Накануне катастрофы

Операция Великий герцог» вымотала меня. Я никак не мог примириться с арестом Поля. Чем я занимался? Передавал в руки гестапо благородных и мужественных противников, в то время как подлецы наслаждались свободой. Все это осточертело мне. Не раз я ловил себя на мысли порвать с контрразведкой, тем более что обстановка благоприятствовала этому — теперь уже не было никаких сомнений, что война нами проиграна. Но именно в такое время уход из контрразведки был бы равносилен дезертирству. Вторжение союзников во Францию могло произойти в любой момент. Мои товарищи на фронте подвергались смертельной опасности. Силы движения Сопротивления росли с каждым днем, готовясь нанести нашим войскам удар с тыла. Нет, долг требовал от меня остаться на посту.

Если бы в то время кто-нибудь из моих начальников указал путь к освобождению Германии от преступной политики Гитлера, продолжавшего бессмысленную войну, я и мои товарищи без колебаний пошли бы по этому пути. Мы в Париже ничего не знали о заговорщиках в Берлине, готовивших военный путч против Гитлера в июле 1944 года. [159]

Я мог спасти свою жизнь, став дезертиром, но такая перспектива не привлекала меня, и я сразу же отказался от нее. Это означало бы предательство по отношению к моим товарищам. Перейди я на сторону врага, мне пришлось бы выдать гораздо больше, чем несколько секретов, иными словами, совершить измену и работать на противника. Я ненавидел предательство, диверсии, шпионаж и чувствовал себя в обстановке конспирации, интриг и обмана, словно заблудившийся в джунглях человек. Я горел желанием отправиться на фронт и принять участие в честном бою, но мои начальники считали, что время отпустить меня в действующую армию еще не наступило.

Ко мне сходились нити многочисленных дел, я был единственным человеком, который знал, в каком положении находится то или иное дело. Именно поэтому я должен был оставаться на посту и выполнять свои обязанности.

Борьба с нарастающим валом движения Сопротивления требовала от меня невероятных усилий. Я знал о неизбежности катастрофы и, тем не менее, вместе со всеми плелся ей навстречу.

Почти ежедневно я давал себе слово не шевельнуть даже пальцем против развертывающейся борьбы патриотов, но как только раздавался телефонный звонок, я вскакивал, готовый выполнить поставленную передо мной задачу.

Справедливости ради следует отметить, что среди наших врагов, помимо истинных патриотов, встречались и отъявленные негодяи. Нечисти в подполье было сколько угодно. Я не [160] собираюсь уделять ей много внимания и приведу лишь несколько примеров.

Среди специалистов в области психологической войны я стал своего рода асом — человеком, который для достижения своей цели научился выворачивать души людей наизнанку. В ходе этого занятия мне приходилось видеть и хорошее и плохое.

Дело группы «Митридат» может служить примером того, как случайное совпадение обстоятельств, если к нему вдумчиво отнестись, может привести к интересным результатам.

Мне до сих пор неизвестно, почему группу назвали именем парфянского паря, который был невосприимчив к ядам и вряд ли имел двойника.

Первые данные о «Митридате» {13} я получил в июне 1943 года, когда был срочно вызван из гостиницы «Лютеция» к начальнику парижского центра Абвера. Один из агентов разведки установил контакт с группой Сопротивления. В соответствии с существовавшим у нас порядком такое дело подлежало немедленной передаче в контрразведку. Мне поручили принять это дело.

Я встретился с агентом группы I Эдуардом — безнадежным мерзавцем, лет двадцати, в прошлом сигнальщиком французского военно-морского флота. Эдуард рассказал мне следующую историю: таинственный незнакомец сдал в радиомастерскую его отца радиопередатчик, [161] нуждающийся в ремонте; передатчик уже отремонтирован, и в ближайшие дни за ним должны прийти.

Это было важное сообщение. Кому, как не агенту разведки противника, нужен радиопередатчик в военное время?

Эдуарда собирались перебросить для ведения шпионажа в Северную Африку, но по моему настоянию передали мне. В дальнейшем с его помощью мне удалось проникнуть еще в одну крупную организацию движения Сопротивления.

Эдуард оказался опытным актером и ловко установил дружеские отношения с человеком, пришедшим в мастерскую за радиопередатчиком. Эдуард представился ему как бывший радист военно-морского флота и дал понять, что с удовольствием стал бы работать для движения Сопротивления. В радистах ощущался острый недостаток, и «Митридат» охотно приняла Эдуарда в свои ряды.

Эдуард без особого труда познакомился с несколькими членами группы «Митридат» в Париже, а через несколько недель его послали в Клермон-Ферран, где находился центр организации. В Клермон-Ферране его познакомили с руководителем организации Луи и ее старшим радистом Оливером.

Группа быстро определила, как лучше использовать Эдуарда. Вместе с Оливером его направили в Лилль, где находился филиал «Митридата», руководимый французским капитаном, который имел несколько агентов связи. Эдуард получил от Оливера передатчик и шифр и стал радистом лилльской группы. [162]

С нашей точки зрения, пока все шло хорошо. Мы, несомненно, проникли в широко разветвленную организацию, которая собирала по всей стране разведывательную информацию и передавала ее по радио в Лондон.

Дело было в самом разгаре, когда произошло нечто неожиданное. Эдуард подрался в кафе с немецким солдатом и вместе с другим агентом был арестован. В момент ареста он имел при себе пистолет, что резко осложняло его положение. Мой связной с Эдуардом быстро сообщил мне о случившемся, и я сумел организовать отправку Эдуарда в Париж «для дальнейшего допроса».

Я решил переждать, пока утихнет шум вокруг этого инцидента, а затем освободить Эдуарда и предоставить ему возможность самому изыскать способ вернуться в группу «Митридат».

Но, как известно, беда одна не ходит. Арестовавший Эдуарда полицейский через несколько дней пришел в кафе и в присутствии многочисленных посетителей сказал: — А знаете, этот Эдуард — искусный дипломат! Ведь в действительности он работает на немецкую контрразведку!

Кафе было излюбленным местом встречи членов группы «Митридат» в Лилле. Узнают они или нет о болтовне полицейского, во всяком случае, теперь я не мог использовать здесь Эдуарда — он, как говорится, «сгорел». Трудно сказать, дошла ли болтовня полицейского до остальных членов группы или их напугал арест Эдуарда, но они поспешили скрыться. Нити оборвались. Но я не считал дело законченным. [163]

Между тем в игру вмешалась служба безопасности. Она арестовала в Клермон-Ферране руководство филиала группы, а в Ренне и Марселе — около 400 членов этой огромной организации. Я же пока ничего не предпринимал. Как к следовало ожидать, во время этой операции, так плохо организованной службой безопасности, не удалось арестовать никого из руководства организации. Вскоре она возобновила свою деятельность.

Подсознательно я чувствовал, что мы еще услышим о «Митридате», и оказался прав. Спустя много недель, однажды вечером, осенью 1943 года ко мне явился очень возбужденный Эдуард и сообщил, что с ним срочно желает встретиться старший радист «Митридата» Оливер и что встреча состоится в этот же день в небольшом кафе на улице Монпарнас. Не доверяя Эдуарду, я решил отправиться в кафе, чтобы на месте убедиться, действительно ли это так.

Но мой агент говорил правду: явившийся на свидание человек действительно походил на разыскиваемого нами Оливера.

Эдуард выяснил, что в результате арестов, произведенных службой безопасности, организация сильно ослабла и растеряла почти всех своих радистов. На свободе оставался только радист в Лионе, однако и за ним уже охотилась служба безопасности. Радисту приходилось все время скрываться, и он не рисковал появляться в эфире. Оливер предложил Эдуарду вновь приступить к работе для группы «Митридат» в одном из пунктов, расположенных близ Парижа.

Эдуард охотно принял предложение и получил радиопередатчик, [164] однако шифра на этот раз ему не дали. Очевидно, он еще не пользовался прежним доверием. Вполне возможно, что о болтовне полицейского в баре кое-кому стало известно. Да и независимо от этого подвергавшийся аресту человек после освобождения всегда вызывает подозрение. Передатчик вскоре начал работать, но Эдуард получал лишь зашифрованные радиограммы.

Между тем с каждым днем «Митридат» активизировал свою деятельность. Эдуарду приходилось ежедневно посылать в Лондон до пятидесяти шифровок. Он, видимо, оставался единственным радистом группы, но следовало ожидать, что вскоре появятся и другие, работу которых мы контролировать не сможем. Нужно было торопиться. Эдуард предпринимал энергичные попытки узнать секреты организации. С большим трудом (ему по-прежнему не доверяли) Эдуарду удалось выяснить, что организация пользовалась несколькими шифрами и, предположительно, имела четырех руководителей, причем каждый из них использовал свой собственный шифр. Это уже кое-что значило!

Вскоре мне удалось раздобыть некоторые сведения об этих четырех лицах, хотя я все еще не знал, где они находятся. Руководителями были:

1) англичанин-связной Арно;

2) эльзасец Хербигер, он же Масон;

3) начальник связи Оливер;

4) французский полковник, известный как «XI О».

Однажды Эдуард, взломав замок, тайно проник в дом к одному из руководителей организации [165] и похитил ключ к его шифру. С помощью этого ключа мы сумели расшифровать второй шифр. А затем добилась успеха и армейская служба радиоперехвата: начальнику группы инспектору Штратеншульте, с которым мы давно работали над кодами противника, удалось раскрыть третий шифр.

Армейская служба радиоперехвата подчинялась непосредственно исследовательскому управлению военно-воздушных сил, не имевшему тесной связи с военной разведкой и контрразведкой и службой безопасности. Впрочем, теоретически связь существовала, но ведомственное недоверие и соперничество сделали ее бесполезной. Только личный контакт между подчиненными низших рангов помогал поддерживать некоторое взаимодействие, избавляя нас от дезорганизующих последствий чиновничьих склок.

Говоря о перехвате радиопередач противника, следует отметить, что служба безопасности располагала своими постами подслушивания. Радиоперехватом занимался также и Абвер. Каждое из этих ведомств негласно пыталось узнать, что известно другому и что оно скрывает. «Великий немецкий рейх» должен был располагать большим количеством подготовленных специалистов и неисчерпаемыми резервами аппаратуры, раз он допускал этот ненужный параллелизм.

Расшифровав три шифра, мы получили возможность читать радиодонесения группы «Митридат». В них преимущественно передавались, сведения о результатах бомбардировок английской авиации и данные о дислокации немецкой армии во Франции. Радиограммы составлялись [166] по всей вероятности, на основании сотен сводок, которые собирали на местах несколько основных филиалов. После обработки сообщения пересылались в Париж для отправки в Лондон. По всем признакам, мы имели дело с чрезвычайно разветвленной организацией.

В результате арестов, проведенных службой безопасности, работа организации на некоторое время была свернута, но арестовать руководителей организации так и не удалось. Особую активность в восстановлении организации проявлял ее руководитель Масон.

Однако нам никак не удавалось обнаружить местонахождение штаба «Митридата». Не мог справиться с этой задачей и Эдуард. Как это не раз случалось, мне снова помог счастливый случай. Из Лиона в Париж перевели агента немецкой военной контрразведки Генри, в свое время участвовавшего в гражданской войне в Испании и знакомого по работе с радистом «Митридата» Оливером. Он мог оказаться полезным в этом деле, и я попросил передать его в мое распоряжение.

В это время в моей очень трудной агентурно-следственной работе опять возникло осложнение. Служба безопасности перехватила несколько радиограмм «Митридата», ее чиновники навели справки и выяснили, что за группой ведет наблюдение военная контрразведка. Служба безопасности потребовала передать дело «Митридат» ей, а военная контрразведка не хотела расставаться с теми данными, которые удалось получить в течение многих месяцев кропотливой работы.

В конце концов, мы нашли выход. Во Франции существовала еще одна военная контрразведывательная [167] служба — подразделения специальной военной жандармерии, в задачу которых входило оберегать тайну нового немецкого секретного оружия ФАУ-1 и ФАУ-2. Мы заручились поддержкой этой службы под тем предлогом, что в донесениях «Митридата» содержались данные о пусковых площадках нового секретного оружия. Этот маневр помог нам держать службу безопасности на почтительном расстоянии, поскольку сохранение в тайне всего, что касалось немецкого секретного оружия, входило в функции вермахта и его учреждений.

Между тем Генри удалось связаться с Оливером. Начальник связи группы «Митридат», видимо, настолько доверял своему бывшему товарищу по гражданской войне в Испании, что пригласил его к себе в комнату в Париже. Таким образом, один из наиболее важных участников группы «Митридат» оказался под моим наблюдением.

Вскоре Генри сообщил, что англичанин-связной и Масон (до сих пор нам не было известно, где он скрывался) в ближайшее время приедут в Париж, Так шаг за шагом подбирались мы к самому сердцу организации.

В последний момент произошел еще один инцидент, который чуть не сорвал все дело. Мы знали, что Оливер отправился в один из прибрежных районов Франции. Не прошло и трех дней после его отъезда из Парижа, как мне передали шифровку о том, что Оливер и полковник «X10» арестованы около Азбрука на бельгийской границе. Оливер пытался установить прямую связь с Лондоном, однако его передачи были перехвачены, и передатчик [168] запеленгован. Штратеншульте — мой приятель из службы радиоперехвата, чьи люди запеленговали Оливера, — немедленно известил меня об этом и в ту же ночь на машине доставил арестованных в Париж.

Из найденной у Оливера радиограммы выяснилось, что радист из Лиона, за которым так давно охотилась служба безопасности, скрывается недалеко от Парижа и скоро попытается перелететь на самолете в Лондон. В той же радиограмме говорилось, что штаб группы «Митридат» перебрался на новую секретную квартиру в Париже — около дома Инвалидов.

Сведения представляли исключительную важность и требовали принятия немедленных действий. Захват штаба «Митридата» казался мне наиболее важной операцией, в которой я должен был принять участие, дело же радиста из Лиона я мог передать службе безопасности. Позвонив Кифферу, я сообщил ему адрес радиста, предупредив, что этот человек исключительно опасен и что при его аресте нужно соблюдать величайшую осторожность.

Поздно вечером Киффер по телефону сообщил мне, что произошла схватка с применением оружия. Радист и еще несколько агентов убиты. Были жертвы и с нашей стороны. С этого момента мрачная игра приняла кровавый характер. В этом вскоре я убедился сам, когда мы приступили к ликвидации штаба «Митридата».

С наступлением сумерек я обследовал дом, где находился штаб группы. Было решено проникнуть внутрь здания в одиннадцать часов вечера. Осторожно взломав дверь, выходившую во двор, [169] мы поднялись на второй этаж. На втором этаже, по имевшимся у меня сведениям, располагался штаб. Однако гнездо оказалось пустым — птички улетели.

Мы поставили на место дверь и осторожно покинули дом. После этого я позвонил у парадного подъезда и завел оживленный разговор с открывшей нам дверь консьержкой. Несмотря на поздний час, она разговаривала охотно и выразила сожаление, что жильцов квартиры на втором этаже не оказалось дома. По ее словам, они ушли еще утром, но, несомненно, вернутся на следующий день. Она не нашла ничего необычного в нашем предложении оставить в квартире двух моих товарищей, чтобы дождаться возвращения... друзей. Я намекнул консьержке, что мы занимаемся спекуляцией на черном рынке, и она понимающе кивнула головой. Так удалось ввести в дом двух полицейских и устроить засаду.

Масон и Арно действительно вернулись на следующий день около девяти часов утра. Масон вошел в дом один, а Арно остался ждать на улице, около машины. Как потом выяснилось, они договорились, что Арно войдет в дом после того, как Масон откроет окно — сигнал, что все в порядке. Находившиеся в засаде полицейские не могли, конечно, знать этого и схватили Масона сразу же, как только он вошел.

Через некоторое время недоумевающий Арно поднялся по лестнице и нажал кнопку звонка. Полицейские заставили Масона открыть дверь. Едва войдя в квартиру, англичанин мгновенно все понял. Он с силой толкнул своего товарища на полицейских, бросился вниз по лестнице и исчез. Больше мы его не видели. Масон тоже [170] не растерялся. Воспользовавшись замешательством полицейских, он захлопнул за собой дверь и устремился вниз, но скрыться не успел: полицейские открыли огонь и серьезно его ранили.

Это был конец мужественного руководителя группы «Митридат», но вовсе не конец движения Сопротивления во Франции. Аналогичные дела возникали ежедневно, и немецкой контрразведке становилось все труднее справляться с ними. Операции приобретали все более опасный характер, требовали большего количества полицейских подразделений и обычно оканчивались кровопролитием.

Близился день вторжения союзников в Нормандию, уже слышались первые отдаленные раскаты надвигающейся грозы. Чувствуя приближение шторма, мы нервничали, хотя еще считались хозяевами положения. Многие впали в отчаяние, участились случаи дезертирства; французы, которые сотрудничали с немцами, и, наоборот, те из них, которые ожидали нашей кары за работу на союзников, покидали свои дома и исчезали.

Некоторые дела, которые я вел, были не только трагическими, но и мрачными. Однажды надзиратель Френской тюрьмы провел меня в камеру француза, рассказывавшего странную историю. Он усиленно добивался свидания с неким офицером военной разведки и представился мне французским бароном, ранее работавшим на немецкую разведку в Марокко. После возвращения во Францию он познакомился с чиновником службы безопасности, и тот уговорил его совершить преступление.

Чиновник вел широкий образ жизни и придумал [171] очень простой способ добывать деньги. Зная фамилии французов, которых в свое время арестовала служба безопасности и которые скоро должны были выйти из тюрьмы, он убедил барона посещать родственников заключенных и говорить им примерно следующее: «Я познакомился с одним отзывчивым чиновником службы безопасности. Заплатите ему сто тысяч франков, и вашего мужа (или сына) немедленно освободят».

Поскольку вопрос об освобождении мужа или сына уже был решен, дело выглядело так, словно барон и его друг из службы безопасности действительно творили чудеса. Предприимчивые дельцы заработали на этой «благотворительной» деятельности кучу денег.

В конце концов, махинации барона и чиновника получили огласку, и оба были приговорены к смертной казни. И теперь барон со слезами на глазах молил меня замолвить за него словечко перед тем немецким майором, задания которого он выполнял в Марокко. Этот офицер совершенно не представлял себе, какими делишками занимался разыскивающий его барон, и, когда я, встретил его и передал просьбу барона, он сердито воскликнул:

— Чиновник получил свое по заслугам, но нелепо за такую мелочь посылать на виселицу человека, который честно на нас работал. Я попытаюсь исправить недоразумение.

Майор сразу же направил ходатайство о помиловании. Он действовал быстро, но стрелки часов бежали еще быстрее. Решение о помиловании барона поступило в тюрьму в 8 часов утра, но было уже поздно: барон уже был повешен. [172]

Среди лиц, деморализованных и выбитых из колеи нездоровой атмосферой Парижа, оказался и капитан Фредди — молодой офицер, прибывший к нам с Восточного фронта. Шесть раз раненный, он больше не мог служить в действующей армии, и после госпиталя его откомандировали в аппарат немецкой разведки в Париже.

Этот молодой человек, награжденный многими орденами, сын австрийского генерала, вызывал у всех нас глубокие симпатии. Фредди направили в отдел II IF. После фронтовой обстановки, полной мук и лишений, он очутился в шумном Париже, получил в подчинение агентов для связи и средства, которыми мог распоряжаться по своему усмотрению. Такое бремя оказалось ему не по силам.

Фредди быстро попал под влияние подозрительных личностей, которые ставили задачу выжать из него как можно больше денег. Роскошная квартира, отведенная Фредди для служебных целей, использовалась явно не по назначению: вскоре там поселилась девица из балета и начались пьяные оргии.

Я предупредил Фредди, чем все это может кончиться. Молодой офицер поблагодарил меня за откровенность. Но он зашел уже слишком далеко, задолжав своим агентам. В конце концов они обвинили его в присвоении причитавшихся им денег. В военной контрразведке весьма щепетильно относились ко всякого рода денежным делам. Началось расследование, в результате которого выяснилось, что несколько расписок на общую сумму в несколько тысяч франков оформлены неправильно. Фредди предстал перед военно-полевым судом. Его уволили со службы [173] и приговорили к пяти годам тюремного заключения.

Вспоминается некий Джек — ирландец, ставший моим хорошим другом. Пеленгаторы засекли местонахождение передатчика, и вскоре был арестован радист, не принадлежавший ни к какой организации. Этот молодой человек со свежим, здоровым лицом и ясными голубыми глазами сразу понравился мне. Он принадлежал к числу тех радистов-одиночек, которых английская разведка широко использовала в конце войны на том основании, что одиночке легче укрыться и уберечь себя от предательства. Джек сообщил, что, хотя он и ирландец, его призвали на военную службу, так как он жил в Англии. Он сильно ненавидел англичан.

Это был именно тот человек, который был мне нужен для установления контакта с Лондоном и передачи дезинформационных сообщений. После обычного спора со службой безопасности (меня снова поддержал полковник Реллинг) я добился разрешения использовать передатчик Джека в своих целях.

Джек, страшно обрадовался, когда узнал, что отделался так легко. Он горячо уверял меня в своей готовности работать на немцев. По его мнению, англичане не знали о его аресте и он сможет без труда возобновить с ними связь.

Но возникло одно затруднение. У Джека была приятельница Микки, которая знала о постигшей его беде. Необходимо было разыскать ее до того, как она успеет сообщить об этом движению Сопротивления. Если станет известно, что Джек попал в руки немцев, тогда не может быть и речи об использовании его для связи с англичанами. [174]

В поисках Микки мы с Джеком посетили квартиры нескольких его друзей. Он входил в дом, а я оставался на улице. От меня не ускользнуло удивление Джека оказанным ему доверием: ведь он вполне мог выйти через черный ход и скрыться. При посещении третьего дома нам повезло: юная живая парижанка сообщила Джеку, что Микки, забрав чемоданы, уехала в какую-то деревушку под Парижем.

Как поступить дальше? Откровенно говоря, у меня не было времени совершать экскурсии за город. Как уже не раз в прошлом, я решил рискнуть. Отправив Джека домой как следует выспаться, я велел ему утром выехать за город и одному найти девушку. По возвращении в Париж он должен был позвонить мне по телефону.

Джек ограничился молчаливым кивком, словно такая доверчивость была выше его понимания. Но зато майор из моего отдела, очень грубый по характеру человек, покачав головой, прямо сказал:

— Этого парня вы больше не увидите. А если он не вернется, я не дам за вашу голову и пуговицы от брюк — служба безопасности давно следит за вами.

Я был уверен в Джеке и поэтому спокоен за себя. Между тем в гостинице «Лютеция» царило возбуждение, секретари чуть не каждый час звонили мне и спрашивали:

— Джек вернулся?

Пока я сидел у себя дома и отвечал на телефонные звонки, наступил вечер, а Джека все не было. Меня уже перестали донимать вопросами, когда раздался телефонный звонок, На этот раз звонил Джек. [175]

— Я нашел человека, интересующего нас! — радостно сообщил он.

— В таком случае везите ее домой, а завтра утром свяжитесь со мной.

Джек возобновил радиосвязь с Лондоном, сообщая англичанам данные о результатах налетов союзной авиации. В один из сеансов Джек обратился с просьбой прислать ему деньги. Через некоторое время специальный агент вручил ему пятьдесят тысяч франков. Обрадованный, Джек пригласил меня и Сюзанн поужинать с ним в ресторане. Мы отправились в «Оберж д'Армейе», где чудесно поужинали за счет английской разведки.

Вскоре стало очевидно, что связь Джека с англичанами никакой пользы нам не приносит. Тогда я попытался связать его с одним из моих агентов-двойников, работавших в группе Сопротивления в Лизьё. Но как только Джек упомянул во время связи с Лондоном имя этого агента (известного у нас под псевдонимом Аксель), английская разведка сразу же насторожилась. Англичанам было известно, что в группу Сопротивления в Лизьё просочились немецкие агенты, и они считали ее ненадежной. Интересен такой факт. Лондон обещал для группы Лизьё сбросить на парашютах партию оружия, но не выполнил своего обещания. Мы сообщили англичанам координаты площадки, удобной для выброски контейнеров. Лондон назначил дату операции, однако мы тщетно прождали всю ночь — самолет так и не появился.

А вскоре радиосвязь Джека с англичанами была вообще прервана: он получил из Лондона указание прекратить работу и немедленно возвратиться в Англию. [176]

Я порекомендовал ему воздержаться от такого шага. Джек остался в Париже, но тут его подстерегала новая опасность.

Берлин в категорической форме предлагал руководству немецкой разведки в Париже отказаться от использования захваченных радистов для связи с Лондоном с помощью их собственных передатчиков, самих же радистов было приказано немедленно арестовать. Предполагалось, что они будут заменены немецкими военными радистами. Решение мотивировалось тем, что английская разведка ухитрялась использовать арестованных нами английских радистов против нас самих.

Очевидно, англичане умышленно размещали свою агентуру во Франции, рассчитывая со временем воспользоваться ею в своих интересах. Что касается французов, то они, почувствовав изменение обстановки в пользу союзников, начинали все сильнее сознавать свой патриотический долг.

В такой обстановке положение Джека становилось опасным. Более того, немецкая служба радиоперехвата подозревала, что в своих донесениях в Лондон он предупредил противника о том, что захвачен немцами. Бедный парень чуть не упал в обморок, когда я сказал ему о неминуемом аресте. Службе безопасности было известно прошлое Джека, я же нес ответственность за его честную работу на немцев. Как и ранее в подобных сложных ситуациях, я отправился за советом к полковнику Реллингу.

— Сколько времени этот человек работает [177] на нас? — спросил меня Реллинг после того, как я доложил ему обстановку с Джеком.

— Шесть месяцев.

— Если он не предал нас в течение шести месяцев, то не сделает этого и в будущем. Пусть остается на свободе.

Джек теперь был не нужен мне. Я создал видимость того, что Джек работает в одной из групп Сопротивления на юге Франции, и предложил ему покинуть Париж. В последний раз Джек зашел ко мне на квартиру на авеню Сюше в апреле 1944 года. Я видел, что ему хочется о чем-то поговорить со мной, и обрадовался, когда он ушел, не сказав ни слова. Иногда откровенность может быть весьма излишней.

Спустя две недели я получил от Джека письмо. Пространно он благодарил меня за опасение, но писал, что ему осточертело двурушничать и что он собирается покинуть Францию. Я бросил письмо в камин, никому не сказав о его содержании.

* * *

Началось вторжение. Союзники захватили плацдарм в Нормандии. Надвигался потоп.

Берлин предложил нам прекратить всю дезинформационную работу, которую мы вели с помощью захваченных передатчиков противника; но в этом приказе уже не было необходимости: наши агенты-двойники и без того таяли, словно снег под лучами весеннего солнца. Они понимали, что должны реабилитировать себя, представить какие-то доказательства своей невиновности, и считали, что лучшим доказательством будет вступление в маки. [178]

Движение Сопротивления переросло в движение маки, которые возглавили общенациональную борьбу против оккупантов.

Отряды этой боевой организации в тылу наших укреплений в Нормандии представляли для нас серьезную опасность. В Париже было спокойно, однако во многих южных районах, особенно в департаментах Йонна и Об, целые города находились под влиянием маки, которые хозяйничали на территории больших районов, блокировали дороги. В эти районы союзники сбрасывали не только оружие, но и десантников, оперативные группы которых придавали отрядам маки характер настоящих воинских частей. Поступали сведения, что самолеты доставляли им даже легкие бронеавтомобили.

Район Озер принадлежал к числу мест, где маки были особенно сильны; мне было известно, что здесь находятся несколько моих бывших агентов. Вскоре по моей просьбе полковник Реллинг перевел меня на службу в Озер.

Прибыв в Озер, я сразу же понял, насколько отчаянно наше положение. Со мной прибыли из Парижа десять «надежных» агентов. Я надеялся с их помощью обнаружить и ликвидировать некоторые тайные склады оружия, расположенные в чаще лесов. Однако мои надежды вскоре рухнули: через несколько дней у меня не осталось ни одного агента. Я обратился в Париж за дополнительными указаниями и, не получив ответа, вступил в действующую армию.

Внезапно в Озере появилась Сюзанн, которую я оставил в Париже. Вначале мы жили на квартире в частном доме, но через несколько [179] дней вынуждены были переселиться в оцепленный колючей проволокой военный городок. Маки каждую ночь совершали налеты на неохраняемые дома, где проживали немцы.

Гарнизон в Озере состоял из нескольких пехотных рот и личного состава учебного подразделения военно-воздушных сил — всего около четырехсот человек. Эти подразделения были вооружены настолько плохо, что сколько-нибудь эффективные действия против маки полностью исключались. Мы ощущали острый недостаток в бензине и запчастях. Автомашины одна за другой выходили из строя, а между тем единственная возможность бороться с маки состояла в том, чтобы немедленно оказаться там, где они предпринимали очередную операцию. Но они никогда не появлялись дважды в одном и том же пункте: сегодня наносили удар в одном месте, завтра — совсем в другом месте.

Гарнизон Озера делал все, что мог. В многочисленных, дорого обходившихся нам столкновениях с противником подразделения гарнизона пытались ликвидировать угрозу нашему тылу Нормандии, однако положение становилось се более напряженным.

Однажды весь личный состав гарнизона был направлен на окружение сильной группы маки, захватившей холм в нескольких милях от Озера. Бой продолжался целый день. Мы несколько раз атаковали холм, но с наступлением ночи, понеся тяжелые потери, были вынуждены отойти.

А затем поступили сведения о появлении англичан в Сансе. Мы видели, как отступали [180] последние немецкие подразделения. Наш гарнизон таял на глазах. Вскоре распространились слухи, что пути отхода на Дижон перерезаны маки, и мы оказались в окружении. Оставалось одно: сдаваться в плен. Тут я узнал, что у меня угнали машину. Лишь много времени спустя, в Париже, мне стало известно, кто это сделал. Но тогда в Озере мне повезло: я сумел быстро раздобыть сравнительно новый «ситроен».

Можно было отправляться в путь. Но что делать с Сюзанн? Я уговаривал ее спрятаться в одной из деревень и переждать там, но она наотрез отказалась. Вдвоем на машине мы выехали из Озера и направились в Дижон. На заднем сиденье лежало несколько ручных гранат, а на полу машины — мой автомат.

Сотни бывших моих агентов перешли на сторону маки. Любой из них арестом месье Жана, знаменитого полковника Анри, мог бы отвести от себя любые подозрения. Из допросов арестованных мне было известно, что маки знают о моем пребывании в Озере. Только дерзость могла спасти нас в эту тяжелую минуту.

Мы отъехали от Озера не более мили, как наткнулись на засаду маки. Отчаянного вида люди окружили машину и наставили на нас автоматы. Не теряя самообладания, я небрежно бросил несколько английских слов и спокойно; предъявил предусмотрительно припасенные документы. Они принадлежали захваченному в плен капитану специальной службы английских военно-воздушных сил и произвели прямо-таки магическое действие. Маки немедленно прониклись уважением к «капитану союзной армии», [181] а я в свою очередь старался не уступать им в любезности, избегая, однако, произносить слишком длинные английские фразы.

Маки буквально осыпали нас извинениями, и лишь после многочисленных рукопожатий я получил возможность сесть за руль, что и не замедлил сделать. Посылая рукой прощальные приветствия, я в то же время торопливо нажимал на акселератор.

Так добрались мы до Лангра, а затем до Нанси, где я связался с парижским центром Абвера. Как оказалось, меня давно уже считали погибшим. Аппарат Абвера находился в деревне, расположенной всего в семи милях от Нанси. Несколько дней спустя я встретил тут своего старого шефа полковника Реллинга. Вместе с ним мы выехали в Шалон-сюр-Марн, здесь я присоединился к группе майора фон Ф.

В Шалоне мы пробыли недолго, поскольку немецкие войска продолжали поспешно отступать.

Вскоре мы докатились до самого Реймса. В этом городе моему новому шефу — майору фон Ф. — вдруг захотелось шампанского. Приказав трем солдатам во что бы то ни стало раздобыть несколько бутылок шампанского, он выделил для этой цели бронемашину. А в это время над городом кружили истребители противника, простреливая улицы города пулеметно-пушечным огнем. С наступлением темноты вернулся один из солдат — единственный уцелевший участник «снабженческой экспедиции». Прихоть майора фон Ф. обошлась нам дорого — мы потеряли двух солдат и бронемашину.

В Седане мой новый начальник расположился в замке генерала Бланша, откуда в

1870 году [182] Бисмарк наблюдал за ходом знаменитого сражения. Вероятно, прибыв в это историческое место, майор, фон Ф. вообразил себя спасителем положения и принялся отдавать один приказ за другим. На меня была возложена задача наладить связь с немецким комендантом в Шарлевиле. Зачем в самый разгар отступления потребовалось наладить связь с местным комендантом, оставалось для меня загадкой, но приказ есть приказ, и я отправился в Шарлевиль. Мы прибыли туда как раз в тот момент, когда комендант садился в автомобиль, чтобы вместе со своим штабом покинуть город. Он сказал мне: «Передайте майору фон Ф., что он может считать себя счастливчиком, если через два часа английские танки не окружат его замок».

Через полчаса я прибыл в Седан и доложил майору о результатах своей поездки. Мое возвращение вызвало у него недовольство; он заявил, что я должен был остаться в Шарлевиле. И тогда, не сдержавшись, я в точности передал ему слова коменданта. Майор фон Ф. побледнел. Четверть часа спустя вместе с адъютантом он бежал в Германию, бросив свой штаб и солдат на произвол судьбы.

Преследуемые передовыми частями союзников, мы помчались в Голландию. Беспорядочное, паническое бегство! Каково же было мое удивление, когда в Льеже нас встретил Леопольд, в недавнем прошлом один из самых ценных немецких агентов в Бельгии; тот самый Леопольд, который помогал мне вести борьбу с группами Сопротивления. Теперь он, как и все остальные, был беженцем. Плохие времена настали для немецких агентов... [183]

В Энсхеде, в Голландии, вдруг снова объявился майор фон Ф. Добравшись до Рейна, он убедился, что офицеров, покинувших своих солдат без приказа, вешают наравне с обычными дезертирами. Это, как видно, произвело на него должное впечатление — майор поспешил вернуться к своим подчиненным и проявить повышенный интерес к их судьбе.

Я получил предписание направиться в Неймеген, где нашел для себя и Сюзанн небольшую комнату. Я так и не понял, что должен делать в Неймегене. Вскоре мы узнали о воздушно-десантной операции союзников под Арнемом. В одно ясное воскресное утро, когда я только собрался прилечь после бессонной ночи из-за налетов авиации, в комнату вбежал часовой и крикнул:

— Английские десантники! Город окружен!

Дорога на Дюрен оказалась отрезанной. Мы на предельной скорости помчались в западном направлении, в Клеве, а оттуда на Энсхеде.

Фронт разваливался. То здесь, то там встречались небольшие подразделения действующей армии. Карательные отряды вешали всех, кого принимали за дезертиров и распространителей пораженческих слухов. Мы, разведчики, получали смехотворные приказы организовывать в тылу наступающего противника разведывательную сеть — совершенно нелепая затея, если учесть, насколько быстро перемещалась линия фронта и как катастрофически падал моральный дух немецких войск. А нам, между тем, «разъясняли», что агентура в тылу противника будет поддерживать связь с вермахтом при помощи... почтовых голубей.

Эту агентурную сеть так и не удалось создать, [184] как не была создана и подпольная организация «Вервольф». Планы создания этих организаций были абсолютно нереальными.

Мы вели странный образ жизни. Какой-нибудь нелепый случай, очередная бомбежка, прихоть командира карательного отряда — каждое из этих обстоятельств могло раз и навсегда решить нашу судьбу. Получив задание организовать в Клеве разведывательную сеть, я подыскал в предместьях города комнату для себя и Сюзанн. Мы едва не погибли во время ужасного воздушного налета союзников, который уничтожил центр в Клеве и унес пятнадцать тысяч человеческих жизней. На другой день оставшиеся в живых жители города, превращенного в жалкие руины, были эвакуированы на автомашинах. А вскоре город подвергся обстрелу союзной артиллерии. И снова на своем «ситроене» я устремился в Энсхеде. На этот раз меня отправили в Мюнстер для организации немецкого подполья. Я разместился на ферме близ Ротрупа, в Вестфалии, в тридцати пяти милях от Мюнстера. Тут нас посетил майор фон Ф., инспектировавший новую группу. Я никак не мог понять, почему мы с такой уверенностью готовились к длительной войне на территории собственной страны, и после ленча, когда фон Ф. развлекал нас всякими забавными анекдотами, сказал:

— Господин майор, я в восторге от оптимизма нашего руководства!

Майор отлично усвоил лексикон тех дней.

— Можешь быть уверен, Блейхер, — ответил он, — если Бремен падет, Гамбург будет сражаться. [185]

Все это происходило в марте 1945 года. Мне показалось благоразумным снова переменить наше местоположение, и я избрал ферму около Хорстмара, конечно не ставя об этом в известность свое начальство. На новом месте, я надеялся, мы сойдем за обычных гражданских лиц. Но оказалось, что проявлять такой оптимизм еще рано.

28 марта майор фон Ф. приказал мне передать несуществующую сеть агентуры на территории Германии кёльнскому разведывательному центру и отбыть в Голландию со специальным заданием. Оставив Сюзанн на попечение полковника Реллинга, я отправился выполнять последнее задание немецкого вермахта.

Это было фантастическое задание. Разваливающийся немецкий рейх (по-видимому, в Берлине полагали, что голландцы питают к Германии самые нежные чувства) намеревался организовать среди голландского населения подпольную разведывательную сеть. Мне предстояло возглавить разведывательную резидентуру в Утрехте. Там я нашел одного нервного капитана, нескольких деморализованных агентов-иностранцев и одного — двух агентов из моей старой группы. Но прежде чем мы смогли приступить к осуществлению мечты Берлина, канадская армия прорвалась к побережью Северного моря. Мы оказались запертыми в Амстердаме, где просидели три недели без всякой надежды найти какой-нибудь выход. Одному из наших шоферов удалось смонтировать импровизированную радиостанцию, которая позволила нам хотя бы частично быть в курсе того, что происходит в мире. Наш энергичный майор [186] не замедлил прислать свой последний приказ: «Я со своим штабом переехал в Бергедорф, под Гамбургом. Пишите до востребования на канцелярию бургомистра. Где ваши ежедневные донесения?».

После этого майор фон Ф. перестал подавать какие-либо признаки жизни.

Мой капитан собрал всю нашу братию и заявил, что с канадцами ведутся переговоры о полной капитуляции и что единственный для нас выход — это целым подразделением направиться в лагерь для военнопленных. Я отказался подчиниться. Это был первый и последний случай за всю мою службу в армии, когда меня могли обвинить в невыполнении приказа. Капитан сделал последнюю попытку проявить свою власть:

— Ты солдат и должен повиноваться! Но я оставался непреклонным.

— Я не могу выполнить приказ, — ответил я, — который обязывает меня сдаться в плен.

У капитана начался нервный припадок. Глядя, как он рыдает, сидя на стуле, я твердо решил, что не позволю себе распуститься до такой степени.

Так я перестал быть военнослужащим немецкого вермахта. Мне даже не пришлось сбрасывать обмундирование, так как я все время носил штатский костюм. Я надвинул шляпу на лоб и вышел.

Все эти годы я провел между двумя фронтами. Один из них перестал существовать. Но оставался другой, невидимый. Скоро противник начнет разыскивать меня. Долго ли сумею я скрываться от него? Теперь наступил мой черед стать своего рода маки. [187]