинство элегантно одетых парижан игнорировало людей в военной форме. Я понял, какая пропасть разделяла меня с ними, наслаждавшимися всеми благами жизни, как далеки были мы, военные, не имевшие иного выбора, кроме как идти в бой и умирать, от людей, живущих мирными интересами.

Поздно вечером я вернулся в военный городок Брест и обнаружил в баре флотилии весьма оживленного Риделя и других своих товарищей. Я присоединился к пирушке. Бар содрогался от нашего буйного веселья и непристойных морских песенок. Мы нуждались в этом буйстве, чтобы забыть о том, что скоро многих из нас недосчитаются и у нас осталось слишком мало времени для веселья. Я лично нуждался в отключке, чтобы забыть о двойном потрясении: гибели Марианны и аресте гестаповцами отца. Друзья, крепкие напитки и разбитная жизнь уводили в сладкое забытье. Но я должен был исполнять свой долг.

Мне было нетрудно приспособиться к знакомым военно-морским будням. Ежедневно я навещал судоверфи, строго следил за дисциплиной в команде подлодки. Только один матрос доставлял мне хлопоты. Он повадился бегать по ночам веселиться в город, преодолевая ограждение военного городка. К несчастью, он часто ввязывался в кулачные бои из-за женщин, и я решил отправить его на восемь дней на гауптвахту. В иных отношениях он был отличным парнем и показал себя надежным подводником, когда наша лодка покинула порт.

В мое кратковременное отсутствие штаб флотилии сделал замечательное приобретение. Обнаружилось, что флотилия играет важную роль в составе германского флота и ей необходимо иметь своего фотографа для ознакомления потомства с интересными событиями в жизни соединения. Фотографом оказалась привлекательная молодая женщина. Случайная утренняя встреча с этой женщиной побудила меня пригласить ее посидеть в баре. Когда мы там расположились, я заметил:

— У вас очень знакомый южный акцент.

— А ваше произношение тоже несколько отличается от берлинского, — парировала она мое замечание с улыбкой.

— Согласен. Я вырос на озере Констанца. На северном побережье.

— Какое совпадение! — воскликнула она. — Я жила напротив, за озером, в Констанце. Меня зовут Вероника, многие именуют просто Верой.

Я пригласил Веру поужинать, и она согласилась без раздумий. После дневной работы я выкупался в бассейне, который был также новым приобретением флотилии. Затем настало время встречи. Я постучал в дверь домика, который заняла Вера после назначения.

Вдвоем мы покинули военный городок и побрели по узким улицам Бреста под солнцем, склонявшимся к закату. Мы заказали на ужин жареных моллюсков, креветок в винном соусе, огромного омара и бутылку «Божоле». Затем пошли в маленькое уединенное кафе и танцевали под музыку пианиста, исполнявшего все наши заявки. После этого вернулись в военный городок. Как-то необычно было войти в это огороженное для военных моряков и тщательно охраняемое место с женщиной.

С этой ночи я постоянно встречался с Верой после работы. Однажды в субботу я вспомнил о своем намерении обзавестись цивильным костюмом и попросил Веру помочь мне в поисках материала и портного. Несмотря на дефицит товаров в военное время, портной предложил нам поразительное разнообразие тканей, причем без карточек. Я выбрал шотландку. Портной снял с меня мерку, назначил цену и срок изготовления костюма. Я не испытывал ни малейшего беспокойства по поводу того, что, может быть, мне вообще не представится случай надеть костюм. С этим приобретением я как бы подбадривал самого себя, старался быть оптимистичнее.

В оставшиеся дни нашего пребывания в порту было немало поводов для пессимизма. Когда не возвращался из похода боевой товарищ, когда открылась правда о наших потерях в мае, когда вползала во внутреннюю гавань побитая подлодка, когда сообщения о растущих потерях становились главной темой разговоров в офицерской столовой. И в моей памяти вновь всплывали ужасные картины нашего подводного ада. Росло предчувствие несчастья. Хуже всего было то, что наши ребята не могли дорого отдать свои жизни. Несмотря на большие потери, мы в апреле потопили только треть судов союзников, отправленных на дно в марте. В катастрофическом для нас мае было потоплено всего 50 судов противника, тоннажем в 265 тысяч тонн. К середине июня подводная война фактически не принесла результатов. За две недели было потеряно еще 16 подлодок. Адмирал Дениц приказал временно прекратить атаки на судоходных линиях в Северной Атлантике. Выжившим подлодкам были изменены районы патрулирования, но они не были отозваны с фронта. Напротив, чтобы компенсировать наши ошеломляющие потери, предпринимали гигантские усилия для быстрого ремонта подлодок, находившихся в сухих доках, и завершения строительства новых подводных судов на судоверфях. Замысел состоял в том, чтобы включить в боевые действия несовершенные и устаревшие типы лодок. Это должно было показать союзникам, что им не удалось переломить нам хребет. В своей речи в Лориане Дениц уверял нас, что неудачи носят временный характер и неблагоприятная тенденция будет обращена вспять нашими контрмерами. Но пока мы все равно должны выходить в море. По словам адмирала, наши усилия связывают военно-морские силы союзников в Атлантике и отвлекают их бомбардировщики от воздушных налетов на немецкие города.

В конце июня я вывел «У-230» из сухого дока и привел ее к пирсу, где необходимо было завершить переоснащение. С этого времени все наши загулы в порту прекратились. Теперь главное — подлодка, война и подготовка к неизбежному столкновению с врагом. Такова была реальность. Остальное — пустые желания и мечты.

29 июня в полдень, после того как командир вернулся с совещания высокопоставленных офицеров-подводников Западного фронта, он попросил меня зайти к нему в комнату.

— Захвати с собой Фридриха и Риделя, — добавил он. — У меня интересные новости. Через 20 минут мы были у Зигмана.

— Садитесь, господа, — обратился он к нам. — Мое сообщение займет некоторое время. И то, что вы услышите, не следует разглашать. Штаб доверил нам особое задание. Главной целью предстоящего похода будет постановка мин у побережья Соединенных Штатов. Мы возьмем на борт 24 магнитные мины последней конструкции и установим их в Чесапикском заливе, точнее, перед базой ВМС США в Норфолке. Не нужно говорить вам об опасностях этого предприятия. Я требую, чтобы суть задания оставалась в тайне, пока мы не вышли в море. Не хотелось бы по прибытии в США обнаружить, что нас там уже поджидают. И еще одно. Чесапикский залив слишком мелководен, чтобы позволить нашей лодке погружаться. Мы будем осуществлять минирование в надводном положении. Старпом, попрошу тебя обеспечить все необходимые навигационные карты этого района и держать их за семью замками.

Мы трое внимательно выслушали капитана и порадовались тому, что предстоящий поход будет необычным. Заботясь о безопасности лодки, я спросил у командира:

— Если мы примем на борт 24 мины, то сможем взять с собой не больше двух торпед.

— Верно, старпом, только две. Остальное пространство лодки будет заполнено минами, за погрузку которых ты отвечаешь.

В разговор вступил Фридрих:

— Сколько мы возьмем с собой солярки?

— Обычную норму. Все продумано. Дозаправка лодки будет осуществляться одной из подлодок-танкеров в районе Вест-Индии, зоне наших будущих операций. Там нас снабдят пищей, горючим и торпедами. Ридель, позаботься об экипировке команды тропической формой и о соответствующей диете. Господа, — закончил капитан, — полагаю, мы будем находиться в море весь остаток лета.

1 июля мы погрузили на борт лодки мины. Необычный груз немедленно побудил команду строить догадки. Часть людей была уверена, что мы идем минировать британский порт. Другие полагали, что это будет Гибралтарская бухта. Самые догадливые утверждали, что мы отправимся к важному порту на побережье Западной Африки — Фритауну. Горячие пересуды вызвали у меня улыбку. Приятно было видеть, что команда стремится, как и прежде, выйти в море.

Но чем ближе становилась дата выхода в море, тем больше я сомневался в переломе ситуации в Атлантике к лучшему. Ни одна из ожидавшихся технических новинок не поступила на вооружение «У-230». Утверждалось, что наш радар «метокс» был последним достижением в сфере радиолокации. Была обещана установка на лодке дополнительных стволов зенитной артиллерии, однако они не поступили в порт в достаточном количестве. Ходили слухи о таком новшестве, как резиновое покрытие прочного и легкого корпусов лодки для ее защиты от импульсов «асдика». Оказалось, что это пустые разговоры. Единственным улучшением было покрытие ограждения ходового мостика бронированными плитами. Одновременно демонтировали устаревшую радиолокационную антенну и 88-миллиметровую пушку на передней палубе, Все было против нас. Англичане использовали авиацию в таких больших масштабах, что подлодки едва ли смогли бы пересечь Бискайский залив незамеченными. За шесть недель союзники уменьшили число наших боевых подлодок на 40 процентов. Оставшиеся же должны были преодолевать при выходе и возвращении в порт базирования мощную противолодочную оборону.

Несмотря на моральную и физическую усталость, мы еще верили в благоприятный поворот событий в том случае, если продержимся какое-то время. Должны были продержаться.

За два дня до ухода в море я снова навестил своего портного. Он не успел закончить мой костюм к обещанному сроку. Я договорился с ним, что мой заказ будет выполнен через две недели, и поощрил его активность оплатой половины стоимости работы. Мне не хотелось быть должником портного в случае моей гибели в походе.

Глава 13

Понедельник, 5 июля. Уход «У-230» в море запланирован на вечер. В это день на лодку был приписан еще один пассажир. Штаб, учитывая продолжительность нашего похода и возможные ранения наших зенитчиков и вахтенных, пополнил личный .состав «У-230» врачом. Он прибыл на пирс нагруженный несколькими чемоданами, как будто мы собирались на увеселительную прогулку.

— Здравствуйте, герр лейтенант, — обратился он ко мне. — Меня зовут доктор Рехе. Я буду заботиться о здоровье ваших людей. Но должен признаться, что я никогда не плавал на кораблях, тем более на подводных лодках. Не будете ли вы так любезны показать мне мою каюту?

Наши ребята слушали его ухмыляясь и отпуская порой насмешливые реплики. Я пожал худощавую руку врача и объяснил извиняющимся тоном:

— Доктор, на подлодке нет каюты в подлинном смысле этого слова. У нас также нет помещения для хранения всего вашего багажа. Пожалуйста, возьмите с собой только то, в чем действительно нуждаетесь. Это примерно четверть того, что с вами. Потом мы пройдем внутрь лодки.

После того как доктор значительно уменьшил свой багаж, я нашел ему место в помещении для унтер-офицеров, где он занял койку над койкой штурмана,

На закате мы присутствовали на прощальном приеме в военном городке, затем небольшими молчаливыми группами пошли на подлодку. Никто, начиная от капитана и кончая рядовым матросом, не делился своими мыслями о предстоящей встрече со смертельным врагом. Всем было хорошо известно, несмотря на попытки командования скрыть правду, что противнику удавалось потопить три из пяти подлодок, пересекавших Бискайский залив. Только 24 июня «томми» отправили на дно четыре наши подлодки в течение 16 часов.

Когда «У-230» отчалила от пирса, была совершенно безлунная ночь. Не было ни музыки оркестра, ни шумного застолья, ни толпы провожающих на пирсе. Мы вышли в море тайком, чтобы о начале нашего похода не узнали французские партизаны или британские шпионы. В эти дни британская разведка следила за нами повсюду — в военном городке, в сухом доке, в ресторанах и даже в публичных домах.

На краешке побережья Бретани, где из моря выступают голые скалы, нас встретил сторожевой корабль и повел на юг вдоль берега к месту встречи с другими подлодками из Лориана. Ночь прошла без происшествий, и на рассвете мы присоединились к «У-506» и «У-533». Нам было приказано втроем пересечь Бискайский залив, отбивая совместным огнем авианалеты англичан.

Вокруг места встречи подлодок кружили четыре эскорта в полной боевой готовности. Три командира подлодок переговаривались по мегафонам, обсуждая план взаимодействия во время перехода через залив. Они договорились двигаться днем в надводном положении со скоростью 18 узлов, ночью же идти под водой, поддерживая тесный контакт, и снова по команде всплывать на рассвете. Если самолет удавалось обнаружить на безопасной дистанции, капитан «У-533» должен был подать другим лодкам желтым флагом сигнал к погружению под воду. Если же он подавал сигнал красным флагом, то это означало, что самолет противника приблизился настолько, что безопасный уход под воду невозможен. Тогда три лодки должны были отогнать самолет совместным огнем.

Этот «мудрый» план, разработанный в кабинетах офицерами штаба, был порочен по сути и совершенно невыполним. Однако за неимением лучшего капитаны решили его придерживаться.

В 08.10 три подлодки взяли курс на запад в попытке прорваться сквозь плотную противолодочную оборону противника. Как только мы двинулись в этом направлении, эскорты повернули на восток, возвращаясь в порт. Стоял жаркий влажный день — отличное время, чтобы поваляться на пляже. На небе — высокая облачность, дымка тумана стелилась пониже. «Метокс» ничего не показывал. Три напряженных часа мы прошли без происшествий.

11.35. «У-533» просигналила желтым флагом. Тотчас мы запеленговали самолет на дистанции 10 тысяч метров по правому борту. Через 30 минут «У-506» при помощи своего нового акустического прибора дала сигнал к всплытию. Три лодки одновременно вынырнули на поверхность моря, как хорошо надрессированные тюлени. Полным ходом они продолжили движение на запад, оставляя за собой длинные пенистые следы.

13.10. Из-за облачного покрова выскочил «либерейтор» на дистанции три тысячи метров. Погружаться поздно. Сразу же показался красный флаг, и зенитные расчеты трех лодок заняли свои места на палубе. Огромная черная птица снизилась для атаки. Но прежде чем войти в зону досягаемости нашего огня, самолет сделал вираж и стал кружить над нами в высоте.

13.18. В небе появился другой «либерейтор», повторив маневр своего предшественника. Оба самолета кружили над нами на почтительном расстоянии. Я приказал доставить на мостик и в боевую рубку больше боеприпасов. В такой ситуации не могло быть и речи о погружении. Застигнутые врасплох самолетами противника, три подлодки гасили желание «томми» атаковать одиночными залпами. Рокот работавших дизелей подлодок, распространявшийся снизу, дополнялся ревом авиационных двигателей сверху.

13.25. Из облаков вынырнул «сандерлэнд» и присоединился к двум кружившим над нами «либерейторам». Его появление снизило до минимума наши шансы на благоприятный исход развития событий.

13.32. С появлением третьего «либерейтора» образовалась четверка самолетов. Наши шансы упали до нуля. Казалось, что поход, продлившийся всего несколько часов, подошел к преждевременному завершению. Мы ожидали атаки с воздуха, сохраняя в душе всего лишь крупицу той решимости, с которой вышли в поход.

13.40. «Либерейтор» ринулся в атаку. Зенитки трех подлодок ударили одновременно по пилоту, который, казалось, совершал безумие, пикируя в зону сплошного огня. Однако вскоре с противоположной стороны нас атаковал другой «либерейтор», отвлекая на себя часть огня. Мы начали маневрировать зигзагами, стремясь расстроить план атакующих. Один из самолетов, обстрелявших во время пикирования из пулеметов «У-230», сбросил кассету бомб и пронесся с ревом всего лишь в трех метрах от мостика. Последовали четыре взрыва, сопровождавшиеся вздыбившимися фонтанами воды. Один из наших зенитчиков у нижнего орудия стал оседать и рухнул на палубу. Его заменил другой матрос. Через несколько секунд четыре фонтана взметнулись рядом с рубкой «У-506». В это время другой самолет пробивался сквозь нашу огневую завесу.

Мы спустили раненого зенитчика в прочный корпус и доставили на мостик новую порцию боеприпасов. Внезапно «У-506» ушла под воду. Четыре пилота «томми» решили, что наступил благоприятный момент, и начали решающую атаку. Но случилось неожиданное. «У-506» быстро вынырнула на поверхность, и ее расчеты бросились к зениткам. Подлодка резко развернулась влево, уклоняясь от бомб, сброшенных «сандерлэндом». Грохот их взрывов прозвучал среди тугих хлопков нашей зенитки, пулеметной дроби самолетов, шума дизелей и рева авиамоторов. Море пенилось от выхлопных газов и разрывов бомб. Воздух звенел от шрапнели и пуль, отскакивавших от бронированных плит ограждения мостика, «сандерлэнд», выходивший из пике, настиг зенитный огонь. Он вздрогнул и медленно упал в море. После его гибели другие самолеты удалились. Для нас наступил момент позаботиться о своей безопасности. Три подлодки с вращавшимися винтами мгновенно нырнули под воду. Мы еще не достигли безопасной глубины, когда разрывы глубинных бомб показали, что англичане не оставили нас в покое.

На этом заканчивался наш групповой переход через Бискайский залив. Вскоре связь нашей лодки с двумя другими была потеряна. Ни одна из них не вернулась в порт. «У-506» потопили через шесть дней после нашей встречи, а «У-533» погибла 12 неделями позже. Обе лодки стали жертвами воздушных налетов союзников.

Доктор Рехе, еще не оправившийся от испуга и морской болезни, принялся лечить нашего матроса, раненного в верхнюю часть правого бедра. К счастью, пуля не задела кость. Рехе с большим трудом перевязал раненого зенитчика, а когда покончил с этим, потащился к своей койке, сам крайне нуждаясь в помощи.

Сутки преследователи продолжали яростно бомбить нас. За нами охотились так, что чуть не довели нас до безумия. Десятки раз приходилось уходить под воду, когда нам вослед гремели взрывы. И все-таки день за днем целую неделю нам удавалось уходить от преследователей. Когда «У-230» достигла относительно безопасных пространств средней Атлантики, мы вынырнули из океанских глубин, удивляясь своему спасению. Как и прежде, другие подлодки оказались менее счастливыми. За этот же период «У-514» и «У-232» были расколоты 8 июня на части, днем позже потопили «У-435». 12 июля противник уничтожил «У-506» и «У-409», а на следующий день британские самолеты разбомбили «У-607». Все эти подлодки были потеряны в Бискайском заливе, в опасной близости от маршрута нашего движения.

Пройдя акваторию залива за пределы досягаемости базировавшихся на суше бомбардировщиков, мы погружались под воду два-три раза в день, двигаясь большую часть времени в надводном положении. Подлодка была очищена от заплесневевших и подгнивших продуктов, днище выскоблено, и отходы выброшены за борт. Этим мы не могли заниматься в заливе. Были также подготовлены мины для постановки и торпеды для возможных атак. Теперь мы проводили на вахте замечательные деньки и под ярким солнцем загорели до черноты. У команды постепенно восстанавливался аппетит, некоторые мотористы поднимались в рубку попыхтеть трубкой или выкурить сигареты. Единственным из нас, кто не показывался на солнце и даже не вставал со своей койки, был доктор. Рехе лежал на матрасе, мучаясь от морской болезни. Желтый и худой, он неподвижно лежал на узкой койке, ничего не принимая и не требуя. Однако, когда мы совершили регулярное погружение, двигаясь без качки на глубине 60 метров, доктор поднялся со своей кожаной постели, напомнив о своем присутствии на борту подлодки.

«У-230» упорно двигалась к пели. Почти каждый день мы сокращали расстояние до Чесапикского залива приблизительно на 160 миль. Все зависело от степени интенсивности воздушных налетов. Поток радиограмм с подлодок, оказавшихся в беде, не прекращался. Примерно в это время «У-509» сообщила, что получила сильные повреждения во время отражения атаки с воздуха и остро нуждается в запчастях. Больше она ни о чем не сообщала. Радист занимался не только дешифровкой радиограмм бедствия, но также принимал ежедневно коммюнике верховного командования вермахта. Мы были шокированы новостями о быстрой высадке союзников на Сицилии и удручены продолжавшимся отступлением наших войск на Восточном фронте. Мир полыхал в огне, его пламя сильнее всего охватило Германию, где мы его меньше всего ожидали. Наши ВВС, доведенные Герингом до упадка, понесшие большие потери от союзников, не могли помешать самолетам противника разрушать до основания немецкие города. Внезапно мне пришла в голову мысль, что возросшие потери наших подлодок поразительно схожи с поражениями люфтваффе в воздухе. Но, несмотря на бомбежки и разрушения, отступления и поражения, а также на вероятную угрозу нашей собственной гибели, мы не теряли надежды на лучшее. Нам говорили, что война будет выиграна, и мы все еще верили в это.

Между тем наши лодки продолжали гибнуть. 20 июля вахтенный журнал одного из наших лучших друзей в Бресте закрылся навеки. Его последняя радиограмма сообщила: «Атакованы самолетом. Тонем. Нас берут в плен. «У-558».

На следующий день мы обнаружили «Каталину», двухмоторный гидросамолет. Быстро ушли под воду и оставались там в течение двух часов, выжидая момент, когда пилот прекратит преследование. Когда после полудня мы всплыли, небо обложили черные тучи. До вечера подлодка мчалась вперед на полных оборотах, воспользовавшись ' неблагоприятными для авиации условиями, которые создавал приближавшийся штормовой фронт. Наступила ночь, но вскоре стало светло как днем. Вспышки молний осветили небосвод. Десятки огненных стрел вонзались по вертикали в океан и поднимались зигзагами с его поверхности, яростно пронзая тучи. Час за часом стрелы молний носились взад и вперед, вверх и вниз, освещая небо миллионом факелов. Грохотала канонада громовых раскатов. Воздух был насыщен фосфором, от которого жгло глаза. После пяти часов пляски молний и грома пошел дождь. Его потоки хлынули в океан из туч, пронзенных стрелами молний, под аккомпанемент раскатов грома, грохотавшего между небом и морем. Когда шторм наконец прекратился, родился новый день. Он был чище и ярче прежнего. Мы достигли континентального шельфа Северной Америки.

Ожидая в прибрежной зоне США интенсивного воздушного патрулирования, мы в 09.45 погрузились под воду и пошли заданным курсом на глубине 110 метров. Оставаясь довольно долго под водой, планировали наши тактические операции на ближайшее время. Команда оставалась на местах в полном молчании. Позже она была проинформирована о цели похода. Ночью мы всплыли на поверхность. В 21.15 Прагер приготовился послать несколько сигнальных ракет, чтобы определить наши координаты. Когда он наладил свой секстант, я пошутил:

— Определяйся как следует, чтобы мы случайно не оказались в шлюзах Панамского канала.

— Что бы ты сказал, старпом, если бы я завел вас в озеро Онтарио? — ответил Прагер.

Мы, вахтенные, громко рассмеялись, сбросив нервное напряжение. Прагер добавил:

— Не смейтесь, братцы, мы идем правильным курсом.

В 01.40 мы заметили тень по правому борту. Она превратилась в торговое судно. С капитаном этого судна на мостике стоял и его ангел-хранитель. Чтобы нас не обнаружили, мы не стали его трогать. В целом ночь прошла спокойно, если не считать ложной тревоги, поднятой в то время, когда Венера засияла на небосклоне во всем своем великолепии. Небо и горизонт были пустынны. Нашему скрытному подходу не препятствовали ни самолеты, ни суда береговой охраны США. «У-230» продолжала движение со скоростью 18 узлов. Прямо перед нами был мыс Чарльз.

Ночью мы узнали ошеломляющую новость. Радио передало, что в Италии произошел государственный переворот, Муссолини арестован, а его место занял глава правительства маршал Бадольо. Если бы эту новость не сообщило германское радио, мы приняли бы ее за дезинформацию. Но и так она казалась неправдоподобной, хотя и не очень важной.

На рассвете мы нырнули под воду, чтобы не обнаруживать себя. Медленно продвигаясь на запад на глубине 40 метров, подошли на тридцатимильную дистанцию от мыса Чарльз. Поскольку о противолодочной обороне США нам ничего не было известно, экипаж лодки занял боевые посты и приготовил к стрельбе кормовой торпедный аппарат на случай внезапной атаки. Вскоре после полудня акустик доложил об усиливавшемся шуме винтов. Главмех поднял лодку на перископную глубину, чтобы капитан определил двигавшийся объект. К удивлению Зигмана, мы оказались прямо перед небольшим конвоем — гораздо ближе к нему, чем это явствовало из показаний приборов. Всего лишь семь транспортов охраняли четыре эсминца. Вдруг капитан крикнул:

— Лодка поднимается, держите ее под водой. Мостик уже выходит наружу. Главмех, опусти ее вниз!

Фридрих принял все меры, необходимые в аварийной обстановке. Никакого результата.

— Что, черт возьми, случилось с этим шлюпом? — возмутился Зигман. — Погружайтесь скорее.

Пока «У-230» висела, как рыба на крючке, на виду у эсминцев, уходили бесценные секунды. Затем медленно, безумно медленно лодка стала погружаться в слой морской воды высокой плотности. Как раз в тот момент, когда скрылась ее корма, кассета боезарядов разорвалась в непосредственной близости от нас. Взрывная волна толкнула «У-230» под плотный слой, а винты, вращавшиеся на максимальных оборотах, потащили лодку дальше вниз, пока она не коснулась песчаного дна. «Асдики» американских эсминцев легко прощупывали мелководье, но не могли ощупать нашу лодку. Звуковые волны гасил плотный слой морской воды над нами. Почти два часа охотники нервно осматривали глубины моря, тщетно пытаясь обнаружить цель для бомбометания. Затем они удалились, даже не сбросив на нас новую кассету глубинных бомб.

Ночью мы всплыли на поверхность. Стремительно пошли вперед. Три часа нас не покидали настороженность и волнение. И вот впереди показался порт, тусклое свечение вдоль всего горизонта — огни Норфолка. Через несколько минут Борхерт воскликнул:

— Америка прямо по курсу!

Мы прибыли в пункт назначения. Время: 23.25. Дата: 27 июля 1943 года.

Когда из воды поднялась узкая полоса побережья, из темного помещения центрального поста прозвучал голос Прагера:

— Лодка отклонилась от мыса Чарльз на восток на 4 мили. Предлагаю поменять курс на 2-3-5.

— Отлично, — согласился Зигман. — Старпом, приготовь яйца{4} для сброса.

— Слушаюсь, герр капитан, — ответил я. — Хотите, я приготовлю их вкрутую?

Присутствовавшие на мостике громко рассмеялись. Нас радовало, что никто не преследовал лодку, подходившую к острову Рыбачий. Кто-то подражал боевому кличу краснокожих. Все воображали себя раскрашенными индейцами, атакующими врага на каноэ.

Я приказал затопить четыре носовых торпедных аппарата и держать их открытыми. «У-230» ускорила ход, миновав Рыбачий по правому борту. Наш пеленгатор прощупывал воду. Прагер определял пеленги. Присутствие лодки все еще не было обнаружено.

На полпути между мысом Чарльз на севере и мысом Генри на юге Зигман развернул лодку курсом на мелководье Чесапикского залива. Поразительно, но там не оказалось ни одного сторожевого корабля противника, который мог бы преградить нам путь в то время, как по левому борту стали ясно различимы огни Норфолка. Американские моряки, должно быть, отмечали этой ночью какое-то торжество, им было явно не до нас. Когда мы проходили мимо базы ВМС, на ночном небе четко обозначился силуэт залитого огнями города. По мере дальнейшего продвижения в залив нас все теснее обступала суша,

В два часа ночи мы запеленговали несколько транспортных судов, направлявшихся в открытое море. Их внезапное появление сорвало наши планы постановки мин этой ночью. У нас не было времени уйти под воду. Оставалось только отступить в темноту. «У-230» сделала полный разворот, оставшийся незамеченным, и поспешила выйти из залива, перед тем как это должна была сделать группа транспортных судов. Мы увидели, как одно из них повернуло на север, три других развернулись веером на юг. Потом все они растворились в ночной мгле. Мы проследовали на восток, покрыв за два часа 30 миль. Затем «У-230» легла на дно в мелководье и стала дожидаться следующей ночи.

28 июля. В 21.45, когда погасли последние лучи солнца, мы всплыли и поспешили на полных оборотах вернуться в Чесапикский залив. Снова пересекли линию мыс Чарльз — мыс Генри. Налево находился Норфолк. Американский флот опять что-то праздновал в порту. Залив был пуст, лишь «У-230» нарушала безмятежность ночи. Около полночи Борхерт заметил тень, начавшуюся внезапно увеличиваться прямо перед нами. Мы немедленно сбавили скорость. Но тень так быстро превратилась в громаду, что Зигман был вынужден застопорить оба дизеля, избегая столкновения с кормой торгового корабля. Очевидно, он следовал в Балтимор. «Купец» двигался слишком медленно, со скоростью всего лишь восемь узлов, расстраивая наш график движения. Но поскольку мы не могли приказать его капитану поторопиться, то вынуждены были на малой скорости следовать в кильватере судна. Несколько минут мы рассматривали в бинокли природу Америки.

29 июля. В 02.10. Зигман решил, что мы достаточно продвинулись в залив. Повернув лодку на обратный курс, он направился к мигающим огням Норфолка. Когда «У-230» приобрела достаточно устойчивый ход, я спустился в темный прочный корпус лодки, готовясь к минированию бухты. Через пять минут первая мина выскочила из торпедного аппарата с тихим всплеском. Через три минуты за ней последовала вторая, потом — третья. Первый торпедный аппарат опустел. Аппараты, освобождавшиеся от мин через одинаковые промежутки времени, вновь быстро загружались. В них осторожно погружались новые мины, после того как их снимали при помощи лебедок со своих стоек. Носовой отсек перегревался от жара тел нескольких полуобнаженных потных матросов, занятых работой. Оттуда доносился лязг лебедочных цепей. Постановка мин проходила гладко и заняла 1 час 50 минут. Когда она закончилась, я поспешил на мостик и доложил:

— Двадцать четыре яйца подброшены ко входу во двор Дяди Сэма.

— Пасха еще далеко, — ответил Зигман, — не будем дожидаться, когда яйца сварятся. Полный вперед, курс 9.

Подлодка быстро набрала скорость 19 узлов и понеслась мимо Норфолка, Рыбачьего острова к светлеющей полоске утреннего неба. Около 06.00 мы нырнули под воду и без всяких помех вышли в открытое море.

Вечером того же дня «У-230» снова поднялась на поверхность. Зигман выбрал курс на юго-запад, и лодка быстро пошла вперед, оставляя позади район скрытного минирования. На следующий день возвратился наш прежний распорядок жизни — три или четыре раза мы уходили под воду, обнаруживая приближавшийся самолет. Ликование по поводу успешного выполнения задания нисколько не ослабило нашей бдительности. Поскольку «метокс» мало помогал нам в обнаружении самолетов противника, мы больше полагались на собственное зрение как гарант нашего спасения. 30 июля мы перехватили три радиограммы бедствия из одного и того же района в Бискайском заливе. Ридель выглядел явно шокированным, когда передавал мне тексты этих радиограмм:

«Атакованы авиабомбами. Тонем. 46 С. Ш., 10 3. Д. «У-504».

«Атакованы самолетом. Тонем. 46 С. Ш., 10 3. Д. «У-461».

«Атакованы авиабомбами. Тонем. 46 С. Ш., 10 3. Д. «У-462».

Эти лодки, по-видимому, использовали кильватерный строй, изобретенный мудрыми головами в штабе, от которого мы быстро отказались. Зная, что это большие неповоротливые подлодки-танкеры, мы легко представили себе картину неравного боя. Беззащитные перед маневрами самолетов противника, неспособные помочь друг другу, они, видимо, проиграли сражение до того, как прекратили подавать сигналы флажками, как это делали финикийцы три с половиной тысячи лет назад. Дело было не только в гибели подлодок. Их потеря серьезно подрывала наши возможности производить дозаправку в море.

Победы авиации англичан в Бискайском заливе сопровождались их сокрушительными ударами на суше. Третий раз мы слышали по коротковолновому приемнику о неоднократных бомбардировках Гамбурга британской авиацией. Судя по сообщениям, наиболее разрушительные воздушные налеты происходили в предыдущую ночь, когда половина города превратилась в пожарища. Я видел, как после этого известия лицо Зигмана стало смертельно бледным. В этот день он не прикасался к еде, уединившись в своем углу за занавеской. Все сочувствовали командиру, поскольку знали, что его семья проживала в Гамбурге — жена, дети, а также родители. Когда после бомбежки в Гамбурге потухли пожары, выяснилось, что 41 тысяча его жителей погибла и более 600 тысяч остались без крова.

1 августа. Удалившись примерно на 400 миль от побережья Чесапикского залива, мы рискнули направить в штаб радиограмму: «Спецзадание выполнено. Ждем новых указаний. Нуждаемся в топливе. 27 С. Ш., 68 3. Д. «У-230».

Через три часа после нашего радиосеанса два четырехмоторных самолета внезапно свалились на нас с неба. Мы в замешательстве произвели срочное погружение. Вокруг грохотали разрывы авиабомб. В этот день мы уходили под воду еще четыре раза. Было ясно, что радиограмма спровоцировала активизацию поисковых операций авиации США. С наступлением ночи мы получили приказ следовать на юг через Карибское море в район восточнее Подветренных островов. Там нас должна была заправить подлодка-танкер «У-459».

Через два часа Ридель дешифровал личную радиограмму из штаба: «У-230». Зигману. Семья в безопасности. Все здоровы. Вывезены за город. Дениц». Эта радиограмма значила для командира и команды больше, чем награда за успешное выполнение задания.

Мы продолжали осторожно следовать на юг. Стали привычными срочные погружения и атаки самолетов. Затем 3 августа мы получили из штаба радиограмму, самую важную с начала перелома в подводной войне в пользу союзников. «Всем подлодкам, патрулирующим в море. Немедленно выключить «метокс». Противник перехватывает его сигналы. Хранить радиомолчание до дальнейших указаний».

Предупреждение штаба поступило на «У-230» вовремя. Но оно оказалось слишком запоздалым для почти сотни наших подлодок, потопленных до него. Мы вдруг осознали, что в своих попытках спастись прибегали к устройству, которое раскрывало наши координаты столь же явно, сколь горящие лампочки высвечивают рождественскую елку. Недели и месяцы мы посылали противнику приглашения на свои собственные похороны. Новость была чудовищной. Она делала наше выживание еще более проблематичным.

С облегчением мы выключили «метокс» и продолжили движение на юг. Однако надежды на возвращение в порт стали призрачными, когда выяснилось, что подлодка-танкер не отвечала на вызовы штаба.

В эти дни в начале августа 1943 года «У-230» трижды меняла курс в попытках выйти на подлодку-заправщик. И каждый раз она не являлась на место встречи, обрекая нас на бесцельное блуждание. Каковы бы ни были причины этих мистических неявок, наше положение ухудшалось, поскольку с каждым днем запасы солярки на лодке сокращались. 9 августа наше долгое, изнурительное ожидание было прервано новой трагедией. Опять она коснулась трех наших лодок. Началось с радиограммы, перехваченной с подлодки, которая беспомощно крейсировала в 400 милях от бразильского порта Ресифи: «Атакованы самолетом. Имеем серьезные повреждения. Не можем погрузиться. «У-604». Чтобы спасти команду лодки, штаб приказал «У-172» и «У-185», находившимся недалеко от катастрофы лодки, идти на помощь. Радиомолчание вокруг инцидента длилось около 30 часов. Затем 11 августа Атлантику пересекла радиограмма: «Атакованы самолетом. Имеем повреждения. «У-172». И всего лишь через несколько минут — другая радиограмма: «Атакованы «либерейтором». Тонем. «У-604». Третью радиограмму мы перехватили примерно через час: «Спасли экипаж «У-604». Сбили самолет. Имеем повреждения. «У-185».

Из последующих радиограмм выяснилось, что «У-172» тоже приняла на борт часть экипажа «У-604». «У-185» помогла ей произвести поспешный ремонт. Затем обе лодки начали переход в порт базирования протяженностью в три тысячи миль. «У-185» не вернулась. 24 августа она была потоплена атакой с воздуха.

К 13 августа на «У-230» осталось всего лишь две тонны солярки. Мы находились в 300 милях к востоку от Барбадоса. В полдень получили по радио координаты места и время встречи с новой лодкой-заправщиком «У-117» в сетке квадрата ДР-64. Встреча должна была произойти 17 августа. Чтобы не выдавать себя, мы двигались днем в погруженном положении на малом ходу в целях экономии энергии аккумуляторных батарей. Ночью следовали в надводном положении с умеренной скоростью, расставаясь с каждым литром солярки, словно с собственной кровью. Тем не менее мы прибыли в заданный район точно в назначенное время. Лодка медленно крейсировала там, пока не израсходовала всю солярку. Затем, беспомощно дрейфуя, мы заметили черное пятнышко в нескольких милях от себя. Оно осторожно продвигалось по направлению к нам. Но вместо встречи с заправщиком мы поздоровались с нашим старым другом Дальхаусом с «У-634», лодкой, которая в этот день тоже должна была заправиться от «У-117».

Заправщик так и не прибыл. Почти через два дня напряженного ожидания Дальхаус и Зигман договорились, что «У-634», сохранившая еще 15 тонн солярки, пройдет 150 миль в западном направлении и затем сообщит в штаб о нашем положении, Таким образом, мы останемся в безопасности, даже если союзники перехватят радиограмму и сконцентрируют силы в месте ее передачи.

«У-634» ушла. Несколько часов мы оставались на прежнем месте, ныряя под воду при приближении противника. Через десять часов ожидания мы перехватили радиограмму Дальхауса в штаб. Затем стали ждать ответа из штаба с еще большим нетерпением. Он пришел 20 августа, породив новые надежды: «У-634». Поделиться соляркой с «У-230». Обоим подлодкам двигаться в квадрат ДФ-91, 27 августа заправиться от «У-847». Возвращаться на базу по кратчайшему маршруту».

Через 46 часов отсутствия Дальхаус наконец вернулся. Чтобы избежать риска заправки днем, обе лодки нырнули под воду и стали дожидаться заката солнца. В сумерках мы всплыли и получили свою часть солярки с «У-634». Обговорили также планы встречи с лодкой Дальхауса и заправщиком через пять дней. Затем обе лодки расстались,

Тихой спокойной ночью мы взяли курс на восток, Днем двигались в погруженном положении, пока не добрались до середины Атлантики. Здесь преследование с воздуха прекратилось. Ночью 27 августа мы прибыли к месту встречи с заправщиком и стали высматривать знакомые силуэты. Уже утром заметили три рубки на спокойной поверхности моря. Когда все лодки собрались в одном месте, из-под воды появилась надстройка большой лодки-заправщика «У-847». С ее появлением нас стало пятеро. Мы поприветствовали «У-634» и «У-415», поздравили «У-172», спасшую половину экипажа «У-604».

Встреча 5 подлодок таила большие опасности. Нам оставалось надеяться, что противнику не удалось о ней узнать. «У-634» и «У-415» не стали терять времени. Они пристали к бортам заправщика и стали выкачивать из него солярку. Через несколько часов Дальхаус передал топливные шланги нам и «У-230» приняла 15 тонн драгоценного топлива. Вскоре «У-415» закончила заправку и уступила свое место «У-172». Когда «У-415» отходила, мы пожелали ей безопасного возвращения в Брест. Я бы добавил к этому слова молитвы, если бы был пророком, потому что через семь месяцев стал капитаном «У-415».

Поскольку во время заправки горючим мы были совершенно беспомощны, артиллерийские расчеты заняли свои места у пушек. В случае появления самолетов противника мы были готовы мгновенно освободиться от топливных шлангов и открыть огонь. Не так вела себя команда заправщика. Члены ее экипажа стояли по краям ограждения обширного мостика, подобно праздным уличным зевакам, В негодовании я прокричал старпому «У-847» по мегафону:

— Почему так ведут себя ваши ребята, неужели вы не боитесь самолетов?

— С самой Гренландии не встречали ни одного, — ответил он мне.

— Вам лучше пересмотреть свое отношение. Куда вы направляетесь отсюда?

— В Японию, — сказал он небрежно. — Однако после того как мы передадим 50 тонн солярки, полагаю, доберемся только до Сурабайи.

Покачав головой, я пожелал ему удачи. Вскоре после этого мы отсоединили свои шланги и покинули небезопасное место встречи. Совершив короткое регулярное погружение, вынырнули на поверхность и осторожно последовали в кильватере наших предшественников прямым курсом в порт. Через два часа лодка-заправщик прервала радиомолчание и сообщила в штаб, что она заправила все четыре лодки. Этим «У-847» не только поставила под угрозу заправленные лодки, но и решила свою участь. В течение нескольких минут британская служба радиоперехвата запеленговала позицию заправщика, и через три часа он был атакован американским самолетом и отправлен на дно, став стальной гробницей для всей команды. После полудня я слышал за кормой раскаты от разрывов многих бомб. «У-847» погибла нелепой смертью.

Подобно трем другим подлодкам, «У-230» не располагала достаточными запасами горючего, чтобы маневрировать по собственному усмотрению. Мы были вынуждены следовать кратчайшим путем мимо Азорских островов. Огибая их в полдень 30 августа, мы перехватили радиограмму Дальхауса, шедшего первым: «Конвой курсом на север. Атакованы сторожевиком. «У-634». Через несколько минут после получения радиограммы мы услышали чудовищный грохот взрывов глубинных бомб, доносившийся с места, где предположительно находилась лодка Дальхауса. Бомбардировки продолжались с нарастающей силой более четырех часов. После этого «У-634» больше не выходила на связь. Она была потоплена со всем экипажем.

После того как «У-230» прошла 20 градусов западной долготы, участились атаки с воздуха. Отсюда начиналась «долина смерти». Мы решили оставаться под водой всю ночь и двигаться на поверхности днем, если небо будет безоблачным. Но англичане господствовали в воздухе, и весь Бискайский залив содрогался от их бомбардировок. Мы прорывались сквозь падающие авиабомбы, пулеметные очереди и штормящее море. В день удавалось пройти несколько жалких миль. Ночи приносили облегчение, но ненадолго. Мы прорывались сквозь строй сторожевых кораблей, уклонялись от их радиолокационных импульсов, посылаемых радарами большого радиуса действия, а также от бесконечных серий глубинных боезарядов. Через семь трудных дней мы наконец увидели, как из моря поднялись скалистые берега Бретани. Это случилось 8 сентября, почти через десять недель после того, как мы покинули порт.

Мы встретили тральщик сопровождения перед входом в бухту Бреста. Это был момент, когда подводники переоделись в свежую форму и устало протискивались на палубу выкурить свои первые за несколько недель сигареты. В это же время наш доктор поднялся со своей койки и показал свое потемневшее страдальческое лицо тем, кто давно забыл о его существовании. Зигман вставил большую сигару в рот, заросший ярко-рыжей бородой викинга, и пыхтел ею с довольным видом. Совершив поход под магическим зонтиком безопасности, мы снова сорвали самые изощренные попытки врага уложить нас на дно океана рядом с погибшими товарищами.

Как только «У-230» встала на одной из стоянок бетонного укрытия, на мостик взобрался Фридрих в соломенной шляпе и с черной бородой, обрамлявшей его бледное лицо. В руке он держал фарфоровую чашку.

Главмех отдал честь и передал чашку Зигману.

— Хочу удивить вас, герр капитан, — сказал он. — Вот все, что удалось выцедить из наших цистерн. Несколько капель солярки, и больше ничего.

Зигман улыбнулся:

— Видишь ли, главмех, это показатель того, как я эффективно управлял лодкой. Тебе следует отдать мне должное, Я всегда оставляю горючее про запас.

Глава 14

Прием экипажа нашей лодки в Бресте отражал напряженное положение дел и был омрачен общей удрученностью в связи с бесконечной вереницей потерь. На пирсе большого бетонного укрытия стояли несколько человек в морской форме и две девушки, выкроившие-время встретить нас с букетами цветов. Традиционное застолье в военном городке было хорошо организовано, но общее настроение не шло ни в какое сравнение с веселой праздничной атмосферой прежних встреч. Вскоре я ушел в свою комнату и обнаружил там личные вещи, аккуратно сложенные на полу. В саквояже из свиной кожи я нашел свое завещание и разорвал его на клочки. Так закончился мой самый продолжительный поход.

Затем пришло время для ритуала перевоплощения: под горячим душем я заново родился и, когда подстригся и побрился, достиг своего возраста. После этого собрался навестить Веру, планы проведения времени с которой после похода были продуманы мною еще в море. Я пытался припомнить, как завязывается мой галстук, когда в комнату вошел неверной походкой с полупустой бутылкой шампанского Фред Шрайбер, мой сообщник по многим приключениям на суше.

— Так-так, — начал он развязно, — кто-то, кажется, готовится отметить свое возвращение. Ты долго был в море? Говоришь, десять недель? Позволь, я заключу с тобой пари.

— Валяй, Фред, что у тебя на уме?

— Бьюсь об заклад, что она ушла с другим парнем в морской форме. Ты не можешь оставить девчонку на десять недель и рассчитывать, что она будет тебя ждать. Вот так. Давай выпьем, дабы пережить горечь женской неверности.

Я с трудом удержался от того, чтобы не возразить ему. Ведь моя девушка ждала меня здесь, в военном городке.

Между тем Фред продолжал:

— Почему бы тебе не провести этот вечер с нами? Мы намерены организовать большую пирушку в ателье фотографа. Будут девочки, шампанское, оркестр и многое другое. Девушка Берка празднует свой день рождения, приглашает всех к себе.

То ли я услышал?

— Фред, а что за девушка организует вечеринку?

— О-ла-ла, у тебя нет никаких шансов. Это Вера, фотограф. Они с Берком неразлучны.

Это был крах моих лучших ожиданий. Я наполнил свой стакан шампанским Фреда и залил вином горечь утраты. Фреду сказал, что уже договорился о другом свидании. Когда он вышел, я закурил сигарету и попытался развеять невеселое настроение. В конце концов, я не мог ничего требовать от Веры. За хорошенькой девушкой в порту ухаживали многие из тех мужчин, которым посчастливилось оставаться на берегу. Видимо, Вера и не ждала моего возвращения. Продолжительность жизни подводника, участвовавшего в боевых операциях, исчислялась шестью-семью месяцами, не больше.

Вместо посещения Веры мы с Риделем и Фридрихом отпраздновали возвращение в ресторане «Повидайся с комендантом», который мог предложить голодному моряку все, что он хочет.

Предполагалось, что во время ремонта наша подлодка будет модернизирована. На «У-230» должны были установить две двуствольные и одну четырехствольную зенитки, что давно ожидалось. Огневая мощь восьми стволов, несомненно, заставила бы пилота неприятельского самолета дважды подумать, прежде чем приблизиться к подлодке для бомбардировки. Должны были также установить новый радиолокационный приемник, именовавшийся «буг», вместо устаревшего «метокса». Мне сказали, что «буг» сможет пеленговать радиоволны в сантиметровом диапазоне. Если так, то он мог бы заблаговременно предупредить нас о готовившихся атаках, особенно ночью. Ведь наш отказ от «метокса» заставлял противника совершенствовать средства обнаружения подлодок. Кроме того, нами были взяты на вооружение торпеды новой конструкции. Эти и другие виды нового оружия обещали нам возвращение благоприятных тенденций в подводной войне.

Однако время уже было упущено. В июле мы потеряли 37 подлодок. Десять из 17, пытавшихся пересечь Бискайский залив во вторую половину этого месяца, больше не вернулись на базу. В августе было уничтожено еще 16 подлодок. За четыре месяца союзники потопили более 100 подлодок — почти 60 процентов всего оперативного подводного флота. Как следствие, наша способность уничтожать корабли противника снизилась от рекордного тоннажа в миллион регистровых брутто-тонн в марте до 96 тысяч тонн в августе. Многие мои друзья и знакомые исчезли навсегда. В офицерской столовой пустовали места. Ни прежнего смеха, ни веселья. Мы, кого пока пощадила судьба, имели достаточно оснований предполагать, что скоро сами исчезнем в глубинах океана.

Портовые будни быстро вытеснили уныние и стресс. Команда отдавалась делам, связанным с подлодкой, и любовным утехам с одинаковым рвением. Капитан отбыл для доклада Деницу и прохождения курсов повышения квалификации с тем, чтобы получить информацию о военной ситуации. Нашего доктора списали с подлодки и отправили в австрийские Альпы восстанавливать силы после чуть ли не рокового для него похода. Штаб оставил наконец идею укомплектования подлодок врачами. Большинство врачей, которые оказались пригодны для работы в подводном флоте, погибли вместе с подлодками, а в медицинской помощи теперь нуждались повсюду.

Из предстоящего оснащения подлодки торпедами новой конструкции следовало, что я должен был пройти краткий курс обучения новой технике в Готенхафене на Балтике. Неожиданное распоряжение обрадовало меня. Но перед отъездом я нашел время зайти к своему портному. При виде меня он удивился, поскольку наши проблемы не были секретом для французов. Костюм висел на вешалке. Он был сшит идеально. Чтобы пополнить свой гардероб, я приобрел габардиновое пальто, шелковые сорочки и модные спортивные ботинки. Шел четвертый год войны, но французы тем не менее ухитрялись доставать любые товары за сходную цену. Я мог позволить себе заплатить: в море ведь не было ни девиц, ни баров, ни пирушек.

Через пять дней после возвращения «У-230» из похода я ехал в поезде ,в Париж. В моем саквояже из свиной кожи лежал аккуратно сложенный гражданский костюм. По прибытии я остановился в знакомом отеле близ Ван-домской площади и переоделся в гражданское. Впервые за четыре года я на время расстался с формой военного моряка.

Теперь Париж лежал у моих ног. Город пульсировал именно той жизнью, какой я ее себе представлял. Мое желание погрузиться в мирную среду нарастало с каждым днем продолжения войны. Я хотел быть среди тех счастливцев, которых не волновали грядущие дни, заполненные грохотом работавших дизелей, разрывов глубинных бомб, а также гибелью в стальных гробах. Я хотел забыть о том, что являюсь мелким винтиком в военной машине, несущей повсюду несчастья. Я хотел пожить снова не как солдат, а как беззаботный горожанин, почувствовать вкус жизни, свободной от гнетущего долга, — хотя бы на один день. Мне казалось, что я смогу удовлетворить свои чаяния свободной и беззаботной жизни только в одном месте — в Париже.

Париж меня не разочаровал. Он очаровывал, как всегда. Я чувствовал ритм жизни города так же, как и представители разных народов. Свободный от ограничений, которые накладывает военная форма, я с удовольствием бродил по парижским улицам и широким проспектам. Я понял, что моя маскировка под штатского удалась, когда ловил на себе взгляды парижских красоток, которые не снизошли бы до того, чтобы взглянуть на мужчину в форме. На 12 полных часов я совершенно забыл о войне.

Во Франкфурт я прибыл в военной форме и провел свое время с родителями и сестрой. В отношениях между отцом и матерью не осталось и тени напряжения, вызванного его романом и последовавшими неприятностями с гестапо. Но не все было благополучно во Франкфурте. Разрушения в городе приобрели чудовищные масштабы по сравнению с теми, что я наблюдал во время своего предыдущего посещения дома в июне. Огромные районы города были изуродованы так же, как и в Берлине. Во время последнего воздушного налета завод отца получил повреждения, которые были устранены на скорую руку. Мне сказали, что на чердаке отцовского склада только за две ночи было потушено шесть пожаров, небольшой случился и у нас в доме. Все эти вести действовали угнетающе, и я чувствовал смутную вину за нашу неспособность прервать поставки в Великобританию американских самолетов, обрушивавших теперь бомбы на немецкие города.

Я порадовался тайком тому, что командировка позволяла мне провести дома лишь несколько часов. Той же ночью отбыл из Франкфурта в затемненном вагоне поезда. Несколько раз поезд останавливался в лесу и открытом поле, вынуждая меня слушать глухой протяжный гул сотен бомбардировщиков союзников, пересекавших ночное небо Германии. Поездка в.Берлин стала теперь долгой и изнурительной. В столицу я прибыл с опозданием на восемь часов. Проехал поперек город на метро, вспоминая счастливые дни встреч с Марианной. После ее гибели Берлин потерял для меня привлекательность. Я уехал из города по знакомому мне маршруту к побережью Балтики, но опять же с опозданием.

В железнодорожном вагоне ехал две тоскливые ночи. Вагон освещался только вспышками спичек и раскаленными кончиками сигарет и сигар с ужасным запахом. В переполненных купе царили дым и смрад. Повсюду велись разговоры о войне, заставлявшие прислушиваться не участвовавших в ней военных и штатских. Меня очень интересовало моральное состояние гражданского населения и военных, особенно солдат, вернувшихся с Восточного фронта. Они рассказывали о происходивших там событиях, не теряя веры в победу. Это укрепило меня во мнении, что мы, сражавшиеся в Атлантике, могли рассчитывать на стойкость наших войск в России. Высадка союзников в Южной Италии, ожидавшаяся после краха нашего фронта в Киренаике и Северной Африке, кажется, нисколько не поколебала общую уверенность в победе.

Поезд втянулся в здание вокзала в Данциге с опозданием на десять часов. Я пересел на другой и днем позже намеченного прибыл в военный городок базы ВМС в Го-тенхафене. Подводники, собравшиеся там для изучения влияния нового радара, взятого на вооружение, проявляли нетерпение. На вечер был намечен показ на практике действия новых видов оружия.

Бухта погрузилась в темноту теплой ночи. Я сел на пассажирский катер, который в лучшие свои дни перед войной перевозил пассажиров между портами Германии и Швеции. Когда катер добрался до середины бухты, офицер, заведовавший арсеналом торпед, обратился к гостям со следующими словами:

— Господа, мы намерены продемонстрировать вам действие двух новых типов торпед, которые произведут революцию в торпедной войне. Во-первых, мы покажем вам убийцу эсминцев «Т-5» и акустическую торпеду с большим потенциалом. Потом вы увидите новую торпеду «ЛУТ» многоцелевого назначения. Обе торпеды приводятся в движение аккумуляторными батареями. Для демонстрационных целей они снабжены светящимися боеголовками, чтобы проследить их движение ночью.

Наш катер резко увеличил скорость. Через несколько минут я заметил в темной воде зеленый переливчатый свет, быстро приближавшийся к нашему судну. Когда катер повернул налево, свет последовал за ним. Затем мы повернули направо, свет продолжал нас преследовать. Светящаяся торпеда подошла еще ближе. Тогда катер предпринял резкие зигзагообразные маневры, чтобы уйти от нее. Однако рыбина не отставала. Она сблизилась с нами еще больше и наконец исчезла под кормой. Это был момент, когда должен был произойти взрыв. Но учебная торпеда продолжала двигаться по заданной программе. Она обогнала свою цель, развернулась на 180 градусов, вновь атаковала катер, пройдя под его килем, сделала аккуратную петлю, повторила свои змеевидные маневры и еще раз прошлась под нами, прежде чем иссяк заряд ее батарей. После этого торпеда всплыла, как мертвая рыба, поблескивая в темной воде.

Это было ошеломляющее зрелище. Теперь я осознал, что появилось оружие, которое можно противопоставить быстроходным эсминцам и сторожевикам. За этой демонстрацией последовало еще одно впечатляющее представление. По морю пошло сразу несколько светящихся торпед, выискивающих цель и совершающих круговые движения. Они прочертили на поверхности воды ряд линий, выйдя на угол атаки нашего катера. Опять последовала серия «сложных маневров, пока у торпед не разрядились батареи.

Под впечатлением увиденного я занимался на трехдневных курсах, как молодой кот, стремившийся испытать выросшие когти. Торпеда — убийца эскортов была оснащена прибором самонаведения, реагировавшим на шум вращавшихся винтов, а если корабль неподвижен — то на звук работавших электромоторов. Достаточно было запустить торпеду в направлении цели. Она сама определяла свой курс и настигала цель независимо от того, к каким та прибегала маневрам, чтобы избежать поражения. Другое пополнение нашего арсенала было призвано решать иные задачи. В последнее время стало необычайно сложно и опасно приближаться к конвою на дистанцию, удобную для атаки. Новая торпеда «ЛУТ» снимала эту проблему. Пуск ее можно было произвести на значительной дистанции от конвоя. Торпеда могла двигаться к цели по заданной программе, совершая сложные маневры на поверхности моря и под водой. Несколько таких торпед, выпущенных на определенной глубине погружения, могли создать на пути движения конвоя непроходимый барьер, избавив нас от необходимости преодолевать его плотное боевое охранение.

Я покинул Готенхафен, восхищенный новыми видами оружия и рассказами о других диковинках. Мне приходилось слышать о чудо-лодках, строившихся теперь на всех свободных верфях. Они могли оставаться под водой неопределенное время и маневрировали там так же быстро, как и на поверхности. Эти новые подводные лодки были оснащены выдвижной трубообразной мачтой с поплавком-«шнёркелем», позволявшим лодке в погруженном положении вентилировать отсеки и подзаряжать аккумуляторные батареи. Это приспособление казалось мне настолько важным для обеспечения жизнеспособности и боеспособности подлодки, что я решил по возвращении в Брест выяснить, можно ли использовать его на обычных подлодках. Неограниченное пребывание под водой помогло бы разрешить все наши проблемы. Впервые за несколько месяцев я поверил в то, что мы получим оружие, способное сохранить наши жизни или хотя бы дорого их отдать. Возможно, мы еще застанем перелом в войне в свою пользу.

Когда я прибыл в Берлин, выли сирены воздушной тревоги; когда уезжал, воздух был насыщен запахом жженого пороха и угарного газа от пепелищ. И вновь ночной экспресс, переполненный пассажирами, двигался в Париж при выключенном свете. Европу охватили огонь и хаос. Фронт ощущался повсюду: в крупных и малых городах, в душах запуганных пассажиров поезда.

В пяти часах езды от Парижа я заметил девушку. Она села в поезд в Шалоне-на-Марне. В темном купе я плохо видел ее лицо, зато вдыхал аромат духов, которые продавались почти во всех парфюмерных магазинах на парижском бульваре Хаусман. Сначала в порядке обычной галантности я помог ей уложить багаж. Затем, когда огни небольшой станции на несколько секунд осветили лицо девушки, обнаружил, что она довольно привлекательна. Мы завели легкомысленный разговор, за которым последовало ее не столь легкомысленное предложение показать мне Сент-Дени, северный пригород Парижа, в котором она жила.

— Париж без Сент-Дени, — утверждала она, — все равно что вино без алкоголя.

Девушку звали Маргарита. Она познакомила меня с Сент-Дени и еще со многими районами города. Мы провели вместе два чудесных дня в Париже. Я был одет в гражданский костюм, и, по словам Маргариты, ее радовал мой французский облик. Мы бродили по светлым улицам, по паркам, благоухавшим запахом осенних листьев. Затем наступила вторая — возможно, последняя в моей жизни ночь в Париже.

Мы условились о встрече, когда я приеду в Париж в следующий раз. Последовало расставание, вернувшее меня к военным будням.

Когда я прибыл в Брест, военный городок находился в смятении. По радио только что объявили о капитуляции Италии. Эта новость стала основной темой разговоров в офицерской столовой и баре. После того как англо-американские войска создали плацдарм для своей высадки в Салерно, новое правительство маршала Бадольо приказало итальянским солдатам сложить оружие. Теперь немецкие войска должны были сражаться с противником один на один. К счастью, мы имели там сильные оборонительные позиции, позволяющие остановить наступавшего на север врага. Но стало очевидным, что стальное кольцо вокруг Европы сжималось все теснее.

День моего пребывания совпал с завершением по графику ремонта и переоборудования «У-230» в сухом доке. Я приступил к ее подготовке к неизбежному походу. Снабжение нас торпедами нового типа проходило, однако, туго. Мы получили всего лишь одну убийцу эскортов «Т-5», восемь самодвижущихся торпед «ЛУГ» и три — обычного типа. Я поинтересовался относительно возможности получения «шнёркеля», но встретил лишь удивленные физиономии. Никто на базе даже не слышал о таком приспособлении. Тем не менее грозный вид нашей лодки и установка на ней восьми зенитных стволов воодушевляли. Эти скорострельные зенитки, диковинные торпеды и радар нового типа давали нам весомый шанс вернуть времена былой славы, а также возможность вернуться в порт после похода.

Глава 15

4 октября, понедельник. «У-230» в сумерках вышла в море. Нам благоприятствовала безлунная ночь. Как только скалистое побережье растворилось в темноте, мы расстались со своим эскортом и направились курсом на юго-запад прямо в «долину смерти».

Через несколько минут наш новый радар известил о появлении противника. Вместо немедленного погружения мы продолжали двигаться полным ходом по поверхности моря, приготовив к бою свои зенитки и прибегнув к новой тактике отвлекающих маневров, которая, как нас заверили, будет весьма эффективной. Ридель, ответственный за реализацию этой тактики, наполнил воздушный шар гелием, хранившемся в емкостях, закрепленных за ограждение мостика. Затем он прикрепил к шнурку, стягивавшему шар, полоски алюминиевой фольги, а свободный конец привязал к поплавку. Все это сооружение было выброшено за борт. Поплавок держался на поверхности моря, а шар поднимался, натягивая шнурок до тех пор, пока не стал похож на рождественскую елку. Плавающий макет быстро исчез за кормой в зловещей темноте. Через пять минут Ридель повторил операцию, и второй макет закачался на волнах Бискайского залива. Эти алюминиевые деревья имели целью навести радар противника на ложные цели и дать возможность нам самим уйти от преследования, скрывшись за искусственным лесом. К сожалению, два других шара запутались в ограждении мостика, а еще три порвались во время наполнения газом. Развевавшиеся концы спутавшихся полосок фольги могли навести противника на лодку. Однако нам сопутствовала удача. Пока Ридель возился с полосками фольги и шарами, мы проскочили в пространство, занятое французскими рыболовными шхунами, что защитило нас больше, чем плавающие макеты и зенитки. В конце концов мы выбросили за борт все свои алюминиевые деревья и больше никогда ими не пользовались. Они скорее подвергали нас опасности, чем спасали.

Мы шли зигзагом среди рыбацких судов, хаотически разбросанных на обширном пространстве, большую часть ночи и продвинулись довольно далеко. Затем продолжили игру в кошки-мышки со смертью. «Буг» работал безукоризненно. Несколько раз он заблаговременно предупреждал нас о приближении противника, обеспечивая запасом времени для погружения. Каждый раз «томми» кружили над нами в недоумении.

Когда англичане поняли, что мы располагаем новым радаром, предупреждавшим нас об опасности, они изменили график своего патрулирования в районе предполагаемого курса лодки таким образом, чтобы заставить нас чаще находиться под водой. В результате к концу первой ночи похода аккумуляторные батареи разрядились на 70 процентов. Однако, располагая таким надежным электронным средством, как «бут», который позволял нам избегать встреч с бомбардировщиками, мы отказались от летней тактики и больше не пытались двигаться в надводном положении при дневном свете.

На следующую ночь англичане мгновенно прореагировали на наше всплытие. Включая свои радары лишь эпизодически, они застигли нас врасплох своими точно рассчитанными ударами. Час за часом мы совершали попеременно погружение и всплытие, ночь за ночью уходили от хитроумных маневров и беспощадных атак противника. На седьмую ночь число атак уменьшилось, а на восьмую мы смогли выныривать, чтобы подышать свежим воздухом. «У-230» вырвалась из зоны блокады и продолжила свой путь в западном направлении среди светившихся волн. На девятую ночь мы получили приказ следовать в сетку квадрата АК-64 и занять позицию в передовом дозоре. Все входившие в него подлодки должны были находиться в погруженном положении, чтобы обнаружить приближавшийся конвой акустическими средствами. Всплытие разрешалось лишь на очень короткое время. Любой ценой необходимо было обеспечить скрытность нашего присутствия. Ибо она являлась решающим условием успеха.

15 октября в 20.35 мы перехватили своей новой антенной, способной улавливать радиоволны на глубине 30 метров, радиограмму: «Конвой, сетка квадрата АК-61, курсом на запад. Всплываю для атаки. «У-844». Один из «волков» установил контакт с конвоем. Ловушка сработала.

21.00. «У-230» всплыла как раз в то время, когда угасал последний отблеск дня, которого под водой мы не видели. Где-то за темной завесой ночи на севере двигался конвой, против которого готовилась атака «волчьей стаи». Как обычно, мы связывали с атакой большие надежды.

23.50. Борхерт обнаружил первые тени:

— Эскорт, справа по носу, 3000 метров. Сторожевик показал свой широкий борт и скрылся в темноте. Прозвучал дрожавший голос матроса:

— Сторожевик, 2000 метров, нулевой крамболь! Последовала команда Зигмана:

— Оба дизеля увеличить обороты втрое! Главмех, жми на всю катушку!

Последнее указание относилось к Фридриху, который должен был выжать все резервы из напряженно работавших двигателей. Не было и речи об атаке сторожевика торпедой-убийцей.

По пеленгу 100 из темноты возникла еще одна тень. Сторожевик, слева по носу. Он медленно продвигался между нашей подлодкой и преследовавшим нас эсминцем. Зигман не упустил своего шанса. Он развернул «У-230» влево и удалился в северном направлении со скоростью 20 узлов. Оба эскорта были вынуждены отчаянно маневрировать, чтобы избежать столкновения. Из-за этого, однако, на некоторое время был потерян контакт с конвоем. Было уже 00.15 16 октября.

Две, три корректировки курса с учетом скорости движения конвоя, дистанции и угла атаки. Зигман вел подлодку курсом пересечения с правой колонной конвоя, полагаясь на способность вахтенного оценить обстановку за нашей кормой. Я прицелился, установил параметры целей, снова прицелился. Теперь сетка ПУС застыла в самом центре огромного транспорта. Затем затаился в ожидании. 10 секунд... 20... 30 — и вот два веерных залпа. Четыре торпеды выскочили из аппаратов. Зигман развернул лодку и повел ее параллельным конвою курсом, сбивая со следа эскорты.

Одна торпеда поразила наиболее крупную тень прямо посередине. Огромный сполох пламени взметнулся к небу. Затем — оглушающий грохот взрыва. Через несколько секунд ударная волна взъерошила наши бороды. Это был сигнал к началу сражения. Взвились звезды сигнальных ракет, осветившие армаду. Я ждал, когда транспорт развалится на части и другие торпеды поразят цели. Но в этот момент конвой сделал поворот в соответствии с заданным курсом. Затем новая вспышка и новый грохот взрыва прозвучал в ночи. Как будто произошло извержение вулкана. Колонны транспортов расстроились. Сполохи пламени и медленно спускавшихся на парашютах осветительных бомб подкрашивали небо в красно-золотистый цвет. Такой катастрофы мы уже долго не видели. Я попросил разрешения капитана выстрелить торпедой-убийцей. Это означало сокращение оборонительного потенциала лодки, но ведь не всегда представлялась возможность так легко поражать цели.

— Хорошо, — сказал капитан, — только побыстрее!

Зигман отправил вахтенного вниз.

Я отдал последнюю перед выстрелом команду:

— Аппарат пять — товсь! Угол атаки по правому борту 90. Пли!

— Тревога!

«У-230» быстро нырнула под воду, чтобы не стать мишенью собственной самонаводящейся торпеды. Когда лодка выровнялась на глубине 120 метров, раздался еще один взрыв. Казалось, разверзся ад. Эскорты лихорадочно искали виновного в нападении на конвой, вспенивая поверхность моря бешено вращавшимися гребными винтами. Неподалеку прогрохотала сброшенная в воду серия глубинных бомб. В глубь океана устремились импульсы «асдика». Однако грохочущий шум гребных винтов и двигателей множества транспортов конвоя прикрывал наш отход и радовал слух. Когда напряженность ситуации постепенно спала, торпедисты и матросы энергично взялись за подготовку торпедных аппаратов к перезарядке.

03.10. Мы всплыли на поверхность и перезарядились. Ночная тьма была непроницаемой, волнение моря усилилось. «У-230», пустившуюся в погоню за убегавшим конвоем, сильно качало. Внезапно на дистанции трех миль по правому борту зажегся свет. Мы развернулись и медленно двинулись в этом направлении. Постепенно приблизившись, мы увидели луч прожектора, направленный на тонувшее судно. Рядом с ним находился сторожевик, принимая на борт моряков с гибнувшего транспорта. Мы тихо подкрались к месту спасательной операции и не без интереса наблюдали за ней. Беспомощный эскорт был удобной мишенью. Он находился всего лишь в 800 метрах перед нашими торпедными аппаратами, подставляя свой широкий борт смертоносному удару торпеды. Однако Зигман, подчиняясь чувству жалости и неписаному закону чести, произнес:

— Черт с ними, с этими жестянками. Поищем транспорты. Лево руля, малый вперед!

«У-230» медленно развернулась, чтобы не выдать своего присутствия. Из-за тонувшего судна показалось маленькое совершенно круглое пятнышко красного цвета. Оно быстро выросло в раскаленный красный шар. Мы поняли, что за нами следил эсминец, который сейчас охотился за лодкой, используя приборы ночного видения. Немедленно были переключены на полную мощность двигатели, и лодка рванулась вперед. Эскорт пустился в погоню, бросаясь со всего размаха на громады волн. Хотя охотник отчаянно кренился и подпрыгивал на волнах, он настойчиво сокращал разделявшее его с нами расстояние. У Зигмана, однако, было небольшое преимущество в выборе курса. Он повел лодку зигзагами, сквозь обрушивавшиеся на нее водяные валы. Время от времени капитан спрашивал, перекрывая голосом грохот шторма:

— Что там с эскортом, старпом?

— Идет с прежней скоростью! — кричал я в ответ через плечо, не желая признаться себе в том, что лишился возможности выстрелить по охотнику торпедой-убийцей.

Эскорт приближался и уже приобрел ясные очертания боевого корабля. Однако сила ветра возрастала, увеличивая волнение моря. Могучие громады волн били по эсминцу сильнее, чем по нам, замедляя его ход. Через 90 минут отчаянного маневрирования во тьме среди обезумевшего океана охотник пропал из виду.

04.45. За два часа до рассвета мы обнаружили за кормой новую тень. Быстро проследовали курсом на север и почти столкнулись с конвоем. Тени двигались прямо по курсу — три... пять... десять. Я огляделся и определил свои цели даже без бинокля. Затем все происходило очень быстро. Подготовил торпедные аппараты к стрельбе, поймал в сетку прицела транспорт «Либерти», дернул за рычаг. Направил ПУС на другую тень, снова дернул за рычаг.

Это все, что я смог сделать. Из-за транспорта выскочил сторожевик и помчался на нас. «У-230» ушла в сторону и двинулась по волнам единственным спасительным курсом. Мы почти закончили движение по дуге, когда в ночи взметнулся огненный столб. Взрывная волна и грохот взрыва обрушились на нас одновременно. Небо окрасилось в красный цвет. Вторая торпеда прошла мимо.

Началась новая гонка. Эсминец преследовал нас за кормой в отчаянной попытке протаранить лодку, если не удастся ее уничтожить другими средствами. Я пожалел о том, что слишком рано израсходовал свою самонаводящуюся торпеду. Во второй раз за ночь мы прибегали к маневрам, чтобы уйти от опасности. И сумели сделать это после часовой смертельно опасной гонки. Зигман бесстрашно повел лодку в новое сражение. Я приказал перезарядить торпедные аппараты. Битва не закончилась, но, когда восточная часть горизонта посветлела, а рассвет разъединил море и облака, мы поняли, что находимся в одиночестве.

В ранние утренние часы боевая операция приобрела драматический поворот. Наши ночные успехи встревожили англичан. Как и следовало ожидать, они направили для охоты за нами все, что могло летать, — от одномоторных самолетов до дальних бомбардировщиков. Нас ожидала массированная атака с воздуха.

08.25. Я заметил, как из облака метнулся четырехмоторный самолет, и объявил тревогу. Лодка клюнула носом и устремилась в глубину океана. Через несколько тревожных минут четыре мощных взрыва потрясли «У-230» и напомнили нам, что в боевом азарте мы забыли включить «буг». Переждав атаку самолета и произведя через 40 минут всплытие, мы снова погнались за ускользнувшими целями, внимательно отслеживая небо и горизонт.

09.15. Перехвачена радиограмма: «Атакованы эсминцем. 57 С. Ш., 24 3. Д. Тонем. «У-844». Нашим друзьям, попавшим в беду, среди шторма помочь было нельзя. Но, сообщив координаты места трагедии, «У-844» дала нам наводку на конвой.

09.23. Срочное погружение в связи с приближением «либерейтора». Прочный корпус, откликаясь на работу в форсированном режиме вертикального и горизонтальных рулей, быстро ушел под воду. Четыре боезаряда разорвались по левому борту.

09.45. Всплыли. Небо пустынно.

19.20. Тревога в связи с появлением «либерейтора». Четыре дьявольских взрыва последовали за нашим погружением в глубину моря.

10.50. Мы снова всплыли и продолжили поиск конвоя.

11.12. Перехвачен еще один сигнал бедствия от наших лодок: «Атакованы самолетом. Тонем. «У-964». Мое сочувствие экипажу гибнувшей лодки сменилось тревогой в связи с появлением на экране радара самолета. Мы нырнули под воду на глубину, где нас не могли достать взрывы глубинных бомб, затем снова всплыли и опять бросились в погоню за конвоем. Эти сцены повторялись снова и снова. За тревогами неумолимо следовали взрывы глубинных бомб, сотрясавших лодку. В конце полудня поступила новая радиограмма бедствия: «Самолет. Бомбы. Тонем. «У-470».

Когда над зоной сражения опустилась ночь, мы подсчитали, что четыре потопленных прошлой ночью транспорта противника стоили нам трех наших подлодок. Это был ближний бой — око за око, зуб за зуб. Злая ирония состояла в том, что англичане потопили лодки, не нанесшие им вреда. Мы же, отличившиеся в сражении, продолжили охоту за конвоем, когда шторм заставил самолеты удалиться. Почти через три часа после полуночи мы перехватили новый сигнал бедствия от одной из подлодок, атаковавших фланги конвоя: «Атакованы эсминцем. Тонем. «У-631». Кошмарная ночь закончилась потерями четырех транспортов англичан и четырех наших подлодок.

17 октября на рассвете союзники возобновили свои яростные атаки с воздуха на охотников за конвоем. Сражение продолжалось от зари до сумерек исключительно в пользу англичан. Мы всплывали и двигались вперед в отчаянной попытке пройти несколько миль. Однако нас снова и снова атаковали с воздуха, загоняли в спасительную глубину. В конце второго дня гонки еще две наших подлодки были потоплены бомбардировщиками с воздуха. «У-540» и «У-841» сообщили, что были атакованы самолетами, и ушли на дно. Охота прекратилась, но мы понесли большие потери. Из всей стаи удалось спастись только нашей лодке. Таков был общий баланс жизни и смерти осенью 1943 года: только одна из семи возвращалась на базу.

Поскольку мы потеряли конвой, пока уходили от атак с воздуха, штаб приказал нам следовать в сетку квадрата ВД-62 и ожидать дальнейших указаний. Пока мы двигались в заданный район, погода значительно улучшилась. Лодка продвигалась крайне осторожно, надолго погружаясь под воду, как только появлялся дневной свет, и всплывая в полной темноте. Ранним утром 22 октября мы прибыли в заданный район. За сутки температура воздуха поднялась до 20 градусов тепла по Цельсию, ночь наступила необычайно спокойная. Тишина была обманчивой, но не для нас. Мы научились чувствовать опасность, как матерый медведь, неоднократно раненный охотничьими пулями. И знали, что секунда беспечности оборачивается смертью, что опасности и противник подстерегают нас повсюду.

Несколько дней наше терпение подвергалось жестокому испытанию. Скрываясь под покровом темноты, мы бороздили океан зигзагами, отслеживая зону, достаточно обширную, чтобы через нее смогли пройти три конвоя. Когда дневной свет загнал нас под воду, мы затаились на глубине 40 метров, ощупывая морскую гладь локатором и прослушивая ее акустическими приборами. Затем вечером 26 октября появился шанс: акустик услышал шум, который мог исходить только от конвоя. В 21.40 мы всплыли. Месяц в безоблачном небе светил слишком ярко. Было полное безветрие. Наша лодка легко передвигалась по гладкой, серебряной поверхности моря, грохоча дизелями.

Прямо по курсу перед нами на дистанции шесть тысяч метров тащился конвой. Горизонт был усеян черными точками, передвигавшимися на запад на определенном расстоянии друг от друга. С левого фланга конвой сопровождали три сторожевика, другой эскорт маячил с правого фланга и еще один — в хвосте армады. Дистанции, отделявшие эскорты друг от друга, значительно разнились. Как это ни невероятно, но мы всплыли за строем боевого охранения. Через несколько минут эскорты развернулись один за другим и, заметив нас, с вырывавшимися вместе с клубами дыма искрами помчались вперед с целью предупредить нашу атаку. Зигман гнал лодку на полных оборотах в смелой попытке выйти на край конвоя раньше, чем неистово маневрировавшие эскорты смогли бы соединить свои силы. Наши зигзаги путали преследователей, однако три неприятельские тени неуклонно приближались, отбрасывая волны от форштевня. Вскоре показалось, что мы попали в западню. Однако пока ничто не мешало лодке выйти на угол атаки. «У-230» рванулась вперед, быстро сокращая дистанцию до передвигавшихся черных монстров.

Командир крикнул:

— Старпом, даю 40 секунд на выстрел!

Я был готов уложиться в этот короткий промежуток времени. Определив расстояние до цели, прицелившись, рассчитав время хода, я пустил через короткие промежутки четыре носовые торпеды. Наша лодка резко накренилась, ложась на обратный курс. Через мгновение я дернул спусковой рычаг в пятый раз, выпуская последнюю торпеду с кормы. Эта была самая быстрая атака из тех, которые мы когда-либо совершали.

В то время как пять торпед устремились на запад, «У-230» рванулась на восток с тремя преследовавшими эскортами за кормой. При свете луны серые надстройки охотников сияли белизной. Через несколько минут частого сердцебиения у западного горизонта взметнулся ряд сполохов пламени. Два, возможно, три транспорта были поражены нашими торпедами. Часы показывали 22.25. К нашему изумлению, эскорты, находившиеся позади нас на дистанции броска камнем, неожиданно развернулись и понеслись назад к атакованному конвою.

«У-230» еще час продолжала идти на полных оборотах, затем Зигман позволил команде расслабиться. Через три часа после того, как англичане прекратили нас преследовать, Ридель сообщил в штаб об итогах наших атак: «Конвой БД-64. Курсом на запад. Три попадания. Без возможности проследить характер повреждений. Ранее потоплены четыре транспорта общим тоннажем 26 тысяч тонн. Все торпеды израсходованы. Возвращаемся на базу».

Вслед за передачей своей радиограммы мы взяли курс на Бискайский залив. Прежде чем первые лучи солнца смогли демаскировать нас, «У-230» ушла под воду.

Мы, как и прежде, двигались в надводном положении только ночью. Когда был пересечен невидимый барьер, которым оградили залив союзники, атаки с воздуха учащались с каждым часом. В постоянном напряжении мы следовали, держа свои палубы вровень с поверхностью моря; носовые и кормовые цистерны балласта были чуть затоплены водой для мгновенного погружения. Каждый час кошмарного перехода по этим опасным водам мог оказаться для нас последним.

На третью ночь после битвы с конвоем нас сотрясали взрывы от 16 сброшенных глубинных бомб. На четвертую ночь мы ныряли под воду шесть раз и уклонились от 24 довольно точно сброшенных кассет боезарядов. На пятую ночь нам были посланы вдогонку 28 бомб. На шестую лодка погружалась в глубину пять раз и уклонилась от 20 бомб. На седьмую ночь число атак с воздуха сократилось, но мы шли в район патрулирования группы охотников противника с совершенно пустыми торпедными аппаратами. Нам удалось перехитрить врага, двигаясь медленно и соблюдая молчание. Электромоторы лодки работали почти беззвучно. Затем, избавившись от опасности, лодка устремилась на восток, грохоча дизелями. К окончанию ночи мы смогли сообщить в штаб, что находимся всего в десяти часах перехода от места встречи с нашим эскортом.

5 ноября в 09.30 «У-230» совершила всплытие. Впервые за 18 дней мы увидели дневной свет. Два тральщика поджидали нас в бурном море недалеко от скалистого побережья Бретани. Один из них просигналил нам лампой: «Воздушная тревога. Расчеты — к зениткам!»

Мы немедленно отреагировали. Очевидно, поход еще не закончился. Сатанинская сила преследовала нас сверху до самого прибытия в порт.

Глава 16

Наконец «У-230» укрылась в бетонном убежище Бреста. Только там, под семиметровой толщей армированного бетона над нашими головами, мы были недосягаемы для самолетов противника. Как только я пересек сходни и сделал первые неуверенные шаги по твердой почве, бетонная дорожка передала ощущение безопасности от просоленных сапог до моей души и тела.

Я тяжело вздохнул. Только этим вздохом и можно было выразить мое отношение к нашим неудачам в подводной войне. Теперь все было против нас. Даже наша новая многообещающая самонаводящаяся торпеда не показала в бою тех превосходных свойств, которые она продемонстрировала в идеальных для испытаний условиях. Оставалось мало из того, чем мы могли пожертвовать. Два года назад линия фронта на западе проходила далеко в море. Минувшей весной она придвинулась на восток к континентальному шельфу. Теперь фронт проходил по самому побережью Франции. Многие подлодки, которым удавалось каким-то образом уцелеть в течение нескольких дней похода, были потоплены на глазах представителей наших береговых служб за несколько мгновений до того, как их экипажи могли вступить на бетонный пирс.

Сама бухта Бреста могла бы послужить наглядной иллюстрацией драматической разницы между прошлым и настоящим. Я заметил, что многие стоянки подлодок в бетонном бункере пустуют. Минувшей весной в каждой заводи теснились три подлодки, другие были вынуждены ожидать своей очереди снаружи у открытого причала. Я обратил внимание на то, что в сухом доке царила тишина. Не так давно в нем кипела работа. Там 24 часа в сутки ремонтировались подлодки. И если бы лодки охотились за конвоями! Нет, их осталось немного в Атлантике. Но каждая из них атаковала в одиночку просто для того, чтобы противник не сворачивал свою дорогостоящую противолодочную систему обороны. В октябре были потоплены 24 подлодки, одни из них погибли под градом авиабомб, другие — от новых, более совершенных боезарядов. Результаты нашего похода оказались на удивление большим вкладом в общий итог потерь союзников, понесенных от подлодок. Однако многие пустующие места в офицерской столовой не позволяли нам гордиться своими достижениями. Дыхание смерти ощущалось повсюду.

Мой первый завтрак в порту сопровождался не только ранними свежими овощами, но также и новыми дурными вестями. Штрахмейер, один из офицеров штаба, сообщил, что три моих сокурсника и близких друга погибли в море. Еще один нашел смерть на борту подлодки, когда взрыв разнес носовой комплект аккумуляторных батарей. Лодка вернулась в порт, но моего друга похоронили в Атлантике. Затем Штрахмейер ошарашил меня новостью о том, что Герлоф и Гебель, мои товарищи по службе на «У-557», погибли вместе со своими лодками летом. Удрученный тем, как косит коса смерти, я попрощался со Штрахмейе-ром и вышел в соседнее помещение.

В баре собралась компания наших «бессмертных». Ночь еще только начиналась, но они уже были навеселе. Ридель щеголял усами, отращивание которых считал основной своей заботой во время наших походов. Там были фон Штромберг, Бурк и другие. Я присоединился к обществу, пил и пел вместе с ними. Мы прошлись по всему репертуару морских песен, часть которых исполнялись на мотив мелодий Линке из «Жука-светляка». Затем мы горланили припев своей версии одной популярной песни, а Бурк подыгрывал нам на фортепьяно.

...Если мы уйдем на дно океана,
То все равно доберемся до берега,
К тебе, Лили Марлен,
К тебе, Лили Марлен...

Как это часто случалось, когда у нас истощались запасы шампанского, терпения или остроумия, мы решили навестить мадам и ее девиц в казино-баре. Не снимая морской формы, я втиснулся в переполненный автомобиль, который помчался по ночному городу.

В казино-баре было шумно, дымно и светло. Там уже находилось несколько приятелей из Первой флотилии. Нас встретили приветствиями и ликованием. Мадам была обворожительна, как всегда, а ее товар обладал свойствами, которые выгодно отличали казино-бар от других заведений подобного рода. Она приветствовала меня любезно, но с оттенком упрека:

— Месье, мы так долго не видели вас. Надеюсь, мои девочки не обошлись с вами дурно.

— Нет, их вины в этом нет, дело в том, что... — Я прервал свои объяснения, вспомнив, что ее заведение может быть центром шпионажа союзников. — Меня унес отсюда отлив, мадам, — закончил я свой ответ.

Она предлагала мне сделать выбор партнерши, но у меня не было особых планов на ночь. Я сидел в баре, потягивая напитки, слушал громкую музыку по фонографу, смотрел на своих друзей. Ни девицы, ни шампанское не воодушевляли меня, хотя забвение в развлечениях было нашим главным желанием в эти мрачные дни. Я понял, что казино-бар потерял для меня свою привлекательность.

Как только часы пробили полночь, начался вой сирен воздушной тревоги. Мои друзья поспешили покинуть заведение. Бомбы их не пугали, просто им не хотелось, чтобы какая-нибудь случайность задержала их надолго. Это повредило бы их репутации. Сирены продолжали выть, когда мы шли по улицам Бреста, прислушиваясь к глухим выстрелам зениток, бьющих за городом в направлении мыса Кесан.

Не располагая временем, чтобы вернуться в военный городок, большинство моих друзей воспользовались бомбоубежищем до того, как самолеты появились в небе над Брестом. Я смотрел на разрывы в небе и видел, что основной удар союзники наносили по южной части города. В следующие несколько минут семь или восемь бомбардировщиков загорелись, выпали из боевого построения и стали падать вниз в изящном пике, оставляя за собой искристый шлейф. Значительно усовершенствованная тяжелая зенитная артиллерия вокруг Бреста создала такое захватывающее зрелище, что я забыл укрыться в убежище. Впрочем, необходимость в этом отпала. Остатки воздушной армады союзников удалились.

Под впечатлением увиденного мы не хотели отходить ко сну и присоединились в баре к группе приятелей, чтобы выпить еще шампанского. Но, как только я разместился на высокой табуретке, дверь бара распахнулась и кто-то крикнул:

— Американцы идут!

Мы повскакивали со своих табуреток, недоверчиво переглядываясь, хотя после высадки союзников в Сицилии и Италии все было возможно. Однако молодой офицер из, штаба, принесший весть, поспешил добавить:

— Успокойтесь, господа. Я только имел в виду, что ведут пленных американских летчиков, чьи самолеты были только что сбиты. Большинство из них ранены. Не хотите ли взглянуть?

Ночь становилась все более интересной. Я бросился к морскому госпиталю, расположенному поблизости, чтобы посмотреть на чужеземцев из-за океана. Двор госпиталя был залит светом многочисленных ламп. Два или три раза через определенный промежуток времени в него въезжали грузовики или санитарные машины и останавливались в месте парковки. Вокруг них у входа столпились санитары, медсестры и просто зеваки. Жертв нашего зенитного огня, сильно обожженных, вносили на носилках. Доктор, с которым я был знаком, позволил мне заглянуть в приемную палату. Туда доставлялись новые пациенты, как только ранее доставленных американцев выносили для срочных операций. Один из янки, еще одетый в свою летную куртку, казалось, находился в лучшем состоянии, чем его товарищи, однако он закатывал глаза и вертел головой, будто в агонии. Когда я подошел к нему, то увидел, что у него ото лба к шее идет безобразный, но довольно поверхностный рубец, деливший его голову на две части. Он был коротко подстрижен в стиле прусского офицера. Увидев впервые своего врага на таком близком расстоянии, я не удержался, чтобы не поговорить с ним, сказав по-английски:

— Видишь, вот что тебе досталось за бомбежку нашей базы. Больно?

Он не отвечал. Тогда я продолжил:

— Скажи, откуда у тебя такая рана?

На этот раз он слегка пошевелил головой, как бы удивляясь, что противник интересуется его состоянием. Потом ответил:

— Я получил ее, когда выбросился из кабины. Самолет был подбит и горел. Другие члены экипажа уже выбросились на парашютах. Я не мог этого сделать, так как не открывался фонарь. Я уперся в него головой и выдавливал его до тех пор, пока не разбил его. Так, должно быть, и порезался. Как добрался до земли, уже не помню.

Меня заинтересовал его американский акцент. Что до меня, то я изучал чистый английский.

— Итак, — сказал я ему, — война для тебя закончилась. Ты рад этому?

— Пусть для меня война и закончилась, но очень скоро она закончится для вас, немцев, тоже.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же уже слышал. Мы сотрем в порошок ваши военные базы и промышленность, причем за несколько месяцев, может, чуть подольше, не имеет значения.

— Да через месяц мы отплатим вам сполна, — возмутился я. — Послушай, не знаю, что вам там говорят о нашем военном потенциале, но в одном я уверен твердо: скоро в небе не останется ни одного вашего самолета, и это будет для вас окончанием войны.

Я подразумевал, конечно, использование нашего «нового оружия», включая радиацию и атомные бомбы, над которыми работали наши специалисты. Об этом много говорили.

— Ну да, — возразил американец саркастически. — Ты забыл, что случилось с вашими подлодками. Мы расколошматили большинство из них за шесть месяцев. И со всем остальным будет так же. Вы долго не продержитесь.

Меня поразила его осведомленность, но в то же время возмутило его высокомерие.

— Ты говоришь вздор. Кто тебе сказал, что у нас нет больше подлодок?

— А разве не так?

— Совсем не так. И я живое свидетельство тому. Только что вернулся из похода и могу заверить тебя, что в море осталось еще много подлодок. Скоро там будут сотни новых, более быстрых и более мощных. Мы вышвырнем ваш флот из океана.

От сказанного мне стало легче на душе.

Но янки скептически улыбнулся и сказал:

— Хорошенько выслушай, что я тебе скажу. Ты еще вспомнишь это, и очень скоро. Что бы вы, немцы, ни делали, теперь уже слишком поздно. Время работает на нас, и только на нас.

Решив, что он типичная жертва пропаганды союзников, я похлопал американца по плечу и сказал:

— Вы увидите, что немцы не так плохи, как их изображают ваши газеты. Желаю тебе скорого выздоровления. Придет день, и ты поймешь, что я прав.

Мы улыбнулись друг другу, и я ушел. Следующей остановкой янки был операционный стол и затем длительный отдых за колючей проволокой.

Когда я вернулся в военный городок, был уже день, неподходящее время для сна. Я вынул из чемоданов форму и гражданский костюм и повесил их в шкаф. Разложив на столе книги, выбрал одну из них и попытался читать. Текст не воспринимался, в ушах звучали слова американского пилота о том, что время работает на них. Меня охватило беспокойство. Я взялся перечитывать письма, которые получил из дома. Но голос американца продолжал звучать между строк. Воздушные налеты, писали родители, резко усилились. От них погиб один из приятелей отца по бизнесу. В письмах сообщалось также, что приезжал в отпуск муж Труди. Молодожены провели две недели в Шварцвальде, где еще не было налетов по ночам. Письма открыли мне тот горький факт, что даже дома обстановка становилась все хуже. Меня продолжали преследовать слова американца.

Рано утром я вывел «У-230» в Брестскую бухту, чтобы проверить ее состояние. Главный инженер флотилии определил минимум ремонтных работ и их сроки. Обстановка требовала быстрого возвращения на фронт немногих подлодок, еще находившихся на плаву. Нашу старую рабочую лошадку нужно было за две недели почистить, заправить горючим, покрасить и привести в порядок. Это означало, что времени для отпуска ни у кого не было. Я во второй раз поинтересовался возможностью обзавестись «шнёркелем», но никто на базе не мог дать мне вразумительного ответа на мой запрос. Вместо этого нам сказали, что мы получим усовершенствованные радары, способные пеленговать длину волн в нижнем сантиметровом диапазоне. Таким образом, мы будем идти вровень с быстрым прогрессом противника в электронной войне. В жестоком противостоянии на море мы были загнаны в глухую оборону. Союзники диктовали нам условия войны и виды вооружения.

На выходные дни первой недели я бросил свои дела на подлодке и в порту, отправившись в пятницу вечером экспрессом в Париж. Ночью я переоделся в туалете поезда в гражданский костюм. Согласно предварительной договоренности, я встретил Маргариту под ЭЙфелевой башней. На ней было голубое шелковое платье с вышитыми цветами. Мы обнялись, и я встретился глазами с проходившими мимо немецкими солдатами, завидовавшими несдержанному французу. Париж был теплым и благоухающим. В прозрачном воздухе смешались терпкие запахи опадающих листьев и воды в Сене, а также аромат духов. Над нами сияло солнце, ласковых лучей которого я так часто был лишен в море. Это было время, когда я забыл о бомбежках и смертях, когда мне казалось, что меня минует реальная перспектива отправиться на дно океана.

Вскоре после моего возвращения в Брест я уже был переодет в морскую форму и ничто не выдавало моего короткого посещения другого мира. Командиру было неожиданно приказано явиться с докладом к вышестоящему офицеру отделения «Запад» в штабе. Мы предположили, что его визит имеет какое-то отношение к нашему предстоящему походу. После дневного отсутствия Зигман вернулся и быстро вызвал Фридриха, Ри-деля и меня к себе. Без предисловий он сказал:

— Господа, я буду краток. Нам приказано прорваться сквозь Гибралтарский пролив в Средиземное море.

Зигман сделал паузу, чтобы наблюдать нашу реакцию. Я выдавил из себя улыбку, мои партнеры сохраняли мрачное выражение лица. Всем было ясно, что любая попытка пробиться сквозь тесный пролив имела минимальные шансы на успех. Но какая разница, куда нам идти? Везде было одно и то же — отчаянные попытки нанести противнику ущерб и избежать ран или гибели от бомбежек. Как в случае с медленным самоубийством. Везде смерть была неизбежна, изменилось бы только название моря, в котором мы пойдем на дно.

Было, однако, одно утешение: если нам посчастливится пройти пролив, районом наших операций будут спокойные воды Средиземного моря. Чтобы разрядить обстановку, я сказал:

— Все это напоминает мне экзотические места, которые хотелось бы посетить. Только вот как туда добраться?

Капитан быстро подхватил мой мрачный юмор:

— Господа, если вы сохраните в тайне цель нашего похода, нам удастся понежиться в январе на пляжах Италии.

Напряженность спала, и наш разговор оживился. Но затем Зигман снова охладил нас. Он сообщил, что в начале ноября англичане перехватили и потопили в проливе две наши подлодки: «У -742» и «У-340». Другие подлодки, направленные в пролив, погибли еще раньше, чем смогли добраться до него. 24 октября у побережья Испании была потоплена «У-566», та же судьба постигла 10 ноября «У-966». Ничего не было известно о судьбе «У-134» и «У-535», которых, видимо, потопили до того, как они успели передать радиограммы бедствия. Последние потери дали нам наглядное представление о том, что нас ожидает.

Пока мы готовились к походу, возрастала разница в потерях не в нашу пользу. К 25 ноября было уничтожено еще 15 наших подлодок. Наш внушительный подводный флот в Атлантике, которым когда-то гордились, почти перестал существовать. Все, что мы смогли противопоставить англо-американской технике, — это уничтожение торпедами нескольких судов из малых конвоев союзников тоннажем всего лишь 67 тысяч регистровых брутто-тонн.

Глава 17

Вечером 26 ноября «У-230» вышла в последний раз из Брестской бухты. Она проследовала в кильватере эскорта мимо противолодочных заграждений и понеслась в открытое море на полных оборотах. Мы знали, что наш выход в море остался незамеченным противником, потому» что всеведущая британская радиостанция «Кале», которая передавала на немецком дурные вести, не адресовала нам особых пожеланий перед уходом.

Около полуночи мы повернули на юг и проследовали в 200 метрах от французского побережья вдоль линии континентального шельфа. Обойдя «долину смерти», взяли курс на северное побережье Испании. Ночью мы были вынуждены трижды погружаться под воду, но ухитрились все-таки встретить первые лучи солнца без потерь. Перед тем как лодка ушла под воду на долгий день, Зигман оповестил команду по системе внутренней радиосвязи о нашем рискованном походе. Ее реакцией были смешанные чувства удивления и сдержанного согласия. Наш экипаж уже не раз побывал в адских условиях боя, чтобы впасть в уныние от сообщения капитана.

Но были другие предсказуемые реакции. Многие из наших подводников, оставившие на берегу возлюбленных, внезапно осознали, что никогда их больше не увидят. Их разочарование в связи с вынужденной разлукой выразилось в забавной форме. Когда во время обычного обхода лодки я заглянул в носовой торпедный отсек, то увидел матроса, сидевшего на койке, и столпившихся вокруг него приятелей. Он держал в руках женский лифчик и трусики, взятые взаймы или украденные у своей подруги. Его приятели плотоядно улыбались и делали скабрезные замечания. Я присоединился к ним и посмеялся от души. Мужчины с таким чувством юмора становятся хорошими моряками.

Осторожно продвигаясь к испанскому побережью, мы прошли под водой после первого погружения основательно разрушенный бомбардировками Лорьян, а на следующую ночь оставили по левому борту порт Ла-Рошель. Когда мы увидели огни Сан-Себастьяна, то поднялись на поверхность, повернули на запад и пошли вдоль черного контура высоких гор на расстоянии четырех миль от побережья. Наше путешествие вдоль испанского побережья осталось незамеченным, и мы позволили себе полюбоваться алеющими на закате городами Сантандер и Хихон. На пятую ночь мы обогнули опасные утесы мыса Орте-гал и через 20 часов прошли мыс Финистерре, место, где недавно были потоплены четыре наши подлодки. На следующую ночь мы увидели мерцание отражавшихся в небе миллионов огней Лиссабона. Пока жители португальской столицы предавались ночным развлечениям или мирно спали под одеялами, мы пересекали Лиссабонскую бухту. На восьмой день похода подлодка часто поднималась на перископную глубину. Мы брали пеленги на мыс Сан-Висенти. 5 декабря незадолго до полуночи в погруженном положении приблизились к Кадисскому заливу. В это время Ридель пришел на мостик и сказал бесстрастным тоном:

— На твоем столе радиограмма. Она еще не дешифрована. Почему бы тебе не сделать это? Может, что-нибудь важное.

Ридель подменил меня на вахте, я же спустился в тесное помещение, чтобы дешифровать радиограмму. В ней передавались поздравления Вернеру и Риделю в связи с присвоением им очередного звания обер-лейтенанта.

Вскоре мы оставили за кормой Кадис и подобрались совсем близко к британской зоне насыщенной противолодочной обороны пролива. 6 декабря через два часа после полуночи мы проникли в залив Барбате-де-Франко, где заканчивалось наше крейсирование вдоль европейского побережья. Мы ушли под воду и посадили «У-230» на песчаный грунт. Частые разрывы глубинных бомб в этот день всего лишь в нескольких милях к востоку напоминали нам, что «томми» полны решимости не пропустить через пролив неприятеля. Пока команда отдыхала или делала вид, что отдыхает, я сидел с командиром и обсуждал план прорыва. После нескольких часов взвешивания разных вариантов Зигман решил пройти угол от нашей стоянки до североафриканского порта Танжер и оттуда в самую горловину пролива, где британцы готовят ловушку непрошеным гостям.

6 декабря вечером личному составу подлодки было приказано занять свои места и оставаться там три следующих дня. В 21.00 «У-230» всплыла на гладкую поверхность моря и помчалась на полных оборотах к африканскому побережью. Над нами простиралось безоблачное черное небо, усыпанное яркими звездами. Как только мы вышли из-под защиты испанского берега, радиолокационные импульсы стали барабанить по нам с возрастающей частотой. Доверившись оператору нащего радара, мы продолжали продвигаться вперед с бьющимися от волнения сердцами.

— Впереди объект — громкость три!

Предупреждение прозвучало в ночи, как звон бьющегося стакана. Мы бросились в рубку, и лодка немедленно нырнула в глубину. После того как напряжение спало, наступила тишина. Ободренные этим, мы снова всплыли. Однако после восьмимильной гонки настойчивый импульс снова загнал нас в глубину.

В 23.00 мы всплыли и, не обнаружив в небе самолетов, двинулись вперед. Во время крейсирования зарядили батареи достаточно, чтобы электричества хватило на три дня хода под водой. Лодка прошла значительное расстояние, извергая сверкающие фонтанчики вокруг своего корпуса и оставляя позади целую милю предательских пузырьков. Как ни удивительно, нас все же не обнаружили. Мы двигались вперед до тех пор, пока не увидели огни Танжера, затем повернули на восток и пошли к узкой горловине пролива между двумя континентами.

Вскоре мы смешались с флотилией африканских рыболовных судов, нахально лавируя между ними зигзагами. Постепенно лодка подошла ближе к проливу. Через 40 минут мы оставили позади ничего не подозревавших рыбаков и подошли к горловине на опасную дистанцию. Здесь радиолокационные импульсы били особенно громко. Не было никакой необходимости торопить нашу фантастическую удачу. Мы ушли под воду.

7 декабря в 00.45 «У-230» начала свое бесшумное движение под водой. На глубине 40 метров она шла с небольшим дифферентом, имевшим, однако, тенденцию к нарастанию. Установленная скорость лодки достигла полутора узлов. Это было достаточно только для того, чтобы лодка держалась на плаву. Однако течение на глубине погружения имело скорость три узла, что давало нам ускорение хода до четырех с половиной узлов. Ожидалось, что возле горловины пролива течение возрастет еще больше. В самой горловине оно достигало пика и составляло на выходе в Средиземное море восемь узлов.

Я устроился в помещении центрального поста в ожидании развития событий. Наш лучший акустик Кёстнер вскоре услышал слабый шум винтов и импульсы «асди-ка» прямо курсу. Возникли и другие странные шумы, которых он никогда не слышал. Оставив за себя Фридриха, я пробрался в радиорубку, чтобы разобраться в этом феномене. Я надел другую пару наушников и стал слушать. Новые шумы явно отличались от знакомых назойливых импульсов «асдика». Кёстнер предположил, что они исходят от британского радара нового типа. Это было что-то вроде посвистывания и писка резиновой детской игрушки, которую сжимают. Наконец я догадался:

— Это не новый радар, Кёстнер, это разговаривают дельфины! Прислушайся, ты сможешь даже различить их голоса.

Мы слушали как зачарованные разговор дельфинов, которые с удовольствием кувыркались в подводном течении. Одни из них развлекались поодаль от нашей лодки, другие терлись о ее корпус, но им всем, кажется, понравилась стальная рыбина, приплывшая, как им, видимо, показалось, чтобы поучаствовать в их играх. Голоса дельфинов усиливались по мере нашего приближения к горловине пролива, но так же обстояло дело и с импульсами «асдика». Когда же вдали прогрохотали первые разрывы глубинных бомб, наша шумная компания поспешила возвратиться в Атлантику.

Над нами несколько британских эсминцев старательно бороздили поверхность пролива в поисках лазутчиков. В 10.00 их активность достигла апогея. Импульсы «асдика» забарабанили по нам, словно градины, однако верхние слои воды другой термальной плотности создавали защитный покров для лодки. Не обнаружив нарушителей, эсминцы прибегали к старому трюку — они начали швырять глубинные бомбы наугад. К полудню, когда я вновь встал на вахту в помещении центрального поста, импульсы немного ослабли и удалились за корму. Очевидно, мы вырвались из блокады и прошли горловину пролива. Потихоньку напряжение спадало, а к 16.00 Зигмана прорвало.

— Главмех, — обратился он к Фридриху, — подними лодку на перископную глубину. Посмотрим, удалось ли нам выбраться. Интересно взглянуть на место, где сходятся Европа и Африка. Старпом, полюбуйся на это.

Капитан занял место у перископа. Он быстро повернул его вокруг своей оси, проверяя, есть ли в непосредственной близости опасность, затем понаблюдал некоторое время за левым горизонтом, за правым и, наконец, вновь повернул оптику налево. После этого сказал:

— Думаю, мы оставили скалу далеко за кормой. Передайте мне справочник.

Я подал ему тяжелый фолиант морского справочника по испанскому побережью. В нем был помещен снимок, изображавший вид с моря Гибралтарской скалы.

— Точно, мы ее уже прошли. Лодка двигалась значительно быстрее, чем ожидалось. Позовите Прагера. Хочу получить у него некоторые пеленги.

Вскоре штурман снабдил нас точными вычислениями. Диаграмма Прагера дала поразительные результаты. Гибралтар находился за кормой нашей лодки на дистанции семь с половиной миль. На это расстояние мы уже проникли в Средиземное море. Быстрый подсчет показал, что наша скорость в подводном положении составила в целом 14 узлов. Из них 12 с половиной приходились на скорость течения.

Зигман освободил для меня место, и я направил перископ на скалу, которая переливалась на солнце радужным цветом, устремившись из зеленого моря в лазурное небо. Сквозь низко стелившуюся дымку я насчитал минимум шесть британских боевых кораблей, стороживших вход в Средиземное море. Я направил окуляры перископа к правому борту и увидел берег Северной Африки, почти перпендикулярно возвышавшийся над поверхностью моря. На вершине скалистого утеса близ испанской Сеуты возвышался мемориал жертвам гражданской войны. Берега по обе стороны от мемориала таяли в полуденной дымке. Я так увлекся зрелищем, что, заметив самолет, успел только крикнуть:

— Срочное погружение на 60 метров, самолет!

Я втянул внутрь длинную трубу перископа и затаился в ожидании. Однако «У-230» успела уйти на необходимую глубину до бомбежки. Вместо главмеха я приготовился считать разрывы глубинных бомб. Впрочем, необходимость в этом отпала. Лодка двигалась в безопасной тишине. С каждой милей угроза для нас быть обнаруженными уменьшалась. В 22.00 впервые за 12 дней маленькая лампочка в помещении для капитана была погашена, а темно-зеленая занавеска перед его койкой задернута.

Почти через сутки, в 21.30 следующего вечера, «У-230» всплыла. На траверзе светились огни испанского порта Малага. Выбравшись из рубочного люка, я увидел, как за городскими огнями тянутся к серому небу темные горы. Ночь была настолько теплой, что я снял свою кожаную куртку. Затем заработали дизели, и «У-230» пошла вдоль темной горной гряды. Мы провентилировали корпус лодки и с гордостью передали в штаб свою первую радиограмму: «Спецзадание выполнено. Ждем новых указаний. «У-230».

Около часа мы ожидали реакции противника на свой радиосигнал, однако ее не последовало. Незадолго до заката пришел ответ из штаба: «Поздравляем с выполнением задания. Следуйте в тулонскую бухту с крайней осторожностью. Особые предосторожности на траверзе порта. Следите за подлодками противника».

Мы были готовы к немедленным боевым операциям против союзников, которые снабжали свои войска, интенсивно эксплуатируя судоходные линии между портами Северной Африки и Южной Италии. Нарушить эти коммуникации и ослабить давление англо-американских сил на наши войска в Северной Италии было нашей первейшей задачей. Поэтому мне показался непонятен приказ штаба о заходе в порт, если он не означал нового спецзадания.

Чтобы добраться до Лионского залива по соседству с Марселем, нам понадобились три ночи движения в надводном положении на полных оборотах и некоторое число погружений под воду в связи с угрозами с воздуха. 15 декабря в 01.00 мы сообщили южному филиалу штаба подводных сил о своем предстоящем прибытии. Днем мы ушли под воду на перископную глубину, но вскоре Зигман заметил приближение нашего эскорта.

Через час двадцать минут мы всплыли в 30 метрах от левого борта нервозно маневрировавшего тральщика. Его капитан попросил нас следовать за ним. Нам просигналили флажками с тральщика, чтобы мы проявляли максимум бдительности, поскольку две недели назад британские подлодки потопили наше судно и подлодку. Мы следовали за эскортом, повторяя его зигзаги. Экипаж подлодки выстроился на палубе в спасательных жилетах. У входа в порт нас встретил буксир, который затем перекрыл вход противолодочной сетью, протащив ее от одного пирса к другому.

По мере нашего движения вперед Тулон открывался во всей красе. Под ярким солнцем блестели зеленые горы, красная и зеленая черепица на крышах побеленных домов, поржавевшие надстройки нескольких поврежденных французских военных кораблей на приколе. «У-230» осторожно продвигалась по бухте мимо двух затопленных французских эсминцев и трех подлодок, стоявших у совершенно незащищенного причала. Командир, заметив небольшое скопление людей в морской форме, направил лодку к незанятому причалу пирса. «У-230» остановилась. То, что прежде казалось самоубийственным предприятием, обернулось спокойным безопасным походом. Наше невероятное везение продолжалось.

Представители Двадцать девятой флотилии подводных лодок проявили трогательную заботу о нас. Из Бреста были доставлены наш багаж и почта. Было продумано все, вплоть до пустяков, чтобы обеспечить нам уют и комфорт. Я собрался было распаковать свой багаж, когда был вызван в комнату капитана.

— Присаживайся, старпом, кури, — предложил мне Зигман. — Я получил из штаба по телетайпу приказ, который подводит черту под нашей совместной службой. Тебе приказано отправляться в Нойштадт, чтобы пройти подготовку на командира подлодки. Поздравляю тебя.

Прежде чем я смог осмыслить сообщение, Зигман поднялся, пожал мне руку и выразил сожаление, что вынужден со мной расстаться. Он пожелал мне удачи в получении более современной лодки, чем его старушка «У-230».

Все еще не придя в себя, я пробормотал слова благодарности за двадцатимесячную службу под его командованием и тоже пожелал ему удачи и новой лодки. Затем мы коротко обсудили проблемы, вытекавшие из внезапной перемены обстановки. Большая часть команды «У-230» должна была уйти в продленный отпуск, включая Фридриха и Риделя. Поскольку моя командирская подготовка не могла начаться раньше 10 января 1944 года, мне очень хотелось позаботиться о команде и провести недельки две в порту, притягивавшем своими достопримечательностями.

В свою комнату я вернулся другим человеком. Поблагодарил Всевышнего за то, что он позволил мне дожить до этого дня. Поразмышлял о том, что могло означать мое двойное продвижение по службе, и поклялся сделать все возможное для достижения победы.

18 декабря, через два дня после окончания нашего перехода из Бреста, экипаж лодки была выстроен перед командующим флотилией, который отдал должное нашим заслугам и наградил орденами и медалями. Когда он прикрепил к моему кителю второй Железный крест, я подумал о своих друзьях, лежавших в стальных гробах. К этому солнечному дню декабря 1943 года погибли почти все представители старой гвардии подводников на Атлантическом фронте. Многих новичков уничтожили в Норвежском море, прежде чем они смогли нанести врагу потери. То же происходило и в Средиземном море. Последней по времени жертвой была «У-593» под командованием Колблинга, побывавшего в свое время «гостевым капитаном» на борту «У-557». Его успешная карьера оборвалась после того, как он торпедировал британский эскорт у побережья Северной Африки.

Его лодка попала под бомбежку глубинными бомбами эсминцев США и была отправлена на дно.

То, чего наши подлодки не добились за четыре года, — превосходства на море — союзники приобрели за семь месяцев. Их амбициозная цель -- очистить моря от наших подлодок — была почти достигнута. После жестоких ударов летом и осенью у нас осталось лишь небольшое число подлодок. К декабрю союзники уничтожили 386 наших лодок, из которых 237 были потоплены в одном лишь 1943 году.

Зигман и большинство команды «У-230» отправились в отпуск сразу же после получения наград. Я встретился с офицерами, с которыми делил образ жизни на базе и неопределенное будущее. Мои новые друзья познакомили меня с городом и втянули в свою суматошную жизнь. Мы устраивали оргии и вечеринки, которые следовали с нарастающей частотой и отличались все большим буйством. Однажды я присутствовал на вечеринке, во время которой парни и девицы купались в ванне, заполненной шампанским. В другой раз сцену устроила молоденькая итальянка, бросившаяся совершенно голой в объятия армейского лейтенанта, после того как была отвергнута своим любовником в морской форме.

Как раз тогда, когда теплый климат Лазурного берега заставил меня вообразить, будто пришла весна, наступило Рождество. Чахлые елки, привезенные с севера и украшенные игрушками и серебряным дождем, странно контрастировали с роскошными пальмами и придавали празднику неестественный вид. В течение недели после Рождества мы, несколько северян, совершили на автобусе, предоставленном флотилией, турне по южному французскому берегу. Обилие субтропических цветов, высокие кипарисы и роскошные сосны радовали глаз на маршруте между курортными городами Лавард, Сент-Тропе и Сент-Максим.

Предновогодний вечер был отмечен театрализованным представлением и шумным застольем в офицерской столовой флотилии. Всю ночь я протанцевал с молоденькими балеринами, забыв о том, что океанские глубины содрогаются от взрывов боезарядов, а наши города рушатся под бомбежками союзников.

Мое пребывание в Тулоне завершилось в тот день, когда из короткого отпуска вернулся Ридель. Ему не повезло с поездкой. Из-за массированных разрушительных налетов союзной авиации он не смог попасть сразу в свой дом в Богемии и был вынужден значительную часть отпуска провести в поездах и в Мюнхене. Я передал свои дела другу, который унаследовал мою должность старпома «У-230». На прощанье предупредил его:

— Будь зорким и чутким, старый лис.

Это был последний раз, когда я видел Риделя. Через год он погиб в последней битве близ Британских островов во время своего первого и единственного боевого похода в качестве командира «У-242».

Глава 18

Моя поездка на командирские курсы в Нойштадте началась вечером 5 января 1944 года. Один из моих новых друзей доставил меня из Тулона в Марсель на своей машине, которая мчалась с самоубийственной скоростью по дороге, петлявшей по краю скалистых гор. Я прибыл в небольшой отель «Канебье» в полночь, проспал до полудня, затем переоделся в гражданский костюм, чтобы пойти полюбоваться Марселем — знаменитым городом на континенте. В нем все смешалось в незримой гармонии — моряки, нищие, бывшие французские солдаты, все еще одетые в старую форму, воры, проститутки, арабы, китайцы, черные и белые. Я бродил по извилистым улочкам старого города мимо пахучих пирсов, рыбацких лодок и заброшенных гниющих судов. На небольшой моторной лодке перебрался через бухту к древнему замку Иф, более известному как место заключения графа Монте-Кристо. В этот вечер я прошелся и по фешенебельному кварталу города, не устояв перед соблазном поужинать в уютном ресторане, где подавались великолепные блюда в старинном изысканном стиле.

6 января в 08.00 я поднялся по широкой лестнице вокзала Сент-Шарль и сел на поезд, шедший в Страсбург. Пока он безмятежно двигался среди цветущих холмов и долин Южной Франции, в России советские дивизии наносили удары по немецким оборонительным линиям в преддверии зимнего наступления. В Италии американцы бомбили участок нашего фронта в районе Монте-Касино, пытаясь прорваться к Риму. На Британских островах тысячи бомбардировщиков заводили моторы для ночного налета на континент. В 22.30 мой экспресс прибыл в Страсбург и около полуночи пересек Рейн в районе Келя.

В Мангейме мы сделали остановку — и долго стояли. Чтобы выяснить причину задержки, я вышел на холодную платформу. Мрачный дорожный рабочий сообщил, что Франкфурт сильно бомбили.

— Говорят, это была самая мощная бомбардировка. Кажется, поезду придется здесь постоять некоторое время.

У меня вдруг появилось острое желание помчаться впереди поезда. Одолевало беспокойство: не случилось ли чего с родными и домом? Лишь после продолжительной стоянки поезд выполз из Мангейма и грузового депо. Затем он медленно потащился к охваченному пожарами Франкфурту. Прежде чем поезд осторожно втянулся под навес главного вокзала, серое, холодное, туманное утро сменил тягостный день, за ним — ночь.

Я схватил свои чемоданы и выбежал по россыпи битого стекла сквозь дым пожарищ и облака пыли на улицу. Большая площадь перед вокзалом лежала в руинах. Полукруг окружавших площадь величественных зданий был низведен до развалин. Над городом висела сплошная завеса из черного дыма. Для борьбы с пожарами и расчистки завалов улицы заполнили пожарные машины, военные грузовики, бригады ПВО, санитарные фургоны и тысячи людей. Спотыкаясь об обломки кирпича и обходя воронки, я помчался через площадь, вышел на Майнзер-Ландштрассе, повернул налево на Савиништрассе, обежал глубокую воронку посередине улицы, обратив внимание на большое количество алюминиевой фольги, при помощи которой противник снижал эффективность радаров ПВО, и затем пронесся еще пятьдесят метров вперед.

Здесь я сделал открытие, которое несколько успокоило меня. Наш дом стоял на прежнем месте. Я открыл тяжелые железные ворота, подошел к парадному и позвонил в дверь. Никто не откликнулся. Полагая, что звонок не действует, я попытался войти в дом с черного хода. Там, где был сад, лежали большая груда битого кирпича и штукатурки, куски железного ограждения, оконных рам, стекла обогревательных батарей и труб. Торцевая стена дома была разрушена взрывом бомбы, выставив напоказ все пять этажей. Жильцы и вещи четырех из пяти этажей были уже эвакуированы, исключение составлял второй этаж, где помещалась наша квартира. Я узнал спальню своих родителей, где еще стояла мебель, неразобранные кровати, аккуратно покрытые одеялами, но со слоем пыли сверху. Рядом была комната, где швейная машинка глядела на воображаемую стену, и комната сестры с бирюзовыми обоями. В углу одного из помещений квартиры висела лоханка. Никаких признаков присутствия моих родителей и сестры не было.

На первом этаже появилась женщина и сказала:

— Это хорошо, что вы приехали. Мы здесь гадали, придет ли кто-нибудь, чтобы позаботиться о мебели. Хотя бы вы.

Я узнал в женщине супругу хозяина дома и спросил:

— Вы можете открыть нашу квартиру? У меня нет ключей.

— Я поищу. Попрошу также соседей помочь убрать вашу квартиру.

Из одной ее случайной реплики я понял, что мои родители уехали по делам. После того как женщина вручила мне ключ, я вошел в квартиру и осмотрел повреждения.

Двери подсобных помещений были сорваны с петель. В комнатах со стен попадали картины. Пол был усеян мелкими предметами, снесенными со столов. Разбилась только стеклянная и фарфоровая посуда. Однако мебель, кровати и пол покрывал толстый слой пыли. Перед уборкой квартиры я облачился в старую одежду, которую нашел в своей комнате. Затем открыл входную дверь, услышав стук. Ожидая увидеть в качестве помощников крепких мужчин, я с удивлением увидел вместо них четырех женщин среднего возраста, одетых в серую рабочую форму. Они вощли, словно в свою квартиру. Все вместе мы начали передвигать мебель, протирать ее, выносить в вестибюль и передние комнаты. Далеко за полдень женщины ушли, не ответив на выраженную мною признательность за помощь.

Переодевшись в морскую форму, я пошел в армейский информационный центр, получил талоны на питание, послал телеграмму своему новому начальству, объяснив причину моего отсутствия на месте службы. Несколько телеграмм отправил по другим адресам в расчете, что они найдут родных и вызовут их домой. Затем стал искать место, где можно было бы перекусить. Четыре ресторана, где сохранялось великолепие довоенного обслуживания, были разрушены до основания. В пятом, на Кайзерштрассе, белоснежные скатерти сменили бумажные подстилки, а элегантных официантов — мрачные матроны. Безвкусный ужин вызвал неприятные ощущения после великолепных блюд, которые мне подавали в Марселе. Злая ирония состояла в том, что французы, проигравшие войну, питались, как короли, мы же, победители, жили на картошке и эрзацах.

Разоренный город снова погрузился во тьму ночи, и его жителей вновь охватил страх перед начавшимся воздушным налетом. Я вернулся в наш разбитый дом и прислушивался к объявлениям по радио, пока налет не прекратился.

Проснулся от бьющего в лицо солнечного света и с изумлением озирался по сторонам в своей странной и в то же время хорошо знакомой мне квартире. На стене напротив моей кровати висел рисунок обнаженной женщины, который я нарисовал, когда мне было 18 лет. Мать постоянно интересовалась, кто позировал мне в таком юном возрасте. Рядом висела репродукция картины Рембрандта «Мужчина в шлеме» и чуть подальше гипсовая маска «Незнакомки из Сены», снятая с неизвестной красавицы утопленницы, которая была обнаружена в знаменитой реке Парижа лицом вниз. На стене напротив окна я повесил мои флотские трофеи — эмблемы, флаги, ленты. На полках вдоль стен стояли книги, которые я покупал в книжных магазинах, разбросанных по всей Европе. Такова в основном была моя комната, из которой я в 1939 году ушел на войну. Мне говорили, что она будет выиграна в течение нескольких месяцев. Тем не менее четыре года войны продвинули меня к вершинам избранной военной профессии. Я вновь подавил чувство пессимизма, которое в последнее время зрело во мне сильнее и сильнее. Скоро, очень скоро мы доведем эту проклятую войну до победного конца...

В темноте повернулся ключ в замке от входной двери. Вернулись мои родные. Мать и Труди были шокированы, отец же произнес со вздохом:

— Увы, нам придется привыкать к потерям. Могло быть и хуже. Но мы снова вместе, и давайте выпьем за это.

Папа раскупорил две бутылки мозельского. Мы выпили за мое двойное повышение, за счастливый случай, спасший родителей и сестру от бомб, за нашу стойкость перед лицом воздушных налетов союзников. Вместе провели время в кабинете отца до трех часов ночи, беседуя и прислушиваясь к предупреждениях по радио об отдельных прорывах вражескими самолетами нашей системы ПВО. Затем мы рискнули отправиться спать, поскольку налетов союзников на Франкфурт не ожидалось.

На следующий день поздно вечером я сошел с приползшего как черепаха поезда в порту Нойштадт на Балтике, где были организованы командирские курсы. Я нашел свободную кровать в одном из чистых деревянных бараков и бросился на матрас, набитый соломой.

Утром в 08.00 я обнаружил, что небольшая группа будущих командиров уже занимается в стимуляторе. Он представлял собой сложное сооружение, напоминавшее помещение рубки подлодки. Оно было установлено над большим водоемом и могло передвигаться в любом направлении среди макетов транспортов, танкеров и эсминцев. Стимулятор позволял будущему командиру осваиваться с техникой и приемами торпедной атаки в погруженном положении до тех пор, пока выбранная тактика не отрабатывалась им до мельчайших деталей. Получив достаточный опыт в боевых условиях, я легко справлялся с учебными заданиями. После двухнедельной практики и скучной жизни в бараке я порадовался переезду в Данциг для занятий боевыми стрельбами.

В конце января я сел в поезд, шедший в Данциг. Платформа вокзала кишела пехотинцами разных званий и рангов. Они штурмовали вагоны поезда, который должен был отправиться в долгое путешествие на фронт в Россию. Я устроился в дымном купе с несколькими армейскими офицерами. Они пыхтели закрутками из русской махорки, низкосортного табака, который выучились курить за неимением лучшего. Я предложил им выкурить ароматические турецкие сигареты, которые еще были доступны нам, флотским офицерам. Это предложение значительно улучшило отношения между пехотой и ВМС, а также воздух в купе. Пока поезд двигался на восток, мы говорили о войне в целом и русской кампании в частности. Фронтовики были единодушны в убеждении, что им удастся сдержать неослабевавшее советское наступление на широком фронте.

— Мы отдадим им несколько квадратных метров на том или ином участке, но это будут тактические уступки, — сказал один офицер.

Другой, опытный вояка-пехотинец, заметил:

— У Советов нет нашей промышленной мощи. У них нет средств продолжать свои атаки или помешать нашему контрнаступлению.

— Их топорная техника не устоит против нашего нового оружия, — поддержал разговор третий собеседник. — Пусть только придет лето.

Я поговорил еще с несколькими фронтовиками, и они высказали общее убеждение, что к весне новое оружие и стратегия радикально изменят несколько затруднительное положение наших войск на различных фронтах. Когда поезд подъехал к Данцигу, я пожелал им удачи в битвах на русском фронте.

В Данциге трамвай доставил меня к пирсу, где в течение нескольких лет стояли на приколе большие океанские лайнеры с линии Гамбург-Америка, Я нашел пароход, в котором разместилось среди обветшавшей роскоши командование Двадцать третьей флотилии подводных лодок. Поселился в старой каюте, отделанной плюшем и вельветом. Хотя в ней пахло нафталином и сигарами, корабль мне сразу понравился.

Я обнаружил старшего офицера, капитана Лейта, который курировал группу будущих командиров, в баре, беседовавшим с молодыми офицерами. Лейт, бывший командир подлодки, на счету которой числились потопленные суда противника общим тоннажем более 230 тысяч тонн, по-дружески поздоровался со мной и представил своим собеседникам. Я узнал, что только двое из нас, будущих командиров, пришли с подводного флота, другие же не принимали участия ни в одном боевом походе, что отличалось от обычной практики прежних лет. Их направили с эсминцев, тральщиков, крупных боевых кораблей и штаба, чтобы пополнить численность командного состава подлодок. Новичкам предоставлялся год на усвоение уроков, которые были преподаны мне в течение трех лет боевой службы. В них отсутствовало главное из того, что можно было приобрести только в боевой обстановке: мгновенная реакция, предвосхищение очередного хода противника, знание того, когда нужно уходить под воду и когда оставаться на поверхности и атаковать, как управлять лодкой под бомбардировкой глубинными бомбами и кассетными боезарядами, как действовать в тысяче случаев чрезвычайной ситуации. У этих новичков, которым уже через несколько недель будут доверены лодки, почти не было шансов выжить, и у команд их подлодок тоже.

На заре следующего дня начались наши учебные стрельбы. Для их проведения в море вышли семь подлодок и отряд надводных судов. Наши торпеды приводились в движение сжатым .воздухом, который оставлял отчетливо видимый след. Это помогало при оценке результатов стрельбы днем. Кроме того, торпеды были оснащены светящимися учебными боеголовками для оценки стрельбы ночью. Преподаватели составили для нас обширный изнуряющий график ужасно сложных занятий, который требовал быстрых и логичных решений и действий в чрезвычайной обстановке. Изнурительный режим учебы поддерживался шесть, дней в неделю в течение месяца, оставляя очень мало времени на сон и отдых. По окончании трудной учебы мы собрались в офицерской столовой, одетые в морскую форму, при белых рубашках и черных галстуках, чтобы услышать оценки своего ратного труда. Я узнал, что заслужил высшую оценку. За это хотелось одного вознаграждения — получить под свое командование новую чудо-лодку.

Двумя вечерами позже я получил приказ, увенчавший мою карьеру моряка. Мы собрались на прощальную вечеринку в дымном баре лайнера. После того как старший офицер покончил с объявлением благодарностей и пожеланиями, он взялся разбирать связку телетайпных лент из штаба.

— Господа! — сказал он. — Здесь директивы относительно ваших назначений на подлодки. Я начну с единственного боевого приказа, который уполномочен сегодня передать. Он относится к счастливому обладателю выигрышного билета обер-лейтенанту Вернеру.

Я поднялся со своего места. Голос старшего офицера звучал как будто издалека, словно из-за плотной пелены тумана. Я слышал, как Лейт говорит:

— Сообщите о себе в штаб Десятой флотилии в Бресте и принимайте под свое командование с 1 апреля «У-415».

Подойдя к Лейту, я принял приказ. Он был равносилен смертному приговору, потому что многолетнее ожидание вступления в командование подлодкой сократилось до четырех месяцев, а устаревшая подлодка «У-415» слишком часто участвовала в походах. Предоставленная честь командовать такой подлодкой фактически означала смену транспортных средств для быстрой отправки на дно. Я вернулся к своему столику с телетайпной лентой в руках и застывшей улыбкой на устах, скрывавшей мое огорчение.

Словно для того, чтобы ободрить меня, штаб предоставил мне перед вступлением в командование подлодкой две недели отпуска. Март был хорошим месяцем для занятий моим любимым видом спорта — скоростным спуском на лыжах с гор. Я направился в Альпы, ожидая встретить много снега и крутые склоны. В Берлине, пересев с одного поезда на другой, я старался не глядеть на разрушения и продолжил медленное путешествие через горящие города и нетронутые деревни. На второй день поездки примерно в 14.00 я прибыл в небольшой баварский город Имменштадт. Сошел с поезда, чтобы пересесть на местную старомодную железнодорожную колымагу, следовавшую до известного горнолыжного курорта Обердорф. Едва она подошла к небольшому вокзалу и пассажиры стали освобождать ее, как я услышал, что кто-то меня окликает. Я обернулся и увидел девушку, которую когда-то любил. Я поставил на пол свой чемодан, и она без колебаний бросилась ко мне в объятия.

— Марика, какой приятный сюрприз. Что ты здесь делаешь?

— Я здесь проездом, — ответила она со слезами радости в глазах.

— Я тоже. Но куда ты едешь отсюда?

— Домой. Я гостила у родителей некоторое время.

Я спрашивал себя, почему она захотела нашей встречи. Ведь она могла не окликать меня и дать уйти точно так же, как сделала восемь лет назад. Прежде чем я нашел ответ на свой вопрос, Марика приняла решение за нас обоих:

— Давай пропустим наши поезда. Мы не должны расставаться, увидевшись друг с другом на секунду.

Мы просмотрели расписание поездов и обнаружили, что располагаем тремя часами свободного времени. Сдав багаж в камеру хранения, мы вышли на улицу, запорошенную снегом. Марика, взяв меня под руку, без умолку болтала. Это была блондинка с пышной прической, с развитыми соблазнительными формами. В двух кварталах от вокзала мы обнаружили пустующее кафе и заняли места у окна, из которого открывался вид на величественные горные вершины.

Восемь лет стерли в моей памяти детали романа нашей юности. Мы встречались в розарии маленького средневекового городка на берегу озера Констанца, где розы цветут до декабря. Впервые полюбили друг друга и не знали, что делать с новым чувством. Между нами ничего не было, кроме обещаний, поцелуев и осторожных объятий. Когда я покидал озеро, мы поклялись, что будем беречь нашу любовь и часто писать друг другу. Но через восемь месяцев переписка прекратилась. Года разлуки оказалось достаточно, чтобы она превратилась из невинной девушки в невесту. Ее признание в этом положило конец нашему роману. С тех пор я почти забыл о ее существовании, но вот она снова повстречалась на моем пути.

Марика с горечью в голосе объяснила, почему она разрушила нашу любовь. Это была классическая история. Где-то в марте 1938 года она встретила студента-юриста. Он соблазнил ее одной веселой и счастливой ночью в карнавальный сезон. Вскоре она обнаружила, что беременна. В результате брак и рождение ребенка, которого она не хотела. Последовали унизительные годы супружеского насилия, как называла она свои брачные узы. С надеждой в сердце на новую жизнь она вновь встретила меня. Это обострило ее боль и печаль за неудачно сложившуюся жизнь.

— Пожалуйста, не покидай меня, — взмолилась она. — Не уходи именно сейчас, когда мы нашли друг друга. Давай воспользуемся этой счастливой возможностью. Проведем твой отпуск вместе.

Сначала я возражал, но трудно было не уступить перед ее пылкими признаниями и растущим желанием. Я предложил ей поехать со мной в Обердорф, где нас никто не знал и мы могли представиться как муж и жена. Я купил ей билет и получил наш багаж в камере хранения. Затем мы сели в поезд.

В отеле клерк провел нас в двуспальный номер. Когда мы закрыли дверь на ключ, закончились восемь лет нашей разлуки и война.

Во время нашего скромного по военному времени завтрака я поднял вопрос о лыжной прогулке. Марика оказалась не только любвеобильной, но также чуткой и отзывчивой женщиной. После того как я арендовал лыжный инвентарь, она проводила меня до крохотной станции, откуда ходил подъемник к вершине Небельхорна, самой высокой горе в округе. Когда подъемник повез меня по канатной дороге вверх, к крутым склонам и ущельям, я потерял Марику из вида.

После выхода из подъемника я надел лыжи и взобрался на самую вершину горы. День был поразительно ясным.

Передо мной открывалась захватывающая панорама швейцарских, австрийских и германских Альп. Горы возбудили во мне то же чувство колоссальной энергии, которое я испытывал в Атлантике во время сильного шторма. Возникало желание одолеть их так же, как преодолевались громады волн. Я бросился в стремительное скольжение вниз по крутым склонам, мимо наиболее опасных утесов, пока череда деревьев не заставила меня сбавить скорость. Лишь через несколько часов после головокружительных спусков на лыжах с горы я снова увиделся с Марикой в гостиничном номере.

Война еще не коснулась городка в горах. Мирные дни следовали один за другим. Регулярно по утрам я поднимался на Нобельхорн и скользил на лыжах по ее склонам, пока не наступало время для встречи с Марикой. По вечерам мы сидели в ресторане, танцевали или смотрели кино. Если исключить мои интенсивные спортивные упражнения, дни и ночи проходили в мире и спокойствии. И все же здесь, как и в других местах, война оставалась мрачной реальностью, достаточно было повернуть регулятор настройки приемника. День за днем и ночь за ночью радио сообщало о прорывах нашей системы ПВО бомбардировщиками союзников, предупреждая граждан рейха об ожидавшихся воздушных налетах или уже происходивших. Бесконечно повторявшиеся трагические вести омрачали атмосферу очаровательной деревушки. По мере того как неделя подходила к концу и приближалось время моего вступления в командование подлодкой, я терял спокойствие все больше и больше. Горы, снег, катание на лыжах и даже Марика постепенно теряли свою привлекательность.

За три дня до моего отъезда в утренних новостях сообщалось о том, что предыдущей ночью Франкфурт снова подвергся жестокому воздушному налету, самому разрушительному за все время войны. В отсутствие связи с Франкфуртом я не мог узнать о судьбе родных. Теперь ничто не могло удержать меня на курорте. Мы с Марикой покинули его одновременно, но расстались в Имменштадте, где ранее встретились. Ее поезд ушел на восток. Я сел в экспресс, шедший к озеру Констанца, на Шварцвальд, Франкфурт.

Мой поезд поднимался и спускался по холмам, следовал через леса и долины. В сумерках он добрался до Лин-дау, острова на озере Констанца, и через час прибыл в темноте и тумане в Уберлинген. Здесь, вдали от воющих сирен воздушной тревоги, жили мои родственники. Их волновали будничные дела. Они ничего не знали о войне на море и, вероятно, забыли о моем существовании, поскольку гром фанфар, возвещавший о наших победах, давно умолк.

Когда паровоз нашего поезда стоял под парами, я заметил при слабом свете тусклого фонаря одного пассажира, поднимавшегося в вагон. На нем был армейский мундир. Когда он проходил мимо окна моего темного купе, я узнал своего дядю. Я пригласил его к себе, слегка изменив голос:

— У окна есть свободное место, герр майор. Дядя чиркнул спичкой, поднес ее пламя к моему лицу и затем спросил:

— Как, черт возьми, ты оказался в этом уголке?

— У меня было несколько дней отпуска, — ответил я. — Теперь возвращаюсь на фронт через Франкфурт.

Последовала пауза, достаточно долгая, чтобы заподозрить неладное дома. Я быстро спросил:

— Вы что-нибудь слышали о моих родителях?

— Они живы, но не вернутся во Франкфурт. Они потеряли там все. Твои родители укрылись в привокзальном отеле в Карлсруэ. Я видел твою мать два часа назад.

Я сжал губы. К счастью, было слишком темно, чтобы дядя мог разглядеть выражение моего лица. Должно быть, его исказила гримаса горечи и печали, когда я подумал о злоключениях своих родных, о страданиях и несчастьях моей страны.

Мы помолчали. Затем дядя стал рассказывать мне о своем новом назначении коменданта лагеря военнопленных. Он поведал мне истории о войне совсем иного рода, войне, в которой безумие силы состязается с безумием бессилия. Назначение дяди на эту должность состоялось в результате длинной вереницы неудач. Он не ладил с режимом с января 1933 года. Из-за его оппозиции нацистской партии правительство запретило газету, которую он издавал. Дядя несколько лет провел во внутренней эмиграции, получая поддержку лишь от родственников. Война призвала мужчин на военную службу. Дядя, как бывший офицер кайзеровской армии, был мобилизован, повышен в звании и вскоре назначен комендантом лагеря.

За час до полуночи мы с дядей распрощались в самом темном уголке Шварцвальда, в холодном помещении вокзала, где несколько женщин добровольно готовили кофе и суп для солдат, ехавших транзитом на фронт. Я хлебал горячий бульон, пока не пришло время садиться на поезд, направлявшийся в прирейнскую равнину. Медленно, после шестичасовой утомительной езды, он прибыл на вокзал Карлсруэ. Я побежал через привокзальную площадь в отель. Коридорный повел меня в номер, где разместились родные.

— Кто там? — ответили на мой стук.

Я назвался себя.

Отец выглядел бледным и как-то быстро поседевшим. Мать и Труди заплакали при моем появлении. Чтобы порадоваться воссоединению семьи, отец предложил спуститься вниз позавтракать.

— За завтраком проще беседовать, — добавил он.

Однако и за столом разговор не клеился. Труди, все еще не пришедшая в себя, молчала. Мать, больше ее испытавшая в жизни, вскоре успокоилась. Отец сообщил, что они пересидели воздушный налет в бомбоубежище. Им пришлось провести там несколько часов. Он сокрушался, что оставил дома вещи, которые хотел сохранить. Я принял решение нанять грузовик и отправиться во Франкфурт, чтобы забрать оставшиеся пожитки.

Мы отправились поездом в Дармштадт, нашли шофера с грузовиком и поехали проселочной дорогой во Франкфурт. Въехали в город с юга и последовали дальше мимо многочисленных разрушенных дымившихся зданий. Пожарные все еще откапывали погибших под развалинами. Мы видели ряды покойников, аккуратно уложенных на тротуарах и прикрытых одеялами.

Грузовик проехал мост через Майну, прогромыхал среди обломков и почерневших фасадов разрушенных зданий. Мы пересекли привокзальную площадь, объезжая воронки от бомб, и въехали на разоренную Савиништрассе. Горы развалин и остатки полуразрушенных стен — вот все, что осталось от стройных и красивых рядов зданий. Грузовик остановился перед грудой битого кирпича и стекла, на месте которой когда-то был наш дом. Первый этаж примыкавшего к дому здания еще оставался целым, но был засыпан обломками верхних этажей. Бетонное основание дома держалось прочно, поэтому спасатели смогли пробить проход в наше здание и вывести моих родных и их соседей в безопасное место. Только это счастливое обстоятельство не сделало меня сиротой.

Я последовал за отцом в погреб соседнего здания. Свет его фонарика обнаружил в стене отверстие, достаточно широкое, чтобы пролезть в него. Меня не покидала тревога, что на нас вот-вот обрушится потолок.

Из погреба меня позвал глухой голос отца:

— Иди сюда, посмотри, где мы сидели.

Я пролез вперед и увидел при свете карманных фонариков застланные картоном скамейки. Их покрывал толстый слой пыли.

— Представляю, как вы себя чувствовали, сидя здесь. Поверь, я хорошо знаю, что значит находиться в подобной гробнице.

— Да, сынок, это был не пикник. Совсем как во Фландрии в 1916 году, когда меня засыпало в подземном бункере.

Мы вынесли свои пожитки наружу, и шофер торопливо погрузил их в кузов грузовика. Мать плакала. Она имела неосторожность взобраться на кучу мусора в поисках вещей и увидела лишь жалкие обломки своего прежнего мира. Отец отвел ее в сторону от руин и сказал с нотками оптимизма:

— Не горюй, мы купим новую мебель. «Томми» и янки еще поплатятся за это.

Длинная вереница армейских грузовиков и санитарных машин задержала наш отъезд из Франкфурта, теперь уже не родного, а мертвого города. Воспоминания о прежней комфортной и счастливой жизни кончились, как только мы повернули на южный автобан.

Менее чем через час грузовик свернул с автобана и направился в небольшой городок Пфлунгштадт, где отец построил свой новый завод. Мы протряслись по булыжной мостовой на молочную ферму, которую отец арендовал, чтобы наладить на ней производство продуктов по своему патенту, и сложили коробки и чемоданы в его новом офисе. Затем отец с гордостью показал нам свои новые постройки, стены которых покрывала керамическая плитка.

Медлить с моим отъездом в Брест больше было нельзя. Всей семьей мы поспешили на грузовике на вокзал в Карлсруэ. Прибыли туда в сумерках, как раз ко времени отправления моего поезда. Я впопыхах обнял своих родителей и сестру, будучи уверенным, что для них испытания закончились и они проживут до конца войны в безопасности. Когда поезд отошел от станции, я еще раз увидел на платформе родных. Они махали мне руками на прощанье. Я смотрел на них до тех пор, пока моих близких не поглотила тьма.