Варшава. Сотрудник в фашистском посольстве

Поездку в Польшу я подготовил основательно. В дружеской беседе с Петцольдом, исполнявшим обязанности главного редактора «Бреслауер нойесте нахрихтен», я уведомил его о своем намерении выехать на несколько лет в Варшаву в качестве зарубежного корреспондента немецких газет. Я вручил ему для досье издательства и редакции заверенную в фашистской полиции копию уведомления нацистского официоза о недействительности исключения меня из списка журналистов. Полагая, что с места моей будущей работы или из гестапо могут поступить запросы, я решил облегчить господам труд. Петцольду понравилась перспектива публикации в будущем сообщений и статей «от нашего собственного корреспондента» из Варшавы, которая теперь все больше оказывалась в центре навязчивого и лицемерного «дружелюбия» со стороны гитлеровского правительства.

Однако у него были и некоторые сомнения. В редакции и издательстве обо мне все еще много болтают. Статьи из Варшавы под моим именем могут оживить старые ожесточенные споры и до сих пор не забытые политические разногласия. Он думает, что ему пока не удастся добиться заключения со мной договора о работе в Варшаве в качестве зарубежного корреспондента газеты. И вообще концерн Хука никогда не пойдет на направление за рубеж своего собственного корреспондента с твердым окладом. Вместе с тем он заверил меня, что будет публиковать в газете две-три моих статьи в месяц и, кроме того, направляемую мной информацию. Но я должен согласиться с тем, что мои материалы будут публиковаться в газете — по крайней мере в первое время, — без моей подписи, а возможно, под псевдонимом «КГ» или просто «от нашего варшавского корреспондента «К». Он, Петцольд, считает нецелесообразным «дразнить собак». Сказав, что согласен с его предложением, я попросил Петцольда дать мне два рекомендательных письма от редакции газеты: одно в отдел печати министерства иностранных дел Польши с просьбой аккредитовать меня в качестве постоянного корреспондента «Бреслауер нойесте нахрихтен», второе — в дипломатическую миссию Германии в Варшаве. Тогда дипломатические отношения между Варшавой и Берлином поддерживались еще на уровне миссий.

Петцольд написал для меня два очень любезных рекомендательных письма; высказав несколько лестных слов о моих качествах, он просил о всемерной поддержке моей деятельности в Варшаве, которая «будет служить интересам обоих государств». Этими письмами он оказал мне неоценимую услугу, обеспечив поддержку со стороны миссии фашистской Германии, аккредитацию при министерстве иностранных дел Польши, получение важного официального удостоверения аккредитованного зарубежного корреспондента и, не в последнюю очередь, разрешения на постоянное пребывание в Польше и ее столице.

Переселение в Варшаву

Поздней осенью 1933 года я с небольшим чемоданом вышел из подъезда на Главном вокзале Варшавы. Моей самой ценной вещью и необходимейшим рабочим инструментом являлась надежная портативная пишущая машинка «Ремингтон», которую я приобрел несколько лет тому назад в рассрочку, с трудом оплатив ее стоимость в течение года. У меня с собой имелось около 400 марок наличными. Я собрал их, мобилизовав все явные и скрытые резервы, продав все свои вещи, за которые можно было хоть что-нибудь выручить, — велосипед и т.п. На эти деньги мне требовалось прожить по меньшей мере два месяца — ранее на получение каких-либо гонораров рассчитывать не приходилось.

На следующее утро я сначала направился в миссию Германии, находившуюся в Золотом переулке. Пресс-атташе миссии, некий господин Штайн, которому я вручил письмо издательства «Бреслауер нойесте нахрихтен», принял меня с подчеркнуто дружеской снисходительностью как коллегу, представляющего немецкую провинциальную печать, которая обычно не имеет за рубежом собственных корреспондентов. В беседе он как бы между прочим заметил, что во время работы в качестве зарубежного корреспондента его интересовали лишь крупные газеты. Он никогда не соглашался на работу, которая позволяла бы ежемесячно откладывать меньше тысячи марок.

Но я не намеревался говорить с ним о своих финансовых делах, а попросил его рассказать обо мне посланнику фон Мольтке и сообщить, когда тот смог бы принять меня с визитом для представления. При удобном случае, заметил я, мне также хотелось бы познакомиться с коллегами, представляющими в Варшаве немецкую прессу. Штайн обещал свое содействие. Он дал мне несколько деловых советов относительно моей аккредитации при польском министерстве иностранных дел и вступления в варшавский союз зарубежных корреспондентов.

Я был дружелюбно принят в отделе печати министерства иностранных дел Польши, и через несколько дней получил официальное удостоверение аккредитованного в Польше корреспондента. У меня создалось впечатление, что министерству представилось важным направление в Польшу собственного корреспондента одной из наиболее крупных газет Силезии, которая к тому же не отличалась в прошлом особенно объективным, не говоря уже дружественным, освещением польских дел.

Теперь мне предстояло найти более или менее подходящую и по возможности недорогую комнату, что удалось довольно быстро. Затем наступила очередь решения другой чрезвычайно важной для меня проблемы: я располагал аккредитацией, разрешением на жительство и крышей над головой, но еще совсем не имел постоянного заработка. Чрезвычайно неприятным являлось то, что я даже не мог прочесть польскую газету или понять радиопередачу на польском языке. Газет на немецком языке в Польше выходило мало, и они приходили в Варшаву с большим опозданием. По финансовым соображениям я и думать не мог о том, чтобы прибегнуть к услугам помощника, знавшего бы польский язык и обладавшего хоть небольшими навыками журналистской работы, — таких помощников имело большинство корреспондентов крупных немецких газет в Варшаве.

Чтобы решить не терпевшую отлагательства проблему языка, я решил вставать каждый день в 5 часов утра и до завтрака, до 8 часов, в течение двух — двух с половиной часов учить польский язык. Кроме того, раз в неделю я брал двухчасовой урок польского языка у студента, которому необходимо было заработать несколько злотых. Примерно через три месяца я уже мог говорить и понимать обычные передовые статьи польских газет на политические и экономические темы, лишь изредка прибегая к словарю. По моим наблюдениям, которые затем подтвердились во время пребывания в других странах, авторы передовых статей, особенно по обычным вопросам внутренней и внешней политики и экономики, в основном обходятся весьма скудным словарным запасом, чрезвычайно облегчающим чтение таких статей.

Через два года, слушая мою речь в небольших беседах, во мне уже нельзя было сразу узнать иностранца. Благодаря своим успехам в польском языке я позднее, когда на официальных германо-польских переговорах о совместных мерах борьбы со свекольным вредителем вдруг почему-то не оказалось переводчика, смог, хотя и не блестяще, выступить в такой роли. При этом я не имел никакого понятия ни об упомянутом вредителе, ни о борьбе с ним, а в начале беседы даже не знал, как он называется по-польски. Примерно в тот же год я вместе со своей женой и соратницей по борьбе проводил двухнедельный отпуск в польском пансионате в Закопане. И лишь на третий день во время оживленной беседы за общим столом один из поляков задал мне вопрос: «Извините меня, пожалуйста, не ошибаюсь ли я, думая, что вы откуда-то из-под Познани? Вы говорите иногда с заметным немецким акцентом».

С финансовыми проблемами я управился собственными силами. Конечно, невозможно было жить длительное время на скудные доходы, получаемые от публикации в «Бреслауер нойесте нахрихтен». И тогда, ссылаясь на свою прежнюю редакторскую деятельность и нынешнюю работу в качестве зарубежного корреспондента, аккредитованного при германской дипломатической миссии и польском МИД, фамилия которого, разумеется, значилась в «списке немецких редакторов», я начал готовить почву для постоянного сотрудничества и с другими разбросанными по всей Германии газетами концерна Хука. Это были газеты среднего калибра, которые не могли позволить себе собственных зарубежных корреспондентов. Почти все редакции, которым я предложил свои услуги, ответили, что принимают мое предложение о сотрудничестве. В конечном итоге я стал представлять в Варшаве шесть или семь газет и большинство своих статей заготавливал в соответствующем количестве экземпляров. Этого мне оказалось вполне достаточно, чтобы прожить; к тому же я был не особенно прихотлив.

Я сосредоточил внимание прежде всего на экономических проблемах, на происходивших в польской экономике процессах, на вопросах внешней торговли. Скоро я приобрел репутацию хорошего знатока в этой области. И когда меня стали привлекать для консультаций по данной проблематике миссия и позже посольство, а широко известный экономический еженедельник «Дер дойче фольксвирт» начал не только от случая к случаю публиковать мои небольшие статьи, но и заказывать мне также закрытые информационные обзоры, я мог сказать, что добился признания как корреспондент по вопросам экономики.

Мое решение при любых обстоятельствах стать в ряды подпольных борцов против ненавистного фашистского режима еще более окрепло в связи с лейпцигским процессом о поджоге рейхстага. Как и десятки тысяч других антифашистов, я с волнением и с растущим воодушевлением следил за процессом в Лейпциге. Я был очень рад тому, что имел в Варшаве возможность читать зарубежные газеты. При этом меня интересовали прежде всего газеты, которые ежедневно печатали подробные, со всеми деталями сообщения о ходе процесса.

Мудрость и мужество, которые каждодневно проявлял Георгий Димитров, защищая КПГ, международное коммунистическое движение и свою честь коммуниста и борца за лучшее будущее, укрепляли также и мою уверенность в нашей конечной победе. Его всегда выдержанное в наступательном духе противоборство с Герингом, гитлеровским имперским судом и другими высокопоставленными представителями «тысячелетнего» фашистского рейха разоблачало преступный характер фашистского режима и в то же время его гнилость и слабость. Я восхищался этим коммунистом, который из беззащитного, закованного в цепи пленника, положение которого казалось почти безнадежным, в результате бескомпромиссной борьбы превратился в беспощадного обвинителя. Я впервые видел запятнавший себя кровью фашистский режим на скамье подсудимых перед всей мировой общественностью.

Восстановление прерванной связи

С первого же дня в Варшаве я стремился восстановить связь с активными борцами против гитлеризма, которая была прервана в результате массовых арестов в Бреслау. В то время в Варшаве должен был находиться хорошо знакомый моему другу, бывшему адвокату в Бреслау, активный коммунист и антифашист Рудольф Гернштадт. У нас имелись основания полагать, что у него существовали связи, которых мы искали, и что он сам участвовал в борьбе против гитлеровского фашизма. Я с нетерпением стремился как можно скорее включиться в такую борьбу.

Но это оказалось совсем не просто и потребовало немало времени. Прошло несколько месяцев. Тогда подобная затяжка вызывала у меня раздражение. И лишь позднее я понял причины такой осмотрительности и потребовавших немало времени изучения и проверки моей политической биографии. В конечном итоге было условлено о встрече с одним из руководителей боевой организации, которая в дальнейшем заняла почетное место в героической антифашистской борьбе против гитлеровского режима, — в гестапо называли эту организацию «Красной капеллой». Эта встреча, в ходе которой состоялся подробный разговор, была проведена в фешенебельном кафе на улице Курфюрстендамм в Берлине.

Поскольку я тогда жил и работал в Варшаве, мое сотрудничество с указанной группой антифашистов являлось довольно слабым и недолговременным. В Варшаве была создана особая организация участвовавших в антифашистской борьбе патриотов. В состав этой небольшой варшавской группы кроме Рудольфа Гернштадта и меня входила и незабвенная Ильза Штёбе. Нашу опасную деятельность поддерживала также моя жена и соратница, с которой мы поженились в 1935 году и которую я забрал к себе в Варшаву.

Ильза Штёбе попала в 1942 году в руки гестапо и в канун рождественских праздников была казнена на гильотине нацистскими палачами. Ее мать, которую Ильза очень любила, фашисты заключили в женский концлагерь Равенсбрюк, где она умерла от голода и жестоких побоев. Погиб от рук нацистов и ее сводный брат Курт Мюллер. Так была уничтожена вся семья.

Ильзе Штёбе я обязан тем, что остался в живых. Когда ее расспрашивали обо мне в застенке гестапо, она не выдала меня, рассказав лишь то, что не могло причинить мне вреда. За несколько дней до своего мученического восхождения на эшафот она в беседе со своей подругой по несчастью выразила глубокое удовлетворение тем, что ей удалось спасти нескольких товарищей и членов их семей. Одним из них являюсь я. Она любила жизнь, любила немецкий народ и очень хотела участвовать в строительстве социализма в новой Германии.

Удивительное предложение

В конце 1934 — начале 1935 года меня пригласил к себе посол господин фон Мольтке. Незадолго до того, в ноябре 1934 года, в связи с повышением германской миссии и миссии Польши в Берлине до уровня посольств он получил ранг посла.

Посол, принявший меня в присутствии заведующего отделом торговой политики Крюммера, сказал мне примерно следующее: крутой поворот к лучшему в отношениях с Польшей и значительное расширение германо-польских торговых отношений, к чему стремится имперское правительство, обусловливают необходимость усиления отдела торговой политики путем включения в его состав знающего дело и язык сотрудника. Работник посольства, который в определенной мере занимался этими вопросами, в скором времени должен вернуться в Берлин. Дело, таким образом, довольно срочное. Он, как и Крюммер, следил за моими публикациями, касающимися главным образом экономики Польши и наших с ней торговых отношений, — о них постоянно докладывал им пресс-атташе. Министерство иностранных дел не имеет сейчас возможности прислать из Берлина сотрудника с хорошим знанием актуальных проблем экономического развития Польши и польского языка. И вот они хотят спросить меня, готов ли я взять на себя одну из задач отдела торговой политики посольства.

Я поблагодарил за доверие, но попросил дать мне время, поскольку этот вопрос следует всесторонне обдумать. Ведь, в конце концов, дело идет о серьезном изменении моего профессионального и личного положения. Посол сказал, что не возражает, и предложил, чтобы я поддерживал связь с доктором Крюммером, обсудив с ним также детали моего возможного поступления на службу в посольство.

Как сообщил мне Крюммер, в посольстве убеждены, что в Берлине можно добиться утверждения меня в качестве научного сотрудника с месячным окладом в размере 750 марок. Но тут есть одна загвоздка. Он знает, что я не являюсь членом НСДАП, а МИД запрещено принимать на работу людей, не являющихся членами этой партии. Он обо мне уже говорил с господином Бюргамом, сотрудником посольства среднего ранга, являющимся одновременно главой парторганизации НСДАП в Польше, входящей в состав общей зарубежной организации этой партии Бюргам готов поддержать мою кандидатуру в своей организации в Берлине, но может сделать это лишь при условии, что я по крайней мере обращусь к нему с заявлением о приеме в партию.

Положение складывалось непростое. Если бы я мог принять решение единолично, я, конечно, отклонил бы это предложение. Стать членом фашистской партии, которую я ненавидел и против которой боролся как только мог, было выше моих сил. Но сначала данный вопрос следовало обсудить с членами нашей небольшой группы в Варшаве. Товарищ Гернштадт уведомил о неожиданном предложении. Центр, указав на открывающиеся перспективы для нашей антифашистской работы и разведывательной деятельности, а также сообщив о моих возражениях. Результат консультаций был таков: предложение принять, обеспечив по возможности максимальную безопасность. Помнится, я потребовал гарантий — в той обстановке это являлось, конечно, наивным, — что после победы над гитлеровским фашизмом меня не будут упрекать за членство в фашистской партии.

К счастью, двое товарищей, участвовавших в принятии этого столь нелегкого для меня решения, остались в живых после второй мировой войны и смогли подтвердить сообщенные мной о себе сведения. И чтобы мне не пришлось снова и снова рассказывать свою политическую биографию в каждом полицейском участке и адресном столе или при заполнении более или менее важной анкеты, мне был выдан следующий документ:

«Удостоверение. Дано гр-ну Кегель Герхард, рожд. 1907 г. в том, что на основании произведенной Центральной Комендатурой проверки материалов немецких групп сопротивления против гитлеровского режима он действительно являлся активным членом одной из таких групп, в период с 1933 по 1945 г. активно боролся в городах Бреславле, Варшаве и Берлине, а в 1935 г., согласно заданию этой группы, он вступил в члены НСДАП в целях получения более лучших возможностей для проведения антифашистской борьбы.

В связи с этим членство гр-на Кегель Г. в НСДАП следует считать несуществующим.

Центральная Комендатура не возражает против работы гр-на Кегель Г. в редакции и издательстве «Берлинер цайтунг» или в каких-либо других немецких учреждениях или предприятиях.

Уполномоченный Центральной Комендатуры по очистке немецких учреждений от нацистских элементов. Печать. Подпись. Берлин, 25 июня 1945 г.»

Но было бы неверно утверждать, будто членство в зарубежной организации НСДАП совсем не доставляло мне неприятностей. Я не имею в виду злостные выпады прессы ФРГ и одной из сионистских организаций в Вене, меня никогда не трогали злопыхательства классового врага. Но когда ко мне проявлял недоверие тот или иной старый член КПГ, то хотя это и было понятно, но все же причиняло боль.