Часть III.

Катастрофа и поражение

Глава 19

4 апреля 1944 года поезд доставил меня в старинный, очаровательный, отчасти разрушенный город Брест. Я ехал на старом автобусе. Он пересек разводной мост через канал, взобрался, покашливая выхлопной трубой, на возвышенность и последовал на запад до знакомой проходной на базу Первой флотилии подводных лодок. Я заметил несколько воздушных баллонов, раскачивавшихся над бухтой под дуновением легкого утреннего ветерка. Это было новое средство защиты бетонных убежищ подлодок от самолетов, выходящих на цель на бреющем полете.

Покинув автобус, я обнаружил, что все административные учреждения базы закрыты. Однако дневальный провел меня в помещение, выходящее на залив, где обычно принимали солнечные ванны. Когда я вошел в его стеклянную дверь, меня ослепил яркий солнечный свет. За белыми садовыми столиками сидела дюжина мужчин в морской форме. Не зная в лицо старшего офицера, я пробежал взглядом по рукавам присутствовавших, стараясь определить по нашивкам их звание. Один из группы офицеров спросил:

— Не вы ли новый капитан «У-415»?

— Да, я.

— Рад приветствовать вас, — сказал полный офицер с тремя золотыми полосками на рукаве и Рыцарским крестом под воротничком. — Я капитан сторожевого корабля Винтер. Познакомьтесь с моим штабом.

Он представил меня остальным офицерам и приказал дневальному принести еще один прибор. Сам Винтер не нуждался в представлении. Он был известен всем подводникам. В начале войны он добился выдающихся достижений, потопив британские корабли общим тоннажем более 150 тысяч регистровых брутто-тонн. Это был один из наших последних выживших асов.

Пока я завтракал, Винтер и другие офицеры рассказали последние новости. В сухой док поступили комплексы «шнёркелъ» для испытаний на трех подлодках. Но больше я ничего хорошего не услышал. Британские самолеты постоянно совершали вылеты и сбрасывали магнитные мины на фарватерах, выводивших из Брестской бухты в открытое море. Неблагоприятная для нас тенденция подводной войны сохранялась, хотя мы продолжали ждать давно обещанного нового оружия и более совершенных подлодок. Несколько наших устаревших подлодок все еще блуждали вокруг Британских островов, становясь объектами охоты с воздуха или надводных кораблей противника. Теперь самолеты с авианосцев США и эскорты патрулировали даже в середине Атлантики. А ведь эта «черная дыра» долгое время была свободна от контроля союзников. И вот результат: четырем из пяти наших подлодок не удавалось возвращаться после своих походов на базу — уровень потерь, значительно превысивший потопленные суда противника.

Когда разговор коснулся войны в целом, я обратил внимание на то, что офицеры не беспокоились о положении наших войск на линии близ Монте-Кассино или даже об исходе русской кампании, которая проходила не так, как предсказывало командование вермахта. Они говорили главным образом об угрозе высадки союзников на континенте. Никто не знал, когда или где она произойдет, но и никто, кажется, не сомневался, что это обязательно случится. Офицеры говорили также о наших недавних усилиях по дальнейшему укреплению мощной береговой обороны, призванной отразить десанты союзников на самой кромке моря. Наши руководители неоднократно повторяли, что Атлантический вал непреодолим, и никто не подвергал сомнению их заявления. Поражение казалось невозможным, сама мысль о нем воспринималась как измена.

Винтер собрался уходить.

— Обер-лейтенант Вернер, — сказал он на прощанье, — вы увидитесь с командой своей подлодки в 14.00. До этого времени устраивайтесь поудобнее и подумайте о том, что вы скажете своим подводникам.

Я постарался воспользоваться советом этого располагающего к себе, симпатичного офицера. Устроился в большой угловой комнате в юго-восточном крыле жилого комплекса базы и, приняв душ, попытался продумать свое небольшое выступление. Однако ничего примечательного на ум не приходило. Тогда я сел за стол, чтобы написать проект речи. Но и этого тоже ничего не вышло, и я решил осмотреть бетонный бункер для подлодок и другие сооружения базы.

В 14.00 я встретился с капитаном Винтером и командой своей подлодки на плацу флотилии. В речи, произнесенной экспромтом, я сказал экипажу, что являюсь давним другом «У-415», видел ее во время заправки горючим в центре Атлантики в прошлом году. Сказал, что знаю об успехах команды лодки и считаю за честь быть ее командиром. Я заверил подводников, что ничего не изменится в их привычном распорядке службы на подлодке и что, пока я нахожусь на ее борту, буду стремиться к новым победам над врагом. Я пожал руку каждому подводнику и в 14.20 принял лодку под свое командование.

В 14.25 я отдал свой первый приказ старпому подготовить лодку к тридцатиминутным учебным занятиям в бухте. Я решил обучать команду исходя из собственного понимания сути подводной войны. Старпом повел экипаж к подножию холма. Я вместе с главмехом и вторым вахтенным последовал за ними, расспрашивая своих попутчиков об их службе на «У-415». Как оказалось, главмех служил на лодке со времени укомплектования ее экипажем, однако старпом и второй вахтенный имели ограниченный боевой опыт. Я понял, что мне придется выполнять на первых порах значительную долю их обязанностей.

«У-415» ожидала нас в своей заводи бункера. Я спустился через люк в рубку и сразу столкнулся с проблемой. Перископ в рубке оказался старого образца, а я привык к полностью автоматизированному прибору, оснащенному вращавшимся креслом, электротягой, различными приспособлениями и интегрированному в электронную систему. При пользовании этим доисторическим перископом было необходимо приседать на корточки, чтобы смотреть в окуляры, а перемещение ствола вверх и вниз требовало акробатического искусства. Тщательный осмотр подлодки не обнаружил других дефектов, если не считать ее возраста: это была старая рабочая лошадка. Тем не менее радар, снабженный большим числом новых приспособлений, плюс две спаренные 20-миллиметровые пушки и автоматическая 37-миллиметровая компенсировали отсутствие современного перископа.

Начиная с полудня этого и в последующие три дня я водил лодку по Брестской бухте, тренировал команду погружениями под воду и предоставил артиллерийским расчетам возможность пострелять из пушек боевыми зарядами. Я добавил к боевой учебе несколько новинок, которые считал чрезвычайно важными. Команда, имевшая хорошо развитый инстинкт самосохранения, их приняла. Я заставлял подводников напряженно работать, подводя их к пику боевой готовности и углубляя свои взаимоотношения с ними. На четвертый день я настолько убедился в готовности лодки для похода, что мог доложить об этом Винтеру. С этого момента все шло согласно распорядку дня. Обязанности, которые я выполнял годами, приняли теперь на себя мои офицеры. Я получил возможность морально и физически подготовиться к походу.

На третий день я получил свой первый оперативный приказ и вскоре после завтрака встретился с Винтером в его кабинете. Он спокойно и кратко разъяснил мне боевую задачу.

— Мы временно приостановили продолжительные походы в Атлантику и отдали предпочтение кратковременным рейдам в зоны, где сходятся маршруты конвоев. Взгляните. — Винтер развернул большую желтую морскую карту и указал на ней район, который штаб наметил для боевых операций подлодки под моим командованием. -- Как видите, ваш квадрат находится в стратегической зоне на подходах к Ла-Маншу.

Изучив карту, я увидел, что глубина океана в заданном районе не превышала 150 метров. Операции в таком мелководье имеют свои преимущества и недостатки. Я понял также, что там ведется воздушная разведка и сконцентрированы группы охотников противника. Там будет мало шансов всплывать для вентиляции отсеков лодки и подзарядки аккумуляторных батарей. В таких условиях подлодка вряд ли выживет без «шнёркеля», когда за ней станут охотиться эскадрильи самолетов и эскадры эсминцев. Здравый смысл подсказывал мне, что «У-415» была обречена, и все-таки я не мог поверить, что так долго спасался от гибели только для того, чтобы стать жертвой устаревшего оборудования.

Я принял приказ, сложил его и сунул в карман кителя. Затем отдал честь своему начальнику и вышел.

Наконец наступил час выхода в море: 21.30, 11 апреля 1944 года. Команда собралась на кормовой палубе. Нас не провожали доброжелатели на пирсе, не было ни музыки, ни цветов. В бетонном бункере глухо звучали мои команды. «У-415» медленно вышла кормой вперед на мелководье внутренней бухты, затем развернулась и последовала за нервно двигавшимся тральщиком по длинному темному проходу, ведущему в Атлантику. Я ходил и раньше этим маршрутом. Но теперь я командовал экипажем подлодки, нес ответственность за 58 человек команды, причем в то время, когда наши шансы на успех и спасение были минимальными.

В 22.45 эскорт развернулся и без предупреждения лег на обратный курс. Его капитан пожелал нам счастливой охоты. Это напутствие уже давно потеряло всякий смысл. Оно напомнило мне о том, что наш выход в море вряд ли остался в тайне, потому что в ожидании скорой высадки союзников, дающей французам надежду на освобождение, каждый рабочий сухого дока, официантка бара или девица из публичного дома стремились доложить о любом нашем действии англичанам.

С уходом эскорта мы поспешили вперед. Нужно было поскорее уйти под воду, ибо никто не хотел попасть под бомбардировку на поверхности. Но, кроме угрозы с воздуха, приходилось считаться с минными полями, установленными англичанами. Вопреки большому желанию погрузиться под воду, мы вынуждены были продолжать движение в надводном положении, пока лодка не достигнет большей глубины, где можно обходить мины и укрываться от глубинных бомб. Все это время нас непрерывно обстукивали импульсы радара.

— Новый импульс, курс 1-40, громкость усиливается! — доложил оператор радара по переговорной трубе.

— Проверить глубину эхолотом, докладывать постоянно, — скомандовал я с мостика в центральный пост.

— ...31... 32... 33...

Нет, эта глубина не годилась для погружения, а тем самым и спасения от мин.

— Сигналы радара усиливаются, — настойчиво предупреждал голос в переговорной трубе.

— ...37... 38... 40 метров.

— Импульсы, громкость четыре! — прокричал голос снизу. -

— Тревога!

Я подождал еще несколько секунд, ожидая увидеть луч прожектора с атакующего самолета, затем нырнул в рубочный люк. Подлодка взревела, двигаясь по дуге и погружаясь правым бортом под воду, но на мелководье погружение происходило слишком медленно. Как только я мысленно отметил этот факт — ведь раньше мне никогда не приходилось погружаться под воду так близко к берегу, — раздались взрывы. Один, два, три, четыре. Они разрывали толщу воды и каждый раз били в корпус лодки с левого борта, отшвыривая ее дальше в сторону. Затем после мощного толчка лодка достигла дна на глубине 46 метров. Взрыва мин, которые могли быть здесь, не последовало. Вряд ли на таком расстоянии от порта они были вообще. Решил, что больше не буду следовать действовавшему приказу, запрещавшему погружаться под воду на глубине менее 80 метров.

В полночь «У-415» снова поднялась на поверхность в полном одиночестве, но и в ожидании появления британских самолетов. Я заметил время на светящемся циферблате своих часов, чтобы определить интервал между нашим погружением и всплытием. Через 30 минут, после того как мы прошли расстояние девять миль, три настойчивых импульса радиолокатора заставили нас снова уйти под воду. Подлодка опустилась на 55 метров, когда прогремели двенадцать взрывов, по четыре в каждой серии. Противник не экономил бомбы, он хотел добиться нашего уничтожения с гарантией.

Мы всплывали и погружались под воду снова и снова в бесконечной игре в кошки-мышки. К закату дня ушли под воду в восьмой раз, а число бомб, израсходованных на нас противником, достигло сорока.

«У-415» бесшумно двигалась под водой в направлении ко входу в пролив Ла-Манш. Вскоре наши акустические приборы засекли слабый шум гребных винтов и щелчков «асдика» далеко на западе. Группа охотников спешила в нашу сторону. Направление движения подлодки им указывала череда взрывов бомб, сброшенных самолетом. Я прилег на свою койку. Глаза были закрыты, но мозг напряженно работал. Шум винтов эсминцев вскоре можно было слышать и без наушников. Временами казалось, что охотники установили контакт со своей жертвой. Их радиолокационные буравчики беспрерывно сверлили стальной корпус лодки. Но время шло, каждый час мы продвигались по две мили курсом северо-северо-запад и далеко за полдень оторвались от эсминцев. Стремительно приближался момент, когда мы могли всплыть. И дерзнули пренебречь воздушной разведкой врага, хотя биение наших сердец достигло предела. Однако мы получили возможность глотнуть свежего воздуха и зарядить жизненно важные для нас аккумуляторные батареи.

В 22.15 «У-415» всплыла на поверхность в безоблачной ночи. Я вдохнул легкими холодный воздух. С запада дул свежий бриз. В наши лица летели хлопья пены. То, что за этим последовало, было повторением минувшей ночи. Когда громкость импульсов «асдика» стала невыносимой и в небе должен был вот-вот показаться самолет, мы произвели срочное погружение. Подлодка прогибалась от взрывной волны, спотыкалась, кренилась, теряла управляемость, но затем выравнивалась, выпрямлялась и продолжала бесшумное движение, пока мы не всплывали вновь на поверхность, где еще не рассеялись трассирующие следы самолетов и выхлопные газы кораблей противника. Мы играли в эту смертельно опасную игру всю ночь, пока полностью не зарядили батареи. С наступлением дня погружение избавило нас от изматывавшего нервы риска.

Пять дней и ночей «У-415» прорывалась сквозь разрывы бомб, на шестой мы прибыли в заданный район и вновь подверглись бомбардировке.

На третий день патрулирования в сетке квадрата БФ-15 акустик доложил почти шепотом:

— Шумовая полоса прямо по левому борту.

Это было как раз то, что я хотел услышать, — глухое ритмичное биение поршневых двигателей транспортов. Часы показывали 09.15.

Судя по шуму, конвой находился на значительном удалении. Я начал свою первую атаку с команды:

— Средний вперед. Погружение на перископную глубину. Все по местам. Приготовить торпедные аппараты к бою.

Мгновенно матросы, машинисты и механики бросились на свои места в одном нижнем белье, в носках и тапочках. Я заскочил в радиорубку и надел наушники — симфония механических звуков, исходящих от гребных винтов, турбин, дизелей и поршневых двигателей, радовал слух. Меня переполняло желание остановить вращение этих чертовых винтов. Я бросил слушать нараставший шум и метнулся в рубку. Команда ждала моих приказаний.

— Перископ вверх — стоп, достаточно!

Я встал на колени перед устаревшим незнакомым прибором и прильнул к окулярам. Перед глазами расстилалось только светло-зеленое водное пространство. Внезапно меня ослепил солнечный свет, видимость морской поверхности исчезла.

— Перископ вниз. Нет, не так, слишком низко. Выше, выше — теперь пониже. Вот так...

В поле зрения перископа показались черные надстройки транспортов, которые на фоне бледно-голубого неба напоминали персонажи театра теней. Они, покачиваясь, тащились на восток стройной колонной без всякого предчувствия беды. И неудивительно — ведь они пересекли Атлантику в абсолютной безопасности. Я повернул перископ вокруг оси, чтобы проверить обстановку за спиной, и насчитал семь сторожевиков, старательно сновавших вокруг конвоя на различных дистанциях. Эта демонстрация силы означала, что действовать надо было быстро. Я опустил перископ, приказал подготовить четыре кормовых торпедных аппарата для веерного залпа, затем снова оценил ситуацию на поверхности моря. «У-415» осторожно подкрадывалась к скоплению транспортов. Разделявшая ее от конвоя дистанция постепенно, но заметно сокращалась. Черные силуэты превращались в корабли, а затем и в огромных монстров. Четыре эсминца бороздили море в непосредственной близости от нас. Я понял, что располагаю временем приблизиться к конвою на желательную дистанцию.

— Поправка на дальность. Теперь две тысячи метров. Перископ выше, еще выше, сейчас чуть пониже. Вот так...

— Новая дальность 2000 метров установлена. Цель схвачена.

— Веерный залп — товсь! Пли!

Одна за другой торпеды повыскакивали из аппаратов и устремлялись в направлении импозантного строя транспортов, эскортов, тральщиков. 58 подводников замерли, прислушиваясь к ритму биения своих сердец. Прошли две минуты — признаков поражения целей все еще не было. Я направил перископ на двигавшийся впереди конвой, почти загипнотизированный этим зрелищем. И вот — один... два... три взрыва в молниеносной последовательности. Три грибовидных облака черного дыма взметнулись в колонне транспортов. Затем обзор закрыл огромный серый борт эскорта.

— Тревога! Погружение на глубину 150 метров.

Рулевой трижды поднял и опустил рукоятку машинного телеграфа. Мы затихли в напряженном ожидании разрывов глубинных бомб. «У-415» устремилась ко дну. Ее гребные винты яростно вращались. Только я знал о том, что случилось. Эскорт обнаружил нас, потому что я держал перископ на поверхности слишком долго. Серийный взрыв прогрохотал сверху недалеко от рубки. Через короткие промежутки времени лодку сотрясли шесть мощных толчков. Несколько мгновений был слышен только скрежет наших горизонтальных рулей, затем новая серия взрывов швырнула лодку дальше на глубину. Главмех на несколько секунд выровнял лодку, чтобы она села на грунт ровным килем. Этот маневр навлек на нас еще одну серию взрывов. Мы слышали плеск от сбрасывавшихся в воду боезарядов, и, казалось, от них не было спасения. Прогрохотала серия из двенадцати взрывов — сущий ад. Где-то сорвало клапан, и фонтан воды толщиной с руку ворвался в центральный проход. Наверху эскорты собрались вместе, чтобы добить нас — мы слышали их маневры без всяких акустических приборов. Последняя серия взрывов взяла нашу содрогавшуюся лодку в вилку. Затем дьявольски молотившие воду гребные винты возвестили о новой серии сброшенных боезарядов.

Хотя солнце скрылось за горизонтом и охотники погрузились во тьму, они продолжали швырять свои кассеты бомб. Их взрывы припечатали нашу лодку к песчаному дну и беспрерывно сотрясали ее. К 06.00 следующего утра мы находились под бомбежкой уже 18 часов. Главмеху удалось сохранить плавучесть лодки, несмотря на бесчисленные течи, повреждения, разрывы трубопроводов и клапанов, недостаток электроэнергии и сжатого воздуха. В полдень интенсивность бомбардировки не снизилась. Очевидно, британские эскорты действовали по очереди. Мы слышали, как в район нашего погружения прибывают новые корабли и продолжают свое дело со свежими силами. Наступил вечер, однако свирепые удары по нам не ослабевали. Мы давно привыкли к щелчкам импульсов «асдика» и шуму вращавшихся винтов, который то удалялся, то приближался, достигая максимальной громкости. Это были мгновения, когда сбрасывалась вниз масса картечи, когда разрывы бомб колотили ударными волнами по стальному корпусу лодки, когда замирали наши сердца, а в темном корпусе что-то вспыхивало и плескалась вода. Это были мгновения, когда мы чувствовали себя погребенными в иле. И все же мы каким-то образом оставались живыми.

Снова наступила ночь. Англичане истязали нас взрывами уже 37 часов. Они сбросили более 300 боезарядов и не собирались прекращать свою охоту. Однако в 02.15 беспорядочное движение охотников заставило нас поверить, что их терпение — а может быть, боеприпасы — иссякло. Гребные винты эскортов перестали вращаться, затем число оборотов то увеличивалось, то убывало. Через несколько бесконечных минут шум винтов эскортов, постепенно удаляясь, затих за восточным горизонтом. Тишина поразила слух своей внезапностью. Любой звук усиливался до уровня грохота взрыва: капание жидкости на палубные плиты, всплески воды в днище, кашель тяжело дышавших людей, тиканье наручных часов. Медленно, очень медленно команда освобождалась от стресса, поняв наконец, что бомбардировка кончилась.

Через час «У-415» вырвалась на поверхность к живительному источнику свежего воздуха. Я протиснулся через люк на мостик. Заработали дизели, зажужжали вентиляторы, лодка набрала скорость и понеслась в темноте на запад. Перед рассветом мы ушли под воду. Главмех удерживал двигавшуюся лодку на глубине 25 метров, давая нам возможность принять первые за два дня радиограммы. Судя по сообщениям, Берлин, Гамбург, Ганновер вновь подверглись массированным воздушным налетам, в Италии союзники прорвали наш фронт, а Советы предприняли широкое наступление на юге России. Мы узнали также из радиограмм штаба, что, пока «У-415» находилась между жизнью и смертью, погибли три наших подлодки. «У-342» попала под бомбежку и затонула. «У-448» и «У-515» несколько дней не отвечали на запросы штаба и, вероятно, погибли. Мы перехватили радиограммы, адресованные другим подлодкам, которые, как предполагалось, еще оставались на плаву. Одна из радиограмм предназначалась для нас: «У-415» прекратить боевые операции, сообщить свои координаты, немедленно вернуться на базу».

Мы покорно всплыли, сообщили на базу координаты и результаты боя. Ожидая, что наша радиограмма будет перехвачена англичанами, приготовились к атакам их бомбардировщиков дальнего действия. У нас остались лишь считанные минуты, чтобы перезарядить батареи. От ее бетонного убежища в Бресте «У-415» отделяла дистанция примерно в 300 миль. Она могла покрыть это расстояние в пределах 30 часов, двигаясь в надводном положении с большой скоростью. Вместо этого мы были вынуждены возобновить свои периодические погружения.

Четверо суток мы двигались под водой, избегая самых изощренных попыток англичан потопить лодку. И в конце концов мы приблизились к скалистому берегу Бретани, всплыли в ночи, подсвеченной серпом месяца, последовав в кильватере нашего эскорта к безопасным теснинам Бреста. Около полуночи наша добрая старая лошадка заняла свое место под бетонным укрытием. Пирс был освещен слабым рассеянным светом. Лишь несколько военных чинов флотилии нашли время поприветствовать нас. Команда лодки застыла в полном молчании, когда Винтер принимал мой рапорт.

Вскоре я сидел за столом в офицерской столовой рядом со старшим офицером. Воспользовавшись паузой, спросил у него о том, что занимало меня последние пять дней:

— Герр капитан, почему штаб приказал нам вернуться? Неужели мы получим наконец свой «шнёркель»?

— Зайдете в мой офис завтра по этому вопросу, — сказал Винтер, — а сейчас ужинайте и рассказывайте мне о своем походе.

— Все время одно и то же. Постоянная потребность всплыть на поверхность и глотнуть свежего воздуха. Урвать минуту, когда «томми» тебя не видят, погружаться под воду, если они суетятся поблизости, снова вынырнуть, когда они повернутся к тебе спиной. Проблема состоит в том, чтобы найти удобный момент для реализации своего шанса.

Поглощая холодную свинину и запивая ее пивом, я рассказал Винтеру о долгой охоте англичан, из-за которой нынешний ужин мог бы и не состояться.

Когда Винтер ушел, команда «У-415» еще долго продолжала отмечать свое возвращение после успешного похода. Перед тем как уединиться в своей комнате, я посидел часок с офицерами своей лодки в баре. Отмывшись в ванне, растянулся в постели, покрытой белоснежными простынями, и скоро уснул.

Глава 20

На следующий день в 15.30 я зашел в офис Винтера. Сначала он справился о том, как устроились мои подводники. Я сказал, что о них хорошо позаботились.

— Отлично, — произнес Винтер и продолжил: — Теперь о причине вашего отзыва из похода. Как вы, вероятно, уже слышали, верховное командование ожидает в ближайшем будущем высадку союзников на континент. По всем признакам она может состояться в мае.

— Ходят разные версии о том, где они могут высадиться. Что-нибудь определенное известно об этом?

— Мне не известно. Возможно, в Норвегии. Полагают, что они могут попытаться сделать это на побережье Бискайского залива. Но вероятнее всего, проведут десантную операцию на побережье близ Гавра, здесь кратчайшее расстояние от британских портов. Во всяком случае, нам нужно сохранять бдительность и боеготовность. Ваша лодка будет немедленно отправлена в док. Допустимы лишь самые неотложные ремонтные работы. Уже через десять дней вы получите боевой приказ. К этому времени необходимо обеспечить шестичасовую боеготовность лодки. Дальнейшие указания вы получите в этом офисе от старшего офицера штабного подразделения «Запад», когда командование примет решение относительно нашего контрнаступления.

Вспомнив о беспокойстве Винтера состоянием лодки и команды, я снова закинул удочку на наболевшую тему:

— Вполне вероятно, герр капитан, что выполнение нашего будущего боевого задания потребует оснащения лодки «шнёркелем». Что-нибудь предусмотрено на этот счет?

— Пока не знаю, — ответил он уклончиво. — Просто «шнёркелей» больше не поступало. Жаль, конечно, но вам придется обойтись без него, многим другим капитанам тоже. Нам придется противодействовать высадке союзников тем, чем располагаем.

— Герр капитан, штаб должен понимать, что мы не сможем уверенно выполнять боевые задания без «шнёркелей».

— Я понимаю вас и сочувствую. Однако не имею полномочий изменить ситуацию. Хотелось бы помочь вам, но есть предел и моим возможностям.

Я покинул офис Винтера с твердой решимостью раздобыть «шнёркель» во что бы то ни стало и оснастить им «У-415» до начала десантной операции союзников. Судя по вооружению противника, которое мы наблюдали в море, его силы вторжения должны были быть столь велики, что ни одна наша подлодка не сможет быть использована в боевых целях без «шнёркеля». Меня беспокоила мысль о том, как плохо штаб представляет себе масштабы боевой мощи союзников и как мало извлекли уроков из наших ужасных потерь начальники в Берлине.

Я отвел «У-415» в сухой док и договорился об объеме ремонтных работ. Затем позвонил на верфи Лориана и Сент-Назера, чтобы справиться о наличии там запасных «шнёркелей», правда, без успеха. Их поставляли в таком мизерном количестве, что оснастили всего лишь семь подлодок, базировавшихся на Брест. Однажды для меня мелькнул луч надежды: один из инженеров дока сообщил, что видел разобранный «шнёркель» в грузовом депо вокзала Монпарнас в Париже. Однако все мои попытки приобрести и доставить в Брест необходимое оборудование утонули в море бюрократических формальностей. Постепенно я смирился с тем горьким обстоятельством, что придется снова выходить в море без «шнёркеля».

В течение нескольких дней пришли или приковыляли в бухту отдельные подлодки. Они составляли лишь часть тех, которым было приказано вернуться для отражения высадки союзников. За первые четыре месяца 1944 года было уничтожено более 55 наших лодок — около 80 процентов от вышедших в море. Мизерный тоннаж потопленных за этот период судов не оправдывал понесенных нами потерь. Само сохранение лодок должно было стать первоочередной задачей, поскольку они могли бы послужить тысячелетнему рейху, оказавшемуся в смертельной опасности.

С прибытием «У-821» тонкая струйка возвратившихся в порт подлодок иссякла. «У-311» была потоплена на обратном пути в порт, «У-392» не удалось встретиться у скал с нашим эскортом, «У-625» и «У-653» потерялись в Бискайском заливе, «У-744» и «У-603» пропали, не отправив радиограмм бедствия. В дополнение к лодкам, которые базировались на Брест и предназначенным для укрепления нашей обороны накануне вторжения союзников, к нам были направлены 20 подлодок из Норвегии. И все без «шнёркеля». Экипажи этих подлодок не имели опыта борьбы с противолодочными средствами противника. Только две из них прибыли в порт назначения. В целом в Бресте осталось лишь 15 подлодок — семь из них оснащены «шнёркелями». А мы должны были защищать тысячелетний рейх от миллионов союзных десантников.

Май наступил в атмосфере благоухания магнолий и сирени. Слабый бриз с океана распространял их на необъятные пастбища Бретани. Когда в начале апреля я покидал побережье, теплый ветерок с юга и отдельные распустившиеся почки порождали только предчувствие прихода весны. За время моего отсутствия деревья покрылись листвой, зазеленела трава, расцвели цветы, установилась по-летнему жаркая погода.

Персонал верфей круглосуточно трудился под общей бетонной крышей, чтобы отремонтировать и оснастить оборудованием 15 подлодок для выполнения ими наиболее важного боевого задания. Торпеды, горючее и продовольствие были доставлены на пирс одновременно, чтобы сократить срок их погрузки в лодки. Наши мотористы произвели добровольно массу мелких починок, чтобы обеспечить боеготовность лодок к намеченному сроку.

В то время как спадала активность на верфях и усиливалась нервозность в штабных учреждениях базы, противник завершил свою подготовку к огромной десантной операции через пролив Ла-Манш. Он усилил воздушные налеты на порты побережья Бискайского залива, держа ежечасно нас и силы ПВО в напряжении. Каждую ночь эскадрильи самолетов союзников проносились над нашими базами, усеивая бухты и фарватеры магнитными минами. Каждый день наши тральщики выходили на поиски скрытой под водой плавучей смерти, а скалы побережья Брестской бухты отражали эхо от взрывов мин. Многочисленные эскадрильи англо-американских бомбардировщиков вторгались в небо Франции, систематически подвергая бомбардировкам ее территорию, выводя из строя шоссейные и железнодорожные пути, вокзалы, склады, аэродромы, казармы, мосты, деревни и города. Они разрушали прекрасную Францию, которой до сих пор война почти не коснулась.

В один из этих солнечных зловещих дней старший офицер штабного подразделения «Запад» капитан Розинг нанес ожидавшийся визит в компаунд Первой флотилии. Он ознакомил нас с планом штаба по уничтожению десантного флота союзников. В роли гостеприимного хозяина высокопоставленного гостя и командиров подлодок

Девятой флотилии, базировавшейся на другом конце города, выступал капитан Винтер. Когда мы расселись за столом совещания, я обратил внимание на своих соратников по предстоявшей неординарной операции. Слева от меня сидел мой друг Хайн Зидер, командир «У-984». Справа — Дитер Захсе с «У-413». Кроме них здесь были Тедди Лештен, командир «У-373», Хайнц Марбах с «У-953», Бодденберг с «У-256», Ул с «У-269», Хартман с «У-441», Штарк с «У-740», Буге с «У-629», Кнакфус с «У-821», Мачулат с «У-247», Штамер с «У-354», Бекер с «У-218» и Кордес с «У-763».

Все мы были молоды, преданы делу, полны решимости выиграть сражение, к которому готовились так долго. Восемь из нас, включая меня, имели свои соображения относительно предстоявшей боевой операции. Однако адмирал Дениц не считал Нужным консультироваться с теми, кому предстояло сделать невозможное — остановить десантный флот, да еще без помощи «шнёркеля».

Участники совещания приготовились слушать. Капитан Розинг пригладил на голове свою прическу с проседью, как будто выбившиеся волосы мешали ему думать. Он начал говорить только после того, как привел их в порядок.

— Господа, как вы знаете, вторжения союзников можно ожидать в любой момент. Вы должны быть готовы выйти в море в любой час. Так как нашей разведке не удалось установить точную дату и место высадки десанта, я передам вам лишь общие указания. Мы должны быть готовы отразить десанты в любом месте. В Норвегии содержатся для этого в боеготовности 22 подлодки. Еще 22 сосредоточены на побережье Бискайского залива в портах Лориан, Сент-Назер, Ла-Палис и Бордо. Наиболее вероятно, однако, что силы вторжения просто пересекут Ла-Манш и попытаются высадиться на наш берег в 20-50 милях от портов Англии. Тогда в бой придется вступить вам. Приказ штаба лаконичен и точен: «Атаковать и топить десантные суда. В качестве последнего средства — таранить корабли противника с целью их уничтожения».

В комнате воцарилась мертвая тишина. Пятнадцать капитанов, опытных подводников, не могли поверить в то, что слышали. Это было явное безумие. Мы яростно сражались в течение нескольких месяцев поражений и потерь за то, чтобы сохранить от гибели подлодки и их команды. Теперь, когда их осталось так немного, штаб предлагает пожертвовать всем, что удалось спасти, без учета продолжения войны. Нелепо использовать подлодку в качестве торпеды. Неужели мы приобретали боевой опыт и мастерство для самоубийства? Неужели этот бессмысленный жест оправдывает нашу гибель на морском дне?

Я взял себя в руки и спросил эмиссара штаба:

— Герр капитан, значит ли это, что мы должны таранить корабли противника, даже если сохранится возможность вернуться в порт за новыми торпедами?

— Приказом предписано таранить. Вот директива, которую мне поручено довести до каждого из вас. Господа, я буду откровенным, У вас, скорее всего, не будет возможности повторить атаку. Вот почему приказано атаковать столь решительно, даже если это означает добровольное самоуничтожение.

Теперь все стало ясно. Он передал смысл и содержание приказа совершенно точно, не оставив нам ничего другого, кроме как действовать по примеру японских камикадзе. Мне пришло в голову, что этот приказ отражает понимание штабом безнадежности войны. Но я не осмеливался еще делать выводы из этого заключения.

Хайн Зидер, чья лодка была оснащена «шнёркелем», тоже позволил себе высказаться:

— Я предлагаю в этой связи, чтобы подлодки со «шнёркелями» были направлены в Ла-Манш именно сейчас, герр капитан. Нам выгоднее атаковать первыми через несколько часов после выхода десанта в море и до его высадки на наш берег.

— Мы не можем позволить себе подвергать свои подлодки опасности до начала высадки, — возразил наш гость. — Вам будет приказано выйти в море заблаговременно. Мы располагаем вдоль нашего побережья хорошей системой раннего оповещения. Детали будут доведены до вашего сведения в момент выхода из порта. Если, господа, у вас имеются еще вопросы, теперь самое время их задать.

О чем здесь было спрашивать? Нас учили выполнять приказы беспрекословно. И все же мы, 15 капитанов, обсудили в одностороннем порядке не вполне раскрытые положения приказа. И пришли к выводу, что свободны в тактических маневрах. Но если встречаем силы вторжения, то атакуем их, пока не израсходуем все торпеды, затем идем на таран.

Участники совещания покинули место сбора. Каждый уходил, одолеваемый мрачными мыслями. Я удалился в свою комнату, включил радио и попытался расслабиться в удобном кресле. Прикинул, что авангарды сил вторжения не позволят подлодкам, лишенным «шнёркелей», занять выгодные позиции в Ла-Манше, когда десантная операция уже начнется. Я был уверен, что семеро из моих друзей придут к аналогичному выводу. Только семерка подлодок, оснащенных «шнёркелями», имела шансы на успешные атаки сил вторжения. Итак, в лучшем случае наше командование могло рассчитывать на семь подлодок в своих планах по отражению десанта через Ла-Манш. Этим людям будет противостоять — если мои оценки военно-морской мощи союзников что-то значат — флот вторжения, состоящий из тысяч транспортов, боевых кораблей и десантных судов, не говоря уже о бесчисленных самолетах, которые будут прикрывать десантную операцию. Разумеется, семь подлодок не способны остановить такую армаду. Даже надежда на то, что они смогут нанести союзникам сколько-нибудь значительные потери, была детской иллюзией. Если наша армия и авиация окажутся неспособными остановить вторжение на пляжах приморской полосы и сбросить десант в море, то тогда следует рассчитывать только на то, что Всемилостивейший Господь спасет наши души и Германию.

Установка на шестичасовую боеготовность лишала экипажи 15 обреченных подлодок возможности прогуливаться по городу. Увольнительные отменили. Я позаботился о том, чтобы отвлечь моих подводников от невеселых размышлений. Автобусные прогулки, пешие экскурсии, игры и состязания заполняли их досуг. Была организована профессиональная учеба. Капитан Винтер делал все возможное, чтобы скрасить нам жизнь. Мы, капитаны, провели солнечные дни на курорте флотилии Ле-Трешер, купаясь в море, загорая, играя в шахматы и бридж с девушками из учреждений морской администрации, которые не подозревали о нашем роковом будущем. Мы больше не говорили вслух о высадке десанта союзников, но думали о ней постоянно так же, как о нашей неминуемой гибели.

Нам все напоминало о смерти, особенно приспособление для спасения нашей жизни. В один из дней мы увидели, как проходят в Брестской бухте учения подлодок, оснащенных «шнёркелями». Мы, матросы и офицеры подлодок без «шнёркелей», с черной завистью следили за маневрами своих товарищей. Когда мы наблюдали, как маленькие верхушки «шнёркелей» едва достигают до поверхности моря, оставляя за собой лишь короткий пенистый след, нам казалось, что товарищи застрахованы от гибели, нас же смерть не минует.

В воскресенье 28 мая мы, 15 командиров подлодок, были приглашены в дивизию СС посмотреть своими глазами, какие принимаются меры для укрепления одного из участков обороны Атлантического вала. На грузовиках нас доставили к побережью Ла-Манша и продемонстрировали сложную военную технику, долговременные подвижные огневые точки и укрепления. Пехотные подразделения провели впечатляющие маневры, показывая различные виды техники, готовящейся к отпору десанта. Дивизию укомплектовали личным составом весьма молодого возраста. Многие солдаты были еще юношами, не достигшими 18 лет, а офицеры — не намного старше. Тем не менее нам показалось, что армия, люфтваффе и СС были способны подавить десантную операцию в зародыше. Мы вернулись в Брест более спокойными за судьбу нашей обороны.

Ночью мы зарегистрировали семь вторжений одного и того же самолета противника в небо над Брестской бухтой. На следующее утро, 29 мая, адъютант командующего базой передал указание, чтобы все подлодки оставались на своих стоянках в бункерах до дальнейшего уведомления.

— «Томми» сбросили одну из своих мин как раз перед бункером, — пояснил он мне. — Зенитчик на крыше одного из наших зданий заметил место ее падения. Наши тральщики займутся этим. К наступлению ночи бухта будет очищена.

— Ох уж эти «томми»! — воскликнул я в негодовании. — Скоро они будут подкладывать свои подарки нам в постель.

Адъютант, конечно, понял, что я имел в виду.

Остаток дня два тральщика вертелись во внутренней бухте у подходов к бункеру, где попали в западню 15 подлодок. Однако они не обнаружили мины. К вечеру поиски прекратились и бухта была открыта для передвижения кораблей. Вопрос был исчерпан: зенитчик оказался жертвой психоза, которому поддались мы все.

Дни напряженного ожидания перемежались с бессонными ночами. Все свидетельствовало о приближении дня высадки союзников — участившиеся воздушные налеты, активизация французского подполья, рост антипатии к нам со стороны местного населения, агрессивность пропаганды на немецком языке британской радиостанции «Кале», максимальная высота прилива в начале июня. 4 июня, когда британская эскадрилья из четырех «либерейторов» сделала заход со стороны солнца с целью бомбардировки и уничтожения наших подлодок, защищенных бетонным навесом, я понял, что час нашей последней битвы очень близок.

И вот наступило пятое число. В ранние утренние часы, когда щебетание птиц еще не умолкло под воздействием жары, я вывел подводников на прогулку. Мы прошли строем по окрестностям Бреста с бодрой песней, которая будила еще спавших французов. Семикилометровая экскурсия понравилась моим ребятам, она отвлекла их от служебных будней.

После полудня я оставил команду на попечение своих офицеров и отправился в город с Хайном Зидером, капитаном «У-984». Около 18.00 мы заглянули в офис, чтобы узнать что-нибудь о десанте союзников. Поскольку ничего нового нам не сообщили, мы решили отведать на ужин аппетитные блюда в городе вместо тощих бутербродов, подаваемых в баре флотилии. Зашли в один из своих любимых ресторанов, заказали два больших омара и запеченные улитки на закуску. Зидер и я наслаждались классическим бретонским ужином, но были лишены возможности пообщаться с хорошенькими девушками, которые в последнее время стали чересчур застенчивыми и несговорчивыми. Я вспомнил Маргариту из Сент-Дени и с горечью подумал о том, что больше никогда не увижу ее в Париже.

Когда мы вернулись в компаунд базы, он был погружен в темноту и тишину. Везде был погашен свет, его обитатели, казалось, спали. Бодрствовали только ночная вахта и дежурные радисты.

Среди ночи я был разбужен шумом от ударов кулаков, колотивших в мою дверь. Дневальный срывающимся от волнения голосом кричал:

— Тревога, союзники наступают, тревога! Через секунду я оказался у двери:

— Где они высадились?

— В Нормандии, высадка в полном разгаре!

Он побежал дальше будить моих друзей.

Я включил свет и взглянул на часы. Они показывали 03.47 — 6 июня 1944 года, С досады подумалось: пока союзники садились на корабли и десантные суда, прогревали двигатели своих истребителей и бомбардировщиков, пересекали Ла-Манш, чтобы нанести нам воздушный удар, мы безмятежно спали на белоснежных простынях в 200 милях от места, где должны бы сейчас находиться.

В возбужденном состоянии я натянул на себя военную форму и не стал бриться. Дело оставалось за малым. Я неторопливо собрал свои вещи, аккуратно сложил их и положил в шкаф. Засунул в грудной карман моей зеленой форменки зубную щетку и тюбик пасты. Надел китель и закрыл комнату. Спустился вниз по лестнице и, выйдя из здания, отправился в бетонный бункер. Мой час настал. Я больше не вернусь.

Когда я пересек сходни, команда моей лодки уже выстроилась на палубе для переклички. Старпом доложил:

— Герр обер-лейтенант, команда в сборе. Подлодка к походу готова.

Я приподнял козырек своей фуражки и осмотрел шеренгу подводников:

— Вольно, ребята. Вы знаете, что противник уже высадился на наш берег или высаживается сейчас. Помешать ему мы больше не можем. Но в наших силах пресечь новые поставки оружия и подкрепления высадившимся десантникам. Мы сделаем все возможное. Приготовьтесь к выходу в море. Все по местам.

Не было необходимости говорить им всю правду. Что касается моей команды, то для нее этот поход должен был быть таким, как обычно.

Я шагал по палубе, ожидая сигнала к выходу в море. Рядом стояла «У-629», которой командовал Буге. С ним я опустошил немало бутылок вина в Ле-Трешер, когда мы попадали в полосу беззаботной жизни и развлечений. Хотя от последнего боя нас отделяло лишь несколько часов, мы обменялись тем не менее улыбками и добрыми пожеланиями. Затем я продолжил вышагивать по палубе. Уходили минуты. Прошел час. Наконец медленно миновала ночь.

Когда над побережьем Нормандии забрезжил новый день, крупнейшая из всех десантных операций шла полным ходом. Огромный флот — свыше четырех тысяч десантных судов с 30 дивизиями союзников на борту, 800 эсминцев, крейсеров, линкоров, боевых кораблей других классов — приближался к побережью Европы, которое подверглось огневому налету десятью тысячами самолетов противника. Дивизии парашютистов сыпались с неба за оборонительными линиями наших войск, а бесчисленные планеры высадили там солдат, танки, пушки и боеприпасы.

Пока французская земля содрогалась от взрывов миллионов бомб и гранат, пока первые волны десантников уничтожались концентрированным огнем оборонявшихся, пока только несколько сотен наших самолетов поднимались в небо, а сопротивление нашей пехоты и боевой техники медленно ослабевало под ударами с воздуха и моря, — 15 подлодок простаивали в ожидании под навесом бетонного убежища в Бресте, еще 21 подлодка удерживалась в портах на побережье Бискайского залива и 22 остальные оставались в безопасности в фиордах Норвегии.

В 10.00 приказа к выходу в море все еще не поступило. Командование не проронило ни слова. Наши парни вынесли на палубу радиоприемник, чтобы послушать новости. Сообщалось о героическом сопротивлении наших армий и о том, как они сбрасывали десантников обратно в море. Звучали фанфары и военные марши, призванные внушить населению, что величайшая битва обязательно завершится нашей полной победой. Команды 15 подлодок, приведенные в состояние наивысшей боевой готовности, приветствовали эти новости и отбивали на палубе чечетку в такт военной музыке.

Теперь приказы отдавались и отменялись в течение нескольких минут. Постепенно смятение возрастало. Подлодки в полдень все еще стояли у пирса. Слухи и ложные тревоги следовали друг за другом как молодые бычки во время панического бегства.

В 14.40 нам, 15 капитанам, было приказано явиться в офис Винтера. Стояла мертвая тишина, когда Винтер вручал каждому из нас приказ в запечатанном конверте. Я вскрыл свой голубой конверт, развернул листок бумаги красного цвета, которая содержала запоздалые указания Льва, Всматриваясь в строку телетайпа, я похолодел. Буквы наползали одна на другую. Я все прочел: «У-415» выйти в море в полночь и следовать в надводном положении на полных оборотах к побережью Великобритании между мысом Лазард и пунктом Хартланд. Атакуйте и уничтожайте транспорты противника».

Приказ был еще более безумным, чем тот, что поступил из штаба ранее. Он требовал от меня и семерых моих друзей, тех, чьи лодки не были оснащены «шнёркелями», оставаться на поверхности моря и следовать без всякой защиты к южному побережью Британских островов в то время, когда небо почернело от тысячи самолетов, а море кишело сотнями эсминцев и сторожевых кораблей. Совершенно очевидно, что нам не удалось бы спастись от гибели до того момента, когда представилась бы возможность таранить транспорты в британских портах.

Семи подлодкам, оснащенным «шнёркелями», повезло больше. Им было приказано следовать в погруженном состоянии в район, где происходило вторжение союзников. Медленное продвижение под водой отчасти отсрочивало их неизбежную гибель.

Капитан Винтер ходил бледным и угрюмым. Он крепко пожал руки командирам, с которыми подружился. Он сделал все, что мог, чтобы наши последние дни на суше были сколько-нибудь приятными и содержательными. Большего сделать он был не в состоянии.

Глава 21

Часы показывали пять с лишним вечера, когда я вернулся в бетонный бункер. Радио не было слышно. Зато огромный бетонный свод резонировал мелодии песен 800 подводников, отчаянно стремившихся выйти в море на борьбу с врагом, даже если это означало неизбежную гибель. В 21.00, когда на поля сражений в Нормандии опустилась ночь, 15 подлодок вышли в бухту. Ночь была ясной. В еще светлом небе слабо мерцали звезды. Вскоре должна была взойти полная луна, чтобы осветить нам путь в Атлантику.

21.30. Семь подлодок, оснащенных «шнёркелями», ушли под воду в Брестской бухте и стали исчезать одна за другой с интервалом в пять-десять минут. Их отход остался незамеченным самолетом противника, делавшим виражи неподалеку от берега и готовым нанести удар по всему, что движется на поверхности моря. Пока подлодки двигались под водой в кильватерном строю через узкий проход из бухты к Ла-Маншу, мы, менее привилегированные, расположились рядом с эскортом, ожидая, когда поднимется огромный красный круг луны и покажет нам путь.

22.30. Корабли береговой охраны начали движение к устью бухты. Как только они вышли на оперативный простор, закашляли наши дизели и черные силуэты восьми подлодок последовали в кильватерном строю за тральщиком. Первой шла «У-441» под командованием капитана Хартмана. Как старший по званию среди нас, он принял роль лидера. За кормой его лодки следовала «У-413» Захсе. Далее в строю двигалась «У-373» Тедди Лештена. За ней «У-740» Штарка, «У-629» Бугса, «У-821» Кнакфу-са, ведомая мною «У-415» и замыкавшая строй «У-256» Бодденберга. На юго-востоке поднялась над горизонтом полная луна. Она висела на небе как гигантский фонарь, освещавший длинный строй подлодок и отчетливо отражавшийся в безмятежном море. Вопреки правилам, все подводники надели свои желтые спасательные жилеты. Мостик лодки был завален грудами боеприпасов, рубка превратилась в арсенал. Расчеты зенитчиков дежурили у своих пушек в напряженном ожидании первого самолета противника. Я находился на своем месте, стараясь держать лодку строго в кильватере «У-821» и сохранять дистанцию в 300 метров от нее.

23.10. Первые радиолокационные импульсы были засечены нашими «бугом» и «флайем», как только берег исчез из вида. Рапорт снизу: «Шесть импульсов спереди, быстро усиливаются!» — вызвал беспокойство у подводников на мостике.

Все навострили уши по ветру, стремились заглянуть подальше. Я озирался вокруг бронированного ограждения мостика, однако даже при ярком лунном свете не обнаружил ни одного крылатого монстра.

23.20. Головная часть нашего строя вышла в открытое море. В присутствии эскортов восемь подлодок продвинулись дальше в район противолодочной обороны противника, разрезая серебристую поверхность моря. Не прекращались визг усиливавшихся радиолокационных импульсов и поток предупреждений о опасности снизу.

23.40. Внезапно слева по курсу в пяти милях впереди вспыхнул фейерверк. Нас предупредили, что несколько наших эсминцев совершали переход из Лориана в Брест. Мы не должны были принимать их за британские корабли. Я сфокусировал свой бинокль на место вспышки и увидел, как семь эсминцев отражают атаки с воздуха в траверзном строю. Обе стороны обменивались тысячами трассирующих пуль и снарядов, над нашими кораблями висели осветительные ракеты, добавляя свой яркий белый свет к желтому сиянию луны. По мере нашего приближения шум боя усиливался. Надрывались зенитки, выли авиационные моторы. «Томми», заметив наше приближение, прекратили свои яростные атаки, опасаясь попасть под перекрестный огонь эсминцев и подлодок. Эсминцы понеслись на восток мимо нашего длинного строя тральщиков, которые, воспользовавшись шансом вернуться в порт под надежной защитой, покинули наш строй и поспешили встать в кильватер эсминцам. Их неожиданный маневр оставил восемь подлодок на милость британской авиации. В этот момент все они действовали согласованно. Я скомандовал:

— Увеличить обороты втрое, полный вперед. Стрельба по целям без предупреждения.

7 июня. В 00.35 наши подлодки продолжали двигаться на максимальной скорости в Атлантику. Покашливали дизели, вырывались наружу отработанные газы, импульсы «асдика» беспрерывно барабанили по корпусу. Я поймал себя на том, что постоянно гляжу на часы, словно они могли сказать, когда лодка получит роковой удар.

00.30. Импульсы «асдика» быстро меняли свою силу от протяжного стона до пронзительного визга. Очевидно, «томми» патрулировали небо на разных дистанциях от нашей процессии. Они, должно быть, полагали, что мы спятили. Иногда я слышал рев авиационных моторов на довольно близком расстоянии, но обнаружить самолет не мог. Стрелки часов медленно ползли по циферблату. Англичане, видимо, ждали подкрепления. Наше зрение обострилось, а сердца учащенно бились в предчувствии воздушного налета.

01.12. Бой начался. Внезапно были атакованы головные подлодки. В разных направлениях полетели трассирующие пули, затем послышался бой зениток. В небо взметнулись фонтаны воды.

01.17. Загорелся один из самолетов противника. Он вспыхнул как комета, пронесся над головной лодкой, сбросил четыре бомбы и рухнул в океан. От взрывов бомб потеряла управление «У-413» Захсе. Ее вертикальный руль левого борта заклинило, лодка выбилась из строя. Она быстро потеряла скорость и скрылась под поверхностью океана.

01.25. Самолет сделал заход на очередную атаку, вновь нацеливаясь на головные лодки. Три подлодки, ярко освещенные осветительными ракетами, вели плотный огонь и держали самолеты на расстоянии. Разгорелся впечатляющий фейерверк, поглотивший и самолет и лодки. Неожиданно «томми» улетели. Радиолокационные импульсы показывали, что они кружат вокруг нашего строя, готовя новую атаку. Я поднялся над ограждением мостика, силясь увидеть или хотя бы услышать летящие самолеты.

01.45. Целью новой британской атаки стала подлодка, следовавшая в конце строя за нашей кормой. Четырехмоторный «либерейтор» сделал заход с правого борта и, спикировав на носовую часть «У-256», попытался провести ковровую бомбардировку нашего строя с тыла. Зенитные расчеты лодки Бодденберга открыли огонь. Однако самолет сделал вираж и ушел из зоны огня. Тогда наступил наш шанс.

— Огонь! — скомандовал я.

Пять зенитных стволов — все, чем мы располагали, — ударили по «либерейтору», пока он сбрасывал свои бомбы перед «У-256», проносясь мимо нас. Четыре гигантских водяных столба взметнулись в небо вслед за изрешеченным пулями самолетом, пытавшимся укрыться от нашего огня. Однако наша 37-миллиметровая зенитка не промахнулась. Самолет взорвался и упал в воду.

«У-256», поврежденная сброшенными бомбами, потеряла ход и беспомощно замерла за нашей кормой, медленно выпадая из общего строя. Мы видели ее в последний раз. Сознавая, что выход из строя «У-256» сделал нас первоочередной мишенью в случае атаки с хвоста колонны, я приказал поднести к зениткам больше боеприпасов. Импульсы резко возросли. Однако некоторое время англичане не предпринимали атак.

02.20. Теперь импульсы пошли с правого борта. Неожиданно из ночной темноты справа выскочил «сандерлэнд».

— Самолет с правого борта, высота 40 метров, огонь! — выкрикнул я.

Последовали короткие очереди из наших спаренных 20-миллиметровых пушек. Пилот, однако, умело повел машину прямо над нами вне пределов досягаемости нашего огня и сбросил четыре бомбы. Одновременно нас атаковал по пеленгу 90 с правого борта «либерейтор», ведя огонь из всех стволов. Через мгновение у середины лодки прогремели четыре взрыва. Они подняли «У-415» из воды и повалили наших моряков на палубные плиты. Затем лодка снова опустилась в воду, и на нее обрушились тонны поднятой взрывами воды, прорвавшейся в рубоч-ный люк. На этом все закончилось. Оба дизеля вышли из строя. Заклинило правый горизонтальный руль. «У-415» пошла по дуге, постепенно теряя скорость. Над нами с правого борта висела осветительная ракета, предательски высвечивая погибавшую лодку. Она беспомощно качалась на волнах. Из ее разорванной цистерны вытекало горючее. «У-415» превратилась в неподвижную цель, которую можно было без труда уничтожить.

В замешательстве я взглянул через рубочный люк в темное пространство корпуса. Казалось, что всякая жизнь там остановилась. Меня охватила тревога. Лодка могла потонуть в любой момент, поэтому я скомандовал:

— Все на палубу! Приготовить спасательные шлюпки и круги!

В ответ не прозвучало ни звука. Должно быть, обитатели прочного корпуса были оглушены взрывами. Прошли бесконечно долгие секунды. В отдалении жужжали самолеты, готовившиеся к новой атаке. Она должна была стать роковой. Неожиданно по трапу стали подниматься подводники, очнувшиеся от шока. Они рвались к свежему воздуху, швыряя на мостик резиновые спасательные пояса. Мы начали готовить спасательные шлюпки. Тем временем зенитчики наводили стволы пушек на невидимые самолеты, кружившие над беспомощной добычей. Скоротечность атаки и серьезные повреждения не позволили нам послать сигнал бедствия. «Это, — подумал я мрачно, — судьба многих моих погибших друзей — безмолвная и негласная смерть».

«У-415» ожидала последнего удара. Поскольку лодка вроде бы не собиралась тонуть, я приказал подводникам, чтобы они укрылись за рубкой и прекратили спуск шлюпок. Я был полон решимости оставаться на борту до тех пор, пока лодка держится на плаву, и отстреливаться до тех пор, пока остаются боеприпасы и артиллеристы способны вести огонь из зениток. Оказалось, однако, что нам не суждено было погибнуть без оповещения. Радисту удалось наладить радиопередатчик и послать в штаб радиограмму о катастрофе.

02.28. Усилившийся рев авиамоторов возвестил о новой атаке. Еще один «сандерлэнд» зашел с правого борта, ведя яростный огонь. Проносясь над нашим мостиком, он сбросил кассету бомб из четырех боезарядов. Оглушительные взрывы отбросили лодку в сторону. Слева нас атаковал на бреющем полете «либерейтор». Наши расчеты на спаренных 20-миллиметровых зенитных установках сразу же открыли огонь по кабине, быстро опустошив магазины. Черный монстр пронесся над мостиком, сбросил четыре боезаряда, затем умчался, дыхнув отработанными газами в наши лица. Когда подлодку отбросило влево и четыре водяных столба поднялись высоко в небо рядом со срединными цистернами по правому борту, зенитчик из 38-миллиметровой автоматической пушки всадил серию боевых зарядов в фюзеляж бомбардировщика. I Самолет, объятый пламенем, рухнул в море. Рев двигателей «сандерлэнда» замер вдали.

Затем все смолкло. Рядом с лодкой все еще светилось на поверхности небольшое пламя. «У-415» погибала, но все еще держалась на плаву. «Флай» и «буг» вышли из строя, мы остались без средств предупреждения. Мостик был продырявлен снарядами. Разрывом снаряда убило зенитчика. Многие были ранены. От боли стонал старпом, спину которого сильно иссекли осколки. После боя я почувствовал жар. Полагая, что с меня стекает пот, провел по воспаленным глазам тыльной стороной ладони. Когда она окрасилась в красный цвет, я понял, что по лицу струится кровь. Белая фуражка была продырявлена крохотными осколками, как сито, некоторые из них поранили мне голову.

Затем я услышал снизу голос главмеха:

— Лодка набирает воду через камбуз и носовые клапаны. Сильная течь в радиорубке. Постараюсь устранить, если вы сумеете отогнать самолеты.

— Ты сможешь заставить ее погружаться? — спросил я.

— Ничего не обещаю. У нас нет электроэнергии. Но сделаю все, что возможно.

Я спустился на скользкую палубу. Она раскололась в нескольких местах под действием снарядов, которые ударились в доски, прежде чем отскочить в воду и разорваться. Один из бомбовых контейнеров попал в центральную цистерну с правого борта и оставил на нем глубокую вмятину. Хуже было то, что кормовые цистерны балласта с правого борта разорвало. Горючее вытекало из них мощной струей, быстро растекаясь по поверхности моря.

С каждой минутой опасность нового налета нарастала. Подлодка слабо качалась на океанских волнах, парализованная и почти мертвая. Следующие 20 или 30 минут должны были привести к финалу. С биением сердца мы ожидали либо новой атаки, либо смерти в глубинах моря.

Неожиданно прозвучал хриплый голос главмеха:

— Лодка готова к погружению на ограниченную глубину, не больше чем на 20 метров. Только один мотор способен дать 80 оборотов.

— Ты сможешь удержать ее на этой глубине или лодка пойдет на дно?

— Не знаю, но могу попробовать.

Я решил рискнуть. Находившиеся наверху подводники быстро спустились через круглый люк в свой стальной гроб. Я увидел, как палуба постепенно уходила под воду, и захлопнул крышку люка. Через несколько секунд вода поглотила «У-415».

Внутри корпус выглядел так, как будто по нему пронесся ураган. В мерцании аварийного освещения прошел по палубе, усеянной патрубками, трубопроводами, проводами, битым стеклом, вентилями, койками и столами. Вода хлестала через пробоины в радиорубке, клапаны в носовой части и камбузе. Оба баллера руля были погнуты, причем с правого борта настолько сильно, что руль не мог проворачиваться. Передний комплект аккумуляторных батарей треснул, и отсек заполнил электролит. Радиорубка была разгромлена, гирокомпас разбит. Глубиномер выведен из строя, электрические и дизельные компрессоры разрушены, сломаны оба перископа, дизель правого борта сорван с основания, а главная помпа на центрифуге разбита. Поскольку механическое управление вертикальными и горизонтальными рулями заклинило, я приказал управлять ими вручную.

Плавное бесшумное движение. Слышно лишь легкое жужжание одного электромотора и приглушенный лязг инструментов. Медленно освобождаются от страшного напряжения душа и тело. Несколько часов мы двигались вперед, я управлял лодкой, а главмех наблюдал за ремонтными работами. Мы двигались почти вслепую, полагаясь только на неточный магнитный компас, постоянно готовые к тому, что лодка упадет на дно.

10.27. Внезапно на глубине 27 метров лодка испытала мощный толчок. За ним последовали еще два. Мы наскочили на рифы у побережья Бретани. Ситуация складывалась критически, поскольку я не мог сориентироваться по перископу.

— Право руля. Продуть цистерну плавучести три. Курс 2-70.

Снова толчки — один, другой, затем пронзительный звук. Резко дернулась железная бочка и отлетела метров на пятнадцать. Лязгающие звуки: один, два, три, затем чудовищный скрежет — лодка столкнулась с подводным препятствием еще раз. Сила толчка почти выбросила ее на поверхность, где бы мы продержались лишь несколько минут. Затем «У-415» медленно повернулась курсом на запад. И мне показалось, что нас унесет от опасных рифов.

10.45. Главмех выбрался из рубки и сообщил, что перископ исправлен. Я подошел к нему. Когда в окулярах перископа показалась поверхность моря, я с изумлением увидел, что нас окружают серые скалы. На вершине одной из них к северо-востоку мигал маяк Кессана. Оказывается, мы оказались в струе течения, которое несло нас прямо на скалы. Придя в себя от шокирующего зрелища, я крикнул:

— Главмех, какова скорость вращения баллера левого борта?

— 120 оборотов.

— Доведи ее до 150, или мы разобьемся о скалы.

Через перископ я увидел эскадрилью самолетов, летевших на низкой высоте, затем направил его на маяк, чтобы проверить, как мы справляемся с течением. Прогресса не было. Я снова крикнул:

— Главмех, добавь еще 50 оборотов.

— Это опасно, электромотор может сесть, — услышал я в ответ.

— Плевать! Дай мне хоть 200 оборотов — лодка должна идти быстрее.

Вскоре я почувствовал сильную вибрацию. Поймал в фокус перископа одну из опасных скал. Лодка уже подходила к ней, но теперь стала медленно выползать из западни. Через 40 минут мы обогнули крайний риф на западе, и я с облегчением обтер вспотевшую шею. Когда начался отлив, я повернул лодку на прежний курс к югу и приказал сбавить вращение баллера до безопасных 100 оборотов.

13.00. Старпом передал тревожную весть о том, что меньше чем через два часа у нас иссякнет электроэнергия. Если это так, то мы должны срочно покинуть лодку. Однако мне не хотелось бросать ее. Я надеялся добраться до места встречи с нашим эскортом дерзким рывком в надводном положении.

13.30. Лодка движется на перископной глубине. Небо патрулируют самолеты звеньями по четыре-шесть машин. Земли не видно.

13.45. Движение продолжается. Эскадрилья двухмоторных самолетов проносится в миле от нас к северу, едва не задевая поверхность моря.

13.58. С востока появились два «либерейтора». Я убрал перископ и подождал, когда они удалятся.

14.10. Перископ снова над поверхностью. Я убедился, что мы приближались к скалам у оконечности Брестской бухты, и развернул перископ, чтобы проконтролировать обстановку. Со стороны кормы появились три двухмоторных самолета. Я опустил перископ так быстро, как только позволяло подъемное устройство.

14.18. Голубое небо свободно от самолетов. Настал наш час совершить рывок к месту встречи с эскортом и передать радиограмму с запросом помощи.

14.20. Лодка всплыла на поверхность. Когда я вышел на мостик, то чуть не ослеп от солнечных лучей. Закашлял единственный дизель, и измученная подлодка стала медленно набирать скорость. Я нервно следил за небом, а радист в это время настраивал передатчик, чтобы послать радиограмму с просьбой о воздушном прикрытии. Затем последовали бесконечные минуты пребывания в одиночестве на мостике. Лодка ковыляла по контролировавшейся противником зоне, оставляя за собой густой шлейф горючего. Небо необъяснимым образом оставалось свободным от самолетов. Через несколько минут мы достигли условленного места встречи с эскортами. Я повернул лодку на восток, чтобы сократить расстояние до берега. Однако щадящий режим, позволявший нам держаться на поверхности, кончился: за кормой из-за горизонта появились пять двухмоторных самолетов. Мы мгновенно ушли под воду.

Катастрофа. Лодка, лишенная электроэнергии, вышла из-под контроля, пошла вниз с дифферентом на нос и опустилась на дно на глубине 42 метра после мощного толчка. Через несколько секунд прогрохотали разрывы глубинных бомб. В лодку хлынула вода, залила палубные плиты и заполнила днище. Возникла опасность заполнения водой кормового отсека аккумуляторных батарей. Вода сильно утяжелила «У-415». Если противник заставит нас находиться под водой слишком долго, мы уже не сумеем подняться со дна моря.

19.35. От воды закоротило электропривод к нашей единственной действовавшей помпе. Шансы всплыть быстро уменьшилась. В корпусе лодки стало тихо, как в гробнице. Слышалось только, как капает сверху вода. Я задернул зеленую занавеску у своей койки и стал обдумывать, как выйти из положения.

23.00. Помощь с базы могла прийти в любую минуту, если только наш радиосигнал был принят. Я приказал включить акустические приборы, но акустик услышал только шум нашей собственной подлодки.

01.00. Сигналов с востока, где находился порт и откуда должна была прийти помощь, нет. Я рискнул подождать еще два часа, а затем попытаться пройти в бухту самостоятельно.

01.50.

— Прямо по курсу слышу слабый шум гребных винтов, — прозвучал наэлектризовавший меня голос акустика.

Я зашел к нему, надел наушники. Шум от эскортов стал слабеть и скоро умолк. Я физически ощущал на своей спине тонны воды, давившие на нашу лодку. Может, эскорты остановились? Или мы передали неточные координаты? А может, их атаковали самолетами и корабли вернулись в порт?

23.07. Вновь послышался шум и стал постепенно постепенно усиливаться. Стал различаться звук вращающихся винтов. Действовать нужно было быстро, или эскорты повернут назад, никого не обнаружив.

23.08

— Продуть весь балласт.

В цистерны ворвался сжатый воздух, однако «У-415» оставалась неподвижной.

03.09.

— Прекратить продувку цистерн один-три, все на корму.

Лодка по-прежнему не двигалась.

03.10.

— Все в носовой отсек. Продуть все цистерны! — скомандовал я. 03.П.

— Все — на корму... — продолжал командовать я, покрывшись холодным потом.

03.12.

— Все в носовой отсек, быстрей, ребята, быстрей! Сжатый воздух кончился.

03.13.

— Снова все на корму!

Лодка начала осторожно покачиваться. Она кренилась, дрожала, но поднималась все выше и выше, спасая саму себя. У самой поверхности она в последний раз вздрогнула, вырвалась наружу и застыла в полной неподвижности.

Я открыл крышку люка и выскочил в темноту. Перед нами двигались две тени. Я просигналил фонарем, оповестив, что мы в аварийном состоянии и можем двигаться только со скоростью 5 узлов. Немедленно один из эскортов пристроился к нам в кильватер. Так, между двумя кораблями, «У-415» начала медленное движение к порту.

04.45. С трудом маневрируя на одном дизеле, я вел лодку в освещенный квадрат в бетонном укрытии, где на пирсе нас ожидало несколько темных фигур. Нос отпрянул, уткнувшись в бетонную стену, однако швартовы, уже закрепленные на кнехтах, удержали лодку на месте.

Через минуту были перекинуты сходни. Капитан Винтер бросился на борт лодки и крепко пожал мне руку. Он был явно растроган.

— Рад видеть вас и команду. Вам следует хорошо помыться и почиститься, выглядите как пират. Отсылайте парней по комнатам, пусть отдыхают. Увидимся, как только будете готовы ко встрече.

Он повернулся к моим подводникам, отдал честь и затем вернулся на пирс.

Когда я вышел из лодки, то увидел Захсе и Бодденберга, которые вернулись в порт предыдущей ночью. Их лодки были отбуксированы в Брест эскортами, шедшими за эсминцами, перед тем как нашу колонну атаковали самолеты противника.

Я потащился на холм и вышел в свою комнату, искренне поблагодарив свею счастливую звезду. Мне казалось, что «У-415» совершила свой последний поход. Она была так изувечена, что трудно было надеяться на ее возвращение в строй. Теперь командованию придется предоставить мне новую лодку, оснащенную «шнёркелем». Утешившись этим, я принял душ, смыл с себя кровь и пот, завернулся в белые простыни и погрузился в глубокий сон.

В полдень меня разбудила острая боль. Голова ныла от ран, нанесенных шрапнелью. Боль пронзала и все тело в ритме ударов сердца. Яркое солнце слепило глаза. Закончив мучительный процесс одевания, я с трудом добрался до госпиталя, расположенного от нашего жилого корпуса через два здания.

Молодой врач осмотрел раны и сказал:

— Мне придется побрить вам голову.

Я стал возражать, и врач согласился выбрить лишь отдельные участки на моей голове. Он заморозил мой скальп, затем ковырял, резал и сшивал кожу почти час перед тем, как меня отпустить. Оправившись от боли, я навестил раненых старпома и стрелка-зенитчика. За обоими хорошо смотрели. Они быстро выздоравливали и попросили меня не искать для них замену.

Вскоре я выяснил, что вторжение союзников в Нормандию продолжается. Американские десанты на пляжи полуострова Котенин и британские близ Байо еще можно было сбросить в море. Наши оборонительные линии понесли серьезные потери, но не были прорваны. Между тем жалкие остатки германского подводного флота получили еще один сокрушительный удар. В месяц, предшествовавший шести дням июня, было потоплено 25 наших подлодок. Общее число потерь возросло до невероятной цифры — 440 судов. У нас осталось только 60 подлодок для отражения десанта. Большинство из них базировалось в портах побережья Норвегии и Бискайского залива. Участвовали в операциях против десанта союзников только 15 подлодок, вышедших из Бреста. Из восьми, отправленных на самоубийство без «шнёркелей», навсегда пропало пять, три спасшихся — «У-415», «У-413» и «У-256» — только случайно избежали гибели. В результате тяжелых потерь командование отменило безумный приказ передвигаться в надводном положении и таранить корабли неприятеля. Благодаря этому был отсрочен окончательный разгром германского подводного флота. Что касается семи подлодок, оснащенных «шнеркелями», которые вместе с нами ушли из Брестской бухты 6 июня, их судьба пока оставалась неизвестной. Пять других лодок со «шнеркелями» были направлены в Ла-Манш из Атлантики, чтобы компенсировать наши потери, но только две прибыли туда. Таким образом, в первую фазу вторжения союзников мы потеряли минимум 12 подлодок.

«У-415» поместили в сухой док. Практически все в ней нуждалось в укреплении и замене, от сильно деформированного корпуса до двух пришедших в негодность баллеров рулей. Главмех определил около 500 серьезных поломок, однако этот перечень был сокращен до 55 из-за нехватки запасных деталей и времени. Каждую лодку отправляли в море как можно скорее, даже если она не совсем была пригодна к бою. «У-415» со всеми ее бедами должны были за две недели каким-то образом отремонтировать.

Пока продолжались ремонтные работы, я продолжал требовать установления «шнёркеля» на мою подлодку, однако все требования постоянно отклонялись под тем предлогом, что наши эшелоны с техникой не могли добраться в Брест из-за диверсий французских подпольщиков. В отчаянии я попытался нанять грузовик, чтобы отправиться за «шнёркелем» самому, но мне не разрешили идти на риск трансконтинентальной поездки. Дефицит в самом обычном оборудовании и запчастях был настолько велик, что пришлось разобрать на части «У-256» для переоснащения «У-413» и «У-415». Бодденберга, командира «У-265», и его команду отправили на родину для получения новых назначений.

С отъездом Бодденберга мы с Захсе остались последними капитанами подлодок в Бресте. Мы понимали, что люди, отдававшие нам приказы, утратили чувство, реальности и даже здравый смысл. Но нас научили выполнять приказы, разумные и не очень, и поэтому были обречены на гибель вместе с «У-415» и «У-413». Мы никогда не оглашали свои тайные мысли, никогда не упоминали в разговорах друг с другом о возможности .неизбежной и бессмысленной смерти, а старались сосредоточиться на выполнении своих обязанностей, слушая с возрастающей тревогой новости из Нормандии, в том числе официальные сообщения верховного командования вермахта и более точные свидетельства с полей сражений к северу от нас.

В течение второй и третьей недели вторжения англоамериканские войска постепенно закрепились на полуострове Котенин, затем прорвали наш фронт на двух участках и начали наступление на запад. Однако на фронт бросили новые немецкие дивизии, и мы еще надеялись, что он будет удержан. В это же время положение наших подводных сил продолжало ухудшаться. «У-247» со «шнёркелем» серьезно пострадала от бомбардировок эсминцев и была вынуждена вернуться в порт до того, как вышла в Ла-Манш. «У-269», другая подлодка со «шнёркелем» под командованием Ула, была потоплена близ южного побережья Англии. Пять подлодок, оснащенных этими приборами, вышедшие наконец из норвежских портов, были потоплены одна за другой через короткие промежутки времени. К 30 июня операции наших подлодок, начавшиеся во время вторжения союзников, завершились полным провалом. Мы потопили всего пять союзных транспортов и два эсминца, а потеряли 22 подлодки.

В последние дни июня командование преподнесло мне неприятный сюрприз. На борт подлодки прибыли три молодых, неопытных офицера, чтобы заменить наших ветеранов. Новички должны были пойти с нами в свой первый и, скорее всего, роковой поход. Команда встретила их с нескрываемым скептицизмом. Уход опытных офицеров создал вакуум в управлении лодкой, который заполнить мог только я один. 30 июня «У-415» уже была признана пригодной для нового похода.

Накануне выхода в море я получил из дома письмо. В нем сообщалось, что родители и сестра переехали в Дармштадт — столицу земли Гессен. Труди осенью ждала ребенка. Сообщение это меня обрадовало, однако я был огорчен решением отца снова переехать в город, где семья будет постоянно находиться под угрозой воздушных налетов. Я так и написал в своем ответном письме домой. Я не писал родным о том, как близко вокруг меня ходит смерть, закончив свое послание бодрым «до свидания». В моем положении это пожелание походило на черный юмор.

Глава 22

Поздним темным вечером 2 июля мои подводники начали прибывать на борт лодки небольшими группами, стараясь не вызывать подозрений о нашем скором выходе в море. Такая конспирация понадобилась для того, чтобы скрыть уход лодки от ночной смены французских докеров. В полночь мы сняли швартовы с кнехтов. Я отвел лодку от бетонного бункера и направил ее в ночную тьму. В 02.00 «У-415» начала свой последний поход, все еще без «шнёркеля».

Как только лодка достигла достаточной глубины под килем, мы ушли под воду. Для экономии горючего двигались на малых оборотах на запад. Я получил задание действовать в 200-мильной прибрежной зоне, приблизительно в 80 милях от побережья. Мы должны были не допускать входа в Брестскую бухту эсминцев и десантных судов противника. «У-415» превратилась сейчас в призрак. С ограничением подвижности, сомнительной боеспособностью, с крайней потребностью всплывать для вентиляции воздуха и подзарядки аккумуляторных батарей в условиях постоянной угрозы воздушного нападения подлодка стала плавающим гробом, мишенью для атак самолетов противника, всегда готовых отправить ее на дно.

Когда занялся новый день, я посадил лодку на дно. Ее нос касался песчаного дна, как голова пасущейся лошади. Все двигатели были запущены, а приборы выключены, команда отправлена спать. С началом отлива лодка снялась со дна, поднялась на поверхность, продвинулась дальше в море, затем снова залегла на дно. Эти маневры повторялись через равные промежутки времени. Во вторую ночь мы рискнули провести пять бесконечных минут на поверхности, вентилируя отсеки. В связи с усилением импульсов «асдика» ушли под воду и продолжили свое бесшумное движение в погруженном положении близко ко дну. Грохот взрывов, спорадически доносившийся со стороны Ла-Манша, напоминал нам о том, что англичане находились в постоянном поиске целей.

Через 40 часов «У-415» прибыла в заданный район. На самых малых оборотах мы проследовали под водой |j на 30-метровой глубине к северу. Наш акустик не услышал ни малейшего шума, напоминавшего звук вращавшихся гребных винтов. К концу дня, когда приблизился момент всплытия, наши сердца забились сильнее и чаще. Затем мы поднялись на поверхность в ночной тишине.

Чуть больше 20 минут «томми» нас не беспокоили. Затем стали появляться их самолеты. Мы совершили срочное погружение. В момент, когда толща морской воды закрыла подлодку, на нас посыпался град глубинных бомб. Внезапная бомбардировка подействовала ошеломляюще на моего нового главмеха. Неспособный управлять лодкой, он привел ее в хаотическое движение. Мы чувствовали себя как во время езды на «Американских горках» и стояли перед опасной альтернативой: либо рухнуть на дно, либо всплыть на поверхность и подставить себя под смертельный удар противника. Я бросился на место главмеха, вывел лодку из беспорядочного движения, выровнял ее и добился, чтобы она медленно двигалась на ровном киле. Затем, глубоко вздохнув, сказал своему ошеломленному главмеху:

— Действуй так, Зельде. Вот наш курс. Все еще потрясенный, он взялся за выполнение своих обязанностей. Моряк впервые попал под бомбежку, впервые так близко ощутил смерть. Я понимал, что вынужден буду мириться с его неподготовленностью, пока он не освоится в боевой обстановке.

С первой бомбардировкой начался наш танец смерти. Всю ночь мы жадно ловили мгновения, чтобы вынырнуть на поверхность моря для подзарядки батарей и вентиляции воздуха. За час до рассвета во время нашего последнего за ночь всплытия удалось почти что завершить подзарядку батарей. После оглушительных разрывов боезарядов очередной бомбовой кассеты мы затаились в глубине, измученные, истощенные и усталые.

Эсминцы союзников, которые мы должны были атаковать и уничтожить, не появлялись ни на третий, ни на четвертый день. По ночам я опускал лодку на дно, где было так тихо, что различалось только дыхание людей и слабый скрежет от носа лодки, тершегося о песок. Однако потребность в воздухе и электроэнергии вынуждала нас продолжить опасные всплытия и погружения под грохот разрывов глубинных бомб. И все же «У-415» упорно дожидалась появления кораблей противника. В то время как пилоты королевских ВВС не жалели средств для уничтожения нашей и других одиночных подлодок, британские корабли не обращали на нас внимания. Ни один из них не появлялся в районе патрулирования. Я тщательно обследовал в течение недели наш квадрат, но не встретил ни одного эсминца или десантного судна союзников. На девятую ночь бесполезного патрулирования я дерзнул проверить бдительность британских пилотов передачей радиограммы на базу следующего содержания: «Район патрулирования свободен от судоходства. Ждем новых указаний».

Сразу же за передачей мы скрылись под водой и на глубине 25 метров стали дожидаться ответа из штаба. Он приказал нам вернуться в Брест. Мы совершили обратный переход всего за 42 часа на волнах прибывавшего прилива, перенесшего нас в горловину Брестской бухты. Поздним вечером 13 июля мы прибыли к месту встречи с эскортом. Скорое всплытие, быстрый ответ на позывные эскорта, и «У-415» последовала за ним в порт.

В 22.25 я осторожно привел свою лодку в бункер под защиту семиметрового бетонного навеса. Ее двигатели заглохли. Когда капитан Винтер перешел по сходням на борт лодки, он увидел зеленые лица моих подводников, выстроившихся на палубе. Винтер принял мой рапорт и приветствовал команду улыбкой, прикрывающей его глубокую озабоченность. Обойдя строй, повернулся ко мне и сказал приглушенным голосом:

— Вас отозвали для особого задания. Свяжитесь с моим старшим морским инженером и обсудите с ним вопросы, требующие немедленного решения. В течение трех дней вы должны быть готовы. Только это время мы можем выделить вам на подготовку.

Я отдал честь и взобрался на мостик. Здесь инженер флотилии беседовал с моим главмехом. Я расслышал, как он говорит ему:

— ...И я предлагаю не позднее 07.00 вывести лодку из бухты. Есть возражения?

Возражения были у меня. Я не спал 10 часов, команда измучилась и тоже нуждалась в отдыхе. Пришлось мрачно сказать старпому:

— Приготовьте лодку к маневрам ровно в 09.00. Скажите коку, чтобы он разбудил меня в 07.00. Вопросы есть?

— Пока нет, герр обер-лейтенант.

— Отлично, распустите команду. Позаботьтесь о том, чтобы сегодня вечером были исключены любые попойки, или мне придется наказать виновных.

Медленно просыпаясь, я еще слышал в туманных сновидениях грохот разрывов глубинных бомб. Последние разрывы заставили меня открыть глаза. Я убедился, что нахожусь не в море, а в своей комнате в порту и кто-то колотит кулаками в мою дверь. Полусонный, приоткрыл внутреннюю дверь и прокричал в вестибюль:

— Достаточно, я слышу!

Через входную дверь донесся голос дневального:

— Герр обер-лейтенант, вы должны были выйти в море в семь, но сейчас уже десять. С семи утра мы пытаемся вас разбудить.

— Благодарю. Сходите в бункер и скажите, что я буду через десять минут.

Сердитый на себя за то, что проспал, я быстро оделся, спустился по лестнице, прыгая через пять ступенек, и при свете яркого солнца отправился дальше вниз по извилистой тропинке в бункер. Когда я свернул в дверной проем, то увидел свою лодку. Она двигалась кормой вперед с дымившими дизелями. Меня взорвало. Старпом не имел права выводить ее без моих указаний. Как раз тогда, когда я обдумывал форму выговора, воздух потряс грохочущий взрыв. На том месте, где только что стояла лодка, в небо взметнулся мощный фонтан воды. Затем корма «У-415» поднялась из воды, будто один из концов плавающего бревна, выбросив за борт двух подводников. Мощные струи воды обрушились на лодку. «У-415» подорвалась на мине. Она развернулась правым бортом и двинулась по инерции к каменному ограждению внутренней бухты.

На мгновение зрелище гибнувшей лодки парализовало меня. Придя в себя, я прыгнул в моторную лодку и помчался к «У-415». Дойдя до пирса, лодка ударилась носом в каменную стену. В этот момент я уже был рядом с ней. Мотористы и матросы выбирались из корпуса через рубочный люк с кровоточившими ранами, бледные и потрясенные. Одни хромали, другие тащились кое-как. Лодка начала крениться на левый борт. Я забрался на нее, влез на мостик и стал помогать подводникам выбираться из узкого отверстия люка.

— В кормовых отсеках есть еще люди, мертвые или без сознания, — сказал моторист.

— Перетаскивай их в помещение центрального поста! — крикнул я ему.

Моторист не ответил.

Раненые продолжали подниматься по трапу. Некоторые повредили руки, другие — ноги. Когда поток людей снизу иссяк, я спустился в помещение центрального поста. За мной последовали два унтер-офицера, оставшиеся невредимыми. Внутри корпуса все было разрушено. Трубы, патрубки, переходники, рубильники, вентили, другие детали оборудования валялись на плитах палубы и в днище. Струя грязной вонючей воды била сквозь широкую трещину в корпусе в кормовой торпедный отсек, быстро заполняя лодку. Три подводника в тяжелом состоянии лежали на палубных плитах дизельного отсека. Еще двое распластались между электромоторами в кормовой секции. В то время как подлодка заполнялась маслянистой жидкостью и постепенно кренилась на левый борт, трое из нас таскали тяжелые тела мотористов в носовые отсеки. Кто-то открыл передний люк, который находился еще над водой. Общими усилиями мы вытащили мотористов из корпуса и погрузили их на одну из моторных лодок, подошедших к «У-415».

Крен подлодки стал угрожающим. Ее корму поглотило море. Как только я перебрался в моторку, старая добрая рабочая лошадка, скользнув по каменной стене, опрокинулась на левый борт. Ее палуба скрылась в темной бездне моря. Затем, дернувшись в последний раз кверху, рубка и мостик опустились в воду, и вся подлодка ушла на дно. «У-415» больше не существовало.

Я еще не оторвал взгляда от места гибели подлодки, когда пирса коснулась моторка. Ко мне, прихрамывая, подошел крайне обескураженный старпом. Раздраженный его самовольным выводом лодки из бункера, я крикнул:

— За это вам придется ответить, старпом!

— Герр обер-лейтенант, мне приказал вывести лодку со стоянки главный инженер флотилии. Он ждал вас целый час и потерял терпение.

— Главный инженер не начальник вам, старпом. Он не может приказывать, когда дело касается лодки. Вам следовало бы это знать. А сейчас соберите всех, кто не пострадал, и пересчитайте. Я буду сопровождать раненых в госпиталь.

— Полагаю, герр обер-лейтенант, двое из наших людей погибли.

— Да, я видел, как их подбросило вверх. Возьмите моторку и поищите их в бухте. Может, тела плавают где-нибудь. Найдете и сообщите мне об этом немедленно.

Мощный взрыв привлек внимание экипажей других подлодок, а также докеров, рабочих и служащих верфей. Было много желающих помочь. Когда мы несли тяжелораненых к санитарным машинам, я смог рассмотреть их. У всех были переломы ног. Ступни перекручены назад, пальцы ног сплющены. Одни повредили внутренние органы и стонали от боли, другие находились в бессознательном состоянии, их головы кровоточили.

Я сел в санитарной машине рядом с тяжело раненным электриком, и она помчалась по улицам Бреста под вой сирен. Мне пришло в голову, что «У-415» подорвалась на мине 14 июля в национальный праздник Франции — День взятия Бастилии. Гибель «У-415» была подарком англичан французам в этот день. Моя лодка подорвалась на мине, сброшенной ночью 28 мая. На грохот ее дизелей среагировал звукоулавливающий часовой механизм. И все же я решил, что судьба оказалась благосклонной к «У-415». Она не была потоплена в море, где мы нашли бы свою могилу, а погибла в порту, где оставались шансы на спасение. Почему я не проснулся вовремя? Почему старпом уступил требованиям главного инженера? Эти вопросы мучили меня. И почему я пережил тысячу бомбовых ударов в море, когда другие погибали? Видимо, я не был нужен ни небесам, ни преисподней.

Когда я прибыл в госпиталь, часть из моих пострадавших подводников уже лежали на операционном столе. Пятеро спасенных нами из кормовых отсеков все еще не приходили в сознание. Переломы ног и рук не носили тяжелого характера, однако врачи сообщили, что Два моряка получили серьезные травмы спины. Травмы черепа и сотрясения мозга получили еще двое. Они пострадали, когда ударились о палубные плиты. Уходя из госпиталя, я оставил там 14 своих ребят.

Вернувшись на базу, я встретил расстроенного капитана Винтера. Главный инженер уже сообщил ему о своем роковом приказе. Поскольку должность его считалась второй по значению в командовании базой, Винтер оказался в затруднительном положении. В сложившихся обстоятельствах он не располагал возможностью привлечь к ответственности вышестоящего начальника, а я мог только добиться увольнения старпома. Однако я простил первого вахтенного, оправдывавшегося тем, что не решился противоречить главному инженеру. Я убедил себя, что старпом только выполнил приказ вышестоящей инстанции.

Потеря «У-415» лишь пополнила статистику гибели нашего подводного флота. В течение двух первых недель июля — во время моего последнего похода — мы потеряли 11 подлодок, не оснащенных «шнёркелями». Почти все, чем располагала база. Еще две лодки со «шнёркелями» были потоплены в Ла-Манше, сократив численность подлодок, направленных для противодействия десантам союзников, до пяти. С потерей «У-415» «У-413» осталась единственной подлодкой без «шнёркеля» из тех, что вышли в море вечером 6 июня. Она все еще находилась в сухом доке, ожидая конца ремонтных работ.

Между тем пять оставшихся подлодок со «шнёркелями» использовали свои устройства для забора воздуха, чтобы оставаться в погруженном положении и не подвергаться воздушным ударам противника. Они продолжали рейды в Ла-Манше и даже достигли некоторых успехов, «У-953» потопила три эсминца, «У-984» послала на дно три транспорта и один сторожевик, того же добилась «У-763».

В эти ужасные две недели не больше трех-четырех подлодок одновременно атаковали конвои, доставлявшие живую силу и военную технику союзников из южных британских портов на пляжи Нормандии. Там могло быть около 100 подлодок, если бы ранее они не были бессмысленно принесены в жертву. С крахом германского подводного флота и вместе с ним люфтваффе потери союзников на путях снабжения морем стали минимальными. Новые дивизии, полностью укомплектованные личным составом и оснащенные тысячами танков и транспортных средств, хлынули на побережье Нормандии, поставив огромные плавучие пирсы, вывезенные из Великобритании. Вскоре союзники захватили Шербург, обеспечив себе базу для широкомасштабных операций. Германские армии не смогли помешать им вбить клинья в свои боевые порядки и продвинуться в глубь территории Франции. Пал Авранш, американские войска двигались вдоль северного побережья Бретани, приближаясь к Бресту.

На другой день после гибели «У-415» я прежде всего зашел в госпиталь навестить раненых подводников. Большинство из них было в стабильном состоянии, руки и ноги загипсованы. Пятеро тяжелораненых лежали полностью в гипсе, двое из них все еще не пришли в себя. Я принес им сигареты и табак. Это все, что можно было предложить невинным жертвам трагической ошибки.

Когда я вернулся в компаунд базы, один из моих унтер-офицеров сообщил, что британская радиостанция «Кале» этим утром упомянула в своей передаче о нашей лодке.

— Герр обер-лейтенант, диктор сказал, что вы потопили лодку сами, чтобы не ходить больше в море на устаревшем подводном корабле.

Я ответил с улыбкой:

— Теперь вы видите, как быстро англичане собирают и распространяют информацию. Каждому из нас это должно послужить уроком.

День за днем я проводил в нетерпеливом ожидании своего нового назначения, готовя оставшуюся невредимой часть команды к неизбежному возвращению в Германию. Пока командование решало мою судьбу, я навестил Хайна Зидера, вернувшегося из похода, встретил на пирсе Марбаха, выслушал рассказ Кордеса о его драматическом возвращении на базу. Вчетвером мы отметили их успехи, стремясь вспомнить доброе старое время, потребляя большое количество шампанского и изысканных морских блюд. Если кто-то из нас, участников пиршества, и опасался в душе ужасного исхода войны, он не признавался в этом даже себе. Как и прежде, мы сохраняли надежду и уверенность в конечной победе. Я был убежден, что война претерпит драматический перелом, как только будет произведено достаточное количество наших чудо-лодок, и верил, что скоро получу одну из них.

Затем наступило 20 июля. В полдень, когда я вернулся из госпиталя, дневальный передал, что капитан Винтер ждет меня в офицерской столовой. К моему удивлению, там собрался весь офицерский состав флотилии. Каждый понимал, что только чрезвычайно важное событие могло вызвать такое собрание. Высказывалось много догадок, и нарастало напряжение, когда в зал вошел Винтер со своим штабом, С окаменевшим лицом он потребовал тишины:

— Господа! Я уполномочен проинформировать вас о содержании полученного мною телетайпа от командования. В это утро было совершено покушение на жизнь фюрера. Однако он благополучно избежал трагического исхода. Заговорщик, армейский офицер, арестован. Могу вас заверить, что флот не причастен к заговору. Все остается как прежде. Война будет продолжаться до победного конца.

Это сообщение потрясло нас. Тот факт, что некто попытался убить идола нации, не укладывался в сознании. Наша реакция на него разнилась от недоверия до крайней озабоченности. Участники собрания разошлись в замешательстве и гневе. Новость вскоре распространилась по всему компаунду: экипажам оставшихся подлодок и обслуживающему персоналу о ней сообщили раньше, чем они узнали об этом из передач британской радиостанции «Кале».

Я вернулся в свою комнату в сильном расстройстве. Разумеется, я допускал, что на родине имеется определенное число недовольных. Это было естественно, когда шла продолжительная война с большими потерями и разрушениями. Но я не предполагал, что могла существовать организованная оппозиция режиму, готовившая изменнические заговоры и попытки открытого мятежа. Я опасался, что покушение на фюрера могло ослабить моральный дух немцев.

Это событие в жизни флота имело лишь одно очевидное последствие. Отдание чести было упразднено, и военнослужащие всех родов и видов вооруженных сил должны были приветствовать друг друга так, как это делали члены партии. В результате возникало много нелепых забавных ситуаций, когда на вновь введенное приветствие военнослужащие по-старому отдавали честь. В других отношениях война продолжалась как обычно — она неуклонно ухудшала наше положение.

Началось время печальных прощаний. 21 июля два буксира потащили «У-415» по дну бухты в сухой док. Мне было поручено демонтировать ее ценное оборудование и изъять служебные документы. Я пошел в док, прихватив с собой своих офицеров и часть команды. Мы обнаружили свою лодку лежавшей на правом борту. С кормы корпуса зияла широкая пробоина, шпангоуты полопались, цистерны были разорваны, баллеры погнуты, рулевое устройство и горизонтальные рули сорваны. От «У-415» остался лишь металлический лом. Я поручил своим заместителям наблюдать за ходом демонтажа и удалился.

Через два дня море вынесло на поверхность тела двух наших подводников, погибших во время взрыва мины. Патрульный тральщик доставил их в порт. 25 июля мы похоронили погибших на небольшом кладбище в окрестностях города. Чтобы отдать последнюю дань уважения подводникам, погибшим неизвестно за что, на кладбище пришла в парадной форме г винтовками, к некоторым из которых были примкнуты штыки, вся моя команда. К их могиле был доставлен венок и от Винтера. Затем под залп 24 ружей деревянные гробы медленно опустили в землю. Остаток дня я посвятил письмам родным покойных. Что я мог сказать родителям, которые должны были предполагать, что их сыновья погибли как герои в бою? Я достал великолепную писчую бумагу с тонкими линиями обрамления по краям, черным крестом в верхнем левом углу и начал писать. Долго подбирал нужные слова и выражения.

Глава 23

Я не жалел о том, что июль подходит к концу. За несколько последних месяцев обстановка резко ухудшилась. Крупные силы союзников, наступавшие из Нормандии, встречали слабое сопротивление наших войск. Возникла угроза, что они отрежут Бретань от остальной Франции, лишив нас путей отхода в Германию. Угроза базам подлодок на Атлантическом побережье нарастала с каждым днем. Жизнь в недавно оживленных портах Бреста, Ло-риана и Сент-Назера замерла вместе с гибелью их флотилий подлодок. Только в июле было потоплено еще 18 атаками с воздуха. Среди этих жертв оказались «У-212» и «У-214», не оснащенные «шнёркелями», которые выходили в море, чтобы защитить бухту базы от боевых кораблей противника. Британские эсминцы, начавшие стягивать петлю блокады вокруг нашего порта, послали обе лодки на дно.

В июле я навсегда распрощался со своими друзьями Захсе и Зидером, командирами «У-413» и «У-984». Каждая из этих лодок вышла охотиться в море, но обе они вместе с экипажами погибли в один и тот же день.

Распрощавшись с ближайшими друзьями, я все более чувствовал себя ненужным. Командование еще не приняло решение о будущем нашего экипажа. Попытки капитана Винтера посодействовать нам ни к чему не приводили. Не видя никаких перспектив, я стал готовиться к войне на суше. Приближалась осада Бреста. Когда американские танки покатились на юг по холмам Бретани, наши войска стали отступать к Бресту, который был объявлен крепостью. Повсюду в городе лихорадочно строились оборонительные укрепления. Моим подводникам были выданы ружья и пулеметы, мне было приказано готовить команду к боям на суше. Для нас перспективы оказаться в западне и попасть в плен в Бресте стали довольно реальными.

Однажды в начале августа я возвращался с командой с полевых учений, когда мне передали, что я должен явиться к старшему офицеру. Обычно мрачный Винтер встретил меня с улыбкой на лице:

— Вам везет, вы назначены капитаном «У-953». Поздравляю!

Я был удивлен и обрадован. Дело в том, что Марбах, капитан подлодки, отправился в штаб в Берлине получить Рыцарский крест. Однако, как выяснилось, наступление союзников помешало его возвращению.

— Через час вы примете команду лодки, — продолжил Винтер. — Как вы знаете, она оснащена «шнёркелем», а ее ремонт займет примерно десять дней. Готовьтесь.

— Герр капитан, я безмерно рад.

Новое назначение совершенно изменило мое будущее. Вместо того чтобы оказаться в западне в крепости Брест, быть убитым на суше или попасть в лагерь военнопленных, я по крайней мере смогу сражаться и умереть в море. Это было то, что я умел и к чему был призван.

В назначенный час я принял командование подлодкой Марбаха. Большая часть команды знала меня или слышала обо мне. Это способствовало быстрому сближению нового командира и экипажа лодки. Поскольку часть команды «У-953» ушла в отпуск и не имела возможности вернуться, я укомплектовал недостающих людей мотористами и моряками с «У-415», которые проявили большой интерес к службе на новой подлодке. Чтобы не воевать на суше, они были рады выйти в море и хотели сражаться с британскими эсминцами пусть даже в одиночных спасательных шлюпках.

В условиях подготовки к выходу в море дни проходили быстро. Моя сборная команда самоотверженно трудилась, стремясь при остром дефиците времени выполнить как можно больше работ и компенсировать недостаток надежных квалифицированных специалистов в сухом доке. Наступление союзников стимулировало все возрастающий поток отказов французских специалистов-судоремонтников от сотрудничества с немецкими завоевателями. Кое-кто из них убегал буквально после завтрака. Что еще хуже, те, кто оставались в доке, были более враждебны, чем лояльны, и требовали постоянного присмотра. Между тем большинство оставшихся не у дел подводников с «У-415» отправились в окопы, опоясывавшие Брест, тех же, кто остался в моем распоряжении, постоянно осаждали служащие немецкой гражданской администрации, предлагавшие большие взятки за переправку на родину в нашей лодке, когда она выйдет в море из брестской ловушки. В этой суматохе мы были не в состоянии придерживаться графика подготовки к походу.

Брест ожидал осады. Пока части и соединения союзников быстро продвигались из Нормандии, угрожая Парижу, окружая Лориан и приближаясь к Сент-Назеру, в Брест вливалось все больше и больше наших войск. Местное население пряталось по домам и ожидало дальнейшего развития событий со смешанными чувствами страха, ликования и стоицизма. Командование отдало приказ эвакуировать Брест, Лориан и Сент-Назер слишком поздно. Ко времени поступления приказа Деница англичане перекрыли все возможные выходы из бухты. На юг были направлены большие флотилии боевых кораблей, блокировавших три порта. Каждую ночь самолеты сбрасывали мины в районах судоходных линий, парализовав движение всех надводных кораблей и заставив подлодки продвигаться в смертельно опасных условиях. Наряду с охотой за подлодками в море, королевские ВВС постоянно совершали все более массированные налеты на наши военно-морские базы. Жалкие остатки трагической гибели прославленного когда-то флота, насчитывавшего несколько сотен подводных лодок, отсрочили свое собственное уничтожение лишь благодаря тому, что укрывались в убежищах под семиметровой толщей бетона.

13 августа в 10.45 в нашем компаунде на базе завыли сирены воздушной тревоги. Я укрылся в тоннеле, вырытом в холме. Почти сразу же зенитные установки ПВО открыли плотный огонь. Через вход в тоннель я видел рой четырех моторных «либерейторов» примерно из 20 машин. На средней высоте они летели прямо в зону зенитного огня. «Либерейторы» приближались, игнорируя многочисленные разрывы снарядов вокруг них и упорно выдерживая курс и высоту. Внезапно от самолета отвалилось крыло и стало планировать в воздухе. Кувыркаясь, за крылом последовал фюзеляж и упал в бухту. В небе раскрылись четыре белые точки парашютов. Второй «либерейтор», охваченный пламенем, выпал из боевого построения. Третий взорвался в воздухе. В это время оставшиеся самолеты сбросили по одной мощной бомбе. Я отчетливо видел, как они летели к бункеру. Затем раздался такой грохот, будто весь мир сорвался со своих петель. Вулканические взрывы сотрясали холм и окружавший воздух. Жесткие взрывные волны заставляли задерживать дыхание. У заградительных воздушных шаров росли фонтаны из пыли и обломков, закрывая панораму бухты. Прозвучало несколько новых залпов наших зениток, глухой рокот авиамоторов в небе с северной стороны. Потом наступила тишина.

Я бросился бежать вниз по холму в тревоге за свою лодку. Пробравшись между грудами битого камня и бетона, вбежал в прохладный сумрак бункера и обнаружил, что «У-953» плавно колыхалась на своей стоянке, совершенно невредимая. Я прошелся вдоль длинного ряда пустых стоянок, пока не достиг группы рабочих. Они смотрели на потолок, где зияла небольшая пробоина с вылезшей наружу арматурой. «У-247», еще одна лодка, занимавшая стоянку, покрылась тонким слоем пыли. Шеститонная бомба, самая мощная из тех, которыми располагали союзники, не смогла нанести ущерб нашим лодкам. Поскольку это было единственное попадание в бункер, можно сказать, что колоссальные усилия противника с целью уничтожения двух оставшихся наших лодок закончились полным провалом.

Я вернулся к подлодке, чтобы проверить, как продвигаются работы, которые, по моим расчетам, должны были закончиться через четыре дня. Когда я ступил на борт «У-953», главмех, служивший еще при Марбахе, позвал меня в носовой торпедный отсек. Я нагнулся и посмотрел в длинную трубу торпедного аппарата. Внутренняя заслонка была сломана. Круглая крышка от нее, единственная преграда для воды, помимо внешней заслонки, валялась на палубных плитах. Я был озадачен и встревожен.

— Виновата взрывная волна от бомбы, которая взорвалась в бухте в 50 метрах отсюда, — прояснил главмех. — Уверен, что некоторые из наших подлодок погибли именно так. Лодку может потопить единственная глубинная бомба, если торпедная труба не закрыта снаружи, а внутренняя заслонка повреждена. Погибшие лодки не могли сообщить об этом.

— Послушай, — прервал я его, — если бы наша торпедная труба не была задраена снаружи, лодка лежала бы на дне уже сейчас, а ты и я добирались бы в Германию пешком. Проверь все заслонки и замени сломанную. И поспеши. Я не хочу, чтобы задерживался выход в море.

Как и в Бресте, воздушные атаки союзников на бункеры в Лориане, Сент-Назере, Ла-Палисе и Бордо принесли незначительные результаты. Однако наступление союзников на суше порождало страх и смятение. Все, кто мог бежать, пробирались из наших опасных северных портов в Ла-Палис и Ла-Рошель. Они имели выход в море между островами Ре и Олерон. Эти проливы еще не были блокированы британским флотом и оставались окнами для бегства из Франции тысяч немцев, которым было позволено уехать на родину. Оба порта были выбраны командованием в качестве убежищ для подлодок с северных баз. Здесь они должны были заправляться горючим, запасаться продовольствием и проходить ремонт для последующих выходов в море на боевые задания!

Однако британский флот теперь господствовал на морских подступах к северным портам, и наши потрепанные, не отремонтированные полностью подлодки имели мало шансов добраться до безопасных портов. Те, которые не были потоплены эсминцами, уничтожались самолетами или подрывались на минах. «У-736», вышедшая из Лориана, была потоплена 6 августа, «У-608», позже последовавшая за ней, погибла почти на том же месте 10 августа. Днем позже «У-385» разорвали на части глубинные бомбы. 12 августа близ Лориана была потоплена «У-270», а «У-981» подорвалась на мине, пытаясь выйти из бухты Ла-Рошель. 14 августа «У-618» была повреждена авиабомбой и потоплена в конечном счете эсминцами. 18 августа «У-107» погибла под бомбами, а «У-621» стала жертвой одной из самых боеспособных и эффективных групп кораблей-охотников, патрулировавших в Бискайском заливе.

В те дни упадка Германии крах нашей обороны в Атлантике сопровождался поражениями на других фронтах. Советские войска заняли города Пшемысль, Белосток, Ковно и Пресков. Они продолжали свое мощное наступление по территории России. Серьезные поражения потерпела Германия и Греция, а Румыния перешла на сторону союзников. В Италии наши части отступили от Рима и вели бои за удержание новых оборонительных линий дальше на севере. В довершение всех этих поражений, силы вторжения США, Франции и Великобритании высадились 15 августа на французском Средиземноморском побережье между Ниццей и Тулоном. С этой новой линии фронта бронетанковые части союзников двинулись на север, угрожая изолировать наши дивизии в западной части Франции. База подводных лодок в Тулоне была уничтожена ударами с воздуха авиации. Были потоплены восемь подлодок, и среди них старая знакомая «У-230». В результате подводная война в Средиземноморье прекратилась. Эту печальную картину дополнила наша потеря во французских водах всех эсминцев, кораблей береговой охраны и тральщиков.

Отступление усиливало смятение и даже рождало панику. Атмосфера в крепости Брест стала взрывоопасной. Город был объявлен свободным от ограничений в приеме наших войск. Был введен строгий комендантский час для населения. Сухой док охранялся морскими пехотинцами. Все зенитные установки переместили на стратегические позиции, чтобы укрепить внешнюю границу обороны города. Вооруженные до зубов подразделения военных моряков патрулировали город и окрестности. Морской колледж, принадлежавший некогда прославленной Первой флотилии, был превращен в командный центр обороны Бреста из-за имевшейся там обширной системы подземных тоннелей. Девятая флотилия подводных лодок была расформирована, а ее командующий переведен в Норвегию. На прощанье ему удалось сделать почти невозможное: отправить в море «У-256» под командованием Бодденберга. Эта старая подлодка, получив приказ на выход в море и даже «шнёркель», незаметно выскользнула из внутренней бухты и прорвалась сквозь кордон британских боевых кораблей у скал.

Теперь настало время сворачивать дела и капитану Винтеру. Он переправил самое ценное имущество и оборудование Первой флотилии в подземные помещения, сумев с честью отбиться от домогательств военных. Большое число высокомерных армейских офицеров, которые уклонились от сражений за спасение рейха и неплохо провели время во Франции, прибыли в порт вместе с женами и вагонами личного имущества, коллекциями вин разных сортов и шампанского. Они требовали, чтобы их вещи были переправлены в Германию на подводных лодках, и сильно негодовали, когда Винтер отверг их домогательства. Положение крайне обострилось, когда на оборонительных линиях города прозвучали первые выстрелы и первые американские танки «шерман» показались перед окопами.

В дни хаоса, когда военные моряки были единственными защитниками Бреста и никто не знал, где находятся оборонительные линии или когда союзники начнут наступление, в злосчастном порту оставалось только две лодки: «У-953» и «У-247». Заканчивался их ремонт в доке, который позволял надеяться на то, что они вырвутся на свободу. Первой вышла и попыталась прорваться на родину «У-247». Она погибла со всем экипажем. Теперь оставалась только моя подлодка.

19 августа «У-953» посчитали наконец пригодной для выхода в море — с некоторыми ограничениями, правда. Дизели находились в плачевном состоянии. Давно следовало заменить аккумуляторные батареи, но для этого не было ни материала, ни времени. Короче, ремонт сделали только профилактический. Разумеется, у нас не было возможности совершить учебные погружения или опробовать «шнёркель». Опираясь на самоотверженность и неутомимость каждого подводника, мы удвоили свою бдительность на вахтах, стараясь предупредить попытки французских подпольщиков совершить диверсию на нашей лодке. Нам удалось запастись горючим и продовольствием. К моему изумлению, мне было приказано не брать на борт торпеды, но загрузить лодку и трубы торпедных аппаратов ценным оборудованием и приборами, а также вывезти с собой из западни высокопоставленных лиц. Этот ценный груз было предписано доставить в южный порт Ла-Рошель, откуда гражданские лица могли еще добраться домой через Францию.

Я критически проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что, если лодку предназначили для спасения гражданских лиц, то тем более в этом нуждались оставшиеся подводники с «У-415». Получив разрешение Винтера взять их на борт, я разыскал всех своих парней, отправленных в окопы, сводил их подлечиться в госпиталь и попрощался с теми подчиненными, которые были вынуждены из-за ран остаться в осажденном Бресте. Затем я приказал обеим командам оставить на суше все ненужные вещи и проследил за их уходом из компаунда базы. Когда мы прибыли на пирс, я столкнулся с большой группой плачущих и жестикулирующих гражданских лиц, французов и немцев, которые пытались пробиться на борт подлодки. Охрана стремилась оттеснить возбужденных людей обратно на пирс. Некоторые из них были настолько агрессивны, что их пришлось взять на мушку, чтобы держать на расстоянии.

Объединенная команда быстро выстроилась для переклички на кормовой палубе. Шесть штатских с напряженными лицами стояли на мостике. Старпом сообщил о численности людей на лодке. Всего оказалось 99 человек — на 45 больше, чем предусмотрено инструкцией. Стремясь умерить страсти оставшихся на пирсе людей, я, умышленно повысив голос, произнес:

— Хочу подчеркнуть, что этот переход будет одним из самых тяжелых. Экипаж лодки должен находиться на боевых постах. Основная ответственность ляжет на плечи постоянной команды, ей поможет, если необходимо, экипаж «У-415». Работать, принимать пищу и спать придется не меняя своего места. Исключить лишние передвижения и разговоры. В санитарных целях будут расставлены в удобных местах жестяные банки. Хочу, чтобы вы знали, что прибрежные воды кишат кораблями противника, наши шансы пробиться весьма незначительны. Десять к одному, что мы не прорвемся сквозь заслон из британских кораблей в Ла-Рошель, так что не питайте иллюзий. Нужно быть готовыми к немедленному выходу в море. Ни шагу с лодки, какие бы ни были причины.

Я распустил строй подводников и повернулся к шести штатским. Они с ужасом узнали о предстоявших опасностях. Двое схватили свой багаж и поспешили покинуть лодку. Меня позабавил и обрадовал их уход. Он давал нам хоть немного, но больше пространства. Четверо более храбрых последовали за мной под палубу. Центральный проход и все отсеки, кроме помещения центрального поста, были завалены крупногабаритным оборудованием, деревянными ящиками, чемоданами и картонными коробками. В носовом торпедном отсеке грузы были уложены в днище, на свободных от торпед стойках, в торпедной трубе. Я сказал четырем гостям, чтобы они никуда не уходили, оставив их там в полном смятении.

Затем я отправился доложить Винтеру о готовности подлодки к выходу в море. Когда я поднимался к верху холма по извилистой тропинке в компаунд, то слышал глухую дробь пулеметов на севере и увидел адъютанта Винтера, спешившего вниз. Запыхавшись, он сообщил, что я должен взять на борт еще четырех специалистов, которых рейх не может позволить себе отдать американцам. Поскольку эти ценные персоны не могли прибыть на лодку до утра, наш выход в море откладывался на 24 часа. В негодовании я повернул обратно к пирсу, потому что было ясно, что чем дольше мы оставались в порту, тем труднее будет пробиться сквозь блокаду в Ла-Рошель.

Вскоре в корпусе лодки распространился аромат гуляша. Подводники и гости, усевшись на ящики, чемоданы, трубопроводы и койки, поглощали ужин, который, как им казалось, был последним в порту. Радио передавало приятную мелодичную музыку. Я сидел за крохотным столиком в своем углу и составлял план перехода, когда музыка затихла и английский диктор стал передавать новости:

«Передача адресуется нашим друзьям — подводникам в Бресте. Наступило время для вас прекратить участие в боях. Если вы выйдете из порта с белым флагом на своем перископе, мы отнесемся к вам с уважением. Но если вы решитесь сражаться, то вам грозит быстрая гибель. Я с большим волнением говорю это вам, экипажу «У-953», которому снова придется выходить в море. Могу сообщить, что десятки британских эсминцев ожидают встречи с вами. Они отправят вас на дно, если вы осмелитесь воевать. Предупреждаю, это будет ваш последний...»

Это было уже слишком. Я сердито крикнул в радиорубку:

— Убери из эфира этого кретина, найди музыку!

— Но, герр капитан, — сказал радист, — это единственная радиостанция, которую мы можем поймать в бункере.

— Тогда крути пластинки.

Утром 21 августа на борт подлодки прибыли последние четверо гостей с большим багажом и приборами. Я не разрешил им взять столько багажа, и после горячей перепалки новички расстались с личными вещами. Я поместил их в кормовой торпедный отсек и сказал, что они не должны выходить оттуда ни при каких условиях, должны есть, спать и, возможно, умирать там. Затем я приказал плотно задраить люки лодки, выключить радио и поставить подзарядку батарей на полную мощность. Когда я сошел с лодки, оба дизеля дымили и рокотали на мелководье стоянки.

Я вышел из прохладного бункера на яркий солнечный свет и летнюю жару, затем стал взбираться на холм, чтобы в последний раз явиться к местному начальству. Бункер в скале кишел людьми в армейской форме. На многих офицерах был надет парадный мундир, пригодный больше для торжественного заседания в «Пари-опера», чем для защиты крепости Брест. Бросались в глаза беспорядок и нервозность. Перед подземными тоннелями останавливались армейские санитарные машины, выгружая новые жертвы боев за Брест. Вдоль внешней линии окопов сейчас развернулось ожесточенное сражение. Американские танки кое-где уже прорвались в крепость. Я пробежал по тоннелю в поисках Винтера. Кто-то сказал, что он ушел в компаунд. Уханье тяжелых зенитных орудий не прекращалось, пока я добрался до опустевшего компаунда. Черные россыпи снарядов взрывались в небе в 700 метрах к северу. На плоской крыше юго-восточного крыла здания я заметил несколько человек в морской форме, наблюдавших в бинокли за ходом сражения на севере. Я помчался вверх по лестнице и нашел Винтера. Он и офицеры его штаба выражали удовлетворение результатами нашего зенитного огня. Был подбит американский танк, вышедший на дорогу, которая вела к морскому колледжу. Винтер уже смирился с тем, что руководство обороной Бреста и его флотилией, состоявшей из одной подлодки, перешло к пожилому нервному генералу с моноклем. Я обратился к своему непосредственному начальнику и доложил о готовности «У-953» к выходу в море.

— Можете уходить по своему усмотрению, — сказал Винтер.- Когда предполагаете выход?

— После заката солнца, герр капитан. В 21.30.

— Я приду проводить вас. Только, пожалуйста, без суматохи. Не хочу, чтобы у докеров возникли подозрения.

Когда мы спускались по холму, начали выть сирены воздушной тревоги. Мы побежали ко входу в соседний подземный тоннель. Через несколько секунд холм содрогался от бесконечной череды мощных взрывов. Я последовал за Винтером в обширную сеть тоннелей, мимо многочисленных коек, занятых ранеными. Скользнул взглядом по бледным лицам немецких медсестер, которых ожидало мрачное будущее. Рядом суетились взъерошенные французские девицы, со страхом ожидавшие решения своей участи коллаборационисток. Их никчемные теперь кавалеры надменно вышагивали в сапогах и блестящих мундирах с красными полосками на галифе. Я увидел также сбитых с толку матросов и пехотинцев, ожидавших самых нелепых приказов. Бомбардировки не прекращались. Все в катакомбах — земля, койки, снующие люди — потонуло в уханье зениток и вибрировало от грохочущих взрывов.

Через 30 минут массированный воздушный налет закончился. Когда все успокоилось и сирены возвестили отбой воздушной тревоги, мы с Винтером вернулись к компаунду. При виде его нас охватило немое отчаяние. То, что только что было комплексом величественных гранитных зданий, союзники почти полностью разрушили. С гибелью колледжа судьба Первой флотилии подводных лодок окончательно была решена. Винтер стоял на руинах своего дела. Кроме отправления своей последней подлодки в море, он больше ничего не мог сделать. Я понял, что он хотел остаться наедине с собой, и медленно пошел назад к лодке.

Глава 24

Время: 22 августа 1944 года. 21.20. Только несколько матросов вышли на палубу, чтобы управиться со швартовами. Я стоял на мостике, ожидая прощального визита Винтера.

В 21.22 он пересек сходни. Отвечая на мое приветствие, сказал:

— Хорошенько позаботьтесь о парнях и лодке — удачи вам.

— Вам тоже, герр капитан. Надеюсь, мы скоро встретимся в более благоприятной обстановке.

— Главное для вас — выбраться отсюда, пока еще не поздно.

Несколько команд — и швартовы сняты с кнехтов, сходни убраны на пирс. «У-953» бесшумно вышла со стоянки. Осторожно, без единого звука она проскользнула до середины внутренней бухты. Это было необходимо, чтобы не задействовать акустические мины. Я остановил лодку и спустился в корпус, затем главмех совершил пробное погружение.

Обстановка внутри корпуса представляла собой пародию на 'Морские инструкции и условия безопасности. Проходы завалило ценное оборудование пассажиров. Сообщения между различными отсеками оказались серьезно затруднены. Тяжесть дополнительного груза плюс количество людей, вдвое превышавшее норму, создавали серьезные проблемы для главмеха в управлении лодкой. Ему потребовалось больше часа, чтобы определить параметры плавучести и балансировки подлодки, необходимые в чрезвычайных условиях.

«У-953» всплыла и приблизилась к эскорту, вероятно единственному на плаву. Ночь была безлунной, все погрузилось в кромешную тьму. Эскорт двинулся вперед, мы — за ним. Когда «У-953» прошла противолодочные сети, я включил дизели. После того как исчезли скалы, а на экране радара стали вспыхивать радиолокационные импульсы, я понял, что мы запеленгованы. Внезапно в двухстах метрах впереди вспыхнула осветительная ракета. В тот же миг с эскорта нам просигналили фонарем: «Внимание. Британские торпедные катера в атакующей позиции. Подготовьтесь к бою».

Я не ожидал такой встречи с англичанами и вызвал наверх расчеты зенитчиков.

— Следите за торпедными катерами — огонь по видимым целям, — приказал я.

Осветительная ракета погасла, и море вновь почернело. Эскорт остановился, заставив нас сделать то же самое. Теперь мы подверглись угрозе, которую не видели, а стрелять мы не могли, так как пушки меньшего калибра неэффективны в случае атаки прямо по курсу. Чтобы принять бой, я должен был развернуть «У-953» носом к Бресту, а орудиями против катеров. Но лодка не могла двигаться кормой вперед.

Я просигналил эскорту, чтобы он медленно продвигался вперед и постоянно пускал осветительные ракеты. Хотелось встретить торпедные катера на большей глубине. Но как только мы продвинулись дальше, я заметил десятки теней, изготовившихся к атаке с дистанции 800 метров. Я громко скомандовал:

— Оба дизеля — полный вперед, лево руля!

«У-953» нехотя развернулась, подставив на несколько бесконечных секунд свой борт навстречу атакующему противнику. Когда лодка завершила разворот, наши пушки открыли огонь. Мы поспешили обратно в порт, лишая торпедные катера возможности прицелиться и выпустить свои смертоносные торпеды. Катера, значительно превосходившие нас в скорости, быстро приближались при свете осветительных ракет. Но затем так же внезапно, как появились, повернули и ушли в море.

Инцидент похоронил мои надежды вырваться из бухты в эту ночь и, возможно, в любую другую. Торпедные катера не только были опасны сами по себе, они указывали на присутствие поодаль значительной флотилии сторожевых судов, Казалось, что наше возвращение в Брест было окончательным и мы обречены на то, чтобы взорвать свою лодку и разделить участь осажденного гарнизона города.

На заре «У-953» прошмыгнула обратно в порт. Я предупредил подводников и гостей, чтобы они подальше держались от докеров и хранили молчание относительно ночного приключения. Затем я снова закрылся зеленой занавеской в своем углу и постарался найти способ выбраться из порта. Оставалась только одна возможность — уйти в подводном положении. Этот маневр был чреват рядом опасностей: сесть на мель, наскочить на мину, попасть в сильное течение. Прежде им никогда не пользовались,. Но я рассчитывал, что во время отлива мы могли бы без эскорта добраться до горловины бухты незамеченными, затем совершить погружение на глубину, достаточную для того, чтобы вода покрыла мостик лодки. После этого у нас остался бы слабый шанс выбраться из западни на волнах отлива.

Я тихо поднялся с койки, пока 100 человек на борту лодки мирно дремали, веря в мою способность вывести их на свободу. Я прошел по пустынному бункеру и площадке возле него. Винтера и его штабное окружение нашел в подземном убежище. Пока я рассказывал об инциденте с торпедными катерами и о своем плане перехитрить «томми», он смотрел на меня обеспокоенным, мрачным и усталым взглядом.

Пожелав счастливого пути, он затем спросил:

— Не хотите ли присоединиться ко мне в поездке по окопам?

— Герр капитан, хотелось бы. Но я должен подготовиться к ночному выходу. Не сплю уже несколько дней.

— Вы можете кое-что упустить из того, о чем никто другой не сможет рассказать потомкам, — мрачно заметил Винтер. Затем, подавив волнение показной строгостью, добавил: — Впрочем, не важно. Держите себя молодцом. Я не смогу проститься с вами на пирсе. Дела удерживают меня здесь.

Мы снова пожали друг другу руки. Я уходил с убеждением, что больше никогда не увижу его.

23 августа в 02.55 я отодвинул зеленую занавеску в своем углу, надел кожаную куртку, вошел в освещенное тусклым светом помещение центрального поста и напомнил главмеху о необходимости быстрого и аккуратного погружения по первой команде. Затем занял свое место на мостике.

В 03.05 я вывел «У-953» из бункера, чтобы больше в него не возвращаться. Когда лодка бесшумно скользнула в темноту по направлению к горловине бухты, за которой нас поджидал неприятель, я бросил последний взгляд на оставшийся за кормой город. Берега с их обширными доками и верфями едва просматривались. На фоне ночного неба едва различался на вершине холма морской колледж, разрушенный бомбардировками. И надо всем этим угадывались смутные очертания Бреста, города, которого не пощадила война и который ожидало дальнейшее разрушение и капитуляция. Только теперь я полностью осознал, может, впервые, что безвозвратно потеряно все — слава, успехи, триумфы. Воссоздать прошлое невозможно.

«У-953» прошла мимо заброшенной противолодочной подводной сети и двинулась, подобно призраку, дальше к горловине. Наше бегство проходило под покровом темноты, сгущавшейся от окружавших бухту холмов и скал. В 03.45 мы проскочили на волне прилива мелководье. Я вел лодку по памяти, стараясь не сесть на мель. Когда на небе с востока показались первые просветы, мы заметили впереди неподвижные неприятельские торпедные катера. Они выглядели черными точками на перламутровой поверхности моря. .Между тем мы еще не достигли достаточной глубины бухты, которая позволила бы нам уйти под воду. Я продолжил движение вперед на малых оборотах, избегая шума и рискуя, что противник обнаружит лодку. На волне отлива мы скользили по направлению к катерам, когда появились первые проблески рассвета. Я обнаружил перемещения в боевом строе катеров. Они бороздили поверхность моря, а затем направились к скалам, возвышавшимся по обе стороны от горловины бухты. Стало ясно, что мы не можем двигаться дальше в надводном положении.

В 04.23 мы опустились под воду. Нос лодки медленно погружался в море. Долгие секунды я наблюдал еще перемещения катеров, затем вода хлынула в подкову ходового мостика. Я закрыл крышку рубочного люка и стал прислушиваться к плеску воды, покрывавшей лодку сверху. Когда маленькие торпедные катера мчались в разных направлениях, их гребные винты громко верещали, вспенивая спокойную морскую поверхность. В момент, когда главмех закончил выравнивание лодки, я приступил к выполнению своего замысла: опустил ее на глубину 15 метров и начал бесшумное движение. В отдалении на безопасной дистанции прогремели три взрыва глубинных бомб.

04.40. «У-953» погрузилась на глубину 20 метров. Все больше торпедных катеров сновали над нами, разбрасывая ручные гранаты для нашего устрашения.

05.08. Впереди с правого борта разорвались шесть глубинных бомб. Бесчисленные верещавшие винты на поверхности заставляли нас покрываться холодным потом и строить мрачные прогнозы во влажной стальной гробнице.

05.20, Со стороны открытого моря прогремели взрывы кассет из 12 глубинных бомб. Импульсы «асдика» стали пронизывать толщу воды на небольшой глубине. Впереди по правому борту взорвались новые кассеты. Раскаты их взрывов прокатились сквозь прибрежные воды и еще долго звучали вдалеке.

06.45. Подлодка опустилась на глубину 40 метров. Торпедные катера остались далеко за кормой, продолжая разбрасывать гранаты. Впереди от мыса Кессан до самой южной оконечности скалистого побережья Брестской бухты море содрогалось от взрывов глубинных бомб, сбрасывавшихся наугад.

07.30. Я изменил курс лодки на юго-юго-запад и опустил ее на глубину 50 метров.

08.10. Мы двигались прямо над океанским дном, неоднократно застревая в песчаных наносах, но каждый раз течение плавно поднимало нас над неровным дном. В нескольких милях двигались зигзагообразным курсом на средней скорости четыре эсминца. По правому борту группа морских охотников прощупывала радиолокаторами глубину в поисках беглецов из Бреста. Наши гражданские пассажиры медленно умирали от страха и нервного напряжения.

09.00. Мы взяли новый курс 200 градусов. Лишенный возможности видеть и ориентироваться по приборам, я целиком полагался на собственную интуицию. С двумя выключенными электромоторами лодка перемещалась на воздушной подушке устремленного на юг течения. Импульсы «асдика» били по ее корпусу с нарастающей силой, все громче становился шум от передвигавшихся наверху кораблей.

09.40. Начался отлив. Главмех опустил нос лодки на песчаное дно в 85 метрах под бороздившими море охотниками. Не менее десятка эсминцев беспокойно взбивали воду над нами гребными винтами. Они постоянно совершали круговые движения, останавливались, слушали глубину, сбрасывали и сбрасывали бомбы, меняли диспозицию, двигались взад и вперед, снова останавливались, ощупывали дно локаторами и сбрасывали глубинные бомбы, взрывы от которых толкали нас на скалы и превращали корпус лодки в камеру пыток.

Полдень. «У-953» двигалась по течению с дифферентом на нос, плавно раскачиваясь, как маятник. Взрывы глубинных бомб и шум гребных винтов наверху держат каждого обитателя лодки в напряжении. И все же вода ~ серая, мутная, теплая, полная водорослей и океанского мусора — защищала лодку от пеленгации.

16.30. Прилив начал ослабевать, течение стало менять направление в сторону открытого моря. «У-953» приподняла свою носовую часть и возобновила движение над неровным дном. Она медленно входила в Бискайский залив среди скрежета, верещания и грохота. Когда шум постепенно затих, стало ясно, что мы миновали зону действий британских кораблей и выбрались из западни. Мы вырвались на свободу, но оставались пленниками собственной вони. Узкий стальной цилиндр лодки переполнял смрад, исходивший от множества потных тел, солярки и машинного масла, переполненных испражнениями жестяных банок. Некоторых инженеров-кораблестроителей рвало.

24 августа. 03.00. Наступило подходящее время, чтобы провентилировать отсеки лодки при помощи «шнёркеля». Операция требовала запустить дизели, находясь под водой. Действие этого прибора уже давно вызывало у меня любопытство. Главмех вывел лодку на глубину 14 метров, поднял мачту-трубу и высушил ее, затем были открыты клапаны. С протяжным свистом в корпус лодки устремился свежий воздух. Заработал один из дизелей, закачивая в корпус больше морского воздуха. Набрав скорость, лодка пошла на глубине устойчивым ходом. Просто чудо! Я наблюдал, как возрождалась лодка. Отпала необходимость подниматься на поверхность, подвергаясь смертельному риску. Жизнь внутри корпуса снова стала сносной.

Мы перезарядили батареи и пошли крадучись по восточной окраине Бискайского залива, кишевшей неприятельскими кораблями. Периодически двигатели заглушались, производилось прослушивание среды нашего обитания акустическими приборами для того, чтобы ни один охотник не смог запеленговать наш корпус и застать врасплох губительной бомбардировкой. Когда занялся новый день, я приостановил нашу операцию по вентиляции воздуха под водой. Перископ и поплавок были убраны, и «У-953» пошла дальше, балансируя на глубине 40 метров.

Пока солнце совершало свое дневное движение по кругу, «У-953» продолжала следовать вслепую на юг в подводном положении. Когда снова пришла полночь, мы выдвинули поплавок и перископ на поверхность. Ни один самолет, патрулировавший залив, не заметил верхушек «шнёркеля» и перископа, хотя пилоты летали довольно низко над водой.

На заре 26 августа нам удалось добраться до самой южной точки нашего маршрута. Отсюда я решил совершить быстрый переход на восток к порту на побережье залива. Через пять часов «У-953» мягко опустилась на грунт на глубине 48 метров. Я приказал поднять лодку на перископную глубину и разглядел тонкую линию побережья на востоке. Внимательно осмотрев горизонт, я заметил на севере покачивавшиеся верхушки мачт и дымовые трубы эсминцев. Лишь случайно мы остались незамеченными ими.

13.20. Когда я в очередной раз выдвинул перископ, то увидел, что берег возвышался перед нами как стена. Мы приблизились к нему вплотную, настолько близко, что это уже становилось опасным. Я принял срочные меры, чтобы нас не вынесло на берег, и скомандовал:

— Лево руля, курс 3-40.

Вскоре мы чуть не столкнулись с маяком на северной оконечности острова Олерон. Показалось звено из шести двухмоторных самолетов, летевших на малой высоте. Я опустил перископ, пока они пролетали над нами. Через три минуты небо стало чистым. Я взял несколько пеленгов от маяка, пока мой штурман Хеннеке прокладывал курс. Мы обнаружили сильное течение, уходившее на север, и я понял, что не смогу определить до ночи, когда можно рискнуть подняться на поверхность и следовать в порт. Пока же лодка была вынуждена блуждать под водой в районе, где несколько дней назад погибли некоторые из моих друзей. Я вошел в помещение центрального поста и занялся изучением карты, содержавшей подробную характеристику прибрежных вод вокруг двух островов. Остров Ре, в центре которого располагался небольшой городок Сент-Мартин, имел сомнительную репутацию. Древняя крепость служила прежде перевалочным пунктом, откуда французы расселяли по дьявольскому острову закоренелых преступников и политических заключенных.

Через два часа после захода солнца мы поднялись на поверхность. Маяк исчез. Полагая, что течение отнесло нас к северу, я направил лодку на юг к башне, которая возвышалась на побережье. Мы двигались на электромоторах, чтобы не привлекать внимания эсминцев и не задействовать акустические мины. Через семь минут я увидел в бинокль высокую, узкую башню. Определив ее как маяк, я сообщил об этом штурману, полагаясь на его умение провести лодку на якорную стоянку порта Ла-Рошель.

— Время поворачивать на восток, новый курс 1 — 1 — 5, — предложил Хеннеке.

— Лево руля, курс 1 — 1-5, — скомандовал я.

«У-953» бесшумно повернула к берегу. Но в следующий момент мне показалось, что она врезалась в землю. Внезапный скрежет и легкий толчок свидетельствовали о том, что лодка действительно ударилась о дно, соскользнула в мягкий ил и остановилась.

— Продуть балласт — полный назад! — закричал я.

Лодка поднялась, бешено вращавшиеся винты вынесли ее из ила на глубину. Не обращая внимания на возможность присутствия эсминцев, я приказал включить определитель глубины, нашел проход в узком проливе и повел лодку на восток, порой задевая дно. Что-то действительно не ладилось. Пока мы четыре часа двигались вперед, маяк постепенно растворился за кормой. Не удавалось найти сколько-нибудь приметный ориентир. Я еще больше засомневался, когда дно снова стало сближаться с нашим килем. В конце концов лодка сделала круг и ударилась несколько раз о дно. Я был вынужден заключить, что мы попали в западню. В это время день уже кончился и на поверхность моря опустился туман. Мы всплыли и стали на якорь, рассчитывая продолжить движение, когда клубы тумана испарятся под солнцем.

В 07.40 туман осел, обнажив верхнюю часть берега. Вскоре он очистился полностью. Лодка тоже вышла из тумана. Я поспешил поднять якорь и начал сверяться с картами и справочником. В это время прогремел взрыв примерно в 100 метрах с левого борта. Последовал глухой рокот артиллерийского выстрела. Нас обстреливала собственная артиллерия.

— Запрос, герр обер-лейтенант, запрашивают наши опознавательные.

— Старпом, сообщите им фонарем наш номер. Скажите, чтобы они передали на базу о нашем прибытии в порт в 23.00.

Осознав, что зашел не в ту бухту, я приказал главмеху срочно погрузиться. «У-953» опустилась на илистое дно с легким толчком. Ограждение мостика покрыла сверху на три метра мутная, серая от песка вода — и только что начался прилив. Мое обещание прибыть в порт до полуночи оказалось чересчур оптимистичным.

Теперь стало совершенно ясно, что я принял маяк на северной оконечности острова Ре за маяки острова Олерон. Поскольку днем раньше я определил маяк правильно, то пришел к заключению, что сильное течение отнесло нас на север на невероятную дистанцию в 17 миль и мы, не зная об этом, проскочили мимо усеянного минами входа в порт, где на прошлой неделе подорвались три наши подлодки. Поскольку ночью все маяки выглядят одинаково, у меня не было оснований полагать, что я взял пеленги не с той башни. Кроме того, проход к бухте, в которую меня занесло, имел характеристики, почти идентичные тому, что вел в Ла-Рошель.

Теперь, прильнув к перископу, я был вынужден следить за началом спада воды и гадать, сколько времени нам будет позволено оставаться живыми. За маяком поверхность моря отслеживали три британских самолета. Между тем наш мостик поднимался все выше и выше над мутно-серой водой. Через два часа после полудня отлив прекратился, однако я был настолько заинтригован дерзкими полетами самолетов, что не замечал прилива до тех пор, пока мостик не поглотила морская вода. Затем с чувством облегчения спустился в помещение центрального поста и там играл в карты с главмехом и другими подводниками до ночи.

21.30. «У-953» поднялась на поверхность, вышла на полных оборотах грохочущих дизелей из враждебной бухты, пронеслась мимо маяка на полмили в море, повернула на юг и двинулась параллельно берегу острова Ре в порт. Мы видели, что нас преследуют британские эсминцы, раздосадованные безнаказанностью дерзкого броска подлодки. После бесконечного часа прослушивания верещавших радиолокационных импульсов мы вошли в пролив, ведущий в Ла-Рошель. Затем, остановив дизели, я включил бесшумные электромоторы.

Вскоре мы заметили силуэт небольшого тральщика, посланного нам навстречу. Получив наш ответ на запрос, корабль поспешил назад в порт, громыхая своим тралом. Перед ним дугой разорвались на различных дистанциях шесть акустических мин. Взрывы встряхнули и корпус нашей лодки, и всю команду.

28 августа, в понедельник, в 02,30 «У-953» наконец проскользнула на свою стоянку в бетонном бункере Ла-Палиса. Это была единственная подлодка, которой удалось передислоцироваться сюда из северных портов.

Когда мне принесли ароматный утренний кофе, я задернул занавеску в своем углу и включил свет, чтобы насладиться напитком. Взбодрившись, я покинул лодку, чтобы доложить о прибытии командующему Третьей флотилией. По пути я заметил только две подлодки — старые посудины, боевые рубки которых имели вмятины и разводы ржавчины. Повсюду виднелись следы запустения и заброшенности. Пройдя до конца холодный темный бункер, я вышел на сырой утренний воздух. После короткой поездки в «ситроене» прибыл в старинный огороженный стеной город Ла-Рошель. Машина остановилась перед трехэтажным зданием, и часовые указали мне путь в кабинет командующего.

Из-за стола поднялся тучный офицер небольшого роста, одетый в выцветшую форму хаки. Он был, видимо, лет на 15 старше меня.

— Мне уже сообщили о вашем прибытии, — сказал офицер. — Вам не нужно было дожидаться сегодняшнего дня, чтобы войти в порт, мы готовы были принять вас и в выходные дни. Вам повезло, что наши артиллеристы приняли ваш сигнал. Обычно они не делают этого. У них приказ — открывать огонь по любой приближающейся цели. Сначала они приняли вас за британскую подлодку, высаживавшую диверсантов. Как видите, мы хорошо подготовились для отражения десанта.

— Вы полагаете, что осада порта неизбежна?

— Да. Они могли бы попытаться высадиться с моря, но наша артиллерия заставляет их держаться на расстоянии. Мы находимся в несколько лучшей диспозиции, чем Брест и Лориан.

Он кратко сообщил мне о мерах, принятых объединенным командованием вооруженных сил по обороне города. Германский фронт обороны побережья Бискайского залива сужался, и флотские защитники Ла-Рошели рассчитывали на большой приток в город тяжелой артиллерии, танков, пехоты, который освободит их от непривычных функций по ведению оборонительных боев на суше. Командующий предложил мне отослать лишних подводников с «У-415» и инженеров-кораблестроителей к его адъютанту, который позаботится об их немедленной переправке в Германию. Все оборудование, вывезенное из осажденного союзниками Бреста, необходимо погрузить на грузовики и доставить в германские порты.

— Ваша лодка должна быть готова к выходу в море. Четыре дня пребывания в порту — вот все, что я могу вам предложить, — сказал командующий.

— Но, герр комендант, мне нужно больше времени. Мои батареи и дизели следовало поменять еще несколько месяцев назад. Мне сказали, что здесь на лодку поставят новые батареи. Из-за этого мы и прибыли сюда.

— Вас дезинформировали, — ответил он жестко. — У нас ничего нет. Жаль, конечно, но вам придется подождать переоснащения лодки до прибытия в Норвегию. Я с трудом сдержал свое возмущение, отдал честь и вышел из комендатуры. За четыре дня мы не сможем вывести лодку из аварийного состояния, не говоря уже о подготовке к длительному боевому походу. Уже короткий переход из Бреста выявил бесчисленные неполадки. Чем дольше мы оставались без ремонта, тем большие неприятности нас ожидали.

По возвращении в Ла-Палис я приказал своим бывшим офицерам с «У-415» сойти с командой на берег и готовиться к отъезду в Германию. Затем я сообщил офицерам с «У-953» о графике молниеносной подготовки к выходу в море. К своему разочарованию, мы вскоре обнаружили, что все немецкие специалисты с верфей отправились на родину в преддверии надвигавшейся осады. Пришлось всех наших механиков и мотористов опреде-. лить на работы по приведению «У-953» в боеспособное состояние. На пирсе, а также на стоянке началась кипучая деятельность. Увесистый груз, мешавший ремонту, был вынесен с лодки и погружен на грузовики. Пока шла погрузка, водители нервничали, стремясь поскорее начать свой рейс на восток.

Обстановка в порту отражала общее замешательство среди наших войск во Франции. Пока мы были в море, союзники, наступавшие по всем направлениям, заняли значительные территории. В Бретани американцы захватили Нант и быстро продвигались вдоль побережья, 24 августа пал Париж, к неописуемой радости французов. Наступая вдоль Лазурного берега, силы вторжения заняли Тулон и Марсель. Наша безнадежная борьба в Южной Франции завершилась. Повсюду на контролировавшихся нами территориях активизировались группы диверсантов из французского движения Сопротивления. Отряды партизан, которых союзники снабжали но воздуху всем необходимым, совершали диверсии на наших коммуникациях, путях снабжения и отступления в Германию. Бомбардировщики союзной авиации бомбили железнодорожные пути и шоссейные магистрали, а истребители обстреливали из пулеметов длинные колонны войск, уходивших из западных портов. Погибали тысячи людей, не обученных для ведения боя на суше. Среди них секретарши, инженеры, гарнизонные клерки, моряки, судостроители, грузчики, автомеханики. Некоторые колонны беженцев сократились до жалких кучек людей, упорно пробивавшихся в Германию. В дни общего отступления в конце августа из Ла-Рошели и соседних портов эвакуировалось 25 тысяч человек. Среди них были подводники с бывшей «У-415», сотни моряков с других подлодок, не нашедших применения в войне на море. В Бордо экипажи «У-123», «У-129», «У-178» и «У-188» были вынуждены взорвать свои подлодки, прежде чем пуститься в путь на родину по суше. Их переход через враждебную Францию сопровождался адскими испытаниями и унижениями. Лишь немногим удалось добраться до границ Германии. Остальные оказались в могилах или за колючей проволокой.

В Ла-Рошели трагедия подводного флота продлилась несколько дольше. Одна подлодка, «У-260», в конце августа добралась до Норвегии. Ей удалось прорваться сквозь блокаду союзников, но и она позднее подорвалась на минном поле близ южного побережья Ирландии. С уходом «У-260» моя лодка осталась единственной в гигантском бетонном сооружении, вмещавшем в год нашего наивысшего морского могущества более 40 подлодок. «У-953» была также и единственной подлодкой, оставшейся во французских портах. С начала вторжения союзников на континент было уничтожено 66 наших подлодок, а потоплено судов противника тоннажем все лишь 170 тысяч тонн. Противолодочная оборона союзников стала настолько эффективной, что более трех четвертей подлодок со «шнёркелями», направленных для борьбы с неприятельскими десантными судами, не вернулись на базу. В решающие дни августа можно было ожидать, что британская противолодочная оборона вдоль судоходных маршрутов через Ирландское море и Северный пролив ослабеет, однако выжили лишь немногие наши подлодки, рассчитывавшие воспользоваться этим перерывом.

С уничтожением минимум 90 процентов оперативных единиц подводного флота и потерей всех баз на побережье Бискайского залива штаб был вынужден прекратить боевые операции в Ла-Манше. Последний акт трагедии должен был разыграться на севере. Моя же подлодка застряла в плачевном состоянии в Ла-Рошели,

Понимая, что Франция безвозвратно потеряна и что у нас осталось лишь несколько дней, чтобы потратить свое последнее жалованье, я отпустил после полудня в субботу команду на три часа сделать закупки в торговых рядах деловой части города. Мои карманы были забиты франками, но я нашел очень мало товаров, заслуживающих внимания. Купил лишь халат матери да шелковые чулки сестре. К комендантскому часу мои подводники быстро возвратились в свою временную резиденцию в городе, поскольку ночью нашу безопасность больше никто не мог гарантировать. Только утром были обнаружены в сточной канаве, протекавшей по краю одной из улиц, тела двух полураздетых морских офицеров. У каждого было перерезано горло и отрезан пенис.

«У-953» к концу недели так и не получила приказ на выход в море. Мои механики трудились все воскресенье, чтобы завершить самый необходимый ремонт, но только во вторник 5 сентября главмех посчитал лодку пригодной для похода — с некоторыми оговорками и ограничениями. Я запланировал выход в море на ночь в среду.

6 сентября в 10.00 я зашел в комендатуру, затянувшись в свежий отутюженный мундир, чтобы доложить коменданту о готовности «У-953» к походу. Он принял меня в неформальной обстановке и пожелал удачи. Затем комендант сообщил, что капитан Розинг, высокопоставленный офицер штабного подразделения «Запад», который собирается в случае осады города вылететь в Германию самолетом, просил меня явиться к нему. Меня заинтересовало, что он должен был мне сказать. Я не вполне представлял себе круг его обязанностей, поскольку вопросы оперативного использования подлодок решались в штабе Деница. Меня ожидала бронемашина, и мы помчались по городу с такой скоростью, что было слышно, как визжат о мостовую покрышки. Через несколько минут мы прибыли на великолепную виллу. Здесь повсюду готовились к поспешному отъезду. На лужайке матросы жгли кипы документов, на грузовики грузились шкафы и оргтехника. Меня привели в изящный кабинет капитана.

Розинг, одетый в белоснежные брюки, упаковывал в саквояж теннисные мячи и ракетки. Затем отрывисто заговорил:

— Как-то пролистал ваш вахтенный журнал. Вы неплохо водите лодку на мелководье. Это ваша специализация? Кажется, и блокады вы прорываете без труда.

— Герр капитан, я действовал сообразно обстоятельствам, — ответил я, раздраженный по двум причинам. Во-первых, именно он передавал нам в минувшем мае приказ о необходимости таранить подлодками неприятельские корабли. Во-вторых, для меня мало значил комплимент в устах человека, который командовал лодкой крайне незначительное время и, возможно, никогда не слышал разрывов глубинных бомб.

— Ладно, на этот раз вы получите трудное задание, — продолжил Розинг.

Он развернул карту с нанесенным на ней маршрутом моего похода. Я должен был проводить операции в Северном проливе, в опасной зоне между северным побережьем Ирландии и минными полями к западу от Шотландии. Подробные указания должны быть даны по радио. Розинг передал мне некоторые карты минных полей. Он объяснил также, как миновать минные поля у Ла-Рошели, прорваться сквозь блокаду британских кораблей и добраться до заданного района. Закончил он тем, что спросил:

— Вопросы есть?

Поскольку у меня было собственное представление о навигации, я ответил, что вопросов нет.

Мы отдали друг другу честь, и на этом наша своеобразная встреча завершилась. Я побежал к бронемашине и помчался на ней в компаунд, минуя воинские колонны. Там я упаковал свои скромные пожитки и на той же бронемашине отправился к бункеру. По пути встретились несколько тяжелых танков, грохотавших по улице, и колонна пехоты с полевой артиллерией, двигавшаяся через город, чтобы занять свои позиции на внешней оборонительной линии. Оттуда доносился глухой рокочущий шум приближавшейся битвы. Менее чем за неделю Ла-Рошель превратилась из сонного средневекового городка в укрепленный боевой пункт, гарнизон которого был готов сражаться до последнего.

Прибыв в Ла-Палис, я немного задержался у входа в бетонный бункер, устремив свой взгляд к солнцу. Умышленно посмаковал эти минуты, потому что знал, что ночью уйду с лодкой под воду и буду жить во тьме многие недели. Я знал, что в лучшем случае не увижу солнца до тех пор, пока лодка, пройдя две тысячи миль под водой, не всплывет осенью или, скорее, зимой в норвежском фиорде. В худшем же случае я мог вообще не увидеть дневного света и погрузиться в подводную могилу, в вечную тьму.

Подойдя к лодке, я был поражен видом деревянных контейнеров со свежими овощами, стоявшими на палубе. На мгновение показалось, что ничего не изменилось с тех славных дней, когда я начинал службу подводника. Впрочем, все стало по-иному. Несколько сотен наших подлодок улетучилось, подобно нашим победам на суше. Но осталась, по крайней мере, одна, обреченная на гибель в сражении.

Я подозвал старпома, следившего за погрузкой продовольствия, и сообщил ему:

— Выходим из этой западни в час ночи. Без эскорта, учтите это. И пожалуйста, никакой переклички.

— Как насчет уведомления артиллерийских батарей на побережье?

— Не хотелось бы, чтобы они знали о нашем отходе. У «томми» уши повсюду. Лучше рискнуть быть обстрелянными.

После ужина в 20.30 наступило полное затемнение. Я закрылся занавеской в своем углу и растянулся на зеленом кожаном матрасе. Бремя ответственности за команду давило на меня со всей своей тяжестью. С уходом последней подлодки из нашего последнего порта на побережье Бискайского залива битва за Атлантику подошла к горькому и вместе с тем дерзкому финалу.

Глава 25

7 сентября; 01.00. При тусклом свете я изучал навигационные карты в помещении центрального поста. Был так поглощен планированием выхода в море, что вздрогнул, когда услышал голос старпома:

— Подлодка покинуть порт готова — команда на своих местах.

— Благодарю. Теперь задраить люки всех переборок, команде надеть спасательные жилеты. Когда будем пересекать бухту, только два-три человека должны оставаться в корпусе.

Клацнули водонепроницаемые двери, подводники облачились в свои желтые спасательные жилеты. Я натянул на себя куртку на овчине, последовал за командой на ходовой мостик и скомандовал приглушенным голосом:

— Отдать носовые и кормовые. Оба мотора на полные обороты, реверсивный ход — прямо руль!

Подлодка бесшумно отошла от пирса и выскользнула в бухту из бетонного убежища кормой вперед. Прошли в ночной тьме первые 300 метров. Никто не заметил нашего ухода.

— Стоп машина! Малый вперед! 20 — влево. Новый курс 20-80.

Я повел лодку к центру пролива между двумя островами. В последний раз я взглянул на уплывавшую в призрачной дымке Ла-Рошель, которая вскоре разделила судьбу Бреста и других портов, осажденных союзниками. Лодка двигалась по темной поверхности залива — последний из «волков» покидал свое логово. Было тяжело расставаться с этим берегом, откуда мы пронесли немецкий флаг через семь морей. У меня было такое ощущение, что все мои прежние походы, все наши огромные жертвы оказались напрасными.

Когда неясные очертания берега скрылись за горизонтом и лодка вышла в горловину бухты, высота прилива стала максимальной. Впереди по правому борту стройная башня маяка на острове Олерон указывала нам путь сквозь ночной туман.

— По правому борту тени. Эсминцы, пеленг 3-40.

В этот момент на нас вышли шесть неприятельских кораблей, едва заметных в открытом море. Однако радиолокационные импульсы не беспокоили. Нас не обнаружила и своя береговая артиллерия. Когда взятый пеленг на призрачный маяк по левому борту показал ] 20 градусов, я изменил курс и повел лодку на юг. «У-953» двигалась медленно, используя в качестве прикрытия черную береговую линию. После того как скрылся маяк, я рискнул запустить дизели. Как только они начали дымить отработанными газами, лодка набрала скорость. Мы шли десять миль вдоль видимого побережья берега под постоянной угрозой быть перехваченными противником. Но, как я и предполагал, неприятельские сторожевики с началом рассвета удалились, чтобы не подвергаться риску обстрела нашими береговыми батареями. Затем я повел лодку в открытое море. Когда на небе погасли звезды, «У-953» ушла под воду. Теперь мы расстались с берегом Бискайского залива навсегда.

На закате второго дня нашего похода разыгрался шторм. Сильный ветер гнал высокую волну, покрывавшую наш «шнёркель». Снабжение корпуса лодки воздухом часто прерывалось, в нем возникал вакуум, приводивший к удушью. От него наши головы буквально раскалывались. Но, несмотря на бушующий шторм, я чувствовал себя великолепно. Под защитой 14-метровой толщи воды и сильного волнения моря запеленговать нас было почти невозможно. Уже давно я не находился в такой безопасной обстановке, неприятности с использованием «шнёркеля» компенсировались снижением угрозы атаки с воздуха.

В эти часы скрытного движения наши радисты при высочайшей бдительности занимались дешифровкой радиограмм из штаба, касающихся «У-953» и нескольких других «волков», все еще остававшихся на плаву. Находясь в помещении центрального поста, я обнаружил в потоке радиограмм и приказ о нашей новой операции. Он состоял в том, что наша лодка совместно с «У-484» и «У-743» должна была заняться патрулированием на западных подступах к Северному проливу. «У-953» предписывалось обеспечить крайний южный фланг этого рубежа.

По окончании сеанса передачи приказов оперативного содержания штаб сообщил нам резюме последних коммюнике верховного командования вермахта. В них говорилось о тяжелых боях и наших потерях в Западной и Южной Франции. Англичане развернули мощное наступление на Бельгию, американцы вышли на линию Намур- Орлеан. Мы узнали также, что франко-британские войска движутся на север вдоль реки Рона, а Советы готовы вступить в наши восточные земли. В других сообщениях, тоже удручающих, говорилось о бомбардировках Германии многочисленными эскадрильями бомбардировочной авиации союзников, которые сравнивали с землей наши города и превращали их в печи крематориев. Не было ни одной обнадеживающей вести, ни малейшего намека на остановку в пагубном развитии событий.

В ночь на 10 сентября короткое замыкание кабеля в помещении центрального поста поставило нас на грань катастрофы. Только мгновенная реакция главмеха, затушившего пожар руками в перчатках, спасла нас от аварийного всплытия, чреватого гибелью.

«У-953» шла устойчивым курсом на северо-запад, преодолевая обширные пространства Бискайского залива. Поверхность моря взъерошивали сильные осенние ветры, что затрудняло использование «шнёркеля». В ранние часы 11 сентября, как раз после того, как мы миновали восьмой градус западной долготы, вышла из строя наша центробежная помпа, а без нее мы теряли возможность сохранить способность оставаться на плаву в чрезвычайных обстоятельствах. Унтер-офицер Бергер, старший механик, разобрал помпу и ковырялся в ней до заката, пока она не заработала.

13 сентября, вскоре после полуночи, поступившие из штаба дурные вести касались меня лично. Случилось то, чего я долгое время опасался: под массированную бомбежку попал Дармштадт, где находился новый дом моих родителей. Воздушный налет, происшедший в минувшую ночь, стер с лица земли центр города, десятки тысяч горожан погибли, многие тысячи остались без крова. Родители, переехавшие в город, вопреки моим возражениям, очевидно, снова потеряли все свое имущество — о чем-то более трагичном я и думать не хотел. Надеялся, что они укрылись в ближайшем бомбоубежище.

На следующий день «У-953» взяла курс на северо-запад, следуя вдоль континентального шельфа. Нашему движению под водой пока ничто не мешало, поскольку мы находились вдали от порта. Мы доверяли «шнёркелю» ровно настолько, насколько его отсутствие приводило к гибели другие подлодки.

16 сентября. Через 40 минут после полуночи внезапно заглох дизель с правого борта. Нас начали преследовать аварии. Когда главмех вернулся с кормы, его хмурое лицо выражало тревогу.

— В дизеле лопнула втулка — черт бы его побрал, этот старый хлам.

Внезапное удушье помешало нашему разговору. Поплавок застрял в «шнёркеле», и доступ воздуха в корпус прекратился. Левый дизель высосал почти весь остававшийся в нем воздух, прежде чем был заглушен. Подводники судорожно дышали с выкатившимися из орбит глазами. Главмех опустил лодку под воду в надежде освободить «шнёркель» от поплавка. Однако маневр не дал результатов. Дышать стало еще труднее. Главмех отчаянно жестикулировал, пытаясь побудить своих помощников опустить трубу «шнёркеля» в целях устранения затора. Механики судорожно дергали рычаги, тянули трубу, ухватившись за трос, затем подняли ее простым домкратом. Потянулись мучительные минуты, затем труба освободилась от затора и морская вода устремилась в днище под звуки, напоминавшие полоскание горла. Поплавок с хлопком выскочил из трубы, и она начала всасывать внутрь воздух. Внезапная перемена давления ударила многих по барабанным перепонкам. Не выдержав боли, моряки опустились на палубные плиты и судорожно глотали воздух, чтобы уравновесить давление.

Неудачи и поломки продолжали преследовать лодку. В ночь на 17 сентября доставляли много нервного напряжения попытки удержать лодку на глубине «шнёркеля» в условиях разбушевавшегося моря и работы одного дизеля. Главмех часами пытался зарядить наши батареи, но этому препятствовало сильное волнение, из-за которого поплавок постоянно застревал в трубе «шнёркеля». Затем без всякого предупреждения лодка вырвалась из-под контроля моего опытного главмеха. Из дизельного отсека донесся плеск воды. Лодка резко осела на корму и пошла вниз под большим углом, совершенно неуправляемой. Главмех с отчаянной решимостью попытался остановить погружение лодки на глубине 285 метров, и после нескольких невероятных усилий она вновь была взята под контроль.

Причина проникновения воды в дизельный отсек оставалась загадкой. Видимо, она как-то прошла внутрь лодки через воздухозаборную трубу «шнёркеля». В днище дизельного отсека скопилось свыше 20 тонн воды, да еще пять в самой трубе. После того как труба вышла оттуда, мы снова опробовали «шнёркель», но вместо воздуха через него в лодку хлынули новые потоки воды, заставив ее продолжить погружение, чреватое катастрофой.

Не оставалось сомнений, наш «шнёркель» оказался недееспособен. Ситуация становилась угрожающей. Мы стояли перед выбором — либо задохнуться под водой, либо подняться на поверхность моря, где нас мог уничтожить противник. Я выбрал всплытие. В этом случае оставался слабый шанс добраться до побережья Ирландии и, скрываясь между скалами, исправить неполадки. Я изменил курс лодки с северо-запада на восток и поднял ее на поверхность штормившего моря. Стрелки бросились к своим автоматическим пушкам. Два моториста сняли с палубы решетки и скрылись в пространстве между легким и прочным корпусами, чтобы выяснить причину неисправности. Левый двигатель громко заревел и потащил лодку сквозь ураганный ветер, громады волн и ливень. Ночь была явно не из разряда обычных, но она держала охотников в портах.

Поскольку погода нам благоприятствовала, я продолжил движение к берегу и полностью перезарядил батареи. Перед закатом мы ушли под воду без приключений. Главмех доложил о неисправности, которую обнаружили мотористы: в воздухозаборнике был сорван поврежденный скрытый фланец. Установка нового фланца могла начаться не раньше вечера.

Мы провели еще одну ночь на поверхности штормового моря, спасавшего нас от преследования. Наконец через два часа ремонтных работ под ударами морских волн мотористы установили новый фланец и полностью перезарядили батареи. После столь невероятной удачи «У-953» нырнула под волну двадцатиметровой высоты.

На следующую ночь в 23.18 мы заметили свет маяка на ирландском побережье, миролюбиво мигавший нам издали. После консультаций со старпомом у перископа я решил, что это маяк Луп близ устья реки Шанон. Через 40 минут после полуночи во время регулярного акустического прослушивания мы услышали разрывы глубинных бомб в той зоне моря, которую пересекли минувшей ночью. Англичане вернулись к охоте за подлодками.

Мотористы приступили к разборке правого дизеля и починке его втулки. Мы в носовых отсеках сосредоточились на том, чтобы удержать под водой лодку на глубине «шнёркеля». В эти опасные напряженные часы до нас доходили короткие радиограммы и новости. Штаб настойчиво рекомендовал немногим одиночным «волкам» следовать в норвежские порты вдоль пограничной линии в 200 метрах от ирландского берега. Однако наблюдения за обстановкой заставили меня подозревать утечку из нашей системы безопасности, благодаря которой британские эсминцы вышли на эту линию первыми. Почти полдюжины подлодок бросили вызов превосходящим силам союзников, и все они, кроме двух, погибли. В помещении центрального поста я получил радиограмму бедствия, продублированную штабом: «Подверглись бомбардировке. Тонем. 62 С. Ш., 01 В. Д. «У-867». Чуть позже поступила еще одна радиограмма бедствия из того же района: «Дефект в «шнёркеле». Атакованы с воздуха. Погрузиться не можем. «У-865». Это была последняя радиограмма лодки. Перед рассветом она была потоплена самолетом.

Позднее в ночь пришло сообщение о том, что крепость Брест пала после четырехнедельной осады. Я вспомнил о капитане Винтере, который, должно быть, сделал все возможное для обороны города. Затем мои мысли перенеслись в Дармштадт. Как там моя семья? Год назад мне сообщили бы об этом. Тогда Дениц еще поддерживал связи со своими капитанами, информируя их о хороших и дурных событиях дома. Но эти дни безвозвратно ушли в прошлое.

Внезапно из рубки донесся голос рулевого:

— Держаться курса невозможно — вышел из строя компас...

В бессильной ярости я выругался. Без гирокомпаса продолжать поход было крайне опасно. Пользоваться запасным магнитным компасом невозможно. Он не был отлажен с того времени, как лодка год назад покинула Киль, и не внушал доверия. Оказавшись в безвыходном положении, я приказал лечь на грунт. Бергер разобрал гирокомпас, предупредив несколько раз, что не имеет ни малейшего представления, как снова его собрать. Весь день вокруг нас бороздили море сторожевые корабли противника. Через 19 часов непрерывной работы Бергеру все же удалось собрать прибор.

20 сентября на рассвете я взял пеленг от маяка Инишбофин. Затем, ожидая встречи с противником, приказал отсоединить «шнёркель» и повел лодку на перископной глубине. Шум от импульсов «асдика» и вращавшихся винтов невидимых кораблей усиливался. Однако я увидел только самолет и скалы острова Клэр. Затем до меня дошло, что нас обмануло новое изобретение англичан. Они разбросали в прибрежных водах звуковые буи, имитировавшие шум гребных винтов и грохот взрывов. Таким образом противник рассчитывал выманить наши подлодки в море, где их могли бы запеленговать сторожевые корабли и уничтожить. Ободренный своим открытием, я повел лодку нормальным ходом.

На следующую ночь море успокоилось и только ложные «громыхалки» нарушали тишину. «У-953» обогнула мыс Эррис и продолжила движение к заливу Донегал. В 03.08 заглох левый дизель. С кормовых отсеков донеслось краткое сообщение:

— Заклинило муфту сцепления.

Я, подобно пирату, грязно выругался, выскочил из своего угла, заменил главмеха на посту управления, чтобы он смог разобраться в причине неисправности. Вскоре он вернулся с неприятным известием. Муфту нужно было демонтировать. С двумя бездействовавшими дизелями лодка продолжала двигаться на электромоторах еще три часа, затем легла на грунт в заливе Слайго. Целый день мотористы, перепачканные маслом и соляркой, трудились при дефиците воздуха с фанатичным упорством. Нашими постоянными спутниками были разрывы глубинных бомб за западным горизонтом и шум «громыха-лок». Через час после полуночи оба дизеля были наконец отремонтированы и «У-953» оторвалась от грунта.

Тяжелый грохот взрывов бомбовых кассет преследовал нас во время движения вдоль скалистого побережья. Рано утром открылся маяк острова Аран, сверкавший под солнцем. С наступлением ночи я взял пеленги от острова Тори, скалы которого высились над океаном, как белоснежные соборы. Ночью «У-953» вошла в Северный пролив. Была заметна бурная деятельность англичан вдоль всей двухсотметровой береговой линии. Мы осторожно продвигались на глубине «шнёркеля» от маяка к маяку и к рассвету добрались до острова Инищтрахалл. В 06.00 наша подлодка наконец прибыла в район охоты. Она легла в засаду на скалистое дно Северного пролива, сберегая силы для атак.

Грохот взрывов на западе не прекращался. «Томми» сбрасывали кассеты глубинных бомб, словно это были малоценные каменные глыбы. Интенсивность бомбардировок снова навела меня на подозрение, что англичане были проинформированы о нашем походе и сосредоточили здесь свои силы, чтобы разделаться со мной и моими партнерами. Однажды поздним вечером в двух милях от нас прошел эсминец, направлявшийся в бухту Лондондерри. Ближе к полночи мы продвинулись на глубине «шнёркеля» на восток, проникая все дальше в глубь пролива, где конвои были вынуждены следовать в стесненных условиях. Мы крейсировали в узких проходах три часа, совершая осторожные маневры, прислушиваясь и прощупывая окружающую обстановку. Затем снова легли на дно в 13 милях к востоку от Иништрахалла. Казалось, здесь, было идеальное место, чтобы затаиться и нанести удар из засады. Постоянный глухой рокот взрывов, доносившийся под водой с запада, и слабый шум от винтов быстро двигавшихся эсминцев свидетельствовали о мощных бомбардировках, производившихся на открытом морском пространстве. Но ни один из британских капитанов не подумал о прибрежных теснинах. Они могли бы легко расправиться с нами в пространстве между берегом и ближайшими минными полями.

На третий день патрулирования лодки в проливе мимо нас в сторону Ирландского моря проследовали два эсминца. Я оставил охотников без внимания, ожидая крупную дичь, которая должна была, по нашим расчетам, скоро появиться. Преждевременная атака только раскрыла бы наше присутствие и отпугнула бы надводные суда от захода в пролив. Этот и два последующих дня отличались повышенной активностью англичан вдоль 200-метровой линии, но через пролив не прошел ни один конвой.

29 сентября после семидневного бесплодного ожидания патрулирование «У-953» внезапно оборвалось, «Шнёркель» превратил нашу жизнь в сплошной кошмар. Штормовой ветер катил с Атлантики к побережью Ирландии огромные волны. Главмех предпринимал самоотверженные усилия, чтобы удержать лодку под водой, но периодически верхушка трубы «шнёркеля» поднималась над поверхностью на три-четыре метра, позволяя «томми» легко обнаружить нас. Я не видел больше смысла рисковать гибелью лодки от бомбардировок противника или столкновения со скалами и решил прекратить наши муки:

— На сегодня достаточно, главмех, опускай ее под воду.

— Труба не двигается, — доложил механик, дергавший рычаг подъемника. — Трос порвался, эта чертовщина никуда не годится...

Новая поломка представляла серьезную проблему. Если бы лодка получила сильный дифферент, труба могла рухнуть и никакая сила не возвратила бы ее на место. Это означало бы конец нашего подводного и любого другого существования. Было совершенно очевидно, к нашему разочарованию, что лодка не способна вести охоту. И все же нам продолжало везти: труба держалась на своем месте, позволяя пользоваться «шнёркелем». Однако сейчас ее массивный и ненадежный поплавок прибора сильно выдавался над поверхностью моря, когда мы находились на перископной глубине, и мешал провести скрытную атаку.

Выход из строя «шнёркеля» увенчал наш поход, состоявший из беспрерывного устранения неисправностей. Хотя команда заслуживала приза за терпение, я все-таки решил прервать патрулирование в проливе. С трубой «шнёркеля», нелепо торчавшей на глубине 40 метров, «У-953» взяла курс на свою новую базу — норвежский порт Берген. Преодолевая'сильное подводное течение, мы пересекли пролив по диагонали и, лавируя между минными полями и британскими группами сторожевиков, направились к Гебридским островам.

В полночь 1 октября дизели все еше тащили лодку вперед. Склонившись в помещении центрального поста над столиком для навигационных карт, я составлял радиограмму, информировавшую штаб о нашей неудаче, и планировал быстрое бегство с места радиосигнала. В 01.00 радиограмма была отправлена. Понадобилось всего четыре буквы кода, чтобы сообщить: «В проливе нет движения конвоев. Мощная противолодочная оборона. Лодка в аварийном состоянии. Возвращаемся на базу. «У-953».

Моя радиограмма побудила штаб запросить другие подлодки их оценку обстановки. На запрос не ответили три наших партнера по операции в Северном проливе. «У-484» и «У-743» англичане уничтожили в тот же день менее чем в 20 милях от нас на северо-западе от острова Инштрахалл. «У-925» была потоплена близ побережья Ирландии.

Моя радиограмма имела и другие неприятные последствия: на рассвете радар обнаружил три эсминца, приближавшихся с кормы. Я поклялся больше не использовать радиопередатчик, пусть парни из штаба гадают о том, что происходит. В 10.30 была запеленгована новая группа кораблей-охотников, на этот раз впереди по левому борту. Мы насчитали шесть эсминцев, бороздивших море. Они, наверное, имели в придачу эскадрильи самолетов, помогавших вести поиск. Вскоре шум от радиолокационных импульсов, работавших двигателей и вращавшихся винтов заполнил все отсеки. Одни подводники слушали его с расширенными от страха глазами, другие свернулись на своих койках, делая вид, что ничего не слышат. Шесть кораблей «томми» вели поиск, прощупывая глубины моря, не подозревая, что мы огибаем минное поле в трех милях к востоку от них и всего лишь в 20 метрах от поверхности. Ночью шум переместился к корме, а затем ушел дальше в море. В полночь нас побеспокоил какой-то корабль, но через два часа он удалился, и в 03.30 мы вдохнули свежего воздуха и загремели дизелями на поверхности.

За несколько суток «У-953» прошла мимо Гебридских островов на север. Там мощные порывы осеннего ветра гнали высокие волны. Подлодка как-то ухитрялась продлевать свое существование, несмотря на постоянное преследование эсминцев и частые появления самолетов. В эти недели бесконечных срочных погружений подводники получали немыслимую нагрузку на барабанные перепонки, зрение, легкие, но, хуже того, оставались наедине со своими тайными мыслями. Можно было вспомнить о беспечной юности, школе, триумфальных наступательных операциях на суше в первые годы войны, сотнях потопленных кораблей противника и чествованиях, организованных для нас по этому поводу, о женщинах, любовных утехах. Но, вспоминая о прошлом, нельзя уже было остановить горькие мысли о поражениях, неудачах в морских походах, бегствах из портов, о погибших на дне моря друзьях, отступлении на суше, разбомбленных немецких городах. Лично меня не покидала тревога о судьбе моих родителей и сестры.

Когда «У-953», следовавшая курсом на восток, прокрадывалась во вторую неделю октября 1944 года мимо Шетландских островов, уничтожение германского подводного флота подходило, к концу. С тех пор как мы покинули осажденную Ла-Рошель, было потоплено 17 подлодок — почти весь контингент, сохранившийся для боевых операций на море. Четыре из них отправились в свой первый боевой поход из Норвегии. Эти подлодки были оснащены «шнёркелями», укомплектованы хорошо обученными, но неопытными и неверно инструктированными экипажами. Они стали легкой добычей союзников.

В 40 милях на северо-восток от Шетландских островов мы попали в зону охоты группы британских сторожевых кораблей, контролировавших подходы к Норвежскому морю. Наступил 28-часовой период жестокого преследования эсминцев, нервного напряжения команды, разрывов глубинных бомб. Во время этого последнего испытания мы двигались под водой близко к поверхности, готовые в любую минуту открыть огонь и умереть. И все-таки «У-953» снова удалось выскользнуть из дьявольских объятий. Много часов после этого взрывы продолжали звучать за кормой нашей лодки, пока через шесть недель беспрецедентного подводного хода вознесшиеся к небу горные хребты Норвегии не остановили наше движение на восток.

Примерно через два часа после рассвета я заметил в перископ звено патрулировавших в небе самолетов и низкорослый маячок на одинокой скале в середине прохода в фиорд. Морские волны набрасывались на крохотный голый скалистый остров, вспенивая вокруг него поверхность моря. Не доверяя больше «шнёркелю», я включил электромоторы, «У-953», с трудом преодолевая течение, выходила на позицию, с которой можно было войти в фиорд. Морские волны обрушились на лодку. Раздался тяжелый удар, затем грохот и звон — на палубу упала труба «шнёркеля». Прилив угрожал разбить лодку о скалы. «У-953» сделала рывок вперед на скорости 10 узлов — все, что она могла выжать из себя в подводном положении. Она билась, как лосось, в бурных водах, медленно продвигаясь метр за метром. Пройдя маяк, «У-953» попала в бурный водоворот и понеслась к скале, отвесно возвышавшейся над морем. Быстрая перекладка рулей — лодка вошла в фиорд. Итак, мы снова выжили.

Глава 26

В центре фиорда неподвижно стоял тральщик береговой охраны, не замечая нашего прибытия. Я смог четко различить в окулярах перископа лица моряков на тральщике, потом опустил перископ, чтобы застать их врасплох. Команда на всплытие завершила наше длительное пребывание под водой. В трубопроводах зашипел сжатый воздух. С глухим стоном лодка вынырнула на дневной свет под жерла орудий тральщика.

Встревоженный капитан крикнул через мегафон:

— Откуда вас черт принес?

Довольный успехом своей маленькой хитрости, я ответил:

— Мы — инспекция. У вас есть на борту контрабанда?

— Контрабанды нет, есть гарем. Но не для ваших парней.

И, как бы опасаясь нашего досмотра, капитан приказал рулевому лечь на обратный курс. Тем временем команда моей лодки вывалилась наружу через рубочный люк. Одни занялись пушками, другие подтаскивали боеприпасы, третьи перегнулись через ограждение мостика с бледными лицами и сигаретами во рту.

Подышав некоторое время свежим морским воздухом, я едва не задохнулся от вони и смрада, выходивших из рубочного люка. Аромат сигарет, по которым я так истосковался, не мог перебить ужасный запах от шестидневного гниения в корпусе. Наоборот, первая сигарета отдавала горечью. Но через два часа, когда «У-953» повернула в фиорд Бергена, я полностью насладился ею.

Тральщик предупредил о прибытии лодки, способствовав организации весьма скромного приема в нашу честь. На причал встречать нас вышла небольшая группа людей, облаченных в синюю морскую форму или серую кожаную одежду. Они имели редкую возможность наблюдать возвращение подлодки из похода. Многие месяцы лодки уходили в море безвозвратно. Однако моя команда едва ли была похожа на возвратившихся героев. С непромытыми волосами, длинными бородами, позеленевшими лицами и впалыми щеками, глазными яблоками, выкатившимися, как бильярдные шары, мы напоминали больше истощенных и усталых лесных партизан.

Концы с подлодки были закреплены на причале. Прибывший на борт старший офицер принял кивком мой лаконичный рапорт и поприветствовал команду. Он сообщил, что впереди нас ждут суровые испытания, но заверил также с нотками теплоты в голосе, что все худшее позади и ситуация в ближайшее время кардинально улучшится. Затем старший офицер пригласил нас на коктейль и ужин. За столом подавали крепкие напитки и сытную пишу. Нас спрашивали о последних днях пребывания в Бресте и обстановке в Ла-Рошели. Мои подводники в ответ рассказывали фантастические истории в духе «Тысячи и одной ночи». Когда обнаружилось, что они приняли слишком много ликера, я поднялся из-за стола, прекратив застолье. Нар поселили в отдельное помещение. И вскоре можно было услышать, как бородатые морские волки громко распевали песни, отмокая в ваннах или стоя под душем.

На следующий день после крепкого ночного сна я решил добиться получения новой подлодки, поскольку «У-953» разваливалась на глазах. Она нуждалась не только в новом «шнёркеле», но также в замене двух дизелей, всего комплекта аккумуляторных батарей и тысяче других единиц разного оборудования. Об этом я переговорил с главным инженером флотилии. Выяснилось, что на базе ВМС не было ни одной из тех деталей, в которых я нуждался, и совершенно отсутствовала возможность поставить мою лодку в сухой док на продолжительный капитальный ремонт. Кажется, я убедил главного инженера в том, что мне необходимо предоставить новую лодку.

Но в Бергене отсутствовало что-либо более существенное, чем запчасти и условия для ремонта. Туда не доставлялась почта. Я рассчитывал на письмо, телеграмму — на что угодно, — только бы знать, что дома все в порядке. И наши мешки с письмами, видимо, потерялись где-то — либо в неразберихе отступления из Франции, либо из-за того, что почтовые судна были потоплены авиацией противника в проливе Скагеррак или в фиордах. Мы были отрезаны от родины. Отсутствие вестей о судьбе родных и близких тяжело переживалось каждым из нас.

Под низкими, серыми, слоистыми облаками я повел «У-953» в арсенал выгрузить торпеды. Там находилось несколько помятых корпусов лодок, подлежавших резке на металлолом. Я ожидал оживления активности наших подлодок, базировавшихся в Норвегии, после того как порты во Франции были потеряны. Но здесь царило удручавшее безмолвие. Напрасно я надеялся на давно обещанные новые типы подлодок.

Ужин в жилом корпусе был скудным и строго нормированным, чего и следовало ожидать в сложившихся условиях на пятый год войны. Мне сообщили, что комендант города решил организовать торжественный вечер в нашу честь, где можно было побаловаться разными напитками, закусками, послушать музыку и потанцевать с норвежскими девушками. Возвратившись в свою комнату, я вытащил из своего единственного чемодана комплект морской формы, который захватил с собой. Она была влажной, в морщинах и плесени. Неприятный запах сопровождал меня, когда я ехал в загородный дом в горах, на курорт флотилии.

Утром на третий день своего пребывания на берегу я встретил своего старого знакомого — офицера штабной группы «Запад» капитана Розинга. Он успел выбраться самолетом из Ла-Рошели за несколько часов до того, как в него вошли американцы. За его прибытием в Норвегию последовало открытие близ жилого комплекса подводни-ко"в штабного учреждения в целях активизации подводной войны против англичан. Вкратце сообщив Розингу о своем последнем походе, я обратился к нему с просьбой:

— Герр капитан, прошу посодействовать мне в получении новой лодки — если возможно, новейшего типа. «У-953» просто непригодна для выхода в море. В Норвегии к тому же нет условий для ее ремонта и приведения в боеготовность.

— Не вижу возможности для выполнения вашей просьбы, — ответил Розинг. — Мы предпринимаем сейчас все усилия, чтобы восстановить каждую лодку обычного типа для предстоящих весной крупных сражений.

— Герр капитан, ремонт нашей лодки займет времени не меньше, чем строительство новой.

— Это не вам решать. Ваше дело — исполнять приказы.

С ним было все ясно, разговор больше не имел смысла. Я был отправлен в отпуск.

В тот же день у меня возникла идея отремонтировать мою лодку на верфях в Германии, Мое будущее оказалось тесно связанным с «У-953». Я понял, что целесообразнее оставить мечты о новой лодке и сконцентрироваться на продлении жизненного ресурса старой.

Команда приняла эту идею стоически. Гораздо большую озабоченность вызвали новости, переданные по радио. Мы узнали, что англичане достигли нижнего Рейна, а американцы заняли первый немецкий город Ахен. Сообщалось о массированных бомбардировках союзниками Штутгарта, Мюнхена и даже Инсбрука. Обстановка складывалась как нельзя хуже, хотя нас уверяли, что не все потеряно. Голос из Берлина снова и снова внушал нам, что скоро будет использовано новое оружие, которое обеспечит нам окончательную победу. Мы видели, что на нас надеются, и выходили в море с целью это доверие оправдать.

В сумерках в туманный день позднего октября «У-953» была готова покинуть порт. Перед наступлением ночи катер береговой охраны вывел нас в фиорд. Это был бесшумный переход через неприятельскую акваторию, где уже действовали британские торпедные катера. По окончании первой ночи' мы прибыли в бухту Хаугесун-на и укрыли на целый день лодку под навес пирса. На следующую ночь последовали за эскортом среди скал, порогов и теснин вдоль скалистого побережья в Ставен-rap. Снова мы провели день в бездействии у незащищенного пирса в нервном напряжении. На закате начали продолжавшийся всю ночь переход через фиорды и опасные теснины в Эгерсунн. Здесь мы закрепили швартовы за низкорослые сосны, росшие из расщелин Скального камня, и спрятались под их ветвями. На следующую ночь вышли без сопровождения в открытое море и, пользуясь временно отремонтированным в Бергене «шнёркелем», обогнули южный каблук Норвегии и вошли в пролив Скагеррак. Через две ночи мы повстречали в Балтийском море немецкий конвой и с наступлением дня прошли мимо маяка Кильской бухты. Серым холодным утром «У-953» пришвартовалась у пирса Тирпица. Мы вернулись в Германию.

Наше прибытие не вызвало торжественных мероприятий, по существу, оно осталось незамеченным. Одевшись в свой старый сморщенный костюм из кожи, я вышел на пирс.и направился к допотопному пароходу, который стоял у пирса с начала войны. Я искал там резиденцию командования Пятой флотилии, поскольку знакомый тендер «Лех» уже исчез. Мне сообщили, что резиденция перебралась на берег. Шагая по знакомым просмоленным доскам настила, я наблюдал многочисленные свидетельства деградации порта со времени моего последнего посещения его 22 месяца назад. Старый тендер лежал после бомбежки на берегу, его палубы заливала нефтяная жижа и мутная вода. В отдалении высились черные стены развалин. Горы металлолома и строительного мусора заполнили пространство, которое когда-то было фешенебельным районом Бе-левю. Я с трудом нашел новую резиденцию командования флотилии среди разрушенных казарм. Командующий выслушал мой рапорт с полным безразличием. Мне было приказано отправляться в Любек. Там можно с уверенностью рассчитывать на ремонт подлодки, здесь же, в Киле, нельзя было гарантировать даже ее безопасность.

Через час после того, как мы закрепили швартовы, их пришлось снова снять. «У-953» покинула Кильскую бухту и поспешила на восток под темнеющим вечерним небом. Когда рассеялся утренний туман, лодка вошла в устье реки Траве и вскоре после полудня притулилась к шаткому пирсу небольшой базы ВМС — Любек-Симе. Я не застал коменданта базы в его резиденции. Часовой сообщил, что он отправился завтракать и может вернуться только через несколько часов.

В небольшом жилом комплексе базы было безлюдно, похоже, им мало пользовались. «У-953» была единственной подлодкой, пришвартованной к пирсу. Мои подводники завтракали, сидя на ограждении мостика или прямо на палубе. Завтрак оказался скудным, но и за это мы были благодарны. В полдень мне сообщили, что комендант готов встретиться с нами. Мы собрались на небольшой площадке, и я представил команду довольно упитанному офицеру. Он что-то говорил мне о том, что выбрал это место для службы Отечеству в согласии со своими привычками и семейными обязанностями. Я с негодованием заметил, какую недовольную мину он скорчил на лице, когда инспектировал моих подводников, неопрятных и истощенных после долгого похода. Мы немедленно стали восстанавливать свои силы. Я отвел «У-953» в сухой док, где ее должны были переоснастить. Возвратившись в жилой комплекс, с удовлетворением обнаружил, что старпом позаботился о расселении команды по казармам. Мой чемодан был доставлен в угловую комнату, которая на некоторое время должна была стать моим домом. Я распаковал вещи, отправил часть одежды в стирку и чистку. Затем не без волнения я попытался связаться с родными. Однако телефонная связь с Дармштадтом бездействовала — и это через два месяца после воздушного налета. Я послал родным телеграмму с просьбой немедленно ответить.

Скоро выяснилось, что восстановление «У-953» займет восемь-десять недель. Эта новость, означавшая продолжительный отпуск для всей команды, была воспринята как большая милость подводниками, чье стремление побывать дома, разыскать родных и близких росло с тех пор, как мы прибыли в Норвегию. Поскольку родители не ответили на мою срочную телеграмму, я сам решил выехать как можно раньше домой. Уже собравшись в дорогу, получил из штаба сообщение о том, что у меня забирают главмеха и старпома. С большим сожалением я расстался с главмехом, опытным незаурядным инженером, и испытал еще большее разочарование, когда на его место мне прислали инертного главмеха с «У-415». Что еще хуже, на мою лодку получил назначение юный курсант, который вообще понятия не имел о подлодках. Поскольку предусматривалось, что он займет место старпома, я срочно повысил в должности своего подводника Цимера, хотя тому тоже недоставало опыта. Столь опасная перетряска командного состава лодки требовала решительных действий, но я решил ничего не предпринимать до своего возвращения.

В холодный туманный день в начале ноября я отправился из Любека в Дармштадт через Берлин. Поезд был набит пассажирами с сильным прибалтийским акцентом. Это были беженцы, спасавшиеся от наступавших русских войск. В основном среди них преобладали женщины, дети, старики, одетые в старую поношенную одежду и тащившие с собой жалкий скарб. Дрожа от холода, они стояли рядом со своими ящиками, узлами, саквояжами. Из купе в купе распространялись тревожные новости и слухи. Восточный фронт быстро двигался на запад, над Кенигсбергом нависла смертельная опасность. И почти так же быстро двигался на восток Западный фронт.

Стоя в проходе вагона и погрузившись в невеселые размышления, я глядел в окно. В ногах лежал чемодан с подарками для родителей и Труди. За окном мелькал безрадостный серый пейзаж. Со временем виды монотонных северногерманских равнин все чаще сменялись развалинами с почерневшими стенами, воронками, грудами обломков и полуразрушенных дымовых труб. Затем появились руины разрушенных городских кварталов. Мы прибыли в Берлин.

Повсюду откуда-то бежали люди. Вокзал был забит тысячами пассажиров. Женщины, одетые в форму Красного Креста, раздавали еду и какую-то черную бурду, которую они называли кофе. Худенькие юные пехотинцы с тяжелой ношей из ружей и вещмешков, в потертой залатанной форме тащились по вокзалу, как старики. Я протиснулся с багажом сквозь плотную толпу людей на платформе и направился к Ангальтскому вокзалу. Поездка в метро избавила меня от переживаний по поводу обширных разрушений в городе, однако и под землей я видел порушенные судьбы людей. В метро обитали тысячи бездомных, изможденных женщин и детей, сбитых с толку солдат, торопившихся в разоренные дома или на разваливавшийся фронт. Их лица были отмечены печатью нужды, голода, бессонницы, безразличия и отрешенности.

Наступила ночь, когда затемненный поезд оставил позади разоренный Берлин и под пронзительный гудок устремился на юг, лязгая колесами. В поезде я как мог убивал время. Курил, думал и мечтал. По моим подсчетам, я должен был быть дома — если не в Дармштадте, то на фабрике своего отца — в полдень следующего дня при условии, что не случится никаких неожиданностей.

Час ночи. Место в купе напротив заняла девушка в форме люфтваффе и стала проявлять ко мне более чем поверхностный интерес. Чтобы избавиться от ее навязчивого любопытства, я вышел в коридор и закурил сигарету. Однако через несколько секунд девушка последовала за мной.

— Вы не брат Труди? — спросила она неуверенным голосом.

Нехотя я ответил:

— Нет, девушка, вы, должно быть, ошиблись.

— Простите, — извинилась она, — но вы очень похожи на него. Понимаете, она моя подруга, брат ее служит во флоте, сходство поразительное.

После этого я сдался:

— Ладно, признаюсь, я брат Труди. А вы кто? Она улыбнулась, память ее не подвела.

— Вы меня не узнаете? Я Клара Эхингер, одноклассница Труди. Может быть, самая близкая ее подруга.

Нет, я не узнал эту девушку. Ведь она была тогда еще маленькой девочкой, а я уже пятнадцатилетним юнцом. С тех пор прошло десять лет — целая жизнь. Теперь, когда она была рядом, я был рад возможности скоротать время поездки приятными воспоминаниями о счастливой юности. Мы говорили о школьных годах и обсуждали давно забытые эпизоды. Она действительно была ближайшей подругой моей сестры, когда мы жили около озера Констанца. Клара сказала, что ей всегда нравились мои родители, а большая статья о них в местной газете написана великолепно.

Внезапно спазмы сжали мне горло.

-- О какой статье вы говорите?

Ее глаза расширились, а рот перекосило от ужаса.

— Вы не знаете? — изумилась она. — Нет, вы, конечно, не знаете!

Клара закрыла лицо руками. Больше она ничего не хотела мне рассказывать. Все вокруг закружилось, сначала медленно, затем быстрее. Словно большое колесо принялось вращаться по инерции. Я слышал, как девушка продолжала говорить сквозь слезы:

— О, простите меня, Труди и ваши родители погибли во время воздушного налета на Дармштадт два месяца назад.

Испытывая головокружение, я оперся на стенку купе, чтобы подняться и выпрямиться. Перед глазами проплывали окно, стенка, люди. Я сжал зубы и сдержал слезы. . Никто не должен видеть меня плачущим. Я прикрыл глаза и сделал глубокий протяжный вздох.

Постепенно — не знаю, сколько это заняло времени, — я пришел в себя и стал воспринимать то, что услышал. Может, Клара ошиблась? Но нет, я понимал, что она сказала правду. Теперь все кончено. Никогда я не увижу своих близких, никогда не услышу смех сестренки, никогда не почувствую материнскую заботу, не услышу рассказов отца о своих проектах. По какой-то ужасной ошибке покинули этот мир они, а не я. Именно я должен был умереть. И тысячу раз был готов к этому. Я уходил сражаться в море ради сохранения их жизней, ради их безопасности. Но обманулся в своих ожиданиях. Почему Всевышний предпочел взять их невинные жизни вместо моей грешной?

Клара постепенно отошла от шока. Она была удручена тем, что оказалась вестницей смерти. Я старался успокоить ее. Говорил, что она избавила меня от тягостного неведения о судьбе родителей и бесцельной поездки. Я изменил свои планы. Не было никакого смысла ехать в Дармштадт.

В Эйзенахе мы с Кларой пересели на другой поезд и отправились в городок Озеро Констанца. В бесконечно долгой ночи наш разговор не клеился. Я не мог ни о чем думать, кроме как о потере родных и никчемности всего остального. Когда поезд мчался по рельсам среди серого ноябрьского утра, я протер стекло окна и увидел на стене привокзального здания лозунг, который выглядел как злая ирония: «Наши города погибают, стены рушатся, но наши сердца никогда не дрогнут!»

Когда ночная тьма окутала восточные отроги Шварцвальда, поезд прибыл в родной город Клары. Она простилась со мной, смущенная и обескураженная. Я поехал дальше в ночной тьме и не выходил из поезда до тех пор, пока не увидел, как лунный свет отражается на поверхности озера Констанца. Я вытащил свой багаж из вагона в Восточном Уберлингене, где мои родственники спасались от войны. Когда я начал разыскивать их дом, то ощутил внезапную потребность вернуться на вокзал, сесть на другой поезд и вернуться на подлодку к своей команде. Я принадлежал им. Но я продолжил поиски родственников, держа в руке тяжелый чемодан с подарками. Я не знал, что с ними делать. У меня не было даже любимой девчонки, которой я мог бы их передать. Марианна погибла в развалинах Берлина. Ивон-на пропала еще раньше. Маргариту я потерял в Париже, занятом американцами. Марика была замужем за другим.

Мое появление на пороге дома деда вызвало замешательство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожидали моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на континент союзников, и примерно в то время, когда родители получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро сменилось встревоженными взглядами и беспокойным шепотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твердо произнес:

— Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.

— Что ты намерен делать?

— Не знаю.

— Ты хочешь остаться у нас?

— Нет, я зашел просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи...

Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и выяснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашел себе убежище, место, где можно забыться на некоторое время.

Рано утром следующего дня я оставил у родственников свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно тащившийся поезд повез,меня в горы, поменявшие в течение часа окраску с темно-зеленой на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доставили меня на высокогорье в Шёнвальд. Там кузина зарезервировала мне номер в отеле.

Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы встречались с ней, как только первые солнечные лучи освещали белоснежные верхушки огромных хвойных деревьев, взбирались повыше и спускались на лыжах в долину. Каждое утро мы повторяли эти подъемы и спуски по нескольку раз, завтракали содержимым холщовой сумки, привязанной к моему поясу, затем снова носились на лыжах по белоснежным полям, через замерзшие горные потоки до заката солнца. Постепенно моя депрессия ослабляла свою хватку.

Лора старалась подбодрить меня, но ей удавалось это лишь до некоторой степени. Каждый вечер мы слышали эхо артиллерийской канонады, доносившейся с Вогез, расположенных всего лишь в 60 километрах к западу. Мы не могли не слышать радиопередач, сообщавших о наших потрясающих потерях на всех фронтах. Советы захватили Ригу, Литву, пол-Польши и создали себе плацдарм наступления на Балканах. Происходили ожесточенные бои на западном берегу Рейна, американцы сровняли с землей Кёльн и Ахен. Я прислушивался к этим сообщениям с нарастающим беспокойством. Нет, я не мог больше вести праздную жизнь, когда рушилась наша оборона на Рейне, а немецкие города исчезали в пламени и клубах дыма. Я был накрепко связан со своей лодкой и командой. Это все, что у меня осталось.

В один из холодных дней ноября я простился с Лорой и сел в сани, отправлявшиеся к станции. Когда мы спустились в безмолвную долину, я спрашивал себя: Боже мой, что будет с Германией? Куда делось это чудо-оружие, которое нам обещали столько раз? Как сможем мы без него остановить русских, американцев, англичан, французов — весь мир?

Я прибыл на базу подводных лодок Любек-Симе в холодный ненастный день. Юный старпом Зельде, которого я оставил на время своего отсутствия во главе небольшой части экипажа подлодки, доложил, что воздушные налеты и дефицит запчастей замедлили ремонт «У-953». Он явно отстал от графика, и нам бы повезло, если бы подлодка вышла в море в новогодний праздник. Однако, несмотря на неприятную весть, я расположился в своей комнате с ощущением, будто нашел спасение от всех бед.

Здесь пахло смолистой хвоей. Через трнкие стенки я слышал в соседних комнатах говор своих подводников, узнавал голоса каждого из них. Меня радовало их присутствие. Оно придавало уверенность и осмысленность существованию.

Вечер я провел со своими подводниками и узнал, что многие из них тоже пережили свои личные трагедии во время отпуска. Бергер обнаружил в руинах свой родной город Клеве, расположенный в непосредственной близости от линии фронта на западе. Во время пожара погибли его жена и единственный ребенок. Кто-то показал ему место их захоронения. Сразу же после посещения могилы он вернулся на базу к своей подлодке. Один из мотористов тоже обнаружил только развалины своего дома. Его родители пропали без вести. Узнав об этом, он тоже поспешил вернуться на базу. Другие подводники провели отпуска в поездах и автобусах в попытках найти свои семьи, спасавшиеся бегством из города в город. Те, кто все-таки встретился с родными, почти не располагали временем для общения с ними. Кое-кто вообще не доехал до дома. Их города оказались уже за линией фронта, в Силезии. Для них всех, как и для меня, оставалась одна дорога — возвращение на подлодку к товарищам, с которыми они могли разделить трагическую судьбу.

Однако не со всеми членами экипажа мои отношения складывались безоблачно. Наступил декабрь с его морозами и снегом, с пронизывающими восточными ветрами. Началась долгая зима. Под стать ненастным дням было и мое настроение, омраченное присутствием в команде трех офицеров. Старпом, главмех и курсант не обладали ни опытом, ни зрелостью. Они доставляли мне больше забот, чем помощи, и расхолаживали команду. Мои подводники, профессионалы, имевшие длинный- послужной список, боевой опыт и награды, видели мало проку от незрелого главмеха и относились к юному курсанту с нескрываемым презрением. Мириться с таким положением дел на боевой подлодке было тяжело и опасно. Я попросил отдел кадров заменить главмеха и курсанта. Подобная дежурная просьба, которая год назад была бы удовлетворена автоматически, даже если бы ее расценили как каприз капитана, на этот раз была решительно отклонена. Моя попытка доказать, что кадровая замена необходима для сохранения боеспособности лодки и экипажа, вызвала лишь пренебрежительную отмашку. Мне как бы дали понять: «Какая разница? Жизнь подлодки слишком коротка, чтобы о ней беспокоиться, даже если команда подводников идеальна».

Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что еще хуже, он был приставлен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вмешательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавшаяся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все стороны жизни страны резко усилилось, командиры подлодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-политработников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось все более могущественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и поступками и не нуждались в партийных поучениях относительно того, как воевать и умирать.

Удалось бы мне или нет освободиться от курсанта, но я был полон решимости положить конец его назойливым поучениям. На общем собрании команды я указал главмеху, старпому и курсанту, что они еще не приобрели достаточной квалификации, чтобы исполнять свои должности на борту подлодки. Я предупредил их, что они не смогут оставаться долго на своих постах, если не будут строго следовать моим распоряжениям, касающимся их подготовки к боевому походу. Кроме того, я так загрузил курсанта мелкими поручениями, что у него не оставалось времени произносить партийные речи.

Во вторую неделю декабря активность в порту драматически возросла, что свидетельствовало о подготовке нашего весеннего наступления на море. В десятидневный срок с Балтики прибыли пять обычных подлодок. Заполнились пустые казармы, активизировались ремонтные работы в сухом доке. Но прибывшие в порт суда не вносили ничего нового в наш боевой потенциал. Они ничем не отличались от нашей старушки «У-953», Словом, военные приготовления не обещали остановки нашего катастрофического падения в пропасть.

И тут забрезжил свет надежды на Западном фронте. Ранним утром 16 декабря наши армии предприняли мощное контрнаступление в Арденнах против англо-американских сил. Немецкие радиостанции сообщили о крупных успехах немецких войск, продвинувшихся в первые же часы далеко в глубь территории противника. Наконец началось давно обещанное крупное наступление. Мы опять двинулись на запад, и наши дивизии не остановятся до тех пор, пока последний солдат союзников не будет сброшен в море, Я слушал победные новости со смешанным чувством надежды, беспокойства и сдержан- № ности. Хотя прорыв в Арденнах дал первоначальные впечатляющие результаты, он произошел на достаточно узком фронте для глубокого проникновения наших войск на юг. Мои надежды увядали и росла тревога по мере того, как проходили дни и уже не приходили вести о наших успехах. Через, неделю после того, как мы были взбудоражены фанфарами и военными маршами, голоса, заверявшие нас в скорой победе, умолкли. Наступление замедлилось от холода и грязи, а затем было остановлено свежими дивизиями союзников, брошенных на ликвидацию нашего наступательного клина. В канун Рождества наши шансы на крупную победу пришли к нулю.

В канун Рождества в порту было торжественно и тихо — по крайней мере до полуночи. Я совершал вечерний обход комнат, беседуя со своими подводниками, раздавая им заверения, в которых они не нуждались. Каждый из них прикрыл свою душу прочным панцирем, чтобы защититься от превратностей распадавшегося мира. Я вернулся в свою комнату после того, как выпил со своими офицерами, унтер-офицерами и матросами изрядное количество налитков. Сварил себе кофе на горячей плите, погрузился в кресло и принялся читать. Комната была насыщена запахом хвои от елки, которую матросы установили в одном из углов. Это напомнило мне счастливые праздники Рождества в прошлом. Жилой комплекс затихал. Я постепенно заснул, видя во сне веселую пирушку.

Через несколько часов после полуночи меня разбудил громкий стук в дверь. Стучал мой идейный курсант, который стоял на вахте;

— Герр обер-лейтенант, я видел, как один из матросов провел через проход в заборе женщину и скрылся с ней в комнате.

Сообщение меня заинтересовало. Я отправился в дальний конец коридора, где находилась комната матросов. Стараясь не шуметь, открыл дверь. В комнате было темно и тихо. Включил свет, но обнаружил, что ребята подстраховались, вывернув лампочки.

— Сходите за фонариком, курсант.

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант! — воскликнул он, сгорая от нетерпения,

Я остался у двери, прислушиваясь. Слышал только тихое размеренное дыхание спавших матросов. Жаль, что курсант вмешался в это дело и помешал мне спать. На этом этапе войны разве имело значение, где наши парни занимались любовью? Ведь каждому из нас отмерено не так много жить и любить. И все же дисциплина должна соблюдаться.

Курсант вернулся с фонариком, и я направил луч света на первого спавшего матроса. Все в его кровати выглядело естественным. Следующий матрос проснулся от света и моргнул ресницами. Третья постель была подозрительно объемной. Я приподнял краешек одеяла, и под ним показалось испуганное личико юной блондинки. Я осознал, как бестактно поступил, и опустил край одеяла, чувствуя себя виноватым. Затем в казарме зажегся общий свет, и я обнаружил еще двух девиц.

Я ограничился осмотром этой комнаты, рассчитывая, что обитатели других, услышав суматоху, постараются побыстрее освободиться от своих напарниц. В отношении же трех «попавшихся» матросов мне пришлось решать старую коллизию между требованиями дисциплины и моими личными симпатиями к парням. Я отложил свое решение на время после праздников.

На второй день после Рождества задрожала земля и послышался глухой рокот в отдалении. Мне это было хорошо знакомо. Шла массированная бомбардировка города — в данном случае Гамбурга. Я взял бинокль большого увеличения и занял место на шоссе, проходившем неподалеку, по господствовавшей над местностью возвышенности.

На голубом небе не было ни облачка, воздух холоден и прозрачен. Гамбург освещало белое зимнее солнце. С моего места были видны солнечные блики на крыльях и фюзеляжах «летающих крепостей», подлетевших со стороны моря. Они плавно спускались с небес и пикировали на город. Самолет за самолетом выплывали из отдаленной дымки. В просветах между сотнями бомбардировщиков и бесчисленных истребителей сопровождения подпрыгивали серые и черные комочки от разрывов зенитных снарядов. Я видел через окуляры бинокля, как на Гамбург сыплются бомбы, как вспыхивают на фоне голубого шелка небосвода красные и желтые шары, как взрываются и кувыркаются в воздухе горящие самолеты, как наши «мессершмиты», подобно ястребам, бросаются на бомбардировщики, заполняя воздушное пространство обломками неприятельских летающих машин. Под моими ногами на расстоянии многих километров от боя дрожала земля. Тысячи ни в чем не повинных жителей Гамбурга, которые молились на Рождество, были заживо сожжены и обращены в пепел. Должно быть, мои родные погибли таким же образом.

Что за гнусная, нелепая война, на которой здоровые мужчины и самая совершенная техника используются для уничтожения беспомощных и безобидных людей. Я убеждал себя, что участвую в другой войне, где одни топят другие корабли с оружием и боеприпасами, прежде чем последние будут использованы для убийств и разрушений. Но каким бы способом ни велась война, ее ужасные последствия не поддаются воображению. Смерть в гигантских масштабах становилась столь будничной, что сама жизнь казалась неуместной, лишней, а обыкновенные радости жизни чем-то ненормальным, странным и нелепым. Даже любовь порядочной женщины воспринималась как помеха каждодневному кошмару выживания.

Моя горечь в связи с трагическим ходом войны, с тупостью и некомпетентностью в штабе, обрекавшими нас на бессмысленные жертвы, стала невыносимой в начале января. После попыток ускорить ремонт нашей лодки в период между Рождеством и Новым годом я был вызван — без всяких объяснений — к адмиралу Деницу в резиденцию его штаба, расположенную в окрестностях Берлина. Это было странно, так как Лев все больше и больше удалялся от своих капитанов. В годы триумфа и побед он регулярно навещал командиров подлодок и их команды в портах. Позже он прекратил свои визиты и вместо них вызывал командиров на встречи в казенной атмосфере штаба в Париже. После захвата союзниками Парижа и гибели большинства наших судов Лев перестал приглашать капитанов.

В Берлине я занял номер в отеле «Фюрстендорф», принял душ и побрился, надел свежую белую сорочку и новый галстук. Затем на ожидавшем меня мини-автобусе отправился по шоссе в восточный пригород столицы Бернау. Проехав по пустынному шоссе, через сосновую рощу, я прибыл к комплексу штабных зданий, тщательно охраняемых и носящих экзотическое название «Коралл». После проверки документов часовым меня провели внутрь могущественного морского ведомства. Лабиринт вычищенных до блеска коридоров, легион офицеров в безукоризненно белых мундирах делали здание похожим на госпиталь. Отсутствовали только запахи эфира и антисептики. Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Меня потянуло назад к своей пропотевшей, чумазой команде.

Мне сообщили, что адмирал еще не приехал, и пригласили позавтракать. В столовой декорированные столы, прекрасные скатерти, отборный фарфор, серебряные приборы с орнаментом, ряды официантов в белых фраках произвели на меня впечатление какой-то ненужной парадности. Я подумал, что большинство этих людей можно было бы использовать в годы войны с большим смыслом. Если бы они меньше развлекались и старались снабжать нас средствами для ведения сражений, Германия сохранила бы многие из тех 203 экипажей подлодок, которые были потоплены в минувший год. Возможно, мы располагали бы тогда армадой подводных лодок в 682 оперативные единицы, которая была отправлена на дно с начала войны.

Когда столовую покинули элегантные штабисты, я остался с пятью офицерами, чья синяя форма резко контрастировала с белизной мундиров постоянных обитателей этого здания. Отсутствие наград характеризовало их как новичков, еще не нюхавших пороха. Из совместной беседы я узнал, что это командиры новой партии подлодок, которые ко времени укомплектования личным составом уже устарели. Эти ребята были готовы выйти в море, но их задержал вызов адмирала. Глядя на них, я видел перед собой покойников. При отсутствии боевого опыта у них не было ни малейшего шанса выжить, даже если они и не имели недостатка в уме, способностях и хорошей подготовке. В условиях обширной и многообразной системы противолодочной обороны противника они неизбежно потеряются. Я подозревал, что они не были даже проинструктированы относительно того, что их ожидает.

Через некоторое время нам сообщили, что адмирал готов принять нас, и провели в большой светлый кабинет. Дениц стоял у окна, на его бледном лице играли лучи зимнего солнца. Он сильно постарел с тех пор, как я в последний раз видел его в Лориане в 1941 году. Тогда в теплый осенний день он прикрепил к моей груди Железный крест. Теперь же он выглядел осунувшимся, малорослым и менее подвижным.

Адмирал пожал каждому из нас руки и пригласил присесть в кресла, стоявшие напротив его стола. Он прошелся перед нами и начал говорить, стараясь держаться уверенно и решительно. Он говорил о необходимости самопожертвования и о больших переменах к лучшему в подводной войне, которые вскоре должны были про-» изойти. По его словам, цель нашего предстоящего похода — это связать военно-морские силы союзников в их собственных акваториях и не допустить операций противника близ побережья территорий, контролировавшихся нашими войсками. Мы должны были стать теми доблестными воинами, которые будут самоотверженно сражаться до тех пор, пока новые типы лодок не изменят ход войны в нашу пользу. Когда мы вернемся из похода, то получим первую из этих лодок. В заключение Дениц поразил нас заявлением, что ради выполнения стоявших перед Германией задач он пошлет на фронт все имевшиеся в наличии лодки, даже те, которые предназначены для учебных целей.

Речь адмирала была короткой, но впечатляющей: Дениц все же не утратил способности зажигать в нас искры энтузиазма, также как после его выступлений в годы триумфа. Вместе с тем он ничего не сказал нового и, как мне показалось, был убедителен только потому, что нам отчаянно хотелось верить ему. Мои представления о Денице сводились к тому, что его тактика, некогда обеспечившая нам победы, теперь вызывала бессмысленную гибель тысяч подводников вместе с их устаревшими подлодками. Его последний приказ можно было расценить только как отчаянную попытку отсрочить неизбежное поражение. И все же я от всей души желал себе ошибиться.

После двухдневного отсутствия я вернулся на базу. На следующее утро за завтраком старпом доложил, что ремонт «У-953» завершен и лодка днем раньше отбуксирована к пирсу. Затем в большом возбуждении он сообщил мне, что в порт прибыли две лодки новейшего типа и перед наступлением сумерек пришвартовались рядом с нашей. Я прервал завтрак, переоделся в свой кожаный костюм и спустился к причалу. У его подножия стояла «У-953», свежевыкрашенная, с надраенной палубой, с пушками, на которых еще не высохла смазка. Мои подводники собрались на кормовой палубе для переклички. Каждый из них поглядывал одним глазом на меня, а другим — на монстрообразные новые подлодки, стоявшие по оба борта от нашей. Я вступил на борт нашей возрожденной рабочей лошадки, ответил на рапорт старпома и приветствие команды, затем сказал всем, что нам придется совершить еще один поход на нашей старой подлодке, прежде чем нам предоставят лодку нового типа, подобную тем, что раскачиваются рядом с нами. Я пообещал это в надежде, что Дениц сдержит свое обещание.

Из того, что дал поверхностный осмотр «У-953», я пришел к выводу, что в сухом доке механики основательно поработали. Страдавшая всемк старческими болезнями, она была переоснащена новым оборудованием. Прежний примитивный «шнёркель», доставлявший нам столько неприятностей, был заменен новым гидравлическим устройством с усовершенствованным поплавком. Вонь от разложения и застоя сменил запах новой краски. «У-953», кажется, была готова к походу.

Затем я решил познакомиться с одной из подводных диковин. Перейдя по сходням на один из стальных китов, я спросил у вахтенного, на месте ли командир. Тот ответил утвердительно.

— Как его имя?

— Капитан-лейтенант Зигман.

Мой прежний капитан с «У-230»! Я взобрался по необъятной скорлупе легкого корпуса на мостик, опустился через люк в оборудованную сложнейшей аппаратурой боевую рубку, из нее в помещение центрального поста, которое походило на электростанцию. Заметив Зигмана, стоявшего ко мне спиной, я взволнованно произнес:

— Доброе утро! Хочу доложить о своем прибытии. Зигман обернулся:

— Что за черт! Неужели это ты? Что привело тебя в этот вшивый порт?

— Прибыл из Норвегии на старой развалюхе, чтобы из нее сделали новую.

— Ты все еще ходишь на одном из этих старых гробов? — спросил он с удивлением.

— Увы, у меня нет ваших связей. Поздравляю с новой подлодкой.

— Спасибо. Пойдем, я покажу тебе ее. Или ты уже видел такой корабль раньше?

— Нет, не имел удовольствия.

Пока мы шли в носовые отсеки, Зигман сообщил, что сменил «У-230» на новую подлодку весной прошлого года. 21 августа, когда союзники высадились в Тулоне, команда бежала с «У-230», которой командовал уже Эбербах. Большинство наших старых товарищей захвачено в плен. Я также узнал от Зигмана, что Фридрих покинул «У-230» вместе с ним и остается его главмехом. Ридель же стал капитаном «У-242». Мы дошли наконец до носового торпедного отсека. В его обширном помещении было установлено шесть торпедных аппаратов вместо четырех, имевшихся на обычных подлодках. Вдоль стенки прочного корпуса располагалось хранилище для 14 незагруженных торпед.

— Мы загружаем аппараты при помощи гидравлики за десять минут, — пояснил Зигман. — Только нажимаем кнопки, и все потихоньку идет само собой. Больше мы к торпедам не прикасаемся.

Отсек был оборудован механизмами для хранения, перемещения и загрузки торпед в аппараты. Торпедисты, спавшие на старых лодках вповалку среди стальных рыбин, имели здесь просторное помещение для отдыха. Офицеры и унтер-офицеры занимали помещения, похожие на каюты 1-го класса на пассажирском лайнере. Водоизмещение новой лодки почти в три раза превосходило водоизмещение «У-953».

— Ты не поверишь, но мы движемся под водой быстрее, чем на поверхности, — продолжил Зигман пояснения. — Можем двигаться там с предельной скоростью в 17 узлов довольно продолжительное время.

— И кроме того, можете атаковать конвой из подводного положения.

— Это еще не все. Мы не только быстрее движемся под водой, но также способны стрелять торпедами с глубины 50 метров, воочию не видя цели. Глубина нашего погружения в два раза превышает вашу, и мы легко уходим от преследующего эскорта.

— Выходит, что вы практически неуязвимы.

— Именно так. Высокая скорость позволяет нам атаковать и уходить незамеченными. Новая электронная система управления стрельбой обеспечивает стопроцентную точность огня. Наш новый «шнёркель» действует так же, как ваш перископ. Он выдвигается очень быстро и позволяет скорее перезарядить батареи. Наша подлодка — идеал субмарины.

То, что нам говорили много месяцев, было правдой. Новые подлодки действительно существовали. И по общему мнению, это на самом деле было чудо-лодки. Отправленные в море в достаточном количестве, они могли бы загнать союзников в глухую оборону на море. Если бы только наступление противника с востока и запада могло быть задержано на определенное время...

Зигман отказался от моего предложения позавтракать. Он спешил провести конец недели в кругу семьи. Мы тепло расстались, пожелав друг другу удачи и успеха. Оба сознавали, что нас теперь разделяло. Великолепная новая лодка давала ему весомые гарантии пережить конец войны. Моя же древняя обрекала меня на верную гибель.

С горечью в душе и тревогой за свою команду я приготовился к выходу в море.

Глава 27

Утром 8 февраля «У-953» выскользнула из Любекской бухты и направилась на север. Через 12 часов барахтанья в волнах нам уже казалось, что мы и не выбирались на сушу. Лодка, вопреки прежним язвительным замечаниям в ее адрес, демонстрировала высокие ходовые качества и слаженную работу механизмов. На высокой скорости «У-953» проходила теснины и мелководье среди Датских островов. Новое электронное оборудование предохраняло ее от внезапной атаки противника. Новый чувствительный радар, компактный и легко управляемый, постоянно вращался, отслеживая обстановку на небе и на море.

Перед наступлением второго дня похода наша лодка вошла в пролив Скагеррак. Выход ее в глубокие воды совпал с появлением тумана и усилением активности противника. Радар пеленговал слабые импульсы из разных источников, но лодка была защищена плотной пеленой тумана, как хрупкий стеклянный сосуд, помещенный в коробку с ватой. Я не намерен был рисковать командой и лодкой только ради того, чтобы увеличить скорость хода в надводном положении. Как только радар запеленговал два самолета, я приказал уйти под воду.

Послышалось шипение выходившего из цистерн воздуха, и я почувствовал, как лодка начала погружаться. Перед тем как закрыть крышку рубочного люка, подумал, что англичанам будет трудно отыскать в тумане место нашего погружения. «У-953» ушла под воду. Я полагал, что наше движение на глубине продлится до окончания перехода, семь или восемь недель. За шипением подтравливавшего воздуха последовал тревожный возглас:

— Трещина в загрузочном люке дизеля — лодка набирает воду!

— Только не это, — застонал я. — Черт бы побрал эту старую посудину! Закрыть клапаны, готовиться к всплытию — выравнивай, главмех.

Неожиданно лодка дала резкий дифферент на корму. Решив, что течь серьезна, я приказал включить обе донные помпы. Но прежде чем они заработали, «У-953» стала быстро погружаться. Стараясь быть как можно спокойнее, я отдавал распоряжения:

— Продуть балласт. Оба двигателя — полные обороты. Всплытие. Надеть спасательные средства.

В ответ на возглас главмеха: «Мостик свободен!» — я бросился к рубочному люку. За мной последовали зенитчики. Наверху день сменился сумерками. Плотность тумана была столь велика, что исчезли из виду нос и корма лодки. У нас оставался один выход — двигаться на север в фиорд Осло. Там на базе ВМС в Хортене я рассчитывал устранить течь — если бы мы, конечно, пережили ночь.

— Самолет, пеленг 1-2-5, дистанция 5000 метров, — зазвучал взволнованный голос в переговорной трубе.

Затем заревели авиамоторы. С правого борта начала бить 20-миллиметровая спаренная зенитная установка, за ней последовала 37-миллиметровая автоматическая пушка. Через мгновение над лодкой промчалась слабая тень и исчезла вдали, прежде чем зенитчики могли повернуть стволы. Где-то неподалеку почти одновременно раздались два взрыва глубинных бомб. Послышался шум двигателей второго приближавшегося самолета. Наша артиллерия послала в туман завесу огня. Но самолет находился уже над нами. С неба пролился яркий свет. Туман засверкал, как сполох пламени. «Томми» сбросили осветительную ракету на парашюте, который завис в стороне от нас в тумане.

Новая атака Началась с кормы по правому борту. Сквозь сияющую пелену тумана прорвался рой трассирующих пуль. Была сброшена вторая ракета. Пока над нами кружили два самолета, радар запеленговал приближение третьего. Вскоре четыре машины носились в воздухе, подобно голодным стервятникам. Мы ожидали следующей атаки, подтянув новый комплект боеприпасов и уныло глядя на холодные волны Скагеррака. Затем самолеты стали пикировать на нас один за другим. Но их атаки с бреющего полета не удались. Огонь наших зениток не позволял самолетам произвести бомбардировку. Когда атаки закончились, радар показал наличие в воздухе лишь трех самолетов.

Дизели грохотали в унисон с ревом авиамоторов. Стволы зениток вертелись согласно указаниям радара. Более двух часов атаки не повторялись. Затем в 02.20 вышел из строя наш радар. Не отслеживая небо, мы были беззащитны, не могли вести эффективный огонь. Гибель лодки представлялась более реальной, чем заход в фиорд Осло.

Англичане бдительно следили за нами еще два часа. Затем произошло невероятное и непостижимое. Самолеты, один за другим, прекратили преследование. В 04.40 небо очистилось. Вскоре после 06.00 туман рассеялся и показались горы Норвегии. Через час мы вошли в бухту Хортена.

К моему большому разочарованию, я обнаружил, что небольшая база ВМС не оснащена оборудованием для ремонта загрузочного люка дизеля. Мне посоветовали отправиться в Кристиансунн, где имелась приличная ремонтная база. Однако я нашел здесь способного электрика, который заменил выгоревший кабель радара. Проведя беспокойный день в порту, «У-953» снова отправилась в опасный переход. Прокрадываясь вдоль скалистого побережья, ощупывая локатором свободный проход между скалами и рыбацкими шхунами, нам снова удалось пройти незаметными для англичан, которые бдительно отслеживали южную часть горизонта. Через час после рассвета мы проскользнули в бухту Кристи-ансунна. И здесь я узнал, что смогу устранить течь на лодке только в Бергене. У меня не оставалось иного выбора, как следовать туда в надводном положении, полагаясь на небрежность британских летчиков. Если бы противник совершил налет несколькими самолетами, лодка, естественно, не смогла бы себя защитить.

Мы вышли из Кристиансунна через час после наступления сумерек. Море успокоилось. Грохоча дизелями, лодка двигалась по волнам в опасной близости от скал, укрываясь в фиордах под сенью высоких гор. Мы шли по ночам, огибая скалы и ловушки, днем отсиживались в портах, ставших ненадежным убежищем. На восходе солнца 11 февраля лодка повернула в фиорд Бергена, завершив переход, казавшийся совершенно невозможным. Мы прошли дистанцию от Любека до Бергена в надводном положении без единой царапины. Уверен, что повторить такой поход мы бы уже не смогли.

В Бергене штаб Одиннадцатой флотилии охватила тревога. Ее вызвала частично пропажа «У-1053». Готовая к походу лодка после глубокого погружения не вышла на поверхность. Отчаянные ночные поиски не дали результатов. Кроме того, радио сообщило удручающую новость о том, что Советская Армия прорвала Восточный фронт и отбросила наши войска на западный берег Одера. Казалось невероятным, но русским удалось создать плацдарм для наступления близ Врицена, всего в 60 километрах к востоку от Берлина и 40 километрах от резиденции штаба Деница. Очевидно, правда сильнее, чем надежда и желание. Она совершенно беспристрастна. Я осознал, что угроза самому существованию Германии гораздо больше, чем мы в состоянии допустить.

Тем не менее я вел себя так, будто война будет продолжаться вечно. С мрачной решимостью сосредоточился на ремонте лодки, который планировал, и на подготовке ее к выполнению задания. В середине этого тревожного дня я повел лодку в сухой док, где должны были намертво заклепать и заварить погрузочный люк. На борту «У-953» было все необходимое оборудование, чтобы обойтись без него. Я решил, что не буду больше пользоваться этим люком, пока управляю лодкой. Постарался пораньше покинуть док, поскольку имел последнюю возможность выспаться в нормальной постели перед тем, как на несколько недель уйти под воду.

В середине следующего дня я вывел «У-953» из сухого дока, убедившись, что сваренный шов выдержит самые свирепые атаки глубинными бомбами. Чтобы еще раз испытать подлодку на прочность, я выбрал путь, оказавшийся роковым для «У-1053». За погружением «У-953» наблюдал тот самый тральщик, что присутствовал при трагическом уходе под воду нашей предшественницы. Выведя подлодку на глубокую воду, я укрылся вместе с командой в прочном корпусе и приказал главмеху медленно и осторожно погружаться. Мы старались услышать малейший скрип болта или треск заваренного шва. Но не было слышно ни звука. «У-953» с честью прошла испытание: она доказала свою прочность, вела себя безукоризненно, охотно следовала всем нашим командам.

Поздним вечером 17 февраля мы наконец покинули Берген. Скоро над фиордом опустилась ночь. Огромные скалы сомкнулись вокруг лодки, словно хотели проглотить нас. Ветер гнал с запада на восток тяжелые тучи, временами закрывавшие луну и помогавшие нам укрыться от противника. Через два часа мы достигли северного выхода из фиорда Берген, где причудливые скалы, залитые бледным светом, противостояли пенистым морским волнам.

— Импульсы радара над носовыми отсеками! — гаркнул в переговорную трубу оператор.

Я понимал, что нам нельзя долго оставаться на поверхности, но требовалось время, чтобы провести подлодку между скал и течений. Как только она вышла из спокойной серебристой акватории фиорда в бурные волны Норвежского моря, я подозвал к рубочному люку главмеха.

— Слушай внимательно, Зельде, — обратился я к нему, словно к несмышленному ребенку. — Когда я объявляю тревогу, ты должен опускать лодку под воду крайне осторожно — никаких рывков, никакого чрезмерного крена. И не больше чем на 30 метров, понятно?

— Понятно, командир.

— Цель по курсу 25-100, нулевой пеленг! — крикнул матрос.

На этом закончилось наше движение по поверхности моря. Пронзительно зазвенел звонок, из цистерны бадла-ста со свистом вырвался воздух. Перед тем как сойти в рубочный люк, я заметил, что нос лодки опустился под воду чересчур быстро, и крикнул:

— Главмех, не опускай лодку ниже 35 метров, будь внимательным!

Захлопнув крышку люка, я почувствовал, что лодка опускается с нарастающим дифферентом.

— Проклятье! Выравнивай лодку, поднимай носовую часть!

Нос опускался на подводные скалы, которые могли разнести корпус вдребезги. Через несколько секунд мощным толчком меня выбросило из рубки на палубные плиты, затем лодка взбрыкнула, как норовистая лошадь, и сделала скачок вверх. Я взял управление на себя. Несколько резких маневров горизонтальными рулями, быстрая регулировка, и лодка успокоилась. Ошарашенный и обозленный, я снова обратился к главмеху:

— Скажи Бога ради, что ты делаешь?

— Был в неисправности дифферентометр, командир, — промямлил Зельде виновато.

— Чепуха, ты установил дифферентометр всего несколько часов назад.

— Может, это из-за мощной фронтальной волны.

— Ладно, Зельде, больше никаких сюрпризов. Придется тебя потренировать на погружения, когда вернемся в порт — если вернемся. — Я схватил с верхней полки микрофон и скомандовал: — Слушать в носовом торпедном отсеке. Проверить в торпедных аппаратах все крышки и узлы. Все забортные клапаны. Результаты доложить немедленно.

Через несколько минут напряженного ожидания пришли ответы. Старпом доложил, что в носовом отсеке все в порядке. Несмотря на мощный толчок, мы избежали повреждений. Некоторое время «У-953» шла спокойно на заданной глубине курсом на северо-запад в Атлантику. Однако вскоре главмех снова продемонстрировал свою неопытность и, хуже того, некомпетентность. Неспособный поддерживать ход лодки на глубине «шнёркеля», он постоянно выдвигал трубу на обозрение бдительных «томми» и в конце концов уронил ее на палубу. Несколько раз главмех закрывал поплавком трубу «шнёркеля», от чего страдала вся команда. Из-за удушья подводники дергались и блевали. В то же время умопомрачительные пируэты лодки швыряли их из стороны в сторону. Главмех делал наше существование невыносимым. Приходилось снова и снова брать на себя его функции и обучать его основам эксплуатации «шнёркеля».

Мы продолжали свое беспокойное движение, хотя сам поход представлялся бесполезным. К этому времени союзники сконцентрировали свои военно-морские силы, разбросанные ранее на большом пространстве океана, в районе Британских островов. Большие группы эсминцев патрулировали близ Шетландских и Фарерских островов с целью перехватить одиночных «волков», о рейдах которых британское Адмиралтейство заранее информировали сочувствовавшие им агенты. Ни одно из мероприятий по подготовке к нашему весеннему наступлению на море не осталось для противника секретом. В первые дни февраля было потоплено шесть наших подлодок, впервые совершавших поход. Одна за другой они попадали в ловушки противника. Эти лодки были слишком медлительны и неповоротливы, чтобы соревноваться с высококлассными командами неприятеля, охотившегося с моря и с воздуха. Командный состав большинства лодок не имел боевого опыта и не знал приемов спасения от охотников. Окружавшие Великобританию моря превратились в своеобразный бассейн, в котором англичане упражнялись в искусстве уничтожения наших беспомощных подлодок. И если сотням самолетов, сторожевиков и охотников не удавалось топить все наши подлодки, то их работу довершали минные поля, протянувшиеся на несколько сот миль.

Такова была обстановка, когда «У-953» приблизилась к передней линии обороны противника. Подводники, несмотря на ослабленные барабанные перепонки и плохое зрение, не пали духом и не утратили чувства юмора. Когда мучения от движения лодки на глубине «шнёркеля» закончились и «У-953» пошла нормальным ходом, команда расслабилась и настроилась на оптимистический лад. Одни писали письма, которые, как всем было известно, никогда не будут отправлены по почте и никогда не дойдут до адресата. Другие читали или сочиняли стихи. Случайно я обнаружил в стопке перепечатанных коммюнике командования вермахта образцы литературного творчества подводников. Их искренность компенсировала недостаток изящества стиля. «Элегия о «шнеркеле», которую написал моторист Хагеман, в шутливой форме передавала ужасные испытания, которые мы переживали каждую ночь:

С тех пор как мы покинули Берген,

На нас, несчастных, обрушилось много бед.

Со страхом, дрожью и плачем

Мы тащимся часто к «шнёркелю».

Когда от вакуума лопаются наши перепонки,

Мы падаем на палубу в муках и слезах,

Глаза наши выкатываются из орбит.

Чтобы видеть, приходится их брать в руки.

Чтобы ослабить боль и выпрямиться, Мы уравновешиваем давление, зажимая носы. Каждый бранится — и это никогда не кончится: «Поведение поплавка «шнеркеля» необъяснимо». Но мы попали под его власть совсем недавно. И обречены страдать от него каждую ночь. Теперь остаток жизни мы будем зависеть От перепонок и глаз наших верных жен.

Механик Мюллер, добродушный парень, обратился в своем творчестве к более веселой теме:

Моряк часто носит татуировку

Как украшение, а не знак табу.

Исповедь в каждом из его грехов

Наколота на его многострадальной коже.

Среди якорей, канатов и пилы-рыбы,

Среди черепах, бабочек и морских звезд

Царствует прекрасная, как жемчужина,

Его нагая возлюбленная.

Он носит ее крепко, бережно и нежно

На своей левой волосатой руке.

На правой — выколота пара переплетенных рук

И надпись: *Роза, я твой со всеми твоими деньгами».

Выколоты имена других дам сердца

И даже дни их рождения.

Да, обманутый моряк никогда не потеряет лицо,

Его ветреную кралю легко стереть.

Выколи крест на ее имели, и получишь другую татуировку:

Вместо Розы будет Сузи из Тимбукту.

После недели осторожных маневров с целью обойти кордоны охотников мы получили оперативный приказ. Он поступил 23 февраля в 01.00, когда «У-953» преодолевала морские волны, взъерошенные штормовым ветром с запада. Главмех отчаянно пытался удержать лодку на глубине «шнёркеля», но она поднималась и опускалась, как на качелях, вынуждая подводников цепляться за трубопроводы и вентили. При этом они не прекращали выполнять свои обязанности. В отчаянии я снова брал на себя функции механика и выговаривал ему:

— Главмех, сколько мне учить тебя контролировать лодку и держать ее на ровном киле?

— Шторм усиливается, — отвечал он, — поэтому я и не могу удержать лодку.

— Зельде, не вешай мне лапшу на уши. Видишь, лодка идет устойчиво. Просто держи ее на глубине 13 метров.

Через несколько минут после того, как Зельде заступил на свое место, лодка снова потеряла устойчивость. Подводники судорожно хватали открытыми ртами воздух и скользили по палубным плитам, как по льду. В отчаянии они пучили глаза и молча молили меня избавить их от этой бессмысленной пытки. Затем подлодка резко дернулась и обнажила над поверхностью свою надстройку, ставшую удобной целью.

Стервятники тотчас обнаружили нас.

— Импульсы радара, громкость три! — закричал оператор.

Подавив желание открыть люк и послать на мостик стрелков, я скомандовал:

— Оба дизеля — полные обороты! Открыть все воздушные клапаны. Команде — в носовой отсек, включая тебя, главмех.

Мощно загрохотали дизели, подлодка отчаянно раскачивалась. Несколько секунд, показавшихся вечностью, сна оставалась на поверхности беззащитной, затем пошла под воду медленно и уверенно. Когда образовался дифферент в 40 градусов на нос, обескураженные подводники стали пробираться на свои места в кормовые отсеки, медленно передвигаясь и подталкивая друг друга. Работу дизелей взяли на себя электромоторы. «Шнёр-ксль» и перископ были втянуты внутрь, и лодка резко рванулась вниз. На глубине 80 метров мне удалось выровнять ее. Только после этого мы осознали, что бомбардировки не было.

Через 20 минут, когда «У-953» уже шла нормальным ходом на запад, я решил проблему с главмехом раз и навсегда. Стало очевидно, что Зельде — безнадежен. И никто не простил бы мне решения предоставить ему еще одну возможность погубить 54 подводника. Я потребовал, чтобы главмех покинул помещение центрального поста и оставшееся время похода находился в качестве гостя в офицерской кают-компании.

Остаток ночи я провел на центральном посту. Когда по корпусу лодки забарабанили импульсы «асдика», а наверху зашумели винты морских охотников, ведших поиск, я приказал заглушить двигатели, опустить «шнёркель» и готовиться к бомбардировке.

На столике лежала радиограмма из штаба, принятая вскоре после полуночи. С тех пор к ней никто не прикасался. Я поднес листок с текстом к небольшой лампе и прочел: «У-953». Проводить операции в Плимутском заливе, начиная от мыса Лизард. Следовать вдоль 200-метровой линии от побережья. Информация о новых минных полях будет передана позднее».

Приказ удивил меня по двум причинам. В октябре прошлого года штаб прекратил операции подводных лодок в Ла-Манше из-за того, что наши потери там значительно превосходили успехи. Почему они решили снова послать нас в район, который стал кладбищем немецких подлодок? И зачем эти настойчивые требования следовать вдоль 200-метровой линии? Штабу было хорошо известно о создании здесь эффективной противолодочной обороны. Наши потери были печальным свидетельством тому. Чтобы не совершать самоубийства, я решил проиг- . норировать последнюю часть приказа и повел лодку установленным курсом.

«У-953» преодолела уже значительное расстояние. Я провел лодку вдоль западной оконечности обширных минных полей к югу от Гебридских островов, уклонился от встречи с большой флотилией эсминцев близ Северного пролива, затем проскользнул в спокойные прибрежные воды Западной Ирландии, миновав знакомые маяки. Во время этого этапа нашего скрытного движения попытки штаба активизировать подводную войну в проливе Ла-Манш привели к новым потерям. «У-480» была потоплена у мыса Лэндс-Энд, «У-927» атакована самолетом и отправлена на дно у Эддистоунских скал. Это была уже 13-я лодка, потерянная в феврале.

В течение 17 дней подводного плавания я менялся в соответствии со строгим графиком дежурства со старшим механиком Бергером. Наконец «У-953» обогнула южную оконечность Ирландии у маяка на Фастнетской скале и вышла в Ла-Манш. В эти дни мы изучали коммюнике верховного командования вермахта, отчаянно пытаясь отыскать хоть слабый лучик надежды. Увы, напрасно. Трагизм обстановки усиливался по мере того, как рушились наши фронты, сдерживавшие наступление союзников. 5 марта американские войска вошли в Кёльн. Двумя днями позже они форсировали Рейн у Ремагена, и вскоре оба берега реки от Голландии до Кобленца оказались под контролем союзников. На востоке Советская Армия вторглась в Германию широким фронтом от Балтики до Силезии, вынуждая к бегству тысячи солдат и гражданских лиц. Пока мы ждали чуда, которое спасет нашу родину, города, где жили многие подводники из нашего экипажа, были захвачены врагом. Все наши попытки начать весеннее наступление заканчивались неудачами. Как правило, устаревшие подлодки, неопытные офицеры и беспомощные экипажи гибли на дне под глубинными бомбами, подобно животным, идущим на заклание. Похоронную музыку для них воспроизводили тысячи акустических буев, славших ложные предупреждения о присутствии неприятельских эсминцев.

Этот дьявольский концерт сопровождал нас каждый день, а в морских глубинах еще распространялось эхо от взрывов, уничтоживших «У-683», когда мы осторожно подходили ясным солнечным утром к мысу Лизард на юго-западе Англии. Шум «громыхалок» следовал за нами до внешнего рейда Фалмутской бухты, где я заметил три патрулировавших эсминца. Корабли ходили зигзагами до полудня, но нас оберегала, как щит, высокая плотность воды. Сильное течение, тащившее лодку в залив, тоже помогало скрыть наше присутствие.

Несколько дней мы крейсировали в прибрежных течениях, пытаясь обнаружить подходящие цели. Порой поверхность моря находилась всего в пяти метрах от ограждения мостика лодки, а дно — всего лишь в двух метрах от киля. Мы тайком сновали взад и вперед между Эддистоунскими скалами и Плимутской бухтой, ожидая своего шанса. Над нами бороздили море надводные корабли, вели авиаразведку самолеты и громыхали акустические буи. Не было никакой возможности вынырнуть на поверхность для вентиляции отсеков и подзарядки батарей.

19 марта мы едва не разделили судьбу своих погибших друзей. «У-953» лежала на грунте, ожидая конца прилива, когда слабые шумы вращавшихся винтов усилились. Прежде чем мы могли сняться с грунта, рядом с нашей лодкой, затаившейся на глубине всего лишь 38 метров, оказались три эсминца. Серии взрывов боезарядов заставили лодку совершить шесть быстрых судорожных прыжков. Причем пугали не столько сами взрывы, сколько грохот, который следовал за ними. Сначала возникало впечатление, будто по корпусу лодки протащили железную цепь или сеть, затем следовал грохот, как если бы на нее сбросили огромный груз булыжников. Никто из нас никогда не слышал такого шума прежде, и это было страшное, мучительное испытание. Что означал этот скрежет и грохот? Возможно, какое-то новое изобретение, имевшее целью вывести нас из терпения. Однако я пришел к заключению — и как выяснилось позже, правильному, — что англичане использовали новое радиолокационное средство, подобное «асдику».

Еще не затихли громовые раскаты от первой серии взрывов, как «томми» начали вторую бомбардировку. Она рвала на части океан, сотрясала дно, колотила мощными ударами лодку, едва не разрывая наши барабанные перепонки и раскалывая корпус. Однако «У-953» стойко держалась. Импульсы «асдика» беспрерывно били по корпусу лодки, но третья бомбардировка уже гремела вдали от нас. Видимо, эсминцы наткнулись на нас случайно. Их поисковые средства не смогли показать сколько-нибудь определенные очертания корпуса лодки. Вскоре отлив унес морских охотников в море. Их бомбардировки вслепую мы слышали еще три часа.

20 марта. «У-953» крейсировала у побережья на перископной глубине. В 09.20 я заметил несколько верхушек мачт с восточной стороны. Акустические средства не подавали никаких сигналов. Через десять минут верхушки мачт удлинились и на серебристой поверхности моря четко обозначились клубы дыма семи транспортов и четырех эсминцев. Я был заворожен этим зрелищем, радуясь возможности послать на дно несколько черных монстров. Быстро отдал команду:

— Все по местам, средний вперед.

Сейчас должны были получить вознаграждение недели и месяцы ожидания возможности покарать врага. Я повел лодку в направлении небольшого конвоя и прикинул свои шансы. Два эскорта шли впереди громоздких транспортов, и два других охраняли его сзади. Правый фланг конвоя был открыт для атаки. Бергер, дежуривший в помещении центрального поста, управлял лодкой как опытный моряк. Я был доволен своим выбором нового главмеха. Пока «У-953» находилась в засаде, конвой не совершал никаких маневров. С целью уберечься от опасности он двигался к мысу Лизард или Фалмутской бухте с невероятным легкомыслием. Охваченный азартом охотника, ожидавшего легкую добычу, я скомандовал:

— Десять градусов вправо! Отлично, так и держи курс.

Быстро окинул взглядом горизонт. В небе чернели несколько самолетов. Хеннеке рассчитывал курс, а старший матрос регулировал счетное устройство.

— Открыть заслонки торпедных аппаратов. Приготовиться к стрельбе по целям. Новая дистанция — две тысячи метров. Оба двигателя — полные обороты.

«У-953» неслась на большой скорости, невидимая для транспортов и гсд^вая немедленно атаковать. Затем пришло сообщение, сорвавшее атаку:

— Заслонки торпедных аппаратов полностью не открываются.

Я процедил сквозь зубы серию ругательств:

— Сделайте еще одну попытку, вы должны их открыть. Проходили секунды, лодка мчалась вперед.

— Заслонки открыть невозможно — погнута рычажная передача! — прокричал старпом в переговорную трубу.

— Попытайтесь в последний раз — они должны быть открыты, — настаивал я.

— Они совсем не двигаются, — ответил старпом, поднимаясь в рубку с удрученным видом.

— Разве ты не проверял заслонки, когда мы ударились о скалу?

— Проверял, тогда они открывались как надо.

В гневе и отчаянии, теперь уже точно зная, что старпом не проверял заслонки, я положил лодку на грунт. Затем ринулся в носовой отсек в надежде поправить положение. Несколько матросов все еще пытались повернуть рычаги, однако заслонки и крышки оставались в полуоткрытом положении. Авария лишила нас не только надежды на успешную атаку, но и сделала бессмысленным продолжение патрулирования. Фактически с более скверной ситуацией мы прежде никогда не сталкивались. С полураскрытыми внешними заслонками торпедных аппаратов внутренние оставались единственной преградой для проникновения в лодку морской воды. Однако они были слишком хрупкими, чтобы выдержать ударные волны от взрывов глубинных бомб. Я вспомнил случай с воздушным налетом на Брест, когда единственная авиабомба, взорвавшаяся на дистанции 50 метров от нашей подлодки, сломала внутреннюю заслонку, хотя внешняя была плотно закрыта. Я чувствовал, как по спине пробежал холодок. Бомбардировка, которую мы пережили днем раньше, легко бы сорвала заслонки и привела к затоплению лодки в течение секунд.

Коря себя за то, что принял на веру прежние заверения старпома о безупречном состоянии лодки, за то, что лично не проверил состояние рычажного механизма еще в доке, я стоял сейчас перед сомнительной перспективой безопасного возвращения в Норвегию. С мрачной решимостью я приготовился плыть через смертельно опасные прибрежные воды Англии и Ирландии с всего лишь одним исправным торпедным аппаратом.

Когда начался отлив, я снял лодку с грунта и повел на запад. Призрак смерти витал перед нашими глазами, когда с правого борта близ мыса Лизард прогремели взрывы глубинных бомб. Они уничтожили «У-327». Этот день оказался роковым и для двух других подлодок. В Северном проливе была потоплена «У-1003», а у Гебридских островов — «У-905». Сражение продолжалось с односторонними потерями для нас. Противник методично уничтожал наши подлодки, по одной в день. Внезапные бомбардировки, которые встретили наших новичков в Северном проливе близ мысов Лэндс-Энд и Лизард, показались мне очевидным свидетельством того, что англичане были заранее проинформированы о наших операциях.

Как раз в эти недели нашего ужасного самоуничтожения я потерял одного из своих близких друзей и сокурсников. Ридель, командовавший «У-242», погиб где-то у побережья Англии во время своего первого боевого похода в качестве командира подлодки. Она потонула, не подав сигнал бедствия. Никто точно не знает, куда опустился его стальной гроб.

Мы прошли мимо Северного пролива, обогнули Гебридские острова и осторожно проследовали дальше по спокойному морю на глубине «шнёркеля». По пути прошмыгнули сквозь кордоны эсминцев, особенно многочисленные у Шетландских островов. Затем преодолели последний рубеж противолодочной обороны англичан в Норвежском море. Когда «У-953» приблизилась к скандинавским горным вершинам, союзники прекратили охоту за нами. «У-953» вошла в фиорд Бергена в погруженном положении, не подавая сигналов о своем прибытии эскорту. Мы всплыли, полные отчаяния, не предъявляя ничего в качестве трофеев после своего долгого и мучительного похода — ничего, кроме своих жизней.

Глава 28

Когда «У-953», постаревшая и поржавевшая, закрепляла свои швартовы на пирсе, небо закрывали тяжелые серые тучи. Мы прибыли в порт в 16.10 7 апреля 1945 года. Никто не ждал и не встречал нас. Как только команда лодки добралась до жилого комплекса, начал моросить дождь. Берген и окружавшие его холмы исчезли за его завесой. Наступил вечер, полный мрачных предчувствий.

Командующий Одиннадцатой флотилией подводных лодок наскоро организовал для нас вечерний прием. Я доложил, что поход не принес результатов и мы едва унесли ноги. Я сообщил ему также, что мимо наших неисправных торпедных аппаратов прошел неприятельский конвой в полной безопасности.

— Всегда найдется очередной повод для атаки, — сказал командующий сочувственно. — Англичане просто так не исчезнут. Во время следующего похода вам придется поразить много целей.

Он уверял меня, что впереди нас ожидает успех. Подлодки новейших конструкций должны подойти со дня на день, а обычные, которые использовались в учебных дивизионах, уже поступают в порты в больших количествах.

Застолье затягивалось. Мы обсуждали профессиональные темы, не касаясь положения Германии. Я бодрствовал пять дней назад и, не отдыхая почти семь недель, испытывал непреодолимую потребность во сне. Когда заметил, что мои подводники пьянеют от крепких напитков, то резко поднялся, давая понять, что застолье закончилось.

На следующее утро я отправил «У-953» на верфи для тщательного обследования. Ее поломки оказались более серьезными, чем мы предполагали. Поскольку для серьезного ремонта лодки требовался сухой док, решено было переправить ее в Тронхейм. Составив докладную записку, содержавшую новые доказательства необходимости замены главмеха, я прихватил с собой вахтенный журнал, навигационные карты и отправился к старшему офицеру штабного подразделения «Запад», Меня встретил нервный мужчина в безукоризненно отутюженном морском мундире, тревога сменила на его лице надменное, безжалостное выражение, которое он демонстрировал нам в мае 1944 года перед высадкой союзников. Без предисловий я попросил его о замене своего главмеха.

— Мы не располагаем морскими офицерами нужной вам квалификации, — заявил этот представитель штаба. — Их очень мало. Предлагаю вам потренировать Зельде в фиорде перед новым походом.

— Герр капитан, я был достаточно терпелив и пытался много раз научить его управлению лодкой. Он просто не способен к этому. Мой стармех выполнял в походе обязанности главмеха. Зельде никогда бы не доставил нас обратно в порт.

Штабист брюзгливо пообещал, что разберется в ситуации. Я оставил его кабинет с ощущением, что проблема так и не решена.

Развязка наступила на следующий день, когда я готовил экипаж и лодку к переходу в Тронхейм. С приближением сумерек меня вызвали к штабному офицеру.

— Ваш главмех был у меня, — начал он разговор. — Зельде жаловался, что вы большую часть похода продержали его в офицерской комнате. Почему .вы прибегли к такой жестокой мере и не сказали мне ничего об этом?

— Герр капитан, это было сделано в интересах безопасности. А не упомянул я об этом эпизоде потому, что не считал его относящимся к делу.

— Напротив, вопрос достаточно серьезен. Он меняет все дело. Теперь я понимаю, в чем оно состоит. Разумеется, я не могу одобрить ваши действия, разве не ясно?

— Позвольте мне напомнить, герр капитан, что ответственность командира начинается с заботы о безопасности экипажа и лодки. Когда об этом встает вопрос, командир вправе принимать любые решения, которые считает необходимыми. Как командир, я так и поступил в интересах лодки и экипажа.

— Все это остается с вами, но вы не должны были прибегать к такому жестокому решению. Теперь мне все ясно. Мы заменим вашего главмеха.

Несмотря на то что я должен был поскорее отбывать в Тронхейм, штабист прочел мне длинную лекцию. Он сообщил, что около 60 подлодок старого типа готовятся к отправке на фронт. Что более важно, 80 подлодок новейшей конструкции большого водоизмещения и 40 малого вот-вот заканчивают учебные походы и будут готовы не позднее чем через две недели к беспрецедентному контрнаступлению. Вскоре более 150 подлодок окружат Британские острова и перережут пути снабжения сил союзников на континенте. Я слушал эти новости с большим воодушевлением. Однако все оказалось не так просто. По Розингу, Германия возродится в считанные недели. Интересно, слышал ли он последние армейские сводки.

В тот же вечер 11 апреля «У-953» вышла из бухты Бергена. Она имела на борту лоцмана, лейтенанта береговой охраны, знакомого со сложными навигационными условиями в норвежских фиордах. Двигаясь по темной поверхности моря, «У-953» взяла курс на север, дерзнув пройти мимо британских торпедных катеров, проникших в фиорды и уже потопивших несколько наших кораблей. Три ночи мы петляли по узким фарватерам в сплошной тьме. Проходили мимо рифов с минимальным зазором и чуть не погибли близ Хелитсоя, где ночью раньше была торпедирована «У-486». Мы обогнули бухту Олесунна, с трудом избежав опасности налететь на скалы во время прилива, форсируя работу дизелей на реверсивном ходу. Далее лодка уклонилась от прибрежных скал в море, попав под обстрел радиолокационных импульсов, и проскользнула в сквозной проход в скале, за которым находился очередной фиорд. Близ острова Смела мы опять чуть не налетели на скалы, куда нас пытались заменить норвежцы светом ложного маяка. И вот в конце третьей ночи лодка прибыла в Тронхейм, где пришвартовалась на стоянке в бетонном бункере. Это случилось в 06.00 14 апреля.

Поскольку был еще слишком ранний час для посещения резиденции ^командования Тринадцатой флотилии подводных лодок, разрешения вопросов обустройства команды и помещения «У-953» в сухой док, я решил выпить. Радиоприемник был настроен на германскую радиостанцию, и в отсеки полилась легкая музыка, Я потягивал кофе из чашки в своей маленькой каюте, когда музыку прервал голос диктора: «Внимание, слушайте специальный информационный выпуск. Передаем важные новости».

Когда возобновилась музыка, мою усталость как рукой сняло. Спецвыпуск новостей, как правило, означал добрые вести. Я не мог себе представить, какое событие могло ободрить нас в это время. Только предыдущей ночью мы узнали, что наш индустриальный район Рур окружен союзниками, англичане приближаются к Гамбургу, американцы захватили Дармштадт, Франкфурт и Штутгарт, французы оккупировали Шварцвальд, а русские заняли Вену и штурмуют Берлин. Если Германию могло спасти чудо, то оно должно было потрясти воображение.

Но вот музыка прекратилась и зазвучал дикторский голос: «Слушайте спецвыпуск новостей. Президент США Франклин Делано Рузвельт скончался 12 апреля. Провидение устранило одного из злейших врагов нашей страны. Провидение на стороне немецкого народа. Смерть Рузвельта будет иметь далеко идущие последствия. Очень скоро единство союзников будет поколеблено и война примет благоприятный для нас оборот. Повторяю — Франклин Делано Рузвельт умер в Соединенных Штатах...» Голос диктора потонул в бравурных звуках военного марша.

Мои подводники, молча слушая радио, продолжали свой завтрак. Очевидно, новости не показались им настолько важными, чтобы отвлечь их внимание от служебных проблем, дум о доме и семье. Лично я не усматривал в смерти Рузвельта что-либо обнадеживающее для Германии. На место бывшего президента США заступит другой деятель, который продолжит его беспощадный курс. Победоносные армии союзников не повернут просто так назад и не оставят поле битвы.

Компаунд флотилии, в свое время игравшей важную роль в подводной войне в Арктике, был довольно скромным по размерам. Я не встретил там никого из знакомых. Доложив о нашем прибытии, я договорился о размещении команды в казармах. Переместиться с лодки в жилой комплекс не составляло труда: зубная щетка, немного нижнего белья, рабочая роба для подлодки — вот все, что входило в наши личные вещи. Чтобы быть в курсе событий, я прихватил с лодки в свою комнату коротковолновый приемник. Новости с фронта заставили меня вспомнить о местах, где прошла моя юность, о Франкфурте, Шварцвальде, которые вместе с их немецким населением уже попали под контроль союзников. Да и остальная Германия была зажата между двумя мощными силами, и ее оборона приняла такой отчаянный характер, что подросткам, старикам и старухам рекомендовалось использовать в качестве последнего средства борьбы с агрессором зубы, ногти и фаустпатроны.

Моя война приближалась к концу, как и война всей Германии. 17 апреля меня известили, что лодка получила повреждения, которые почти невозможно устранить. Носовые торпедные аппараты лишились от удара о скалу механизма регулировки, и его следовало создать заново. Этот продолжительный и сложный вид ремонтных работ должен был надолго задержать наш выход в море. Хуже всего было то, что некоторое время нельзя было воспользоваться сухим доком.

Мое раздражение нарастало. С внезапной и трагической ясностью я понял, что война проиграна. Все происходившее вокруг убеждало меня в этом. Я уже представлял себе, как мы заканчиваем жизнь в огромном лагере для военнопленных, отданные на милость безжалостных врагов. Мы будем доведены до дикого, скотского состояния, из которого не будет иного выхода, кроме голодной смерти.

И все же, как мне казалось, был путь спасения. Там, у кромки моря, стояла моя лодка. Когда она пройдет ремонт, я мог бы отправиться на ней в Южную Америку — например, в Уругвай или Аргентину. Бегство на лодке вдруг показалось единственным выходом. Какая удача, что мне удалось сохранить свою лодку для последнего похода!

Внезапное озарение мгновенно перешло в обдумывание плана по претворению его в жизнь. Я послал Хен-неке за соответствующими навигационными картами, не раскрывая ему своих намерений. В течение нескольких дней вечерами я оставался в своей комнате и, склонившись над картами, намечал маршрут побега. Взвешивал свои шансы добраться до Рио-де-ла-Плата, рассчитывая сократить экипаж до минимума, состоявшего только из надежных, преданных, холостых мужчин, исключив таким образом измену. Я знал, что могу положиться на большинство команды, но сомневался в офицерах. Главмех был переведен в другое место службы, новый назначенец, незнакомый с командой, оказался бы серьезной обузой. Это же относилось к старпому и курсанту, оба слишком молоды, чтобы разобраться в ситуации. Я наметил несколько ключевых сослуживцев, которых я вовлеку в свой заговор прежде всего. Только немногих, потому что я затевал опасную игру. Она была вызовом не только моему начальству, но и тому ядру твердолобых военных, которые ввтступали за превращение Норвегии в крепость и начало своей собственной войны за призрачную победу.

Между тем было сломлено наше сопротивление в Италии, Австрии и Германии. Теперь только сумасшедший мог говорить о переломе в войне в нашу пользу. Однако присяга, патриотизм и дисциплина так укоренились в немцах, что многие вполне здравомыслящие люди жертвовали своими жизнями ради безнадежного дела. Среди них были командиры и команды подводных лодок. Их топили по две-три в день, когда они выходили из Бергена, Кристиансунна и Киля в свой первый и последний поход. Сотни прекрасных людей погибли зазря, только во имя преданности долгу и рейху.

27 апреля «У-953» все еще стояла у пирса, и казалось, что она вовсе не пройдет ремонт, необходимый для реализации моего замысла. Затем я неожиданно был вызван к штабному офицеру в Берген, Озадаченный срочным вызовом, я приготовился к продолжительной поездке поездом через половину Норвегии. Поскольку у меня ничего не было с собой, кроме формы подводника, неуместной для поездки, я взял на базе во временное пользование лыжный костюм. Такими костюмами пользовались в лучшие времена те, кто проводил отпуск в горах Норвегии. Одетый в синие лыжные брюки и светло-серую куртку с капюшоном, имея с собой рюкзак с продовольствием на четыре дня, я выехал из Тронхейма и пустился в путешествие через покрытые снегом горы. 30 апреля после полудня поезд прибыл на вокзал Бергена. По памяти мне удалось разыскать компаунд. Когда пришел в свою комнату, то почувствовал себя иностранцем в отеле.

Во вторник 1 мая в 08.30 я постучал в дверь кабинета штабного офицера:

— Разрешите доложить, явился по вашему приказанию, герр капитан,

— Ваше прибытие ожидали вчера, — сухо заметил Ро-зинг.

— Герр капитан, я старался прибыть как можно скорее.

— Ладно, не важно. Вашу подлодку не смогут отремонтировать к началу нашего наступления, а фронту необходим каждый опытный моряк. Вам придется принять под командование другую подлодку, готовую к выходу в море. Она должна прибыть в ближайшее время из германского порта в Кристиансунн.

— Слушаюсь, герр капитан.

— Вам нужно проявить в борьбе с Англией волю и решимость. Адмирал Дениц приказал перевести все подлодки из Германии в Норвегию, мы продолжим войну на море отсюда. О капитуляции не может быть и речи. Мы выстоим и навяжем свои условия противнику.

Розинг вручил мне приказ явиться к командующему Двадцать седьмой флотилией и затем продолжил:

— Я хочу использовать вас также в качестве курьера. С вами будет послано несколько секретных документов, которые вы передадите на наши базы в Осло, Хортене и Кристиансунне. Полагаю, документы будут готовы в полдень.

Я был слишком взволнован, чтобы ответить. Воистину, безумию не было пределов. Щелкнув каблуками, я повернулся и вышел из кабинета. Покинув Розинга, я от досады сжал зубы. Мой великолепный план бегства неожиданно оказался невыполнимым. Но затем я снова прибодрился. Новая подлодка, готовая к походу, даст мне более благоприятный шанс побыстрее добраться до Южной Америки. Решение бежать еще более окрепло, как только я вспомнил о бессмысленных планах штаба вести войну на море до тех пор, пока последний подводник не ляжет на дно.

Влияние приказа Деница уже ощущалось. На базе и в порту развернулись последние приготовления с целью направить в роковой поход оставшиеся лодки. Механики и докеры работали так самоотверженно и напряженно, будто от их усилий зависело спасение рейха. Между тем по компаунду распространились ошеломляющие вести. Последнее коммюнике верховного командования свидетельствовало о том, что битва за Берлин вступила в решающую фазу. Гитлер взял на себя командование войсками, защищавшими столицу.

В 19.00 я получил секретные документы, которых дожидался. К этому времени было уже поздно выезжать, поэтому я скромно поужинал в офицерской столовой и пошел высыпаться перед поездкой в Кристиансунн.

Вытянувшись на постели, я включил радиоприемник и стал ждать новостей. Наконец музыка прекратилась. Голос диктора, сначала дребезжащий, затем громкий и хриплый, прервал короткую паузу: «Внимание, прослушайте важное сообщение».

Мгновенно моя сонливость улетучилась. Я взглянул на часы. 21.30. По радио звучал музыкальный фрагмент из оперы Вагнера, предвещавший мрачную весть. Я полагал, что сообщат о падении Берлина и даже о том, что прекращение огня предотвратило бессмысленные жертвы. Но вот снова заговорил диктор низким и торжественным голосом: «Наш фюрер, Адольф Гитлер, сражавшийся до последнего дыхания, пал смертью храбрых за Германию в своей штаб-квартире в рейхсканцелярии. 30 апреля фюрер назначил гросс-адмирала Деница своим заместителем. Гросс-адмирал, преемник фюрера, обращается сейчас с речью к немецкому народу».

Это был завершающий акт трагедии. Конец нашим мучениям, конец войне и истории Германии. Самое невозможное событие свершилось. Смерть Гитлера могла привести лишь к окончательному поражению. Я с трудом различал голос Деница. Он говорил о том, что вооруженная борьба должна продолжаться ради спасения жизней миллионов беженцев, что немцы должны сражаться и защищать свои семьи. Его слова потонули в мелодии национального гимна.

Меня охватила беспредельная печаль. Вместе с десятью миллионами немцев я отдал все, что у меня было, что я любил и лелеял. Ради своей страны и победы я пожертвовал домом и семьей. Я слепо верил в общее дело, сражался, надеялся, страдал и ждал чуда в глубокой преданности национальной идее. И вот теперь все кончилось. Наступил полный крах.

Удрученный, я потащился в офицерскую столовую. Там сидели командующий флотилией и ряд офицеров, обескураженные, опечаленные, бледные.

— Он погиб на баррикадах, мы должны продолжить его дело, — произнес чей-то голос. Кто-то другой воскликнул:

— Он дал нам пример! Мы должны держаться и продолжать войну здесь, в Норвегии. Союзникам понадобится черт знает сколько времени, чтобы выкурить нас из этих гор.

Третьи говорили осторожно, предположив, что наступил конец войны. Обмен мнениями вскоре прекратился из-за общего чувства безысходности. Мы разбрелись по своим углам.

На следующее утро, 2 мая, я сел в поезд, доставивший меня в Осло поздним вечером.

3 мая я доставил конверт с секретными документами по нужному адресу и затем воспользовался поездом до Хортена. Там я вручил второй пакет адъютанту командующего базой ВМС и продолжил свой путь по железной дороге к последнему пункту назначения.

4 мая около 07.00 я прибыл в Кристиансунн после бессонной ночи, проведенной на деревянной скамье неотапливавшегося вагона. Над городом висел голубой небесный купол. Я побрел по узкой пыльной дороге через сосновую рощу и поросль низких елей к обширному комплексу зданий базы ВМС. В 08.30 я вошел в здание, где располагались просторные кабинеты представителей командования флотилии. Молодой адъютант провел меня к командующему флотилией. Из-за стола поднялся морской офицер с наградами на груди. Он был командиром подлодки, когда охота за конвоями еще была успешной. Капитан Юргенсен — один из тех счастливцев, которым отзыв с фронта в подходящее время помог избежать катастрофы.

— Герр капитан, я прибыл в ваше распоряжение.

— О да, мне сообщили о вашем прибытии. Вы должны принять под свое командование новую подлодку. Она еще не прибыла, но ожидается со дня на день. А пока почему бы вам не устроиться у нас поудобнее? Я извещу вас. На этом пока все.

Этот короткий вежливый прием породил во мне странное предчувствие. В поведении Юргенсена было что-то искусственное. Что-то еще скрывалось за выражением озабоченности на его лице. Он казался рассеянным и взволнованным. Я вышел из его кабинета в полной уверенности, что Юргенсен знал о постигшей нас беде, но не хотел об этом распространяться.

Поспешив на пирс, я увидел возле него две покачивавшихся подлодки старого типа. Рядом с ними ютилась лодка нового типа небольшого водоизмещения. Приблизившись к ней, я заметил белую капитанскую фуражку, затем лицо над ограждением мостика.

— Ангерман, неужели это ты? — крикнул я командующему с пирса.

— Здорово! Ты еще жив? — откликнулся тот.

— Дурная трава в рост идет, — ответил я пословицей.

— Одна из этих развалюх — твоя? — спросил он, указывая на старые посудины.

— Нет, я должен принять под свое командование новую лодку, которая скоро прибудет.

— Не хочу тебя разочаровывать, но в море сейчас ад. Боюсь, твоя лодка не сможет добраться сюда. Мы только что пересекли Скагеррак, поэтому я говорю с полным знанием дела. Небо — черное от их самолетов. В Германии полный разгром. Берлин взят Советами. Американцы встретились с ними на Эльбе. Мы покидали Киль, когда по нам орудия били прямой наводкой. — Он стер с лица пот и продолжил: — «Томми» захватили Киль. Первые британские танки появились на пирсе Тирпица, когда мы находились в середине внутренней бухты. Они начали палить по нам, и, ей-богу, мы чудом добрались сюда. Во время перехода потеряли минимум семь лодок. Я перестал считать потери только этим утром. Уверен, что долго так продолжаться не может.

Ангерман еще продолжал рассказывать о пережитых ужасах, когда к пирсу подошла другая малая подлодка новой конструкции. Один из матросов бросил швартовы. В этот момент я узнал еще одно знакомое лицо. Мой закадычный друг Фред Шрайбер тоже избежал гибели в Балтике.

Фред в знак приветствия помахал рукой. Его сверкающие глаза потеряли былую живость, кожа приняла пепельный цвет. Я понял, что случилось несчастье.

Как только были перекинуты сходни, я бросился встретить друга. Мы молча обменялись рукопожатиями. Он вытащил из кармана помятый лист бумаги и передал его мне. Глаза Шрайбера увлажнились. Я развернул лист бумаги. Это была дешифрованная радиограмма из штаба:

«Вниманию всех подлодок. Немедленно прекратить огонь. Прекратить все боевые операции против судов союзников. Дениц».

Когда я читал текст радиограммы, буквы расплывались. Я с трудом расслышал голос Фреда:

— Мы приняли ее полчаса назад. Это — финал.

У меня внезапно заныло сердце. Я отвернулся, чтобы сдержать слезы. Меня не учили проигрывать.

К 5 мая подводная война закончилась. Дениц, глава нового правительства, согласился на предварительные условия капитуляции всех наших вооруженных сил в северной части Европы. На следующий день база ВМС была взбудоражена еще одной радиограммой Деница. Адмирал, приведший наш подводный флот к славе и трагедии, скорбел о верных долгу моряках, лежавших на океанском дне, и благодарил тех, кто пережил ужасные битвы:

«Мои подводники, за вами шесть лет войны. Вы сражались как львы. Подавляющее превосходство противника загнало нас в тесный угол, из которого невозможно продолжать бой. Непобежденные и незапятнанные, вы сложили оружие после героической битвы, не имевшей прецедента. Мы с гордостью вспоминаем своих павших товарищей, которые пожертвовали своими жизнями ради фюрера и отечества. Друзья, храните в себе мужество, с которым вы так долго и с честью сражались за лучшее будущее отечества. Да здравствует Германия. Ваш гросс-адмирал».

Это было послание, положившее конец нашим страданиям. Впервые в нем признавалось наше поражение. Наконец заканчивалось уничтожение людей. С этих пор нас оставит страх перед возможностью бесславно погибнуть. Меня охватило незнакомое чувство умиротворенности, когда я осознал, что выжил. Давно приговоренный к смерти в стальном гробу избежал гибели. Ощущение жизни было так прекрасно, что казалось воплощением мечты.