«Мюнхгаузен»
В начале 1992 года мы с Фредди приступили к совместной работе в 12 YA. Я и сегодня во всех подробностях могу вспомнить нашу первую поездку. Она началась довольно рано, в прекрасную погоду. Настроение у нас было превосходным. Мы собирались отправиться на север, точнее, по федеральному автобану № 96 в направлении к Ораниенбургу. Чтобы не застрять в берлинских «пробках» мы рано сели за руль. Фредди вел джип, а я ехал в «семерке» БМВ. Фредди достал две маленькие рации «уоки-токи», и мы могли все время поддерживать двустороннюю связь.
Когда мы остановились рядом друг с другом на большом перекрестке у аэропорта Темпельхоф, он кивнул мне с таким выражением лица, которое могло означать только одно: «Черт побери, ты хорошо живешь за государственные средства». Я спросил его по рации: — Почему именно эта государственная тачка? — Герт достал, по специальной цене. Сказал, что машину нужно отдать в Ганновере в понедельник ровно в двенадцать часов дня. Не раньше и не позже. Он объяснил, что ничего поменьше достать не удалось. Но послезавтра она будет в самый раз, с букетом на капоте.
При этом Фредди пальцем оттянул веко книзу. Хитрецы, подумал я. Сегодня четверг, в субботу у меня свадьба. А Герт очевидно хотел оказать мне услугу. Он мог принимать такие решения, потому что как раз замещал шефа. Кроме того, это все равно были его последние недели на службе. И еще один аргумент: у нас на сегодня был запланирован контакт с потенциальным источником из Западной группы российских войск. И на него мы должны были произвести хорошее впечатление.
Наша первая остановка должна была состояться в Лёвенберге, где мы в маленьком придорожном кафе у автобана договорились о встрече с «Певцом». После операции «Общество любителей пения» — получения российского прибора опознавания «свой-чужой» С55 — Райнер К. проходил у нас под псевдонимом «Певец» («Sänger»). Он обещал достать список русских, знающих немецкий язык, на который мы хотели бы взглянуть. «Певец» жил совсем рядом от Лёвенберга, в маленькой деревушке. Он собирался прийти в восемь часов утра. Это значило, что у нас хватило бы времени оставить наши машины на стоянке вне его поля зрения и осмотреться. Теперь мы с муками пробирались по Ораниенбургу, где улицы были в совершенной разрухе и как раз ремонтировались. Повсюду вокруг нас на дорогах царил хаос. Но мы уже знали некоторые хитрые объездные пути. Один из них проходил совсем рядом с концлагерем Заксенхаузен.
Проезжая это зловещее место, я задумался. Как все это оказалось возможным? Что за отношение к послушанию и покорности было тогда у немцев? И как они относятся к этим понятиям сегодня? Мы проезжали по серым, грязным жилым кварталам. Они в ГДР, думал я, тоже вели себя в чем-то похоже. Они очень аккуратно пожертвовали идеалами социализма в пользу ложно понятой верности государству. Может быть, немцев объединяет их тяга к какой-то разрушительной лояльности и верности государству.
Но это не по мне, думал я. Я здесь ради дела, не ради пары каких-то витавших в облаках начальников из Мюнхена. Кому, собственно, я обязан быть лояльным? Какому-то учреждению? Какому-то лицу? Каким-то властям? Все, думавшие так, совершают ту же основополагающую ошибку, что и сторонники нацистов или лицемерные тихони в ГДР, боявшиеся даже в душе высказывать критику. За время долгих командировок у меня всегда было время поразмыслить над такими вопросами. Как раз в тех местах, где я сталкивался с частью немецкой истории, такие мысли были сильнее всего. Так случилось и во время этой поездки через Ораниенбург.
Вблизи кафе, где мы договорились встретиться, мы оставили наши машины в близлежащем переулке и пошли пешком. Фредди шел мне навстречу, что-то насвистывая. Наше настроение было великолепным. Мы с любопытством ждали, что же нам расскажет «Певец». Когда мы вошли в кафе, то оказались там единственными посетителями. Мы обрадовались завтраку, потому что этим утром еще ничего не ели.
Через полчаса я предложил Фредди выйти посмотреть, действительно ли наш друг пришел на встречу один. — Хорошая идея, — ответил Фредди, — пойду-ка я немного прогуляюсь. Когда мне вернуться сюда? — Подожди еще пятнадцать минут, после того, как «Певец» придет. Потом заходи, и я тебя ему представлю. Если случится что-то необычное, поезжай на машине в направлении озера Гранзее. Я увижу тебя отсюда, а потом последую за тобой. Место встречи где-нибудь на 96-м.
Он вышел, а я остался ждать нашего собеседника. Я испытывал некоторую тревогу, потому что мы не могли знать, не связала ли уже российская сторона пропажу прибора опознавания с личностью «Певца». В таком случае вполне могло оказаться, что за ним установили наблюдение. Потому требовалась осторожность. Специальную вечернюю встречу, которую организовал бы на нашем месте любой агентурист из Пуллаха, мы не могли себе позволить из-за нехватки времени. Встреча должна была пройти как бы по пути. Потому нужно было быть вдвойне внимательным. Во всяком случае, в этот день мы хотели еще завербовать одного высокопоставленного русского из ЗГВ.
«Певец» пришел вовремя и весело приветствовал меня. Как всегда, он в своей обычной манере начал с многословного трепа. Его история звучала как небылица, но, возможно, она была и правдивой: — Однажды в мою дверь позвонили. Русский генерал, военный прокурор и еще четверо стояли у дверей. Наверное, из КГБ. Они спросили меня, не знаю ли я что-то о С55. Потом они зашли вовнутрь, и целый час обыскивали мой дом. Мне нечего было скрывать, потому я не сопротивлялся. Потом они ушли.
Когда я спросил его об именах и деталях, он ничего не смог рассказать. Из-за этого я и засомневался в правдивости этой истории.
Тут вернулся Фредди. Его скромный кивок означал, что все в порядке. Я представил их друг другу и попросил «Певца» еще раз повторить свою историю. Одновременно я подмигнул Фредди. Он с улыбкой уселся. История «Певца» в новом исполнении вышла немного побогаче, чем в первый раз, но полезной информации было в ней даже меньше.. Потом он выложил свой список имен. На листке были напечатаны имена примерно дюжины офицеров ЗГВ.
Фредди записал довольно много дополнительных сведений о потенциальных объектах вербовки, которые я выспрашивал у «Певца». Возраст, семейное положение, должность в армии, личные качества. Это было довольно путаным собиранием информации, но у нас не было с собой документов, которые могли бы нам помочь при проверке данных. Внутри Службы на этот счет инструкций не было, а мы сами не хотели, чтобы с нами произошел такой же провал, которые уже случались в прошлом, когда документы БНД попадали в руки русским. Единственным, что могло бы в дальнейших поездках выдать в нас разведчиков БНД, были наши служебные удостоверения, которые мы прятали в специальном тайнике для транспортировки, обычно размещавшемся под вставным («двойным») дном портфеля или «дипломата».
Примерно через час наш гость попрощался с нами. Фредди поднял бумагу над головой и постучал по ней пальцем. С видом победителя он воскликнул: — Вот он, вот это и есть ключ! — Один из многих, — ответил я ему. Наше хорошее настроение еще улучшилось. В эйфории мы покатили дальше на север. На выезде с озера Гранзее как раз недавно открыли новую заправку. Этот факт мы восприняли как символ «модернизации на Востоке».
Вскоре мы достигли следующего места, которому суждено было сыграть особую роль для нашего будущего. В центре городка была церковь. Между церковью и главной улицей была автостоянка, время от времени используемая в качестве рынка. Она была в таком состоянии, что поиск места на ней мог бы любого довести до настоящей морской болезни. Булыжную мостовую, похоже, ни разу не ремонтировали с тех давних лет, когда ее построили. Потому , чтобы заехать на нее требовалось некоторое мужество, если вы, конечно, не хотели поломать амортизаторы на своей машине.
Но у маленького городка был свой шарм. Мы прибыли раньше назначенного срока и потому могли устроить себе небольшой отдых. Напротив автостоянки была гостиница, очевидно, видевшая и лучшие времена. Фасад ее немало пострадал от погоды и, похоже, много лет вполне обходился без покраски. К сожалению, в этот день гостиница была закрыта. Рядом с ней кто-то, очевидно, совсем недавно открыл маленькую фотолабораторию. Она совсем не вписывалась в серое однообразие тех дней. С другой стороны федерального автобана появилась маленькая закусочная. Так выглядел тогда типичный «общепит» бывшей «восточной зоны».
Как раз когда мы собирались пересечь улицу, мы услышали грохот сапог в ритме строевого шага. Я остановился как вкопанный и наблюдал за сценой. С севера приближалось несколько рот солдат. На них были защитные гимнастерки, и они перекрыли улицу по всей ширине. Грохот сапог раздавался все громче, приближаясь к нам. Потом иностранная «армия Востока» протопала мимо нас. Нескончаемой колонной.
В эти минуты у меня возникло незнакомое мне раньше ощущение. Все солдаты были очень молоды и, судя по их лицам, приехали из очень далеких мест. Никто из них не был выше 1, 65 м. Они, судя по их виду, были напуганы. Глаза безучастно смотрели вперед, на лицах нельзя было разглядеть никаких эмоций.
Рядом с каждым взводом шел прапорщик или лейтенант. Командиры были не старше своих солдат. Чужой, сладковатый запах повис в воздухе. Он был смешан с запахом затхлых и сырых гимнастерок, солдатского пота и этим бессмертным привкусом восточногерманского аромата, состоявшего из дыма угольных печей и выхлопных газов «Трабантов». Это был невероятный момент — чужие люди и запахи в чужом месте.
Когда они прошли, я сделал глубокий вдох. Фредди с открытым от удивления ртом стоял рядом. Я кратко его спросил: — Мне это не приснилось? Пораженный, он ответил: — Это было как привидение. Как будто они организовали этот парад специально для нас. Ведь они же все еще дети. Боже мой, а мы ведь всегда их боялись. Злой враг со злого Востока. Да они же, бедняги, прыгают от радости, когда их регулярно кормят. Дружище, какое же испорченное представление было у нас об этих людях.
Потом мы сделали перерыв в наших дискуссиях и, перейдя улицу, молча выпили кофе.
В душе у меня был ледяной холод и, когда мы снова стояли у наших машин, я еще раз настойчиво повторил Фредди: — Все равно, кого бы мы ни уговорили работать для нашей лавки, мы с каждым будем вести себя по-честному. Открыто, уважительно и серьезно. Никакой подлости, шантажа или чего-то подобного. Никто из них такого не заслужил. Если нам кто-то помогает, то и мы ему поможем. Все на равноправной основе.
Под сильным впечатлением этого задевшего за живое соприкосновения с чужеземными солдатами мы поехали дальше по прекрасным местам, через Нойштрелиц в Нойбранденбург. Там мы свернули в боковую улочку, чтобы снова в тишине все обсудить. Человек, которого мы ждали, был из Вюнсдорфа. Он был полковником, прекрасно говорившим по-немецки без акцента и постоянно соприкасавшимся по работе с немецкими властями и учреждениями. Несколько последних недель он, по поручению главкома ЗГВ Бурлакова много раз вел различные переговоры с Бундесвером.
Через одного тогдашнего офицера генерального штаба Бундесвера я и узнал об этом человеке. С этим офицером я был знаком еще со времен моей активной службы в армии. Тогда он был капитаном и командовал ротой в соседнем батальоне. Ловкий и жесткий офицер, которого его солдаты именовали не иначе как боевой свиньей, за это время не просто сделал карьеру. Теперь его ожидал новый взлет — перевод в Ведомство военной разведки Бундесвера — АНБ (Amt für Nachrichtenwesen der Bundeswehr, ANB) в Ойскирхене. У него было много интересных контактов с русскими офицерами, даже приглашал делегацию ЗГВ в Бонн. Он хотел было, чтобы и из БНД кто-то присутствовал на этой встрече, но Пуллах его предложение отверг. По воле случая мы однажды встретились снова, после чего и началась вся эта история.
Теперь пришло время предпринять что-то с контактным лицом этого немецкого офицера. Русский полковник, назовем его здесь Владимиром Абрасимовым, ничего не знал о том, что его ожидало. В обычном случае он получил бы сначала в БНД внутренний оперативный персональный номер «ОППА-номер» (Operative Personen-Abfrage — OPPA). Каждый потенциальный информатор получает его, стоит лишь раз сделать запрос, касающийся его личности. После вербовки этот номер превращается в агентурный номер — т.н. «фау-номер» (V-Nummer), а сам он получает агентурный псевдоним.
В Берлине это все проходило совсем по-другому. По причине большого количества информаторов, маленького рабочего штаба и постоянной нехватки времени, агентуристу приходилось отступать от этого правила — с согласия мюнхенского Центра. Потому были некоторые агенты и информаторы, которых долго вели без номеров «ОППА» и «Фау». Некоторых из них внесли в досье и регистры через много месяцев или лет после вербовки. Этот факт и объясняет, почему в данном случае наш источник зарегистрировали и проверили в Пуллахе только в июле 1992 года. Тогда ему и присвоили ОППА-номер 12YA000100692. Мы сами дали нашему объекту вербовки Абрасимову агентурный псевдоним «Мюнхгаузен». Он оставался за ним в течение всего времени его агентурной работы.
Подобный подход без внутренней проверки личности в БНД нельзя было назвать некорректным, потому что на чиновников стран Восточного блока, а особенно на офицеров ЗГВ в досье БНД никаких данных, по сути, не было, потому ни о какой серьезной проверке в любом случае не могло быть и речи. При проверке мы получали ответ всего на два вопроса. Первый: подвергалось ли данное лицо уголовному наказанию на Западе? Второй: не занимается ли данным лицом уже какой-то другой разведчик БНД? Вероятность того, что мы найдем хоть какую-то зацепку, была меньше чем вероятность выигрыша в лотерею. Поэтому проверка носила бы исключительно формальный характер.
Такое отклонение от принятых в БНД норм могло бы показаться постороннему человеку несущественным, но много лет спустя тогдашний начальник следственного реферата перед земельным судом Мюнхена весьма бурно подчеркивал «преступный» характер этих наших действий. Совершенно нормальная в годы, о которых идет речь, процедура в 12 YA, имела для меня опустошающие последствия.
Первый контакт с объектом «Мюнхгаузен» я планировал установить в одиночку. Фредди получил задание наблюдать за окрестностями дома. Прежде всего, мы хотели выяснить, когда и как интересующий нас человек приедет и уедет.
Дело пошло. Сначала Фредди поехал в сторону нойбранденбургского управления Ведомства федерального имущества. Это учреждение располагалось прямо на федеральном автобане. Там он припарковал свою машину. Я двинулся вслед за ним через пять минут и остановился у входа. Справа от него уже стоял русский джип. В нем я увидел водителя в российской военной форме. Через зеркало заднего вида я увидел, как из машины вышел русский полковник, взял портфель и пешком направился к зданию. Я оставил машину неподалеку от учреждения и быстро вошел в дом. На первом этаже я встретил моего посредника, который тут же провел меня в свой кабинет. На сегодня у русского полковника уже не было никаких общих дел с моим знакомым. Он должен был просто забрать какие-то документы.
На маленьком столике у «уголка» для меня уже приготовили кофе, чай и немного печенья. Потом все произошло очень быстро. Через немного приоткрытую дверь я мог наблюдать, как русский полковник вытащил из портфеля одни документы и взял другие. Немецкий посредник дружелюбно его поприветствовал и пригласил в свой кабинет. — Я сейчас подойду, если вы сами захотите познакомиться, — сказал он и закрыл за собой дверь. Полковник Абрасимов положил свою фуражку и коричневый портфель на маленький столик. — Меня зовут Шрадер, Вернер Шрадер, — представился я ему. Русский полковник был приветлив, но смотрел немного скептически. Потому что ситуация была, согласимся, несколько необычной. Мы выпили чаю и начали трудный разговор.
Тут я и решился, выпустить кошку из мешка. — Вы, наверное, удивились, увидев здесь незнакомое лицо. Мне очень хотелось бы с вами побеседовать. Но сначала я выложу на стол все карты. Я сотрудник Федеральной разведывательной службы.
Русский тут же стал белым как мел. Я продолжил: — Я хочу, чтобы вы раз и навсегда знали следующее. Если вы сейчас или позже не захотите со мной разговаривать, я приму это полностью. Через пять минут после этого мы оба выйдем, и никто ничего не узнает о нашей встрече. Но вы понимаете, что мне нужно воспользоваться этим шансом.
Я говорил все это ему для того, чтобы утихомирить его страх. Медленно его лицо приобрело нормальный цвет. Потом он рассказал мне о себе много очень личного, что меня снова поразило. Казалось, он доверился мне. Я почувствовал, что между нами есть что-то общее. Абрасимов сначала был под сильным впечатлением. Его руки дрожали. Я чувствовал, как в его мозгу проносятся самые разные мысли.
Мы выпили еще по чашке чаю. Я попросил дать мне возможность еще раз встретиться с ним на нейтральной и безопасной территории. Потом мы договорились сказать нашему посреднику, что мы со всем справились. Кроме него, никто здесь не знал о встрече. Я назначил русскому две встречи в Берлине и одну в Бад Фрайенвальде. В столице я, как и раньше в истории с прибором «свой-чужой», выбрал «Европа-Центр», в этот раз — место у больших водяных часов. Эта точка превосходно подходила для незаметных встреч, и я хорошо запомнил ее после истории с С55. Кроме того, ее было легко найти и удобно до нее добираться.
То, что из этого рискованного зондажа разовьется дружба, продолжающаяся до сегодняшнего дня, давно вышедшая за все рамки служебного и официального, я тогда, конечно, не мог себе представить.
Я оставил своему собеседнику только неделю для размышлений. Как это говорится? «Куй железо, пока горячо». Для второй — запасной — встречи я выбрал следующий день, то есть, среду, 6 мая 1992 года, тоже в 21.00. На случай, если обе встречи по каким-то причинам не состоятся, то была предусмотрена еще третья встреча в понедельник, 18 мая 1992 года, на вокзале в Бад Фрайенвальде. В конце беседы мы пожали друг другу руки. — Ну, тогда посмотрим, что из этого выйдет. Сказать можно все, что угодно. До следующей недели, — такими были его последние слова.
Когда я через пять минут вышел из здания, русского джипа больше не было. На стоянке на автобане В 96, в нескольких километрах к югу от Нойбранденбурга, я снова встретился с Фредди. Он пронаблюдал за приездом и отъездом нашего объекта и не заметил ничего подозрительного. — Как все прошло? — кратко спросил он. — Думаю, очень хорошо. По моей оценке, он придет на следующую встречу.
Потом мы вдвоем поехали назад. Мы шли через Нойштрелиц, порой по грунтовым дорогам, через Везендорф и Миров до Витштока. Там мы расстались.
Фредди нужно было поехать в Берлин, чтобы упаковать свои вещи и наконец отправиться в долгожданный отпуск. Я же поспешил в Ганновер, где через день должна была состояться моя свадьба. Мы расстались с чувством некоторого удовлетворения. Теперь у нас появилась ясная перспектива дальнейшей работы. Возможно, мы уже очень скоро завербуем настоящего агента для разведки. Во мне было даже какое-то ощущение грусти, когда наши с Фредди пути разошлись по двум разным автострадам.
Прошла неделя. Мое внутренне напряжение возросло невероятно. Когда я поехал в центр города. Герт еще успел пожелать мне удачи. Придет ли «Мюнхгаузен» на встречу в «Европа-Центр»? Я твердо на это рассчитывал. Для прикрытия я взял с собой еще одного коллегу. Он разместился на первом этаже внутреннего двора, в ресторане «Мёвенпик». Оттуда он мог видеть холл и большие водяные часы. Я уселся в баре в поле зрения этих гигантских часов. Он должен был подойти только через пятнадцать минут. Потому в душе я еще раз проиграл всю сцену. Первую встречу в Нойбранденбурге, прощальные слова.
Через час мы уехали разочарованные. Единственной надеждой для нас оставалась запасная встреча на следующий день. Утром первым со мной встретился Ганс Дитхард. Американский коллега перехватил меня, как только я вошел в здание нашего филиала на Фёренвег, и больше от меня не отставал. — Вот и он, Норберт, самый редкий гость. Я слышал, у тебя что-то грандиозное наклевывается. Нужна тебе какая-то помощь? Может, помочь деньгами? Заходи потом в подвал, там все сможем обсудить. Может быть, тебе понадобятся сигареты или алкоголь для обмена. При этом он мне многозначительно подмигнул.
Он точно знал, что я не поддерживаю контактов, для которых нужен был обменный материал. Кроме того, ни для кого уже не было тайной, что агентуристы 12 YA используют этот самый обменный материал в основном для личных нужд. Об этом я уже как-то упоминал. Американцы регулярно заманивали наших сотрудников в подвал, чтобы там выкачивать из них информацию для себя. Все это проходило довольно неуклюже, но достигало цели. Службе такие делишки наших заокеанских партнеров были хорошо известны, но, тем не менее, она их благожелательно терпела. Я не раз видел даже того или другого мюнхенского начальника, который во время посещения берлинского подразделения выходил из подвала с блоком «Мальборо» или с галлоном виски или и с тем и другим одновременно.
Мой коллега и я снова поехали на Курфюрстендамм и заняли наши позиции в «Европа-Центре». Скажу кратко — и в этот раз ничего не произошло. Мои сомнения снова укрепились. Что же мы сделали неправильно? Может быть, я вел себя слишком дерзко или слишком самодовольно?
Изрядно нервничая, я приехал в Буков и около полуночи зашел в наш любимый местный кабачок, «Мауэрблюмхен» («Цветочек у стены») на нашей улице Рингслебенштрассе. Там уже сидели несколько моих коллег, которые, видимо, уже пару часов подряд выпивали там, радуясь жизни. Это сразу перевело мои мысли в другое русло. Со всех сторон сыпались шутки. Изрядно набравшись, команда около двух часов ночи покинула заведение.
Самый короткий путь оттуда к нашему дому, около трехсот метров, мы преодолевали довольно долго. Некоторые фонарные столбы или тот или иной угол подверглись «орошению», что тоже требовало времени. Потом мы вдруг увидели служебную машину всеми нами так «уважаемого» коллеги Тегтмайера, того самого, который в Ганновере довел до нервного срыва Роланда Урбана из «Стэй-бихайнд». К моему стыду я должен сознаться, что и я время от времени принимал участие в ритуале, который опишу ниже.
Внезапно мы все протрезвели. Один из группы воскликнул: — Классная машина! Другой ответил: — Это же «Опель», разве они надежные? Подключился следующий: — Нет, нет, я слышал, у них все время проблемы, особенно когда заводишь. А особенно шины у них не держат воздух. Кто-то заметил: — Мне кажется, Тегтмайер завтра не успеет вовремя приехать на работу. Следующий «друг» Тегтмайера: — Не буду спорить. В мгновение ока из всех шин выпустили воздух. Смеясь и хихикая, мы, очень довольные, скрылись в доме номер два. Этот «ритуал» я видел не один раз. Текст его был известен каждому из команды 12 YA, кто жил на Рингслебенштрассе.
В этой связи я вспоминаю еще один вечер осенью 1992 года. Мы тогда тоже шли домой из «Мауэрблюмхен». Предвкушая веселье, мы заметили машину Тегтмайера. Он за это время уже привык оставлять ее на какой-то из боковых улочек. Но это ничего не меняло, потому что наша команда ее все равно находила. Но в этот раз, рассмотрев автомобиль повнимательнее, мы с сожалением заметили, что воздух из шин до нас успела уже выпустить какая-то другая команда. Один из коллег был очень расстроен: — Вот, испортили вечер. В следующий раз пойдем домой пораньше.
На следующее утро я за совместным распитием кофе в нашей квартире сообщил Герту о состоянии дел в операции «Мюнхгаузен». Но он не разделял мой пессимизм. — Подожди, Норберт, он еще придет. В Вюнсдорфе творится черт знает что. Потому ему точно что-то помешало.
Когда мы прибыли на Фёренвег, нас там уже ждала секретарша: — Марк Хэндридж и Ганс Дитхард хотят с вами поговорить. Они как раз в твоей комнате. Норберт.
Мы вместе поднялись на верхний этаж. Там нас ожидали двое американских коллег в совершенно пустом бюро.
Мебель там была древней и точно попала сюда из какой-то казармы. Многие стулья разваливались, потому посетители опирались на стулья и ли на подоконники. С провоцирующим взглядом и всезнающей ухмылкой Марк осматривал пустую комнату. Герт улыбнулся: — Все прекрасно убрано, Норберт, очень аккуратно! Мои поздравления! Картина, представшая перед американцами, была и впрямь странной. Если у всех остальных оперативников столы ломились от документов, то у меня не было видно ни клочка бумаги. Даже карандаш не лежал на столе. Все дверцы и ящики были открыты и совершенно пусты. Ни календаря на стене, ни блокнота, ничего. На обоих сотрудников РУМО это должно было подействовать как демонстрация открытого недоверия.
Марк сразу взял инициативу на себя: — Мы собственно хотели просто узнать, как у тебя дела? Что с «Мюнхгаузеном»? Есть у тебя время сегодня в полдень? Мы приглашаем вас на обед. Там мы, может быть, сможем поговорить спокойней. Затем оба исчезли как призраки. — Сволочи, — сказал я Герту, — они нам вздохнуть не дают.
Мы решили принять приглашение на обед, чтобы лучше оценить намерения американцев. Но эту проблему все равно следовало обязательно подробно обсудить с Центром. Партнеры слишком уж назойливо себя с нами вели.
На обеде разговор шел ни о чем. Марк и Ганс явно старались не задавать конкретные вопросы. Зато они неоднократно предлагали деньги и прочую поддержку. За это время до них уже дошло, что мои действия по вербовке агентов открывают куда более широкую перспективу, чем просто сбор мусора подразделением 12 YA.
Собственно, мы все хорошо относились друг к другу. Об американца были мне симпатичны. Но их чуть ли не прямое выколачивание информации и довольно наглые методы работы заставляли меня держать дистанцию. Возможно, партнеры даже догадывались, что здесь должно произойти. Но то, что «Мюнхгаузен» окажется одним из самых лучших источников БНД, в то время никто предугадать не мог.
Понедельник 18 мая 1992 года был последним днем, когда еще можно было заполучить «Мюнхгаузена». Если он не приедет и в третий раз, то операция отменяется. Я в это и так обрабатывал еще много других перспективных «наводок». Если не он, то кто-то другой, прагматично размышлял я.
В 18.00 я прибыл в Бад Фрайенвальде. «Мюнхгаузен» приехал за десять минут до назначенного времени. В этот майский день было удивительно жарко, потому мы стояли друг с другом на вокзале в рубашках с короткими рукавами. На площади перед вокзалом не было больше ни оного человека. Я решил справиться без команды прикрывающей «наружки». Если я, чтобы не застрять где-то в «пробке» приехал сюда прямо из Ганновера, не заезжая в Берлин, то мой коллега, которого я уже брал с собой в «Европа-Центр», прибыл из Берлина и фотографировал происходящее.
«Мюнхгаузен» дружески улыбнулся, подойдя ко мне. Сначала он попросил прощения за обе сорвавшиеся встречи: — Главком назначил на эти дни важные заседания. Я был нужен ему буквально днем и ночью.
Вокзал не очень подходил для конфиденциальных бесед, потому я предложил сменить место. У него не было возражений.
Мы сели в мою машину и проехали по прекрасному ландшафту. Большой частью это была просто грунтовая дорога. Потому ехать приходилось медленно и осторожно. Благодаря этому у нас было время для разговора. Мой попутчик сначала схватился за свою сумку, лежавшую у него на коленях. Но потом он становился все спокойней и расслабленней. В этой обстановке, вдали от Вюнсдорфа, он чувствовал себя в безопасности. Когда перед Бралицем на нашу машину чуть не запрыгнул олень, мы, как только отошли от испуга, впервые рассмеялись.
Ужин прошел в гармонии. Мы быстро договорились о принципиальных вопросах. Теперь нужно было обсудить множество разных деталей. Самым главным для меня было данное мной обещание позаботиться о безопасности «Мюнхгаузена» и всегда оставлять для него открытой возможность, в любой момент прервать контакт с нами, не называя причин. В отчете о вербовке, который я позже написал для БНД, было сказано так: «Основным мотивом являются финансовые соображения и забота о собственной семье. Цитата: «Ваши успехи сами говорят все о вашей системе».»
Этот достаточно лаконично написанный рапорт появился лишь через несколько месяцев после первой встречи. За это время «Мюнхгаузен» предоставил нам множество первоклассных сведений и получил около десяти тысяч марок вознаграждения. Но до этого момента не было никакой, даже чисто формальной проверки нового источника. Важные детали его личности я и так не упоминал, чтобы на Фёренвег никто — особенно американцы — не мог докопаться до его настоящей фамилии. Это было хотя и некорректно, но — как показали дальнейшие события — вполне разумно. Даже преемник Гигля Таве посоветовал мне в одном из последующих разговоров стараться во всех разговорах скрывать любые данные, способные привести к раскрытию личности агентов и помощников.
Я тогда не знал о существовании циркуляра 1/11/А с номером 80–38/45–27–01 от 22 апреля 1991 года. Его составил тогдашний начальник Первого отдела (агентурная разведка) Фолькер Фёртч, и он касался разведывательного использования граждан восточноевропейских государств и немцев в новых федеральных землях в качестве внутренних источников («кротов»). Фёртч в нем приказывал, что прямая вербовка этих людей требует «моего предварительного согласия». В 1992–1993 годах, когда вместе с моим партнером Фредди мы завербовали полдюжины агентов из стран бывшего СССР, я об этом порядке не знал. Но и другие агентуристы нашего подразделения не были о нем проинформированы.
Если бы мы действительно для каждой вербовки просили бы разрешения начальника отдела, то это оказалось бы ужасным нарушением правил безопасности. БНД при этом совершенно упустила из внимания, что данные о настоящей личности каждого потенциального агента еще перед самой вербовкой должны были проделать долгий бюрократический путь по Первому отделу. Ужас!
В начале июня Фредди вернулся из отпуска. Мы начали планировать дальнейшую стратегию. Нам скоро стало ясно, что хорошие результаты «Мюнхгаузена» прикроют нам спину для дальнейших вербовок. У нас в поле зрения было уже довольно много интересующих нас людей. Потому было много работы.
8 июня 1992 года я снова встретил «Мюнхгаузена». Мы остановились на том, что он мое предложение еще раз спокойно обдумает. В этот раз я надеялся на твердое согласие. У него были дела в гарнизоне близ Врицена, потому мы встретились неподалеку от этого городка. Мы просидели вместе целый вечер в ресторане местной гостиницы и очень оживленно побеседовали. За столиком в отдалении за нами наблюдал Фредди, чтобы получить серьезное представление о «Мюнхгаузене».
Это был для меня счастливый день. «Мюнхгаузен» не только дал согласие, но даже принес с собой некоторые документы. Примерно после часа разговора он вытащил папку из портфеля. — Вот, возьми это, — сказал он твердым голосом, — но мне нужно будет ее вернуть. Может быть, ты сможешь ее скопировать. Перелистывая, я сразу заметил, что все документы обозначены грифом «совершенно секретно».
«Мюнхгаузен» улыбнулся: — Я передаю тебе полный и самый актуальный список состава всех самолетов и вертолетов всей бывшей Советской армии, то есть не только тех, что дислоцируются в ГДР. Полное расписание — со всеми номерами, с номерами частей, в которые они включены и так алее.
У меня не было слов. — Могу я с ним на некоторое время выйти? — спросил я его. — Если ты только не оставишь меня наедине со счетом, — был его остроумный ответ. Я спрятал папку в большой пластиковый пакет и вышел из кафе.
На соседней улице Фредди уже сидел в своей машине и ждал. — Нам нужно перефотографировать это, — сказал я ему, держа пакет в воздухе. — Но мы не можем снимать в машине. Вспышки фотоаппарата могут заметить, — возразил Фредди. — Тогда в багажнике, — ухмыльнулся я. Неохотно он заполз в неудобный «кабинет». Несколько раз он передавал мне оттуда камеру, чтобы я зарядил в него новую пленку. Через пятнадцать минут все было сделано. Фредди простился со мной, пошутив на жутком франконском диалекте: — Когда я расскажу это дома в Аурихе, мне никто не поверит. — Зато твои внуки однажды будут тобой гордиться, — ответил я ему, уходя.
Этот список произвел в Пуллахе эффект разорвавшейся бомбы. Никогда раньше не удавалось получить секретные документы такого уровня. Соответственно хорошим было настроение и на Фёренвег. Американцы прыгали от радости. Наш умный и образованный российский старший офицер не только знал пять иностранных языков, но обладал и фотографическим взглядом, потому регулярно снабжал нас сенсационными данными. «Мюнхгаузен» превращался в настоящего агента высшего класса.
В июне последовало еще несколько встреч. Мы получили от него оригинальные документы, фотографии и звукозаписи. Особенно вожделенными были кассеты с записями. На них он надиктовывал содержание документов, которые он не мог получить другим путем. Таким образом, мы получили от «Мюнхгаузена» блестящий список совершенно секретных бумаг. Здесь был список всего российского военного руководства, «Кто есть кто» их генералитета.
Уже тогда «Мюнхгаузен» предупреждал нас об опасности, исходящей от его земляков. КГБ, подчеркивал нам, очень активен и располагает важными источниками в БНД. Это его беспокоило. Он просил о максимальной осторожности во всем, что могло привести к его идентификации. Мы тогда предположили, что слух о «кротах» в БНД был умышленной дезинформацией КГБ с целью профилактически противодействовать своим утечкам. Но хорошо, мы записывали все сведения и собирали их, не предпринимая дальнейших действий.
Все прошло так, как мы ожидали. Успешная вербовка источника «Мюнхгаузен» принесла нам большое признание. Теперь мы получили достаточно простора для игры, чтобы продолжить работу в этом направлении. Но все больше хлопот доставляли нам наши американские коллеги из «Совместного аналитического подразделения в Берлине» („Combined Analysis Detachment Berlin», CAD-B), как они сами себя называли. То одна, то другая надиктованная «Мюнхгаузеном» кассета терялась в их подвале.
Я снова заметил, что американская сторона возвращает немецкой стороне на порядок меньше разведывательных донесений, чем получает от нас. В конце концов, у нас всегда оказывалось слишком мало материала для наших аналитиков в Мюнхене.
Я предложил Фредди устроить так называемый пробный бросок, своего рода лакмусовый тест. Идея состояла в следующем. Сначала мы копируем какой-то один текст «Мюнхгаузена» и отдаем его кому-то на перевод. Потом этот перевод отправляем в Пуллах нашим аналитикам, а оригинал, как обычно, отдаем американцам. Только так мы сможем проверить, что делает РУМО с нашей информацией. Несколько смутил нас вопрос, кто сможет перевести текст с русского на немецкий, без угрозы для безопасности нашего агента. О Центре не могло быть и речи, потому что там готовый перевод можно было ждать целый год.
Тут я вспомнил о Петере Пиларе, моем бывшем коллеге по службе почтового контроля в Ганновере, садоводе-любителе. Он тогда был там нашим переводчиком с русского и даже сегодня — после тридцати лет службы — продолжал работать в БНД. Ему я вполне мог доверить такую специфическую работу. Фредди предоставил мне право принимать решения. — Если ты уверен, что он не проболтается, то позвони ему и договорись о встрече.
На следующий день мы поехали в Ганновер. Точно в 12.30 Петер Пилар стоял перед нами. Он меня сердечно обнял. После того, как я представил ему Фредди, мы пошли в городской парк. Петер хотел показать нам старое здание федеральной садоводческой выставки. Там мы сели на скамейку в парке, и я начал рассказывать о нашей хаотической ситуации в Берлине, об убожеском положении с информацией и о неравноправном партнерстве с американцами. В конце беседы он пообещал нам свою помощь, хотя еще не знал точно, что именно мы от него хотим.
Мы показали ему совершенно секретную бумагу, переданную нам «Мюнхгаузеном». Пятнадцать страниц, о которых наш поставщик сказал, что в них речь идет о дальнейшем использовании тактического и стратегического ядерного оружия. Я передал документ Пилару и с любопытством спросил: — Тут, вроде бы. что-то говорится об ядерных ракетах. Это правда? Он перевернул первую страницу, и руки у него начали дрожать. — Откуда, черт побери, это у вас? Вы вообще знаете, что вы с собой таскаете? Петер вернул мне маленькую стопку бумаги с таким выражением, будто хотел немедленно избавиться от груза.
Потом он встал и прошел пару шагов, оглянулся направо и налево. Затем продырявил нас взглядом. А потом сделал глубокий вдох. — Вы ведь не издеваетесь надо мной, или как? Этот документ прямо из Генерального штаба российского министерства обороны. В этих бумагах полно деталей, например, точные координаты дислокации, точные данные о частях и соединениях. Документ перечисляет дальнейшие планы оперативного использования этих видов оружия. Послушайте, эта штука бесценна. Вам часто такое попадается? Я сделаю для вас перевод. Но это должно остаться только между нами.
Петер снова подошел поближе. Он взял фотокопии и подержал их в воздухе. В его голосе появились нотки заговорщика. — У вас есть такие вещи? Вы приторговываете домашним вареньем российской армии, а эти там внизу до сих пор не могут предоставить вам переводчика? Я переводчик. Знаете, какую работу мне дают? Я сейчас должен переводить нынешние цены на продукты во Владивостоке. Ну почему только я продался этой разваленной лавке? Ну почему?
Петер снова засунул бумаги мне в руку. — Подождите здесь, я скоро закончу работу. Я не хочу брать на работу эти документы. Я вернусь через двадцать минут. Потом я поеду на свою дачу, а завтра утром вы получите полный перевод.
Похоже, Петер был очень разочарован. Во всем, что он говорил, сквозило убеждение, что в нашей Службе мало что функционирует, собственно, работает только то, что ты можешь сделать сам под свою ответственность.
После окончания рабочего дня Петер вернулся. За это время он уже успокоился и теперь извинялся за свой взрыв эмоций. На следующее утро, еще до начала работы, мы снова встретились. Петер все старательно перевел и напечатал. Мы пообещали друг другу хранить молчание и поддерживать контакт, на тот случай, если нам снова понадобится его помощь.
Фредди с немецким текстом поехал прямо в Мюнхен. Там ему пришлось уладить еще одну проблему. Как известно, нам было запрещено поддерживать прямые контакты с Центром, особенно с аналитиками. До этого додумались «большеголовые» из Первого отдела. По нашему мнению, это никак не могло быть в интересах Третьего отдела (анализ и оценка), в данном случае реферата 33 Н. Потому я связался с одним бывшим коллегой из службы почтового контроля, который за это время перешел в мюнхенский аналитический отдел. Хорст Элькенбах был коренастым, темноволосым типом, с которым я познакомился на курсах для штабных офицеров Бундесвера в Зонтхофене, а потом снова встретил его в БНД. Для нашего плана он подходил великолепно. Ему я мог слепо довериться.
Хорст ни на что не мог закрыть глаза и всегда прямо высказывал свое мнение. Он вполне осознавал, что такая позиция может вредить ему лично. Но он был критически настроенным, последовательным офицером, каких мало. Его тогдашний шеф реферата 33 Р очень высоко его ценил. Случайно оказалось так, что именно он был основным получателем нашей разведывательной информации. Потому мы вместе начали нашу операцию «Обходной маневр» («Bypass»). После того, как я связался с Хорстом по телефону, он свел между собой Фредди и шефа военно-аналитического отдела.
Так как мой партнер не имел разрешения на посещение Центра под своим псевдонимом Тойбнер, то он просто показал охране свое удостоверение, выписанное на его рабочий псевдоним «Франке». Элькенбах провел его в бюро своего шефа. Там уже собралась небольшая группа аналитиков. У них глаза вылезли на лоб от удивления, когда Фредди описал им ситуацию в нашем филиале и потерю информации, передаваемой нами американской стороне и не возвращающейся нам назад. Потом он выложил на стол перевод документов.
Фредди потом так описал эту сцену: — Тишина, полная тишина. Один коллега первым нарушил молчание. — Это просто сногсшибательно, — сказал он. Потом листки пошли по рукам. Снова все замерло. — Бомба, — сказал потом один. — Точно бомба!
Был понедельник, и мы стояли на железнодорожной станции Берлин-Ваннзее. Как всегда, Фредди приехал на поезде, а я его оттуда со станции забрал. По пути к машине он во всех подробностях описывал все, что пережил в Пуллахе в 33 Н. — Затем они сказали, что мы получим от них точную оценку каждого сообщения. Все прошло неформально благодаря твоему приятелю. А теперь нам нужно как можно скорее передать новую информацию американцам, чтобы поскорее получить ее от них в обработанном виде назад и узнать, что CAD-B из нее выбросил. Дружище, Норберт, в их глазах мы выглядим просто супер.
Когда мы вернулись в филиал, Гассинг встретил меня довольно угрюмо. Третий отдел в Мюнхене уже успел отреагировать. — Реферат 33 Н пригасил вас в Мюнхен. Они там внизу, похоже, думают, что мы тут изнываем от скуки. Речь идет, вероятно, о постановке задач и о паре конкретных вопросов. Лучше всего, договоритесь о встрече с ними на начало следующей недели. Тогда я тоже буду там, мы сможем пойти вместе.
Остаток недели мы занимались обработкой администраций Ведомства федерального имущества, чтобы завязать там соответствующие контакты. Поездку в Мюнхен мы назначили на воскресенье, потому что наш шеф собирался приехать туда только в понедельник во второй половине дня. Нельзя было дать ему возможность участвовать в беседах, чтобы он своей неумышленной болтливостью случайно не насторожил американцев.
В понедельник мы уже рано утром явились в реферат 33 Н. Сначала мы узнали, что наше приглашение в аналитический отдел наткнулось на неодобрение начальника Первого отдела. Он якобы до последнего момента пытался через свой подотдел 12, которому подчинялся наш филиал в Берлине, помешать нашему приезду. Однако 33 Н удалось настоять на своем, сославшись на особые обстоятельства и на важность информации. Но это, указали наши противники, будет единственным исключением.
Аналитики с гордостью показали нам свои результаты. Что касается текста документов, переведенных Петером Пиларом, то из них американцы передали нам лишь выдержки из текста и двенадцать отдельных сообщений среднего качества. А аналитики БНД сделали из этого текста целых 80 разведывательных донесений. Большую их часть оценили на «отлично».
В качестве примечания: система оценок БНД делит источников по степени их надежности на шесть категорий, обозначая их буквами от A до F. «А» означает «абсолютно надежный». Качество донесений оценивается цифрами от 1 до 6. Как и в немецкой школе, оценка «1» и тут самая высшая. Итак, результат нашего теста был однозначен. Но чтобы быть уже совершенно уверенными, мы провели еще одну попытку. В этот раз мы использовали намного больше документов И тем не менее, конечный результат был катастрофическим. Через три месяца выяснилось, что на мелях кооперации с американской военной разведкой РУМО застряло от 70 до 80 процентов всей полученной нами информации, не говоря уже о потерях качества.
После этого обработка информации команды Даннау-Тойбнер шла по четкой схеме. Материал по системе «обходного маневра» отправлялся аналитикам в Мюнхен. Большая его часть потом возвращалась к нам, чтобы мы смогли передать ее американским партнерам. Раньше, до того, как мы придумали этот маневр, в Мюнхене оценивалось лишь то, что возвращалось нам от американцев, и именно это вносилось в досье агента. Этого было порой совсем мало. Но и того, что поступало в Мюнхен таким путем, хватило для БНД, чтобы классифицировать нашего «Мюнхгаузена» как суперисточник.
Итак, из источника «Мюнхгаузен» струилось множество информации, и все были довольны. Но это ничего не изменило в основной проблеме. Внутренний источник такого рода требовал инфраструктуры, чтобы работать четко и надежно. Нужно было создать пути получения информации и связи. В БНД на это обычно требуется несколько лет. Но у нас такого времени не было. Потому мы в очередной раз решили вести работу за закрытыми дверьми в наших «кельях» в жилом доме в Букове. То, что мы задумывали и планировали наши действия здесь, вдали от суматохи филиала на Фёренвег, себя полностью оправдывало. Наша работа в команде складывалась великолепно, а Фредди был в лучшей форме и потому, что его нервы снова успокоились, придя в норму. Он все еще, правда, ругал «шарашкину контору», но ко всему подходил теперь сдержанней, был очень надежным, трудолюбивым и прилежным.
Эту кажущуюся идиллию в конце лета 1992 года взорвало сообщение «Мюнхгаузена» о том, что в начале 1993 года его отправляют на родину. И вот теперь нам приходилось со скоростью ветра создавать целую структуру с курьерами, связниками, адресами прикрытия, телефонными номерами и всем прочим. Запрос в Пуллах в очередной раз не принес результата. Нам нужны были практические советы по подготовке источника такого большого порядка, по работе с нашим новым сотрудником, по обращению с ним. Один оперативник-ветеран шепнул нам: — Тут вам никто не поможет, у нас еще не было внутренних источников такого калибра.
По дороге от вокзала Ваннзее к придорожному кафе Цизар у меня вдруг возникла идея, которую я тут же высказал Фредди. — У меня есть решение. Мы мобилизуем всех наших источников «Стэй-бихайнд» и сделаем из них агентурных помощников для «Мюнхи» и всех, кто последует за ним. Их всех завербовали на самой последней фазе существования «Стэй-бихайнд», потому со всей вероятностью их еще не успели «засветить».
Я продолжал: Перед обычными агентурными помощниками у них есть определенные преимущества, потому что они даже прошли некоторое разведывательное обучение. Нам просто нужно посетить их всех и сообщить им новое задание — и вот у нас готова целая сеть поддержки для нашего источника. Кроме того, она сможет послужить, как минимум, и для еще трех внутренних источников.
Фредди, как всегда, проявлял скепсис, но был не против попробовать. Он был убежден, что с окаменевшими структурами нашей Службы у нас все равно ничего не выйдет.
Мы составили план, нарисовали круги и линии связи. Мы записали все, что нужно для ведения такого важного источника. Вскоре у нас уже была система на бумаге, которую можно было обсуждать и дорабатывать. Кроме того, мы сформулировали наш стратегический план.
Следующим утром в здании филиала присутствовали почти все. Все подразделение стояло в коридоре и даже позволило себе, на глазах начальства, опрокинуть по стаканчику. Был какой-то повод для праздника. Я прошел через толпу и в очень формальном тоне попросил у Гассинга назначить мне время для встречи. Доброжелательно он предложил мне зайти к нему в 13.00. Шеф был в прекрасном настроении. Он наслаждался окружавшим его почетом, купался в лучах славы.
С определенным напряжением, потому что мы не знали, как он отреагирует на наши предложения, мы вошли в кабинет Гассинга. На его столе лежало несколько маленьких коробочек. Он как распаковал пару новых моделек автомобилей. Стеклянная дверь его трюмо, в котором стояли модели старинных машин, была открыта. Гассинг сидел за письменным столом и обеими руками держал воздухе синюю машинку. Затем последовал самый комичный диалог, который мне доводилось слышать в моей жизни.
— Здравствуйте, шеф, мы явились, как напуганные! — попробовал я с самого начала оживить разговор.
— Заходите и присаживайтесь. Ну, разве это не драгоценность, достойная копирования?
— У нас есть концепция для «Мюнхгаузена», чтобы вести его в будущем, — выдал я мой заранее заготовленный текст.
— Да, интересно. Посмотрите-ка, «Дюзенберг» 1933 года. Гениально, правда?
— Мы думали, что, может быть, стоит активировать наши старые источники «Стэй-бихайнд» в качестве агентурных помощников...
— А теперь посмотрите сюда, у него независимая подвеска. Старик нажимал то на один, то на другой уголок машинки, отпускал его, и она покачивалась. Я сидел прямо у стеклянной дверцы трюмо, а Фредди уселся на кожаном кресле. Я пожал плечами в его сторону. Фредди ответил мне жестом, который меня подстегнул.
— Итак, господин Гассинг, это было бы идеальным, подумали мы. Мы можем легко и быстро снова задействовать этих людей. Я думаю, большинство из них будет...
Он снова меня прервал: — Посмотрите сюда, даже рулевые тяги работают. Он покрутил руль «Дюзенберга».
Когда Фредди заметил, что я начинаю закипать, он еще подлил масла в огонь своим веселым замечанием: — Черт побери, классная тачка. Я показал на шефа и промямлил в сторону Фредди: — Он радуется тому, что колеса крутятся. — Да, — ответил тот с огромной заинтересованностью, — это просто фантастика. Колеса ведь должны двигаться, не так ли, господин Гассинг? Если бы они не крутились, это не было бы хорошей моделью! — добавил он тоном мудреца. Я чувствовал себя так, будто надо мной издеваются уже они оба. — Так что вы думаете об этом? Это же было бы идеальным решением — снова ввести в дело «Стэй-бихайнд», верно?
Наконец, последовала заметная реакция Гассинга: — Да, да, так и делайте. Посмотрите-ка лучше сюда. Капот открывается, и весь двигатель точно как на настоящем. Я могу и вам достать. Ниже розничной цены, само собой разумеется. Потом он еще минутку поразмышлял и тут же принял решение: — Но еще получите благословение у Розиполя.
Мы уже уходили, когда Фредди еще раз повернулся и, с трудом сдерживая наглую ухмылку, спросил: — А шины тут цельные или пневматические? Я сильно стукнул его по ребрам и подтолкнул к двери. Тут я услышал голос Гассинга: — Шины? Не знаю, надо посмотреть. Зато вот тут, крышка багажника...
Ну, наконец, все закончилось. Мы закрыли за собой дверь. Фредди давился от смеха. Мы быстро пронеслись через приемную и фойе. Стоило нам взглянуть на Фёренвег, как из нас вырвалось нечто вроде крика первобытного человека. Такого спектакля мы еще никогда не видели.
Я тут же позвонил Розиполю из отдела безопасности. Он отвечал за разрешение на использование источников или агентурных помощников. Так как в берлинском филиале ни в чем не было установленного порядка, он несколько разнервничался, когда ему позвонили из 12 YA. Его реакция была симптоматичной: — Если вы действительно этого хотите, и если ваш шеф это одобрил, то пусть так и будет. Пришлите мне их псевдонимы. Я активирую их всех. Папу Римского даже, если захотите.
Вот потому мы с наилучшими намерениями и из самых лучших побуждений активировали нашу сеть источников «Стэй-бихайнд».
Лишь много лет спустя я узнал, что вся команда давно была известна государственной безопасности ГДР. Следует предположить, что и КГБ располагал такой информацией. И когда мы попросили разрешение на новое использование этих людей, в БНД тоже уже знали, что они все давно выданы противнику. Мне до сих пор непонятно, почему этот факт так и не был известен людям, принимающим решения. В результате этого начальники в Пуллахе позволили нам использовать агентурных помощников, которые были известны противнику. О риске, которому подвергались при этом наши агенты, я тогда не мог и подумать.
«Профессионалы» из Пуллаха приготовили для нас еще один фокус, представлявший собой немалый риск для безопасности нашего источника. Чтобы «Мюнхгаузен» и после своего возвращения домой мог поддерживать с нами связь, его нужно было соответственно подготовить и обучить так называемому «методу Г», т. е. тайнописи (от Geheimschriftverfahren. G-Verfahren). Для этого мы снова поехали в Пуллах, в реферат 63 ВС. При приветствии у меня вырвалась фраза: — Ага, значит это здесь занимаются шулерством, фальшивками и обманом. Любезный господин с несколько провоцирующими нарукавниками обладал чувством юмора. Он покачал головой и заметил: — Нет, нет, господа. мы здесь не делаем фальшивок. Мы только сопереживаем. Другие изготавливают фальшивые деньги или документы. А мы нет! Мы сопереживаем.
Затем нас очень быстро проинструктировали в использовании метода тайнописи СР 430–0. Определенное химическое вещество, спрятанное в бутылочке от лосьона после бритья, могло сделать написанное невидимыми чернилами снова видимым. Для этого в жидкость нужно окунуть ватную палочку и смочить бумагу с невидимым текстом. Другой метод тайнописи был сложнее и требовал тренировки. Сначала источник писал на листе бумаги вполне безобидное письмо. Потом на написанное клали сверху лист специальной бумаги, на котором писали уже секретное послание. По принципу работы это было похоже на обычную копирку, но только выдавленный текст нельзя было заметить без специального вспомогательного средства.
Вооружившись нашим СР 430–0, мы с гордостью вернулись в Берлин. Мы начали учить наш источник «Мюнхгаузен». В тихом местечке за городом мы все время тренировали его пользоваться тайнописью. Когда «Мюнхгаузен» вернется в Россию, у него будет все, что нужно хорошему агенту. У него будет линия связи, линия управления, немного наличных денег и различные возможности для установления контактов и поддержания связи.
К сожалению, мы не знали, что у нашего метода тайнописи был небольшой недостаток. Его, как говорится, давно «засветили». То есть, он был известен противнику уже много лет.
Если наш человек у себя на родине попал бы под подозрение контрразведки, то преемники КГБ с легкостью бы расшифровали его почту и доказали бы, что «Мюнхгаузен» работает на нашу разведку.
Я узнал об этой опасной возможности от одного старого сотрудника БНД, конфиденциально просветившего меня. К этому времени к нам поступило уже четыре письма, написанных «Мюнхгаузеном» «методом Г». От нас он тоже получил несколько инструкций. Примерно через год мы было потребовали ответа от пуллахцев. Те ответили нам односложно: — У нас было указание поступать именно так.
Кто отдал такое указание, мы так и не смогли узнать. Но понятно, что это не был гардеробщик или охранник.
На одном из последних вечеров, перед тем как «Мюнхгаузен» уехал домой, мы встретились с ним, чтобы временно попрощаться. Отношения между нами тремя к этому времени стали по-настоящему дружескими и сердечными. Потому это расставание было действительно горьким. Когда наш русский друг уехал на такси в направлении Вюнсдорфа, Фредди с серьезным взглядом обратился ко мне: — И ты думаешь, мы сделали все правильно? Или ты тоже беспокоишься? Скажи, мы справимся с этим? Со всей этой ответственностью, которую мы на себя взвалили?
— Да, Фредди, это верно! Но мы справимся. Мы точно справимся! Мой ответ был тихим. Был ли он убедительным, я не знаю.
Через несколько недель мы передали БНД первые документы уже не из ЗГВ, а из самой России. В Пуллахе они вызвали настоящий восторг. К примеру, БНД получила документацию на новую систему вооружения «Буратино».
«Мюнхгаузен» быстро становился одним из важнейших высокопоставленных агентов немецкой внешней разведки, постоянно поставлявшим первоклассный материал.